Страница:
– Потому что я так хочу. А стоит мне пожелать, и мое желание исполняется.
Когда я выхожу под дождь и говорю: хочу, чтобы дождь прекратился, – тут же начинает сиять солнце. Я – истинный исполнитель желаний.
– Об этом можно написать в «Акте диурне»? – подобострастно спросил критик Гней Галликан. Странно было видеть этого немолодого дородного человека заискивающим перед наглым молокососом.
– Можешь, – милостиво разрешил Бенит.
– Кто-нибудь знает, что будет дальше? – спросила Сервилия.
– Руфин отправится с войсками в Антиохию, – тут же ответил Бенит. – Победитель Третьей Северной войны хочет сделаться еще освободителем Месопотамии. Кумий с досадой отметил, что в логике выскочке не откажешь. Похоже, что теперь не они играют с Бенитом, а он – с ними. Мышка взяла в оборот кошек. Кумию сделалось не по себе. А вдруг Бенит вовсе не ничтожество?.. Додумывать мысль не хотелось – противный холодок пробежал по спине.
– Дурацкий поход, – презрительно фыркнул драматург, считавший, что он как литератор разбирается во всем на свете, а в военном деле лучше прочих. – Это всего лишь разведывательный отряд монголов. Чтобы разделаться с варварами, хватило бы и пары когорт.
Корнелий Икел говорил что-то подобное – припомнил Кумий.
– В этом случае победа Руфина не будет столь грандиозной. Ему нужен триумф. Для молодой жены. И для старого Золотого Рима, – Сервилия улыбнулась.
– Боголюбимая Сервилия! Ты иглой коснулась дела! – воскликнул Кумий.
– Руфин проиграет, – ухмыльнулся Бенит и обвел обедающих наглым взглядом.
– Он не умеет воевать. Войну за него выиграл префект претория Галликан.
– Так нельзя говорить, – вмешался в разговор Кумий. – Руфин – император, потомок Дециев.
– Ну и что из того? – усмехнулась Сервилия. – Кто такие Деции? Надо же, основатель династии Тра-ян Деций! Велика персона. Да на самом-то деле он не выиграл битвы при Абритге. Император утонул в болоте. Это боги изменили ход истории и подарили ему победу над готами. Он никто, игрушка, марионетка. И его мир – такой же мерзкий и ненатуральный. Я мечтаю, чтобы какая-нибудь сверхмощная бомба взорвалась и уничтожила этот мир до основания.
После таких слов долго никто не смел ничего сказать – даже Бенит.
Наутро Кумий проснулся поздно. Он лежал в кровати и пил кофе, раздумывая, как бы удачнее высмеять Бенита в новом своем рассказе.
Уже подоспело название: «Пир матроны». Кумий улыбнулся, предвкушая. Надо навставлять туда всяких мерзостей, какие только можно вообразить – пусть читатель думает, что Кумий всем этим занимался на самом деле. Поклонники будут выть от возмущения и стонать от восторга.
Кумий был уверен, что его «Пир» встанет в один ряд с «Пиром» Платона и с «Пиром Трималхиона». И, возможно даже, затмит те древние литературные пирушки.
Глава 12
Прежде чем сесть в плетеное кресло, Проб обошел перистиль, понюхал цветы, погладил по плечу мраморную Нимфу. Хорошо здесь, покойно. Будто гений по-прежнему стережет дом.
– Ты о чем-то хотела поговорить со мной, домна? – поинтересовался Марк Проб.
Она помолчала. И после долгой паузы спросила наконец:
– Ты веришь в пророчества? В предзнаменования?
– Пытаюсь… – уклончиво ответил центурион.
– Так вот… У меня было пророчество. Такой сон наяву… Я видела, как Бенит совершит убийство. Не знаю, когда и где… Но совершит. Нельзя ли это предотвратить?
Проб не подал и вида, что удивлен признанием.
– И кого он убьет?
– Тоже не знаю. Бенит был в сенаторской тоге. В руке то ли кинжал, то ли нож… не понять. Неизвестный лежал. Потом, увидев Бенита, приподнялся. И тут сенатор его ударил.
– Ты не видела лицо жертвы?
– Нет. Только убийцу. Мне показалось, что Бенит то ли в шапке, то ли в парике… Уже было темно. В перистиле горела лампа.
– Это был перистиль? – оживился центурион. – Опиши.
– Куда больше этого. Скульптуры. Фонтан. Подстриженные деревья.
– Куда был нанесен удар?
– В живот…
– А ты уверена, что видела будущее, а не прошлое…
– Тога с пурпурной полосой… Бенит еще не был избран в сенат, когда меня посетило это видение.
– Значит, ты «видела» -это давно? Почему же не рассказала мне сразу, домна?
– Некоторые не верят видениям. Особенно вигилы, И потом… я не хотела об этом говорить при Элии. Он ненавидит Бенита. Одно упоминание этого имени выводит его из себя.
Проб вздохнул. Время упущено. И все же…
– Ты мне очень помогла, домна Летиция. – Центурион поднялся. – Очень.
Марк Проб вышел на улицу. Незнакомая девушка надела ему на голову венок из нарциссов. Сегодня все ходят по Риму в венках. Сегодня Флоралии.
Неофрон не прав. Элий вновь на арене. Только теперь арена – весь город. Городские стены – ограда арены. А на зрительских местах – весь мир. Он наблюдает, как варвары терзают крошечный городок, и каждый загадывает желание. Одни молят богов – пусть Нисибис устоит и Цезарь спасется, и люди его спасутся, и горожане спасутся. Другие шепчут: пусть город падет и все погибнут. Их кровь будет жертвенной кровью на алтаре. Примите чужую кровь в дар от нас, всемогущие боги.
Монголы обстреливали город. Подкатывались к стенам, выпускали тучу стрел, несколько гранат и отступали. Потом начинали грохотать пушки. Варвары как будто прощупывали – собирается ли обороняться город. Нисибис оборонялся. И монголы отступали. Появилась надежда, что монголы уйдут. Невелика добыча в таком маленьком городке. Но варвары почему-то не уходили. Осажденные ждали, что римские легионы появятся со дня на день. Но римляне не появлялись.
