Бронин Семен. Каменная баба

   Ирина Сергеевна оскорбилась, но, учтя ее состояние, решила не показывать этого.
   -Сама же пригласила?- возразила она только.
   -Звала, конечно!- с досадой согласилась та.- Не подумала... Кто ж наперед знает? Знала б, говорят, где упасть...
   -Развратные мы, значит, оба?..- начала между тем сердиться Ирина Сергеевна: хотя, странное дело, некий молчащий угол в ее душе не был уверен в справедливости ее гнева.- Сама же замужем?
   Татьяна глянула непонятливо:
   -Да мы, Ирина Сергевна, люди маленькие - с нас и спрос такой же.
   -А мы большие?
   -Вы на виду, образованные, влиятельные... Что муж? Его пять лет как нет: отсутствует - как не согрешить?..- Безмолвный уголок в душе Ирины Сергеевны взял верх, вытеснил все прочее, и ей стало стыдно за свою несдержанность. Татьяна увидела это и сменила тон:- Ладно. Ты меня извини... Что делать, ума не приложу... Я уже к нему привыкла...- и ушла - чуть более твердой походкой, чем явилась...
   Потом Геннадий объявился. Ревнивый запой его кончился, он вернулся душой и телом к возлюбленной, но, в возмещение причиненного ему морального ущерба, потребовал, чтобы Ирина Сергеевна немедля съехала с квартиры. Татьяна, обрадованная его возвращением, поспешила поделиться радостной вестью с жиличкой, а последнее обстоятельство поведала как бы вскользь, походя.
   -Никуда ты отсюда не съедешь!- клятвенно заверила она ее.- Ишь, какую моду выдумал - распоряжаться! Что хочу, то и ворочу: будто настоящих хозяев нет! Никогда этому не бывать: живи как жила и всем как своим пользуйся!..-уверяла она, но Ирина Сергеевна не слишком полагалась на нее и оказалась права: Татьяна вскоре повела себя вперекор своим обещаниям, начала придираться по хозяйству (не то взяла, не туда положила), дулась, не заговаривала с Ириной Сергеевной и утратила всякий интерес к ее частной практике. Упрямый Геннадий, мстя докторам, давил на нее и гнул свою линию, она противилась только из принципа, а Ирина Сергеевна оставалась крайней в этом противостоянии, и ей больше всего и перепадало...
   Может быть, на этом все бы и кончилось: Геннадий бы угомонился, Татьяна успокоилась и Ирина Сергеевна осталась бы в полюбившейся ей комнате, где все: и расшитые рушники, и кружевные накидки на подушках, и фотографии на стенах - напоминало родные места, если бы не еще один и решающий удар судьбы, слепым орудием которой стал Коля - тот, которого она вылечила от сыпи и зуда и который относился к ней как ко второй матери. Но он ни в чем повинен не был: в ошибках детей всегда виноваты взрослые.
   Было так. Кузьма Андреич не добился от своих, как он говорил, обормотов сочинения на свободную тему и решил облегчить им задачу и освободить от наиболее трудной и мучительной задачи всякого писателя - поисков того, что достойно пера и последующей передачи на суд читателя. Он предложил пятому классу написать сочинение на тему: "Как я провел День Восьмое марта". День Восьмое марта Коля никак не провел: дома по этому поводу ничего не предпринималось - от Мужского дня никак не могли отойти, а на улице этот праздник известностью не пользуется и проходит незамеченным: разве только мальчишки лишний раз дернут девочек за косички. Писать было не о чем, и черт дернул его поменять шило на мыло, спутать день нынешний с днем вчерашним, сдвинуть события во времени. В практике мировой литературы этот прием называется анахронизмом, он используется авторами в разных целях и уголовно не наказуем. Иначе было у Коли. Во-первых, вышло колоссальное недоразумение, во-вторых, когда оно выяснилось, лучше не стало, а получилось еще хуже. Он написал в своем простодушном и правдивом (с поправкой на сдвиг во времени и несоответствие в праздниках) сочинении (где мы опускаем орфографические ошибки) следующее: "У нас был дядя главный врач. Его зовут Иван Александрович. Он тоже доктор, как Ирина Сергеевна, но только главный. Мама и дядя Геннадий приготовили им угощение. Ирина Сергеевна тоже помогала, потому что была рада, что дядя главный врач придет к нам на огонек. Так говорится, когда кто-нибудь увидит свет в окошке и идет к нему через весь поселок. Я очень люблю Ирину Сергеевну, потому что она вылечила меня от почесухи..." и так далее.
