– Такая радость, Элий Цезарь! Теперь не надо просить деньги на учебу Понтия. Мы больше не будем твоими клиентами. Ну разве что явимся в Сатурналии благодарить за прежние милости, и ты пригласишь нас за стол возлечь рядом с собою, как это принято в праздник, когда все равны, нет ни господ, ни слуг. Всем весело, все рады…
   Из этой болтовни Порции Элий ничего не понял. Он оторвался от бумаг и взглянул на секретаршу с недоумением. Женщина так и сияла. Интересно, что привело ее в восторг? Насколько помнил Элий, он не подписывал чеки на ее имя за последние пять дней.
   – Сатурналии начнутся через три дня. Еще рано праздновать.
   Она рассмеялась:
   – Я же сказала: теперь мне не придется просить у тебя денег на учебу.
   – Ты получила наследство? Поздравляю.
   – Да нет же. Ты разве не слышал, Цезарь? Бенит победил на выборах. Элий нахмурился.
   – Я знаю о победе Бенита, – сказал он сухо. – Но при чем здесь твой сын?
   – Теперь обучение в риторской школе будет бесплатным. Здорово, да? Бенит обещал это и…
   Она замолчала на полуслове, увидев, как исказилось лицо Элия.
   – И ты голосовала за него, поверив его вранью?
   – Это не вранье! Бенит все разъяснил. Римляне вполне могут учиться бесплатно во всех учебных заведениях. Даже в Академиях.
   – Но я же плачу за обучение твоего сына!
   – Думаешь, приятно чувствовать себя обязанным? И в школе все знают о твоем патронате… Или ты не помнишь, чем кончилась поездка Понтия к морю? Но теперь унижениям конец. Моему сыну открыта дорога в Афинскую академию. Не только сынкам и дочуркам банкиров и префектов делать карьеру. И мне больше не придется просить и…
   – И потому такие, как ты, выбрали этого мерзавца! Порция замерла, пораженная. Не словами Цезаря, а тоном, брезгливым выражением лица. Он презирал ее и даже не пытался этого скрыть. Такого Элий никогда не позволял прежде.
   – Как ты можешь так говорить, Цезарь?
   – А как ты могла, служа мне, голосовать за Бенита?!
   Она спешно схватила лист бумаги, написала несколько слов и протянула бумагу Элию. Чернила еще блестели, не высохнув. Порция просила ее уволить.
   Она вся напряглась, ожидая ответа. Втайне надеялась, что Цезарь попросит остаться. Извинится… Но Элий не пожелал сделать шаг навстречу и поставил подпись в низу листа.
   Элий чувствовал, что поступает глубоко несправедливо, но не мог превозмочь себя.
   – Кажется, есть свободное место в императорской канцелярии. Я позвоню сейчас…
   – Не надо! – Теперь она не желала примирения. – Мой сын будет учиться бесплатно, я легко найду работу. Спасибо, что помог в трудную минуту, Цезарь.
   – Решение о бесплатной учебе еще не принято, – напомнил он.
   – Ты уплатил за моего мальчика до конца учебного года. Бенит поможет в остальном. – И вышла из таблина с гордо поднятой головой.
   Они проникли в клинику Нормы Галликан сквозь открытое окно на последнем этаже – четыре голубых призрака летели по просторному атрию, невидимые для людских глаз. Впрочем, в этот час в клинике никого не было. Лишь в одной комнате горел свет – это был таблин самой Нормы. Женщина сидела за столом, подперев голову левой рукой. Правая, вооруженная графитовым стилом, быстро выводила на бумаге математические значки. Легкое дуновение воздуха заставило Норму поднять голову. Но глаза ее не увидели призраков.
   Норма посмотрела на хронометр, вздохнула и закрыла тетрадь с записями.
   Поднялась. И вновь странное дуновение коснулось ее затылка.
   Она резко обернулась.
   – Кто здесь?
   Ей никто не ответил.
   – Отзовитесь, – потребовала она голосом обвинителя.
