Страница:
– Прошу прощения, что у меня еще не все готово, – извиняющимся тоном обратилась к ним Лаура. – Дело в том, что я была вынуждена навестить свою больную подругу и задержалась у нее дольше, чем рассчитывала. Я вернулась буквально за несколько минут до вашего приезда. Тем не менее чайник уже закипает, так что скоро будем пить чай.
– Все в порядке, Лаура, не смущайся. Мы никуда не спешим, так что делай все так, как тебе удобно, дорогая моя.
Он произнес эти слова таким мягким и прочувственным тоном, что Эмма с интересом взглянула на него. Она обратила внимание, как изменились его манеры и выражение лица. Это была сама любезность и почтение. Эмма поняла, что изысканный стиль поведения Лауры пробуждает в людях их лучшие качества.
– Извините меня, но я вынуждена оставить вас на пару минут, – произнесла Лаура своим неясным голосом, сервируя стол к чаю. – Мне надо закончить кое-какие приготовления на кухне.
Они что-то пробормотали в знак согласия, а Блэки спросил:
– Ты не возражаешь, если я закурю трубку, Лаура?
На полпути к двери она обернулась, приветливо улыбнувшись, кивнула головой:
– Конечно же, нет. Пожалуйста, чувствуй себя как дома, и вы тоже, Эмма.
Со своего наблюдательного поста у камина Эмма разглядывала Лауру, хлопотавшую в маленькой, смежной с гостиной кухне. На ней было бледно-голубое платье до пола, с длинными рукавами и большим белым квакерским воротником. Хотя платье было слегка поношенным и местами даже заштопано, его простота и скромный цвет подчеркивали женственность и целомудрие Лауры. „Она прелестна”, – подумала Эмма, явно заинтересованная этой высокой, стройной девушкой, которую, казалось, окружала некая духовная аура.
Тонкие, классические черты лица Лауры и хрупкая фигура придавали ей немного болезненный вид. Возможно, на чей-то менее проницательный взгляд, Лаура, с ее неброской внешностью, могла показаться даже простоватой и многие могли бы не согласиться с Эммой. Но Эмма отметила изысканность ее лица, как будто изваянного из дрезденского фарфора, придававшую особую утонченность лику Лауры, золотистое сияние, исходившее от ее соломенного цвета волос и окружавшее ее мерцающим ореолом, кротость и мудрость, наполнявшие ее прекрасные лучистые глаза, напоминающие глаза лани. Тут Эмма поняла, в чем суть очарования Лауры – в чистоте и невинности, которым дышал весь ее облик.
Эмма не ошиблась в своем выводе. Действительно эти черты были главными в Лауре. Зло просто отскакивало от нее. Лаура была ревностной католичкой. Вера, которую она никогда не обсуждала со своими друзьями и не пыталась навязывать им, составляла стержень ее бытия. Бог для Лауры не был чем-то далеким и непознаваемым. Его присутствие ощущалось ею постоянно как нечто вечное и всеобъемлющее.
Сидя в уютной гостиной Лауры и прислушиваясь к ее веселому щебетанию, доносившемуся из кухни, Эмма еще до конца не осознала сбои впечатления, но каким-то сверхъестественным образом душевные качества Лауры находили волшебный отклик в ее собственной душе, и она испытывала чувство глубокой умиротворенности. Эмма пристально и неотрывно смотрела на Лауру и повторяла про себя: „Я хочу, чтобы она подружилась со мной! Хочу ей понравиться! Хочу жить в этом доме вместе с нею!”
– Что-то ты сегодня молчалива, крошка. Это непохоже на тебя, мне кажется. Обычно ты такая болтушка, – сказал Блэки.
Эмма вздрогнула – он напугал ее.
– Я просто задумалась, – ответила она.
Блэки улыбнулся и запыхтел своей трубкой. Эмма была явно очарована Лаурой, и это его не могло не радовать.
– Не мог бы ты принести чайник на кухню, чтобы я могла заварить чай, – попросила Лаура.
– Конечно могу, крошка! – воскликнул Блэки. Он снял кипящий чайник с полки в камине и большими шагами пересек комнату, заполнив ее небольшое пространство своей крупной фигурой.
– Не могу ли я тоже чем-нибудь помочь? – спросила Эмма, также поднимаясь с кресла.
Лаура выглянула из двери кухни.
– Нет, спасибо, Эмма, все уже готово.
Через секунду она вошла в гостиную с подносом, уставленным тарелками с угощением. Блэки следовал за нею с заварным чайником в руках.
Присаживаясь к столу, Эмма подумала о том, как красиво Лаура сумела его сервировать.
– У вас прекрасный вкус, Лаура. Стол выглядит очаровательно, – похвалила Эмма и улыбнулась ей. Та, похоже, была весьма довольна этим неожиданным комплиментом.
– Да это просто королевское угощение, – сказал Блэки, оглядывая в свою очередь стол. – Но тебе вовсе не следовало затевать все это. Тебе и так хватает работы с церковными делами и благотворительностью.
– Это не составило никакого труда для меня, Блэки. Ты же знаешь, что я обожаю готовить и принимать гостей. Теперь прошу к столу и ухаживайте каждый за собой сам. Я думаю, что вы просто умираете с голоду после путешествия из Лидса по такому холоду. Уверена, что ты нагулял аппетит, Блэки.
– Это точно, – ответил он и, следуя, ее совету, взял сандвич. За чаем его красноречие расцвело пышным цветом, и девушки непрерывно хихикали, слушая его истории, которые он рассказывал с известным артистизмом, проявлявшимся всякий раз, когда он хотел кого-нибудь развлечь. Актер в нем не умирал никогда, и он так разговорился, что ни Эмме, ни Лауре не удавалось вставить в разговор ни словечка, хотя Лаура иногда мягко поправляла, если его произношение становилось чересчур неправильным, и Эмма обнаружила, что эта нежная девушка, несмотря на свою сдержанность, наделена чувством юмора, а за ее мягкими манерами чувствуется ясный и твердый рассудок.
Лауре тоже понравилась Эмма. Вначале она была ошеломлена ее сияющей красотой, но потом, готовя чай и украдкой наблюдая за ней, Лаура убедилась в том, что в этой красоте больше очарования юности, нежели величественности. Она заметила также ум, светившийся в необыкновенных зеленых глазах Эммы, и утонченный овал ее лица. Блэки рассказывал ей, что Эмма ютится в неудобной мансарде и тратит часы на ходьбу до работы и обратно. Он беспокоится о здоровье Эммы, и в этом нет ничего удивительного, подумала Лаура. Она нуждается в материнской заботе: как-никак седьмой месяц – и никого рядом. Лауру переполняло сестринское чувство к Эмме.