Сегодня начинаются Флоралии. Праздник в честь богини Флоры – в этот день Рим походит на огромный цветник, фиалки и нарциссы продают на улицах и площадях, на обеденных столах и на столах письменных непременно букеты. Во время обеда пирующие надевают сразу три венка – на голову, на лоб и плечи. Гладиаторские игры во время Флоралии проводятся в Риме. На играх в честь Флоры Элий, будучи гладиатором, ни разу не побеждал. Элий на мгновение перенесся в Вечный город, представил Колизей, пурпурный веларий над зрителями, императорскую ложу (тоже всю в цветах), идущих по золотому песку гладиаторов. Клейма нынче стоят втрое дешевле. Но люди продолжают их покупать, хотя и знают, что желания не исполняются. Теперь на гладиаторов делают ставки, как на лошадей. Но все же какой-то умник подсчитал, что загаданное желание при выигрыше исполняется с вероятностью шестьдесят два процента. Причем совершенно бесплатно. Стоит только мысленно сделать ставку на «своего» гладиатора. В сенаторской ложе, где прежде сидел Элий, теперь развалился Бенит.
Крысы расплодились необыкновенно. Они бегали по улицам открыто, наглые, огромные, черные, с длиннющими розовыми хвостами. Они плавали в сточных канавах и рылись в мусорных кучах. Тощие нисибиские кошки боязливо забирались на стены и крыши, завидев крыс. Случалось, крысы нападали на кошек и пожирали. Квинт скупил в одной из лавчонок весь запас крысиного яда и разложил приманки в крепости. Утром крысы вылезли из нор и стали носиться взад и вперед, будто гончие псы, поднимая невообразимый шум, опрокидывая посуду и вцепляясь зубами солдатам в щиколотки. В казарме гвардейцев они скакали с кровати на кровать, не давая никому отдыха. Центурион Секст Сабин явился на шум и принялся палить из «парабеллума» в обезумевших тварей.
Двоих он подстрелил. Но остальные продолжали куролесить.
– Погоди! – сказал Элий, заходя следом. – Не надо тратить патроны.
Он обнажил меч и встал в проходе между кроватями, наблюдая за обезумевшими тварями.
– Эй, Цезарь, – крикнул Неофрон. – Уж не собрался ты гоняться за грызунами?
Элий не ответил: короткое, едва уловимое движение, и разрубленная пополам крыса отлетела к ножке кровати Неофрона.
– Ого! Чистая работа! – Гвардеец поднялся. – А что если я?
Он выхватил меч, ударил, но крыса ускользнула. Все, что он успел отрубить – это длинный розовый хвост. Преторианцы загоготали.
– Я тоже хочу немного развлечься! – вскочил с кровати Камилл.
– Погоди! – остановил его центурион. – А то порубим друг друга вместо крыс. Пусть каждый охотится по очереди.
– Идет! – согласился Неофрон. – Пять минут, выходим по двое. И победитель играет со следующим. Центурион… – повернулся он к Сабину.
Тот достал золотой хронометр.
– Время пошло! – и махнул платком, будто открывал состязания колесниц в Большом Цирке.
Неофрон кинулся за мелькнувшей меж ножек кровати черной тварью и упустил.
Элий лишь обернулся, крутанул рукой и отбросил мелькнувшую тень к стене.
Крысиная кровь забрызгала калиги Сабина.
– Такое впечатление, что ты всю жизнь рубишь крыс, Элий! – воскликнул Камилл.
Элий не ответил. Он внимательно следил за метанием очередной твари. Камилл вскрикнул – крыса бросилась прямо на него. Гвардеец отбил ее ногой. А Элий в воздухе разрубил крысиное тело пополам. Зрители аплодировали и свистели. Происходящее все больше и больше напоминало зрелище в Колизее. Интересно, убивая крыс, можно ли клеймить желания? Быть может, это уже осуществленные желания, их безобразные воплощения? Или это чьи-то гении, принявшие столь отвратительные формы?
Неофрон тем временем три раза грохнул мечом по полу, высекая из камня искры. И наконец четвертым ударом отсек крысе голову.
Элий вновь ударил, но на этот раз промахнулся. Еще одна тварь выскочила из норы и помчалась прямо на Элия. Он пропустил ее. Крыса долетела до стены, развернулась и ринулась обратно. Неофрон, не ожидавший такого, не успел ударить, зато Элий не промахнулся.
– Время вышло, – объявил центурион, – Элий выиграл.
Неофрон помянул Орка, но место уступил. Камилл лихо подкинул в воздухе меч, поймал его и-на середину комнаты выползла полудохлая крыса. Она зашаталась, как пьяная, повалилась на бок, потом поползла…
– Кажется, она немного перебрала, – расхохотался Камилл. – Единственная крыса, которая умрет от яда.
– Чего ты ждешь? Бей! – закричал Неофрон.
– Было бы нечестно получать очко за такую дохлятину, – пробормотал Камилл.
– Тогда уж я… – и Неофрон рассек полудохлую тварь пополам. – Когда монголы возьмут Нисибис, они будут убивать нас точно так же. А мы будем визжать и кусаться.
– Я бы хотел, чтобы крысы были здесь подольше, – сказал Элий.
– Это почему же? – удивился Неофрон. – Хорошее развлечение?
– Хороший знак.
– С чего это вдруг? Крепость – не корабль. А если варвары возьмут Нисибис штурмом, крысам будет чем поживиться.
– Ты прав, – согласился Элий и поддел еще одну полудохлую тварь острием меча. – Но все ке мне нравится, что крысы с нами. На этой стороне…
Неофрон смотрел на него с удивлением.
– Тебе нравится их убивать?
– Не более, чем людей. Крысы разносят чуму. Но нам сделали прививки от этой заразы. В прежние времена римские легионы приносили из Персии чуму в Европу. Чума по своей опасности могла сравниться только с одной напастью – с гражданской войной… Так давайте убивать крыс.
Вентилятор под потолком напрасно молотил воздух. Легче не становилось. И хотя в принципарии римляне сидели без броненагрудников, в одних туниках, Элий чувствовал, что на спине ткань насквозь промокла от пота.
– Почему монголы не уходят? – процедил сквозь зубы Рутилий. – Они не любят жары. Их лошади не привыкли к такому климату. Что они забыли в нашем городке? Что?
– Нам не выстоять долго, – сказал Элий. – Слишком мало людей. Да и патроны когда-нибудь кончатся. Нужны подкрепления.
– Руфин это знает, – отрезал Рутилий и с неожиданной злостью глянул на Элия.
Потом поднялся и вышел. Элий проводил его взглядом.
– Что это с ним?
Квинт подсел ближе и зашептал на ухо.