   – Питье… – раздался пришедший ниоткуда голос. – Дай нам напиться. Мы осуждены скитаться вечно в этом мире, не находя покоя. Мы пленники. Освободи нас.
   – Освободи, – взмолился другой голос.
   – Кто вы? – Норма напрасно вглядывалась в полумрак таблина, пытаясь разглядеть говоривших.
   – Лемуры. Мы не можем вновь воплотиться в человеческие тела. Для этого душа должна испить воды из Леты и измениться. Новому телу достанется новая душа. Но у тебя есть питье, действующее точно так же, как вода Леты. Изменяющее души питье. Благословенное питье. Волшебное питье.
   – Питье… – повторил другой голос, как показалось Норме – женский.
   Любой римлянин знает о лемурах хотя бы потому, что три дня в мае непременно совершает обряды во время Лемурий. Лемуров Норме Галликан всегда было жаль. Как жаль пленных, заключенных, изгнанников. Чем-то все они были ей сродни. Даже мерзавцу Триону она сочувствовала, даже изменнику Икелу хотела бы помочь. Икел тоже в плену – в плену своей гордости и своей ненависти. А что, если преступные духи, отведав радиоактивной жидкости, станут нежными и добрыми? Норма Галликан тут же поверила в возможность такой метаморфозы, как всегда верила в безграничность человеческого разума и человеческого благородства. Она сказала «да», и уже никто бы не сумел ее остановить.
   Норма принесла из лаборатории толстостенный металлический цилиндр. Налила в серебряную чашу светящуюся жидкость.
   – Благодарю… – долетел из ниоткуда голос. На мгновение Норме почудилось, что четыре голубоватых лица материализовались из воздуха и четыре рта жадно приникли к краям чаши, наполненной жидким изотопом.
   – Я схожу с ума, – прошептала Норма. Ей вдруг сделалось беспричинно весело.
   – Благодарю… – вновь долетел ниоткуда голос. – Наконец-то ты нас освободила. Мы этого никогда не забудем… мы отблагодарим тебя… непременно отблагодарим…
   Трое напились и поднялись к потолку – их сияние сделалось ярче, отчетливее. Норма видела теперь даже лица и светящиеся амебоподобные тела. Но четвертый как приник к чаше, так и продолжал пить. Он пил и пил… и не мог насытиться.
   – Марк, прекрати! – воскликнул один из призраков. – Нужен лишь один глоток, чтобы душа изменилась. А то…
   – Превратишься в минотавра, – хихикнул женский голос.
   Марк не отозвался. Он пил до тех пор, пока чаша не опустела.
   – Не хотела бы я встретиться с ним после воплощения, – шепнула женщина-призрак, вылетая в окно.
   Аристократ и Философ последовали за ней. А четвертый, бывший когда-то воином, завис под потолком. Контур его призрачного тела постоянно менялся, становясь то угольно-черным, то кроваво-красным. Лица у него вообще никакого не было – ни женского, ни мужского. Зато отросток, похожий на огромный фаллос, свисал посредине, и слышалось тяжелое хриплое дыхание.
   – Уходи! – приказала Норма. – Уходи отсюда! Призрак не шевелился.
   – Я скоро буду зачат, – долетел едва слышно голос. – Здесь, в подвале… ты знаешь об этом? Через несколько минут. Зачем уходить? Я ду.
   В подвале ее клиники?! Норму Галликан возмутило это признание. Какая-нибудь лаборантка и сторож… Она спешно вышла из таблина. Лесенку в подвал освещала маленькая тусклая лампочка. Норма открыла ключом обитую железом дверь. Под низкими сводами гулко отдавалось эхо. Пустые свинцовые канистры, ящики от приборов, груда ветоши. Подвал был пуст. Норма слышала лишь собственное дыхание да биение собственного сердца. И вдруг – второе дыхание. Рядом. Сильный удар в спину опрокинул Норму на груду тряпья. Она попыталась встать – не смогла: чья-то неподъемная тяжесть вдавливала ее в грязное тряпье. Треск разрываемой туники прозвучал, как выстрел. Плотная аморфная масса обволакивала тело, не давая пошевельнуться…
   Хриплый лающий смех прозвучал в ушах, вломился сквозь барабанные перепонки, резонируя внутри черепа. Норму подняло над полом и потащило вверх. Она ничего не видела – черная масса залепила глаза. Похожие на отростки пальцы ласкали грудь и бедра. При этом Норма висела в воздухе, а плотное «облако» окутывало все ее тело…
   «Нет»! – хотелось завопить Норме, но что-то липкое, похожее на тесто заполнило рот.
