Страница:
Лето подошло к концу. В сентябре массированным воздушным налетом была разрушена значительная часть Ист-Эндских доков. Ежедневные налеты немцев продолжались, и летчики Королевских ВВС были совершенно измотаны непрекращающимися боями. Их обычные двух – трехдневные отпуска были отменены, и Эмма неделями не видела Робина. Королевские ВВС представляли последнюю надежду Британии, и парни в голубой летной форме одерживали на своих „спитфайерах" и „харрикейнах" верх над почти втрое превосходившими их в численности силами люфтваффе. К октябрю план фюрера уничтожить Королевские ВВС и, тем самым, сломить дух англичан перед полномасштабным вторжением своей армии на Британские острова рухнул. Фактически Гитлер потерпел свое первое серьезное поражение. Но ночные налеты немецкой авиации, сравнивающие с землей крупные города, продолжались. Мрачные военные годы текли бесконечной чередой, годы купонов, продовольственных карточек и очередей, годы лишений и потерь, годы скорби по погибшим или пропавшим без вести старым друзьям или их сыновьям и дочерям.
И все-таки жизнь продолжалась. В 1942 году жена Кита Джун родила дочь. Эмма любила Джун и радовалась рождению второй по счету внучки. Она поехала в Лидс, чтобы присутствовать при крещении девочки, получившей имя Сара. В том же году Дэзи закончила школу и возвратилась домой на Белгрейв-сквер, чтобы жить там вместе с матерью и Элизабет. Теперь дом уже не казался таким унылым, как прежде, и бывали моменты, когда в нем царили смех и веселье, особенно, когда Робин приезжал из Биггин-Хилла, где находилась его часть. Он непременно привозил с собой одного-двух приятелей по эскадрилье Королевских ВВС, каждый раз заявляя Эмме:
– Парни хотели бы остановиться у нас, ма. Ты не против? Ведь все гостиницы забиты до отказа.
Эмма, конечно, ничего не имела против. Она охотно открывала двери своего дома и свое сердце навстречу бесстрашным молодым пилотам.
На Рождество Робину посчастливилось в самый последний момент получить трехдневный отпуск, и он появился дома без предупреждения прямо в сочельник, как обычно, ведя за собой в кильватере трех своих приятелей. Эмма обмерла в ту минуту, когда Дэвид Эмори впервые появился на пороге ее гостиной. Он был высоким и темноволосым, с яркими голубыми глазами и ослепительной улыбкой.
В его облике и обаятельных манерах было нечто живо напомнившее ей Пола Макгилла. Дэвид не был столь неотразимо красив, как Пол в молодости. Он был мельче Пола и не обладал его дерзостью, но Дэвид заставил Эмму вспомнить Пола таким, каким тот был во времена первой мировой войны. Дэвид недавно прибыл в Биггин-Хилл, ему было двадцать четыре года, и он уже стал героем войны. Своей неотразимой искренностью он сразу очаровал Эмму. Это Рождество стало особенно веселым. Дом огласили раскаты смеха, дружеские, но колкие остроты, которыми обменивались молодые летчики с дочерями Эммы, непрерывно играл граммофон, и раздавался звон бокалов. Эмма, принявшая молодых под свое крыло, поддерживала общее веселье и наслаждалась им не меньше молодых людей. Но выполняя обязанности радушной хозяйки дома или просто тихо сидя в уголке, занимаясь вязанием солдатского шлема, она постоянно следила за Дэвидом Эмори. Она мягко улыбалась, но настороженным взглядом наблюдала за тем, как ее любимица Дэзи неумолимо подпадает под очарование блистательного молодого летчика. Дэвид в не меньшей степени был очарован Дэзи и постоянно находился около нее. Эмма, затаив дыхание, видела зарождающуюся любовь между молодыми людьми и ничего не могла поделать. Впрочем, она была не уверена в том, что действительно хочет вмешиваться. После Рождественских праздников Дэвид Эмори стал постоянным гостем на Белгрейв-сквер, приезжал туда либо вместе с Робином, либо самостоятельно, и через несколько месяцев Эмма всем сердцем полюбила его. Он происходил из старинного глостерширского рода, был хорошо воспитанным и образованным. До начала войны Дэвид изучал право. Эмма быстро разглядела и оценила цельность его натуры, и ей не оставалось ничего иного, как признать Дэвида во всех отношениях подходящей партией для Дэзи. Для нее не стало сюрпризом, когда Дэвид в мае 1943 года, сразу после того, как Дэзи исполнилось восемнадцать лет, попросил ее руки у Эммы.
– Но она слишком молода, Дэвид, дорогой, – воскликнула Эмма, надеясь уговорить их немного подождать. Но вместо того, неожиданно для себя самой она спросила:
– Когда вы собираетесь пожениться?
Дэзи, взволнованно ожидавшая у камина, подскочила к матери и так неистово сжала ее в объятиях, что Эмма невольно поморщилась от боли.
– В следующий уик-энд, мамочка, если ты не возражаешь.
Свадьба Дэзи была такой же скромной, как и у Элизабет, поскольку шла война, и Эмма питала глубокую неприязнь к тому, чтобы выставлять напоказ свое богатство в такое тревожное для страны время. Дэзи была одета в голубое шелковое платье с подобранной ему в тон шляпкой и букетиком летних цветов в руках. Уинстон сопровождал ее в церковь в качестве посаженого отца, Робин был шафером, а Элизабет – посаженой матерью. На венчание приехали из Глостершира родители и младшая сестра Дэвида. После венчания состоялся скромный домашний прием. Молодые провели единственную брачную ночь в отеле „Ритц”, после чего Дэвид вернулся в свою часть в Биггин-Хилл, а Дэзи – обратно, в дом своей матери.
Едва Эмма успела перевести дух, как в январе 1944 года Робин женился на Валери Ладден, подруге Элизабет по службе в Красном Кресте, а несколькими неделями позже Элизабет родила сына, которого назвали Александром. Элизабет, хотевшая быть ближе к Тони, нашла маленький коттедж рядом с аэродромом и переехала в него, когда ее сыну исполнился месяц.
– Трудно поверить, что все мои дети теперь уже женаты или замужем, – сказала Эмма Уинстону, когда однажды они завтракали вместе. – Или в то, что у меня уже трое внуков. Я кажусь себе древней старухой.