Во время чаепития Блэки размышлял о девушках, сидевших по обе стороны от него за чайным столиком. Он любил их обеих, хотя и по-разному, и благодарил судьбу за то, что они понравились друг другу. Он знал это наверняка, несмотря на то, что они были такие разные и внешне, и по темпераменту. Он бросил взгляд на Лауру, промокавшую в этот момент губы салфеткой. Да, Лаура была именно такой – хрупкой, как фарфор, застенчивой, душевной, часто безоглядно самоотверженной. Краешком глаза он взглянул на Эмму. Рядом с нежным очарованием Лауры ее красота казалась дикой и необузданной. В ней было даже что-то пугающее, и он не раз убеждался, какой жестокой и изворотливой могла быть Эмма, когда обстоятельства вынуждали ее к этому. Но все же, невзирая на все различия, в них были и общие черты – цельность, храбрость и способность к состраданию. Возможно, это будет способствовать тому, чтобы они подружились, думал он. Кроме того, Блэки был уверен в том, что Лаура, хотя ей шел двадцать второй год и она всего на несколько лет старше Эммы, сумеет нежно, по-матерински присматривать за нею. С другой стороны, он надеялся, что присутствие в доме живой и энергичной Эммы поможет Лауре преодолеть чувство одиночества, испытываемое ею после смерти матери, умершей четыре месяца назад.
Эмма с энтузиазмом рассказывала Лауре о своих занятиях шитьем в мастерской Каллински, и ее трепещущий голос привлек внимание Блэки. Он повернулся и посмотрел на нее. Оживленное лицо Эммы сияло в ярком свете гостиной и дышало жизнью. Да, любой мужчина будет ослеплен ее внешностью, подумал он, и, как это часто с ним случалось в последнее время, его вновь заинтересовало, кого же она все-таки ослепила восемь или девять месяцев назад. Он до сих пор не осмеливался спросить Эмму, кто в действительности был отцом ее ребенка. Он отогнал от себя эту мучившую его мысль и сосредоточился на том, как ему направить разговор двух женщин к другой теме – к поступлению Эммы на фабрику Томпсона. Неожиданно Лаура, будто прочитав его мысли, сказала:
– Вы с таким жаром говорите о швейном деле, Эмма, что ясно, насколько оно вам нравится. Я услышала, вы освоили его быстро и мастерски. Мне кажется, что вам не составит труда научиться и ткацкому ремеслу… – Лаура сделала паузу, не желая, по своему обыкновению, показаться безапелляционной в своих суждениях.
– А что, ткать – это очень сложно? – осторожно спросила Эмма.
– Нет, вовсе нет. Когда вы познакомитесь поближе с технологией этого дела, уверена, что оно покажется вам не слишком трудным. Поверьте мне.
Эмма кротко взглянула на Блэки и снова обратилась к Лауре:
– А вы уверены, что действительно сможете устроить меня на работу к Томпсону?
– Да, абсолютно! – воскликнула Лаура. – Я завтра же поговорю с мастером, и вы сможете начать в любое время, когда захотите. Они ищут новых девушек для обучения и готовы поставить вас к станку хоть сейчас, естественно, пока в роли ученицы.
Эмма подумала долю секунды и, приняв решение, приступила прямо к делу.
– Не согласились бы вы разделить этот дом со мной? Я не причиню вам много хлопот и, конечно, буду платить свою долю, – сказала она, не отрывая пристального взгляда от Лауры.
Ангельское личико Лауры осветила довольная улыбка, ее глаза лани загорелись.
– Ну конечно, Эмма, я рада буду принять вас. В любом случае, мне действительно трудно содержать этот дом одной, но мне не хотелось бы с ним расстаться – ведь я провела здесь большую часть жизни. Вы составите мне восхитительную компанию – я давно ищу человека, близкого мне по духу и столь же приятного, как вы.
Она подалась вперед, взволнованно сжала руку Эммы и продолжила успокаивающе:
– А еще мне кажется, что вам, в вашем положении, будет лучше всего здесь со мной. Я позабочусь о вас, Эмма. И Блэки, я думаю, согласится.
– Само собой разумеется, – вмешался тот, довольный таким оборотом дела.
– Теперь, если позволите, я покажу вам остальную часть дома и ту комнату, что будет вашей, Эмма, – продолжала Лаура.
Проведя их по крутой и узкой лестнице, она открыла дверь на площадке.
– Вот эта комната, – произнесла Лаура с ослепительной улыбкой. Проскользнув вперед, она зажгла свечу на шкафу.
– До чего же она прелестна и удобна! – заявил Блэки, остановившись в дверях и подталкивая Эмму вперед. Она обернулась к нему:
– Да, это именно так!
Большую часть комнаты занимала огромная пышная кровать, накрытая лоскутным покрывалом. Стены были выкрашены белым, а на полу перед кроватью даже лежал ковер.
– Это была спальня моих родителей, – сказала Лаура и, слегка смутившись, добавила: – Я надеюсь, она понравится вам, Эмма. Места много и есть двуспальная кровать, я думаю, ваш муж сможет останавливаться здесь, когда будет приезжать в увольнение.
Эмма раскрыла было рот, но тут же закрыла его, увидев лицо Блэки.
– Э-э, думаю, он еще не скоро приедет домой. Он сейчас в море, так что об этом еще рано думать, – сказал тот.
Он осматривался по сторонам, лихорадочно ища повод сменить тему, и быстро, давясь словами, заговорил:
– Вот, Эмма, ты обратила внимание на пустое место перед окном, вон там, между гардеробом и умывальником? Там можно будет поставить рабочий столик, чтобы шить по заказам разных леди, как ты собиралась. Помнишь, ты мне говорила об этом? И Лаура не будет против. Правда, Лаура, дорогая?
Он надеялся, что ему удалось увести разговор в сторону от неприятного вопроса об этом проклятом мифическом муже Эммы.
– Вовсе нет, мне это совсем не помешает.
Лаура взглянула на Эмму, которая, не успев разгладить морщинок, набежавших на ее гладкий лоб, внимательно разглядывала комнату.
„О Боже! Ей не нравится дом”, – обеспокоенно подумала Лаура, но, не желая оказывать никакого давления на Эмму, торопливо сказала:
– Здесь немного прохладно. Не спуститься ли нам вниз? Вы можете дать мне ответ позже, Эмма. Нет никакой нужды принимать решение прямо сейчас, сию минуту.
Эмма заметила тень испуга на лице Лауры и схватила ее руку.
– Мне нравится комната! Правда! Я была бы счастлива жить здесь с вами, Лаура, если мне это окажется по средствам.
Они вернулись в гостиную. Блэки уселся перед камином, вытянув ноги к огню, а Лаура, достав книгу, в которой она вела учет расходов по дому, присоединилась к ним.