   Норма задохнулась от отвращения…
   Наконец проклятая тварь отпустила ее. Норма шлепнулась на груду тряпья.
   Глянула вверх – никого. Серый потолок с пятнами влаги нависал над нею. Абсолютная звенящая тишина воцарилась в подвале – ни наглого смеха, ни хриплого дыхания. Но Норму не оставляло чувство, что в последний момент, прежде чем исчезнуть, «облако» всосалось внутрь ее тела.
   Несколько минут призраки кружили по двору.
   – Куда же мы теперь? – спросила Красавица.
   – Теперь мы расстанемся, – сказал Аристократ. – Каждый отыщет себе объект воплощения. В будущей жизни мы встретимся вновь.
   – И тогда отомстим… – прошептала Красавица. Аристократ не ответил.
   Дверь была низка, и Гюну пришлось пригнуться, чтобы войти. Когда же он выпрямился, то увидел маленькую комнатку, окно, забранное частой узорной решеткой. Облезшая роспись на стенах изображала интимные сцены. Прежде в этом доме располагался лупанарий. Народу в комнате было множество. Несколько человек сидели на стульях, составленных в круг, остальные стояли вдоль стен. Один стул пустовал. В высокий бронзовый канделябр было вставлено несколько свечей. Их дрожащий свет скользил по лицам. У стены, свернувшись клубком, лежали две огромные змеи. Одна была неподвижна, будто спала. Другая с любопытством вертела из стороны в сторону огромной головой.
   Гюн вгляделся в сидящих и стоящих. Это сплошь были гении.
   Лицо одного из гениев постоянно менялось – вместо человеческих черт вырастала то ли лисья, то ли волчья морда, и гений старательно мял щеки и нос, будто лепил маску из воска, возвращая себе человечье обличье. На коленях у молодой брюнетки лежал огромный рыжий кот и постоянно бормотал раздраженным человечьим голосом:
   – Мне это все не нравится… мне это ужасно не нравится…
   – Садись, – приказал Гюну хмурый старик в темном плаще с капюшоном. Лицо его было полностью скрыто.
   Гюн подчинился.
   – Чем ты сейчас занят? – спросил человек в темном, явно глава собрания.
   – Ничем. Чем я могу заниматься, скажи на милость?! Пытаюсь устроиться.
   Может, пойду в армию.
   – Мы не должны служить людям! – пронзительно закричал гений в облике тощего лысого человека с острым носом и близко посаженными глазами. – Мы должны держаться друг друга! Людям было так хорошо под нашим руководством! Но они об этом забыли, ленивые жирные твари. Без нас они не смогут создавать новых шедевров, не смогут делать открытия в науке, они лишь будут повторять достигнутое и жиреть, жиреть, жиреть…
   – А по-моему, мы не так уж и сильно от них отличаемся, – пожал плечами Гюн.
   – Они примитивны, ничтожны, суетливы, жадны, глупы, – тощий задохнулся, не в силах скрыть омерзения при мысли о человеческом роде. – Гении не могут с ними смешиваться!
   Гюн не успел ответить – вновь заговорил председатель собрания:
   – Гюн, ты устроил заговор гениев и потерпел поражение. Именно по твоей милости мы очутились на земле.
   Ну конечно! Обвинять легче всего. На их месте он бы предъявил все претензии к Гимпу. Гений Империи сначала предал своих собратьев, потом быстро сжился с человеческой оболочкой, посчитал людей своими и почти не грезил о прошлом, о небе, о власти.