– Ты не нужен Руфину, вот в чем дело. Руфин будет ждать, пока Нисибис падет. Он будет ждать…
– Ты в своем уме? Со мной триста преторианцев. Не говоря уже о горожанах…
– На людей ему плевать. А ты должен умереть. Зря ты не отдал Руфину золотое яблоко. Отдай ты яблоко, и сейчас мы бы купались в термах Каракаллы, а не сидели бы в этой вонючей дыре.
Элий с сомнением покачал головой:
– Мне казалось… В последнее время император неплохо ко мне относился.
– Казалось, вот именно – казалось, – передразнил Квинт. – Разве ты не знаешь Руфина? Уж что ему в голову взбредет – не переубедишь. Сейчас ему взбрело, что ты ни за что не должен быть императором. Ни в коем случае. Уж лучше он объявит наследником твоего сына.
– Откуда тебе знать?
– У меня интуиция. И интуиция мне подсказывает, что наши дела дрянь.
– Криспина родит наследника, и все решится само собою.
Вернулся Рутилий.
– Пришла радиограмма. Руфин в Антиохии. Он скоро выступит. Будем надеяться.
– Он не выступит, – упрямо повторил Квинт. – Он не выступит, пока Нисибис не падет.
Рутилий уселся за стол, налил себе полный бокал финикового ликера и выпил залпом. Последнее время он пил много. Запасы ликера в крепости были значительные.
– Ты винишь меня, что я завел всех сюда? – спросил Элий.
Рутилий отрицательно покачал головой.
– Я служу тебе, а не обсуждаю твои решения. Ты почему-то решил, что должен быть в Нисибисе. И вот мы здесь.
Глава 13
– Как тебе нравится моя новая скульптура? – спросила Марция с улыбкой.
Элий повернул голову и увидел мраморную статую обнаженной женщины. Он не сразу узнал Летицию, хотя сходство было разительное. Ее задорное полудетское лицо, широко распахнутые глаза. Ее узкие детские плечи. А ниже – огромные отвислые груди кормящей женщины и вздувшийся шаром живот беременной.
Элий смотрел на этот мраморный шар, и ему казалось, что живот шевелится.
– Тебе нравится? – спросила Марция. Элий хотел сказать: «да», но в горле застрял комок. Элий подошел к статуе, коснулся мраморной руки. Она была холодна, как и положено быть камню. Но от этого холода такой ужас охватил Элия, что он закричал. Он кричал и кричал, разрывая паутину сна, кричал до тех пор, пока не проснулся.
Ночь была душной. Каморка пропахла потом и порохом. Вентилятор не работал. Элий вышел во двор к фонтану. Стояла неправдоподобная тишина. Луч прожектора разрезал небо, как черный пирог, и скользнул вниз. И что они шарят по небу? Может, думают, боги спустятся вниз и помогут? На землю надо смотреть, на землю!
– хотел крикнуть Элий часовым, но ничего не крикнул. Вместо этого вытащил хронометр и поглядел на светящийся циферблат. Было три часа ночи. Рассвета ждать еще долго. Элий набрал воды в шлем и облил голову.
Тень шевельнулась рядом с ним. Элий схватился за рукоять меча. Сталь взвизгнула, выходя из ножен.
– Это я, – испуганно шепнула тень.
– Роксана?! Что ты здесь делаешь?
– Пришла к тебе. Дело важное. В Нисибисе много пришлых. Разные люди.
Беженцы, похожие на римлян. Римляне, выдающие себя за беженцев. Тебе стоит с ними поговорить.
– Что за римляне? Откуда?
– Идем!
Она ухватила его за руку и повлекла в темноту. Переходы кривых улочек, погруженных в темноту. Молчаливые дома. И вдруг чей-то приглушенный плач. И вой собаки. Тоскливый, надрывный. Оплакивают покойника. Скоро все умрут.
Роксана остановилась в вестибуле перед построенном в римском стиле домом, толкнула обитую медью дверь. Они очутились в атрии. Их ждали. Несколько человек в простых белых туниках и шароварах сидели прямо на мозаичном полу вокруг бассейна. Молодой человек поднялся Элию навстречу.
Цезарь вглядывался в его лицо, силясь узнать.
– Марк Проб? Как ты сюда попал?
– Не Марк, а Луций Проб, – поправил его молодой человек.
– Луций Проб? – переспросил Элий и перевел взгляд на сидящего на полу юношу, столь похожего на изображения Руфина в молодости. – Тит Корнелий Деций…– Он вгляделся в другого. Не может быть! О боги! Бессмертная «Нереида»!
– Вы здесь? Но зачем? Неужели вы хотите воевать? Теперь, после смерти?
– Мы пришли за тобой, – сказал Проб. – Ты должен бежать. Ты – наследник Империи и не можешь оставаться здесь. Твой арабский скакун быстрее любой монгольской лошади. Мы прорвем их ряды, а ты ускачешь.
Теперь был черед Элия протестовать.
Это невозможно. Он пришел в Нисибис намеренно. И уж конечно, не пустится в бега, бросив на произвол остальных. Он обвел глазами «бессмертных», отыскивая того, с кем так хотел увидеться. Но напрасно он переводил взгляд с одного лица на другое – его не было.
– Тиберий, – позвал он, уже заранее зная ответ.
– Тиберий мертв.
Проб вывел Элия в перистиль. В саду росло несколько пальм и несколько куртин с цветами. Остальной двор был покрыт прямоугольными каменными плитами в человеческий рост. Вместо запаха зелени и влаги перистиль полнился сладковатым запахом тления.
– Он там? – спросил Элий. – Я хочу говорить с ним!
– Это невозможно. Он мертв, пусть временно, но мертв…
Элий опустился на колени, приник к плите.
– Тиберий, ты слышишь меня? Уверен – слышишь. Это я. Гай Элий. Мы опять разминулись. Нам никак не свидеться. Но когда-нибудь и ты, и я… снова будем вместе. – Он гладил камень, и чудилось ему, что Тиберий отвечает – «непременно». – Зачем вы пришли? Неужели думали, что я убегу, бросив остальных умирать? Все слышали о предсказании Сивиллы, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы заняться укреплениями. И я решил воздвигнуть стену. Ведь предсказание адресуется только тем, кто хочет услышать– Просто закрыть собою… единственный способ.
– Когда мертвое тело разложится, душа Тиберия освободится, – сказал Проб.
– Но я не смогу говорить с его душой! Ну почему, почему он не поговорил со мной, пока был человеком? Почему?!
– Может, он боялся?
– Чего?!
– Упреков… ты не простил ему самоубийства…
– О нет… я его не обвиняю… ни в чем… Всего лишь не понимаю его, как и вас всех. Я мыслю как человек. Как другие.
