Страница:
Хуже, если мы на команду уничтожения напоремся. Хуже, но самолюбие потешу перед смертью. Если специалистов по нашу долю послали, значит, где-то мы в важной точке оказались. Доставили, так сказать, неприятность врагу. Честно послужили отечеству, чтоб его…
Случайно, конечно, но кто об этом знает?
И самый худший вариант развития событий – это полное безразличие к нам со стороны воюющих сторон. Своих и чужих.
Своих… Каких «своих»? Кто мне «свои»? Интересно…
Маршал Нкелеле мне свой? Или его первая шлюха? «Затмевающая Луну и Солнце Повелительница Ветра»?
Боги, даже передергивает при воспоминании об этой тупорылой француженке… На приеме я был удостоен сомнительной чести быть ее третьей ступенью в момент схождения царицы с трона. Повезло… Если бы не обострение на фронте, я не стал бы боевым генералом, а издох, достигнув высшей почести при дворе Нкелеле – Второй Ступени. Поскольку, согласно изумительным законам дворца, – удостоившиеся высочайшей чести быть первой и второй ступенью при схождении царицы с трона уничтожаются, дабы не познали они наслаждения выше в этом мире.
Причем сам Нкелеле мужик вполне нормальный… Если не считать кое-каких странностей.
Что-то зашебуршало в темноте. Я переключил КОРы на ночное видение.
Отлично!
Рядовой Чиконе, сгибаясь под непомерной тяжестью своего собственного взбунтовавшегося желудка, старается отойти подальше к кустам. Идиот.
– Стоять! – кричу я шепотом.
Он не слышит. Ползет, как заведенный, в сторону чахлого кустарника. Скрюченный кусок недоразумения. Я догнал его на полпути к заветным кустам:
– Куда ты прешь, дурень? Паучьих шакалов кормить?! Скотина, всех подставишь. Сам в дерьме и других замажешь! – Кричать не хочу. И так все это «мясо» скоро подохнет в окружающем нас саксауле, так пусть хотя бы выспятся перед смертью.
– Не могу… – тихо воет Чиконе, уцепившись за меня. – Не могу… Не могу… Совсем замучила, подлость, пусть пауки, пусть шакалы… Не могу я, мой генерал… Не могу…
Это ж надо, у него мозги скоро через зад выпадут, а субординацию помнит. «Мой генерал»…
– Немогу…ыыыы… – И что-то лепечет на итальянском. Надо парня в себя приводить.
– Чиконе… Чиконе…
– Не могу… ууу…
– Рядовой Чиконе! Встать!!!
Лепет и бессвязное мычание мигом прерываются. Таки вымуштровал я их, мерзавцев! Что бы там этот недоносок сержант ни говорил.
– Рядовой Чиконе, штаны снять! Сесть!
Боги, до чего дошло? Я, боевой генерал, отец-основатель крутой черной группировки, держу какого-то засранца-итальяшку «за грудки», чтобы тот не брякнулся от бессилия в собственные экскременты…
А еще говорят, есть спутники-шпионы, фотографии могут сделать любой четкости… И даже ночью… Чертова Африка!
– Терпи, Чиконе, терпи… Будешь еще… внукам рассказывать… Зараза… Твою мать…
Чиконе молчит. Сопит, делает свое дело и молчит. Совсем обессилел, мне приходится его держать изо всех сил.
Тяжелый… Вот уроню его прямо в его же…
– Мой генерал?..
– Что? – Боги, тупее ситуацию не придумать. Ночной диалог в саванне… Поэзия, мать ее…
– Я все… – шепчет Чиконе.
– Отлично. – Я встаю, дергаю на себя итальяшку, – Рядовой Чиконе, встать… Привести себя в порядок и спать. Завтра трудный день.
Я ухожу в темноту, слыша, как сзади неудачливый белый человек шуршит ремешками. И что-то еще. Какой-то звук вплетается в позвякивание пряжек.
Я обернулся и увидел, что рядовой Чиконе вытирает слезы…
Вот ведь… Я помедлил:
– Тебя звать как?
– Чиконе…
– Нет, я имя спрашиваю.
– Джузеппе. Мой генерал…
– Не реви, Джузеппе. Слезы – это вода… – И, чувствуя себя полным идиотом, я добавил: – Спокойной ночи, Чиконе.
Я снова упал на песок возле своего Абе, когда заметил, что тот не спит. Сторож…
– Все видел?
– Нет.
Врет мерзавец. И на том спасибо.
– Спать, Абе. И придумайте на завтрак что-нибудь для рядового Чиконе. От диареи.
– Будет исполнено, мой генерал.
– Спать… – Я отключил ночное видение и, оставшись в темноте, слышал, как снова укладывается мой денщик.
У меня же сна не было ни в одном глазу.
Как и куда я выведу отряд завтра, когда связи ни с кем нет? Да и сама попытка выхода на связь с кем бы то ни было равнозначна подписанию смертного приговора, потому что на место, где будет перехвачен сигнал, сразу направятся ракеты. И разбираться никто не будет. Не зря же в каждом отряде есть несколько специальных киборгов, которые занимаются проблемой коммуникации. И больше ничем, потому что на другое просто не хватит их нервной энергии.
Своих киборгов я потерял вместе с развел группой. И заблудился. В Африке. В цветущей странными, неживыми, после воплощения в жизнь очередного Великого Плана, деревьями саванне. Когда-то давно это была никому на хрен не нужная пустыня…
А, плевать, поведу завтра своих на запад, как шел до этого. Один черт, шансов куда-нибудь попасть немного.
В темноте беспокойно завозился Абе. И внезапно я испытал необъяснимый прилив нежности к этому парню. Одному из немногих, кто остался верен мне после ослабления позиций «Независимых черных» в Москве. Ослабления? Нет, я неправильно выразился.
Хотя бы с собой я могу быть честен?
После краха власти в группировке «Независимые черные». После того как нас вытеснили почти со всех позиций и зон влияния. После того как мы оказались не в состоянии контролировать даже Белое море… После того как в клане произошел раскол, а я был вынужден бежать из России…
И был прав! Трижды прав!
Потому что те, кто выбрал путь сопротивления, перестали существовать. Да, они красиво и эффектно говорили о том, что нельзя сдавать позиции без боя, что черные способны удержать власть в своих руках, что… Много красивых и хороших слов. И будь я поглупее и помоложе, я так же плюнул бы под ноги такому, как я. Как сделала это вся «Новая Черная Стая».
Только я уже не молод и далеко не глуп… Кажется.
Я хотел сохранить клан. А клан плюнул мне под ноги. Так кто теперь для меня «свои», а кто «чужие»?
В темноте снова завозились.