   – Хотите убить меня? – спросил Гюн равнодушно.
   Все-таки он был гением нечеловека, то есть весьма необычным гением, хотя прежде ему случалось опекать людей. Люди в зависимости от должности меняются разительно. Гении – тоже.
   Председатель собрания пожал плечами:
   – К чему торопиться? Рано или поздно тебя убьют. Люди или болезнь. Как и любого из нас. Но гений сам по себе – дух, даже если пребывает во плоти, и значит умрет весь, без остатка. Его не ждет ни Элизии, ни Тартар, ни вода Леты и новое воплощение. Он превратится в пузырь воздуха, в облако, в песок под ногами, жирный гумус на полях. То есть в ничто…
   «Кто он? Кому покровительствовал прежде? – мучительно раздумывал Гюн. – Никогда раньше не встречал этого старика. Или встречал?»
   – Ты знаешь, что Гика убили? – выкрикнул кто-то из стоящих у стены.
   – Пытались убить. Гений Икела жив.
   – А правда, что гений Тибура живет у Гимпа под кроватью? – продолжал допытываться все тот же нетерпеливый голос.
   – Спроси у него самого, – огрызнулся Гюн. Любое упоминание о Гимпе его злило.
   – Выйдем в соседнюю комнату и поговорим, – сказал хмурый председатель собрания и поднялся.
   – Мы должны где-то собираться, уединиться, не общаться с людьми… создать свой культ… быть вместе… – торопливо и очень громко шептал кто-то из гениев. – Для нас это единственный выход…
   Гюн, опять пригибаясь из-за странно низкой двери, прошел в соседнюю каморку. Здесь не было ни стульев, ни столов, одни голые стены. Ложе, привинченное к полу. На облупившейся фреске сатир занимался любовью с белотелой нимфой. Примитивная роспись почти без светотени, а краски пожухли. Похабные надписи измарали стены вдоль и поперек.
   «Очень дешевый лупанарий», – подумал гений.
   – Как тебе в роли человека? – спросил хозяин.
   – Отлично, – с наигранной веселостью отвечал Гюн. – И в Элизии, и в Тартаре существование одинаково скучное. Дух – это всего лишь название книги. А тело – ее текст.
   – Да, имея такое тело, можно так говорить! – вздохнул неизвестный и плотнее натянул на голову капюшон. – Мне ничего не стоило натравить гениев на тебя. Но я не стал этого делать, ты мне нужен.
   – Можно поинтересоваться – зачем? Неведомый гений оставил его вопрос без ответа.
   – Я подарил тебе жизнь, а это кое-чего стоит. И ты будешь мне служить.
   – Гюн никому не служит, только себе. Хозяин расхохотался.
   – Каков наглец! Ладно. Ты будешь вновь служить самому себе. И еще одному человеку. Уверяю – тебе это понравится. А теперь держи язык за зубамц и слушай. В моем плане тебе отведена важная роль. Мы будем делать то, что делали раньше.
   Что только мы и умеем делать…
   И тут Гюн понял, почему этот тип казался ему странным.
   Перед ним был человек, а не гений. Почему он сразу этого не понял? Может, скоро вообще будет не разобрать, кто гений, а кто нет? Может быть, скоро это будет понять вообще невозможно?
   – Делать то, что мы делали раньше, – повторил Гюн. – А что мы делали прежде, позволь узнать?
   – Мы руководили, – отвечал человек. Гюна не удивило, что незнакомец причислил себя к гениям. Наверное, у него были на то причины. – И мы вновь этим займемся. На новый лад.
   – А если я откажусь? – дерзко спросил Гюн.
   – Ты не откажешься. Когда-то мы работали вместе.
   Человек откинул капюшон со лба. Перед ним был Макрин.
   – И что же мы будем делать? – спросил Гюн Перед Макрином он всегда терялся. И в прошлом и теперь.
   Бывший устроитель подпольных боев самодовольно хмыкнул.
   – Ни за что не угадаешь! – он сделал эффектную паузу. – Мы будем исполнять желания. Новые желания!

