Брэдфорд Барбара Тейлор. Состоятельная женщина. Книга 2

   Джеральд поднял голову и с ненавистью уставился на Эмму.
   – Ты проклятая лицемерная сука! – прошипел он сквозь крепко стиснутые зубы. – Это ты стояла за всеми несчастьями, случившимися со мной в последние годы. Ты сознательно поставила себе цель украсть у меня мои фабрики. Ты разорила меня!
   Эмма рассмеялась сардоническим смехом, и, впервые за сегодняшний день, ее яростная ненависть выплеснулась наружу.
   – Ты считал пустыми словами мои угрозы в тот день, тринадцать лет назад, когда ты попытался изнасиловать меня? Я никогда не забывала этот день, а теперь и ты навсегда запомнишь его. Память о нем будет преследовать тебя до конца твоих дней, Джеральд Фарли!
   Она холодно усмехнулась.
   – Да, я разорила тебя, как и обещала тогда, когда ты силой ворвался в мой дом и напал на меня. Но ты сам, не подозревая об этом, помог мне. Ты сильно облегчил мою задачу. Если хочешь знать правду, то это ты сам себя разорил, а я просто немного тебе в этом помогла.
   От злобы и чудовищного унижения Джеральд совершенно потерял голову. Пошатываясь, он встал. Ему хотелось схватить ее шею руками и давить, давить, пока жизнь не покинет ее. Он должен ее уничтожить. Сжигаемый ненавистью, с выпученными глазами на искаженном ужасом лице, он двинулся к Эмме, подняв руки, как бы желая ее ударить. Но Блэки, изумленный и разгневанный всем услышанным, резко рванулся вперед и перехватил готовую нанести удар руку Джеральда. Несмотря на свои гигантские размеры, тот, отягощенный своим громадным весом, был физически слаб и не имел никаких шансов устоять против силы и быстрой реакции Блэки, который резко развернул его и сгреб в охапку, прижав руки Джеральда к туловищу. Потом Блэки слегка ослабил хватку и принудил Джеральда опуститься обратно в кресло.
   – Не вздумай повторить это, Фарли! – крикнул Блэки, стоя над ним с потемневшим от гнева, налившимся кровью лицом. – Если ты посмеешь даже дыхнуть в ее сторону, я так отделаю тебя, что ты пожалеешь об этом!
   Тупо игнорируя предупреждение Блэки, Джеральд ворочался в кресле, пытаясь подняться и изрыгал грязные ругательства. Наконец, обливаясь потом, он сумел встать на ноги и злобно смотрел на Эмму. Казалось, что он хотел броситься на нее, но вдруг переменил решение и ринулся к Блэки. Но тот был готов к такому повороту событий и, быстро отступив в сторону, сжал правую руку в кулак и нанес Джеральду сокрушительный удар в челюсть. На багровом лице Джеральда промелькнуло недоумение, после чего он обмяк и рухнул к их ногам, перевернув по пути маленький столик красного дерева.
   – О Боже! – воскликнула Эмма, поднимаясь со своего места на диване.
   – Этот ублюдок сам напросился, – пробормотал Блэки, коротко, виновато взглянув на нее. – Почему ты мне не рассказала, что он тогда хотел тебя изнасиловать? Я бы избил его до полусмерти. Он остался бы калекой на всю жизнь после того, как я разобрался бы с ним.
   – Знаю, и именно поэтому я никогда тебе об этом не говорила, Блэки, – спокойно сказала Эмма. – Я подумала, что лучше об этом промолчать. Мне не нужны были лишние осложнения, моя жизнь тогда и так была нелегкой.
   Эмма подняла столик и устало улыбнулась.
   – Но, спасибо тебе за то, что ты сейчас вмешался. Я уж подумала, что он действительно решил ударить меня.
   Блэки вопросительно взглянул на нее, в который раз пораженный ее бесстрашием.
   – Что значит – подумала? Я знаю, что он совершенно определенно угрожал тебе, этот подонок.