– Не лги сам себе, Элий, – покачал головой Проб – как в ту минуту был он схож с сыном своим Марком, центурионом-следователем, и своей проницательностью, и даже своей мимикой. – Ты мыслишь вовсе не как все. Иначе бы Логос не избрал тебя проводником в этом мире.
– Логос? – переспросил Элий.
– Тот, кого ты называешь Юием, Вером. Он – бог. Ведь ты знаешь это?
– Вер… Он здесь? Что с ним?
Ах, если бы Вер был здесь. Вдвоем им все под силу! Если у тебя есть преданный друг – считай, что ты сильнее других не вдвое, а в сотни раз. Вдвоем с Вером они отстояли бы Нисибис.
– Он готовится к битве, – отвечал Проб. – Молись богам, чтобы он победил.
– К битве с кем? – спросил Элий. И вдруг почувствовал, что внутри него все холодеет. Бог мог сражаться только с богом.
Юния Вера разбудило ржание коня. Вер выполз из пещеры, где спал, накрывшись бараньей шкурой, и с изумлением смотрел на стоящую на уступе женщину. Женщина держала на поводу коня, который… нет, не стоял, а висел в воздухе, перебирая копытами. Конь был бел и с крыльями. Пегас! Странный сын Медузы Горгоны и Посейдона, на котором любил разъезжать сам бог Аполлон. Конь, которого стихоплеты объявили своей собственностью. Сейчас Пегас был оседлан. Но вряд ли это придало ему воинственности. Пегас был конягой весьма упитанной – лоснящийся круп казался слишком массивным по сравнению с тонкими длинными ногами. Конь почему-то постоянно скалился, обнажая крупные желтые зубы, чем напоминал Веру поэта Кумия. На стальных стременах сверкали первые лучи зари. Так же как и на золоченом шлеме и броненагруднике смуглолицей женщины.
– Белонна! – изумился Юний Вер.
– Тебе нужен конь для сегодняшней битвы– вот я и привела конягу, – отвечала богиня войны, сестра и единомышленница Марса.
– Этот жирный! Да он на своих голубиных крылышках и взлететь-то не сможет.
Разве что пернет изо всей силы, и его понесет реактивная тяга, – скептически поглядел на Пегаса Вер. – Сколько тысяч лет миновало с тех пор, как он принимал участие в бою с Химерой?
Пегас обиделся.
– Я летаю каждый день. По десять-двенадцать часов, от одного поэта к другому. Едва поспеваю.
– Отчего же ты так разжирел? От сочинений стихоплетов? Значит, тебе слишком часто попадались вирши графоманов, и тебя разнесло, как от обилия мучного. Ладно, надеюсь ты не врешь и в самом деле сможешь заменить боевого коня.
– Что? Ты хочешь лететь на мне в битву? – В черных выпуклых глазах Пегаса мелькнул неподдельный страх. – Я не планировал драться. Думал: буду вдохновлять тебя стихами. Вдохновлять – это бывает куда важнее, чем участвовать в битве.
Поэты сражаются стихами. Я знаю столько стихов. Вот к примеру:
Рати троянские, всех их громадой, как пламень, как буря, Гектору вслед с несмиримой горячностью к бою летели…[108]
Цитата Пегаса напомнила Юнию Веру слова Авреола о том, что он знает «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Юний Вер теперь тоже знал Гомера наизусть. Но цитировать у него не было охоты. Вряд ли его противник ценит словесные изыски.
– Я не могу сражаться… – бормотал Пегас. – Что будут делать поэты, если я погибну?
– Твоя мать умерла и не будет оплакивать твою гибель, пусть хотя бы это тебя утешит.
– Меч, – сказала Белонна и сняла с себя перевязь с мечом. – Нагрудник…– и отдала свой броненагрудник. – Шлем…– и сдернула сверкающий позолотой шлем с черных кудрей.
Все пришлось Юнию Веру впору.
– Оружие! Оно красиво сверкает лишь в стихах или на музейных стендах, – хныкал Пегас. – В жизни я терпеть не могу сталь. Зачем сражаться, если можно слагать стихи. И стать бессмертным. В слове истинное бессмертие:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных, превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит[109].
Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.
– Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.
Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.
– Что скажешь на прощание, Логос?! – крикнула Белонна.
– Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, – крикнул бог разума.
– А что скажешь ты. Пегас?!
– «Так произнес – и ударил противника в щит меднобляшный…»[110] – к месту процитировал Пегас.
– А что-нибудь свое?
– Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить и по любому поводу приводят цитаты – к месту и не к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.
– По мне постмодернизм – это дважды сваренная капуста, – отозвался Логос-Вер.
Вер уже видел противника – тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело все больше и больше. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.
– Мне не нравится этот тип, – сообщил Пегас. – Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…
– Помолчи, будь другом! – оборвал его Вер.
Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам – тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом и парализовал. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен и мог только проиграть.
Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.
Когда я выхожу под дождь и говорю: хочу, чтобы дождь прекратился, – тут же начинает сиять солнце. Я – истинный исполнитель желаний.
– Об этом можно написать в «Акте диурне»? – подобострастно спросил критик Гней Галликан. Странно было видеть этого немолодого дородного человека заискивающим перед наглым молокососом.
– Можешь, – милостиво разрешил Бенит.
– Кто-нибудь знает, что будет дальше? – спросила Сервилия.
– Руфин отправится с войсками в Антиохию, – тут же ответил Бенит. – Победитель Третьей Северной войны хочет сделаться еще освободителем Месопотамии. Кумий с досадой отметил, что в логике выскочке не откажешь. Похоже, что теперь не они играют с Бенитом, а он – с ними. Мышка взяла в оборот кошек. Кумию сделалось не по себе. А вдруг Бенит вовсе не ничтожество?.. Додумывать мысль не хотелось – противный холодок пробежал по спине.
– Дурацкий поход, – презрительно фыркнул драматург, считавший, что он как литератор разбирается во всем на свете, а в военном деле лучше прочих. – Это всего лишь разведывательный отряд монголов. Чтобы разделаться с варварами, хватило бы и пары когорт.
Корнелий Икел говорил что-то подобное – припомнил Кумий.
– В этом случае победа Руфина не будет столь грандиозной. Ему нужен триумф. Для молодой жены. И для старого Золотого Рима, – Сервилия улыбнулась.
– Боголюбимая Сервилия! Ты иглой коснулась дела! – воскликнул Кумий.