   Можно представить себе, какое действие возымели на учителей Петровской десятилетки эти откровения. Конечно же, виноваты во всем были Кузьма Андреич и его завуч, временная учительница Коли, Валентина Егоровна. Нечего было давать детям такие задания и въезжать на них, как на троянском коне, в чужие семьи, но если ты уже влез и проник, то прочти и забудь - Кузьма Андреич же показал безыскусное Колино творение Валентине Егоровне, а та пустила текст по рукам: дня не прошло, как содержание его дошло до супруги Ивана Александровича. Галина Михайловна и так с трудом терпела новую связь мужа-ветреника, которая была, кажется, опаснее прочих и имела свойство так или иначе узакониваться. Проявления ее она видела ежечасно в изменившемся поведении Ивана Александровича: он делался все более невоспитан, несдержан и раздражителен и безбожно врал ей, выдумывая самые фантастические поводы и предлоги, чтоб уйти из дома. Но все это было пока что их личным, семейным делом и никого больше не касалось, теперь же вышло за пределы дома: самые неподходящие для этого люди начали выражать ей соболезнование и часто лицемерным и втайне злорадным образом. Этого она стерпеть не смогла и устроила Ивану Александровичу взбучку с предложением немедленно определиться и оставить в покое либо ее, либо злосчастную Ирину Сергеевну.
   К этому-то Иван Александрович как раз готов и не был. Характерной особенностью внебрачных связей является невозможность сделать выбор в пользу одной из двух женщин (или мужчин: чтоб дамам не было обидно). Нельзя, вообще, выбрать между молодостью и зрелостью и поменять день сегодняшний на вчерашний: как следствие этого, наступает расщепление души на две части, равные или неравные - это уж как придется. Но если отвлечься от вечных истин, до которых Ивану Александровичу было мало дела, то больше всего его возмущал гнусный поклеп относительно того, что дело происходило в День Восьмое марта. Если вернуться к вопросу о неравнозначности наших праздников, то нетрудно заметить, что провести вечер с любовницей в День защитников Родины и в Международный женский день вовсе не одно и то же. Восьмого марта он провел в трудах: ездил по поводу все тех же досок, так как анютинский председатель выбрал именно этот день, с большим отлагательством, для выполнения строительных обязательств. (Если быть до конца правдивым, то он и вправду звал с собой Ирину Сергеевну, но она не захотела провести праздник на лесопилке и потом у него на даче, где было еще слишком холодно, несмотря на раскаляемую добела печку: дом был кирпичный, и его нужно было обшить изнутри тесом, чтоб стены держали тепло, а не грели собой лесной воздух.)
   Идти со всем этим к Кузьме Андреичу и требовать от него сатисфакции и публичного опровержения школьного сочинения было бы, во-первых, совершенно невыносимо для гордого Ивана Александровича и, во-вторых, что важнее - глупо и бессмысленно. В ярости Иван Александрович направился к Татьяне и Ирине Сергеевне, рассчитывая хоть там найти правду и защиту от клеветы, ничем не обоснованной. Тут он попал в пекло. Новость о литературном дебюте и шумном успехе сына дошла и до Татьяны, и она, тоже в гневе, учинила ему цензурный разгром и почти жандармское следствие. Обычно она его не била, но в тот день он схлопотал пару подзатыльников, и они вырисовывались красными позорными пятнами на шее и клеймили его боязливую творческую душу: он, говоря проще, плакал из-за них, грустил и сильно расстраивался.