   Эмма бросила взгляд на распростертого на полу Джеральда.
   – А что делать с ним? Мы же не можем просто оставить его валяться здесь.
   В черных глазах Блэки мелькнуло злобное выражение.
   – Я мог бы придумать массу всего, что стоило бы с ним сотворить. Но, должен тебе сказать по правде, он не стоит того, чтобы садиться из-за него в тюрьму.
   Блэки схватил кувшин с водой, стоявший на ореховом буфете, и без лишних церемоний выплеснул на Джеральда все его содержимое.
   – Вот что надо с ним сделать, – произнес он, холодно наблюдая за Джеральдом. Несколько мгновений спустя тот зашевелился и попытался сесть, нечленораздельно бормоча что-то себе под нос и вытирая воду с лица. Блэки одним рывком поставил его на ноги.
   – Довольно, Фарли! Больше никаких резких движений! Ты понял меня? Иначе я за себя не отвечаю, – с угрозой в голосе сказал Блэки. Он грубо толкнул Джеральда в кресло и встал над ним.
   – А теперь пора заняться делами. Вам известно, зачем я приехал. Полагаю, что вы собираетесь предложить нам осмотреть дом. Как мне кажется, в данной ситуации у вас нет других предложений, не так ли?
   Не обращая внимания на Блэки, с ненавистью, выплескивающейся через край, Джеральд злобно смотрел на Эмму.
   – Я еще доберусь до тебя, – орал он, грозя ей кулаком, – не думай, что тебе это сойдет с рук или удастся легко отделаться, Эмма!
   – Для вас она не Эмма, а миссис Эйнсли, – сказал Блэки.
   Тем временем Эмма направилась к письменному столу, подобрала свои перчатки и сумочку, после чего заявила Джеральду:
   – Теперь, пожалуйста, оставьте нас. Полагаю, вам есть чем заняться, например собрать свои вещи в кабинете на фабрике.
   Джеральд неуверенно поднялся на ноги и, ухватившись руками за спинку кресла, чтобы не упасть, угрожающим тоном сказал:
   – Я предупреждаю тебя по-хорошему.
   Голос его дрогнул, на глаза навернулись слезы.
   – Я собираюсь…
   – Вы ничего не способны мне сделать, – ответила Эмма и отвернулась с отвращением.
   В свою очередь Блэки твердо добавил:
   – Слышали, что велела дама, Фарли? Будет лучше для вас делать то, что сказано, и поторопиться с этим. Думаю, что вам будет крайне неприятно увидеть свое барахло выброшенным из кабинета во двор.
   Тяжело ступая и сгорбившись, поверженный Джеральд вышел из библиотеки, захлопнув за собой дверь с такой силой, что задребезжали бра на стенах. Ненавидящая любое насилие Эмма была взволнована короткой стычкой с Фарли, но не утратила самообладания. Она взглянула на Блэки и примирительным тоном сказала:
   – Слишком много сразу свалилось на этого дурака. Ну, что, пошли осматривать дом?
   – А почему бы и нет? Мы ведь за этим сюда и приехали, разве не так?
   – Это одна из причин, – ответила Эмма.
   Блэки непроизвольно задержал на ней взгляд. Месть порой дорого обходится самому мстителю. Хотя он понимал, какими мотивами руководствовалась Эмма, его пугало, не слишком ли высокую цену она заплатила. Суеверный, как все кельты, Блэки невольно содрогнулся. Жажда мстить – естественное человеческое чувство, но само мщение может так изуродовать и отравить душу, что разрушит личность мстящего. Может быть, мудрее оставить обидчика на произвол судьбы, доверив Всевышнему в известный только Ему день и час рассчитаться с ним.
   – Месть – мое ремесло, я сам воздам каждому по грехам его, так говорил Господь наш, – непроизвольно вырвалось у него.
   Эмма недоуменно взглянула на него, а потом рассмеялась. С иронией в голосе она возразила:
   – Не вздумай разводить тут мистику, Блэки. Ты прекрасно знаешь, что я не верю в Бога. Но даже если бы верила, то все равно взяла бы это дело в собственные руки, у меня слишком мало времени, чтобы уповать на Всевышнего.
