Страница:
Лицо Сульде, желтое, с узкими черными глазами, ухмылялось. Зеленый огонь из меча бога войны ударил в сверкающий броненагрудник Логоса, и во все стороны брызнули искры. Небосклон вместо багровых тонов озарился тем же едким зеленым светом, а Сульде вдруг разросся и сделался огромен, и копыта его коня попирали горы. Пегас мчался навстречу чудовищному богу, и зеленое пламя обвело зловещим ореолом крылья коня. Вер попытался и себя ощутить таким же огромным и непобедимым, исторгающим убийственный огонь, но лишь желтые зарницы вспыхнули где-то вдалеке, и едва слышные разряды грома запоздало прикатились, к подножию гор, встревожив Нисибис и заставив осажденных высыпать на стены. А Сульде вновь дохнул зеленым огнем, и пламя ударило Логосу в лицо, от нестерпимой боли юный бог ослеп, а Пегас жалобно заржал. Логос ударил коня по крупу и, превозмогая боль, ринулся навстречу врагу, ничего не чувствуя, кроме пылающей боли. Наконец клинок его зазвенел, коснувшись клинка Сульде, и сотни белых молний брызнули по небосклону.
Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним – беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…
Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру вернулось зрение. Боль отступила. Он вспомнил, что во всей Империи не было лучшего бойца, нежели он, и представил, что вся мощь Империи сосредоточена в его клинке. Вся неколебимая сила логики, совершенство риторики, мудрость философии, вдохновение поэзии, справедливость законов, красота живописи, мощь архитектуры – все, что только пришло на ум, он призвал себе в помощь. И все это разлетелось стеклом от одного удара всемогущего бога войны.
И пока меч Вера, выбитый из рук, кувыркался в воздухе, рассыпая вокруг потоки белого огня, Сульде обрушил сокрушительный удар на голову беспомощного бога.
Последнее, что слышал Логос, – это жалобное ржанье Пегаса.
Элий смотрел неотрывно на зеленое пламя, что заливало небо. Оно то бледнело, делаясь лимонным, то разгоралось, становясь изумрудным, и наконец приобрело совершенно невозможный ядовитый оттенок. Элий слышал отдаленные раскаты грома. Странные раскаты. Они напоминали звон клинков двух разъяренных гладиаторов. Интересно, какие желания исполняют неведомые бойцы, чья ярость заставляет пылать небосвод? Элий ждал. Ослепительные молнии сыпались дождем, мелькнул чей-то силуэт – белый на фоне зеленого. Вопль, переполненный болью и ужасом, усиленный тысячекратным эхом, метался в горах. А затем потоки багрового света, как реки крови, хлынули с востока.
Цезарь судорожно вздохнул, сознавая, что исход битвы решен.
Безлапка, сидящий у его ног, протяжно завыл.
Глава 14
Проб спустился по трапу и ступил на скользкие от масла слани. В машинном отделении было светло и чисто. Моторист в черной тунике ухмыльнулся при виде пассажира и поскреб пятернею скулу.
– Кого-нибудь ищешь, доминус?
– Он ведь здесь? – спросил Проб.
– Где ж ему еще быть? Дрыхнет за вспомогательным на куче тряпья.
– Как тебя зовут, парень?
– Исполнитель.
– ЧТО?
– Исполнитель. Я исполняю желания машины.
– Хотел в детстве быть гладиатором?
– А вот и не угадал. Всегда мечтал только о море.
Проб обошел машину. «Чав-чав», – вздохнула она, как живая, за спиной. Позади серо-зеленого корпуса вспомогательного двигателя на куче обтирочного тряпья спал гений судна – толстый змей с маслянисто поблескивающей кожей. Пробу показалось, что от змея пахнет машинным маслом.
Моряки суеверны. Когда-то они приносили гению жертвы – яйца и вино. И теперь каждодневно ставили перед ним тарелку с едой и бокал галльского вина. Он ел и пил. И – как верили моряки – охранял свой корабль.
Проб опустился на кучу тряпья рядом с гением.
– Тебе здесь нравится? – спросил гений.
– Очень…– отвечал Проб.
– Мой корабль… замечательный. Знаменитый. Удрал от линкора виков. Вошел в полосу тумана и тю-тю. Это я его увел, – сообщил гений. – Видишь вино? Мне ставят его мотористы. И еще яичницу. Я обожаю яйца. Разделишь со мною трапезу?
– Охотно.
– В Новую Атлантиду?
– Нетрудно догадаться.
– Я утону вместе с кораблем, – сказал гений. – Гении кораблей не слишком долговечны. Зато как интересно! Скучно быть гением какого-нибудь дома и тысячу лет сидеть на одном месте, глотая пыль на чердаке. А я дышу соленым горьким воздухом, глотаю морскую пену.
– Скажи, мне показалось или нет… На судне контрабанда?
Гений рассерженно пропыхтел:
– Я – гений корабля. И тайн корабельных не выдаю.
– И все же на корабле контрабанда. И обратно тоже что-то повезут. Ты знаешь заказчиков. Гений не отвечал, лишь пыхтел все громче.
– Они появились недавно, не так ли? Какой-то новый хозяин и новая шайка.
Тебе недолго осталось плавать, гений. Неужели не хочется перебраться на какой-нибудь новенький, блестящий краской теплоход и…
– Это мой корабль, – перебил гений, – с ним я и умру.
– Так что же насчет заказчиков? – настаивал Проб. Опять пауза и громкое пыхтенье. И наконец центурион разобрал невнятный шепот:
– Какие-то новые люди. Лихие. Настырные. Они погубят корабль, вот увидишь… Вики не потопили. А эти угробят – точно…
Элий сидел во дворе и смотрел, каик льется из фонтана тонкая струйка воды. Жара. Элий отер ладонью лоб. Откуда у человека появляется уверенность, что он может изменить судьбы мира? Откуда хотя бы уверенность в своей правоте? Разве можно быть хоть в чем-то уверенным? Даже в собственном существовании? Ах нет, в одном можно быть уверенным – в смерти. Она-то непременно наступит. «Еще немного – и ты прах или кости; останется одно лишь имя, а то и его нет»[112].