– Чепуха, – заявил в ответ Уинстон, – ты самая чертовски хорошо выглядящая бабушка из всех, что мне приходилось встречать. И ты вовсе не кажешься старой, Эмма, твоя красота не подвластна времени.
Он любовно посмотрел, улыбаясь, на сестру.
– Кроме того, Фрэнк мне рассказывал, что один американский майор, встретивший тебя в его доме, прямо-таки увлекся тобой. Не успеешь оглянуться, как у тебя заведутся ухажеры.
– Не валяй дурака, Уинстон, – сердито огрызнулась Эмма, но улыбнулась при том.
– Я вовсе не валяю дурака, – ответил Уинстон. – В конце концов, в следующем месяце тебе исполняется только пятьдесят пять, а выглядишь ты намного моложе.
Он сделал паузу и внимательно посмотрел на Эмму.
– И потом, Пол умер уже почти пять лет назад.
Эмма промолчала, и Уинстон сменил тему разговора.
Они с Фрэнком постоянно говорили между собой о возможности появления нового мужчины в жизни Эммы и постоянно пытались знакомить ее с подходящими кандидатами из числа своих друзей. Эмма была любезна с ними, но не проявляла к ним интереса. Никто не мог заменить для нее Пола, да она и не желала этого.
1945 год начался для Эммы счастливо: в январе Дэзи родила своего первого ребенка. Это была девочка.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила Эмма, входя к Дэзи в отдельную палату в лондонской клинике.
– Небольшая слабость, – смеясь, ответила Дэзи. Она обняла Эмму. – Мне ужасно повезло: роды были очень легкими.
– Да, я знаю, мне об этом сказал доктор.
Эмма убрала прядь волос с лица Дэзи и поцеловала ее.
– Я только что говорила по телефону с Дэвидом в Биггин-Хилл. Он весь трепещет от волнения. Сейчас празднует это событие с ребятами из эскадрильи и разыгрывает из себя гордого отца. Он обещал позвонить тебе чуть позже. И еще хорошая новость. Ему удалось получить отпуск на сутки, и завтра он будет в городе.
– О, как это чудесно, мамочка. Я жду – не дождусь встречи с ним.
Дэзи наморщила носик.
– Я не могу понять, на кого похожа моя дочь. Она такая красная и сморщенная, бедняжка. Но у нее черные волосы, и мне кажется, что когда они отрастут, у нее будет такой же вдовий мысок на лбу, как у тебя. А глаза у нее фиалковые. Как ты думаешь, их цвет не изменится?
– Бывает и так. Правда, твои так и остались синими, – сказала Эмма, опускаясь на стул.
– Я уже выбрала два первых имени для девочки, мамочка, – заявила Дэзи. – Думаю назвать ее Пола Макгилл в честь моего отца.
Лицо Эммы, обычно непроницаемое, покраснело впервые в ее жизни. Дэзи взорвалась веселым смехом.
– Не смотри на меня так ошеломленно. Честное слово, мамочка, для такой умной женщины ты порой бываешь поразительно наивной. Неужели ты думала, что я не знаю, что Пол был моим отцом?
– Я… я… – промямлила Эмма и замолчала.
Дэзи вновь рассмеялась, но очень нежным и любящим смехом.
– Даже тогда, в раннем детстве, я думала, что он мой отец. Он всегда был с нами, и мы путешествовали всюду вместе. Потом, когда я подросла, я заметила, насколько мы с ним внешне похожи. Давай смотреть правде в глаза. Я никогда не видела Артура Эйнсли, чье имя я ношу.
Дэзи помолчала, не отрывая от матери внимательного взгляда своих ясных глаз.
– Так или иначе, когда мне исполнилось двенадцать лет, Пол сам сказал мне об этом.
Эмма оторопела.
– Пол сказал тебе, что он твой отец? Не могу в это поверить!
Дэзи кивнула.
– Да, он сказал. И еще он сказал, что он хочет, чтобы я знала об этом, и что я достаточно взрослая, чтобы понять, что к чему. Но он предупредил, что это должно быть еще несколько лет нашим с ним секретом. Он все мне объяснил прямо, но очень мягко и осторожно. Он рассказал, почему вы с ним не можете пожениться и что надеется разрешить рано или поздно эту проблему. Он сказал также, что официально удочерил меня и что любит нас с тобой больше всего на свете.
Глаза Дэзи увлажнились. Она откашлялась и закончила свою речь:
– Конечно, все это не так уж сильно меня удивило, мамочка, поскольку к тому времени я уже сама обо всем догадалась. Я ему сказала об этом, и он усмехнулся, как обычно это делал, и сказал, что всегда знал: его принцесса самая умная девочка на свете.
– И тебя вовсе не смутило и не смущает, что ты – незаконнорожденная? – с трудом выдавила из себя Эмма.
– Ох, мамочка, не будь такой старомодной. Конечно же, нет! Я предпочитаю быть незаконной дочерью Пола Макгилла, чем хоть на мгновение стать законным ребенком Артура Эйнсли.
Слезы навернулись Эмме на глаза, и она принялась судорожно искать носовой платок.
– Я, я просто не знаю, что сказать, – смущенно проговорила она.
Дэзи подалась к Эмме, протягивая к ней руки.
– Я люблю тебя, мамочка, и любила Пола. Я не хотела бы себе лучших родителей, даже если могла выбирать. И ты самая чудесная мать на свете!
– Но почему ты не сказала мне о том, что все знаешь, раньше? – приглушенным голосом спросила Эмма, уткнувшись лбом в плечо дочери. – Почему ты не сказала об этом, когда Пол умер?
– Мне показалось, что время было неподходящим. Тогда для меня было главным хотя бы немного облегчить твое горе.
Эмма высморкалась и откинулась на спинку стула. Она слабо улыбалась, ее лицо дышало любовью к Дэзи.
– Я рада, что ты знаешь, дорогая. Мне следовало бы самой рассказать тебе обо всем. Но я боялась, что ты отреагируешь, как… Одним словом, мне казалось, что это угнетающе подействует на тебя и что ты возненавидишь меня и Пола.
– Ну ты просто глупая гусыня, мамочка. Как я могла за это возненавидеть или осуждать тебя с отцом. Вы же любили друг друга.
Дэзи схватила руку Эммы и крепко сжала ее.
– Я горжусь, что я твоя дочь.
Дэзи вопросительно взглянула на Эмму.
– Ты уверена, что ничего не имеешь против того, что я назову малышку в честь моего отца?
– Ну что ты, я так растрогана.