– Рента составляет четыре шиллинга в неделю. Значит, ваша половина составит два шиллинга, Эмма. Потом, надо прибавить расходы на дрова и уголь зимой и на керосин для ламп. Я буду очень вам признательна, если вы согласитесь их разделить со мной. Все это вместе составит пять шиллингов в неделю зимой, но летом будет меньше.
– Пять шиллингов! – воскликнула Эмма. Лаура уставилась на нее, и беспокойное выражение вновь появилось в ее глазах.
– О, дорогая, это слишком дорого? Может быть, я смогу…
– Нет, это совсем немного, – перебила ее Эмма, – я ждала намного большего. Это просто великолепно. Еще бы, я сейчас плачу миссис Дэниел по три шиллинга за ее мансарду.
Лаура вопросительно взглянула на Эмму, а Блэки прорычал:
– Я всегда говорил, что эта кровожадная женщина бессовестно грабит тебя. Ах, Эмма, Эмма! Ты могла бы переехать к Лауре еще несколько недель назад, когда я просил тебя об этом.
– Спокойно, Блэки, не надо так волноваться, – весело, но твердо сказала Лаура и протянула расчетную книгу Эмме.
– Вы можете сами просмотреть все цифры. Мне хотелось бы, чтобы вы убедились в том, что сколько стоит.
Эмма не хотела этого делать, но та настаивала на своем. Бегло взглянув на нее, Эмма через мгновение вернула ей – она была абсолютно уверена, что эта девушка не собирается на ней зарабатывать.
– Лаура, пожалуйста! Я не хочу продираться сквозь все эти цифры. Я уверена в вашей скрупулезности. Больше того, может быть, вы просите с меня слишком мало? Я не желаю, чтобы вы из-за меня терпели убытки.
– Этого совершенно достаточно, уверяю вас, – сказала Лаура и положила расчетную книгу на место, в ящик буфета, после чего продолжила:
– Блэки говорил, что я не возьму с вас ни пенни за тот первый месяц, пока вы будете учиться ткать?
– Нет, я так не могу. Это несправедливо! – вскрикнула Эмма, но Лаура осталась непреклонной.
– Вы не будете мне платить, пока не получите первую зарплату.
Она заметила, что лицо Эммы залилось краской от чувства ущемленной гордости. Понимая, что та не хочет принимать милостыню, и не желая дальше смущать ее, Лаура быстро заметила:
– Вы только заплатите мне два шиллинга за ренту. Это – на счастье.
Эмма неохотно согласилась, не желая обижать Лауру, но про себя решила, что заплатит ей все пять шиллингов, взяв их из своих сбережений.
– Тогда все решено. Эмма переедет в следующую субботу. Я сам перевезу ее, будьте уверены, – заявил Блэки, принимая на себя все заботы по переезду. Он внимательно посмотрел на них обеих.
– Вот видите, я был прав, когда надеялся, что все образуется и вы понравитесь друг другу.
Эмма улыбнулась, но ничего не сказала. Она была счастлива, что приняла решение перебраться в Армли и поселиться у Лауры. Ее переполняло чувство умиротворенности, и она расслабилась, сидя в кресле, неожиданно испытав такое облегчение и такую уверенность в будущем, как никогда. Она знала – теперь все будет в порядке, и ни минуты сейчас в этом не сомневалась, но не думала, что до конца дней не сможет забыть свою первую встречу с Лаурой Спенсер. Годы спустя она поймет, что Лаура была единственным по-настоящему хорошим человеком из всех, кого она встречала на своем пути, и что она глубоко любила ее.
В следующую пятницу Эмма с грустью распрощалась с товарищами по работе в швейной мастерской, которые глубоко сожалели об ее уходе, и с семьей Каллински, куда ее пригласила Джанесса отужинать. После ужина Джанесса подсела к Эмме.
– Я хочу, чтобы ты мне обещала, что обратишься ко мне, если будешь нуждаться в чем-то в ближайшие месяцы. Армли не так далеко отсюда, и я смогу тотчас же приехать, – сказала она.
– О, миссис Каллински, это так мило с вашей стороны, благодарю от всего сердца.
При расставании было пролито немало слез, и лишь Дэвид остался невозмутимым. Он знал, что их пути еще пересекутся, и со своей стороны был намерен всячески этому способствовать. Эмма оставила ему свой адрес в Армли и сама пообещала написать ему, как только устроится. Даже миссис Дэниел прослезилась, прощаясь, и тоже просила ее не терять с нею связи.
В понедельник Лаура повела Эмму на фабрику Томпсона. С первого мгновения, как она вошла сюда, Эмма возненавидела это место так же сильно, как в свое время полюбила маленькую фабричку Абрахама Каллински. Здесь не было и намека на чувство товарищества и взаимопомощи, не слышались шутки и смех, грубые и придирчивые надзиратели то и дело ходили между станками. Эмму постоянно подташнивало от зловония, исходившего от сырой шерсти, непрерывный стук челноков оглушал ее. На третий день работы она была совершенно подавлена несчастным случаем, которому стала свидетельницей. Сорвавшийся со станка челнок угодил прямо в лицо одной из работниц и убил ее. Такие аварии здесь были не редки.
В лице Лауры Эмма обрела хорошего преподавателя, терпеливого и точного в своих объяснениях. Тем не менее ткацкое дело казалось Эмме трудным, и она постоянно боялась сотворить так называемый „треп”, когда сотни нитей обрывались и перепутывались на станке. Чтобы устранить это, требовались многие часы, терялось драгоценное время и ткачихам потом приходилось работать в бешеном темпе, чтобы наверстать упущенное. Но Эмма была внимательна, и за все время, что она проработала на фабрике, ей удавалось избежать „трепа”.
Эмма со свойственной ей добросовестностью была настойчива в учебе, поскольку знала: пока у нее нет другого выхода, кроме как стать умелой ткачихой, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Как и предсказала Лаура, Эмма, с ее смекалкой и ловкостью, меньше чем за месяц освоила эту профессию. Ее самоуважение росло по мере того, как приходило мастерство, хотя Эмме по-прежнему не нравилось работать в этой унылой обстановке под жестким контролем.
Они с Лаурой начинали работу в шесть утра и заканчивали в шесть вечера. Рабочие дни текли уныло и безрадостно для Эммы. Шли недели, и она все сильнее ощущала тяжесть носимого ею ребенка, чувствовала себя уставшей и изможденной. Ее пугали ноги, постоянно отекавшие от долгого стояния за станком, и порой она думала, что может родить прямо здесь, на полу фабрики. Только Лаура скрашивала ее существование, и Эмма не переставала думать, что бы с нею было без постоянной поддержки и преданности Лауры.