Глава 26
Прощальные игры Элия и Летиции

   «Вступление консулов в должность давно не обставлялось с такой пышностью».
   «Миссия Элия Цезаря в Месопотамии призвана укрепить связи Содружества».
«Акта диурна», 4-й день до Нон января[83] 1975 года от основания Рима
   «Где же твои варвары, почему до сих пор не нападают? – с усмешкой спросил Скавр, пока консул Си-лан клялся, что выполнял свои обязанности честно, чтобы тут же вступить в свою должность вновь. – Было бы забавно поглядеть, как наши легионы превратят их в кровавое месиво. Жаль, что отменили рабство – нам некуда будет деть пленных, придется строить концентрационные лагеря. Надо полагать, что ты едешь в Месопотамию искать варваров? Зря. Не езди. Скажись больным».
   Элий не ответил. Глупо отвечать на подобные заявления.
   Он лишь подумал с тоской: хорошо бы никогда больше не видеть красивую напыщенную физиономию Скавра. Жаль, что боги не выполняют больше желаний.
   Или исполняют порой?
   Нет, нет, не надо злиться. Скавр глуп, и с этим ничего не поделаешь. Элий
   слишком дал волю чувствам. Пора бы вспомнить подходящую цитату из Марка Аврелия.
   «…Боги должны видеть в тебе человека, ни на что не досадующего и не злобствующего»[84].
   Элий должен быть доброжелателен. К Скавру. К Порции. К Бениту… Нет, к Бениту он быть доброжелательным не может. Хоть убей, не может – и все.
   В тот день Элий написал письмо Порции. Извинился за взрыв негодования. Он, Элий, будучи сенатором, должен был заняться вопросами высшего образования. Но не уделил внимания этой проблеме. И теперь Бенит воспользовался его оплошностью. Если Порции понадобится помощь, она может обратиться к Летиции. Элий надеется, что недоразумение исчерпано.
   Не самое удачное письмо. Слишком путаное. И слог нехорош. Возможно, его не следовало писать. Элий раздумывал несколько минут, прежде чем положить конверт вместе с остальными для отправки. Нестерпимо хотелось порвать письмо. Но Элий не позволил нелепой слабости взять верх и вышел из таблина.
   Кто знал, что прощаться будет так тяжело. А ведь Элий думал, что не любит ее. Физически вожделеет, немного привык, жалеет, как ребенка, восхищается ее полудетскими выходками, опекает, волнуется за нее. А в итоге едва не воет от тоски, расставаясь. А не лгал: ли он все время себе? На самом же деле он влюбился с первого взгляда, только не хотел себе в этом признаться. Образ Марции, слишком яркий, чтобы быстро померкнуть, заслонял в его душе Летицию. Элий не ведал, придумал он свою любовь сейчас или всегда так чувствовал. Кто может разобраться в чувствах, говоря о них в прошедшем времени?
   Летти что-то говорила – он не слушал. Он вспомнил свою последнюю встречу с Марцией. Она предложила ему выбор, и он выбрал. Не ее. И опять кто-то предлагает ему выбирать. И опять он выбирает не любовъ. Что-то другое. Тогда он выбрал Рим. Сейчас он даже не знал, ради чего отказывается от любви.
   Он долго сидел, прижавшись щекою к ее щеке, ощущая тепло ее кожи, будто надеялся, что память об этом тепле не даст ему задохнуться от тоски в далекой стране.
   И положил ей золотое яблоко на ладонь.
   – Когда он родится, отдай ему.
   – Здесь написано «достойнейшему», – сказала Летиция, – но почему ты думаешь, что он…
   – Отдай ему яблоко, – повторил Элий. Они вновь долго молчали. Потом она вдруг спросила:
   – Нагрудник не закрывает шею? Так ведь? Он кивнул.
   – А нельзя ли сделать какой-нибудь воротник?
   – Не знаю.