– Руфин проиграет, – ухмыльнулся Бенит и обвел обедающих наглым взглядом.
– Он не умеет воевать. Войну за него выиграл префект претория Галликан.
– Так нельзя говорить, – вмешался в разговор Кумий. – Руфин – император, потомок Дециев.
– Ну и что из того? – усмехнулась Сервилия. – Кто такие Деции? Надо же, основатель династии Тра-ян Деций! Велика персона. Да на самом-то деле он не выиграл битвы при Абритге. Император утонул в болоте. Это боги изменили ход истории и подарили ему победу над готами. Он никто, игрушка, марионетка. И его мир – такой же мерзкий и ненатуральный. Я мечтаю, чтобы какая-нибудь сверхмощная бомба взорвалась и уничтожила этот мир до основания.
После таких слов долго никто не смел ничего сказать – даже Бенит.
Наутро Кумий проснулся поздно. Он лежал в кровати и пил кофе, раздумывая, как бы удачнее высмеять Бенита в новом своем рассказе.
Уже подоспело название: «Пир матроны». Кумий улыбнулся, предвкушая. Надо навставлять туда всяких мерзостей, какие только можно вообразить – пусть читатель думает, что Кумий всем этим занимался на самом деле. Поклонники будут выть от возмущения и стонать от восторга.
Кумий был уверен, что его «Пир» встанет в один ряд с «Пиром» Платона и с «Пиром Трималхиона». И, возможно даже, затмит те древние литературные пирушки.
Глава 12
Игры крыс
«Царь Месопотамии Эрудий официально обратился за помощью к Риму». «Флагман „Юлий Цезарь“ с императором на борту прибыл в Антиохию. Руфин Август лично возглавит поход на Нисибис. В который раз открыты двери храма Двуликого Януса!» «Сегодня начинаются Флоралии».Летиция выглядела неплохо. Почти не заметно, что беременна. Лишь располнела чуть-чуть, да под глазами тени. На голове венок – ведь сегодня Флоралии. Летиция приняла центуриона Проба в перистиле. Маленький, почти игрушечный садик. Старинные статуи желто-серые, почти коричневые от времени. В вазах букеты свежих цветов. Повсюду сиреневое, желтое, красное. Нарциссы, тюльпаны, фиалки – бесконечной чередой. Сегодня весь Рим – огромный сад: кадки с цветами на мостовой, гирлянды на стенах, венки на головах и плечах. Все статуи в цветах, все окна и балконы – тоже.
«Акта диурна», 4-й день до Календ мая[105]
Прежде чем сесть в плетеное кресло, Проб обошел перистиль, понюхал цветы, погладил по плечу мраморную Нимфу. Хорошо здесь, покойно. Будто гений по-прежнему стережет дом.
– Ты о чем-то хотела поговорить со мной, домна? – поинтересовался Марк Проб.
Она помолчала. И после долгой паузы спросила наконец:
– Ты веришь в пророчества? В предзнаменования?
– Пытаюсь… – уклончиво ответил центурион.
– Так вот… У меня было пророчество. Такой сон наяву… Я видела, как Бенит совершит убийство. Не знаю, когда и где… Но совершит. Нельзя ли это предотвратить?
Проб не подал и вида, что удивлен признанием.
– И кого он убьет?
– Тоже не знаю. Бенит был в сенаторской тоге. В руке то ли кинжал, то ли нож… не понять. Неизвестный лежал. Потом, увидев Бенита, приподнялся. И тут сенатор его ударил.
– Ты не видела лицо жертвы?
– Нет. Только убийцу. Мне показалось, что Бенит то ли в шапке, то ли в парике… Уже было темно. В перистиле горела лампа.
– Это был перистиль? – оживился центурион. – Опиши.
– Куда больше этого. Скульптуры. Фонтан. Подстриженные деревья.
– Куда был нанесен удар?
– В живот…
– А ты уверена, что видела будущее, а не прошлое…
– Тога с пурпурной полосой… Бенит еще не был избран в сенат, когда меня посетило это видение.
– Значит, ты «видела» -это давно? Почему же не рассказала мне сразу, домна?
– Некоторые не верят видениям. Особенно вигилы, И потом… я не хотела об этом говорить при Элии. Он ненавидит Бенита. Одно упоминание этого имени выводит его из себя.
Проб вздохнул. Время упущено. И все же…
– Ты мне очень помогла, домна Летиция. – Центурион поднялся. – Очень.
Марк Проб вышел на улицу. Незнакомая девушка надела ему на голову венок из нарциссов. Сегодня все ходят по Риму в венках. Сегодня Флоралии.
Неофрон не прав. Элий вновь на арене. Только теперь арена – весь город. Городские стены – ограда арены. А на зрительских местах – весь мир. Он наблюдает, как варвары терзают крошечный городок, и каждый загадывает желание. Одни молят богов – пусть Нисибис устоит и Цезарь спасется, и люди его спасутся, и горожане спасутся. Другие шепчут: пусть город падет и все погибнут. Их кровь будет жертвенной кровью на алтаре. Примите чужую кровь в дар от нас, всемогущие боги.
Монголы обстреливали город. Подкатывались к стенам, выпускали тучу стрел, несколько гранат и отступали. Потом начинали грохотать пушки. Варвары как будто прощупывали – собирается ли обороняться город. Нисибис оборонялся. И монголы отступали. Появилась надежда, что монголы уйдут. Невелика добыча в таком маленьком городке. Но варвары почему-то не уходили. Осажденные ждали, что римские легионы появятся со дня на день. Но римляне не появлялись.
Сегодня начинаются Флоралии. Праздник в честь богини Флоры – в этот день Рим походит на огромный цветник, фиалки и нарциссы продают на улицах и площадях, на обеденных столах и на столах письменных непременно букеты. Во время обеда пирующие надевают сразу три венка – на голову, на лоб и плечи. Гладиаторские игры во время Флоралии проводятся в Риме. На играх в честь Флоры Элий, будучи гладиатором, ни разу не побеждал. Элий на мгновение перенесся в Вечный город, представил Колизей, пурпурный веларий над зрителями, императорскую ложу (тоже всю в цветах), идущих по золотому песку гладиаторов. Клейма нынче стоят втрое дешевле. Но люди продолжают их покупать, хотя и знают, что желания не исполняются. Теперь на гладиаторов делают ставки, как на лошадей. Но все же какой-то умник подсчитал, что загаданное желание при выигрыше исполняется с вероятностью шестьдесят два процента. Причем совершенно бесплатно. Стоит только мысленно сделать ставку на «своего» гладиатора. В сенаторской ложе, где прежде сидел Элий, теперь развалился Бенит.