Камилл с Титом неподалеку наполняли бутылки из-под вина «коктейлем для Чингисхана» – смесью бензина, керосина и смолы. От этой смеси осадные машины замечательно горели. Камилл скинул тунику, оставшись только в кинктусе[113]. Плечи его стали коричневыми и обгорели до пузырей. Кожа шелушилась и слезала белыми шкурками. Среди римлян вдруг прошел слух, что раны на загорелой коже срастаются быстрее и без осложнений. И теперь многие преторианцы разгуливали по внутренней крепости нагишом, принимая солнечные ванны.
Квинт подошел и сел рядом.
– Поздравляю, ты по-прежнему Цезарь.
– Что? – Элий не сразу понял, о чем говорит его агент (или его друг – он уже и сам не знал, кем считать Квинта).
– Криспина родила девочку.
– Не рановато ли? По срокам столь радостное событие ожидалось через месяц.
– Как видно Криспина торопилась, желая угодить императору. Да нет, не рано. Ведь они спали еще до свадьбы. Роды в срок. Но девочка Руфину не нужна, – ухмыльнулся Квинт и хитро подмигнул Элию.
– Значит, теперь Август придет нам на помощь, – сделал свой вывод Цезарь.
– Будем надеяться.
Элий поднялся и принялся расхаживать по двору. Неожиданно остановился, хлопнул в ладоши. Квинт не сразу понял, что Элий смеется.
– Я же сказал – Нисибис не падет, пока я здесь! В ответ Квинт пожал плечами.
– Нисибис не падет! – крикнул Элий. Камилл поднял голову и с изумлением посмотрел на Цезаря. А Тит продолжал заниматься своим делом.
– Надо сдать город… – Дионисий чуть не плакал. – Я устал… Все устали… Держаться больше нет сил… – префект заломил унизанные перстнями руки. – Устал… И вы устали… вы тоже… варвары нас пощадят.
Он схватил бутылку и наполнил бокал до краев. Выпил залпом, пролив ликер на шитые золотом одежды. Окна в доме префекта были закрыты железными ставнями, повсюду горели масляные светильники. Было невыносимо душно.
Цезарь молчал. Рутилий тоже.
– Я вчера был на стене… Это чудовищно… То, что происходит, чудовищно… в двадцатом веке…– Дионисий по-настоящему всхлипнул.
– Чудовищно, – подтвердил Рутилий.
– Так мы сдадимся?
– Нет.
– Почему?
– Потому что здесь Цезарь. Ты просил его остаться. Мы остались. Теперь Нисибис не может сдаться. Дионисий растерялся.
– Но это… это… так нельзя…– пробормотал, запинаясь.
– Именно, Нисибис нельзя сдать.
– Я сдам город! Своей властью! – взвизгнул Дионисий и кинулся к двери, будто собирался немедленно бежать на стену.
– Только попробуй открыть ворота, и я тебя пристрелю, – Рутилий вынул пистолет из кобуры и взвел курок.
Дионисий попятился.
– Нисибис будет сопротивляться, – сказал трибун, но пистолет не убрал.
– Сколько? – выдавил Дионисий.
– Сколько сможет.
– Говорят, Дионисий построил в своем саду бункер и надеется там укрыться, если стены падут, – сказал Элий, когда они вышли из дома префекта.
– Ну его к воронам, – буркнул Рутилий. – Хочешь финикового ликера? – он протянул флягу Цезарю. Тот сделал глоток. Рутилий же приложился изрядно. – Руфин через пять дней будет здесь. Осаду снимут. Тебе на голову наденут дубовый венок. Римляне будут носить тебя на руках. Скавр даст тебе чин трибуна…
– Да ну… – засмеялся Элий.
– А может, даже легата. Эрудий назовет тебя братом, а Месопотамия будет тихо ненавидеть.
– Почему ненавидеть? – удивился Элий.
– Такая у них традиция. Скажут, что ты привлек сюда монголов своим появлением. – Рутилий вновь глотнул из фляги.
Глава 15
Сколько раз он представлял этот разгром. Но свист стрел возвращал его к действительности. Он открывал глаза и видел вдали копошащийся лагерь и тысячи и тысячи пленников, полуголых, обгорелых до черноты, роющих землю. Беспрерывно роющих землю. Элий подносил бинокль к глазам, но не видел легионов, выступающих из пыльного облака. Легионы не спешили на помощь. Слезы застилали Элию глаза. Цезарь ошибся. Руфин обрек его на смерть. Вместе с сотнями охраны. Вместе с тысячами жителей Нисибиса. Вместе с десятками тысяч пленных. Вместе с сотнями тысяч жителей Месопотамии. И – кто знает – может быть, со всем миром. Лишь бы уничтожить его, Элия. Чтобы доказать свое превосходство. Но ради этого Элий не стал бы приговаривать к смерти даже бессловесную собаку.
Элий погладил Безлапку по голове.
– Кажется, приятель, нам придется умереть, – сказал Цезарь.
Вечером Элия пригласил к себе трибун. Рутилий был мрачен. Положение римлян отчаянное. Запасы пороха подходили к концу. Легионеры и ополченцы изготавливали самодельные луки. Бессмысленный жест отчаяния. Разве могли преторианцы сравниться в искусстве стрельбы из лука с монголами?! Кое-кто утверждал, что варвары могли делать до двенадцати выстрелов в минуту, а стрелы их разили на расстоянии тысячу футов.
О запасах продовольствия Рутилий старался не думать. Единственный конь, которого римляне еще не съели, – это белый с черной отметиной на лбу жеребец Цезаря.
Зато у монголов прибывали силы день ото дня. Пригнали новых пленных вместо убитых и умерших от голода. Монгольские снайперы поражали из месопотамских (а на самом деле римских) винтовок защитников на стенах. Подвезли еще шесть пушек. Кто мог подумать, что Великий Рим так беззащитен перед толпой варваров. Но откуда такое упорство? Чего хотят варвары? Рассчитывают на добычу? Хотят наказать непокорных? Или у них другие планы?
Вместе с Элием на совещание явился Квинт. Он считал, что может являться всюду, куда зван Цезарь. Кажется, Рутилий считал точно так же.
– Что будем делать? – спросил трибун.
– А что мы можем сделать? – пожал плечами Элий. – Сдаться – равносильно смерти. Пробиться к своим мы не можем. Значит – сражаться.