Однажды вечером во вторник, в конце марта, Эмма отчетливо почувствовала приближение родов, и Лаура отвела ее в госпиталь Святой Марии на Хиллтоп. После десятичасовых страданий Эмма, в свои неполные семнадцать лет, родила девочку, чему она была безмерно рада.
Глава 31
– Все в порядке, Лаура, не смущайся. Мы никуда не спешим, так что делай все так, как тебе удобно, дорогая моя.
Он произнес эти слова таким мягким и прочувственным тоном, что Эмма с интересом взглянула на него. Она обратила внимание, как изменились его манеры и выражение лица. Это была сама любезность и почтение. Эмма поняла, что изысканный стиль поведения Лауры пробуждает в людях их лучшие качества.
– Извините меня, но я вынуждена оставить вас на пару минут, – произнесла Лаура своим неясным голосом, сервируя стол к чаю. – Мне надо закончить кое-какие приготовления на кухне.
Они что-то пробормотали в знак согласия, а Блэки спросил:
– Ты не возражаешь, если я закурю трубку, Лаура?
На полпути к двери она обернулась, приветливо улыбнувшись, кивнула головой:
– Конечно же, нет. Пожалуйста, чувствуй себя как дома, и вы тоже, Эмма.
Со своего наблюдательного поста у камина Эмма разглядывала Лауру, хлопотавшую в маленькой, смежной с гостиной кухне. На ней было бледно-голубое платье до пола, с длинными рукавами и большим белым квакерским воротником. Хотя платье было слегка поношенным и местами даже заштопано, его простота и скромный цвет подчеркивали женственность и целомудрие Лауры. „Она прелестна”, – подумала Эмма, явно заинтересованная этой высокой, стройной девушкой, которую, казалось, окружала некая духовная аура.
Тонкие, классические черты лица Лауры и хрупкая фигура придавали ей немного болезненный вид. Возможно, на чей-то менее проницательный взгляд, Лаура, с ее неброской внешностью, могла показаться даже простоватой и многие могли бы не согласиться с Эммой. Но Эмма отметила изысканность ее лица, как будто изваянного из дрезденского фарфора, придававшую особую утонченность лику Лауры, золотистое сияние, исходившее от ее соломенного цвета волос и окружавшее ее мерцающим ореолом, кротость и мудрость, наполнявшие ее прекрасные лучистые глаза, напоминающие глаза лани. Тут Эмма поняла, в чем суть очарования Лауры – в чистоте и невинности, которым дышал весь ее облик.
Эмма не ошиблась в своем выводе. Действительно эти черты были главными в Лауре. Зло просто отскакивало от нее. Лаура была ревностной католичкой. Вера, которую она никогда не обсуждала со своими друзьями и не пыталась навязывать им, составляла стержень ее бытия. Бог для Лауры не был чем-то далеким и непознаваемым. Его присутствие ощущалось ею постоянно как нечто вечное и всеобъемлющее.
Сидя в уютной гостиной Лауры и прислушиваясь к ее веселому щебетанию, доносившемуся из кухни, Эмма еще до конца не осознала сбои впечатления, но каким-то сверхъестественным образом душевные качества Лауры находили волшебный отклик в ее собственной душе, и она испытывала чувство глубокой умиротворенности. Эмма пристально и неотрывно смотрела на Лауру и повторяла про себя: „Я хочу, чтобы она подружилась со мной! Хочу ей понравиться! Хочу жить в этом доме вместе с нею!”
– Что-то ты сегодня молчалива, крошка. Это непохоже на тебя, мне кажется. Обычно ты такая болтушка, – сказал Блэки.
Эмма вздрогнула – он напугал ее.
– Я просто задумалась, – ответила она.
Блэки улыбнулся и запыхтел своей трубкой. Эмма была явно очарована Лаурой, и это его не могло не радовать.
– Не мог бы ты принести чайник на кухню, чтобы я могла заварить чай, – попросила Лаура.
– Конечно могу, крошка! – воскликнул Блэки. Он снял кипящий чайник с полки в камине и большими шагами пересек комнату, заполнив ее небольшое пространство своей крупной фигурой.
– Не могу ли я тоже чем-нибудь помочь? – спросила Эмма, также поднимаясь с кресла.
Лаура выглянула из двери кухни.
– Нет, спасибо, Эмма, все уже готово.
Через секунду она вошла в гостиную с подносом, уставленным тарелками с угощением. Блэки следовал за нею с заварным чайником в руках.
Присаживаясь к столу, Эмма подумала о том, как красиво Лаура сумела его сервировать.
– У вас прекрасный вкус, Лаура. Стол выглядит очаровательно, – похвалила Эмма и улыбнулась ей. Та, похоже, была весьма довольна этим неожиданным комплиментом.
– Да это просто королевское угощение, – сказал Блэки, оглядывая в свою очередь стол. – Но тебе вовсе не следовало затевать все это. Тебе и так хватает работы с церковными делами и благотворительностью.
– Это не составило никакого труда для меня, Блэки. Ты же знаешь, что я обожаю готовить и принимать гостей. Теперь прошу к столу и ухаживайте каждый за собой сам. Я думаю, что вы просто умираете с голоду после путешествия из Лидса по такому холоду. Уверена, что ты нагулял аппетит, Блэки.
– Это точно, – ответил он и, следуя, ее совету, взял сандвич. За чаем его красноречие расцвело пышным цветом, и девушки непрерывно хихикали, слушая его истории, которые он рассказывал с известным артистизмом, проявлявшимся всякий раз, когда он хотел кого-нибудь развлечь. Актер в нем не умирал никогда, и он так разговорился, что ни Эмме, ни Лауре не удавалось вставить в разговор ни словечка, хотя Лаура иногда мягко поправляла, если его произношение становилось чересчур неправильным, и Эмма обнаружила, что эта нежная девушка, несмотря на свою сдержанность, наделена чувством юмора, а за ее мягкими манерами чувствуется ясный и твердый рассудок.
Лауре тоже понравилась Эмма. Вначале она была ошеломлена ее сияющей красотой, но потом, готовя чай и украдкой наблюдая за ней, Лаура убедилась в том, что в этой красоте больше очарования юности, нежели величественности. Она заметила также ум, светившийся в необыкновенных зеленых глазах Эммы, и утонченный овал ее лица. Блэки рассказывал ей, что Эмма ютится в неудобной мансарде и тратит часы на ходьбу до работы и обратно. Он беспокоится о здоровье Эммы, и в этом нет ничего удивительного, подумала Лаура. Она нуждается в материнской заботе: как-никак седьмой месяц – и никого рядом. Лауру переполняло сестринское чувство к Эмме.
