Страница:
– Тебе, Гэл…
Но просить ничего не стал – ни удачи, ни здоровья. Только сам себе подивился. Существу (он чуть не подумал о гении – человеку), которое готово было разрезать его живьем на куски, он приносил жертву. Зачем? Заискивал перед ним? Пытался умилостивить? Боялся? Ни то, ни другое, ни третье. Так зачем же?
Он и сам не знал. Как не ведали этого золотые орлы, украшавшие старинный ларарий.
«С бесноватыми надо бесноваться». Для чего? Чтобы бесноватые не заметили, что ты не такой, как они? Это глупо. Так зачем? Понять, почему они беснуются?
Да можно ли это сделать? Или понять то, что заставляет их бесноваться? Элий так задумался, что
не заметил, что кто-то подошел и встал рядом. Элий скосил глаза. Рядом с ним стоял Гэл. Его мучитель. Его враг. Его гений.
Сейчас Гэл совсем как человек – одежда проста, сандалии изношены. Внешне даже похож на Элия: темные волосы, прямой нос. Но не Элий. Лицо невыразительное, бледное, глаза светлые, чуточку сумасшедшие.
Гэл вдыхал аромат благовоний и улыбался. Гению казалось, что он все еще обладает силой.
– Что тебе? – спросил Элий не особенно любезно.
– Денег, – отвечал тот почти с ребячьей непосредственностью.
Элий подумал, что ослышался. Гений приходит к нему и просит… денег?
Он переспросил.
– Ну да. Денег. Я теперь живу среди людей, и сам почти как человек. Без денег в вашем мире неуютно. Ты хоть понимаешь, что произошло? Старый мир исчез безвозвратно, и все чувствуют себя потерянными – люди, и боги, и гении. Но люди и боги остались на своих местах, меж ними просто исчезла связь. А гении – они потеряли все. Даже свою сущность. Ныне мы антропогении, то есть и люди, и гении одновременно. Разумеется, те, кому удалось уцелеть во время перехода. Мы гибли тысячами, превращались в змей и котов, и вновь гибли, уже от рук людей… Боги так перепугались, что изгнали всех разом, не разбираясь, кто виноват, а кто нет. Это так похоже на богов. Все гении сброшены вниз. Буквально. С неба на землю.
– Хочешь, чтобы я пожалел ваше племя?
– Всего лишь постарался понять, что происходит. Понять иногда бывает так страшно… Ты ведь тоже боишься. Подумай… Прежде весь мир был наполнен гениями…
Гэл замолчал, и Элий мысленно продолжил вместо него…
…Мир был наполнен гениями, у каждого человека за плечом стоял
покровитель и вдохновитель. А что же ныне? Звенящая пустота. Люди должны сходить с ума от этой пустоты. Люди – да. Но не Элий. Он привык к одиночеству. Прежде Элий вел непрекращающееся сражение за свою душу, а другие были покойны и счастливы. Теперь все переменилось. В его душе поселился покой, в душах обывателей – смятение.
– Мир опустел и сделался хрупок, – сказал Цезарь. – Рим стал беззащитен.
Гении должны объединиться с людьми, чтобы его защитить.
– Значит, мировая?
– Да.
– И ты мне вновь подчинишься?
– Нет, – отрицательно покачал головой Элий. – Ты подчинишься мне.
– Я – тебе? Я, гений, подчинюсь тебе – человеку?!
– Я – Цезарь. А ты живешь на территории Империи, даже не имея гражданства.
Так что я приказываю, и это закономерно.
– Гордый Элий просит у меня помощи, хотя ив столь странной форме. Так о чем же ты просишь?
– Гении обладают тайным знанием. Вы должны передать его людям. Гэл расхохотался.
– Что?! Добровольно взять и отдать? Знание – наше единственное оружие, гарантия нашей безопасности. А ты хочешь, чтобы мы разоружились! Такие примеры изучают в школе! Рим заставил разоружиться Карфаген, а потом его уничтожил. Пуний-цы стояли перед своими пустыми арсеналами и рыдали, и проклинали тех, кто пошел на уступки Риму! А Рим, уверяю тебя, нисколько не изменился. Внешний лоск и Декларация прав человека не обманут гения.
– Пытаешься строить из себя обиженного, но именно ты виноват во всем.
– Нет, это ты виноват, ты отрекся от меня и создал тем самым опасный прецедент. Если бы не ты, я бы не принял участия в заговоре. Ты заявлял, что надо разрушать условности, но нельзя трогать фундамент. А сам занялся фундаментом!
– Я не мог подчиниться твоим указаниям.
– Не мог подчиниться… – гений ухмыльнулся. – Как у тебя могли явиться подобные мысли! Ты не мог думать иначе, чем я. Ведь ты не бог, а всего лишь маленький человечек. Лучше бы тебе вообще родиться без гения.
– Такое бывает?
– Случается иногда. К примеру, Бенит. У него не было гения с самого дня рождения. Теперь этот парень далеко пойдет.:
Элий по привычке закрыл глаза. Что же это такое? Получается – они с Бенитом схожи в своем духовном уродстве. Как ни оскорбительно это звучало, но Элий должен был это признать: в нынешнее время Бенит чувствует себя так же комфортно, как и Элий. Да нет, еще комфортнее.
– Ладно, не будем о прошлом, – примирительно сказал гений. – Надеюсь, ты не собираешься мне мстить? Это не благородно, учитывая твое и мое нынешнее положение. Я два дня не ел. Вспомни, друг, что говорила Сивилла. «Не первины, но половина…» Не прошу половину. Всего лишь тысчонку сестерциев.
Элий помедлил, потом достал кошелек и протянул бывшему покровителю пачку купюр. Тот поспешно схватил деньги.
– Как ты добр, о Цезарь! – с издевкой воскликнул Гэл. – Знаешь, я даже постараюсь отблагодарить и на время оставлю тебя в покое. – И Гэл похлопал Элия по плечу.
Цезарь невольно передернулся. Гэл вызывал у него неприязнь, почти отвращение.
«А ведь Гэл смотрит на меня точно также», – подумал Элий.
Едва гений вышел из павильона, как какой-то человек бросился на него. Схватил за руку, вывернул, пригнул к земле. Гэл попытался освободиться, но не вышло.
– Чтобы ты больше никогда сюда не приходил! Или я располосую твою физиономию так, что шрамы останутся на всю жизнь, – прошептал Квинт на ухо беспомощному гению.
– Ты пожалеешь об этом, – прошипел Гэл. – Ты не представляешь, как пожалеешь! Все люди пожалеют… И твой хозяин прежде других…
Квинт потащил бывшего гения к выходу из поместья.
– Чтобы ты никогда здесь больше не появлялся! – повторил он.