В палату вошла медсестра и прервала их разговор. Эмма взяла ребенка и с сияющим лицом принялась рассматривать крошечный сверток, покоившийся у нее на руках. „Это первая внучка Пола, – подумала она, и ее сердце учащенно забилось. – Если бы он только был жив и смог увидеть ее: Полу Макгилл Эмори, первую представительницу нового поколения династии Макгиллов”.
Неделю спустя Дэзи вернулась домой на Белгрэйв-сквер, где ее старая нянюшка уже все прекрасно подготовила для встречи нового обитателя дома. Ребенок сразу стал смыслом жизни Эммы, и хотя порой она узурпировала у Дэзи ее некоторые материнские обязанности, та не сердилась за это на мать. Она была счастлива видеть Эмму радостно улыбающейся и с энтузиазмом поддерживала мать в разговорах о будущем Полы. А ее будущее действительно начинало казаться безоблачным.
– Такое впечатление, что рождение Полы стало хорошим предзнаменованием, – сказала Эмма как-то утром, взмахивая газетой, которую она читала. – Союзники наконец-то прорвали фронт. Думаю, что война близится к концу.
Она оказалась права в своем предсказании. С приходом весны нового года вся Англия облегченно вздохнула. В марте Первая американская армия захватила мост у Ремагена и, переправившись через Рейн, обеспечила вторжение союзников в Германию. С 20 по 25 апреля русские заняли Берлин, а пятью днями позже Гитлер и Ева Браун покончили с собой. Третий Рейх, которому фюрер предвещал тысячелетнюю жизнь, потерпел сокрушительное поражение. 7 мая немцы подписали в Реймсе, во Франции, пакт о безоговорочной капитуляции.
8 мая, которое в Британии стали потом отмечать как День Победы, Эмма была в Лидсе. Вечером она обедала с Уинстоном и Шарлоттой, и они выпили две бутылки шампанского в честь праздника. Но при виде бесчисленных флагов свисавших из окон и развевавшихся на всех флагштоках Лидса, общего веселья, царившего на его улицах, Эмма испытала не ликование, а чувство громадного облегчения. Впервые за шесть лет она смогла перевести дух. Ее сыновья были целы и невредимы так же, как и зятья и сыновья ее брата и ближайших, дорогих друзей – Блэки О'Нила и Дэвида Каллински. В их семьях не было потерь, и Эмма горячо благодарила Бога за это.
Постепенно все они стали возвращаться домой.
– Я забежал на минутку, чтобы поздравить тебя, Эмма, – сказал Блэки О'Нил, врываясь в ее гостиную в „Пеннистоун-ройял", – Уинстон говорит, что твоя „Йоркшир консолидейтид ньюспейпер компани" взяла под свой контроль „Йоркшир морнинг газетт". Итак, ты одержала окончательную победу!
Эмма улыбнулась ему.
– Да, я победила. Но ты же всегда был уверен в моей победе, не так ли?
– Конечно, – ответил Блэки и, коротко взглянув на Эмму, поинтересовался: – Как тебе это удалось? Я просто сгораю от любопытства.
– Главное – настойчивость, да и противник оказался слабым.
Эмма сложила руки на коленях, обтянутых юбкой, и взглянув на изумруд Макгиллов, сиявший у нее на пальце, оживленно принялась рассказывать.
– Мои газеты оказались самыми удачливыми в Йоркшире и постепенно захватили всех бывших читателей „Газет”. После окончания войны ее доходы отчаянно падали. Говоря честно, я совершенно сознательно разорила „Газет” и сделала это безо всяких угрызений совести. Эдвин Фарли оказался плохим бизнесменом. Ему следовало бы ограничить свои занятия правом, – сухо рассмеялась Эмма. – И он допустил несколько фатальных ошибок, из которых не последнюю роль сыграла продажа им большого числа своих акций два года назад. Тем самым он подорвал свои позиции и уже не мог долго удерживать их с прежней силой.
– Но он оставался председателем правления? – перебил ее Блэки.
– Да, это так, но его ошибка в том, что он вовремя не заметил неустойчивости своего положения. Он также недооценил возможностей других держателей акций, как новых, так и старых. Он просто не учел, что их лояльность быстро исчерпывается по мере падения доходов. Члены правления были озабочены неуклонным ухудшением финансового положения газеты и, когда „Харт Энтерпрайзис” предложила выкупить у них акции, они согласились продать их все, до последнего человека. Я много лет скупала акции газеты, а с новым приобретением в моих руках оказался контрольный пакет. Те держатели акций, которые не продали их мне раньше, поддержали меня, когда я предложила сменить руководство компании. Все оказалось просто: Эдвина Фарли забаллотировали на последнем заседании правления, и он потерял место председателя. „Харт Энтерпрайзис” предложила ему продать оставшиеся у него акции, и, к моему удивлению, он согласился.
– Неожиданный подарок для тебя, а, Эмма? – заметил Блэки. – Но я удивлен, что ты не присутствовала на том заседании правления, чтобы своими глазами увидеть унижение Эдвина. Уинстон мне сказал, что он представлял твои интересы.
Выражение лица Эммы резко изменилось, ее глаза холодно блеснули.
– Сорок пять лет тому назад я сказала Эдвину Фарли, что до конца моих дней не взгляну на него, и я сдержала слово. Неужели ты мог подумать, что я захочу нарушить обещание теперь?
Блэки пожал плечами.
– Думаю, что нет, – тихо ответил он. – А что рассказал Уинстон о том, как Эдвин отреагировал на то, что именно тебе он обязан утратой влияния в „Газет”.
Эмма кивнула.
– Внешне он остался невозмутимым. Ты же знаешь, все адвокаты – хорошие актеры. Потом он произнес: „Я знаю”. Но Уинстон мне рассказал, что Эдвин как-то странно взглянул ему в лицо, и он не смог истолковать этот взгляд.
Эмма помолчала, пристально глядя на Блэки.
– Уинстону показалось, что Эдвин выглядел обрадованным. Это странно, не правда ли? Что ты скажешь по этому поводу?
– Да, действительно. Трудно себе представить, чтобы Эдвина радовало то, что ты отобрала у него газету.
Он озадаченно покачал головой.
– Этой газетой владели три поколения его рода.
– Бог его знает, – промолвила Эмма, – это остается для меня загадкой. Я сказала Уинстону, что вероятнее всего Эдвин просто испытал облегчение.
Она иронично рассмеялась.
