Бронин Семен

Каменная баба


   Cемен Бронин
   Каменная баба
   Роман
   Эта книга о врачах в провинции. Она грустна и грубовата - это реалистический роман, которых теперь почти не пишут. Поскольку есть еще люди, которых интересует реальная жизнь, она имеет шанс быть замеченной. Относительно возможностей ее приобретения следует связаться с автором. Е-mail bronin(a)rol.ru
   * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
   Иван Александрович
   1
   После окончания мединститута Ирину Сергеевну распределили в Петровское, в районный центр области, расположенной за Уралом. Городок тянулся вдоль реки, состоял из двух- и одноэтажных строений и был когда-то казачьей станицей, охранявшей рубежи отечества. Об этом ей поведал местный учитель Кузьма Андреич, который преподавал в здешней школе литературу и родной язык, но не чурался и краеведческих изысканий. Он явился к ней в первый день ее пребывания здесь, едва она устроилась в отведенном ей жилище: будто ждал с минуты на минуту ее появления - и предложил свои услуги в качестве экскурсовода. Они пошли вдоль реки, которая, по его словам, была незаурядна: узкая, но глубокая и после дождей бурная; улицы и переулки ручьями сбегали к ней, съезжая с крутых склонов и оставляя позади себя дома: большей частью деревянные, реже - каменные, беленые. Картина была и вправду живописная, но имела скорее исторический интерес, чем настоящий; со времени основания городища главная его дорога, питающая пуповина, переместилась на сушу: над обрывистым речным берегом шла прямая, не слишком широкая, но асфальтированная улица, шоссе, соединявшее райцентр с областью - оно и было осью здешнего вращения; на нее были нанизаны важнейшие районные учреждения и, в их числе, больница, в которой ей предстояло два года работать. Кузьма Андреич к ней не пошел, сказал, что Ирина Сергеевна успеет на нее наглядеться, но к школе своей привел, считая ее, видимо, одной из первых здешних достопримечательностей.
   -Учим здесь обормотов наших,- сказал он, окидывая хозяйственным, рачительным взглядом скромное зданьице из красного кирпича.- Вдалбливаем в них азы литературы, матери культуры российской...
   Изъяснялся он витиевато, относился к себе часто во множественном числе и поглядывал на Ирину Сергеевну испытующе и даже с придиркой: как преподаватель на отвечающего у доски и не блещущего знаниями студента чтобы не сказать школьника.
   -Занимаются хоть?- посочувствовала ему Ирина Сергеевна.- Уроки учат?
   -Попробовали бы не учить...Что остается потом - другой вопрос. Но это уж не от нас зависит... У нас тут вообще жизнь простая. Работа да пьянка - с культурными развлечениями туго. Интеллигенция - врачи да учителя: обычная наша российская комбинация. Мало - да и те, что есть, не общаются между собой: бирюками живем, в гости друг к другу не ходим. Одно время чаще встречались: когда Михал Ефимыч был. Вот общительный человек был: эпидемиолог - жаль, в Хабаровск уехал. С вашим главным врачом не поладил. Вы его не знали? Михал Ефимыча, я имею в виду?
   -Как я могла его знать? Я два года назад институт кончила.
   -Правда?- словно удивился он, хотя потом признался, что все выведал о ней заранее: и то, откуда она, и сколько ей лет, и надолго ли сюда прибыла.-Смотритесь-то вы старше... Но это уже общая наша беда, российская...
   Ирина Сергеевна тут слегка обиделась - не за себя, а за родное отечество, но смолчала и не подала виду. Он же распространился далее:
   -Будете с Иваном Александрычем работать... Хороший врач, этого от него не отымешь - в этом все сходятся... Но по женской части грешит - должен предупредить вас сразу: болтают об этом... От этого здесь не убережешься...-и поглядел искоса.
   Она не поняла.
   -От женщин?
   -От сплетен. Нечем больше интересоваться. Ни библиотек, ни театров. Кинотеатр есть: все на той же площади, но я вам ходить туда не советую.