– Гении умеют мстить… Запомни: гении умеют мстить… Мы – не пунийцы…
Уже за воротами он приосанился, одернул выбившуюся из-за пояса тунику.
– Глупец! Неужели не понимаешь? Гению грозить бесполезно!
Человека, который вошел в ее таблин, Сервилия Кар узнала не сразу. Гость не только обрядился в белоснежную тогу, как полагалось кандидату в сенаторы, но еще и выкрасил, волосы белой краской и надел красные башмаки, украшенные серебряными полумесяцами, будто уже был избран. В госте было что-то шутовское, но Сервилии понравилось это шутовство. Сервилию привлекали люди неординарные, способные на быстрый и неожиданный взлет. Одно время ей нравился Вер – казалось, что он таков. Но Вер исчез. Как и многие, он оказался пустышкой. А вот Бенит не пустышка. О нет! Этот достигнет всего. Возможного и невозможного. В прежние времена Бениту пришлось бы долго путешествовать от должности к должности, чтобы годам к пятидесяти получить наконец тогу с пурпурной полосой. Но теперь достаточно репутации неординарной личности, можно – добропорядочной, но скандальной гораздо выгоднее – и перед тобой откроются все двери. У Бе-нита была скандальная репутация. Три месяца назад Сервилия Кар указала выскочке на дверь, позавчера он обедал у нее и был принят благосклонно.
– Я выставил свою кандидатуру в бывшей трибе Элия, – сообщил Бенит. – Рим уже три часа как в шоке. Репортеры бегают за мной по пятам. Дал штук десять интервью, а потом сбился со счета.
– Слышала. Недурно придумано, – улыбнулась Сервилия. – Только дело безнадежное…
– Фортуна ко мне благосклонна. А если будешь благосклонна и ты, домна…
– Я буду благосклонна, – пообещала Сервилия. – Но даже деньги Пизона не помогут тебе пробраться в курию.
– Заключим пари на тысячу сестерциев. Ты выиграешь, если я буду избран.
Идет? Сервилия на мгновение задумалась.
– Ну что ж, идет.
От Бенита веяло энергией, как жаром от натопленной печи. Давненько ей не встречались такие люди.
Бенит вышел из дома Сервилии Кар и уже собирался остановить таксомотор. Но передумал. Вместо того, чтобы сесть в машину, он крадучись двинулся по мощеной дорожке вдоль ограды садов Мецената. Девушка лет пятнадцати в коротенькой пестрой тунике выбирала у цветочницы розы. Бенит заговорщицки подмигнул цветочнице и хлопнул девушку по ягодице. Девушка развернулась и хлестнула ладонью, надеясь влепить оскорбителю оплеуху. Но Бенит ловко отскочил и расхохотался.
– Что за шутки? – Ноздри ее тонкого носа раздувались от гнева.
– На обеде позавчера ты так мило говорила о сенате и обязанностях сенатора. Я смеялся до слез.
– Проваливай, Бенит, я не собираюсь с тобой разговаривать! – Девушка на всякий случай отступила на шаг, чтобы у кандидата в сенат не явилось желания вновь похлопать ее по заду.
– Не надо гневаться, Летти. Когда я стану сенатором, я смогу позволить себе гораздо больше. Что не позволено быку, то Юпитер позволяет себе каждый день.
– Ты навсегда останешься быком, Бенит, даже если попытаешься изображать Юпитера, – огрызнулась ЛетиЦия и зачем-то толкнулабенита в грудь. И тут же день померк, навалились густые сумерки, вместо солнца повис матовый зеленоватый фонарь, в его свете многочисленные статуи перистиля казались восставшими из могил мертвецами. Страшно было человеку на каменном ложе, страшно и тошно так, что хотелось выть в голос. Он дрожал, всматриваясь в зеленый полумрак. Летиция как бы выглядывала из-за его спины, видела затылок, скулу, тонкую шею, узкие плечи. Мальчишка чуть постарше ее. Кто-то вошел в перистиль. Неровные шаркающие шаги. Элий? Нет, нет, у Элия совсем другая походка. Лети-ция и сама задрожала – поняла: быть беде. И появился Бенит. В сенаторской тоге, в черном парике с гладкими волосами. Почему же мальчишка не бежит, или он не понимает, что сейчас произойдет? Беги же, беги… Но мальчишка не убежал, он заговорил. Лети-ция не слышала слов, но почему-то была уверена, что несчастный о чем-то просит Бенита. Не просит – умоляет… И вдруг мальчишка умолк на полуслове. Замер. Окаменел. Понял наконец… Бенит замахнулся. Что-то было зажато в руке. Но что – не разобрать. Кинжал? Нож? Мальчишка бессильно выставил руку, напрасно пытаясь защититься… Кровь брызнула на сенаторскую тогу.
– На по…– только и выдохнул несчастный.
– Беги! – закричала Летиция, и видение пропало.
Летиция в ужасе метнулась через дорогу. Несколько авто взвизгнули тормозами, а девушка уже была на другой стороне.
Убийца! Бенит – будущий убийца!..
– От меня не убежишь! – крикнул ей вслед Бенит, хохоча.
Его забавляли ее злость и ее страх. Таких козочек приятно укрощать!
Летти влетела в дом, оттолкнула служанку и ворвалась в таблин матери.
– Запрети Бениту к нам приходить! – выкрикнула она. – Он наглец. Видеть его не могу. Вообразил, что может ухаживать за мной. Вели его не пускать сейчас, чтобы не гнать потом палками.
Сервилия что-то писала и не потрудилась даже отложить стило или поднять голову.
– А почему ты решила, что я прикажу его гнать палками? – бросила она небрежно. Летти изумилась:
– Что? Ты относишься к этому подонку всерьез? Сервилия многозначительно приподняла насурмленную бровь.
– В мире много подонков. Но большинство из них абсолютно бесперспективны.
А Бенит – перспективен. Он далеко пойдет. Дальше, чем мы можем предположить.
Оказаться рядом с таким человеком – большая удача.
– Не для меня! – в ярости выкрикнула Летти. – Его удача – подлая удача. Я его терпеть не могу – запомни это!
– Меня не волнует твое мнение, глупая девочка. Думаешь, я молилась на Гарпония Кара, благодаря которому мы теперь купаемся в золоте? Да меня тошнило, когда я смотрела на его острый лисий нос и близко посаженные глазки. Но такова судьба женщины – спать с тем, кто богат. А для удовольствий, девочка моя, существуют любовники.
– Противно тебя слушать!
– Неужели ты надеешься, что я позволю тебе встречаться с Элием?! – рассмеялась Сервилия. Смех ее был злобен и при этом как-то неестественно глуп. Летиции сделалось нестерпимо стыдно за мать, и она выбежала из таблина.