   – Я очень прошу. Воротник из стали… Воротник из стали! Надо же! Какой толщины? И постоянно носить шлем на голове, подражая Периклу. Над ним будет хохотать вся Месопотамия. Римлянин не может быть смешным. Как объяснить это Летиции? Он не стал объяснять. Сказал только:
   – Я попробую.

Часть II

Глава 1
Игры Логоса

   «Цезарь взял с собой в Месопотамию триста человек. При цифре триста на ум приходит история Спарты. Элий Цезарь вообразил себя Леонидом? Не слишком ли большая роскошь – такая охрана? Не чрезмерная ли трата денег налогоплательщиков?!»
«Акта диурна», 4-й день до Ид января[85]
   Элий сидел в таблине префекта Антиохии и рассматривал выложенную на стене из драгоценных и полудрагоценных камней мозаику. Роскошный южный пейзаж. Бирюзовое небо из подлинной бирюзы, макушки пальм из малахита, песок из розоватой и желтоватой яшмы. Горы, покрытые шапками льда, сверкали нестерпимо. Элий всмотрелся. Неужели бриллианты? Ну да, настоящие бриллианты. Впрочем, после того как стали добывать алмазы в Республике Оранжевой реки, бриллианты сильно подешевели.
   Префект Антиохии самодовольно улыбался. Самое изысканное удовольствие – видеть Рим посрамленным. Превосходство доказывают богатство и власть. Власть – это Рим. У Антиохии – богатство. Рим выглядел нищим рядом с восточной богачкой. Жители Антиохии плескались в ваннах из чистого золота. В уличных латринах были серебряные краны.
   Продажные красотки демонстрировали бриллианты на полмиллиона каждый.
   Но префект ошибся. Роскошь не ошеломила и не покорила Элия. Она вызвала лишь некоторое любопытство. Но не более. Элий восхитился мозаикой сдержанно, но красноречиво хваля работу, а не камни, и в этом ничуть не погрешил – работа была превосходная.
   Префект рассыпался в ответ в комплиментах, по-восточному цветистых и неискренних. В эту минуту он воображал себя новым Гомером. А надо сказать что префекта звали Гаем Гомером, и он клялся, что ведет свой род от слепого сочинителя великих поэм. Ему верили, причем охотно. А кто не верил, находил выдумку забавной.
   – Боголюбимый Цезарь, – воскликнул Гай Гомер с преувеличенным восторгом, будт собирался не о деле говорить, а хвалить пурпурную тогу римлянина или его последнюю речь в сенате. – Мне не совсем ясна цель твоей миссии. Насколько я понял, Большой Совет направляет тебя в Месопотамию, Сирию и Пальмиру с инспекцией в связи с увеличением опасности вторжения варваров в границы Содружества.
   – Именно так, – подтвердил Элий.
   – Тогда зачем с тобой прибыли триста преторианских гвардейцев?
   Элий ожидал этого вопроса.
   – Тебе известно, как легко монголы совершают рейды в глубь территории.
   Я направляюсь в малонаселенные районы. Кто поручится, что мы не столкнемся с варварами в месте самом неподходящем.
   – Ты рассуждаешь логично. Цезарь! Но не проще ли в таком случае тебе не принимать участия в этой экспедиции, а направить выяснять обстановку и осматривать крепости простых инженеров?
   Элий принялся вновь рассматривать великолепную мозаику.
   – Ты полагаешь, – сказал он наконец, – что жизнь инженера для Рима менее ценна, чем жизнь простых людей можно швырнуть на про-це– судьбы без всякой охраны?
   – Ах прости, я высказался неудачно. Лишь хотел казать, что инженер, даже если он римский гражданин не покажется столь лакомой добычей для варвара как Цезарь. Смею напомнить, что и Сирия, и Месопотамия наводнены лазутчиками варваров. Уже около сотни схвачены. Но тысячи гуляют на свободе.
   Префект понял, что его речь произвела впечатление на Цезаря: тот хмуро смотрел на драгоценную мозаику, и на скулах его играли желваки.