Во время чаепития Блэки размышлял о девушках, сидевших по обе стороны от него за чайным столиком. Он любил их обеих, хотя и по-разному, и благодарил судьбу за то, что они понравились друг другу. Он знал это наверняка, несмотря на то, что они были такие разные и внешне, и по темпераменту. Он бросил взгляд на Лауру, промокавшую в этот момент губы салфеткой. Да, Лаура была именно такой – хрупкой, как фарфор, застенчивой, душевной, часто безоглядно самоотверженной. Краешком глаза он взглянул на Эмму. Рядом с нежным очарованием Лауры ее красота казалась дикой и необузданной. В ней было даже что-то пугающее, и он не раз убеждался, какой жестокой и изворотливой могла быть Эмма, когда обстоятельства вынуждали ее к этому. Но все же, невзирая на все различия, в них были и общие черты – цельность, храбрость и способность к состраданию. Возможно, это будет способствовать тому, чтобы они подружились, думал он. Кроме того, Блэки был уверен в том, что Лаура, хотя ей шел двадцать второй год и она всего на несколько лет старше Эммы, сумеет нежно, по-матерински присматривать за нею. С другой стороны, он надеялся, что присутствие в доме живой и энергичной Эммы поможет Лауре преодолеть чувство одиночества, испытываемое ею после смерти матери, умершей четыре месяца назад.
Эмма с энтузиазмом рассказывала Лауре о своих занятиях шитьем в мастерской Каллински, и ее трепещущий голос привлек внимание Блэки. Он повернулся и посмотрел на нее. Оживленное лицо Эммы сияло в ярком свете гостиной и дышало жизнью. Да, любой мужчина будет ослеплен ее внешностью, подумал он, и, как это часто с ним случалось в последнее время, его вновь заинтересовало, кого же она все-таки ослепила восемь или девять месяцев назад. Он до сих пор не осмеливался спросить Эмму, кто в действительности был отцом ее ребенка. Он отогнал от себя эту мучившую его мысль и сосредоточился на том, как ему направить разговор двух женщин к другой теме – к поступлению Эммы на фабрику Томпсона. Неожиданно Лаура, будто прочитав его мысли, сказала:
– Вы с таким жаром говорите о швейном деле, Эмма, что ясно, насколько оно вам нравится. Я услышала, вы освоили его быстро и мастерски. Мне кажется, что вам не составит труда научиться и ткацкому ремеслу… – Лаура сделала паузу, не желая, по своему обыкновению, показаться безапелляционной в своих суждениях.
– А что, ткать – это очень сложно? – осторожно спросила Эмма.
– Нет, вовсе нет. Когда вы познакомитесь поближе с технологией этого дела, уверена, что оно покажется вам не слишком трудным. Поверьте мне.
Эмма кротко взглянула на Блэки и снова обратилась к Лауре:
– А вы уверены, что действительно сможете устроить меня на работу к Томпсону?
– Да, абсолютно! – воскликнула Лаура. – Я завтра же поговорю с мастером, и вы сможете начать в любое время, когда захотите. Они ищут новых девушек для обучения и готовы поставить вас к станку хоть сейчас, естественно, пока в роли ученицы.
Эмма подумала долю секунды и, приняв решение, приступила прямо к делу.
– Не согласились бы вы разделить этот дом со мной? Я не причиню вам много хлопот и, конечно, буду платить свою долю, – сказала она, не отрывая пристального взгляда от Лауры.
Ангельское личико Лауры осветила довольная улыбка, ее глаза лани загорелись.
– Ну конечно, Эмма, я рада буду принять вас. В любом случае, мне действительно трудно содержать этот дом одной, но мне не хотелось бы с ним расстаться – ведь я провела здесь большую часть жизни. Вы составите мне восхитительную компанию – я давно ищу человека, близкого мне по духу и столь же приятного, как вы.
Она подалась вперед, взволнованно сжала руку Эммы и продолжила успокаивающе:
– А еще мне кажется, что вам, в вашем положении, будет лучше всего здесь со мной. Я позабочусь о вас, Эмма. И Блэки, я думаю, согласится.
– Само собой разумеется, – вмешался тот, довольный таким оборотом дела.
– Теперь, если позволите, я покажу вам остальную часть дома и ту комнату, что будет вашей, Эмма, – продолжала Лаура.
Проведя их по крутой и узкой лестнице, она открыла дверь на площадке.
– Вот эта комната, – произнесла Лаура с ослепительной улыбкой. Проскользнув вперед, она зажгла свечу на шкафу.
– До чего же она прелестна и удобна! – заявил Блэки, остановившись в дверях и подталкивая Эмму вперед. Она обернулась к нему:
– Да, это именно так!
Большую часть комнаты занимала огромная пышная кровать, накрытая лоскутным покрывалом. Стены были выкрашены белым, а на полу перед кроватью даже лежал ковер.
– Это была спальня моих родителей, – сказала Лаура и, слегка смутившись, добавила: – Я надеюсь, она понравится вам, Эмма. Места много и есть двуспальная кровать, я думаю, ваш муж сможет останавливаться здесь, когда будет приезжать в увольнение.
Эмма раскрыла было рот, но тут же закрыла его, увидев лицо Блэки.
– Э-э, думаю, он еще не скоро приедет домой. Он сейчас в море, так что об этом еще рано думать, – сказал тот.
Он осматривался по сторонам, лихорадочно ища повод сменить тему, и быстро, давясь словами, заговорил:
– Вот, Эмма, ты обратила внимание на пустое место перед окном, вон там, между гардеробом и умывальником? Там можно будет поставить рабочий столик, чтобы шить по заказам разных леди, как ты собиралась. Помнишь, ты мне говорила об этом? И Лаура не будет против. Правда, Лаура, дорогая?
Он надеялся, что ему удалось увести разговор в сторону от неприятного вопроса об этом проклятом мифическом муже Эммы.
– Вовсе нет, мне это совсем не помешает.
Лаура взглянула на Эмму, которая, не успев разгладить морщинок, набежавших на ее гладкий лоб, внимательно разглядывала комнату.
„О Боже! Ей не нравится дом”, – обеспокоенно подумала Лаура, но, не желая оказывать никакого давления на Эмму, торопливо сказала:
– Здесь немного прохладно. Не спуститься ли нам вниз? Вы можете дать мне ответ позже, Эмма. Нет никакой нужды принимать решение прямо сейчас, сию минуту.
Эмма заметила тень испуга на лице Лауры и схватила ее руку.
– Мне нравится комната! Правда! Я была бы счастлива жить здесь с вами, Лаура, если мне это окажется по средствам.
Они вернулись в гостиную. Блэки уселся перед камином, вытянув ноги к огню, а Лаура, достав книгу, в которой она вела учет расходов по дому, присоединилась к ним.