Перепрыгивая через две ступеньки, она поднялась в спальню, заперла дверь и бросилась на постель. Какая же она дура! Зачем рассказала матери о том, что произошло в Никее. Надеялась, что Сервилия с ее связями и честолюбием постарается устроить брак дочери с Цезарем. А вместо этого мать пришла в неописуемую ярость, отхлестала Летицию по щекам, а потом носилась по комнатам и кричала, что Элий изнасиловал ее девочку, и она, Сервилия, немедленно обратится в префектуру вигилов и добьется осуждения негодяя. Сервилия как будто сошла с ума, она била посуду, металась по дому, орала, не давая в ответ вставить хотя бы слово. И даже Фабия, прибывшая на подмогу внучке, никак не могла приструнить обезумевшую дочь. Никакие доводы на Сервилию не действовали. Она продолжала вопить и проклинать Элия и Летти.
– Вот уж не думала, что ты будешь себя вести как хозяйка притона в Субуре, у которой увели доходную девчонку, – сказала Фабия.
Реплика неожиданно подействовала. Сервилия замолчала, уселась в кресло и долго сидела неподвижно, пожав губы и глядя в одну точку, обдумывая свое, тайное. После этого она больше не грозила обратиться к вигилам, но строго-настрого запретила Летиции встречаться с Элием.
Запершись в спальне, Летти вытащила спрятанную под подушкой фотографию Элия, упала на кровать и прижала фото к губам. Сегодня у Цезаря день рождения. Интересно, каков будет пир вечером? Кто приглашен? Какие подарки присланы? Что, если удрать из дома и тайком явиться к Элию? Наплевать на все приличия и… О нет, пожалуйста без глупостей! Лети-ция будет хитра и расчетлива. У нее есть один союзник – Фабия. Летти всегда была ее любимицей. К тому же старушка сентиментальна. В отличие от Сервилии, обожает слезливые истории. Дадим ей возможность прослезиться. Пусть Сервилия против, зато Фабия – за. Летиция добьется своего, и никто не сможет ей помешать. Все получится. Потому что она, Летти, прозревает будущее. И в ее будущем звучит только одно имя: Элий.
Летиция вновь поцеловала фото. Она пыталась вспомнить, как Элий целовал ее в полумраке сада и ласкал ее грудь. Боль и страх – все ушло. Теперь ей казалось, что в ее жизни не было ничего восхитительнее тех минут. Но восстановить их в памяти невозможно. Их можно только заново пережить.
Глава 5
Проснувшись, он сразу вспомнил, что сегодня праздник Либерты – любимый день Элия. Вспомнил и позавидовал другу. Если бы Вер мог верить, как Элий, что Декларация прав человека может решить все вопросы! Но, к сожалению, Вер не верил декларациям.
На столике рядом с кроватью вновь появилась золотая чаша, куда больше и изысканнее прежней. Чаша, до краев полная амброзии. Вер не удивился. Аккуратно перелил густую жидкость в золотую флягу, стараясь не потерять ни капли. Но все же пролил – руки его дрожали. С трудом натянул тунику, надвинул соломенную шляпу на глаза, взял суковатую палку и вышел на улицу. Брел, всем телом наваливаясь на палку. Носильщики сами к нему подошли; ни о чем не спрашивая, донесли до Эсквилинки. Денег не взяли.
Воздух второго корпуса тревожил его. Будто он, Вер, был зверем и чувствовал по запаху родных среди чужого народа. Он миновал атрий и поднялся на второй этаж, безошибочно идя по следу. Девушка стояла в криптопортике и смотрела сквозь цветные стекла в никуда. Ее профиль по-прежнему мнился профилем на медальоне саркофага. Обреченность сквозила в каждой черточке лица, в повороте головы, в безвольно поникших плечах. Вер коснулся ее. Она повернулась. Молча он отдал флягу. Она взяла. Поняла без слов. Запах амброзии все сказал вместо Вера. Он дарил ей жизнь. Она кивнула в ответ. Он повернулся и ушел. Боялся, что она начнет его благодарить. Слов благодарности он бы не вынес.
У выхода из корпуса кто-то бесцеремонно схватил Вера за руку. Но, говорят, даже мертвый гладиатор умеет защищаться. Человек так уязвим. На теле немало точек, одно нажатие на которые заставляет человека ползать на коленях. Вер глазам своим не поверил: перед ним на колени упал Гюн.
– Идиот! – бормотал Гюн, поднимаясь. – Ты отдал амброзию смертной.
Смертной! А тебя просил я… я…
– Ты свое уже получил, не так ли? Так оставь меня в покое…
– Я – гений! – Лицо исказилось так, что, казалось вот-вот лопнет.
– Да, знаю, гений. Вы прежде владели душами. Но что с того? Что сделали за две тысячи лет? Ничего. Упивались властью. Или надеетесь вернуть прежнее и совершить все, что не свершили за двадцать столетий?
– Гении не позволят людям так с собой обращаться! Мы будем повелевать, а вы – подчиняться!
– Грози. Это тебя немного утешит.
– Я обещал открыть тебе тайну «Нереиды», ну что ж, я ее открою, – Гюн зло и торжествующе улыбнулся. – Это ты убил их всех.
Вер недоуменно смотрел на бывшего покровителя. Смысл сказанного не доходил до него.
– Ты убил их. Ты! И трусливо забыл об этом. Но я – твой гений, я все помню.
– Так расскажи, что произошло на самом деле!
– Ты их убил, убил, убил! – как ребенок дразнилку выкрикивал Гюн.
Гений расхохотался и кинулся бежать, зная, что Вер его не догонит.
– Это ложь… – прошептал Вер.
Да, он убил Варрона на арене, убил незнакомого парня в драке на улице, убил, чтобы узнать, что такое убийство. Но тогда, ребенком, он не мог разом убить пятьсот человек. Безумие… ложь… Ложь… Безумие…
Но все же Вер чувствовал, что в словах гения была доля правды… Неужели? Нет, не может быть… Незнание делало Вера беспомощным. Он должен узнать истину, или сойдет с ума.
«Убил! Убил!» – это слово жалило осой, от него не спастись, не увернуться. Вер забыл обо всем, даже о боли в боку. Опомнился лишь, когда увидел Корнелия Икела. Вер остановился, отпрянул назад. Икел в Риме! Человек, который пытался убить Элия и… Юний Вер всмотрелся. Нет, это не бывший префект претория. Это кто-то, очень похожий. Несомненно, перед ним был гений Икела. Вер стоял, опираясь на суковатую палку, и тяжело дышал.
Гений Икела! Вот кто должен знать тайну «Нереиды»!