   -Хулиганят?
   -Почему? Кто вас тронет?.. Не принято просто...- и прибавил, против всякой уже логики:- Телевизоры же есть почти у каждого...
   Они шли посреди улицы и со стороны представляли собой, наверно, не совсем обычную и довольно неуклюжую пару. Ирина Сергеевна в первый раз шла по этому пути, которому предстояло стать ее торной дорогой в недалеком будущем, и испытывала неловкость новизны, свойственную всем людям вообще, а ей в особенности; Кузьма Андреич же, хоть и исходил здесь все, по его словам, вдоль и поперек, тоже отчего-то робел, волновался и потому важничал, что сказывалось у него в осанке, в походке и во всем его облике: он ступал чересчур основательно, притаптывал землю, обращал к Ирине Сергеевне сосредоточенное лицо и словно не чувствовал под собой опоры. Она и сама это видела и получила тому подтверждение, когда, обернувшись, поймала на себе косой и насмешливый взгляд, которым их препроводила некая особа, сидевшая на лавочке перед калиткой и отмечавшая вокруг себя все незаурядное и из ряда вон выходящее. Что до наружности Кузьмы Андреича, то это был рослый, большеголовый тридцатилетний юноша, в летней рубашке навыпуск, с всклокоченной шевелюрой и баками, торчавшими в стороны; глядел он настоящим учителем: назидательно, недоверчиво и иной раз исподлобья. Насчет бакенбардов она могла ошибиться, приняв пучки давно не стриженных волос на висках за эти специально взращиваемые и лелеемые мужчинами украшения: она была несведуща в мужских прическах - но он сам их так назвал и дал понять, почему не хочет с ними расставаться:
   -Я в институте по Успенскому работу писал,- многозначительно сказал он: будто приоткрывал завесу над сокровенным.- Хорошая, между прочим, работа была - одна из лучших на потоке: я потом, здесь уже, месяц в областную библиотеку ездил, дописывал.
   -Напечатали?
   -Да нет, лежит где-то. Не по Сеньке шапка. Будем других учить: авось, дадим стране нового Чернышевского... Вы-то как к ним относитесь? К Добролюбову с Писаревым?
   Она представила себе лица из школьного учебника, сравнила их с Кузьмой Андреичем, нашла определенное портретное сходство, но на большее у нее не хватило эрудиции.
   -Не знаю. Литература у меня всегда хромала... Я бы у вас, Кузьма Андреич, из двоек не вылезала!..
   Это было произнесено ею искренне и почти сгоряча: как если бы она сказала вдруг, что Кузьма Андреич не герой ее романа, и он так, кажется, ее и понял, но не обиделся, а сказал не то с досадой, не то с непонятным ей облегчением:
   -Это плохо. На литературе у нас до сих пор все держалось и держится. Другого же нет ничего... На чем мы с вами остановились?
   Она решила подразнить его:
   -Про главного врача говорили. Что он женщинами увлекается.
   -И это успел доложить?- искренне подосадовал он на себя.- Разболтался, как старуха на завалинке... Оно и так и не так. Не больше, чем другие. Заметная фигура просто. Мы ж на виду здесь. Потому как все наперечет. Но это я уже говорил вам, кажется... Давайте я вам лучше настоящую редкость покажу. Все, что было пока,- это так, для галочки и знакомства.
   -В Петровском?
   -За его пределами. В степь надо идти.
   -Вы ж говорите, оно на пять километров растянулось?