   -Ишь, какой писатель выискался! Кто тебе разрешил писать, что дома делается?! Теперь так и будешь всем докладывать, кто к кому ходит? Мало ли кто к нам в гости может прийти!.. Почему не показал мне? Я же тебе велела!..
   -Как я показать мог? Когда это классное сочинение было?
   -Мог заранее план составить! Он предупреждал вас?
   -Предупреждал.
   -И что тогда?!
   -Мне в классе только в голову это пришло. Раньше не приходило.
   -Осенило, значит? Лучше бы тебе ничего в нее не входило! Что другие написали?
   -Как мать пироги печет.
   -Весь класс одинаково?
   -Почти что. Сонька Федорова подсказала.
   -И все написали? А хорошо, если у двоих-троих в этот день пироги ставили. И правильно! Видишь, какие все умные! У них пирогов не пекут, а они написали! Нашли выход из положения! А он - на тебе: простая душа, соврать не может, все описал - кто ходил к нему и что делали!.. Геннадия зачем сюда припутал? Что ты там написал вообще? Чем мы тут занимались?
   -Ели и пили.
   -Обжоры, видишь, какие нашлись и пьяницы!.. И ничего больше?..
   -Еще написал, что разговаривали.
   -О чем?- ужаснулась мать.
   -Я этого не написал. Не такой уж я глупый.
   -Да, не такой! Вполовину только!..
   Кроме них в следственной комнате находились еще, в качестве понятых, Ирина Сергеевна и Иван Александрович. Ирина Сергеевна до поры до времени помалкивала, Иван Александрович, скорбный и пасмурный, раздумывал над тем, вмешаться ли ему в дознание или послать все к черту. Татьяна посмотрела на него, вошла в его положение:
   -Вот и дядя главный врач спрашивает, что это ты про восьмое марта пишешь, когда все раньше было. И его тоже подвел, поставил в неловкое положение. У него восьмого марта дежурство было, а он, если тебя послушать, черт-те чем занимался, на работе отсутствовал!
   -А что мне про восьмое марта было писать?..- Коля устал радеть за правду, но не переставал защищаться.- Как ты стирала?
   -Да хоть это! Стирала, мол, а что, не важно, это вас не касается! Я ей воду подносил!
   -Это неинтересно.
   -А врать про восьмое марта интересно?.. Так бы и дала тебе по уху!
   -Дала уже!.. Я Кузьму Андреича попросил: можно про другой день написать?
   -А он что?
   -А он не разрешил. Меня, говорит, именно этот день интересует.
   -Тоже мне - любитель женский! А ты бы написал - без его согласия!
   -Я и написал. Про другой день только...
   Круг замкнулся. Нечего было терзать дальше упрямого и правдолюбивого мальчишку, Ирина Сергеевна вступилась за него:
   -Что пристали к Кольке? Он не виноват ни в чем. Правду написал подумаешь, числа спутал. Не из-за них же весь сыр-бор разгорелся.
   -И из-за них тоже,- внушительно возразил Иван Александрович.- Я из-за него последним вралем выгляжу.
   -Да ты и без него им выглядишь. Все ведь на вранье замешано - одним больше, другим меньше. Ты только не пиши, Коля, об этом.
   Иван Александрович сердито смолк, а Коля клятвенно пообещал:
   -Я, Ирина Сергевна, никогда ни о чем больше писать не буду!
   -И письма матери?..- осведомилась Татьяна и, не дожидаясь ответа, перекинулась на докторов:- А я вот что думаю. Чтоб ему писать больше не о чем было, надо бы расстаться нам, Ирина Сергевна. Я уже говорила вам - тогда этим и кончилось, а теперь, гляжу, решать надо. Пока это взрослых касалось, один разговор был, а теперь, когда Кольку припутали, - другое дело стало...
   Она, конечно, фальшивила. Колька нужен был ей для отвода глаз, как предлог для отказа, но спорить не приходилось: это было ее право - решать, что ей нужно и как объяснять, чтоб выглядело приличней.