– Ты можешь сказать, что я просто сняла груз с плеч Эдвина.
– Наверно, крошка, – сказал Блэки и с непроницаемым лицом принялся раскуривать сигару. „Может быть, она права, и Эдвин Фарли действительно испытал облегчение, но вовсе не по той причине, как ей кажется”, – подумал он.
Эмма поднялась с места.
– Я должна пойти взглянуть на Полу. Сейчас ей пора кушать свой ленч. Я на минутку, извини меня, Блэки.
Блэки кивнул головой и вышел вслед за ней на веранду.
Прищурившись от яркого августовского солнца, он следил глазами за Эммой, торопливо идущей по саду. Она остановилась у клумбы с лилиями в глубине сада и склонилась к Поле, игравшей на лужайке. Эмма осталась такой же стройной, как прежде, и сейчас, издалека, в своем легком летнем костюме и с пышными волосами, выкрашенными в рыжевато-золотистый цвет, какой был у нее в юности, она показалась ему той юной девушкой, которую он встретил на вересковой пустоши много лет назад. Неожиданно все эти десятилетия куда-то растворились, и он ясно увидел маленькую служаночку из Фарли-Холл. Блэки улыбнулся. Прошло уже почти полвека, и как много они вместили в себя того, о чем он не мог даже мечтать. Какая необыкновенная жизнь ими прожита! И Эмма осталась в этой жизни такой же неукротимой, как прежде. Блэки моргнул и прикрыл глаза ладонью. Он видел, как Эмма ласково погладила внучку по голове, а потом выпрямилась и быстрым шагом направилась назад к веранде.
Блэки с обожанием посмотрел на нее.
– Ты самая обязательная бабушка из всех, что мне приходилось видеть, – усмехнулся он. – А крошка – ну просто вылитая твоя копия.
– Думаю, что мы представляем собой странную пару: старая женщина и пятилетняя девочка, но мы прекрасно понимаем друг друга.
Эмма обернулась, чтобы посмотреть на внучку. Ее лицо сразу смягчилось.
– Все мои мечты, ожидания, надежды сконцентрировались на ней, Блэки. Она – мое будущее.
VI
Глава 59
И все-таки жизнь продолжалась. В 1942 году жена Кита Джун родила дочь. Эмма любила Джун и радовалась рождению второй по счету внучки. Она поехала в Лидс, чтобы присутствовать при крещении девочки, получившей имя Сара. В том же году Дэзи закончила школу и возвратилась домой на Белгрейв-сквер, чтобы жить там вместе с матерью и Элизабет. Теперь дом уже не казался таким унылым, как прежде, и бывали моменты, когда в нем царили смех и веселье, особенно, когда Робин приезжал из Биггин-Хилла, где находилась его часть. Он непременно привозил с собой одного-двух приятелей по эскадрилье Королевских ВВС, каждый раз заявляя Эмме:
– Парни хотели бы остановиться у нас, ма. Ты не против? Ведь все гостиницы забиты до отказа.
Эмма, конечно, ничего не имела против. Она охотно открывала двери своего дома и свое сердце навстречу бесстрашным молодым пилотам.
На Рождество Робину посчастливилось в самый последний момент получить трехдневный отпуск, и он появился дома без предупреждения прямо в сочельник, как обычно, ведя за собой в кильватере трех своих приятелей. Эмма обмерла в ту минуту, когда Дэвид Эмори впервые появился на пороге ее гостиной. Он был высоким и темноволосым, с яркими голубыми глазами и ослепительной улыбкой.
В его облике и обаятельных манерах было нечто живо напомнившее ей Пола Макгилла. Дэвид не был столь неотразимо красив, как Пол в молодости. Он был мельче Пола и не обладал его дерзостью, но Дэвид заставил Эмму вспомнить Пола таким, каким тот был во времена первой мировой войны. Дэвид недавно прибыл в Биггин-Хилл, ему было двадцать четыре года, и он уже стал героем войны. Своей неотразимой искренностью он сразу очаровал Эмму. Это Рождество стало особенно веселым. Дом огласили раскаты смеха, дружеские, но колкие остроты, которыми обменивались молодые летчики с дочерями Эммы, непрерывно играл граммофон, и раздавался звон бокалов. Эмма, принявшая молодых под свое крыло, поддерживала общее веселье и наслаждалась им не меньше молодых людей. Но выполняя обязанности радушной хозяйки дома или просто тихо сидя в уголке, занимаясь вязанием солдатского шлема, она постоянно следила за Дэвидом Эмори. Она мягко улыбалась, но настороженным взглядом наблюдала за тем, как ее любимица Дэзи неумолимо подпадает под очарование блистательного молодого летчика. Дэвид в не меньшей степени был очарован Дэзи и постоянно находился около нее. Эмма, затаив дыхание, видела зарождающуюся любовь между молодыми людьми и ничего не могла поделать. Впрочем, она была не уверена в том, что действительно хочет вмешиваться. После Рождественских праздников Дэвид Эмори стал постоянным гостем на Белгрейв-сквер, приезжал туда либо вместе с Робином, либо самостоятельно, и через несколько месяцев Эмма всем сердцем полюбила его. Он происходил из старинного глостерширского рода, был хорошо воспитанным и образованным. До начала войны Дэвид изучал право. Эмма быстро разглядела и оценила цельность его натуры, и ей не оставалось ничего иного, как признать Дэвида во всех отношениях подходящей партией для Дэзи. Для нее не стало сюрпризом, когда Дэвид в мае 1943 года, сразу после того, как Дэзи исполнилось восемнадцать лет, попросил ее руки у Эммы.
– Но она слишком молода, Дэвид, дорогой, – воскликнула Эмма, надеясь уговорить их немного подождать. Но вместо того, неожиданно для себя самой она спросила:
– Когда вы собираетесь пожениться?
Дэзи, взволнованно ожидавшая у камина, подскочила к матери и так неистово сжала ее в объятиях, что Эмма невольно поморщилась от боли.
– В следующий уик-энд, мамочка, если ты не возражаешь.
Свадьба Дэзи была такой же скромной, как и у Элизабет, поскольку шла война, и Эмма питала глубокую неприязнь к тому, чтобы выставлять напоказ свое богатство в такое тревожное для страны время. Дэзи была одета в голубое шелковое платье с подобранной ему в тон шляпкой и букетиком летних цветов в руках. Уинстон сопровождал ее в церковь в качестве посаженого отца, Робин был шафером, а Элизабет – посаженой матерью. На венчание приехали из Глостершира родители и младшая сестра Дэвида. После венчания состоялся скромный домашний прием. Молодые провели единственную брачную ночь в отеле „Ритц”, после чего Дэвид вернулся в свою часть в Биггин-Хилл, а Дэзи – обратно, в дом своей матери.