– Руфин явится, когда Нисибис падет, – вновь принялся разрабатывать свою любимую тему Квинт. – И неважно, кого родила Криспина – мальчика или девочку. Главное – Элий должен погибнуть. Но Элий не может погибнуть. Так во всяком случае утверждает он сам.
– Что ты предлагаешь? Ведь ты что-то предлагаешь? – хмуро спросил Рутилий.
Квинт кивнул:
– Я переоденусь монголом, благо их тряпок и оружия у нас достаточно, спущусь по веревке со стены, проберусь через лагерь и отправлюсь в Антиохию. Я скользок, как уторь, я все могу. Несколько фраз на их языке знаю. Бесшумно снять часового ничего не стоит… – Рутилий поморщился, давая понять что достоинства Квинта ему известны. – Сообщу Руфину, что Нисибис пал, а Цезарь убит. А ты перестанешь выходить на связь. Как будто Нисибис в самом деле уже принадлежит врагу.
– Не проще ли послать шифрограмму в Антиохию с известием о гибели Цезаря?
– спросил Рутилий.
Квинт отрицательно покачал головой.
– Руфин не поверит. Он достаточно хитер. Он поймет, что мы разгадали его игру и пытаемся добиться от него помощи. Ему нужно действовать наверняка.
Нисибис пал, Цезарь мертв. Только в этом случае император двинется на монголов. А в том, что Нисибис не устоит, он уверен. Срок подходящий. Как для родов… – и Квинт подмигнул Элию.
Элию план Квинта не нравился. Быть может потому, что он не мог поверить, что Руфин хочет его смерти.
– Хорошо, – кивнул Рутилий. – Иди. Мы попытаемся продержаться.
– Как ты объяснишь Руфину, что спасся? – спросил Элий.
– Скажу, что меня приняли за мертвеца.
– Тогда поторопись. Времени у нас очень мало.
Квинт тут же принялся обряжаться, решив, что медлить не стоит. Важен каждый час. В эту же ночь он и уйдет. Элий зашел к нему в комнату, сел на стул и молча смотрел, как фрументарий собирается в дорогу.
– Когда все кончится, ты должен служить Легации, – сказал Элий неожиданно.-… Ребенку (он не осмелился сказать – сыну, хотя уверен был, что родится сын). Скажешь – я тебя послал.
– А ты… ты же говорил, что бессмертен… – Квинт опешил. Он верил Элию безоговорочно, кажется, больше, чем Элий верил себе.
Цезарь прикрыл глаза и несколько мгновений сидел неподвижно.
– Не думал, что осада продлится так долго.
– То есть…
– Что если… У нас с Марцией не было детей, и Вер знал, какое это для меня несчастье… То желание, загаданное Вером…. что если… оно исполнится скоро?.. Ты понимаешь, о чем я?
Квинт кивнул через силу:
– Время еще есть. Если роды будут в срок. Но Вер мог загадать что-то другое. Так ведь?
Элий попытался улыбнуться. Губы дернулись, но улыбки не вышло.
– Мог. Но думаю, он загадал именно это. А когда желание исполняется, отсроченное наступает неотвратимо.
– Во всяком случае Легация еще не родила, – прошептал Квинт.
– Тогда поторопись.
– Может… ты со мной? – предложил Квинт, как будто испытуя, а не приглашая в самом деле удрать.
Элий отрицательно покачал головой. Квинт надел синий чекмень, нахлобучил островерхую шапку на самые глаза.
– Я похож на монгола? – спросил фрументарий.
– Ты похож на проходимца, который вообразил себя образцом добродетели. – Элий обнял Квинта на прощание.
– Не вздумай погибнуть. Цезарь, – шепнул Квинт.
Глава 16
– Полчаса назад неизвестная рация заработала где-то здесь, в крепости, и послала шифрованное донесение.
– Кому? – обалдело переспросил Элий. – Монголам?
– Ценю юмор. Но при других обстоятельствах. Сообщение ушло в Антиохию.
Руфину. У него здесь свой агент. Так что миссия Квинта бесполезна.
– Значит, мы все умрем, – прошептал Элий. – Хотя я надеялся предотвратить катастрофу.
– Именно так я и думал. «Хочу спасти мир», – сообщил заяц и засунул голову льву в пасть. Хотел бы я знать, какое отношение это имеет к спасению мира. Но ты останешься жив. Кажется, это ты обещал Квинту. Впрочем… – Трибун странно посмотрел на Элия. – Даже боги инопа погибают. А ведь они бессмертны.
– Смерть богов доказывает лишь одно – у смерти нет логики.
– Но боги могли бы прийти к нам на помощь… Говорят, твой друг гладиатор Вер – он бог…
– Кто говорит?
– Ходят такие слухи.
Элий вспомнил зеленое зарево поутру над горами и нечеловеческий крик, от которого кровь стыла в жилах и со скал срывались камни, и отрицательно покачал головой – Новый Бог не сможет им помочь.
Стены дворца, в котором расположился Руфин, были отделаны листовым золотом с чеканными виноградными листьями и гроздьями ягод. Меж золотыми панелями располагались многоцветные мозаики, сверкая яшмой, хризолитом и янтарем. Только в Антиохии можно встретить подобную безумную роскошь. Даже Рим не может соперничать в этом с Антиохией. Стены из золота!
«Варварам будет чем поживиться», – подумал Руфин злорадно.
Император лежал на спине и разглядывал отделанный золотом кессонный потолок. Криспина зачмокала губами во сне, перевернулась на другой бок и обхватила Руфина за шею.
«Я рожу тебе сына…» – прошептала она.
Во сне и наяву она повторяла эту фразу непрерывно. Иногда Руфину казалось, что она бредит. После родов прошло меньше месяца, а она уже примчалась к нему в Антиохию и заявила, что они должны немедленно зачать нового ребенка. В этот раз это непременно будет мальчик.
Руфин брезгливо сбросил ее руку и поднялся.
Император едва успел накинуть шитый золотом тяжелый халат, как дверь приоткрылась и в щель протиснулась голова секретаря.
– Прибыл гонец из Нисибиса.
Секретарь был встревожен. Многие слишком близко принимают к сердцу происходящее в Нисибисе. Да, плохо, что несколько сотен римлян оказались запертыми в этом городишке. Рим не любит терять своих людей. Но кто их просил туда лезть?