   – И, несомненно, ты не могла отказать себе в удовольствии посмотреть, какое лицо будет у Джеральда, когда он узнает, что именно ты была его врагом все эти годы, – убежденно произнес Блэки.
   – Ты осуждаешь меня? – спросила Эмма, удивленно подняв брови.
   – И не думаю этого делать, – ответил Блэки и долго молча разглядывал ее.
   – Скажи мне, Эмма, что ты чувствуешь теперь, когда добилась всего, чего хотела?
   – Превосходно! А почему бы и нет? Я ждала двадцать лет, чтобы расквитаться с Фарли. Целых двадцать лет, Блэки! И позволь мне сказать тебе еще кое-что. Месть очень сладка, очень, поверь мне.
   Он ничего не ответил. Только обнял ее за плечи и молча посмотрел ей в лицо. К его радости, холодная, непроницаемая маска, так испугавшая его, снова сменилась обычным приветливым выражением, пропал жестокий блеск в ее изумрудных глазах. Внезапно ему в голову пришла новая мысль.
   – А что будет с Эдвином Фарли? – с любопытством спросил он. – Наверняка ты припасла для него что-нибудь особенное в своем репертуаре.
   – Подожди, и сам увидишь, – таинственно сказала Эмма и загадочно улыбнулась. – А потом, неужели ты думаешь, что все это совсем его не коснется? Один только этот скандал и чудовищный позор ударит по нему: Джеральд Фарли – банкрот, и весь деловой мир Йоркшира это знает. Кроме того, Эдвин потерпел и значительно больший ущерб. По отцовскому завещанию он получал определенную часть прибылей от фабрик, которыми владели Фарли, Теперь все это вылетело в трубу.
   Блэки тихо спросил:
   – Неужели нет ничего, что бы ты не знала о делах Фарли?
   – Нет.
   – Ты поразительная женщина, Эмма, – покачал головой Блэки.
   – Да, я такая. Порой я сама себе удивляюсь, – засмеялась она.
   – Ладно, давай займемся тем, ради чего мы сюда приехали, и совершим генеральный осмотр Фарли-Холл.
   Они вышли в вестибюль и медленно поднялись по главной лестнице, залитой призрачным светом, проникавшим через громадное окно с цветными стеклами, прорезанное высоко над лестничной клеткой. Они прошли по нескончаемым коридорам, в которых слабо пахло воском, газом и пылью, но все запахи перебивал запах плесени, проступившей на стенах. Поскрипывали балки перекрытий, ветер завывал на карнизах, лампы мерцали, и Эмме казалось, что это сам древний дом дышит и вздыхает. Они заглядывали в многочисленные комнаты, заставленные мебелью в чехлах, и, наконец, вышли в главный коридор второго этажа, куда выходили двери спальни.
   Эмма остановилась у двери так называемой „синей анфилады” и обернулась к стоявшему поодаль Блэки.
   – Здесь были комнаты Адель Фарли.
   Она поколебалась секунду, держась за ручку двери, но потом, собравшись с духом, распахнула дверь и решительно вошла внутрь. Облака пыли поднимались с ковров и долго клубились в солнечных лучах, когда они проходили по комнатам. Ими, очевидно, не пользовались много лет, и здесь атмосфера заброшенности ощущалась еще яснее, чем в библиотеке. Хотя в детстве Эмма очень не любила заходить сюда, у нее в памяти запечатлелись бывшие здесь ценные предметы старины и некоторые детали обстановки. Теперь, глядя на них глазами знатока, каким она стала, Эмма состроила гримасу. Здесь бедная Адель провела свою жизнь в собственном замкнутом мирке, в изоляции от семьи, и, убегая от реальности, прикладывалась к бутылке. Еще много лет назад Эмма узнала, что Адель – алкоголичка, но была ли она сумасшедшей? Эмма отбросила беспокоившие ее мысли о наследственной склонности к умопомешательству, которая могла передаться Эдвине, и прошла в соседнюю спальню, задержавшись у громадной кровати под балдахином, поддерживаемом четырьмя столбиками по углам, и застланной поблекшим от времени зеленым шелковым покрывалом. В комнате стояла гнетущая тишина, и как бы в подтверждение тому, какие шутки может воображение играть с человеком, Эмма вдруг явственно услышала звонкий смех Адели и шорох ее пеньюара, почуяла слабый жасминовый запах ее духов. Эмма заморгала, ее руки покрылись гусиной кожей. Посмеявшись над своим испугом, она резко повернулась и торопливо вышла обратно в гостиную. Блэки следовал за ней по пятам и, как обычно, оценивающим взглядом окидывал все вокруг.