Я настроил ночное зрение и вгляделся. Тишина… Все спят. Только паучьи шакалы таращатся из кустов. Мерзкие твари, ничего не скажешь.
Дерьмовая ночка, терпеть не могу самокопания… Противная и бесполезная штука. Не люблю.
– Кто ж его любит? – спросила темнота слева от меня.
Я резко повернулся и увидел, как блики костра озаряют голого человека в набедренной повязке. Эбеново-черная кожа атласно отсвечивает…
В костре зло потрескивают сырые ветки. Подсвеченный алым дым поднимается в ночное небо…
Стоп! Какой костер?!
Какой костер, чертова Африка?! Не было никакого костра…
Я попытался вскочить, но ноги стали ватными.
В сущности, какая разница? Ракеты уже на полпути. Не заметить такой источник света в саванне, пусть освоенной, может только слепой. И никто ни в одном из штабов разбираться не будет, кто там, свои или чужие костры жгут. Бабахнут ракетами, и делу конец.
Мы все мертвецы.
Мысль о том, что торопиться уже некуда, наполнила меня спокойствием.
– Правильно. Не дергайся, – произнес черный человек и подбросил в костер еще ветку. – Тебе разве не нравится огонь? Когда-то ты был от него без ума…
– Я долго лечился. – Во рту у меня пересохло. Не осталось на этом свете тех людей, кто помнил бы о моем кошмаре детства. Пиромания. Я сказал уверенно: – И вылечился.
– Брось. – Черный человек смел мою уверенность, как ребенок сметает кучку песка ладошкой. – Нельзя вылечиться от любви. Смотри, как он мерцает… Это зрелище для избранных.
Он говорил с наслаждением, пробуя каждое слово вкусовыми окончаниями языка. Ему нравился этот процесс – обкатывать языком каждый звук, выпускать в ночь слова, полные великого значения.
Человек пошевелил угли, они вспыхнули, и я увидел его глаза. Черные глаза ночи…
– Ты кто? – Горло как наждак. Я почти знаю ответ, помню памятью моего народа.
– Легба. Старый Легба. Великий Легба. Толмач Легба. Разве ты не помнишь меня? Разве ты не слышишь? – И он посмотрел на меня своими непроницаемыми глазами.
– Нет… – ответил я.
И вдруг отовсюду, как волны, как слабое дуновение ветра… Голоса. Звуки. Шепот воздуха. Бормотание земли. Песнь огня. Речитатив воды…
Дрожание струны? Комариный звон? Нет… Мир вокруг наполнен звуками, говорит на непонятном древнем языке.
Я ощутил себя маленьким мальчиком, дрожащим от одного вида огня. Сладкая дрожь, поднимающаяся откуда-то снизу… Каждый изгиб пламени порождает во мне стон, каждая вспышка – судорогу. Я люблю огонь… Такой жаркий, такой настоящий… Я иду к нему. Иду через всю свою жизнь.
Раздался сухой щелчок пальцев, и я увидел себя отразившимся в необъятных зрачках темного неба.
Тихий, как шелест, смех затих вдалеке.
Надо мной небо. Ночь.
– Мой генерал… – Чей-то шепот во тьме.
Я вздрогнул. Повернул голову направо.
Оказалось, это Абе сидит рядом в напряженной позе.
– Мой генерал, с вами все в порядке? Я сел, растирая лицо обеими руками:
– Да, Аб, все нормально. Я заснул… Который час?
Я ничего тебе больше не скажу, Аб.
Я видел бога. Я знаю, что все мы умрем.
Я ехал в открытом бронетранспортере. Рядом на дырчатом железном сиденье подскакивал Войт и что-то бормотал себе под нос. Федор сидел сзади, в грузовом отсеке, на каком-то тряпье. Он был изрядно пьян еще со вчерашней ночи, но я на это смотрел сквозь пальцы.
На коленях я держал маленький юаровский автомат «пигмей», который выиграл в покер у страшенного испанца в «Обезьяне». У испанца истек контракт, и он ожидал подходящую компанию для возвращения домой, коротая время за картами и выпивкой. Когда игра подходила к концу, он навалился мне на плечо и, дыша в лицо жуткой химией, пробормотал:
– Вали отсюда, писатель! Вали скорее. Ты думаешь, у них тут их черножопые маршалы командуют? Э-э… – Он погрозил мне пальцем. – Мы тут все пешки! Пешки! Шестерки! Двойки! Потому оставь надежду всяк сюда входящий!
– Стой, стой, – сказал я на испанском. – Что за история?
– У-у-у! Это совсем плохое дело. Так что бери мой автомат и вали отсюда, вали, писатель! Вали скорее!
С этими словами он рухнул под стол и больше оттуда не появлялся.
Сейчас «пигмей» лежал у меня на коленях, и я был рад этому приобретению. Таскать тяжелую автоматическую винтовку не хотелось, а пистолет – это все-таки пистолет. Кстати, точно такой же был у клерка во время перестрелки в банке. С этой перестрелки все, собственно, и началось…
Над головой с истерическим криком пронеслась какая-то яркая птица. Сидевший на противоположной скамье негр что-то сказал своим соседям, те расхохотались. Их ехало с нами девятеро, все чернокожие, жизнерадостные, беспрерывно жующие легкий наркотик кустарного производства под названием «бамба». Один дремал, положив голову на приклад тяжелого пулемета ХМГ – их в большом количестве продавали в Африку американцы со своих старых армейских складов.
До передовой было достаточно далеко, и нам в Шапуту предлагали проделать этот путь на вертолете. Большой пятнистый Ми-37 китайской сборки улетал прямо с крыши пресс-центра, но я отказался, а за мной, помявшись, отказался и Войт. Хотелось прокатиться. Сорок минут на трясущейся тарахтелке или несколько часов по джунглям – есть разница?
Для меня – огромная.
В джунглях, скажу я вам, я чувствую себя на порядок лучше, чем в Новой Москве.
Здесь, во многих километрах от передовой, подстерегает гораздо меньше опасностей, нежели на улицах большого города, тем более такого нелепого и непредсказуемого, как Новая Москва. Леопард, бегемот, крокодил, любая змея ведут себя осторожно, и их поведение можно предугадать.
А как предугадать поведение человека с микрочипами в мозгу?
Как предугадать поведение наркомана, объевшегося Д-8 или «спринтера»?
Как предугадать возможность разборки между двумя молодежными группировками?
– Эй, приятель! – окликнул я того, что комментировал полет птицы. – Слушай, а в тылу часто нападают?
– А как же! – с готовностью ответил тот, сверкая зубами. – Спецотряды коммандос. Три дня тому назад комендантскую роту так расчихвостили! Там, правда, были в основном немцы да арабы из Джибути и Омана, а из них вояки известно какие.