«Раз они прислали гонца, дело в самом деле плохо». Руфин прошел в таблин, отделанный так же роскошно, как и спальня. Огромный стол с инкрустацией из золота и слоновой кости украшал десятифунтовый золотой чернильный прибор. Преторианец ввел гонца из Нисибиса – грязного оборванца в лохмотьях с перевязанной тряпкой головой. Руфин с трудом узнал Квинта, этого преданного пса Цезаря, и не удивился. Он знал, что гонцом будет Квинт.
– Так что в Нисибисе? – спросил Руфин, предлагая посланцу сесть.
– Крепость пала, – сказал тот, демонстративно потирая разбитый в кровь локоть. – Гарнизон перебит. Цезарь мертв.
– Мертв… – повторил Руфин задумчиво. – А тебе удалось уцелеть?
– Я свалился со стены на груду трупов и не разбился. Меня сочли мертвецом.
Под покровом ночи удалось бежать.
Руфин несколько раз кивнул.
– Надо же, как интересно: упал на груду трупов. Наверняка было неприятно лежать на трупах и притворяться мертвым, приятель?
– Да, ничего приятного, – согласился Квинт. Руфин подошел к нему и отогнул грязную повязку. Глубокая ссадина на лбу была настоящей. Так же как и синяки на руках и ногах. Отличная инсценировка.
– А ведь Нисибис все еще держится, – проговорил Руфин, глядя в упор на Квинта и улыбаясь.
– Я сам…– начал было Квинт.
– Сегодня рано утром я получил шифрограмму. Там сказано, что явится гонец с ложным донесением. Надо полагать, гонец этот – ты?
Квинт облизнул губы.
– Зачем ты решил обмануть меня?! – заорал Руфин. – А? Я спрашиваю – зачем?
Квинт дернулся, как от удара, но стиснул зубы и промолчал.
– Не хочешь говорить? Ну так я отвечу! Ты считаешь, что я желаю смерти Элию, так? Квинт отвернулся и не отвечал.
– Говори, подонок! – заорал Руфин и замахнулся. – Говори!
– Не смей меня бить! – прохрипел Квинт, откинул назад голову и глянул Августу в глаза. Глаза были совершенно безумные. – Я – римский гражданин и сражался с варварами. А ты…– не договорил – задохнулся от ярости.
У Руфина задрожал подбородок.
– У кого ты научился таким манерам? У Элия?
– Ты, Август, первый человек в Риме. Но это не значит, что ты исключительный. Как и все, ты подчиняешься закону. Сенат может начать расследование твоей деятельности. В том числе и того, почему ты до сих пор не выступил на помощь Нисибису.
– Поступило известие, что основные силы монголов двинулись на Антиохию, – ответил Руфин. Но что-то такое мелькнуло в его глазах – будто черная точка метнулась и исчезла.
Лжет…
– «Целий» сам запустил эту дезинформацию, Август, – нагло отвечал Квинт, глядя Руфину в глаза. – Уж в чем, в чем, а в дезинформации я кое-что понимаю. Или ты забыл, что я профессиональный фрументарий?
Лицо Руфина перекосилось.
Неведомо, что бы произошло, если бы в этот момент дверь не приоткрылась и в таблин не заглянула Криспина. Ее розовое после сна лицо удивленно вытянулось при виде фязного окровавленного посланца и красного от гнева императора, стоящего над ним с поднятой для уда-Ра рукой.
– Дорогой, что такое…
– Вон! – рявкнул Руфин. – Иди спи! Отдыхай! Расти пузо!
Криспина обидчиво надула губки.
– Как ты груб!
– Дорогая, уйди, – просипел Руфин, сжимая и разжимая кулаки. Дверь захлопнулась.
– Значит, я желаю устранить Цезаря, – проговорил Руфин. – А ты, умник, решил обхитрить меня. Только ты не умник, а глупец. Никому на свете не удастся меня обхитрить.
– Август, ты должен спасти людей в Нисибисе. Ты успеешь… Посмотри правде в глаза: твою игру разгадают, сенат обвинит тебя в измене. Элий все равно спасется. Не губи остальных вместе с ним.
– Что?
– Элий не может умереть, пок.. – Квинт осекся.
– Пока что?
– Пока ему не исполнится семьдесят, – ляпнул Квинт первое, что влетело в голову.
– Исполнение желания?
– Да, Вер заклеймил его для Элия.
– Семьдесят лет… – повторил Руфин.
– Так долго Нисибис, разумеется, не продержится. Но Элий-то не умрет. —Квинт попытался закрепить успех. – Монголы перережут всех до одного, но Элия не тронут. Так что ты можешь погубить только город, но не Элия. Что бы ты ни замыслил, клеймо судьбы разрушит любые козни.
Квинт говорил вдохновенно. С ним такое бывало. Не верить ему было нельзя.
Руфин стоял неподвижно, глядя куда-то мимо Квинта. Казалось, упорствовать дальше не имело смысла. Император поправил халат, пригладил длинную прядь, закрывая лысую макушку, и нажал кнопку звонка. Тут же в дверях возник преторианец.
– Сообщи префекту претория об аресте Квинта Приска, – приказал Руфин. – Отвести арестованного в карцер. И пусть его поместят в одиночку. Квинт вскинул голову.
– Руфин Август…
– Непременно в одиночку, – повторил свой приказ император. – До суда.
Противник был чудовищен и необорим, а Логос перед ним – беспомощен и жалок. Но он должен был сражаться несмотря ни на что…
Кажется, он что-то кричал. Он пытался представить все совершенство этого мира, всю его неповторимую красоту, чтобы в этом совершенстве и в этой красоте почерпнуть силу. На мгновение к Веру вернулось зрение. Боль отступила. Он вспомнил, что во всей Империи не было лучшего бойца, нежели он, и представил, что вся мощь Империи сосредоточена в его клинке. Вся неколебимая сила логики, совершенство риторики, мудрость философии, вдохновение поэзии, справедливость законов, красота живописи, мощь архитектуры – все, что только пришло на ум, он призвал себе в помощь. И все это разлетелось стеклом от одного удара всемогущего бога войны.
И пока меч Вера, выбитый из рук, кувыркался в воздухе, рассыпая вокруг потоки белого огня, Сульде обрушил сокрушительный удар на голову беспомощного бога.
Последнее, что слышал Логос, – это жалобное ржанье Пегаса.