   – Здесь прекрасные комнаты, Эмма, – сказал он, озираясь кругом, – с отличными пропорциями. Тут есть над чем поработать, но тебе, конечно, придется избавиться от большей части того хлама, который коллекционировала Адель Фарли.
   – Да, так я и сделаю, – ответила Эмма, подумав про себя: „Какой грустный приговор Адели Фарли, ей, которая была так красива”.
   Эмма небрежно, но с долей любопытства осмотрела другие спальни. Она постояла немного у туалетного столика в Серой комнате, которую когда-то занимала Оливия Уэйнрайт и невольно вспомнила о ней. Неожиданные сомнения обуяли ее. Оливия была так добра к ней, облегчала ее страдания в этом чудовищном доме. Эмма подумала, что, наверное, те духовные нити, которые связывали ее с Оливией, были порождены ее необыкновенным сходством с матерью, которое отмечали все женщины. Очень может быть. Со смягчившимся лицом Эмма повернулась и вышла из Серой комнаты. Но ее настроение решительно изменилось, когда она толкнула дверь Хозяйской комнаты. Ее глаза стали твердыми как кремень, когда она осматривала стоявшую здесь простую мебель, размышляя об Адаме Фарли. Она снова вспомнила все пережитое ею в Фарли-Холл и не чувствовала угрызений совести по поводу того, что она сделала и намеревалась совершить с этим домом. Ее месть вызревала долго, но, безусловно, была справедливой.
   Пятнадцатью минутами позже Эмма с Блэки спустились по главной лестнице на первый этаж и быстро прошлись по парадным комнатам. Блэки всю дорогу рассуждал с энтузиазмом о тех перестройках, которые он произведет, и развивал перед Эммой планы превращения Фарли-Холл в удобный и элегантный дом для нее. Эмма кивала, но сама говорила мало. Лишь когда они осматривали гостиную, она тронула Блэки за руку и спросила:
   – Почему в детстве этот дом так пугал меня?
   – Ты боялась не самого дома, Эмма, а людей, живших в нем.
   – Наверное, ты прав, – тихо ответила она, – а теперь от этих людей остались одни тени.
   – Да, дорогая, только тени. А дом – это всего лишь дом, и не более того. Помнишь, когда-то давно я тебе говорил, что дома не могут причинять вреда.
   – Я это помню.
   Эмма взяла Блэки за руку и потянула за собой.
   – Пошли отсюда. Здесь холодно и все-таки какая-то зловещая обстановка. Лучше осмотрим парк.
   Когда они вышли наружу, Эмма зажмурилась от яркого солнца.
   – Ты знаешь, здесь намного теплее, чем там, внутри, – сказала она, кивая на громадное мрачное здание, раскинувшееся перед ними.
   С замкнутым, суровым лицом Эмма прошлась по террасе, выстланной мраморными плитами, время от времени оглядываясь на Фарли-Холл. Этот пугающий дом казался ей вечным, нерушимым бастионом богатства и привилегий, подлинным монументом давно отжившему свое общественному устройству, той безжалостной кастовой системе, которую она ненавидела и которая в свое время мучительно ранила ее. Кивнув головой в сторону дома, она холодно произнесла:
   – Снеси его.