   -А он тут при чем?- навострился Пирогов, который (надо отдать ему должное) при этом повороте событий перестал думать о себе, встревожился за Ирину Сергеевну.- Ты погоди с плеча рубить. Так эти дела не решаются. Надо сначала другое жилье найти. У нас с тобой договор заключен.
   -Мало ли, договор?.. У меня положение меняется. Замуж выхожу.
   -За Геннадия?
   -А за кого еще?.. Как нам тут втроем жить прикажете? Или вчетвером все время Кольку забываю. Другого жилья разве нет?
   -С этим не так все просто. Желающих мало. А зимой, вообще, считай дохлый номер... Так что ты нам срок дай, по меньшей мере. Если не хочешь, чтоб всерьез поссорились. Жизнь впереди большая.
   -Ищите,- безразлично уступила она.- Только не слишком долго. Вы уж извините меня, Ирина Сергевна. Хорошо было с вами, да не судьба, видно. Надо отношения свои оформлять: не тот возраст - по углам скитаться и от чужих глаз прятаться...- и выразительно глянула на обоих...
   До Коли дошел наконец смысл сказанного матерью.
   -Ирина Сергевна уедет, а дядя Геннадий здесь жить будет?..
   В голосе его звучала плохо прикрытая враждебность, и Татьяна огрызнулась:
   -Не нравится?.. Тебя забыла спросить!
   -А меня никогда ни о чем не спрашивают!..- и Коля, обнаруживая характер, рывком поднялся со скамьи подсудимых и ушел к себе в комнату, обретая на ходу, в поступи и осанке своей, нечто прокурорское и прямо противоположное его недавнему состоянию...
   -Сколько ему?- иным, спокойным и непредвзятым тоном спросил Иван Александрович.
   -Двенадцать будет.
   -Сложности возникнут,- пообещал он.- Подумай, прежде чем решиться замуж снова выходить...
   -Разберусь,- прервала она его, хотя в эту минуту у нее были те же мысли и сомнения.- Другого все равно нет.. Это у вас, образованных, легко: не одна, так другая, а у нас трудно.
   Иван Александрович и не думал обижаться.
   -А я полагал, у нас, интеллигентов, все сложнее? Не так?..- обратился он к Ирине Сергеевне, желая покончить нелегкий разговор шуткой, но она не расположена была шутить:
   -Это у всех сложно. Ищите мне, Иван Александрович, новую квартиру. У нас это в договоре значится...
   Они сели во дворе у Татьяны. Их могли заметить соседи, но это было лучше, чем идти, в создавшейся обстановке, у всех на виду по главной улице Петровского.
   -Дело скверное,- признался он ей без утайки.- Желающих не будет - такой опыт есть уже... Подадим объявление, конечно, но надежды мало... У тебя нет каких-нибудь тяжелых детей, которые бы нуждались в круглосуточном наблюдении?
   -Нет,- сказала она.- Да и не хотела бы я по ночам на дому работать.
   -Это ясно,- кивнул с пониманием он.- Но это так - для начала говорится, а потом будешь спать сколько захочешь.
   -У меня, боюсь, все наоборот будет: сначала отказываться буду, потом сидеть.
   -И это верно...- согласился он.- Есть еще вариант с зайцевской квартирой. Я тебе говорил о ней.
   -И что для этого нужно?
   -К Зайцеву прежде всего пойти и тебя ему представить.
   -И он увидит меня и отдаст свое жилье?
   Пирогов озадаченно поглядел на нее: он сам не был в этом уверен.
   -Он уезжает скоро... Тут вообще все должно перемениться. Все зависит от того, кто на его место придет. А квартиру в любом случае надо засталбливать - иначе ее другие уведут... Пойдем, словом. Я сегодня же к нему зайду, поговорю предварительно.
   -Где он живет?
   -В моем доме...- и, заметив колебания на ее лице, прибавил:- Не робей. Все пустое, когда о жилье дело идет. Дело капитальной важности. Где-то жить да надо...