– А из кого хорошие? – полюбопытствовал я.
– Китайцы, русские, арабы из Ирака, курды, – стал перечислять пехотинец.
– Кубинцы, мексиканцы, – добавил его товарищ, тощий и длинный, с большой золотой цепью на шее.
– Насчет мексиканцев я бы поспорил, – возразил мой собеседник. – Хараре из-за них только и сдали.
– Хараре все равно бы сдали, – буркнул тот. – Зато когда нас прижали у Нгулы, только мексиканский батальон и пробился. Я им по гроб жизни благодарен.
– Ну и будь благодарен, а я при своем мнении останусь. Так вот, журналист, – продолжил он, обращаясь ко мне, – тут все вояки в принципе неплохие. Вот только зачем мы все это делаем? Теоретически эту войну нельзя назвать ни освободительной, ни захватнической ни с одной стороны… Я раньше был преподавателем истории в университете, я знаю, о чем говорю. Идет позиционная возня: сдали город – взяли город, наступили – отступили. Шахматы. Даже не шахматы, в шахматах фигуры исчезают с доски безвозвратно, а здесь – возвращаются в подлатанном и освеженном виде. Разбили корпус или дивизию – тут же появляются наемники и чехарда продолжается. В самых удобных местах, при самом идеальном стечении обстоятельств ни разу не было серьезных прорывов. В прошлом августе мы имели все шансы потерять столицу, и что же? Нкелеле свернул наступление. Вот вы журналист, вы можете это объяснить?
– Отсутствие резервов, боязнь оторваться от частей снабжения, ремонтных баз… – предположил я. – В конце концов, усталость…
– Полноте, – махнул рукой негр. – Мапуту лежит перед вами, 13-й и 40-й армейские корпуса бегут без оглядки, бросают технику. Но Нкелеле развернулся и отправился восвояси, чтобы опять продолжать позиционные бои. Еще одна интересная деталь: за всю историю боевых действий ни разу не было мирных переговоров на высшем уровне. Нет, капитаны и даже полковники иногда высылали парламентеров и обсуждали всякие мелочи: забрать раненых, сдать стратегически не важную деревню… А маршалам это не нужно. Маршалы играют в шахматы.
Негр вздохнул и сунул в рот новую порцию «бамбы» из полиэтиленового пакетика. Я подождал, что он еще скажет, но собеседник иссяк и даже, кажется, задремал, срубленный наркотиком. Тогда я достал из рюкзака захваченную из России книжицу Киплинга и углубился в чтение.
Место расположения штаба 2-го армейского корпуса появилось из джунглей неожиданно. Вначале послышалось утробное урчание моторов, потом показалась островерхая бамбуковая башенка с неизменным пулеметчиком, а затем и зеленые штабные шатры. Грузовик сопровождения покатил дальше, а наш бронетранспортер описал изящную дугу на утрамбованной глине плаца и остановился возле шестиколесной ракетной установки.
Я спрыгнул с машины. Войт, потягиваясь, последовал за мной, а Федор, так и не оклемавшийся после вчерашнего, вяло потащил пожитки.
Первое, что бросилось мне в глаза, – большой рукописный плакат на одном из шатров. Крупные русские буквы ярко-зеленого цвета гласили:
– И где тут гориллы? – спросил он. – Последнюю гориллу вывезли на Мадагаскар семь лет назад, я читал в газетах. И акулы… Бред какой-то. Акулы в океане. А отсюда до океана очень далеко.
– Вы скучный прагматик, Войт, – сказал я.
Деловитый сержант – они, кажется, составляли основную часть мозамбикской армии, ибо кишели повсюду – велел нам идти к помначштаба подполковнику Сплинеру. Тот оказался симпатичным мулатом со щегольскими усиками.
– Журналисты? – не слишком одобрительно спросил он, потягивая мутноватый сок из стакана и разглядывая наши документы. – Ищете сенсаций?
– Работаем, – поправил я.
– Из России? – Он несколько переменился. – У нас много ваших парней. Ладно, работайте. Найдите себе место в палатке, где свободно, и живите… Насчет еды не беспокойтесь, насчет выпивки – тоже. Все вопросы – к капитану Нуйоме, найдете его в штабе.
Возле штабной палатки на щите был укреплен большой портрет маршала Ауи. Благообразного вида негр, убеленный сединами, не слишком-то и черный, европеоидные черты… На груди, как водится, ряды орденов. Тем не менее человек с виду вполне цивилизованный, с покойным королем Махендрой не сравнить…
Под щитом стоял часовой в парадных белых ремнях и с надраенным карабином. Тут же висел мозамбикский флаг, а рядом – чуть пониже – флаги союзников: Кении, Танзании, Сейшел, Мадагаскара, Малави и Ботсваны. Из них по-настоящему воевали только Кения, Танзания, Малави и Ботсвана. На Мадагаскаре, который бог оградил водой, устроили даже заповедник, чтобы сохранить погибающие в мясорубке войны виды животных. Я слышал, что японцы вложили в это мероприятие очень солидные деньги. Хотя японцев это не оправдывает: они сейчас везде вкладывают очень солидные деньги, взять ту же войну… Весь флот адмирала Кеньяты-Джуниора сошел с японских стапелей. Флот тот, правда, почти что не воюет, потому что в джунгли крейсер не затащищь, но сам факт показателен.
Поймав за портупею очередного сержанта и вручив ему денежку, я устроил наше трио в просторной и пустой палатке, только что установленной. Двухъярусные кровати, походные столики и стулья, даже переносное стерео в углу. Хорошо живут при штабе! Капитан Нуйома, которому вверили наши бренные тела, отсутствовал, но сержант пообещал, что сообщит ему о нашем появлении.
Пока мы с Войтом обосновывались на новом месте, Федор сновал по штабному городку и собирал новости. Вернувшись и благоухая местным просяным пивом, которое военные скупали и экспроприировали у гражданского населения, он доложил:
– Наступления пока не ожидается, до передовой восемь километров, жрать дадут через три часа, вечером выдадут сухой паек.
– Вольно, – велел я. – Пиво нормальное?
– Бурда, – скривился Федор. – Чисто для ознакомления. Как наша бражка.
– Не пил ни разу, – сознался я.
– Да я сам случайно попробовал… Местные-то все трескают, они народ привычный.
– Смотрите, паук, – сказал Войт, с ужасом указывая в угол. Там сидела волосатая тварь.
Федор тут же выскочил из палатки и поймал рядового-негра.
– Ерунда, господин, – сказал рядовой, без опаски хватая паука за длинную суставчатую лапу. – Хорошая еда. Я возьму?