Гений Икела (Гик, надо полагать) его не замечал – зачем гению обращать внимание на больного оборванца? Гик задержался у лотка, перелистнул номер «Акты диурны», купил и двинулся по улице быстрым шагом. Вер заковылял следом, кусая губы и обливаясь потом. Но несмотря на все усилия, отставал все больше и больше.
Он с тоскою понял, что вот-вот потеряет Гика из виду, когда из-под арки выскочили двое. Один огрел гения дубиной по голове. Второй тоже ударил (кулаком или ножом – с такого расстояния Вер не мог разглядеть), подхватил обмякшее тело и потащил под арку. Вер кинулся бежать, позабыв, что бежать не может. Споткнулся, ударился больным боком о базу статуи и ослеп от боли. Очнулся уже на мостовой, привалившись спиною к граниту. Подле него на корточках сидел юноша лет шестнадцати. А немолодая женщина поливала голову Вера водой из пластиковой бутылки.
– Ты болен, доминус, – вздохнула женщина. – Я вызвала «скорую».
– Не надо. – Оттолкнувшись от мостовой. Вер поднялся рывком.
Неловкое движение вызвало новый взрыв боли, но Вер превозмог, до крови закусив губу. Несколько мгновений он стоял, широко расставив ноги и пьяно пошатываясь. Боль накатывала, как волны морского прилива, норовя утопить. Но Вер устоял, взял из рук юноши шляпу, нахлобучил на самые глаза и двинулся дальше. Юноша пошел следом. Вер обернулся и махнул в его сторону палкой.
– Пошел вон!
Тогда юноша наконец отстал. Вер озирался по сторонам, боясь, что может не узнать арку, под которую двое затащили Гика. Но узнал легко. Ибо след был материален. Капли крови рдели на мостовой. Пурпурная частая дорожка вела в глубь двора. А рядом с пурпурными в мостовую вплавились сверкающие белые капли. Вер завернул во двор. Гик лежал возле мраморного фонтана, неестественно вытянувшись и выбросив вперед руку, будто хотел взлететь по старой памяти, но не взлетел, а рухнул на камни уже навсегда. Двое убийц склонились над ним. Один зачем-то тряс неподвижное тело, а второй ножом пытался соскрести с камней платиновые брызги.
– Что-то не так, я говорил, не получится, – бормотал человек с ножом.
– Не получилось, – подтвердил второй и пнул неподвижное тело.
И тут убийца заметил Вера. Выставив руку с ножом, парень двинулся на бывшего гладиатора. Он был почти мальчишкой, на верхней губе слабо пробивался пушок. Губа была короткой и не могла прикрыть сильно выдававшиеся вперед зубы. Вылитый заяц. И глаза тоже заячьи, бесцветные, косо прорезанные.
– Что тебе надо, дяденька. Валил бы ты отсюда, – прошипел Заяц.
Вер не двигался.
Тогда убийца решил, где один труп, там может быть и два, арифметика в данном случае не имеет значения, и ударил. Но рука его странным образом взлетела вверх, а нож, выбитый ударом палки, вонзился в стену. В следующее мгновение палка, описав дугу, грохнула незадачливого потрошителя по темечку. Парень, захрипев, повалился в ноги Веру. Его сотоварищ не стал дожидаться расправы, кинулся к наружной лестнице, взлетел птицей на верхний этаж, а оттуда – на крышу. Пробежал, громыхая сандалиями по черепице, спихнул кадку с цветами, перепрыгнул на соседний балкончик, смел веревку с бельем, и, закутанный в простыни и почти ничего не видя, нырнул на чердак, сопровождаемый хлопаньем голубиных крыльев и женскими воплями.
Едва убийца скрылся, как дверь на втором этаже отворилась, и на террасу выглянул дородный мужчина лет сорока.
– Опять гения убили. – Он с любопытством разглядывал неподвижное тело. —
Вчера в соседнем дворе ночью одного прикончили. А сегодня уже днем зарезали. Ну и дела.
– За что их убивают? – спросил Вер. – Мстят?
– При чем тут месть? – фыркнул мужчина. – Говорят, если гения убить, платиновое сиянье из него льется настоящей платиной. Чем мучительнее смерть, тем больше платины. Видишь на камнях белое? Из-за этих клякс и гоняются за гениями. А вигилы не особенно шустрят. Пойду-ка возьму нож, поцарапаю платину, пока «неспящие» не явились.
Вер склонился над гением. Тот был еще жив. Тяжелое хриплое дыхание вырывалось из груди. Странные чувства охватили Вера. Надо же! Чувства! Раньше и одно-то вылуплялось с трудом. А теперь – и досада, и обида, и жалость – все вместе. И Вер никак не мог в них разобраться.
– Вызови «скорую»! – крикнул он мужчине вдогонку. – Этот парень жив.
Но мужчина уже скрылся в доме. Однако вигилы и сами прибыли. Первым появился центурион в красно-серой форме, а следом, мигая синими огнями, вкатилась громоздкая машина «скорой».
– Положение у него не особенно, – неопределенно протянул вигил, осмотрев раненого. Он намеренно мешкал, что было более чем странно для вигила. – Пострадавший гений. По платине в крови видно. Из-за них у нас столько мороки! Работы в два раза больше, а зарплата та же. В Иды обещали оплатить сверхурочные, но ничего не дали. И неведомо, получим ли в Календы. Власти делают вид, что не замечают проблемы.
– Опять гений? – крикнул городской архиятер[16], вытаскивая носилки. – И чего их на землю потянуло? Теперь куда ни плюнь – всюду гений.
– Я бы мог заплатить…– неуверенно предложил Вер.
Вигил с сомнением оглядел заношенную тунику бывшего гладиатора, его матерчатые сандалии.
– Сестерции тебе самому нужны, доминус. – Юния Вера он явно не узнал.
Архиятер загрузил раненого в машину. Гик был белее мела, в груди у него что-то булькало и хрипело.
– Советую основать фонд «В помощь бывшим гениям»! – крикнул медик на прощание. – К нам их привозят за дежурство штук по десять. Одних режут. Другие сами кончают с собой. Если дело так пойдет, скоро в Риме не останется ни одного гения.
Но просить ничего не стал – ни удачи, ни здоровья. Только сам себе подивился. Существу (он чуть не подумал о гении – человеку), которое готово было разрезать его живьем на куски, он приносил жертву. Зачем? Заискивал перед ним? Пытался умилостивить? Боялся? Ни то, ни другое, ни третье. Так зачем же?
Он и сам не знал. Как не ведали этого золотые орлы, украшавшие старинный ларарий.
«С бесноватыми надо бесноваться». Для чего? Чтобы бесноватые не заметили, что ты не такой, как они? Это глупо. Так зачем? Понять, почему они беснуются?