   Ирина Сергеевна бывала в этом доме по вызовам - единственном пятиэтажном доме в Петровском, хотя и не заходила в подъезд, где жил первый секретарь; при входе здесь сидела вахтерша, лицо для райцентра самое необычное и, можно сказать,- экзотическое. Сам Зайцев был сравнительно молод (ему было около сорока), который в первую минуту знакомства производил впечатление человека обязательного и даже обаятельного. Он любезно принял их, усадил в кресла и самолично принес с кухни заготовленные заранее чайник, чашки и вазу с сушками. На этом чайная церемония кончилась, не успев начаться: до чая не дотронулись, и он послужил скорее украшением разговора, чем его дополнением. Такой же декорацией оказалась и первоначальное гостеприимство хозяина.
   -Как вам в Петровском нашем?- спросил он как-то излишне уж приветливо, когда процедура рассаживания и обнесения гостей чаем кончилась.- Живописный городок, верно?..- Вид у него при этом и далее был такой, что, хоть он и задавал эти вопросы как бы от всего сердца, но думал в это время о другом и даже сам не знал, о чем именно.
   -Красивый,- смиренно согласилась Ирина Сергеевна, решительно не умевшая вести разговор на таких началах.
   -Я сразу же обратил на него внимание. Я, вообще, большой патриот этих мест,- поведал он Пирогову, который принял его слова за скверное предзнаменование.- Меня сюда тянет, даже когда я в области. А Ирина Сергевна к нам надолго?
   -Так вот как раз об этом речь.- Иван Александрович дал понять глазами Ирине Сергеевне, что теперь пришла его очередь вести светскую беседу.- Она бы рада у нас работать, и мы ее ценим очень. Я ее даже на свое место поставлю на время отпуска...- Ирина Сергеевна поглядела на него тут особенным, только ему понятным образом, но это его не остановило - он продолжал:- Но здесь закавыка, Тимур Петрович. Случилось так, что хозяйка, у которой она живет, выходит замуж и, по известным причинам, предложила ей съехать...
   Зайцев вопросительно поглядел на него: ему, в отличие от них, эти причины были неизвестны.
   -Не хочет мужа в дом вводить, где есть другая женщина,- объяснил Иван Александрович, а Зайцев в ответ лишь состроил недоуменную и приличествующую случаю мину, означающую нечто среднее между: "тут уж ничего не поделаешь" и "никогда не знаешь, чего от них ожидать". Иван Александрович, который не этого от него добивался, продолжал разъяснять положение Ирины Сергеевны:
   -Ей, короче говоря, жить негде. Мы, по контракту, обязаны жилье ей предоставить, а найти другого не можем: слишком маленькие деньги за это платим.
   -И что вы от меня хотите?- вынужден был спросить Тимур Петрович, который, как многие начальники, предпочитал, чтоб подчиненные приходили к нему не только со своими вопросами, но и с их готовым решением. Иван Александрович хотел, чтобы он съехал с больничной жилплощади и отдал ее Ирине Сергеевне, но не сказал этого вслух, а потянул кота за хвост:
   -У нас в районе нет какого-нибудь жилья в запасе? Чтоб хоть на время ее устроить?.. Хотелось бы что-нибудь поприличнее. Хороший специалист очень. Хотя и молодая...
   "Потому и хорошая, что молодая",- пронеслось в голове у Зайцева. Он слышал об увлечении Ивана Александровича и не одобрил его сейчас: Ирина Сергеевна не произвела на него особенного впечатления.
   -Я в жилье мало что смыслю,- сказал неправду он (мысли о жилье одни из первых в жизни всякого руководителя).- Надо бы Егора Иваныча спросить. Он у нас этим ведает.
   -Воробьева?- Это был тот второй секретарь райкома, с которым у Пирогова были натянутые отношения.- Я уже спрашивал,- соврал он.- У него ничего нет.