Элий смотрел неотрывно на зеленое пламя, что заливало небо. Оно то бледнело, делаясь лимонным, то разгоралось, становясь изумрудным, и наконец приобрело совершенно невозможный ядовитый оттенок. Элий слышал отдаленные раскаты грома. Странные раскаты. Они напоминали звон клинков двух разъяренных гладиаторов. Интересно, какие желания исполняют неведомые бойцы, чья ярость заставляет пылать небосвод? Элий ждал. Ослепительные молнии сыпались дождем, мелькнул чей-то силуэт – белый на фоне зеленого. Вопль, переполненный болью и ужасом, усиленный тысячекратным эхом, метался в горах. А затем потоки багрового света, как реки крови, хлынули с востока.
Цезарь судорожно вздохнул, сознавая, что исход битвы решен.
Безлапка, сидящий у его ног, протяжно завыл.
Глава 14
Игры Криспины
«Вчера Августа была доставлена в Эсквилинскую больницу. Возможно, когда теперь ты, благосклонный читатель, зришь эти строки, в Риме появился новый Цезарь». «Норма Галликан опровергла слухи, утверждающие, что отцом ее будущего ребенка является Корнелий Икел. Имя своего любовника она назвать отказалась».«Сердце Либерты» был стар, как, и все грузовые суда этого класса. Во времена Третьей Северной войны их варили на верфях Новой Атлантиды и гнали стадами на помощь Империи. Они были надежны и просты, лишь холодные гиперборейские воды грозили опасностью их сварным корпусам. Многие из них и спустя двадцать лет бороздили океан. «Чав-чав-чав», – бессменно раздавались в машинном отделении вздохи паровой машины. Ходили шатуны, их блестящие стальные руки год за годом поворачивали укрепленный в огромных подшипниках вал.
«Акта диурна», 4-й день до Ид мая[111]
Проб спустился по трапу и ступил на скользкие от масла слани. В машинном отделении было светло и чисто. Моторист в черной тунике ухмыльнулся при виде пассажира и поскреб пятернею скулу.
– Кого-нибудь ищешь, доминус?
– Он ведь здесь? – спросил Проб.
– Где ж ему еще быть? Дрыхнет за вспомогательным на куче тряпья.
– Как тебя зовут, парень?
– Исполнитель.
– ЧТО?
– Исполнитель. Я исполняю желания машины.
– Хотел в детстве быть гладиатором?
– А вот и не угадал. Всегда мечтал только о море.
Проб обошел машину. «Чав-чав», – вздохнула она, как живая, за спиной. Позади серо-зеленого корпуса вспомогательного двигателя на куче обтирочного тряпья спал гений судна – толстый змей с маслянисто поблескивающей кожей. Пробу показалось, что от змея пахнет машинным маслом.
Моряки суеверны. Когда-то они приносили гению жертвы – яйца и вино. И теперь каждодневно ставили перед ним тарелку с едой и бокал галльского вина. Он ел и пил. И – как верили моряки – охранял свой корабль.
Проб опустился на кучу тряпья рядом с гением.
– Тебе здесь нравится? – спросил гений.
– Очень…– отвечал Проб.
– Мой корабль… замечательный. Знаменитый. Удрал от линкора виков. Вошел в полосу тумана и тю-тю. Это я его увел, – сообщил гений. – Видишь вино? Мне ставят его мотористы. И еще яичницу. Я обожаю яйца. Разделишь со мною трапезу?
– Охотно.
– В Новую Атлантиду?
– Нетрудно догадаться.
– Я утону вместе с кораблем, – сказал гений. – Гении кораблей не слишком долговечны. Зато как интересно! Скучно быть гением какого-нибудь дома и тысячу лет сидеть на одном месте, глотая пыль на чердаке. А я дышу соленым горьким воздухом, глотаю морскую пену.
– Скажи, мне показалось или нет… На судне контрабанда?
Гений рассерженно пропыхтел:
– Я – гений корабля. И тайн корабельных не выдаю.
– И все же на корабле контрабанда. И обратно тоже что-то повезут. Ты знаешь заказчиков. Гений не отвечал, лишь пыхтел все громче.
– Они появились недавно, не так ли? Какой-то новый хозяин и новая шайка.
Тебе недолго осталось плавать, гений. Неужели не хочется перебраться на какой-нибудь новенький, блестящий краской теплоход и…
– Это мой корабль, – перебил гений, – с ним я и умру.
– Так что же насчет заказчиков? – настаивал Проб. Опять пауза и громкое пыхтенье. И наконец центурион разобрал невнятный шепот:
– Какие-то новые люди. Лихие. Настырные. Они погубят корабль, вот увидишь… Вики не потопили. А эти угробят – точно…
Элий сидел во дворе и смотрел, каик льется из фонтана тонкая струйка воды. Жара. Элий отер ладонью лоб. Откуда у человека появляется уверенность, что он может изменить судьбы мира? Откуда хотя бы уверенность в своей правоте? Разве можно быть хоть в чем-то уверенным? Даже в собственном существовании? Ах нет, в одном можно быть уверенным – в смерти. Она-то непременно наступит. «Еще немного – и ты прах или кости; останется одно лишь имя, а то и его нет»[112].
Камилл с Титом неподалеку наполняли бутылки из-под вина «коктейлем для Чингисхана» – смесью бензина, керосина и смолы. От этой смеси осадные машины замечательно горели. Камилл скинул тунику, оставшись только в кинктусе[113]. Плечи его стали коричневыми и обгорели до пузырей. Кожа шелушилась и слезала белыми шкурками. Среди римлян вдруг прошел слух, что раны на загорелой коже срастаются быстрее и без осложнений. И теперь многие преторианцы разгуливали по внутренней крепости нагишом, принимая солнечные ванны.
Квинт подошел и сел рядом.
– Поздравляю, ты по-прежнему Цезарь.
– Что? – Элий не сразу понял, о чем говорит его агент (или его друг – он уже и сам не знал, кем считать Квинта).
– Криспина родила девочку.
– Не рановато ли? По срокам столь радостное событие ожидалось через месяц.
– Как видно Криспина торопилась, желая угодить императору. Да нет, не рано. Ведь они спали еще до свадьбы. Роды в срок. Но девочка Руфину не нужна, – ухмыльнулся Квинт и хитро подмигнул Элию.