Да можно ли это сделать? Или понять то, что заставляет их бесноваться? Элий так задумался, что
не заметил, что кто-то подошел и встал рядом. Элий скосил глаза. Рядом с ним стоял Гэл. Его мучитель. Его враг. Его гений.
Сейчас Гэл совсем как человек – одежда проста, сандалии изношены. Внешне даже похож на Элия: темные волосы, прямой нос. Но не Элий. Лицо невыразительное, бледное, глаза светлые, чуточку сумасшедшие.
Гэл вдыхал аромат благовоний и улыбался. Гению казалось, что он все еще обладает силой.
– Что тебе? – спросил Элий не особенно любезно.
– Денег, – отвечал тот почти с ребячьей непосредственностью.
Элий подумал, что ослышался. Гений приходит к нему и просит… денег?
Он переспросил.
– Ну да. Денег. Я теперь живу среди людей, и сам почти как человек. Без денег в вашем мире неуютно. Ты хоть понимаешь, что произошло? Старый мир исчез безвозвратно, и все чувствуют себя потерянными – люди, и боги, и гении. Но люди и боги остались на своих местах, меж ними просто исчезла связь. А гении – они потеряли все. Даже свою сущность. Ныне мы антропогении, то есть и люди, и гении одновременно. Разумеется, те, кому удалось уцелеть во время перехода. Мы гибли тысячами, превращались в змей и котов, и вновь гибли, уже от рук людей… Боги так перепугались, что изгнали всех разом, не разбираясь, кто виноват, а кто нет. Это так похоже на богов. Все гении сброшены вниз. Буквально. С неба на землю.
– Хочешь, чтобы я пожалел ваше племя?
– Всего лишь постарался понять, что происходит. Понять иногда бывает так страшно… Ты ведь тоже боишься. Подумай… Прежде весь мир был наполнен гениями…
Гэл замолчал, и Элий мысленно продолжил вместо него…
…Мир был наполнен гениями, у каждого человека за плечом стоял
покровитель и вдохновитель. А что же ныне? Звенящая пустота. Люди должны сходить с ума от этой пустоты. Люди – да. Но не Элий. Он привык к одиночеству. Прежде Элий вел непрекращающееся сражение за свою душу, а другие были покойны и счастливы. Теперь все переменилось. В его душе поселился покой, в душах обывателей – смятение.
– Мир опустел и сделался хрупок, – сказал Цезарь. – Рим стал беззащитен.
Гении должны объединиться с людьми, чтобы его защитить.
– Значит, мировая?
– Да.
– И ты мне вновь подчинишься?
– Нет, – отрицательно покачал головой Элий. – Ты подчинишься мне.
– Я – тебе? Я, гений, подчинюсь тебе – человеку?!
– Я – Цезарь. А ты живешь на территории Империи, даже не имея гражданства.
Так что я приказываю, и это закономерно.
– Гордый Элий просит у меня помощи, хотя ив столь странной форме. Так о чем же ты просишь?
– Гении обладают тайным знанием. Вы должны передать его людям. Гэл расхохотался.
– Что?! Добровольно взять и отдать? Знание – наше единственное оружие, гарантия нашей безопасности. А ты хочешь, чтобы мы разоружились! Такие примеры изучают в школе! Рим заставил разоружиться Карфаген, а потом его уничтожил. Пуний-цы стояли перед своими пустыми арсеналами и рыдали, и проклинали тех, кто пошел на уступки Риму! А Рим, уверяю тебя, нисколько не изменился. Внешний лоск и Декларация прав человека не обманут гения.
– Пытаешься строить из себя обиженного, но именно ты виноват во всем.
– Нет, это ты виноват, ты отрекся от меня и создал тем самым опасный прецедент. Если бы не ты, я бы не принял участия в заговоре. Ты заявлял, что надо разрушать условности, но нельзя трогать фундамент. А сам занялся фундаментом!
– Я не мог подчиниться твоим указаниям.
– Не мог подчиниться… – гений ухмыльнулся. – Как у тебя могли явиться подобные мысли! Ты не мог думать иначе, чем я. Ведь ты не бог, а всего лишь маленький человечек. Лучше бы тебе вообще родиться без гения.
– Такое бывает?
– Случается иногда. К примеру, Бенит. У него не было гения с самого дня рождения. Теперь этот парень далеко пойдет.:
Элий по привычке закрыл глаза. Что же это такое? Получается – они с Бенитом схожи в своем духовном уродстве. Как ни оскорбительно это звучало, но Элий должен был это признать: в нынешнее время Бенит чувствует себя так же комфортно, как и Элий. Да нет, еще комфортнее.
– Ладно, не будем о прошлом, – примирительно сказал гений. – Надеюсь, ты не собираешься мне мстить? Это не благородно, учитывая твое и мое нынешнее положение. Я два дня не ел. Вспомни, друг, что говорила Сивилла. «Не первины, но половина…» Не прошу половину. Всего лишь тысчонку сестерциев.
Элий помедлил, потом достал кошелек и протянул бывшему покровителю пачку купюр. Тот поспешно схватил деньги.
– Как ты добр, о Цезарь! – с издевкой воскликнул Гэл. – Знаешь, я даже постараюсь отблагодарить и на время оставлю тебя в покое. – И Гэл похлопал Элия по плечу.
Цезарь невольно передернулся. Гэл вызывал у него неприязнь, почти отвращение.
«А ведь Гэл смотрит на меня точно также», – подумал Элий.
Едва гений вышел из павильона, как какой-то человек бросился на него. Схватил за руку, вывернул, пригнул к земле. Гэл попытался освободиться, но не вышло.
– Чтобы ты больше никогда сюда не приходил! Или я располосую твою физиономию так, что шрамы останутся на всю жизнь, – прошептал Квинт на ухо беспомощному гению.
– Ты пожалеешь об этом, – прошипел Гэл. – Ты не представляешь, как пожалеешь! Все люди пожалеют… И твой хозяин прежде других…
Квинт потащил бывшего гения к выходу из поместья.
– Чтобы ты никогда здесь больше не появлялся! – повторил он.
– Гении умеют мстить… Запомни: гении умеют мстить… Мы – не пунийцы…
Уже за воротами он приосанился, одернул выбившуюся из-за пояса тунику.
– Глупец! Неужели не понимаешь? Гению грозить бесполезно!