   -Это в длину, вдоль речки. А вбок - шаг ступи и кончилось...- и решительно свернул с дороги на узкую тропу, протянувшуюся между домами и ведшую в никуда, по мнению местных жителей: две случайные свидетельницы этого необдуманного рывка в сторону усмотрели в нем нечто невиданное и отнеслись к нему с очевидным изумлением. ( Жизнь здесь, как выяснилось потом, была вся рассчитана и расписана до мелочей: обычные маршруты пешеходов - и те не подлежали изменению без явной на то необходимости. Уже то, что они шли среди улицы, нарушало негласные законы уличного движения: середина, как известно, оставляется пьяным, чтоб не сваливались на обочину.) Кузьма Андреич на что был занят собой и беседой с нею - и то заметил вызванное ими смятение умов и живое неодобрение:
   -Подумали, наверно, бог знает что. К этой бабе только я один и хожу. Никому в голову не придет, что можно камням поклоняться. Я своим оглоедам толкую: опишите ее, статью с вами сообразим, тиснем в областной газете: у меня там знакомый есть, в культурном отделе - обо всем уже договорились, да никого сподвигнуть не могу, им эта статья нужна, как мне трактор: заставить - и то не удается. Русский человек такой - не захочет, так ему родной отец не прикажет: обязательно просаботирует, просачкует да проленится. Отвращение у него к белому листу бумаги. Да и к заполненному тоже... Вы, надеюсь, не такая?
   -Да нет. Люблю письма писать. А еще больше - получать их.
   -Оно и видно. Я учеников за версту чую... Наверно, и стиль свой есть?..- Но на этот вопрос она отвечать не стала: не то поленилась, как его ученики, не то решила, что они все же не на уроке.- Один нашелся,- припомнил он.- Лешка Семкин. Взял где-то описание памятника танкисту и списал все, до запятой единой. Хотел, говорит, приятное вам сделать...
   Каменная баба была видна издали. Во вросшем в траву продолговатом, поставленном на попа валуне не сразу можно было угадать изваяние первобытной женщины: древнее изображение и тесалось когда-то в самом общем и бесформенном виде, и с течением времени окончательно выветрилось, стерлось, сгладилось и погрубело. Лишь в верхней части угадывалось подобие черт лица, а в средней - двух параллельных или чуть раскосых грудей, свисавших до земли: если это и была женщина, то вышедшая в степь роженица, мать-одиночка, но никак не искусительница, не искательница приключений.
   Ирина Сергеевна поежилась.
   -Похожа на снежную бабу,- сказала она вслух, подавляя в себе неуютное чувство.- С тех пор, наверно, и лепят.
   -Верно,- согласился учитель и мысленно поставил ей пятерку за сообразительность.- У вас исторический подход. Это самое трудное. Темное дело - история. Кто тут раньше жил? Амазонки, может быть? Завоевали их - и с тех пор баб не только лепим, но и воюем с ними?.. Россию не понять без этого. Слишком уж разрывает нас на части.
   -Вы и это опубликовать хотели?
   -Да нет уж, куда нам, с грязной рожей да в калашный ряд? Пофантазировать бы да помечтать на досуге...
   Странная это была экскурсия. Было около пяти-шести часов пополудни; солнце садилось, освещая выгоревшую за лето (шел август) степь покойным, нежарким, миролюбивым пламенем; в стороне осталось вытянутое как по веревке Петровское, которое отсюда было видно на большом его протяжении: так, надо иногда отойти в сторону, чтобы разглядеть отрезок жизни; рядом стояла каменная баба: безликая и безгласная участница истории, а в шаге от нее учитель, который тоже метил в ее пророки и свидетели.
   -Как она вам?- спросил он.- Впечатляет?
   -Впечатляет, конечно... Когда сама такая...
   -А мы все такие... Пошли?..
   И разделив с ней тяжесть этого сомнительного комплимента и сказав его таким тоном, будто в простой фразе воплощалась одному ему ведомая и ясная истина, Кузьма Андреич, хоть и перешел с ней на "ты", но утратил, кажется, интерес к ее персоне, притих, призадумался, озаботился чем-то и стал глядеть на сторону: мимо Ирины Сергеевны и мимо самого Петровского. Они вернулись к главной улице: присмиревшие и чуть-чуть понурые - как два любовника после свидания, не удавшегося по вине оплошавшего ухажера...