Мы милостиво разрешили ему забрать мерзкое создание, после чего Войт глубокомысленно заметил:
– Было бы неплохо узнать, что тут готовят.
– «Солдат удачи» писал, что малавийцы частенько едят человечину, – сказал я, опускаясь на стул. – Думаю, армия Мозамбика тоже может стрескать пару убиенных врагов.
– Враки это все, – покачал головой Войт. – Это Фергюсон писал, я его знаю. Он и был-то в Найроби, до фронта не доехал… Подцепил какую-то заразу от девки в отеле… Никого тут не едят, скорее всего.
– Значит, мы будем первыми, – заключил я.
Три часа мы бродили вокруг палатки. Вернее, бродил я: Войт возился с камерами, а Федор, как и положено хорошему солдату, спал в тени на надувном матрасике.
Насколько я представлял себе карту военных действий, сейчас мы находились на территории бывшей Замбии или нынешней Малави. Скорее первое. Двум странам – Зимбабве и Замбии – не повезло, потому что они выступили в роли поля боя для двух противоборствующих группировок. За Хараре, столицу Зимбабве, в свое время шли кровопролитные бои. Защищали город верные режиму тогдашнего президента Ионы войска, которым ничего не оставалось – они оказались между двух огней. Замбия отделалась несколько легче – ее попросту разделили пополам, введя военное управление на аннексированных территориях, но потом начались бомбардировки и государства не стало. Медные рудники превратились в лунные пейзажи, антропологический музей в Ливингстоне с трудом успели вывезти какие-то восторженные идиоты из ЮНЕСКО, потеряв более десятка человек, а на Луанду кто-то из воюющих – до сих пор неизвестно, кто именно это был, – сбросил под шумок бактериологическую бомбу с вирусом гриппа Кафуэ. Население частично вымерло, частично разбежалось, и сейчас в эту местность вообще никто не совался. Эпидемии по странному стечению обстоятельств не случилось, чего медики до сих пор объяснить не могут. Прививки от гриппа Кафуэ нам, кстати, сделали. Это было очень больно.
По ветвям акаций скакали мелкие птички. Неподалеку довольно мелодично распевал голый до пояса чернокожий солдат, обхаживая артиллерийское орудие. Я призвал на помощь свои оружейные познания – вроде бы старая британская L-118.
Африка собрала по миру все старье, которое пылилось на армейских складах. БМП и БТР конца прошлого века из Словакии, Польши, ЮАР, США и Египта; британские легкие танки «Скорпион», украинские Т-54, Т-55, Т-62 и Т-72, румынские «Грады», вертолеты AS-350B и AS-532 из Франции, SA-316B из Нидерландов, штурмовики А-37 из США, F-5 из Канады, МВ-326 из ЮАР, МиГ-21 из Израиля, американские транспортники С-130В… Покупались, конечно, и новые, и сверхновые образцы, но в основном воевали на антиквариате. И у той и у другой стороны имелось и тактическое ядерное оружие, но в его наличии никто признаваться не хотел.
Мимо трусцой пробежало отделение коммандос в маскировочной форме, с КОРами, рацией дальней связи, с автоматами на толстых потных шеях. Скорее всего, киберы. Хотя процент киберов в войсках не так уж высок, была на этот счет публикация в «МК». Среди самих африканцев их и так не очень уж много, а киберов-наемников берут в основном в спецчасти либо в техобслуживание.
– Пора есть, – сказал Федор, не открывая глаз.
– Пора так пора, – согласился я.
Он проводил нас в столовую, расположившуюся под навесом в окружении цветущих низкорослых кустиков. За длинными столами сидели солдаты и офицеры без особого разделения на касты. Среди них я заметил несколько русских, которые встретили наше появление довольно индифферентно. Ничего удивительного – земляков в Африке собралось достаточно, чтобы не радоваться каждой русской морде.
Обед оказался обильным и вкусным: бобовый суп, бифштекс с картофелем и овощами, сок. Спиртного за столом никто не пил, очевидно, этим занимались в свободное от обеда время.
Отобедав, мы с Войтом пошли искать капитана Нуйому. Он вышел нам навстречу из палатки: лет тридцати пяти, с длинными волосами, заплетенными в жесткие косички, ниспадающие из-под форменного берета, с маленькой маузеровской кобурой на ремне. Выслушав наши приветствия, он сухо кивнул и жестом пригласил войти в палатку. Там оказалось уютно: была даже книжная полочка с рядами томиков на португальском и английском. Среди авторов я заметил Лумумбу, Нето, Душ Сантуша. На стене висел прикрепленный скрепками стереопортрет незнакомого мне старенького седого негра в очках.
– Прошу вас сесть, – чинно сказал капитан.
Мы разместились на складных стульчиках, а он тем временем извлек из-под койки бутылку виски «Торонто Клаб» и пластиковые стаканчики.
– За встречу, – предложил он, с треском скручивая пробку.
Мы с Войтом переглянулись.
Второй тост последовал сразу за первым. Только-только мы проглотили содержимое стаканчиков, как Нуйома налил снова и провозгласил:
– За победу! Пусть старый бабуин Нкелеле умоется кровью и грязью!
Выпили и за это. Закуски не было. Капитан скомкал стаканчик, бросил его в угол и спросил, сверкнув белками:
– Зачем вы приехали?
– Писать о войне, – сказал Войт.
– А что о ней писать? Вам в Европе всегда было интересно смотреть, как дерутся недочеловеки? Мы для вас всего лишь гладиаторы, не так ли? Я знаю, что у вас там работают тотализаторы: возьмет Нкелеле Булавайо к будущей пятнице или же нет? Какими будут официальные потери при штурме Зомбы? Делайте ставки, белые господа!
– Бог с вами, капитан, – отмахнулся Войт. – Я лично этого никогда не одобрял.
– И все-таки мы гладиаторы, – пробормотал капитан, не слушая, и я стал подозревать, что Нуйома немного не в себе. – В Древнем Риме мы сражались на аренах. Сегодня арена – весь юг Африки, вся ее добрая половина… На севере устраивать арену опасно – ракеты все-таки не мечи и не копья, могут залететь и туда, куда не положено…
– Африканский философ, поэт и политик, член Французской академии, первый президент Республики Сенегал Леопольд Сенгор, – с гордостью сказал капитан.
Случайно, конечно, но кто об этом знает?
И самый худший вариант развития событий – это полное безразличие к нам со стороны воюющих сторон. Своих и чужих.
Своих… Каких «своих»? Кто мне «свои»? Интересно…
Маршал Нкелеле мне свой? Или его первая шлюха? «Затмевающая Луну и Солнце Повелительница Ветра»?