   Было видно, что это давно обдуманное решение.
   – Снести?! – повторил Блэки, недоверчиво глядя на нее. – Что ты этим хочешь сказать?
   – Именно то, что сказала. Я хочу, чтобы ты разобрал его, камень за камнем, чтобы здесь вместо него было пустое место.
   – Но я думал, что ты собираешься здесь жить! – воскликнул Блэки, все еще не веривший своим ушам.
   – Сказать по правде, я не уверена, что раньше я собиралась снести его. Но как-то раз ты назвал этот дом чудовищем, и это решило все. На свете не должно быть места чудовищам. Я хочу, чтобы ты стер его с лица земли, чтобы духу от него не осталось.
   – А что делать с обстановкой?
   – Продай ее, выброси, словом, делай с ней, что хочешь. Мне отсюда ничего не нужно, я в этом уверена. Если хочешь, возьми себе все, что понравится, Блэки.
   Она улыбнулась.
   – Советую подумать о письменном столе Адама Фарли, он, как ты знаешь, представляет довольно большую ценность.
   – Спасибо, Эмма, я подумаю.
   Блэки задумчиво поскреб щеку.
   – Ты совершенно уверена в своем решении, Эмма? Ведь ты немало заплатила за этот дом.
   – Я полностью уверена, что поступаю правильно.
   Эмма повернулась и легко сбежала по ступеням террасы ко входу в розарий. Мысленным взором она ясно, будто это было только вчера, увидела себя, юную и отчаявшуюся, вспомнила, как она сообщила на этом месте Эдвину о своей беременности и как он отрекся тогда от нее.
   – И разрушь этот розовый сад, полностью уничтожь его, чтобы от роз здесь не осталось ни кустика, ни единого листочка.
 
   Жители деревни были взбудоражены вестью о том, что Эмма Харт, дочь Большого Джека, стала хозяйкой Фарли-Холл и фабрики. Такое известие не укладывалось в их ограниченном воображении, они были ошеломлены и растеряны, обменивались кривыми усмешками по поводу невероятной для них иронии судьбы в этом небывалом повороте событий. Крайне консервативные в своих традициях и предрассудках, взнузданные раз и навсегда жесткой кастовой системой, в которой истеблишмент ставил рабочих на строго отведенное им место, они были глубоко изумлены смелостью Эммы, посмевшей бросить вызов системе и разрушить, казалось бы, вековые правила.
   На следующее утро деревенские женщины, стоя уперев руки в бока на крылечках своих домов или опершись на калитки своих садиков, качали удивленно головами или обменивались восклицаниями по поводу замечательного жизненного успеха, достигнутого такой же женщиной, как они сами. Вечером в „Белой лошади” мужчины, в своем большинстве работавшие на фабрике, столпившись у стойки, рассуждали о будущем и злорадно хихикали, радуясь поражению Фарли и своему освобождению от него. Хотя в деревне недолюбливали Адама Фарли, слепленного совсем из другого теста, нежели его грубоватый, но сердечный отец, и считали его, на свой йоркширский вкус, „задавакой”, тем не менее, он пользовался уважением, так как все мужчины в деревне отдавали должное его порядочности и цельности характера. Однако Джеральда Фарли, тирана и дурака, все дружно ненавидели, и не было ни одного человека, который бы не порадовался его падению или испытал хоть каплю жалости к нему. „Избавились, наконец! Скатертью дорога!” – вот та фраза, которую можно было в эти дни услышать в деревне, обитатели которой напряженно ожидали прибытия новой владелицы фабрики и хозяйки Фарли-Холл.