   Возле ее нового дома, прощаясь, он снова оживился, решил подсластить пилюлю, нарисовал радужные перспективы:
   -Завтра приступаете к работе? Я думаю, все хорошо будет: вы и сами не промах и помогут при случае... Вы ведь нашенская... Надо будет собраться, возобновить прежние традиции. Тут есть несколько человек, с кем можно посидеть вечерок, почесать языки. Зачинщика нет, кто б провернуть все мог, но и это поправимо. Надо самим подумать: как сорганизоваться... Не надоел я вам за вечер?
   -Что вы, Кузьма Андреич? Наоборот, жду продолжений...
   Он почувствовал в ее словах подвох (который если и был в них, то попал туда совершенно случайно, без умысла с ее стороны), наградил ее последним недоверчивым взглядом, расшаркался на облысевшей траве возле калитки и молча удалился. Она не вполне поняла его, но не стала ломать голову, поднялась на крыльцо. Ее новая хозяйка Татьяна, угадывая мимолетное недоумение на ее лице, отнеслась к Кузьме Андреичу с фамильярностью и даже насмешкой:
   -Выгуливал вас? Любит пыль в глаза пустить. А сам с завучем своим живет, не может никак расстаться.
   -Каким завучем?- не поняла она.
   -Обыкновенным. Математику у них преподает. Ей сорок пять, наверно, а ему и тридцати не исполнилось.
   -И все знают?
   -А как не знать, когда живет он у нее. Как вы вот у меня будете. Сейчас ему трепку задаст - за то, что гулять с вами вышел.
   -Отговорится как-нибудь.
   -Это как сказать. Женщина она суровая. Как все преподаватели... А так-то он парень ничего! Плечистенький!..- и, сменив гнев на милость, засмеялась, обнажая золотую коронку, шик местных модниц.
   Ей самой было тридцать с хвостиком, она жила вдвоем с сыном Колей и сдавала полдома райздравотделу. Пять лет назад от нее уехал на заработки и не вернулся бродяга-муж; он не подавал признаков жизни, но она не теряла природной жизнерадостности и верила, что проживет безбедно до его возвращения, если кому-то будет угодно, чтоб он вернулся, а если нет, то и без него, на полном саможизнеобеспечении...
   2
   Главный врач, с медицинской фамилией Пирогов, на утренней пятиминутке представил ее врачам, предложил всем ее любить и жаловать, сам, потупив глаза, обещал делать то же самое и, покончив наскоро с церемонией знакомства, перешел к другим делам, менее для него приятным, но более его занимавшим. Держался он с ней вполне официально и даже - с долей безразличия, хотя накануне, знакомясь с ней в аэропорту, приложил немало усилий, чтобы завязать с ней если не дружеские, то хотя бы приятельские отношения. Ирина Сергеевна не расстроилась из-за этой нечаянной опалы: не потому, что знала, что к настроению начальства надо относиться как к независящему от нас погодному феномену (до таких степеней мудрости и созерцательности она еще не доросла), а потому, что, по положительному характеру своему, не была подвержена ненужной грусти и разочарованию. Впрочем, эта перемена в отношении к ней произошла еще в аэропорту, и Ирина Сергеевна ее подметила, потому что и прежде знала за собой свойство охлаждать пыл своих воздыхателей: даже тогда, когда не слишком хотела этого.
   -О тебя бьешься как рыба об лед!- пожаловался ей как-то один из них, не в меру настойчивый и предприимчивый.
   -Может, ты мне просто не нравишься?- резонно возразила она ему.
   -Разве можно так говорить?!- еще больше обиделся он.- И все равно даже если так? Надо же приличия соблюдать! Раз тебе внимание оказывают? В чем-то навстречу идти - кокетничать, что ли?.. Да и не в этом дело.
   -А в чем?
   -Какая-то ты неповоротливая!- уже совсем по-женски отомстил он.- Тебя не объедешь, не обойдешь. Как глыба неподъемная!...- "Как каменная баба",-подсказала бы она сейчас. Так оно и было, хотя мужчины в общем и целом ей нравились...