   -Ну раз он не может...- и Зайцев, вместо того чтоб договорить фразу, развел руками.- С жильем у нас всегда было худо,- сочувственно сказал он Ирине Сергеевне: чтоб не думала, что он хочет от нее отделаться.- Строим, конечно, но мало. Этот дом вот Иван Александрович, надо поблагодарить его за это, осилил, а когда новый будет, и сказать трудно.
   -Наталью Ефремовну рассчитать?- подумал вслух Пирогов, которому это сейчас только пришло в голову.- Все равно работать не хочет, домой просится... А в ее квартиру Ирину Сергевну вселим...
   -Наталья Ефремовна уезжает?- удивился и озадачился Тимур Петрович, отдававший должное привлекательной молодой докторше.- Жаль... Я, впрочем, тоже скоро уеду,- и многозначительно поглядел на Ивана Александровича. Тот решил сыграть ва-банк:
   -И квартира ваша освободится?
   -Эта?..- Зайцев и не заподозрил, что этот вопрос как-то связан с предыдущими.- Эту я за собой оставлю. Я в области достаточно крупный пост займу, мне там хорошее жилье предлагают, а эта останется вроде дачи. Я ж говорю, мне эти места нравятся... Расстается, значит, с нами Наталья Ефремовна? Жалко. Она у вас заметная женщина...
   Сам он был холодноват в отношении женского пола, за ним не тянулось хвостов и сплетен на этот счет, это было его козырем в карьерной гонке, но в каком-то смысле ущемляло его и обкрадывало. Чувствуя это, он, для себя, выделял женщин, которые могли бы, при удобных обстоятельствах, стать его планетами-спутницами, и среди таких возможных избранниц первой значилась бойкая и привлекательная Наталья Ефремовна, которой он оказывал (на расстоянии, конечно) известные знаки внимания. Ирина Сергеевна не произвела на него сходного впечатления, и замена, предложенная Пироговым, была, по его мнению, неравноценна. Но он всегда предоставлял подчиненным решать их собственные вопросы и этим выгодно отличался от других местных деятелей - в частности от грубоватого, назойливого, входящего в мелочи и любящего лесть Егора Ивановича.
   -Думайте, Иван Александрович. Даю вам все полномочия. Карт-бланш, как говорят французы...
   Иван Александрович вынужден был довольствоваться французским опытом.
   -Кто после вас останется?- спросил он, боясь, что другой возможности у него не представится.
   Зайцев замялся. В иное время он бы не ответил на этот лобовой вопрос, но он уже отказал Ивану Александровичу, а отказывать подчиненному два раза подряд неловко: так же как в течение дня обращаться с разными просьбами к одному начальнику.
   -Не знаю в точности...- уклончиво сказал он, но потом открылся:-Воробьев, видимо.
   -Вы нас на него оставляете?- грустно удивился Пирогов, но Зайцев был уже непроницаем и застегнут на все пуговицы.
   -А почему нет? Второй секретарь райкома... Подумайте, как ей жилье найти,- теперь и посоветовал он: почти что дал такое задание - ловко вывернувшись и став истцом вместо ответчика.- Вы же знаете: мы все делаем, чтобы оставить в районе всякого действительно ценного работника...
   В этой сентенции Иван Александрович уловил едва ли не скрытую насмешку в свой адрес, но, может быть, она ему только послышалась. Бесспорным было то, что аудиенция закончилась, - он поднялся, бережно взяв за локоть Ирину Сергеевну...
   -Зачем ты привел меня сюда?- спросила она, когда они вышли от Зайцева. Уже стемнело, и они оставили подъезд незамеченными - если не считать вахтерши, специально для этого посаженной. Иван Александрович выглядел озадаченным: он не ожидал от Зайцева откровенного безразличия и неучастия в столь ясном и простом деле.
   -А шут его знает зачем! Сам теперь не знаю... Наверно, чтоб квартиру у него отобрать и тебе отдать... Хорошо прямо этого не сказал... Ладно, буду менять тебя на Наталью. Завтра пойду к ее хозяйке: она в прошлый раз мне что-то о ней говорила.