   Но Эмма не показывалась в деревне до тех пор, пока Джеральд не освободил Фарли-Холл. Только через два дня после его отъезда серебристо-серый „роллс-ройс” Эммы въехал на фабричный двор, и она вошла в здание, чтобы провести встречу с рабочими. Управляющий Джош Уилсон, сын Эрнеста Уилсона, служившего на фабрике еще при Адаме Фарли, проводил ее в прядильный цех, где собрались все мужчины и женщины, работавшие на фабрике. Эмма, в темно-синем платье и синей шляпке, с жемчужным ожерельем на шее, сердечно поздоровалась с некоторыми пожилыми рабочими, знакомыми ей с детства, и обратилась с речью к собравшимся. Она заявила прямо:
   – Вы все прекрасно знаете, что текстильное дело сейчас переживает кризис, длящийся уже полтора года. Цены на шерсть, а следом за ними и цены на ткани упали до самого низкого уровня. Поэтому и благодаря неумелому руководству прежнего владельца фабрика „Фарли” пришла в упадок. Мне известно, что за последние месяцы было уволено много рабочих.
   Эмма помолчала и, откашлявшись, продолжила:
   – Боюсь, что я не смогу принять их обратно…
   Она подняла руку, чтобы остановить прокатившуюся среди слушателей волну громких вздохов и недовольного ворчания.
   – Однако я намерена установить небольшие пенсии для всех, кто не сумел найти работу в близлежащих городах. Хочу также сказать со всей определенностью, что не собираюсь закрывать фабрику, чего многие из вас, я уверена, ожидали.
   Но в сложившихся условиях я вынуждена урезать все расходы, экономить на всем, реорганизовать фабрику и сократить штаты. Поэтому все, достигшие пенсионного возраста или близкие к этому, будут немедленно уволены, и им всем будет назначена пенсия. Более молодым мужчинам, в первую очередь неженатым, будет предложена работа на моих других предприятиях, если они пожелают покинуть Фарли и попытать счастья в Лидсе или Брэдфорде. Те, кто не захотят воспользоваться этим моим предложением, смогут остаться. Но я все же надеюсь, что многие из вас его примут и позволят мне сократить численность персонала, работающего здесь, с тем чтобы фабрика функционировала экономичнее. Как я сказала Джошу, мы собираемся поставлять высококачественные ткани на три швейные фабрики Каллински в Лидсе. Но этого заказа недостаточно, чтобы запустить фабрику на полный ход. Я знаю, как решить эту проблему. Я собираюсь начать производство низкосортных тканей и по невысоким ценам поставлять их за рубеж, но, надеюсь, что они будут пользоваться спросом и здесь.
   Эмма доверительно улыбнулась.
   – Я надеюсь преодолеть кризис и уверена, что с вашей помощью и при небольшом везении мы сможем перевернуть все на этой фабрике и быстро сделаем ее платежеспособной. Позвольте повторить, что я не намерена закрывать ее и не хочу, чтобы вы тревожились потерять работу. Я не допущу, чтобы эта деревня умерла.
   Рабочие с воодушевлением аплодировали ей, а потом чередой, сменяя друг друга, сжимая в руках шапки, подходили пожать ей руку, поблагодарить и поздравить с возвращением в Фарли. „Я знал твоего отца”, – сказал ей один рабочий, а другой добавил: „Клянусь честью, Большой Джек гордился бы тобой, девушка”.
   Посовещавшись с Джошем Уилсоном, Эмма села в свой „Роллс-ройс” и велела шоферу отвезти ее в Фарли-Холл.
   Рабочие Блэки О'Нила уже облепили весь дом, карабкаясь по лестницам, расхаживали по крыше. Они вынимали оконные рамы, разбивали дымоходы, снимали с крыши шифер. Эммa улыбнулась и вернулась в Лидс.
   На первых порах жители деревни были уверены, что Холл просто перестраивают. Возбужденные этим событием, они с нетерпением ждали момента, когда смогут приветствовать Эмму Харт в качестве новой хозяйки поместья. Но уже через неделю они обнаружили, что дом медленно, но верно исчезает, и были немало изумлены этим.