Боги, даже передергивает при воспоминании об этой тупорылой француженке… На приеме я был удостоен сомнительной чести быть ее третьей ступенью в момент схождения царицы с трона. Повезло… Если бы не обострение на фронте, я не стал бы боевым генералом, а издох, достигнув высшей почести при дворе Нкелеле – Второй Ступени. Поскольку, согласно изумительным законам дворца, – удостоившиеся высочайшей чести быть первой и второй ступенью при схождении царицы с трона уничтожаются, дабы не познали они наслаждения выше в этом мире.
Причем сам Нкелеле мужик вполне нормальный… Если не считать кое-каких странностей.
Что-то зашебуршало в темноте. Я переключил КОРы на ночное видение.
Отлично!
Рядовой Чиконе, сгибаясь под непомерной тяжестью своего собственного взбунтовавшегося желудка, старается отойти подальше к кустам. Идиот.
– Стоять! – кричу я шепотом.
Он не слышит. Ползет, как заведенный, в сторону чахлого кустарника. Скрюченный кусок недоразумения. Я догнал его на полпути к заветным кустам:
– Куда ты прешь, дурень? Паучьих шакалов кормить?! Скотина, всех подставишь. Сам в дерьме и других замажешь! – Кричать не хочу. И так все это «мясо» скоро подохнет в окружающем нас саксауле, так пусть хотя бы выспятся перед смертью.
– Не могу… – тихо воет Чиконе, уцепившись за меня. – Не могу… Не могу… Совсем замучила, подлость, пусть пауки, пусть шакалы… Не могу я, мой генерал… Не могу…
Это ж надо, у него мозги скоро через зад выпадут, а субординацию помнит. «Мой генерал»…
– Немогу…ыыыы… – И что-то лепечет на итальянском. Надо парня в себя приводить.
– Чиконе… Чиконе…
– Не могу… ууу…
– Рядовой Чиконе! Встать!!!
Лепет и бессвязное мычание мигом прерываются. Таки вымуштровал я их, мерзавцев! Что бы там этот недоносок сержант ни говорил.
– Рядовой Чиконе, штаны снять! Сесть!
Боги, до чего дошло? Я, боевой генерал, отец-основатель крутой черной группировки, держу какого-то засранца-итальяшку «за грудки», чтобы тот не брякнулся от бессилия в собственные экскременты…
А еще говорят, есть спутники-шпионы, фотографии могут сделать любой четкости… И даже ночью… Чертова Африка!
– Терпи, Чиконе, терпи… Будешь еще… внукам рассказывать… Зараза… Твою мать…
Чиконе молчит. Сопит, делает свое дело и молчит. Совсем обессилел, мне приходится его держать изо всех сил.
Тяжелый… Вот уроню его прямо в его же…
– Мой генерал?..
– Что? – Боги, тупее ситуацию не придумать. Ночной диалог в саванне… Поэзия, мать ее…
– Я все… – шепчет Чиконе.
– Отлично. – Я встаю, дергаю на себя итальяшку, – Рядовой Чиконе, встать… Привести себя в порядок и спать. Завтра трудный день.
Я ухожу в темноту, слыша, как сзади неудачливый белый человек шуршит ремешками. И что-то еще. Какой-то звук вплетается в позвякивание пряжек.
Я обернулся и увидел, что рядовой Чиконе вытирает слезы…
Вот ведь… Я помедлил:
– Тебя звать как?
– Чиконе…
– Нет, я имя спрашиваю.
– Джузеппе. Мой генерал…
– Не реви, Джузеппе. Слезы – это вода… – И, чувствуя себя полным идиотом, я добавил: – Спокойной ночи, Чиконе.
Я снова упал на песок возле своего Абе, когда заметил, что тот не спит. Сторож…
– Все видел?
– Нет.
Врет мерзавец. И на том спасибо.
– Спать, Абе. И придумайте на завтрак что-нибудь для рядового Чиконе. От диареи.
– Будет исполнено, мой генерал.
– Спать… – Я отключил ночное видение и, оставшись в темноте, слышал, как снова укладывается мой денщик.
У меня же сна не было ни в одном глазу.
Как и куда я выведу отряд завтра, когда связи ни с кем нет? Да и сама попытка выхода на связь с кем бы то ни было равнозначна подписанию смертного приговора, потому что на место, где будет перехвачен сигнал, сразу направятся ракеты. И разбираться никто не будет. Не зря же в каждом отряде есть несколько специальных киборгов, которые занимаются проблемой коммуникации. И больше ничем, потому что на другое просто не хватит их нервной энергии.
Своих киборгов я потерял вместе с развел группой. И заблудился. В Африке. В цветущей странными, неживыми, после воплощения в жизнь очередного Великого Плана, деревьями саванне. Когда-то давно это была никому на хрен не нужная пустыня…
А, плевать, поведу завтра своих на запад, как шел до этого. Один черт, шансов куда-нибудь попасть немного.
В темноте беспокойно завозился Абе. И внезапно я испытал необъяснимый прилив нежности к этому парню. Одному из немногих, кто остался верен мне после ослабления позиций «Независимых черных» в Москве. Ослабления? Нет, я неправильно выразился.
Хотя бы с собой я могу быть честен?
После краха власти в группировке «Независимые черные». После того как нас вытеснили почти со всех позиций и зон влияния. После того как мы оказались не в состоянии контролировать даже Белое море… После того как в клане произошел раскол, а я был вынужден бежать из России…
И был прав! Трижды прав!
Потому что те, кто выбрал путь сопротивления, перестали существовать. Да, они красиво и эффектно говорили о том, что нельзя сдавать позиции без боя, что черные способны удержать власть в своих руках, что… Много красивых и хороших слов. И будь я поглупее и помоложе, я так же плюнул бы под ноги такому, как я. Как сделала это вся «Новая Черная Стая».
Только я уже не молод и далеко не глуп… Кажется.
Я хотел сохранить клан. А клан плюнул мне под ноги. Так кто теперь для меня «свои», а кто «чужие»?
В темноте снова завозились.
Я настроил ночное зрение и вгляделся. Тишина… Все спят. Только паучьи шакалы таращатся из кустов. Мерзкие твари, ничего не скажешь.
Дерьмовая ночка, терпеть не могу самокопания… Противная и бесполезная штука. Не люблю.
– Кто ж его любит? – спросила темнота слева от меня.
Я резко повернулся и увидел, как блики костра озаряют голого человека в набедренной повязке. Эбеново-черная кожа атласно отсвечивает…
В костре зло потрескивают сырые ветки. Подсвеченный алым дым поднимается в ночное небо…
Стоп! Какой костер?!
Какой костер, чертова Африка?! Не было никакого костра…
Я попытался вскочить, но ноги стали ватными.