– Рента составляет четыре шиллинга в неделю. Значит, ваша половина составит два шиллинга, Эмма. Потом, надо прибавить расходы на дрова и уголь зимой и на керосин для ламп. Я буду очень вам признательна, если вы согласитесь их разделить со мной. Все это вместе составит пять шиллингов в неделю зимой, но летом будет меньше.
– Пять шиллингов! – воскликнула Эмма. Лаура уставилась на нее, и беспокойное выражение вновь появилось в ее глазах.
– О, дорогая, это слишком дорого? Может быть, я смогу…
– Нет, это совсем немного, – перебила ее Эмма, – я ждала намного большего. Это просто великолепно. Еще бы, я сейчас плачу миссис Дэниел по три шиллинга за ее мансарду.
Лаура вопросительно взглянула на Эмму, а Блэки прорычал:
– Я всегда говорил, что эта кровожадная женщина бессовестно грабит тебя. Ах, Эмма, Эмма! Ты могла бы переехать к Лауре еще несколько недель назад, когда я просил тебя об этом.
– Спокойно, Блэки, не надо так волноваться, – весело, но твердо сказала Лаура и протянула расчетную книгу Эмме.
– Вы можете сами просмотреть все цифры. Мне хотелось бы, чтобы вы убедились в том, что сколько стоит.
Эмма не хотела этого делать, но та настаивала на своем. Бегло взглянув на нее, Эмма через мгновение вернула ей – она была абсолютно уверена, что эта девушка не собирается на ней зарабатывать.
– Лаура, пожалуйста! Я не хочу продираться сквозь все эти цифры. Я уверена в вашей скрупулезности. Больше того, может быть, вы просите с меня слишком мало? Я не желаю, чтобы вы из-за меня терпели убытки.
– Этого совершенно достаточно, уверяю вас, – сказала Лаура и положила расчетную книгу на место, в ящик буфета, после чего продолжила:
– Блэки говорил, что я не возьму с вас ни пенни за тот первый месяц, пока вы будете учиться ткать?
– Нет, я так не могу. Это несправедливо! – вскрикнула Эмма, но Лаура осталась непреклонной.
– Вы не будете мне платить, пока не получите первую зарплату.
Она заметила, что лицо Эммы залилось краской от чувства ущемленной гордости. Понимая, что та не хочет принимать милостыню, и не желая дальше смущать ее, Лаура быстро заметила:
– Вы только заплатите мне два шиллинга за ренту. Это – на счастье.
Эмма неохотно согласилась, не желая обижать Лауру, но про себя решила, что заплатит ей все пять шиллингов, взяв их из своих сбережений.
– Тогда все решено. Эмма переедет в следующую субботу. Я сам перевезу ее, будьте уверены, – заявил Блэки, принимая на себя все заботы по переезду. Он внимательно посмотрел на них обеих.
– Вот видите, я был прав, когда надеялся, что все образуется и вы понравитесь друг другу.
Эмма улыбнулась, но ничего не сказала. Она была счастлива, что приняла решение перебраться в Армли и поселиться у Лауры. Ее переполняло чувство умиротворенности, и она расслабилась, сидя в кресле, неожиданно испытав такое облегчение и такую уверенность в будущем, как никогда. Она знала – теперь все будет в порядке, и ни минуты сейчас в этом не сомневалась, но не думала, что до конца дней не сможет забыть свою первую встречу с Лаурой Спенсер. Годы спустя она поймет, что Лаура была единственным по-настоящему хорошим человеком из всех, кого она встречала на своем пути, и что она глубоко любила ее.
В следующую пятницу Эмма с грустью распрощалась с товарищами по работе в швейной мастерской, которые глубоко сожалели об ее уходе, и с семьей Каллински, куда ее пригласила Джанесса отужинать. После ужина Джанесса подсела к Эмме.
– Я хочу, чтобы ты мне обещала, что обратишься ко мне, если будешь нуждаться в чем-то в ближайшие месяцы. Армли не так далеко отсюда, и я смогу тотчас же приехать, – сказала она.
– О, миссис Каллински, это так мило с вашей стороны, благодарю от всего сердца.
При расставании было пролито немало слез, и лишь Дэвид остался невозмутимым. Он знал, что их пути еще пересекутся, и со своей стороны был намерен всячески этому способствовать. Эмма оставила ему свой адрес в Армли и сама пообещала написать ему, как только устроится. Даже миссис Дэниел прослезилась, прощаясь, и тоже просила ее не терять с нею связи.
В понедельник Лаура повела Эмму на фабрику Томпсона. С первого мгновения, как она вошла сюда, Эмма возненавидела это место так же сильно, как в свое время полюбила маленькую фабричку Абрахама Каллински. Здесь не было и намека на чувство товарищества и взаимопомощи, не слышались шутки и смех, грубые и придирчивые надзиратели то и дело ходили между станками. Эмму постоянно подташнивало от зловония, исходившего от сырой шерсти, непрерывный стук челноков оглушал ее. На третий день работы она была совершенно подавлена несчастным случаем, которому стала свидетельницей. Сорвавшийся со станка челнок угодил прямо в лицо одной из работниц и убил ее. Такие аварии здесь были не редки.
В лице Лауры Эмма обрела хорошего преподавателя, терпеливого и точного в своих объяснениях. Тем не менее ткацкое дело казалось Эмме трудным, и она постоянно боялась сотворить так называемый „треп”, когда сотни нитей обрывались и перепутывались на станке. Чтобы устранить это, требовались многие часы, терялось драгоценное время и ткачихам потом приходилось работать в бешеном темпе, чтобы наверстать упущенное. Но Эмма была внимательна, и за все время, что она проработала на фабрике, ей удавалось избежать „трепа”.
Эмма со свойственной ей добросовестностью была настойчива в учебе, поскольку знала: пока у нее нет другого выхода, кроме как стать умелой ткачихой, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Как и предсказала Лаура, Эмма, с ее смекалкой и ловкостью, меньше чем за месяц освоила эту профессию. Ее самоуважение росло по мере того, как приходило мастерство, хотя Эмме по-прежнему не нравилось работать в этой унылой обстановке под жестким контролем.
Они с Лаурой начинали работу в шесть утра и заканчивали в шесть вечера. Рабочие дни текли уныло и безрадостно для Эммы. Шли недели, и она все сильнее ощущала тяжесть носимого ею ребенка, чувствовала себя уставшей и изможденной. Ее пугали ноги, постоянно отекавшие от долгого стояния за станком, и порой она думала, что может родить прямо здесь, на полу фабрики. Только Лаура скрашивала ее существование, и Эмма не переставала думать, что бы с нею было без постоянной поддержки и преданности Лауры.