   Иван Александрович в аэропорту был само оживление и обаяние, умерявшееся одним его возрастом: ему было лет пятьдесят, а это придает степенности самым озорным и игривым нашим чувствам.
   -Просил кого-нибудь помиловиднее прислать, чтобы скрасить эту унылую жизнь, но такого и ожидать не мог!..- отирая пот с круглой и лысой, как тыква, головы, произнес он заранее приготовленную или не раз испробованную им фразу и в знак восхищения выразительно смолк и картинно развел руками. Взгляд его, пока он это говорил, успел между тем обежать ее всю с головы до ног и испытать разом и объявленное им чувство и легкое и утаиваемое им разочарование. Ирина Сергеевна была из разряда крупных женщин, звездный час которых приходится на раннюю молодость: в 16-17 лет они своей цветущей полнотой и свежестью приводят в восторг и останавливают на себе внимание всех мужчин без исключения, но тогда Ирина Сергеевна о мужчинах не думала, а была только робко влюблена в одного из своих преподавателей. Она, видно, зря так поступала (или не поступала), потому что в последующем, когда другие, прежде нескладные и худосочные, начали круглеть и наливаться соком, она стала матереть, шириться в кости, набирать в весе, грузнеть и ступать по земле все тяжелее и основательнее. К двадцати семи годам, которые ей недавно стукнули (она не сразу поступила в институт), она была на вид, несмотря на нерасплесканность своих чувств, не девушка на выданье, а едва ли не матрона и мать семейства: нельзя сказать, чтоб никому не нужная, но, что называется, на любителя. Дело было не в полноте (она за ней следила), а в телосложении, которое не обманешь: даже если сгонишь с себя последнее, не расстанешься с природными габаритами...
   -Не побоялись сюда ехать?- спросил он, переводя глаза с ее белесого, чуть помятого от долгого перелета лица на руки, пухлые, покрытые золотистым, выцветшим от загара пушком и сохранявшие последнее очарование юности.
   -Нет... С руками что-нибудь не так?
   -Почему? Смотрю, у вас руки педиатра,- вывернулся он.- Дети в них, как в люльке, должны качаться.
   -Качаются уже. Я два года как работаю.
   -Это много,- покорно согласился он.- И мне проще: учить меньше придется...
   Они сидели в кафе аэропорта, глядевшее окнами на взлетную полосу, и что-то ели: она, потерявшись от новых впечатлений, плохо чувствовала вкус блюд и даже не вполне ясно представляла себе, во что тычет вилкой. (Он, между тем, пригласил ее и оплатил счет: потом только, узнав его поближе, она задним числом по достоинству оценила тогдашний его порыв и готовность к жертвам.)
   -А чего я должна бояться?- спросила она: потому что не любила неясностей. Глаза их в эту минуту впервые нашли друг друга: до того глядели друг на друга по очереди.
   Он помешкал.
   -Говорят, развлечений нет, неудобства?
   -Это не страшно,- успокоила она его и, помолчав, добавила: - Я деревенская.
   Тут-то их пути и разошлись в разные стороны.
   -Это хорошо,- одобрил он, но в эту минуту, кажется, окончательно от нее отступился.- А я про себя не могу этого сказать. Городской до мозга костей и никак к селу не привыкну. Хотя живу здесь пятнадцать лет... Тогда совсем просто...- и поглядел с сожалением на недоеденные биточки, затем на часы на запястье.- Я боялся, закапризничаете. Мы вам квартиру в простой избе нашли. С удобствами снаружи. Рубленая, правда, изба, теплая... Если приживетесь, в больничном доме квартиру дадим: у нас там одно жилье используется не по назначению...