   – С другой стороны, подобная охрана инженеров будет истолкована превратно,
   – сказал Элий, – в то время как охрана Цезаря в триста человек может показаться чрезмерной, но вполне законной. А на востоке, особенно в Месопотамии, к присутствию римлян всегда относились настороженно.
   – Как мудро! – Гай Гомер быстро сообразил, что пытаться переубедить Элия бесполезно, потому что решение принимал не Цезарь, и не Цезарю его отменять. – Думаю, что ты, Цезарь, сам придумал столь ловкий ход?
   Элий только улыбнулся в ответ.
   Кто бы мог подумать, что ему придется находить оправдания приказам Руфина.
   Возможно, Гаю Гомеру кажется, что в случае нападения варваров три центурии преторианцев могут спасти Цезаря. На самом деле триста человек спасут лишь репутацию Руфина. Никто не посмеет упрекнуть императора, что Цезаря отправили в опасное путешествие без должной охраны.
   Но даже Руфин, не говоря уже о префекте Антиохии, не знает, куда и зачем идет Цезарь со своей охраной.
   Юний Вер шел по ночному Риму. Подсвеченные прожекторами храмы чередовались со сверкающими ями витринами магазинов. Бесчисленные статуи государственных мужей оседлали мраморные колонны и гранитные базы. «Построил базилику…» «Одержал победу…» – кажется, этого уже достаточно, чтобы навсегда остаться в памяти народной. Государственники-римляне обожают тех, кто для них строит и побеждает.
   Вер был в тунике и плаще из тонкой шерсти. В этом году теплый западный ветер фавоний начал дуть на месяц раньше. Весна началась посреди зимы.
   Вер остановился на углу. Кондитерская была открыта. Римляне часто заходят в поздний час за сладостями и фруктами на десерт. Веру захотелось купить пирожных. С недавних пор он сделался сладкоежкой. Он и сам замечал, что ведет себя как ребенок: любит подурачиться, поиграть, продемонстрировать свою мощь, но устает от долгих усилий. Вот и сейчас ему хочется взмыть в небо и парить над Римом, но он сдерживается, откладывая удовольствие на более поздний час. И как ребенок, новый Вер задает тысячи и тысячи вопросов, на которые ему никто не ответит.
   Вер купил десяток пирожных. Хозяин перевязал коробку розовой лентой.
   – Для милой девицы? – спросил хозяин и подмигнул.
   – Для меня, – улыбнулся гладиатор. Выйдя из кондитерской, Вер понял, что его ждут. Фигура в темном плаще с капюшоном выделялась на фоне стены. Секунду помедлив. Вер направился прямо к темному силуэту. В воздухе, видимые только Веру, мелькали тени: его летучая когорта была рядом, неприметная для людского глаза. Но незнакомец заметил бойцов «Нереиды» и недоуменно покачал головой:
   – Тебе нечего опасаться меня. Вер.
   Неизвестный откинул со лба капюшон, и в отсвете уличного фонаря блеснул золотой шлем с крылышками. Сам бог Меркурий ожидал Вера.
   – Что надо? – спросил Юний Вер не слишком любезно.
   – Мне лично ничего, – отозвался Меркурий. – Ты же знаешь – по доброй воле я занимаюсь лишь кредитно-финансовыми операциями. Но меня прислали из Небесного дворца. За тобой. Твой папаша хотел сначала тебя уничтожить, но потом смилостивился и приглашает в гости.
   – Зачем?
   – Дурацкий вопрос. Хочет поглядеть на очередного прижитого на стороне сынка, – Меркурий заговорщицки подмигнул, точь-в-точь как тогда, когда летели они за Кельнским экспрессом. – У тебя есть одно преимущество перед обитателями Небесного дворца. Ты молод. И ты прошел метаморфозу. Знаешь, этим ребятам наверху не терпится узнать, что получается, если бог пройдет метаморфозу. Обновление? Омоложение? Кем он станет? Новым богом? Или простым смертным? Оказывается, боги стареют потихоньку. Старые боги – это некрасиво. Это подрывает авторитет. Боги должны быть вечно молоды – это главное условие могущества. Олимпийцам хочется омолодиться.