Человека, который вошел в ее таблин, Сервилия Кар узнала не сразу. Гость не только обрядился в белоснежную тогу, как полагалось кандидату в сенаторы, но еще и выкрасил, волосы белой краской и надел красные башмаки, украшенные серебряными полумесяцами, будто уже был избран. В госте было что-то шутовское, но Сервилии понравилось это шутовство. Сервилию привлекали люди неординарные, способные на быстрый и неожиданный взлет. Одно время ей нравился Вер – казалось, что он таков. Но Вер исчез. Как и многие, он оказался пустышкой. А вот Бенит не пустышка. О нет! Этот достигнет всего. Возможного и невозможного. В прежние времена Бениту пришлось бы долго путешествовать от должности к должности, чтобы годам к пятидесяти получить наконец тогу с пурпурной полосой. Но теперь достаточно репутации неординарной личности, можно – добропорядочной, но скандальной гораздо выгоднее – и перед тобой откроются все двери. У Бе-нита была скандальная репутация. Три месяца назад Сервилия Кар указала выскочке на дверь, позавчера он обедал у нее и был принят благосклонно.
– Я выставил свою кандидатуру в бывшей трибе Элия, – сообщил Бенит. – Рим уже три часа как в шоке. Репортеры бегают за мной по пятам. Дал штук десять интервью, а потом сбился со счета.
– Слышала. Недурно придумано, – улыбнулась Сервилия. – Только дело безнадежное…
– Фортуна ко мне благосклонна. А если будешь благосклонна и ты, домна…
– Я буду благосклонна, – пообещала Сервилия. – Но даже деньги Пизона не помогут тебе пробраться в курию.
– Заключим пари на тысячу сестерциев. Ты выиграешь, если я буду избран.
Идет? Сервилия на мгновение задумалась.
– Ну что ж, идет.
От Бенита веяло энергией, как жаром от натопленной печи. Давненько ей не встречались такие люди.
Бенит вышел из дома Сервилии Кар и уже собирался остановить таксомотор. Но передумал. Вместо того, чтобы сесть в машину, он крадучись двинулся по мощеной дорожке вдоль ограды садов Мецената. Девушка лет пятнадцати в коротенькой пестрой тунике выбирала у цветочницы розы. Бенит заговорщицки подмигнул цветочнице и хлопнул девушку по ягодице. Девушка развернулась и хлестнула ладонью, надеясь влепить оскорбителю оплеуху. Но Бенит ловко отскочил и расхохотался.
– Что за шутки? – Ноздри ее тонкого носа раздувались от гнева.
– На обеде позавчера ты так мило говорила о сенате и обязанностях сенатора. Я смеялся до слез.
– Проваливай, Бенит, я не собираюсь с тобой разговаривать! – Девушка на всякий случай отступила на шаг, чтобы у кандидата в сенат не явилось желания вновь похлопать ее по заду.
– Не надо гневаться, Летти. Когда я стану сенатором, я смогу позволить себе гораздо больше. Что не позволено быку, то Юпитер позволяет себе каждый день.
– Ты навсегда останешься быком, Бенит, даже если попытаешься изображать Юпитера, – огрызнулась ЛетиЦия и зачем-то толкнулабенита в грудь. И тут же день померк, навалились густые сумерки, вместо солнца повис матовый зеленоватый фонарь, в его свете многочисленные статуи перистиля казались восставшими из могил мертвецами. Страшно было человеку на каменном ложе, страшно и тошно так, что хотелось выть в голос. Он дрожал, всматриваясь в зеленый полумрак. Летиция как бы выглядывала из-за его спины, видела затылок, скулу, тонкую шею, узкие плечи. Мальчишка чуть постарше ее. Кто-то вошел в перистиль. Неровные шаркающие шаги. Элий? Нет, нет, у Элия совсем другая походка. Лети-ция и сама задрожала – поняла: быть беде. И появился Бенит. В сенаторской тоге, в черном парике с гладкими волосами. Почему же мальчишка не бежит, или он не понимает, что сейчас произойдет? Беги же, беги… Но мальчишка не убежал, он заговорил. Лети-ция не слышала слов, но почему-то была уверена, что несчастный о чем-то просит Бенита. Не просит – умоляет… И вдруг мальчишка умолк на полуслове. Замер. Окаменел. Понял наконец… Бенит замахнулся. Что-то было зажато в руке. Но что – не разобрать. Кинжал? Нож? Мальчишка бессильно выставил руку, напрасно пытаясь защититься… Кровь брызнула на сенаторскую тогу.
– На по…– только и выдохнул несчастный.
– Беги! – закричала Летиция, и видение пропало.
Летиция в ужасе метнулась через дорогу. Несколько авто взвизгнули тормозами, а девушка уже была на другой стороне.
Убийца! Бенит – будущий убийца!..
– От меня не убежишь! – крикнул ей вслед Бенит, хохоча.
Его забавляли ее злость и ее страх. Таких козочек приятно укрощать!
Летти влетела в дом, оттолкнула служанку и ворвалась в таблин матери.
– Запрети Бениту к нам приходить! – выкрикнула она. – Он наглец. Видеть его не могу. Вообразил, что может ухаживать за мной. Вели его не пускать сейчас, чтобы не гнать потом палками.
Сервилия что-то писала и не потрудилась даже отложить стило или поднять голову.
– А почему ты решила, что я прикажу его гнать палками? – бросила она небрежно. Летти изумилась:
– Что? Ты относишься к этому подонку всерьез? Сервилия многозначительно приподняла насурмленную бровь.
– В мире много подонков. Но большинство из них абсолютно бесперспективны.
А Бенит – перспективен. Он далеко пойдет. Дальше, чем мы можем предположить.
Оказаться рядом с таким человеком – большая удача.
– Не для меня! – в ярости выкрикнула Летти. – Его удача – подлая удача. Я его терпеть не могу – запомни это!
– Меня не волнует твое мнение, глупая девочка. Думаешь, я молилась на Гарпония Кара, благодаря которому мы теперь купаемся в золоте? Да меня тошнило, когда я смотрела на его острый лисий нос и близко посаженные глазки. Но такова судьба женщины – спать с тем, кто богат. А для удовольствий, девочка моя, существуют любовники.
– Противно тебя слушать!
– Неужели ты надеешься, что я позволю тебе встречаться с Элием?! – рассмеялась Сервилия. Смех ее был злобен и при этом как-то неестественно глуп. Летиции сделалось нестерпимо стыдно за мать, и она выбежала из таблина.
Перепрыгивая через две ступеньки, она поднялась в спальню, заперла дверь и бросилась на постель. Какая же она дура! Зачем рассказала матери о том, что произошло в Никее. Надеялась, что Сервилия с ее связями и честолюбием постарается устроить брак дочери с Цезарем. А вместо этого мать пришла в неописуемую ярость, отхлестала Летицию по щекам, а потом носилась по комнатам и кричала, что Элий изнасиловал ее девочку, и она, Сервилия, немедленно обратится в префектуру вигилов и добьется осуждения негодяя. Сервилия как будто сошла с ума, она била посуду, металась по дому, орала, не давая в ответ вставить хотя бы слово. И даже Фабия, прибывшая на подмогу внучке, никак не могла приструнить обезумевшую дочь. Никакие доводы на Сервилию не действовали. Она продолжала вопить и проклинать Элия и Летти.