– Значит, теперь Август придет нам на помощь, – сделал свой вывод Цезарь.
– Будем надеяться.
Элий поднялся и принялся расхаживать по двору. Неожиданно остановился, хлопнул в ладоши. Квинт не сразу понял, что Элий смеется.
– Я же сказал – Нисибис не падет, пока я здесь! В ответ Квинт пожал плечами.
– Нисибис не падет! – крикнул Элий. Камилл поднял голову и с изумлением посмотрел на Цезаря. А Тит продолжал заниматься своим делом.
– Надо сдать город… – Дионисий чуть не плакал. – Я устал… Все устали… Держаться больше нет сил… – префект заломил унизанные перстнями руки. – Устал… И вы устали… вы тоже… варвары нас пощадят.
Он схватил бутылку и наполнил бокал до краев. Выпил залпом, пролив ликер на шитые золотом одежды. Окна в доме префекта были закрыты железными ставнями, повсюду горели масляные светильники. Было невыносимо душно.
Цезарь молчал. Рутилий тоже.
– Я вчера был на стене… Это чудовищно… То, что происходит, чудовищно… в двадцатом веке…– Дионисий по-настоящему всхлипнул.
– Чудовищно, – подтвердил Рутилий.
– Так мы сдадимся?
– Нет.
– Почему?
– Потому что здесь Цезарь. Ты просил его остаться. Мы остались. Теперь Нисибис не может сдаться. Дионисий растерялся.
– Но это… это… так нельзя…– пробормотал, запинаясь.
– Именно, Нисибис нельзя сдать.
– Я сдам город! Своей властью! – взвизгнул Дионисий и кинулся к двери, будто собирался немедленно бежать на стену.
– Только попробуй открыть ворота, и я тебя пристрелю, – Рутилий вынул пистолет из кобуры и взвел курок.
Дионисий попятился.
– Нисибис будет сопротивляться, – сказал трибун, но пистолет не убрал.
– Сколько? – выдавил Дионисий.
– Сколько сможет.
– Говорят, Дионисий построил в своем саду бункер и надеется там укрыться, если стены падут, – сказал Элий, когда они вышли из дома префекта.
– Ну его к воронам, – буркнул Рутилий. – Хочешь финикового ликера? – он протянул флягу Цезарю. Тот сделал глоток. Рутилий же приложился изрядно. – Руфин через пять дней будет здесь. Осаду снимут. Тебе на голову наденут дубовый венок. Римляне будут носить тебя на руках. Скавр даст тебе чин трибуна…
– Да ну… – засмеялся Элий.
– А может, даже легата. Эрудий назовет тебя братом, а Месопотамия будет тихо ненавидеть.
– Почему ненавидеть? – удивился Элий.
– Такая у них традиция. Скажут, что ты привлек сюда монголов своим появлением. – Рутилий вновь глотнул из фляги.
Глава 15
Новые игры Квинта
«Сегодня день Юпитера Злого». «Я нахожу, что рождение у Руфина дочери – благо. Элий остается Цезарем, он рассудителен, честен, смел, – заявил вчера старейший сенатЬр Макций Проб. – История Второго Тысячелетия знала немало примеров, когда титул императора доставался не прямому наследнику. Главное – сохранить равновесие между властью императора и сената. И в данном случае Гай Элий Мессий Деций – наиболее подходящая фигура».Монголы не предпринимали серьезного штурма. Изредка постреливали, изредка подгоняли к стенам пленников и тут же отступали. Их пушки молчали. Казалось, они ждали чего-то. Но чего? Руфина все не было. Каждый день осажденные вглядывались в горизонт, надеясь, что вдали появится пыльное облако и, ширясь, охватит полнеба, приблизится, и из него выступят, маршируя, легионы в горящих на солнце броненагрудниках, в красных походных плащах. Мыслилось все это по-картинному великолепно. И бегство варваров тоже должно выглядеть картинно – паника, жалкий страх. Погоня. Кавалерия римлян гонится за монголами и настигает. Охват с флангов. В своих фантазиях Элий мчался на белом арабском скакуне во главе кавалерийской турмы, и догонял, и разил, и…
«Курс римского сестерция по-прежнему падает по отношению к британскому фунту и сестерцию Новой Атлантиды».
«Акта диурна», 12-й день до Календ июня[114]
Сколько раз он представлял этот разгром. Но свист стрел возвращал его к действительности. Он открывал глаза и видел вдали копошащийся лагерь и тысячи и тысячи пленников, полуголых, обгорелых до черноты, роющих землю. Беспрерывно роющих землю. Элий подносил бинокль к глазам, но не видел легионов, выступающих из пыльного облака. Легионы не спешили на помощь. Слезы застилали Элию глаза. Цезарь ошибся. Руфин обрек его на смерть. Вместе с сотнями охраны. Вместе с тысячами жителей Нисибиса. Вместе с десятками тысяч пленных. Вместе с сотнями тысяч жителей Месопотамии. И – кто знает – может быть, со всем миром. Лишь бы уничтожить его, Элия. Чтобы доказать свое превосходство. Но ради этого Элий не стал бы приговаривать к смерти даже бессловесную собаку.
Элий погладил Безлапку по голове.
– Кажется, приятель, нам придется умереть, – сказал Цезарь.
Вечером Элия пригласил к себе трибун. Рутилий был мрачен. Положение римлян отчаянное. Запасы пороха подходили к концу. Легионеры и ополченцы изготавливали самодельные луки. Бессмысленный жест отчаяния. Разве могли преторианцы сравниться в искусстве стрельбы из лука с монголами?! Кое-кто утверждал, что варвары могли делать до двенадцати выстрелов в минуту, а стрелы их разили на расстоянии тысячу футов.
О запасах продовольствия Рутилий старался не думать. Единственный конь, которого римляне еще не съели, – это белый с черной отметиной на лбу жеребец Цезаря.
Зато у монголов прибывали силы день ото дня. Пригнали новых пленных вместо убитых и умерших от голода. Монгольские снайперы поражали из месопотамских (а на самом деле римских) винтовок защитников на стенах. Подвезли еще шесть пушек. Кто мог подумать, что Великий Рим так беззащитен перед толпой варваров. Но откуда такое упорство? Чего хотят варвары? Рассчитывают на добычу? Хотят наказать непокорных? Или у них другие планы?