Однажды вечером во вторник, в конце марта, Эмма отчетливо почувствовала приближение родов, и Лаура отвела ее в госпиталь Святой Марии на Хиллтоп. После десятичасовых страданий Эмма, в свои неполные семнадцать лет, родила девочку, чему она была безмерно рада.
Глава 31
Эмма сидела перед камином в гостиной, угрюмо глядя перед собой. Ее голова была занята одной единственной мыслью, вытеснившей все остальные. С этой мыслью она жила все последние дни с момента рождения дочери. У Эммы хватало и других забот, но волнение за судьбу ребенка затмевало все остальное. Необходимо было принять решение, касавшееся его ближайшего будущего, и оно не терпело отлагательства.
Ее зазнобило – она внезапно ощутила, как холод от замерзших ног поднимается все выше и выше и вот уже охватывает ее целиком. Она тяжело зашевелилась в кресле, и это состояние было так не обычно для нее, всегда такой подвижной, потом взяла кочергу и в сердцах воткнула ее в дрова, сложенные в камине, словно вымещая на них все зло за свою беспомощность. Дрова раскатились по сторонам, вспыхнули, и гостиная озарилась яркими отсветами пламени, подчеркивавшими чистоту и уют комнаты.
Отсветы пламени осветили ее дочку, лежавшую у нее в ногах в самодельной колыбельке, которую Эмма соорудила из ящика, и утопавшую в толстом шерстяном одеяле и пышных подушках. Девочка лежала на боку, ее пушистые серебристо-светлые волосики мерцали в свете камина, круглое розовое личико было обращено к Эмме, тонюсенькие пальчики сжаты в крошечный кулачок, поднесенный к маленькому ротику.
„Это мой ребенок! Он частичка меня, моя плоть и кровь! Разве я смогу его когда-нибудь бросить на произвол судьбы?” – подумала Эмма. Внезапно ею овладело острое чувство протеста, желание добиться своей цели наперекор обстоятельствам, которые пока складывались не очень-то благоприятно.
– Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – как заклинание, прошептала Эмма. – Никогда! У тебя будет все самое лучшее, что только можно приобрести за деньги в этом мире! Я обещаю это тебе!
Она еще какое-то мгновение понаблюдала за своей дочерью, которой сегодня исполнилось уже четыре дня, и снова повернулась к огню. Никакие жертвы, на которые она способна пойти, не будут чрезмерными, если от них зависят безопасность и безбедное существование ее дочурки. Эмма решительно взяла в руки фланелевую ночную сорочку, которую она сейчас шила, и решив больше не заглядывать далеко вперед, принялась за шитье. Да, надо жить именно так: шаг за шагом, день за днем, по кирпичику возводя здание своей жизни. Другого пути у нее нет.
По мере того, как она накладывала свои идеальные стежки на шитье, атмосфера уныния, не свойственная Эмме, сгущалась вокруг нее. Она понимала, что не сможет оставить при себе ребенка, как бы ей этого ни хотелось. Она должна ходить на фабрику и зарабатывать себе на жизнь, и нет никого, кто бы присмотрел за ребенком в течение дня. Мысли о том, чтобы отдать ребенка на усыновление или сдать его в сиротский приют у нее даже не возникало. Выход возможен только один. Эмма не была от него в восторге, но, так как другие варианты отпадали, проведя несколько бессонных ночей, она все же приступила к реализации своего плана, взвешивая все за и против. Противоречивые мысли метались в ее голове почти с той же скоростью, с которой летала игла в ее руках, продолжавших обметывать рубец шва на ночной сорочке.
– Эй! Есть кто-нибудь дома?
Эмма испуганно подняла глаза. Дверь отворилась, и в комнату вошел Блэки О'Нил. На улице стоял ветреный мартовский день, и свежий ветер разрумянил его и так загорелые щеки и растрепал черные волосы, превратив их в копну перепутанных завитков, От него исходил дух веселья и счастья, и он показался Эмме ужасно самодовольным. В руках он держал несколько пакетов.
– Блэки! Я не ждала тебя так скоро! – с удивлением воскликнула Эмма. Она отложила шитье и встала, машинально поправляя свою прическу, находившуюся в идеальном порядке.
Блэки широко улыбнулся, показав белоснежные зубы, и швырнул все на стол, нежно обнял Эмму своими громадными ручищами и привлек ее к себе.
– Ну, после родов с тебя просто картинки можно писать, такой здоровой и красивой ты выглядишь, – заметил он, оценивающе ее разглядывая.
Эмма, скрывая беспокойство, заставила себя улыбнуться, но ничего не произнесла в ответ. Блэки, явно не замечая ее удрученного вида, с энтузиазмом продолжил:
– Я тут принес кое-что для ребенка в подарок. Пустяки, но тебе должно понравиться.
Он указал взглядом на вещи, лежавшие на столе.
– О, Блэки, ты слишком щедр! Вовсе не к чему тебе тратить на ребенка все свои деньги. Ты ведь на прошлой неделе уже купил мне шаль.
– Думаю, что деньги и существуют для того, чтобы их тратить.
Он стянул с себя пальто и направился к вешалке у двери, чтобы повесить его.
– Дела у нас с дядюшкой Пэтом на этой неделе идут лучше некуда. Мы получили три серьезных заказа, и нам придется нанять еще людей, чтобы справиться с ними. Да, успех прямо-таки витает в воздухе вокруг О'Нилов, – он повернулся к Эмме и подмигнул ей.
– Кроме того, вчера мне подвалило счастье, так сказать, нежданно-негаданно. Я выиграл на скачках в Донкастере. Вот так, крошка. Так что сегодня утром я сказал себе: поскольку тебе повезло на этой неделе, Блэки О'Нил, и в кармане у тебя завелись лишние денежки, ты обязан поделиться своим успехом с Эммой. И поутру я отправился на Бриг-гейт и купил там немного вещичек для моей дорогой Тинкер Белл.
– Я рада, что ты выиграл, Блэки, но не лучше ли было тебе отложить эти деньги на постройку того большого дома, о котором ты всегда говоришь? – спросила прагматичная, как всегда, Эмма.
Это позабавило Блэки, и он пожал плечами.
– В один прекрасный день у меня будет хороший григорианский дом, Эмма, а те несколько шиллингов, которые я истратил сегодня, не имеют никакого значения.
Он наклонился всем своим большим телом и опустился на колени рядом с колыбелькой, осторожно глядя на ребенка.
– А разве не это – самое дорогое? Ну просто маленький ангелочек, ей-богу.
С чрезвычайной осторожностью он погладил по одеялу. Ребенок шевельнулся и открыл глаза, хлопая длинными светленькими ресничками. Девочка загукала и задвигала ножками под одеялом. Блэки просиял.