Едва Эмма успела перевести дух, как в январе 1944 года Робин женился на Валери Ладден, подруге Элизабет по службе в Красном Кресте, а несколькими неделями позже Элизабет родила сына, которого назвали Александром. Элизабет, хотевшая быть ближе к Тони, нашла маленький коттедж рядом с аэродромом и переехала в него, когда ее сыну исполнился месяц.
– Трудно поверить, что все мои дети теперь уже женаты или замужем, – сказала Эмма Уинстону, когда однажды они завтракали вместе. – Или в то, что у меня уже трое внуков. Я кажусь себе древней старухой.
– Чепуха, – заявил в ответ Уинстон, – ты самая чертовски хорошо выглядящая бабушка из всех, что мне приходилось встречать. И ты вовсе не кажешься старой, Эмма, твоя красота не подвластна времени.
Он любовно посмотрел, улыбаясь, на сестру.
– Кроме того, Фрэнк мне рассказывал, что один американский майор, встретивший тебя в его доме, прямо-таки увлекся тобой. Не успеешь оглянуться, как у тебя заведутся ухажеры.
– Не валяй дурака, Уинстон, – сердито огрызнулась Эмма, но улыбнулась при том.
– Я вовсе не валяю дурака, – ответил Уинстон. – В конце концов, в следующем месяце тебе исполняется только пятьдесят пять, а выглядишь ты намного моложе.
Он сделал паузу и внимательно посмотрел на Эмму.
– И потом, Пол умер уже почти пять лет назад.
Эмма промолчала, и Уинстон сменил тему разговора.
Они с Фрэнком постоянно говорили между собой о возможности появления нового мужчины в жизни Эммы и постоянно пытались знакомить ее с подходящими кандидатами из числа своих друзей. Эмма была любезна с ними, но не проявляла к ним интереса. Никто не мог заменить для нее Пола, да она и не желала этого.
1945 год начался для Эммы счастливо: в январе Дэзи родила своего первого ребенка. Это была девочка.
– Как ты себя чувствуешь, дорогая? – спросила Эмма, входя к Дэзи в отдельную палату в лондонской клинике.
– Небольшая слабость, – смеясь, ответила Дэзи. Она обняла Эмму. – Мне ужасно повезло: роды были очень легкими.
– Да, я знаю, мне об этом сказал доктор.
Эмма убрала прядь волос с лица Дэзи и поцеловала ее.
– Я только что говорила по телефону с Дэвидом в Биггин-Хилл. Он весь трепещет от волнения. Сейчас празднует это событие с ребятами из эскадрильи и разыгрывает из себя гордого отца. Он обещал позвонить тебе чуть позже. И еще хорошая новость. Ему удалось получить отпуск на сутки, и завтра он будет в городе.
– О, как это чудесно, мамочка. Я жду – не дождусь встречи с ним.
Дэзи наморщила носик.
– Я не могу понять, на кого похожа моя дочь. Она такая красная и сморщенная, бедняжка. Но у нее черные волосы, и мне кажется, что когда они отрастут, у нее будет такой же вдовий мысок на лбу, как у тебя. А глаза у нее фиалковые. Как ты думаешь, их цвет не изменится?
– Бывает и так. Правда, твои так и остались синими, – сказала Эмма, опускаясь на стул.
– Я уже выбрала два первых имени для девочки, мамочка, – заявила Дэзи. – Думаю назвать ее Пола Макгилл в честь моего отца.
Лицо Эммы, обычно непроницаемое, покраснело впервые в ее жизни. Дэзи взорвалась веселым смехом.
– Не смотри на меня так ошеломленно. Честное слово, мамочка, для такой умной женщины ты порой бываешь поразительно наивной. Неужели ты думала, что я не знаю, что Пол был моим отцом?
– Я… я… – промямлила Эмма и замолчала.
Дэзи вновь рассмеялась, но очень нежным и любящим смехом.
– Даже тогда, в раннем детстве, я думала, что он мой отец. Он всегда был с нами, и мы путешествовали всюду вместе. Потом, когда я подросла, я заметила, насколько мы с ним внешне похожи. Давай смотреть правде в глаза. Я никогда не видела Артура Эйнсли, чье имя я ношу.
Дэзи помолчала, не отрывая от матери внимательного взгляда своих ясных глаз.
– Так или иначе, когда мне исполнилось двенадцать лет, Пол сам сказал мне об этом.
Эмма оторопела.
– Пол сказал тебе, что он твой отец? Не могу в это поверить!
Дэзи кивнула.
– Да, он сказал. И еще он сказал, что он хочет, чтобы я знала об этом, и что я достаточно взрослая, чтобы понять, что к чему. Но он предупредил, что это должно быть еще несколько лет нашим с ним секретом. Он все мне объяснил прямо, но очень мягко и осторожно. Он рассказал, почему вы с ним не можете пожениться и что надеется разрешить рано или поздно эту проблему. Он сказал также, что официально удочерил меня и что любит нас с тобой больше всего на свете.
Глаза Дэзи увлажнились. Она откашлялась и закончила свою речь:
– Конечно, все это не так уж сильно меня удивило, мамочка, поскольку к тому времени я уже сама обо всем догадалась. Я ему сказала об этом, и он усмехнулся, как обычно это делал, и сказал, что всегда знал: его принцесса самая умная девочка на свете.
– И тебя вовсе не смутило и не смущает, что ты – незаконнорожденная? – с трудом выдавила из себя Эмма.
– Ох, мамочка, не будь такой старомодной. Конечно же, нет! Я предпочитаю быть незаконной дочерью Пола Макгилла, чем хоть на мгновение стать законным ребенком Артура Эйнсли.
Слезы навернулись Эмме на глаза, и она принялась судорожно искать носовой платок.
– Я, я просто не знаю, что сказать, – смущенно проговорила она.
Дэзи подалась к Эмме, протягивая к ней руки.
– Я люблю тебя, мамочка, и любила Пола. Я не хотела бы себе лучших родителей, даже если могла выбирать. И ты самая чудесная мать на свете!