   В середине мая Эмма совершила еще одну поездку Фарли-Холл. Она прошлась по еще не тронутой террасе и посмотрела на широкую полосу черной влажной земли на том месте, где еще недавно стоял дом. От дома не осталось ни единого камня, и розарий исчез тоже. Эмму окатила волна громадного облегчения, принесшая с собой чувство полной свободы. Фарли-Холл, этот дом, в котором она испытала столько унижений и мучительных сердечных ран, перестал существовать навсегда. Он больше не будет навевать на нее болезненные воспоминания. Она разогнала призраки, преследовавшие ее с детства. Наконец-то она освободилась от Фарли!
   Блэки, приехавший несколькими минутами позже, подошел и обнял ее за плечи.
   – Я исполнил твои приказания до последней запятой, крошка. Я уничтожил чудовище, но, как и все в деревне, сгораю от любопытства, Эмма. Скажи мне, что ты собираешься делать с этой землей?
   Эмма с улыбкой взглянула на него.
   – Я собираюсь превратить ее в парк, в чудесный парк для жителей Фарли, и хочу назвать его в честь моей матери.

Глава 51

   Вечером, в конце мая, неделю спустя Эмма вышла из такси у отеля „Саввой” и быстро прошла через вестибюль в американский бар. Она увидела Фрэнка раньше, чем тот заметил ее. Он сидел за столиком лицом к вестибюлю, и за то время, которое потребовалось Эмме, чтобы сделать несколько шагов и войти в бар, она успела заметить, с каким озабоченным и задумчивым видом он покачивал в руке свое питье.
   – О чем задумался? – спросила она, вырастая перед ним. Мгновенно очнувшись, Фрэнк быстро поднял голову, глаза его ожили.
   – Вот и ты, наконец! – он поднялся и пододвинул ей стул. – Ты прелестно выглядишь, наша Эм.
   – Спасибо, дорогой.
   Она расправила юбку своего светло-зеленого шелкового платья и сняла белые нитяные перчатки.
   – Жуткая жара сегодня, не правда ли? Думаю, что мне лучше всего выпить джина с газированной водой, Фрэнк. Это освежит меня, сегодня был очень трудный день в универмаге.
   Фрэнк заказал напитки и закурил сигарету.
   – Прости, что я вытащил тебя в самый центр Лондона, но отсюда ближе до Флит-стрит, а мне вскоре еще надо вернуться в редакцию.
   – Ничего не имею против того, чтобы приехать сюда. Мне нравится этот бар. Итак, зачем я тебе понадобилась? У тебя был довольно настойчивый голос, когда ты позвонил мне в универмаг. По правде говоря, я даже слегка встревожилась.
   – Прошу прощения, Эмма, я не хотел волновать тебя. На самом деле ничего срочного нет, но нам действительно надо поговорить.
   – О чем?
   – Об Артуре Эйнсли.
   Ровные брови Эммы от удивления поползли вверх.
   – Об Артуре? Ради Бога, чего это тебе вздумалось говорить о нем?
   – Мы с Уинстоном тревожимся за тебя. Ты продолжаешь тянуть этот несчастливый брак, что огорчает нас обоих. Мы считаем, что ты должна развестись с Артуром. Я обещал Уинстону, что постараюсь обсудить эту идею с тобой.
   – Развод! Ради чего? Артур вовсе не мешает мне, – весело рассмеялась Эмма.
   – Он тебе не пара, Эмма, и ты это знаешь сама. С одной стороны, это его чудовищное пьянство, а потом все эти его истории с… – Фрэнк запнулся и затянулся сигаретой.
   – … с другими женщинами, – закончила за него фразу Эмма.
   Казалось, что этот разговор забавлял ее.
   – Я слышала, что жены обычно узнают обо всем последними. Но я давно знаю о похождениях Артура.
   – И это тебя не волнует?
   – Мое полнейшее отсутствие интереса к Артуру и к тому, как он строит свою жизнь, позволяет мне с уверенностью сказать, что мне на него наплевать. Правда, у меня не осталось к нему никаких чувств.
   – Тогда почему ты не разведешься с ним, Эмма?
   – В основном из-за детей.
   – Что за вздор! Ты их используешь только как предлог. Эдвина и Кит далеко в своих школах-интернатах. На них это никак не отразится…