Крысы расплодились необыкновенно. Они бегали по улицам открыто, наглые, огромные, черные, с длиннющими розовыми хвостами. Они плавали в сточных канавах и рылись в мусорных кучах. Тощие нисибиские кошки боязливо забирались на стены и крыши, завидев крыс. Случалось, крысы нападали на кошек и пожирали. Квинт скупил в одной из лавчонок весь запас крысиного яда и разложил приманки в крепости. Утром крысы вылезли из нор и стали носиться взад и вперед, будто гончие псы, поднимая невообразимый шум, опрокидывая посуду и вцепляясь зубами солдатам в щиколотки. В казарме гвардейцев они скакали с кровати на кровать, не давая никому отдыха. Центурион Секст Сабин явился на шум и принялся палить из «парабеллума» в обезумевших тварей.
Двоих он подстрелил. Но остальные продолжали куролесить.
– Погоди! – сказал Элий, заходя следом. – Не надо тратить патроны.
Он обнажил меч и встал в проходе между кроватями, наблюдая за обезумевшими тварями.
– Эй, Цезарь, – крикнул Неофрон. – Уж не собрался ты гоняться за грызунами?
Элий не ответил: короткое, едва уловимое движение, и разрубленная пополам крыса отлетела к ножке кровати Неофрона.
– Ого! Чистая работа! – Гвардеец поднялся. – А что если я?
Он выхватил меч, ударил, но крыса ускользнула. Все, что он успел отрубить – это длинный розовый хвост. Преторианцы загоготали.
– Я тоже хочу немного развлечься! – вскочил с кровати Камилл.
– Погоди! – остановил его центурион. – А то порубим друг друга вместо крыс. Пусть каждый охотится по очереди.
– Идет! – согласился Неофрон. – Пять минут, выходим по двое. И победитель играет со следующим. Центурион… – повернулся он к Сабину.
Тот достал золотой хронометр.
– Время пошло! – и махнул платком, будто открывал состязания колесниц в Большом Цирке.
Неофрон кинулся за мелькнувшей меж ножек кровати черной тварью и упустил.
Элий лишь обернулся, крутанул рукой и отбросил мелькнувшую тень к стене.
Крысиная кровь забрызгала калиги Сабина.
– Такое впечатление, что ты всю жизнь рубишь крыс, Элий! – воскликнул Камилл.
Элий не ответил. Он внимательно следил за метанием очередной твари. Камилл вскрикнул – крыса бросилась прямо на него. Гвардеец отбил ее ногой. А Элий в воздухе разрубил крысиное тело пополам. Зрители аплодировали и свистели. Происходящее все больше и больше напоминало зрелище в Колизее. Интересно, убивая крыс, можно ли клеймить желания? Быть может, это уже осуществленные желания, их безобразные воплощения? Или это чьи-то гении, принявшие столь отвратительные формы?
Неофрон тем временем три раза грохнул мечом по полу, высекая из камня искры. И наконец четвертым ударом отсек крысе голову.
Элий вновь ударил, но на этот раз промахнулся. Еще одна тварь выскочила из норы и помчалась прямо на Элия. Он пропустил ее. Крыса долетела до стены, развернулась и ринулась обратно. Неофрон, не ожидавший такого, не успел ударить, зато Элий не промахнулся.
– Время вышло, – объявил центурион, – Элий выиграл.
Неофрон помянул Орка, но место уступил. Камилл лихо подкинул в воздухе меч, поймал его и-на середину комнаты выползла полудохлая крыса. Она зашаталась, как пьяная, повалилась на бок, потом поползла…
– Кажется, она немного перебрала, – расхохотался Камилл. – Единственная крыса, которая умрет от яда.
– Чего ты ждешь? Бей! – закричал Неофрон.
– Было бы нечестно получать очко за такую дохлятину, – пробормотал Камилл.
– Тогда уж я… – и Неофрон рассек полудохлую тварь пополам. – Когда монголы возьмут Нисибис, они будут убивать нас точно так же. А мы будем визжать и кусаться.
– Я бы хотел, чтобы крысы были здесь подольше, – сказал Элий.
– Это почему же? – удивился Неофрон. – Хорошее развлечение?
– Хороший знак.
– С чего это вдруг? Крепость – не корабль. А если варвары возьмут Нисибис штурмом, крысам будет чем поживиться.
– Ты прав, – согласился Элий и поддел еще одну полудохлую тварь острием меча. – Но все ке мне нравится, что крысы с нами. На этой стороне…
Неофрон смотрел на него с удивлением.
– Тебе нравится их убивать?
– Не более, чем людей. Крысы разносят чуму. Но нам сделали прививки от этой заразы. В прежние времена римские легионы приносили из Персии чуму в Европу. Чума по своей опасности могла сравниться только с одной напастью – с гражданской войной… Так давайте убивать крыс.
Вентилятор под потолком напрасно молотил воздух. Легче не становилось. И хотя в принципарии римляне сидели без броненагрудников, в одних туниках, Элий чувствовал, что на спине ткань насквозь промокла от пота.
– Почему монголы не уходят? – процедил сквозь зубы Рутилий. – Они не любят жары. Их лошади не привыкли к такому климату. Что они забыли в нашем городке? Что?
– Нам не выстоять долго, – сказал Элий. – Слишком мало людей. Да и патроны когда-нибудь кончатся. Нужны подкрепления.
– Руфин это знает, – отрезал Рутилий и с неожиданной злостью глянул на Элия.
Потом поднялся и вышел. Элий проводил его взглядом.
– Что это с ним?
Квинт подсел ближе и зашептал на ухо.
– Ты не нужен Руфину, вот в чем дело. Руфин будет ждать, пока Нисибис падет. Он будет ждать…
– Ты в своем уме? Со мной триста преторианцев. Не говоря уже о горожанах…
– На людей ему плевать. А ты должен умереть. Зря ты не отдал Руфину золотое яблоко. Отдай ты яблоко, и сейчас мы бы купались в термах Каракаллы, а не сидели бы в этой вонючей дыре.
Элий с сомнением покачал головой:
– Мне казалось… В последнее время император неплохо ко мне относился.
– Казалось, вот именно – казалось, – передразнил Квинт. – Разве ты не знаешь Руфина? Уж что ему в голову взбредет – не переубедишь. Сейчас ему взбрело, что ты ни за что не должен быть императором. Ни в коем случае. Уж лучше он объявит наследником твоего сына.