   По дороге в Петровское, ведя машину, он рассказывал ей, что хочет возвести новый корпус: больница, надежно некогда построенная, не отвечала более требованиям времени; для этого приходилось часто ездить в область, но дело двигалось плохо: сначала не включали новостройку в план, потом забыли выделить стройматериалы, и так далее. Рассказ его по мере приближения к районному центру делался все скупее и прерывистее, а потом и совсем иссяк: он только называл проезжаемые селения, которые именовались по своим основателям или первым жителям: Васильевка, Семеновка, Трофимовка. В Петровское они въехали молча, но нельзя сказать, что общение их на этом прекратилось вовсе: разговор как бы продолжался, но в немом, безмолвном исполнении - так что, когда они вышли из машины, между ними была большая степень взаимопонимания, чем когда в нее садились. Он решил, видно, оставить ее в покое, и она ничего не имела против: когда попадаешь в новый коллектив и знакомишься с людьми, нет ничего лучше, как если начальство оставит тебя на время одну, обделит тебя и гневом своим и заботою.
   3
   Ходить за врачами не было нужды: они сами ее искали, она была нарасхват в первую неделю. Приезд нового доктора в небольшой городок - событие выдающееся: коллеги спешат засвидетельствовать новичку почтение, круто замешанное на любопытстве. Ее, учитывая отсутствие второго педиатра, проводящего с мужем отпуск на Черном море, поставили одновременно и в детское отделение, где было пятнадцать коек, и на прием в поликлинику: последняя располагалась в деревянном флигеле сразу при входе на больничную территорию. Больница была из кирпича темно-вишневого цвета: той же добротной купеческой кладки, что и школа Кузьмы Андреича, и, видно, построена одним благотворителем; широченные, в метр, стены были здесь и там одинаково украшены наличниками и карнизиками, бегущими мелкой строкой по узорчатому фасаду: таков был когда-то облик и стиль здешних присутственных мест и казенных учреждений.
   В противоположность коллегам народ к ней валом не повалил: она приняла за весь первый день двух мамаш с детьми, да и те не вполне ей доверяли: одна так и не дала распеленать свое сокровище, так что Ирина Сергеевна как бы ограничилась заочной консультацией. Иван Герасимыч, самый старый и известный в Петровском врач-хирург, воспользовался ее вынужденным простоем и зазвал к себе. Хирургу, в его годы, было неловко идти к ней на поклон, на ее территорию, любопытен же он был сверх всякого молодого. Когда она вошла в его кабинет, он перевязывал чумазого парня в рабочей телогрейке, поранившего себе руку.
   -Посмотри на него!- сразу переходя с ней на "ты", проворчал он.- Руку где-то ободрал. Тракторист, видишь ли... Садись, если приема нет. Поначалу так и будешь без дела сидеть. Это пока они в тебе разберутся, а до того лучше к фельдшеру какому-нибудь сходят - чтоб залечил их примочками... Где тебя так?- обратился он к потерпевшему, сдвигая очки на нос: чтоб видней было.
   -За конбайн зачепился,- лихо отвечал тот.
   -Как это - за комбайн зацепился?
   -А у него сбоку хобот есть, откуда зерно сыпется - об него.
   -Да как же ты до него достать мог?.. Пьяный, небось?!.- Хирург принюхался и вознегодовал: - Ну конечно! Я ж тебя знаю: ты все у питейного заведения торчишь, как мимо ни пройдешь!
   Это была заведомая ложь, и тракторист так к ней и отнесся:
   -Да я приехал только что.
   -Все равно торчишь! Не можете глотки свои насытить!.. Стой, не дергайся! Пьяные рожи - смотреть на вас тошно...- и начал зашивать его рану меткими, по-старчески экономными движениями.
   -Вы б присели,- посоветовал ему молодой человек, сильно перетрусивший при виде стальных игл и ниток.
   -Присели! Без твоих советов обойдемся! За трактором своим смотри! Нас ни во что не ставишь, так хоть бы приезжей докторши постыдился. Смотрит, наверно, на тебя и думает: и надо было мне сюда, в такую даль, ехать? Будто своей пьяни не хватало. Тебя ж в клетку надо сажать и за деньги показывать: глядите, пьяный за руль сел! Или что там у вас?