– Ты посмотри, крошка, мне кажется, что она уже узнает своего дядю Блэки, честное слово!
– Кажется, да. Она прелестный ребенок и так хорошо себя ведет. Ни разу не заплакала с того дня, как мы вернулись из госпиталя Святой Марии. – Эмма взглянула на стол. – Спасибо тебе за подарки.
Ее зазнобило – она внезапно ощутила, как холод от замерзших ног поднимается все выше и выше и вот уже охватывает ее целиком. Она тяжело зашевелилась в кресле, и это состояние было так не обычно для нее, всегда такой подвижной, потом взяла кочергу и в сердцах воткнула ее в дрова, сложенные в камине, словно вымещая на них все зло за свою беспомощность. Дрова раскатились по сторонам, вспыхнули, и гостиная озарилась яркими отсветами пламени, подчеркивавшими чистоту и уют комнаты.
Отсветы пламени осветили ее дочку, лежавшую у нее в ногах в самодельной колыбельке, которую Эмма соорудила из ящика, и утопавшую в толстом шерстяном одеяле и пышных подушках. Девочка лежала на боку, ее пушистые серебристо-светлые волосики мерцали в свете камина, круглое розовое личико было обращено к Эмме, тонюсенькие пальчики сжаты в крошечный кулачок, поднесенный к маленькому ротику.
„Это мой ребенок! Он частичка меня, моя плоть и кровь! Разве я смогу его когда-нибудь бросить на произвол судьбы?” – подумала Эмма. Внезапно ею овладело острое чувство протеста, желание добиться своей цели наперекор обстоятельствам, которые пока складывались не очень-то благоприятно.
– Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, – как заклинание, прошептала Эмма. – Никогда! У тебя будет все самое лучшее, что только можно приобрести за деньги в этом мире! Я обещаю это тебе!
Она еще какое-то мгновение понаблюдала за своей дочерью, которой сегодня исполнилось уже четыре дня, и снова повернулась к огню. Никакие жертвы, на которые она способна пойти, не будут чрезмерными, если от них зависят безопасность и безбедное существование ее дочурки. Эмма решительно взяла в руки фланелевую ночную сорочку, которую она сейчас шила, и решив больше не заглядывать далеко вперед, принялась за шитье. Да, надо жить именно так: шаг за шагом, день за днем, по кирпичику возводя здание своей жизни. Другого пути у нее нет.
По мере того, как она накладывала свои идеальные стежки на шитье, атмосфера уныния, не свойственная Эмме, сгущалась вокруг нее. Она понимала, что не сможет оставить при себе ребенка, как бы ей этого ни хотелось. Она должна ходить на фабрику и зарабатывать себе на жизнь, и нет никого, кто бы присмотрел за ребенком в течение дня. Мысли о том, чтобы отдать ребенка на усыновление или сдать его в сиротский приют у нее даже не возникало. Выход возможен только один. Эмма не была от него в восторге, но, так как другие варианты отпадали, проведя несколько бессонных ночей, она все же приступила к реализации своего плана, взвешивая все за и против. Противоречивые мысли метались в ее голове почти с той же скоростью, с которой летала игла в ее руках, продолжавших обметывать рубец шва на ночной сорочке.
– Эй! Есть кто-нибудь дома?
Эмма испуганно подняла глаза. Дверь отворилась, и в комнату вошел Блэки О'Нил. На улице стоял ветреный мартовский день, и свежий ветер разрумянил его и так загорелые щеки и растрепал черные волосы, превратив их в копну перепутанных завитков, От него исходил дух веселья и счастья, и он показался Эмме ужасно самодовольным. В руках он держал несколько пакетов.
– Блэки! Я не ждала тебя так скоро! – с удивлением воскликнула Эмма. Она отложила шитье и встала, машинально поправляя свою прическу, находившуюся в идеальном порядке.
Блэки широко улыбнулся, показав белоснежные зубы, и швырнул все на стол, нежно обнял Эмму своими громадными ручищами и привлек ее к себе.
– Ну, после родов с тебя просто картинки можно писать, такой здоровой и красивой ты выглядишь, – заметил он, оценивающе ее разглядывая.
Эмма, скрывая беспокойство, заставила себя улыбнуться, но ничего не произнесла в ответ. Блэки, явно не замечая ее удрученного вида, с энтузиазмом продолжил:
– Я тут принес кое-что для ребенка в подарок. Пустяки, но тебе должно понравиться.
Он указал взглядом на вещи, лежавшие на столе.
– О, Блэки, ты слишком щедр! Вовсе не к чему тебе тратить на ребенка все свои деньги. Ты ведь на прошлой неделе уже купил мне шаль.
– Думаю, что деньги и существуют для того, чтобы их тратить.
Он стянул с себя пальто и направился к вешалке у двери, чтобы повесить его.
– Дела у нас с дядюшкой Пэтом на этой неделе идут лучше некуда. Мы получили три серьезных заказа, и нам придется нанять еще людей, чтобы справиться с ними. Да, успех прямо-таки витает в воздухе вокруг О'Нилов, – он повернулся к Эмме и подмигнул ей.
– Кроме того, вчера мне подвалило счастье, так сказать, нежданно-негаданно. Я выиграл на скачках в Донкастере. Вот так, крошка. Так что сегодня утром я сказал себе: поскольку тебе повезло на этой неделе, Блэки О'Нил, и в кармане у тебя завелись лишние денежки, ты обязан поделиться своим успехом с Эммой. И поутру я отправился на Бриг-гейт и купил там немного вещичек для моей дорогой Тинкер Белл.
– Я рада, что ты выиграл, Блэки, но не лучше ли было тебе отложить эти деньги на постройку того большого дома, о котором ты всегда говоришь? – спросила прагматичная, как всегда, Эмма.
Это позабавило Блэки, и он пожал плечами.
– В один прекрасный день у меня будет хороший григорианский дом, Эмма, а те несколько шиллингов, которые я истратил сегодня, не имеют никакого значения.
Он наклонился всем своим большим телом и опустился на колени рядом с колыбелькой, осторожно глядя на ребенка.
– А разве не это – самое дорогое? Ну просто маленький ангелочек, ей-богу.
С чрезвычайной осторожностью он погладил по одеялу. Ребенок шевельнулся и открыл глаза, хлопая длинными светленькими ресничками. Девочка загукала и задвигала ножками под одеялом. Блэки просиял.
– Ты посмотри, крошка, мне кажется, что она уже узнает своего дядю Блэки, честное слово!
– Кажется, да. Она прелестный ребенок и так хорошо себя ведет. Ни разу не заплакала с того дня, как мы вернулись из госпиталя Святой Марии. – Эмма взглянула на стол. – Спасибо тебе за подарки.