   -А сейчас домой иди. Нечего меня по Петровскому выгуливать...- и Ирина Сергеевна пошла вперед, оставляя его позади: впервые в жизни она почувствовала себя всеми оставленной и почти бездомной...
   С хозяйкой Натальи Ефремовны ничего не вышло. После своей квартиросъемщицы она и слышать ничего не хотела о новой сдаче жилья, не желала видеть у себя молодых докториц и согласна была только на пожилого и одинокого рентгенолога - почему именно его, Иван Александрович так и не понял: наверно, кто-то из этого всевидящего племени сильно помог ей в былое время.
   -Рентгенолог и мне бы не помешал, но, к сожалению, нет его в больнице и не известно, когда будет.
   -А вот когда будет, тогда и придете,- отрезала хозяйка.- Когда от меня эта длинноногая съедет? Я от нее на стенку скоро полезу...
   Поиски жилья среди мамаш с больными детьми тоже ничего не дали. Любая просьба ставит нас в невыгодное положение, а просьбы о жилье - вдвойне: они настораживают людей и внушают им неясные подозрения. Русские люди не любят ни от кого зависеть и ни у кого одолжаться: это до такой степени верно, что сама общественная жизнь, вся строящаяся на взаимозависимости и вспомоществовании, ставится в России под сомнение - Ирина Сергеевна быстро перестала поэтому наводить эти справки среди своих подопечных...
   Обращение в местную газету тоже оказалось безрезультатным.
   -Что делать будем?- спросила она у Пирогова.- Татьяна меня утром снова спрашивала.
   -Поселим тебя в больнице,- сказал Иван Александрович.- Раз ты домой, как на работу, ходишь... Тут когда-то квартира главного врача была - надо будет снова все, как раньше, разгородить и распланировать. Не хотела с одним ночью сидеть, будешь теперь со всей больницей. Но ты не робей: это все временное, я от этого не отстану, тут моя честь затронута.
   -Я бы предпочла любовь,- сказала она.
   -И то есть, и другое, и третье. Жилья только нету. Всю жизнь его строю и никак не выстрою...
   Она, между прочим, встретилась после всего этого на улице с Кузьмой Андреичем. Тот, завидев ее, чуть не развернулся и не дал обратного ходу, но вовремя сообразил, что это подорвало бы авторитет всего петровского учительства,- остановился и стал поджидать ее, лихорадочно обдумывая линию поведения.
   -Что не заходите?- простодушно спросила она: ей это далось без труда, потому что она была незлобива.
   -Работы много.- Кузьма Андреич огляделся по сторонам и напыжился пуще прежнего.- Один свой предмет веду.
   -Литературу?- осведомилась она, словно успела забыть это.
   -Словесность,- педантически поправил он.- Мать культуры российской...-и перешел затем в атаку:- Знаете, какой из нее вывод главный?
   -Нет,- искренне призналась она.- Я же вам говорила - я не сильна в беллетристике.
   Он воспользовался этим и сказал назидательно:
   -Что счастье одного не может строиться на несчастье другого.
   -Правда?..- Она по достоинству оценила свежесть этой преамбулы.- А почему у вас в мужском роде все, Кузьма Андреич? Одного, другого?
   Он почуял подвох, но не понял, в чем он заключается, и преподал ей урок грамматики:
   -Русский язык пользуется мужским родом для определения понятий.
   -Такое правило есть? А я думала, вы кого-то отдельно в виду имеете...
   Он снова мало что понял, но почувствовал, что его побили на его же поле, и счел за лучшее раскланяться - тем более что приличия были соблюдены и на случайных зрителей их встреча должна была произвести благоприятное впечатление и опровергнуть слухи о раздорах, будто бы начавшихся в стане петровской интеллигенции. Он сказал еще что-то - неуместное и высокопарное и пошел прочь той самой походкой враскорячку, которая так не нравилась Ивану Герасимычу: загребая ногами и вышагивая как на параде...