– Но почему ты не сказала мне о том, что все знаешь, раньше? – приглушенным голосом спросила Эмма, уткнувшись лбом в плечо дочери. – Почему ты не сказала об этом, когда Пол умер?
– Мне показалось, что время было неподходящим. Тогда для меня было главным хотя бы немного облегчить твое горе.
Эмма высморкалась и откинулась на спинку стула. Она слабо улыбалась, ее лицо дышало любовью к Дэзи.
– Я рада, что ты знаешь, дорогая. Мне следовало бы самой рассказать тебе обо всем. Но я боялась, что ты отреагируешь, как… Одним словом, мне казалось, что это угнетающе подействует на тебя и что ты возненавидишь меня и Пола.
– Ну ты просто глупая гусыня, мамочка. Как я могла за это возненавидеть или осуждать тебя с отцом. Вы же любили друг друга.
Дэзи схватила руку Эммы и крепко сжала ее.
– Я горжусь, что я твоя дочь.
Дэзи вопросительно взглянула на Эмму.
– Ты уверена, что ничего не имеешь против того, что я назову малышку в честь моего отца?
– Ну что ты, я так растрогана.
В палату вошла медсестра и прервала их разговор. Эмма взяла ребенка и с сияющим лицом принялась рассматривать крошечный сверток, покоившийся у нее на руках. „Это первая внучка Пола, – подумала она, и ее сердце учащенно забилось. – Если бы он только был жив и смог увидеть ее: Полу Макгилл Эмори, первую представительницу нового поколения династии Макгиллов”.
Неделю спустя Дэзи вернулась домой на Белгрэйв-сквер, где ее старая нянюшка уже все прекрасно подготовила для встречи нового обитателя дома. Ребенок сразу стал смыслом жизни Эммы, и хотя порой она узурпировала у Дэзи ее некоторые материнские обязанности, та не сердилась за это на мать. Она была счастлива видеть Эмму радостно улыбающейся и с энтузиазмом поддерживала мать в разговорах о будущем Полы. А ее будущее действительно начинало казаться безоблачным.
– Такое впечатление, что рождение Полы стало хорошим предзнаменованием, – сказала Эмма как-то утром, взмахивая газетой, которую она читала. – Союзники наконец-то прорвали фронт. Думаю, что война близится к концу.
Она оказалась права в своем предсказании. С приходом весны нового года вся Англия облегченно вздохнула. В марте Первая американская армия захватила мост у Ремагена и, переправившись через Рейн, обеспечила вторжение союзников в Германию. С 20 по 25 апреля русские заняли Берлин, а пятью днями позже Гитлер и Ева Браун покончили с собой. Третий Рейх, которому фюрер предвещал тысячелетнюю жизнь, потерпел сокрушительное поражение. 7 мая немцы подписали в Реймсе, во Франции, пакт о безоговорочной капитуляции.
8 мая, которое в Британии стали потом отмечать как День Победы, Эмма была в Лидсе. Вечером она обедала с Уинстоном и Шарлоттой, и они выпили две бутылки шампанского в честь праздника. Но при виде бесчисленных флагов свисавших из окон и развевавшихся на всех флагштоках Лидса, общего веселья, царившего на его улицах, Эмма испытала не ликование, а чувство громадного облегчения. Впервые за шесть лет она смогла перевести дух. Ее сыновья были целы и невредимы так же, как и зятья и сыновья ее брата и ближайших, дорогих друзей – Блэки О'Нила и Дэвида Каллински. В их семьях не было потерь, и Эмма горячо благодарила Бога за это.
Постепенно все они стали возвращаться домой.
– Я забежал на минутку, чтобы поздравить тебя, Эмма, – сказал Блэки О'Нил, врываясь в ее гостиную в „Пеннистоун-ройял", – Уинстон говорит, что твоя „Йоркшир консолидейтид ньюспейпер компани" взяла под свой контроль „Йоркшир морнинг газетт". Итак, ты одержала окончательную победу!
Эмма улыбнулась ему.
– Да, я победила. Но ты же всегда был уверен в моей победе, не так ли?
– Конечно, – ответил Блэки и, коротко взглянув на Эмму, поинтересовался: – Как тебе это удалось? Я просто сгораю от любопытства.
– Главное – настойчивость, да и противник оказался слабым.
Эмма сложила руки на коленях, обтянутых юбкой, и взглянув на изумруд Макгиллов, сиявший у нее на пальце, оживленно принялась рассказывать.
– Мои газеты оказались самыми удачливыми в Йоркшире и постепенно захватили всех бывших читателей „Газет”. После окончания войны ее доходы отчаянно падали. Говоря честно, я совершенно сознательно разорила „Газет” и сделала это безо всяких угрызений совести. Эдвин Фарли оказался плохим бизнесменом. Ему следовало бы ограничить свои занятия правом, – сухо рассмеялась Эмма. – И он допустил несколько фатальных ошибок, из которых не последнюю роль сыграла продажа им большого числа своих акций два года назад. Тем самым он подорвал свои позиции и уже не мог долго удерживать их с прежней силой.
– Но он оставался председателем правления? – перебил ее Блэки.
– Да, это так, но его ошибка в том, что он вовремя не заметил неустойчивости своего положения. Он также недооценил возможностей других держателей акций, как новых, так и старых. Он просто не учел, что их лояльность быстро исчерпывается по мере падения доходов. Члены правления были озабочены неуклонным ухудшением финансового положения газеты и, когда „Харт Энтерпрайзис” предложила выкупить у них акции, они согласились продать их все, до последнего человека. Я много лет скупала акции газеты, а с новым приобретением в моих руках оказался контрольный пакет. Те держатели акций, которые не продали их мне раньше, поддержали меня, когда я предложила сменить руководство компании. Все оказалось просто: Эдвина Фарли забаллотировали на последнем заседании правления, и он потерял место председателя. „Харт Энтерпрайзис” предложила ему продать оставшиеся у него акции, и, к моему удивлению, он согласился.
– Неожиданный подарок для тебя, а, Эмма? – заметил Блэки. – Но я удивлен, что ты не присутствовала на том заседании правления, чтобы своими глазами увидеть унижение Эдвина. Уинстон мне сказал, что он представлял твои интересы.
Выражение лица Эммы резко изменилось, ее глаза холодно блеснули.
– Сорок пять лет тому назад я сказала Эдвину Фарли, что до конца моих дней не взгляну на него, и я сдержала слово. Неужели ты мог подумать, что я захочу нарушить обещание теперь?