В сущности, какая разница? Ракеты уже на полпути. Не заметить такой источник света в саванне, пусть освоенной, может только слепой. И никто ни в одном из штабов разбираться не будет, кто там, свои или чужие костры жгут. Бабахнут ракетами, и делу конец.
Мы все мертвецы.
Мысль о том, что торопиться уже некуда, наполнила меня спокойствием.
– Правильно. Не дергайся, – произнес черный человек и подбросил в костер еще ветку. – Тебе разве не нравится огонь? Когда-то ты был от него без ума…
– Я долго лечился. – Во рту у меня пересохло. Не осталось на этом свете тех людей, кто помнил бы о моем кошмаре детства. Пиромания. Я сказал уверенно: – И вылечился.
– Брось. – Черный человек смел мою уверенность, как ребенок сметает кучку песка ладошкой. – Нельзя вылечиться от любви. Смотри, как он мерцает… Это зрелище для избранных.
Он говорил с наслаждением, пробуя каждое слово вкусовыми окончаниями языка. Ему нравился этот процесс – обкатывать языком каждый звук, выпускать в ночь слова, полные великого значения.
Человек пошевелил угли, они вспыхнули, и я увидел его глаза. Черные глаза ночи…
– Ты кто? – Горло как наждак. Я почти знаю ответ, помню памятью моего народа.
– Легба. Старый Легба. Великий Легба. Толмач Легба. Разве ты не помнишь меня? Разве ты не слышишь? – И он посмотрел на меня своими непроницаемыми глазами.
– Нет… – ответил я.
И вдруг отовсюду, как волны, как слабое дуновение ветра… Голоса. Звуки. Шепот воздуха. Бормотание земли. Песнь огня. Речитатив воды…
Дрожание струны? Комариный звон? Нет… Мир вокруг наполнен звуками, говорит на непонятном древнем языке.
Я ощутил себя маленьким мальчиком, дрожащим от одного вида огня. Сладкая дрожь, поднимающаяся откуда-то снизу… Каждый изгиб пламени порождает во мне стон, каждая вспышка – судорогу. Я люблю огонь… Такой жаркий, такой настоящий… Я иду к нему. Иду через всю свою жизнь.
Раздался сухой щелчок пальцев, и я увидел себя отразившимся в необъятных зрачках темного неба.
Тихий, как шелест, смех затих вдалеке.
Надо мной небо. Ночь.
– Мой генерал… – Чей-то шепот во тьме.
Я вздрогнул. Повернул голову направо.
Оказалось, это Абе сидит рядом в напряженной позе.
– Мой генерал, с вами все в порядке? Я сел, растирая лицо обеими руками:
– Да, Аб, все нормально. Я заснул… Который час?
Я ничего тебе больше не скажу, Аб.
Я видел бога. Я знаю, что все мы умрем.
5. КОНСТАНТИН ТАМАНСКИЙ
Специальный военный корреспондент
Большой тяжелый грузовик шел впереди. Из-под тента кузова на меня таращилось несколько черных физиономий и пара белых. Все курили, притом, как я чуял по долетающему запаху, отнюдь не простые сигареты.Я ехал в открытом бронетранспортере. Рядом на дырчатом железном сиденье подскакивал Войт и что-то бормотал себе под нос. Федор сидел сзади, в грузовом отсеке, на каком-то тряпье. Он был изрядно пьян еще со вчерашней ночи, но я на это смотрел сквозь пальцы.
На коленях я держал маленький юаровский автомат «пигмей», который выиграл в покер у страшенного испанца в «Обезьяне». У испанца истек контракт, и он ожидал подходящую компанию для возвращения домой, коротая время за картами и выпивкой. Когда игра подходила к концу, он навалился мне на плечо и, дыша в лицо жуткой химией, пробормотал:
– Вали отсюда, писатель! Вали скорее. Ты думаешь, у них тут их черножопые маршалы командуют? Э-э… – Он погрозил мне пальцем. – Мы тут все пешки! Пешки! Шестерки! Двойки! Потому оставь надежду всяк сюда входящий!
– Стой, стой, – сказал я на испанском. – Что за история?
– У-у-у! Это совсем плохое дело. Так что бери мой автомат и вали отсюда, вали, писатель! Вали скорее!
С этими словами он рухнул под стол и больше оттуда не появлялся.
Сейчас «пигмей» лежал у меня на коленях, и я был рад этому приобретению. Таскать тяжелую автоматическую винтовку не хотелось, а пистолет – это все-таки пистолет. Кстати, точно такой же был у клерка во время перестрелки в банке. С этой перестрелки все, собственно, и началось…
Над головой с истерическим криком пронеслась какая-то яркая птица. Сидевший на противоположной скамье негр что-то сказал своим соседям, те расхохотались. Их ехало с нами девятеро, все чернокожие, жизнерадостные, беспрерывно жующие легкий наркотик кустарного производства под названием «бамба». Один дремал, положив голову на приклад тяжелого пулемета ХМГ – их в большом количестве продавали в Африку американцы со своих старых армейских складов.
До передовой было достаточно далеко, и нам в Шапуту предлагали проделать этот путь на вертолете. Большой пятнистый Ми-37 китайской сборки улетал прямо с крыши пресс-центра, но я отказался, а за мной, помявшись, отказался и Войт. Хотелось прокатиться. Сорок минут на трясущейся тарахтелке или несколько часов по джунглям – есть разница?
Для меня – огромная.
В джунглях, скажу я вам, я чувствую себя на порядок лучше, чем в Новой Москве.
Здесь, во многих километрах от передовой, подстерегает гораздо меньше опасностей, нежели на улицах большого города, тем более такого нелепого и непредсказуемого, как Новая Москва. Леопард, бегемот, крокодил, любая змея ведут себя осторожно, и их поведение можно предугадать.
А как предугадать поведение человека с микрочипами в мозгу?
Как предугадать поведение наркомана, объевшегося Д-8 или «спринтера»?
Как предугадать возможность разборки между двумя молодежными группировками?
– Эй, приятель! – окликнул я того, что комментировал полет птицы. – Слушай, а в тылу часто нападают?
– А как же! – с готовностью ответил тот, сверкая зубами. – Спецотряды коммандос. Три дня тому назад комендантскую роту так расчихвостили! Там, правда, были в основном немцы да арабы из Джибути и Омана, а из них вояки известно какие.
– А из кого хорошие? – полюбопытствовал я.
– Китайцы, русские, арабы из Ирака, курды, – стал перечислять пехотинец.
– Кубинцы, мексиканцы, – добавил его товарищ, тощий и длинный, с большой золотой цепью на шее.