Вместе с Элием на совещание явился Квинт. Он считал, что может являться всюду, куда зван Цезарь. Кажется, Рутилий считал точно так же.
– Что будем делать? – спросил трибун.
– А что мы можем сделать? – пожал плечами Элий. – Сдаться – равносильно смерти. Пробиться к своим мы не можем. Значит – сражаться.
– Руфин явится, когда Нисибис падет, – вновь принялся разрабатывать свою любимую тему Квинт. – И неважно, кого родила Криспина – мальчика или девочку. Главное – Элий должен погибнуть. Но Элий не может погибнуть. Так во всяком случае утверждает он сам.
– Что ты предлагаешь? Ведь ты что-то предлагаешь? – хмуро спросил Рутилий.
Квинт кивнул:
– Я переоденусь монголом, благо их тряпок и оружия у нас достаточно, спущусь по веревке со стены, проберусь через лагерь и отправлюсь в Антиохию. Я скользок, как уторь, я все могу. Несколько фраз на их языке знаю. Бесшумно снять часового ничего не стоит… – Рутилий поморщился, давая понять что достоинства Квинта ему известны. – Сообщу Руфину, что Нисибис пал, а Цезарь убит. А ты перестанешь выходить на связь. Как будто Нисибис в самом деле уже принадлежит врагу.
– Не проще ли послать шифрограмму в Антиохию с известием о гибели Цезаря?
– спросил Рутилий.
Квинт отрицательно покачал головой.
– Руфин не поверит. Он достаточно хитер. Он поймет, что мы разгадали его игру и пытаемся добиться от него помощи. Ему нужно действовать наверняка.
Нисибис пал, Цезарь мертв. Только в этом случае император двинется на монголов. А в том, что Нисибис не устоит, он уверен. Срок подходящий. Как для родов… – и Квинт подмигнул Элию.
Элию план Квинта не нравился. Быть может потому, что он не мог поверить, что Руфин хочет его смерти.
– Хорошо, – кивнул Рутилий. – Иди. Мы попытаемся продержаться.
– Как ты объяснишь Руфину, что спасся? – спросил Элий.
– Скажу, что меня приняли за мертвеца.
– Тогда поторопись. Времени у нас очень мало.
Квинт тут же принялся обряжаться, решив, что медлить не стоит. Важен каждый час. В эту же ночь он и уйдет. Элий зашел к нему в комнату, сел на стул и молча смотрел, как фрументарий собирается в дорогу.
– Когда все кончится, ты должен служить Легации, – сказал Элий неожиданно.-… Ребенку (он не осмелился сказать – сыну, хотя уверен был, что родится сын). Скажешь – я тебя послал.
– А ты… ты же говорил, что бессмертен… – Квинт опешил. Он верил Элию безоговорочно, кажется, больше, чем Элий верил себе.
Цезарь прикрыл глаза и несколько мгновений сидел неподвижно.
– Не думал, что осада продлится так долго.
– То есть…
– Что если… У нас с Марцией не было детей, и Вер знал, какое это для меня несчастье… То желание, загаданное Вером…. что если… оно исполнится скоро?.. Ты понимаешь, о чем я?
Квинт кивнул через силу:
– Время еще есть. Если роды будут в срок. Но Вер мог загадать что-то другое. Так ведь?
Элий попытался улыбнуться. Губы дернулись, но улыбки не вышло.
– Мог. Но думаю, он загадал именно это. А когда желание исполняется, отсроченное наступает неотвратимо.
– Во всяком случае Легация еще не родила, – прошептал Квинт.
– Тогда поторопись.
– Может… ты со мной? – предложил Квинт, как будто испытуя, а не приглашая в самом деле удрать.
Элий отрицательно покачал головой. Квинт надел синий чекмень, нахлобучил островерхую шапку на самые глаза.
– Я похож на монгола? – спросил фрументарий.
– Ты похож на проходимца, который вообразил себя образцом добродетели. – Элий обнял Квинта на прощание.
– Не вздумай погибнуть. Цезарь, – шепнул Квинт.
Глава 16
Старые игры Руфина
«Мысль объявить маленькую Руфину наследницей не так и плоха. Если бы нынешнее положение в Империи не было столь опасным. В такие времена не следует менять устоев. Но именно в такие времена все приходит в негодность, даже устой».Перед рассветом в комнатку Элия вошел Рутилий. Не спросясь зажег лампу. Элий заснул лишь несколько минут назад, и теперь щурился и никак не мог разлепить глаз.
«Промедление императора Руфина в Антиохии многим кажется необъяснимым.
«Этот поход добром не кончится», – предрек Бенит».
«Акта диурна». Ноны июня[115]
– Полчаса назад неизвестная рация заработала где-то здесь, в крепости, и послала шифрованное донесение.
– Кому? – обалдело переспросил Элий. – Монголам?
– Ценю юмор. Но при других обстоятельствах. Сообщение ушло в Антиохию.
Руфину. У него здесь свой агент. Так что миссия Квинта бесполезна.
– Значит, мы все умрем, – прошептал Элий. – Хотя я надеялся предотвратить катастрофу.
– Именно так я и думал. «Хочу спасти мир», – сообщил заяц и засунул голову льву в пасть. Хотел бы я знать, какое отношение это имеет к спасению мира. Но ты останешься жив. Кажется, это ты обещал Квинту. Впрочем… – Трибун странно посмотрел на Элия. – Даже боги инопа погибают. А ведь они бессмертны.
– Смерть богов доказывает лишь одно – у смерти нет логики.
– Но боги могли бы прийти к нам на помощь… Говорят, твой друг гладиатор Вер – он бог…
– Кто говорит?
– Ходят такие слухи.
Элий вспомнил зеленое зарево поутру над горами и нечеловеческий крик, от которого кровь стыла в жилах и со скал срывались камни, и отрицательно покачал головой – Новый Бог не сможет им помочь.
Стены дворца, в котором расположился Руфин, были отделаны листовым золотом с чеканными виноградными листьями и гроздьями ягод. Меж золотыми панелями располагались многоцветные мозаики, сверкая яшмой, хризолитом и янтарем. Только в Антиохии можно встретить подобную безумную роскошь. Даже Рим не может соперничать в этом с Антиохией. Стены из золота!
«Варварам будет чем поживиться», – подумал Руфин злорадно.