– Откуда тебе знать?
– У меня интуиция. И интуиция мне подсказывает, что наши дела дрянь.
– Криспина родит наследника, и все решится само собою.
Вернулся Рутилий.
– Пришла радиограмма. Руфин в Антиохии. Он скоро выступит. Будем надеяться.
– Он не выступит, – упрямо повторил Квинт. – Он не выступит, пока Нисибис не падет.
Рутилий уселся за стол, налил себе полный бокал финикового ликера и выпил залпом. Последнее время он пил много. Запасы ликера в крепости были значительные.
– Ты винишь меня, что я завел всех сюда? – спросил Элий.
Рутилий отрицательно покачал головой.
– Я служу тебе, а не обсуждаю твои решения. Ты почему-то решил, что должен быть в Нисибисе. И вот мы здесь.
Глава 13
Игры бога Сульде
«Бросай в день лемурий [106] бобы через плечо, и призраки тебя не потревожат».Каждую ночь Элию снились сны один другого фантастичнее. В этот раз в своих грезах он очутился в Морском театре на вилле Адриана вдвоем с Марцией. Он смотрел на свою прекрасную возлюбленную и думал: почему рядом с ним Марция? Ведь он ждал здесь Летти.
«Акта диурна», 5-й день до Ид мая[107]
– Как тебе нравится моя новая скульптура? – спросила Марция с улыбкой.
Элий повернул голову и увидел мраморную статую обнаженной женщины. Он не сразу узнал Летицию, хотя сходство было разительное. Ее задорное полудетское лицо, широко распахнутые глаза. Ее узкие детские плечи. А ниже – огромные отвислые груди кормящей женщины и вздувшийся шаром живот беременной.
Элий смотрел на этот мраморный шар, и ему казалось, что живот шевелится.
– Тебе нравится? – спросила Марция. Элий хотел сказать: «да», но в горле застрял комок. Элий подошел к статуе, коснулся мраморной руки. Она была холодна, как и положено быть камню. Но от этого холода такой ужас охватил Элия, что он закричал. Он кричал и кричал, разрывая паутину сна, кричал до тех пор, пока не проснулся.
Ночь была душной. Каморка пропахла потом и порохом. Вентилятор не работал. Элий вышел во двор к фонтану. Стояла неправдоподобная тишина. Луч прожектора разрезал небо, как черный пирог, и скользнул вниз. И что они шарят по небу? Может, думают, боги спустятся вниз и помогут? На землю надо смотреть, на землю!
– хотел крикнуть Элий часовым, но ничего не крикнул. Вместо этого вытащил хронометр и поглядел на светящийся циферблат. Было три часа ночи. Рассвета ждать еще долго. Элий набрал воды в шлем и облил голову.
Тень шевельнулась рядом с ним. Элий схватился за рукоять меча. Сталь взвизгнула, выходя из ножен.
– Это я, – испуганно шепнула тень.
– Роксана?! Что ты здесь делаешь?
– Пришла к тебе. Дело важное. В Нисибисе много пришлых. Разные люди.
Беженцы, похожие на римлян. Римляне, выдающие себя за беженцев. Тебе стоит с ними поговорить.
– Что за римляне? Откуда?
– Идем!
Она ухватила его за руку и повлекла в темноту. Переходы кривых улочек, погруженных в темноту. Молчаливые дома. И вдруг чей-то приглушенный плач. И вой собаки. Тоскливый, надрывный. Оплакивают покойника. Скоро все умрут.
Роксана остановилась в вестибуле перед построенном в римском стиле домом, толкнула обитую медью дверь. Они очутились в атрии. Их ждали. Несколько человек в простых белых туниках и шароварах сидели прямо на мозаичном полу вокруг бассейна. Молодой человек поднялся Элию навстречу.
Цезарь вглядывался в его лицо, силясь узнать.
– Марк Проб? Как ты сюда попал?
– Не Марк, а Луций Проб, – поправил его молодой человек.
– Луций Проб? – переспросил Элий и перевел взгляд на сидящего на полу юношу, столь похожего на изображения Руфина в молодости. – Тит Корнелий Деций…– Он вгляделся в другого. Не может быть! О боги! Бессмертная «Нереида»!
– Вы здесь? Но зачем? Неужели вы хотите воевать? Теперь, после смерти?
– Мы пришли за тобой, – сказал Проб. – Ты должен бежать. Ты – наследник Империи и не можешь оставаться здесь. Твой арабский скакун быстрее любой монгольской лошади. Мы прорвем их ряды, а ты ускачешь.
Теперь был черед Элия протестовать.
Это невозможно. Он пришел в Нисибис намеренно. И уж конечно, не пустится в бега, бросив на произвол остальных. Он обвел глазами «бессмертных», отыскивая того, с кем так хотел увидеться. Но напрасно он переводил взгляд с одного лица на другое – его не было.
– Тиберий, – позвал он, уже заранее зная ответ.
– Тиберий мертв.
Проб вывел Элия в перистиль. В саду росло несколько пальм и несколько куртин с цветами. Остальной двор был покрыт прямоугольными каменными плитами в человеческий рост. Вместо запаха зелени и влаги перистиль полнился сладковатым запахом тления.
– Он там? – спросил Элий. – Я хочу говорить с ним!
– Это невозможно. Он мертв, пусть временно, но мертв…
Элий опустился на колени, приник к плите.
– Тиберий, ты слышишь меня? Уверен – слышишь. Это я. Гай Элий. Мы опять разминулись. Нам никак не свидеться. Но когда-нибудь и ты, и я… снова будем вместе. – Он гладил камень, и чудилось ему, что Тиберий отвечает – «непременно». – Зачем вы пришли? Неужели думали, что я убегу, бросив остальных умирать? Все слышали о предсказании Сивиллы, но никто и пальцем не пошевелил, чтобы заняться укреплениями. И я решил воздвигнуть стену. Ведь предсказание адресуется только тем, кто хочет услышать– Просто закрыть собою… единственный способ.
– Когда мертвое тело разложится, душа Тиберия освободится, – сказал Проб.
– Но я не смогу говорить с его душой! Ну почему, почему он не поговорил со мной, пока был человеком? Почему?!
– Может, он боялся?
– Чего?!
– Упреков… ты не простил ему самоубийства…
– О нет… я его не обвиняю… ни в чем… Всего лишь не понимаю его, как и вас всех. Я мыслю как человек. Как другие.