Блэки пожал плечами.
– Думаю, что нет, – тихо ответил он. – А что рассказал Уинстон о том, как Эдвин отреагировал на то, что именно тебе он обязан утратой влияния в „Газет”.
Эмма кивнула.
– Внешне он остался невозмутимым. Ты же знаешь, все адвокаты – хорошие актеры. Потом он произнес: „Я знаю”. Но Уинстон мне рассказал, что Эдвин как-то странно взглянул ему в лицо, и он не смог истолковать этот взгляд.
Эмма помолчала, пристально глядя на Блэки.
– Уинстону показалось, что Эдвин выглядел обрадованным. Это странно, не правда ли? Что ты скажешь по этому поводу?
– Да, действительно. Трудно себе представить, чтобы Эдвина радовало то, что ты отобрала у него газету.
Он озадаченно покачал головой.
– Этой газетой владели три поколения его рода.
– Бог его знает, – промолвила Эмма, – это остается для меня загадкой. Я сказала Уинстону, что вероятнее всего Эдвин просто испытал облегчение.
Она иронично рассмеялась.
– Ты можешь сказать, что я просто сняла груз с плеч Эдвина.
– Наверно, крошка, – сказал Блэки и с непроницаемым лицом принялся раскуривать сигару. „Может быть, она права, и Эдвин Фарли действительно испытал облегчение, но вовсе не по той причине, как ей кажется”, – подумал он.
Эмма поднялась с места.
– Я должна пойти взглянуть на Полу. Сейчас ей пора кушать свой ленч. Я на минутку, извини меня, Блэки.
Блэки кивнул головой и вышел вслед за ней на веранду.
Прищурившись от яркого августовского солнца, он следил глазами за Эммой, торопливо идущей по саду. Она остановилась у клумбы с лилиями в глубине сада и склонилась к Поле, игравшей на лужайке. Эмма осталась такой же стройной, как прежде, и сейчас, издалека, в своем легком летнем костюме и с пышными волосами, выкрашенными в рыжевато-золотистый цвет, какой был у нее в юности, она показалась ему той юной девушкой, которую он встретил на вересковой пустоши много лет назад. Неожиданно все эти десятилетия куда-то растворились, и он ясно увидел маленькую служаночку из Фарли-Холл. Блэки улыбнулся. Прошло уже почти полвека, и как много они вместили в себя того, о чем он не мог даже мечтать. Какая необыкновенная жизнь ими прожита! И Эмма осталась в этой жизни такой же неукротимой, как прежде. Блэки моргнул и прикрыл глаза ладонью. Он видел, как Эмма ласково погладила внучку по голове, а потом выпрямилась и быстрым шагом направилась назад к веранде.
Блэки с обожанием посмотрел на нее.
– Ты самая обязательная бабушка из всех, что мне приходилось видеть, – усмехнулся он. – А крошка – ну просто вылитая твоя копия.
– Думаю, что мы представляем собой странную пару: старая женщина и пятилетняя девочка, но мы прекрасно понимаем друг друга.
Эмма обернулась, чтобы посмотреть на внучку. Ее лицо сразу смягчилось.
– Все мои мечты, ожидания, надежды сконцентрировались на ней, Блэки. Она – мое будущее.
VI
ЧАСТЬ
ДОЛИНА
1968
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жить прожить – не поле перейти.
Борис Пастернак. Доктор Живаго
Глава 59
Эмма сидела за письменным столом в своей прелестной верхней гостиной в „Пеннистоун-ройял", просматривая разложенные перед ней юридические документы. Ее острые глаза быстро пробегали страницу за страницей. Наконец, она удовлетворенно кивнула, убрала бумаги в кейс, защелкнула замки и поставила его на пол рядом со столом. Слегка улыбнувшись, она прошла к маленькому столику в георгианском стиле, чтобы налить себе немного шерри и с бокалом в руке вернулась к камину, где встала спиной к огню, стараясь отогреть ледяные руки и ноги.
Эмме Харт-Лаудер-Эйнсли шел семьдесят девятый год. Примерно через месяц, в конце апреля ей предстояло отметить свой день рождения, но, несмотря на преклонный возраст, взгляд ее глаз оставался таким же поразительно живым и ясным, как в юности. Уже много лет назад она бросила красить волосы, и сейчас они, тщательно завитые и уложенные, приобрели цвет чистого серебра. Вдовий мысок на ее широком лбу был так же хорошо заметен, как прежде. Ее бесподобные зеленые глаза теперь были окружены морщинами и стали немного меньше, чем прежде, но зато приобрели еще большую проницательность и замечали все вокруг. Прожитые годы отпечатались сеткой морщин на ее лице, на шее появились складки, но время пощадило ее осанку, а бело-розовый цвет лица и полупрозрачная кожа остались теми же, что в молодые годы. Приверженность Эммы к простой пище и умеренность в еде позволили ей сохранить стройную фигуру без особых ухищрений, поскольку склонность к чрезмерному увлечению заботами о своей внешности никогда не входила в число ее пороков. На вид Эмме можно было дать не более шестидесяти лет.
Этим вечером Эмма была одета в роскошное черное вечернее шифоновое платье от Болмейна, скроенное в виде кафтана с длинными широкими рукавами. Изумруды на ее шее, в ушах и на тонких запястьях переливались всеми оттенками зеленого, гигантских размеров фамильный изумруд Макгиллов зеленым огнем горел на пальце ее миниатюрной левой руки. За последние десять лет ее красота приобрела новые оттенки, стала более строгой и властной, и теперь Эмма выглядела так, как и должна выглядеть женщина, обладающая таким богатством и могуществом. Она во всех отношениях стала настоящим матриархом, но при всей своей требовательности и категоричности в суждениях Эмма сохранила сердечность и понимание. Даже ее недруги угрюмо признавали ее одной из самых выдающихся женщин своего времени. Будучи на одиннадцать лет старше своего века, Эмма все пережила и испытала в своей жизни и стала живой легендой.