– Вот уж не думала, что ты будешь себя вести как хозяйка притона в Субуре, у которой увели доходную девчонку, – сказала Фабия.
Реплика неожиданно подействовала. Сервилия замолчала, уселась в кресло и долго сидела неподвижно, пожав губы и глядя в одну точку, обдумывая свое, тайное. После этого она больше не грозила обратиться к вигилам, но строго-настрого запретила Летиции встречаться с Элием.
Запершись в спальне, Летти вытащила спрятанную под подушкой фотографию Элия, упала на кровать и прижала фото к губам. Сегодня у Цезаря день рождения. Интересно, каков будет пир вечером? Кто приглашен? Какие подарки присланы? Что, если удрать из дома и тайком явиться к Элию? Наплевать на все приличия и… О нет, пожалуйста без глупостей! Лети-ция будет хитра и расчетлива. У нее есть один союзник – Фабия. Летти всегда была ее любимицей. К тому же старушка сентиментальна. В отличие от Сервилии, обожает слезливые истории. Дадим ей возможность прослезиться. Пусть Сервилия против, зато Фабия – за. Летиция добьется своего, и никто не сможет ей помешать. Все получится. Потому что она, Летти, прозревает будущее. И в ее будущем звучит только одно имя: Элий.
Летиция вновь поцеловала фото. Она пыталась вспомнить, как Элий целовал ее в полумраке сада и ласкал ее грудь. Боль и страх – все ушло. Теперь ей казалось, что в ее жизни не было ничего восхитительнее тех минут. Но восстановить их в памяти невозможно. Их можно только заново пережить.
Глава 5
Игры императора Руфина
«Сегодня, в праздник Либерты Победительницы, на Авентине ожидается около трехсот тысяч человек. На церемонии будет присутствовать Элий Цезарь. Сам он когда-то служил волонтером в фонде Либерты». «Вспомним в этот день слова Эпиктета [13] :В это утро Юний Вер почувствовал себя лучше. Он понимал, что поблажка кратковременная и скоро боль вернется, но рад был и этому.
«Чего не желаешь себе, не желай и другим; тебе не нравится быть рабом – не обращай других в рабство».
«Пожертвования клиентам за первую половину месяца возросли вдвое. Ночлежки переполнены. В бесплатных столовых очереди. И хотя раздача продуктов увеличена, столовые не могут обеспечить всех желающих горячим питанием». «Несмотря на подвоз дополнительного зерна из Каллии, Полонии и Винландахлебные очереди не уменьшаются. Рим испытывает также недостаток в молоке и овощах. Цены неуклонно растут».
«По неподтвержденным данным, те многочисленные перегрины [14] , что объявились в пределах Империи, – это бывшие гении, принявшие антропоморфный вид».
«Пожар на автомобильных заводах в Медиолане пока не удается локализовать».
«Акта диурна», 7-й день до Калена октября[15]
Проснувшись, он сразу вспомнил, что сегодня праздник Либерты – любимый день Элия. Вспомнил и позавидовал другу. Если бы Вер мог верить, как Элий, что Декларация прав человека может решить все вопросы! Но, к сожалению, Вер не верил декларациям.
На столике рядом с кроватью вновь появилась золотая чаша, куда больше и изысканнее прежней. Чаша, до краев полная амброзии. Вер не удивился. Аккуратно перелил густую жидкость в золотую флягу, стараясь не потерять ни капли. Но все же пролил – руки его дрожали. С трудом натянул тунику, надвинул соломенную шляпу на глаза, взял суковатую палку и вышел на улицу. Брел, всем телом наваливаясь на палку. Носильщики сами к нему подошли; ни о чем не спрашивая, донесли до Эсквилинки. Денег не взяли.
Воздух второго корпуса тревожил его. Будто он, Вер, был зверем и чувствовал по запаху родных среди чужого народа. Он миновал атрий и поднялся на второй этаж, безошибочно идя по следу. Девушка стояла в криптопортике и смотрела сквозь цветные стекла в никуда. Ее профиль по-прежнему мнился профилем на медальоне саркофага. Обреченность сквозила в каждой черточке лица, в повороте головы, в безвольно поникших плечах. Вер коснулся ее. Она повернулась. Молча он отдал флягу. Она взяла. Поняла без слов. Запах амброзии все сказал вместо Вера. Он дарил ей жизнь. Она кивнула в ответ. Он повернулся и ушел. Боялся, что она начнет его благодарить. Слов благодарности он бы не вынес.
У выхода из корпуса кто-то бесцеремонно схватил Вера за руку. Но, говорят, даже мертвый гладиатор умеет защищаться. Человек так уязвим. На теле немало точек, одно нажатие на которые заставляет человека ползать на коленях. Вер глазам своим не поверил: перед ним на колени упал Гюн.
– Идиот! – бормотал Гюн, поднимаясь. – Ты отдал амброзию смертной.
Смертной! А тебя просил я… я…
– Ты свое уже получил, не так ли? Так оставь меня в покое…
– Я – гений! – Лицо исказилось так, что, казалось вот-вот лопнет.
– Да, знаю, гений. Вы прежде владели душами. Но что с того? Что сделали за две тысячи лет? Ничего. Упивались властью. Или надеетесь вернуть прежнее и совершить все, что не свершили за двадцать столетий?
– Гении не позволят людям так с собой обращаться! Мы будем повелевать, а вы – подчиняться!
– Грози. Это тебя немного утешит.
– Я обещал открыть тебе тайну «Нереиды», ну что ж, я ее открою, – Гюн зло и торжествующе улыбнулся. – Это ты убил их всех.
Вер недоуменно смотрел на бывшего покровителя. Смысл сказанного не доходил до него.
– Ты убил их. Ты! И трусливо забыл об этом. Но я – твой гений, я все помню.
– Так расскажи, что произошло на самом деле!
– Ты их убил, убил, убил! – как ребенок дразнилку выкрикивал Гюн.
Гений расхохотался и кинулся бежать, зная, что Вер его не догонит.
– Это ложь… – прошептал Вер.
Да, он убил Варрона на арене, убил незнакомого парня в драке на улице, убил, чтобы узнать, что такое убийство. Но тогда, ребенком, он не мог разом убить пятьсот человек. Безумие… ложь… Ложь… Безумие…
Но все же Вер чувствовал, что в словах гения была доля правды… Неужели? Нет, не может быть… Незнание делало Вера беспомощным. Он должен узнать истину, или сойдет с ума.