Император лежал на спине и разглядывал отделанный золотом кессонный потолок. Криспина зачмокала губами во сне, перевернулась на другой бок и обхватила Руфина за шею.
«Я рожу тебе сына…» – прошептала она.
Во сне и наяву она повторяла эту фразу непрерывно. Иногда Руфину казалось, что она бредит. После родов прошло меньше месяца, а она уже примчалась к нему в Антиохию и заявила, что они должны немедленно зачать нового ребенка. В этот раз это непременно будет мальчик.
Руфин брезгливо сбросил ее руку и поднялся.
Император едва успел накинуть шитый золотом тяжелый халат, как дверь приоткрылась и в щель протиснулась голова секретаря.
– Прибыл гонец из Нисибиса.
Секретарь был встревожен. Многие слишком близко принимают к сердцу происходящее в Нисибисе. Да, плохо, что несколько сотен римлян оказались запертыми в этом городишке. Рим не любит терять своих людей. Но кто их просил туда лезть?
«Раз они прислали гонца, дело в самом деле плохо». Руфин прошел в таблин, отделанный так же роскошно, как и спальня. Огромный стол с инкрустацией из золота и слоновой кости украшал десятифунтовый золотой чернильный прибор. Преторианец ввел гонца из Нисибиса – грязного оборванца в лохмотьях с перевязанной тряпкой головой. Руфин с трудом узнал Квинта, этого преданного пса Цезаря, и не удивился. Он знал, что гонцом будет Квинт.
– Так что в Нисибисе? – спросил Руфин, предлагая посланцу сесть.
– Крепость пала, – сказал тот, демонстративно потирая разбитый в кровь локоть. – Гарнизон перебит. Цезарь мертв.
– Мертв… – повторил Руфин задумчиво. – А тебе удалось уцелеть?
– Я свалился со стены на груду трупов и не разбился. Меня сочли мертвецом.
Под покровом ночи удалось бежать.
Руфин несколько раз кивнул.
– Надо же, как интересно: упал на груду трупов. Наверняка было неприятно лежать на трупах и притворяться мертвым, приятель?
– Да, ничего приятного, – согласился Квинт. Руфин подошел к нему и отогнул грязную повязку. Глубокая ссадина на лбу была настоящей. Так же как и синяки на руках и ногах. Отличная инсценировка.
– А ведь Нисибис все еще держится, – проговорил Руфин, глядя в упор на Квинта и улыбаясь.
– Я сам…– начал было Квинт.
– Сегодня рано утром я получил шифрограмму. Там сказано, что явится гонец с ложным донесением. Надо полагать, гонец этот – ты?
Квинт облизнул губы.
– Зачем ты решил обмануть меня?! – заорал Руфин. – А? Я спрашиваю – зачем?
Квинт дернулся, как от удара, но стиснул зубы и промолчал.
– Не хочешь говорить? Ну так я отвечу! Ты считаешь, что я желаю смерти Элию, так? Квинт отвернулся и не отвечал.
– Говори, подонок! – заорал Руфин и замахнулся. – Говори!
– Не смей меня бить! – прохрипел Квинт, откинул назад голову и глянул Августу в глаза. Глаза были совершенно безумные. – Я – римский гражданин и сражался с варварами. А ты…– не договорил – задохнулся от ярости.
У Руфина задрожал подбородок.
– У кого ты научился таким манерам? У Элия?
– Ты, Август, первый человек в Риме. Но это не значит, что ты исключительный. Как и все, ты подчиняешься закону. Сенат может начать расследование твоей деятельности. В том числе и того, почему ты до сих пор не выступил на помощь Нисибису.
– Поступило известие, что основные силы монголов двинулись на Антиохию, – ответил Руфин. Но что-то такое мелькнуло в его глазах – будто черная точка метнулась и исчезла.
Лжет…
– «Целий» сам запустил эту дезинформацию, Август, – нагло отвечал Квинт, глядя Руфину в глаза. – Уж в чем, в чем, а в дезинформации я кое-что понимаю. Или ты забыл, что я профессиональный фрументарий?
Лицо Руфина перекосилось.
Неведомо, что бы произошло, если бы в этот момент дверь не приоткрылась и в таблин не заглянула Криспина. Ее розовое после сна лицо удивленно вытянулось при виде фязного окровавленного посланца и красного от гнева императора, стоящего над ним с поднятой для уда-Ра рукой.
– Дорогой, что такое…
– Вон! – рявкнул Руфин. – Иди спи! Отдыхай! Расти пузо!
Криспина обидчиво надула губки.
– Как ты груб!
– Дорогая, уйди, – просипел Руфин, сжимая и разжимая кулаки. Дверь захлопнулась.
– Значит, я желаю устранить Цезаря, – проговорил Руфин. – А ты, умник, решил обхитрить меня. Только ты не умник, а глупец. Никому на свете не удастся меня обхитрить.
– Август, ты должен спасти людей в Нисибисе. Ты успеешь… Посмотри правде в глаза: твою игру разгадают, сенат обвинит тебя в измене. Элий все равно спасется. Не губи остальных вместе с ним.
– Что?
– Элий не может умереть, пок.. – Квинт осекся.
– Пока что?
– Пока ему не исполнится семьдесят, – ляпнул Квинт первое, что влетело в голову.
– Исполнение желания?
– Да, Вер заклеймил его для Элия.
– Семьдесят лет… – повторил Руфин.
– Так долго Нисибис, разумеется, не продержится. Но Элий-то не умрет. —Квинт попытался закрепить успех. – Монголы перережут всех до одного, но Элия не тронут. Так что ты можешь погубить только город, но не Элия. Что бы ты ни замыслил, клеймо судьбы разрушит любые козни.
Квинт говорил вдохновенно. С ним такое бывало. Не верить ему было нельзя.
Руфин стоял неподвижно, глядя куда-то мимо Квинта. Казалось, упорствовать дальше не имело смысла. Император поправил халат, пригладил длинную прядь, закрывая лысую макушку, и нажал кнопку звонка. Тут же в дверях возник преторианец.
– Сообщи префекту претория об аресте Квинта Приска, – приказал Руфин. – Отвести арестованного в карцер. И пусть его поместят в одиночку. Квинт вскинул голову.
– Руфин Август…
– Непременно в одиночку, – повторил свой приказ император. – До суда.