Отпив глоток шерри, Эмма повернулась и поставила бокал на каминную полку. Задумчиво глядя в огонь, она размышляла о предстоящем вечере. Все ее дети и внуки прибыли в „Пеннистоун-ройял", одни – вчера вечером, другие – сегодня ранним утром. Она вызвала их провести с нею уик-энд формально в честь ее выздоровления от воспаления легких, но на самом деле – для того столкновения, к которому Эмма готовилась несколько недель. Ее лицо погрустнело и глаза затуманились, когда она подумала о детях, особенно о первых четырех – Эдвине, Ките, Робине и Элизабет. Магнитофонная запись позволила раскрыть их заговор и поймать с поличным, но Эмма до сих пор с трудом могла поверить в их двуличность и нелояльность отношения к ней, в то, что они обманывали ее.
Эмма была шокирована, когда ее секретарь, Гей, в январе дала ей послушать в Нью-Йорке запись разговора между ее детьми. Но Эмма не позволила своим чувствам взять верх над ее рассудком, над ее живым умом, столько раз спасавшим Эмму от всех несчастий в прошлом. Она сумела заставит себя посмотреть на вещи трезво и без сантиментов и принялась действовать с обычной для себя быстротой, не жалея средств, как поступала всякий раз при виде возникающего перед нею препятствия. Пока они в своих интригах беспомощно ходили вокруг да около, Эмма предприняла все необходимое, чтобы обезопасить себя.
Эмма грустно покачала головой. Завоевав „Йоркшир морнинг газетт”, она утратила вкус к сражениям и много лет назад, образно говоря, вложила свой меч в ножны. Когда ее дети заставили Эмму вновь обнажить его, чтобы защитить то, что было создано ею за шесть десятков долгих лет неустанной борьбы и тяжелого труда, она с удовлетворением обнаружила, что ее меч еще не заржавел. Она была бы рада избежать той сцены, которая предстояла ей вечером, но Эмма была обязана спасти свое дело и созданную ею династию.
Открылась дверь, и в гостиную, прервав размышления Эммы, вошла Пола. С учащенно забившимся сердцем она застыла в дверях, пристально глядя на бабушку. „Она что-то затевает, – подумала Пола. – Что бы там не говорила бабушка, но повод для этого уик-энда какой-то другой, а не тот, о котором она мне говорила. Она готовится дать бой: слишком хорошо мне известен этот взгляд и выражение глаз”.
Эмме Харт-Лаудер-Эйнсли шел семьдесят девятый год. Примерно через месяц, в конце апреля ей предстояло отметить свой день рождения, но, несмотря на преклонный возраст, взгляд ее глаз оставался таким же поразительно живым и ясным, как в юности. Уже много лет назад она бросила красить волосы, и сейчас они, тщательно завитые и уложенные, приобрели цвет чистого серебра. Вдовий мысок на ее широком лбу был так же хорошо заметен, как прежде. Ее бесподобные зеленые глаза теперь были окружены морщинами и стали немного меньше, чем прежде, но зато приобрели еще большую проницательность и замечали все вокруг. Прожитые годы отпечатались сеткой морщин на ее лице, на шее появились складки, но время пощадило ее осанку, а бело-розовый цвет лица и полупрозрачная кожа остались теми же, что в молодые годы. Приверженность Эммы к простой пище и умеренность в еде позволили ей сохранить стройную фигуру без особых ухищрений, поскольку склонность к чрезмерному увлечению заботами о своей внешности никогда не входила в число ее пороков. На вид Эмме можно было дать не более шестидесяти лет.
Этим вечером Эмма была одета в роскошное черное вечернее шифоновое платье от Болмейна, скроенное в виде кафтана с длинными широкими рукавами. Изумруды на ее шее, в ушах и на тонких запястьях переливались всеми оттенками зеленого, гигантских размеров фамильный изумруд Макгиллов зеленым огнем горел на пальце ее миниатюрной левой руки. За последние десять лет ее красота приобрела новые оттенки, стала более строгой и властной, и теперь Эмма выглядела так, как и должна выглядеть женщина, обладающая таким богатством и могуществом. Она во всех отношениях стала настоящим матриархом, но при всей своей требовательности и категоричности в суждениях Эмма сохранила сердечность и понимание. Даже ее недруги угрюмо признавали ее одной из самых выдающихся женщин своего времени. Будучи на одиннадцать лет старше своего века, Эмма все пережила и испытала в своей жизни и стала живой легендой.
Отпив глоток шерри, Эмма повернулась и поставила бокал на каминную полку. Задумчиво глядя в огонь, она размышляла о предстоящем вечере. Все ее дети и внуки прибыли в „Пеннистоун-ройял", одни – вчера вечером, другие – сегодня ранним утром. Она вызвала их провести с нею уик-энд формально в честь ее выздоровления от воспаления легких, но на самом деле – для того столкновения, к которому Эмма готовилась несколько недель. Ее лицо погрустнело и глаза затуманились, когда она подумала о детях, особенно о первых четырех – Эдвине, Ките, Робине и Элизабет. Магнитофонная запись позволила раскрыть их заговор и поймать с поличным, но Эмма до сих пор с трудом могла поверить в их двуличность и нелояльность отношения к ней, в то, что они обманывали ее.
Эмма была шокирована, когда ее секретарь, Гей, в январе дала ей послушать в Нью-Йорке запись разговора между ее детьми. Но Эмма не позволила своим чувствам взять верх над ее рассудком, над ее живым умом, столько раз спасавшим Эмму от всех несчастий в прошлом. Она сумела заставит себя посмотреть на вещи трезво и без сантиментов и принялась действовать с обычной для себя быстротой, не жалея средств, как поступала всякий раз при виде возникающего перед нею препятствия. Пока они в своих интригах беспомощно ходили вокруг да около, Эмма предприняла все необходимое, чтобы обезопасить себя.
Эмма грустно покачала головой. Завоевав „Йоркшир морнинг газетт”, она утратила вкус к сражениям и много лет назад, образно говоря, вложила свой меч в ножны. Когда ее дети заставили Эмму вновь обнажить его, чтобы защитить то, что было создано ею за шесть десятков долгих лет неустанной борьбы и тяжелого труда, она с удовлетворением обнаружила, что ее меч еще не заржавел. Она была бы рада избежать той сцены, которая предстояла ей вечером, но Эмма была обязана спасти свое дело и созданную ею династию.
Открылась дверь, и в гостиную, прервав размышления Эммы, вошла Пола. С учащенно забившимся сердцем она застыла в дверях, пристально глядя на бабушку. „Она что-то затевает, – подумала Пола. – Что бы там не говорила бабушка, но повод для этого уик-энда какой-то другой, а не тот, о котором она мне говорила. Она готовится дать бой: слишком хорошо мне известен этот взгляд и выражение глаз”.