«Убил! Убил!» – это слово жалило осой, от него не спастись, не увернуться. Вер забыл обо всем, даже о боли в боку. Опомнился лишь, когда увидел Корнелия Икела. Вер остановился, отпрянул назад. Икел в Риме! Человек, который пытался убить Элия и… Юний Вер всмотрелся. Нет, это не бывший префект претория. Это кто-то, очень похожий. Несомненно, перед ним был гений Икела. Вер стоял, опираясь на суковатую палку, и тяжело дышал.
Гений Икела! Вот кто должен знать тайну «Нереиды»!
Гений Икела (Гик, надо полагать) его не замечал – зачем гению обращать внимание на больного оборванца? Гик задержался у лотка, перелистнул номер «Акты диурны», купил и двинулся по улице быстрым шагом. Вер заковылял следом, кусая губы и обливаясь потом. Но несмотря на все усилия, отставал все больше и больше.
Он с тоскою понял, что вот-вот потеряет Гика из виду, когда из-под арки выскочили двое. Один огрел гения дубиной по голове. Второй тоже ударил (кулаком или ножом – с такого расстояния Вер не мог разглядеть), подхватил обмякшее тело и потащил под арку. Вер кинулся бежать, позабыв, что бежать не может. Споткнулся, ударился больным боком о базу статуи и ослеп от боли. Очнулся уже на мостовой, привалившись спиною к граниту. Подле него на корточках сидел юноша лет шестнадцати. А немолодая женщина поливала голову Вера водой из пластиковой бутылки.
– Ты болен, доминус, – вздохнула женщина. – Я вызвала «скорую».
– Не надо. – Оттолкнувшись от мостовой. Вер поднялся рывком.
Неловкое движение вызвало новый взрыв боли, но Вер превозмог, до крови закусив губу. Несколько мгновений он стоял, широко расставив ноги и пьяно пошатываясь. Боль накатывала, как волны морского прилива, норовя утопить. Но Вер устоял, взял из рук юноши шляпу, нахлобучил на самые глаза и двинулся дальше. Юноша пошел следом. Вер обернулся и махнул в его сторону палкой.
– Пошел вон!
Тогда юноша наконец отстал. Вер озирался по сторонам, боясь, что может не узнать арку, под которую двое затащили Гика. Но узнал легко. Ибо след был материален. Капли крови рдели на мостовой. Пурпурная частая дорожка вела в глубь двора. А рядом с пурпурными в мостовую вплавились сверкающие белые капли. Вер завернул во двор. Гик лежал возле мраморного фонтана, неестественно вытянувшись и выбросив вперед руку, будто хотел взлететь по старой памяти, но не взлетел, а рухнул на камни уже навсегда. Двое убийц склонились над ним. Один зачем-то тряс неподвижное тело, а второй ножом пытался соскрести с камней платиновые брызги.
– Что-то не так, я говорил, не получится, – бормотал человек с ножом.
– Не получилось, – подтвердил второй и пнул неподвижное тело.
И тут убийца заметил Вера. Выставив руку с ножом, парень двинулся на бывшего гладиатора. Он был почти мальчишкой, на верхней губе слабо пробивался пушок. Губа была короткой и не могла прикрыть сильно выдававшиеся вперед зубы. Вылитый заяц. И глаза тоже заячьи, бесцветные, косо прорезанные.
– Что тебе надо, дяденька. Валил бы ты отсюда, – прошипел Заяц.
Вер не двигался.
Тогда убийца решил, где один труп, там может быть и два, арифметика в данном случае не имеет значения, и ударил. Но рука его странным образом взлетела вверх, а нож, выбитый ударом палки, вонзился в стену. В следующее мгновение палка, описав дугу, грохнула незадачливого потрошителя по темечку. Парень, захрипев, повалился в ноги Веру. Его сотоварищ не стал дожидаться расправы, кинулся к наружной лестнице, взлетел птицей на верхний этаж, а оттуда – на крышу. Пробежал, громыхая сандалиями по черепице, спихнул кадку с цветами, перепрыгнул на соседний балкончик, смел веревку с бельем, и, закутанный в простыни и почти ничего не видя, нырнул на чердак, сопровождаемый хлопаньем голубиных крыльев и женскими воплями.
Едва убийца скрылся, как дверь на втором этаже отворилась, и на террасу выглянул дородный мужчина лет сорока.
– Опять гения убили. – Он с любопытством разглядывал неподвижное тело. —
Вчера в соседнем дворе ночью одного прикончили. А сегодня уже днем зарезали. Ну и дела.
– За что их убивают? – спросил Вер. – Мстят?
– При чем тут месть? – фыркнул мужчина. – Говорят, если гения убить, платиновое сиянье из него льется настоящей платиной. Чем мучительнее смерть, тем больше платины. Видишь на камнях белое? Из-за этих клякс и гоняются за гениями. А вигилы не особенно шустрят. Пойду-ка возьму нож, поцарапаю платину, пока «неспящие» не явились.
Вер склонился над гением. Тот был еще жив. Тяжелое хриплое дыхание вырывалось из груди. Странные чувства охватили Вера. Надо же! Чувства! Раньше и одно-то вылуплялось с трудом. А теперь – и досада, и обида, и жалость – все вместе. И Вер никак не мог в них разобраться.
– Вызови «скорую»! – крикнул он мужчине вдогонку. – Этот парень жив.
Но мужчина уже скрылся в доме. Однако вигилы и сами прибыли. Первым появился центурион в красно-серой форме, а следом, мигая синими огнями, вкатилась громоздкая машина «скорой».
– Положение у него не особенно, – неопределенно протянул вигил, осмотрев раненого. Он намеренно мешкал, что было более чем странно для вигила. – Пострадавший гений. По платине в крови видно. Из-за них у нас столько мороки! Работы в два раза больше, а зарплата та же. В Иды обещали оплатить сверхурочные, но ничего не дали. И неведомо, получим ли в Календы. Власти делают вид, что не замечают проблемы.
– Опять гений? – крикнул городской архиятер[16], вытаскивая носилки. – И чего их на землю потянуло? Теперь куда ни плюнь – всюду гений.
– Я бы мог заплатить…– неуверенно предложил Вер.
Вигил с сомнением оглядел заношенную тунику бывшего гладиатора, его матерчатые сандалии.
– Сестерции тебе самому нужны, доминус. – Юния Вера он явно не узнал.
Архиятер загрузил раненого в машину. Гик был белее мела, в груди у него что-то булькало и хрипело.
– Советую основать фонд «В помощь бывшим гениям»! – крикнул медик на прощание. – К нам их привозят за дежурство штук по десять. Одних режут. Другие сами кончают с собой. Если дело так пойдет, скоро в Риме не останется ни одного гения.