– Насчет мексиканцев я бы поспорил, – возразил мой собеседник. – Хараре из-за них только и сдали.
– Хараре все равно бы сдали, – буркнул тот. – Зато когда нас прижали у Нгулы, только мексиканский батальон и пробился. Я им по гроб жизни благодарен.
– Ну и будь благодарен, а я при своем мнении останусь. Так вот, журналист, – продолжил он, обращаясь ко мне, – тут все вояки в принципе неплохие. Вот только зачем мы все это делаем? Теоретически эту войну нельзя назвать ни освободительной, ни захватнической ни с одной стороны… Я раньше был преподавателем истории в университете, я знаю, о чем говорю. Идет позиционная возня: сдали город – взяли город, наступили – отступили. Шахматы. Даже не шахматы, в шахматах фигуры исчезают с доски безвозвратно, а здесь – возвращаются в подлатанном и освеженном виде. Разбили корпус или дивизию – тут же появляются наемники и чехарда продолжается. В самых удобных местах, при самом идеальном стечении обстоятельств ни разу не было серьезных прорывов. В прошлом августе мы имели все шансы потерять столицу, и что же? Нкелеле свернул наступление. Вот вы журналист, вы можете это объяснить?
– Отсутствие резервов, боязнь оторваться от частей снабжения, ремонтных баз… – предположил я. – В конце концов, усталость…
– Полноте, – махнул рукой негр. – Мапуту лежит перед вами, 13-й и 40-й армейские корпуса бегут без оглядки, бросают технику. Но Нкелеле развернулся и отправился восвояси, чтобы опять продолжать позиционные бои. Еще одна интересная деталь: за всю историю боевых действий ни разу не было мирных переговоров на высшем уровне. Нет, капитаны и даже полковники иногда высылали парламентеров и обсуждали всякие мелочи: забрать раненых, сдать стратегически не важную деревню… А маршалам это не нужно. Маршалы играют в шахматы.
Негр вздохнул и сунул в рот новую порцию «бамбы» из полиэтиленового пакетика. Я подождал, что он еще скажет, но собеседник иссяк и даже, кажется, задремал, срубленный наркотиком. Тогда я достал из рюкзака захваченную из России книжицу Киплинга и углубился в чтение.
Место расположения штаба 2-го армейского корпуса появилось из джунглей неожиданно. Вначале послышалось утробное урчание моторов, потом показалась островерхая бамбуковая башенка с неизменным пулеметчиком, а затем и зеленые штабные шатры. Грузовик сопровождения покатил дальше, а наш бронетранспортер описал изящную дугу на утрамбованной глине плаца и остановился возле шестиколесной ракетной установки.
Я спрыгнул с машины. Войт, потягиваясь, последовал за мной, а Федор, так и не оклемавшийся после вчерашнего, вяло потащил пожитки.
Первое, что бросилось мне в глаза, – большой рукописный плакат на одном из шатров. Крупные русские буквы ярко-зеленого цвета гласили:
Стишок показался знакомым, но с таким же успехом мог быть и творением местных умельцев из числа русских наемников. Я хохотнул. Хихикнул и Федор, а Войт попросил перевести. Я перевел, тот ничего не понял.
«Маленькие дети!
Ни за что на свете
Не ходите в Африку,
В Африку гулять!
В Африке акулы,
В Африке гориллы,
В Африке большие
Злые крокодилы!»
– И где тут гориллы? – спросил он. – Последнюю гориллу вывезли на Мадагаскар семь лет назад, я читал в газетах. И акулы… Бред какой-то. Акулы в океане. А отсюда до океана очень далеко.
– Вы скучный прагматик, Войт, – сказал я.
Деловитый сержант – они, кажется, составляли основную часть мозамбикской армии, ибо кишели повсюду – велел нам идти к помначштаба подполковнику Сплинеру. Тот оказался симпатичным мулатом со щегольскими усиками.
– Журналисты? – не слишком одобрительно спросил он, потягивая мутноватый сок из стакана и разглядывая наши документы. – Ищете сенсаций?
– Работаем, – поправил я.
– Из России? – Он несколько переменился. – У нас много ваших парней. Ладно, работайте. Найдите себе место в палатке, где свободно, и живите… Насчет еды не беспокойтесь, насчет выпивки – тоже. Все вопросы – к капитану Нуйоме, найдете его в штабе.
Возле штабной палатки на щите был укреплен большой портрет маршала Ауи. Благообразного вида негр, убеленный сединами, не слишком-то и черный, европеоидные черты… На груди, как водится, ряды орденов. Тем не менее человек с виду вполне цивилизованный, с покойным королем Махендрой не сравнить…
Под щитом стоял часовой в парадных белых ремнях и с надраенным карабином. Тут же висел мозамбикский флаг, а рядом – чуть пониже – флаги союзников: Кении, Танзании, Сейшел, Мадагаскара, Малави и Ботсваны. Из них по-настоящему воевали только Кения, Танзания, Малави и Ботсвана. На Мадагаскаре, который бог оградил водой, устроили даже заповедник, чтобы сохранить погибающие в мясорубке войны виды животных. Я слышал, что японцы вложили в это мероприятие очень солидные деньги. Хотя японцев это не оправдывает: они сейчас везде вкладывают очень солидные деньги, взять ту же войну… Весь флот адмирала Кеньяты-Джуниора сошел с японских стапелей. Флот тот, правда, почти что не воюет, потому что в джунгли крейсер не затащищь, но сам факт показателен.
Поймав за портупею очередного сержанта и вручив ему денежку, я устроил наше трио в просторной и пустой палатке, только что установленной. Двухъярусные кровати, походные столики и стулья, даже переносное стерео в углу. Хорошо живут при штабе! Капитан Нуйома, которому вверили наши бренные тела, отсутствовал, но сержант пообещал, что сообщит ему о нашем появлении.
Пока мы с Войтом обосновывались на новом месте, Федор сновал по штабному городку и собирал новости. Вернувшись и благоухая местным просяным пивом, которое военные скупали и экспроприировали у гражданского населения, он доложил:
– Наступления пока не ожидается, до передовой восемь километров, жрать дадут через три часа, вечером выдадут сухой паек.
– Вольно, – велел я. – Пиво нормальное?
– Бурда, – скривился Федор. – Чисто для ознакомления. Как наша бражка.
– Не пил ни разу, – сознался я.
– Да я сам случайно попробовал… Местные-то все трескают, они народ привычный.
– Смотрите, паук, – сказал Войт, с ужасом указывая в угол. Там сидела волосатая тварь.
Федор тут же выскочил из палатки и поймал рядового-негра.
– Ерунда, господин, – сказал рядовой, без опаски хватая паука за длинную суставчатую лапу. – Хорошая еда. Я возьму?