   -Рычаги.
   -Вот! И на комбайн, видите ли, наехал. А ему что? Государственное, спишут.
   -Да я не пьяный совсем.
   -Молчи уж!- Хирург прекратил шить, волком уставился на него и, кажется, всерьез озлился:- Что ж я, глухой, слепой и нюха еще лишился?!. - и стал торопясь, крупными стежками дошивать рану: словно забыл на время об Ирине Сергеевне.
   -Больно!- не выдержал пациент.- Обезболивать, между прочим, надо!
   -Обойдешься. Новокаину на всех не напасешься... Дома посидишь два дня,-довольно безразлично прибавил он, закончив свою работу.
   -Нельзя: уборка на носу.- Тракторист уже повеселел и натягивал на себя, с помощью Ирины Сергеевны, замасленную телогрейку.- Починили, значит? Премного благодарен - за мной, как говорится, не заржавеет!
   -Пол-литру мне еще принеси - я тебе этой пол-литрой башку и прошибу. Под суд пойду, а себе в таком удовольствии не откажу... Иди домой, говорят. У тебя кровотечение было, можешь шлепнуться где-нибудь или на фонарь наехать... О его лампу угораздиться... Откуда ты такой?
   -Говорю ж, приезжий. На уборку пригласили.
   -Оно и видно, что приезжий: наши так себя не ведут. И на комбайны не наезжают. Вас тут - пруд пруди: не городишка, а проходной двор стал - рожи чужие надоели!.. Давай чай пить,- сказал хирург Ирине Сергеевне, когда тракторист вышел.- Нет никого и не предвидится. Правду он сказал: уборка на носу, не до поликлиники нашей. Возьми чайник на подоконнике. И заварка там, с сахаром... Нехорошо в хирургическом кабинете чай пить?
   -Не знаю, Иван Герасимыч. У санитарных врачей спросить надо.
   -Спрошу при случае... Ты чем недовольна?
   -Правда новокаина нет? Почему не обезболиваете?
   -Вот ты о чем. Этого прохвоста пожалела? Докторша детская... Да нет, есть новокаин, конечно. Боль небольшая: не полостная операция - потерпит. Заживает, говорят, лучше... Здесь будем пить,- принял окончательное решение он, хотя и испытывал, в связи с этим, зазрения совести.- В общую кают-компанию идти не хочется. Видеть все те же физиономии.
   -Сказали только что: новые рожи надоели, теперь - старые?- поддела она его, потому что с первой минуты знакомства почувствовала себя с ним легко и свободно.
   Он опешил, затем нашелся:
   -Так на рожи всегда тошно смотреть, новые они или старые... Ты, я вижу, язва хорошая?
   -На свой счет просто приняла. Когда про приезжих сказали.
   -Сравнила!.. Или ты меня разыгрываешь, старика? Та еще штучка!..- Это он произнес с полнейшей убедительностью и хорошо разыгранным комизмом: он, как все хорошие хирурги, был природным актером.- Ты зачем вообще сюда приехала?
   -Детей лечить.
   -Дома нельзя было?
   -А чем здесь плохо? Мне пока нравится.
   -И сколько времени ты здесь?
   -Два дня,- не тушуясь, отвечала она.
   -Большой срок.
   -Для меня достаточный. Я своих мнений обычно не меняю.
   -Да?.. Это серьезное заявление,- прислушавшись к чему-то, по достоинству оценил он.- А вообще-то здесь - так себе.
   -Вы же работаете?
   -Я уже не работаю, а небо копчу. Вроде мойдодыра этого...- Он имел в виду высокий мраморный рукомойник с овальным большим чистым зеркалом в верхней части и ведром, скрытым в нижней, пузатой - он сохранился здесь с незапамятных времен и был как бы экспонатом его прижизненного музея: в кабинете кроме него имелась еще и водопроводная раковина.- Похож?