– Не лги сам себе, Элий, – покачал головой Проб – как в ту минуту был он схож с сыном своим Марком, центурионом-следователем, и своей проницательностью, и даже своей мимикой. – Ты мыслишь вовсе не как все. Иначе бы Логос не избрал тебя проводником в этом мире.
– Логос? – переспросил Элий.
– Тот, кого ты называешь Юием, Вером. Он – бог. Ведь ты знаешь это?
– Вер… Он здесь? Что с ним?
Ах, если бы Вер был здесь. Вдвоем им все под силу! Если у тебя есть преданный друг – считай, что ты сильнее других не вдвое, а в сотни раз. Вдвоем с Вером они отстояли бы Нисибис.
– Он готовится к битве, – отвечал Проб. – Молись богам, чтобы он победил.
– К битве с кем? – спросил Элий. И вдруг почувствовал, что внутри него все холодеет. Бог мог сражаться только с богом.
Юния Вера разбудило ржание коня. Вер выполз из пещеры, где спал, накрывшись бараньей шкурой, и с изумлением смотрел на стоящую на уступе женщину. Женщина держала на поводу коня, который… нет, не стоял, а висел в воздухе, перебирая копытами. Конь был бел и с крыльями. Пегас! Странный сын Медузы Горгоны и Посейдона, на котором любил разъезжать сам бог Аполлон. Конь, которого стихоплеты объявили своей собственностью. Сейчас Пегас был оседлан. Но вряд ли это придало ему воинственности. Пегас был конягой весьма упитанной – лоснящийся круп казался слишком массивным по сравнению с тонкими длинными ногами. Конь почему-то постоянно скалился, обнажая крупные желтые зубы, чем напоминал Веру поэта Кумия. На стальных стременах сверкали первые лучи зари. Так же как и на золоченом шлеме и броненагруднике смуглолицей женщины.
– Белонна! – изумился Юний Вер.
– Тебе нужен конь для сегодняшней битвы– вот я и привела конягу, – отвечала богиня войны, сестра и единомышленница Марса.
– Этот жирный! Да он на своих голубиных крылышках и взлететь-то не сможет.
Разве что пернет изо всей силы, и его понесет реактивная тяга, – скептически поглядел на Пегаса Вер. – Сколько тысяч лет миновало с тех пор, как он принимал участие в бою с Химерой?
Пегас обиделся.
– Я летаю каждый день. По десять-двенадцать часов, от одного поэта к другому. Едва поспеваю.
– Отчего же ты так разжирел? От сочинений стихоплетов? Значит, тебе слишком часто попадались вирши графоманов, и тебя разнесло, как от обилия мучного. Ладно, надеюсь ты не врешь и в самом деле сможешь заменить боевого коня.
– Что? Ты хочешь лететь на мне в битву? – В черных выпуклых глазах Пегаса мелькнул неподдельный страх. – Я не планировал драться. Думал: буду вдохновлять тебя стихами. Вдохновлять – это бывает куда важнее, чем участвовать в битве.
Поэты сражаются стихами. Я знаю столько стихов. Вот к примеру:
Рати троянские, всех их громадой, как пламень, как буря, Гектору вслед с несмиримой горячностью к бою летели…[108]
Цитата Пегаса напомнила Юнию Веру слова Авреола о том, что он знает «Илиаду» и «Одиссею» наизусть. Юний Вер теперь тоже знал Гомера наизусть. Но цитировать у него не было охоты. Вряд ли его противник ценит словесные изыски.
– Я не могу сражаться… – бормотал Пегас. – Что будут делать поэты, если я погибну?
– Твоя мать умерла и не будет оплакивать твою гибель, пусть хотя бы это тебя утешит.
– Меч, – сказала Белонна и сняла с себя перевязь с мечом. – Нагрудник…– и отдала свой броненагрудник. – Шлем…– и сдернула сверкающий позолотой шлем с черных кудрей.
Все пришлось Юнию Веру впору.
– Оружие! Оно красиво сверкает лишь в стихах или на музейных стендах, – хныкал Пегас. – В жизни я терпеть не могу сталь. Зачем сражаться, если можно слагать стихи. И стать бессмертным. В слове истинное бессмертие:
Воздвиг я памятник вечнее меди прочной
И зданий царственных, превыше пирамид;
Его ни едкий дождь, ни Аквилон полночный,
Ни ряд бесчисленных годов не истребит[109].
Надо полагать, что под едкими дождями подразумеваются дожди кислотные, от которых ныне так страдают памятники старины, в том числе и пирамиды.
– Во время войны музы молчат, так что и ты помолчи немного, будь другом.
Юний Вер вскочил на Пегаса, и под его тяжестью крылатый конь едва не рухнул в ущелье, но отчаянно заработал крыльями, выровнялся и даже поднялся выше. Учитывая толщину Пегаса, это показалось Веру чудом.
– Что скажешь на прощание, Логос?! – крикнула Белонна.
– Жизнь с точки зрения разума бессмысленна. Значит, смысл ее лежит где-то за гранью разумного, – крикнул бог разума.
– А что скажешь ты. Пегас?!
– «Так произнес – и ударил противника в щит меднобляшный…»[110] – к месту процитировал Пегас.
– А что-нибудь свое?
– Римляне давным-давно разучились самостоятельно мыслить и по любому поводу приводят цитаты – к месту и не к месту. Некоторые называют это постмодернизмом.
– По мне постмодернизм – это дважды сваренная капуста, – отозвался Логос-Вер.
Вер уже видел противника – тот мчался навстречу на белом жеребце с начинающего розоветь востока. От солнечных лучей шерсть коня и доспехи грозного Сульде отсвечивали алым. И отроги гор из синих тоже сделались алыми, будто кто-то обрызгал их кровью. И небо неестественно и густо алело все больше и больше. И даже всходящее солнце казалось багровым, больным и страшным.
– Мне не нравится этот тип, – сообщил Пегас. – Тут, кстати, припомнился мне еще один стих…
– Помолчи, будь другом! – оборвал его Вер.
Он вдруг понял, что Пегас невыносимо трусит. И он сам – тоже, как ни пытался это скрыть. Сульде вызывал ужас. Своей силой и своей чуждостью. Ужас разрастался внутри Вера ледяным кристаллом и парализовал. Если бы Вер был человеком, он бы приготовился умереть. Но он был бессмертен и мог только проиграть.
Логос обнажил меч и помчался навстречу богу войны. Пегас резво перебирал ногами и махал крылышками. Кажется, конь поэтов еще пытался что-то цитировать, но Логос его не слушал.