Мы милостиво разрешили ему забрать мерзкое создание, после чего Войт глубокомысленно заметил:
– Было бы неплохо узнать, что тут готовят.
– «Солдат удачи» писал, что малавийцы частенько едят человечину, – сказал я, опускаясь на стул. – Думаю, армия Мозамбика тоже может стрескать пару убиенных врагов.
– Враки это все, – покачал головой Войт. – Это Фергюсон писал, я его знаю. Он и был-то в Найроби, до фронта не доехал… Подцепил какую-то заразу от девки в отеле… Никого тут не едят, скорее всего.
– Значит, мы будем первыми, – заключил я.
Три часа мы бродили вокруг палатки. Вернее, бродил я: Войт возился с камерами, а Федор, как и положено хорошему солдату, спал в тени на надувном матрасике.
Насколько я представлял себе карту военных действий, сейчас мы находились на территории бывшей Замбии или нынешней Малави. Скорее первое. Двум странам – Зимбабве и Замбии – не повезло, потому что они выступили в роли поля боя для двух противоборствующих группировок. За Хараре, столицу Зимбабве, в свое время шли кровопролитные бои. Защищали город верные режиму тогдашнего президента Ионы войска, которым ничего не оставалось – они оказались между двух огней. Замбия отделалась несколько легче – ее попросту разделили пополам, введя военное управление на аннексированных территориях, но потом начались бомбардировки и государства не стало. Медные рудники превратились в лунные пейзажи, антропологический музей в Ливингстоне с трудом успели вывезти какие-то восторженные идиоты из ЮНЕСКО, потеряв более десятка человек, а на Луанду кто-то из воюющих – до сих пор неизвестно, кто именно это был, – сбросил под шумок бактериологическую бомбу с вирусом гриппа Кафуэ. Население частично вымерло, частично разбежалось, и сейчас в эту местность вообще никто не совался. Эпидемии по странному стечению обстоятельств не случилось, чего медики до сих пор объяснить не могут. Прививки от гриппа Кафуэ нам, кстати, сделали. Это было очень больно.
По ветвям акаций скакали мелкие птички. Неподалеку довольно мелодично распевал голый до пояса чернокожий солдат, обхаживая артиллерийское орудие. Я призвал на помощь свои оружейные познания – вроде бы старая британская L-118.
Африка собрала по миру все старье, которое пылилось на армейских складах. БМП и БТР конца прошлого века из Словакии, Польши, ЮАР, США и Египта; британские легкие танки «Скорпион», украинские Т-54, Т-55, Т-62 и Т-72, румынские «Грады», вертолеты AS-350B и AS-532 из Франции, SA-316B из Нидерландов, штурмовики А-37 из США, F-5 из Канады, МВ-326 из ЮАР, МиГ-21 из Израиля, американские транспортники С-130В… Покупались, конечно, и новые, и сверхновые образцы, но в основном воевали на антиквариате. И у той и у другой стороны имелось и тактическое ядерное оружие, но в его наличии никто признаваться не хотел.
Мимо трусцой пробежало отделение коммандос в маскировочной форме, с КОРами, рацией дальней связи, с автоматами на толстых потных шеях. Скорее всего, киберы. Хотя процент киберов в войсках не так уж высок, была на этот счет публикация в «МК». Среди самих африканцев их и так не очень уж много, а киберов-наемников берут в основном в спецчасти либо в техобслуживание.
– Пора есть, – сказал Федор, не открывая глаз.
– Пора так пора, – согласился я.
Он проводил нас в столовую, расположившуюся под навесом в окружении цветущих низкорослых кустиков. За длинными столами сидели солдаты и офицеры без особого разделения на касты. Среди них я заметил несколько русских, которые встретили наше появление довольно индифферентно. Ничего удивительного – земляков в Африке собралось достаточно, чтобы не радоваться каждой русской морде.
Обед оказался обильным и вкусным: бобовый суп, бифштекс с картофелем и овощами, сок. Спиртного за столом никто не пил, очевидно, этим занимались в свободное от обеда время.
Отобедав, мы с Войтом пошли искать капитана Нуйому. Он вышел нам навстречу из палатки: лет тридцати пяти, с длинными волосами, заплетенными в жесткие косички, ниспадающие из-под форменного берета, с маленькой маузеровской кобурой на ремне. Выслушав наши приветствия, он сухо кивнул и жестом пригласил войти в палатку. Там оказалось уютно: была даже книжная полочка с рядами томиков на португальском и английском. Среди авторов я заметил Лумумбу, Нето, Душ Сантуша. На стене висел прикрепленный скрепками стереопортрет незнакомого мне старенького седого негра в очках.
– Прошу вас сесть, – чинно сказал капитан.
Мы разместились на складных стульчиках, а он тем временем извлек из-под койки бутылку виски «Торонто Клаб» и пластиковые стаканчики.
– За встречу, – предложил он, с треском скручивая пробку.
Мы с Войтом переглянулись.
Второй тост последовал сразу за первым. Только-только мы проглотили содержимое стаканчиков, как Нуйома налил снова и провозгласил:
– За победу! Пусть старый бабуин Нкелеле умоется кровью и грязью!
Выпили и за это. Закуски не было. Капитан скомкал стаканчик, бросил его в угол и спросил, сверкнув белками:
– Зачем вы приехали?
– Писать о войне, – сказал Войт.
– А что о ней писать? Вам в Европе всегда было интересно смотреть, как дерутся недочеловеки? Мы для вас всего лишь гладиаторы, не так ли? Я знаю, что у вас там работают тотализаторы: возьмет Нкелеле Булавайо к будущей пятнице или же нет? Какими будут официальные потери при штурме Зомбы? Делайте ставки, белые господа!
– Бог с вами, капитан, – отмахнулся Войт. – Я лично этого никогда не одобрял.
– И все-таки мы гладиаторы, – пробормотал капитан, не слушая, и я стал подозревать, что Нуйома немного не в себе. – В Древнем Риме мы сражались на аренах. Сегодня арена – весь юг Африки, вся ее добрая половина… На севере устраивать арену опасно – ракеты все-таки не мечи и не копья, могут залететь и туда, куда не положено…
– Кто это написал? – спросил ошеломленный Войт. – Вы?
Пусть мы ответим:
«Здесь!» —
Когда нас позовет Возрождение мира.
Пусть мы станем дрожжами —
Без них не взойти белому тесту.
Ибо кто внесет оживляющий ритм
В этот мертвенный мир
Машин и орудий?..
– Африканский философ, поэт и политик, член Французской академии, первый президент Республики Сенегал Леопольд Сенгор, – с гордостью сказал капитан.