Страница:
– Тебе нужен проводник? – парень в куртке из толстой кожи и черных кожаных штанах в обтяжку уселся на деревянную скамью рядом с Вером.
Рыжий мальчишка тут же поставил перед новым. гостем запотевшую толстостенную кружку с пивом.
– Проводник – куда? – Вер говорил едва слышно, даже шевелить губами не было сил.
Было поздно, хронометр над очагом пробил полночь. Посетители давно разошлись, постояльцы мирно храпели под пуховыми перинами, хозяин за дубовой стойкой в третий раз перетирал бокалы и клевал носом. Вер давно собирался уйти наверх, но никак не мог найти в себе силы встать со скамьи и подняться по скрипучей деревянной лестнице в комнатку под самой крышей. Кровать… Вер думал о ней с отвращением. Еще одна бессонная ночь, когда, наглотавшись снотворного, он будет раз за разом проваливаться в беспамятство, а боль – крюком вытаскивать его назад. Горячие липкие простыни, искусанные до крови губы, равнодушное тиканье хронометра на ночном столике. Неужели еще одна подобная ночь? Он этого не вынесет.
Парень щелкнул ногтем по глянцевой обложке ежемесячника, торчащего из кармана Вера.
– Сюда.
Огромный колодец, облицованный серым мрамором. Не колодец – целый бассейн.
Поверхность воды изумрудная, непрозрачная. Грубоватые массивные статуи вокруг.
В них больше варварского, нежели эллинского. Несомненно, Кельнская школа.
– Тебя интересует Колодец Нереиды.
– Странное название. Откуда оно пошло?
– Никто не знает. Говорят, на дне жила Нереида. И еще говорят: кто пьет воду из колодца, становится мудрее. Но жизнь мудреца убывает с каждым глотком. Поэтому люди не ходят к колодцу за водой…
Почему бы в самом деле не взять этого парня со светлыми, холодными, как лед, глазами и слишком уж тонкими чертами лица в проводники? Ведь кто-то нужен Веру.
– Ты знаешь дорогу?
– Трижды в месяц гуляю по этому маршруту. Парень залпом осушил кружку. На стенках медленно оседала пена. Хорошее пиво. И наверняка холодное. Вер облизнул губы. И поманил пальцем парнишку-официанта, хотя знал, что не сможет сделать ни единого глотка.
– Значит, завтра идем.
– Завтра, – бесцветным голосом повторил Вер. – Завтра – Календы. В Календы хорошо начинать дело. Хорошее начало прежде всего.
– Да уж, как дело начнется, так оно и пойдет, – подтвердил проводник.
На этот раз Вер подозвал хозяина. Тот подошел, несколько растерянный – верно, ожидал какой-то взбучки от странного гостя.
Но Вер лишь сиял с шеи висящую на шнурке серебряную фиалу и положил ее на широкую ладонь хозяина.
– Сохрани до моего возращения. Вер повернулся к проводнику:
– Как тебя зовут?
– Магна.
Вер посмотрел на ее могучие плечи, обтянутые кожаной курткой. Не у каждого мужчины бывает такая мускулатура. Она заметила его недоумение и согнула руку в локте. Бицепсы вздулись буграми. Для мужчины лицо ее было слишком тонким, для женщины – грубым.
– Помоги мне подняться наверх, – попросил он. Она охотно подставила плечо.
Не задавала глупых вопросов. И хорошо. Он сам их себе задаст. Магна сгрузила его на постель. Он лежал, тяжело дыша. Как будто это он волок ее вверх по лестнице, а не наоборот. Бок горел огнем. Проклятая опухоль нагло выпирала под шерстяной туникой. Опухоль пульсировала, и ткань колыхалась.
– Что-нибудь еще? – спросила Магна, отворачиваясь.
– Воды. Кувшин воды со льдом, – прохрипел Вер.
Она подала ему напиться. Он пил прямо из кувшина и прикладывал куски льда к боку, и боль немного утихла.
– Ты болен, – сказала Магна. Он отрицательно покачал головой. – Это не болезнь, это другое… завтра… мы пойдем… не беспокойся…
В доме у Клодии было три бюста. Один изображал величавого человека лет сорока с открытым и дерзким лицом, с коротко остриженной бородкой и печальными усталыми глазами. Клодия называла его Аристократом. Возможно, он был последним в своем роду и сознавал, что некому передать роскошную виллу, бронзовые доски с выбитыми на них именами и груду посмертных масок знаменитых предков. Наверняка он относился к этому почти равнодушно и давным-давно оставил завещание в пользу своего вольноотпущенника, по совместительству любовника и управляющего. Но все равно тайная тоска грызла его сердце и навсегда застыла в продольной морщинке на лбу. Второй бюст принадлежал поразительно красивой молодой женщине с волнистыми волосами, спускающимися спереди и закрывающими уши, а сзади собранными в узел. Клодия именовала ее Гетерой или Красавицей – в зависимости от настроения. Было что-то дерзкое, бесстыдное в улыбке ее полных, красиво очерченных губ. Но если смотреть на лицо в профиль, смотрящего охватывала нестерпимая грусть. Третьим был мужчина в расцвете лет с тонким лицом, удлиненным короткой раздвоенной бородкой. Неизвестный скульптор, умерший тысячу лет назад, не стал накручивать на плечи мужчины вычурные складки, а лишь слегка обозначил резцом ткань простой туники. За аскетичность наряда Клодия именовала неизвестного Философом. На первый взгляд казалось, что этот красивый и изнеженный тип вряд ли интересовался каким-либо учением. Ну разве что учением Эпикура. Но что-то в разрезе глаз, в изломе тонких ироничных губ подсказывало Клодии, что она выбрала для своего мраморного друга верное имя. Мысленно она так и называла их: «Мои друзья!» Когда она входила в атрий и видела эту троицу рядом с ларарием, Клодия радовалась, будто друзья встречали ее в пустом доме.
Сегодня Клодия решила зайти в антикварную лавку и купить четвертый бюст. Она уже присмотрела в прошлое посещение мраморную голову молодого человека, которого мысленно окрестила «воином». Его лицо не блистало умом, но даже в мраморе оно сохраняло живость черт. Сейчас воин выхватит меч и кинется в атаку. Но не было меча. И рук тоже не было. Даже мраморных. Клодии нравился такой тип людей. В тридцать в них продолжает бить веселье и дерзость юности, в сорок они по-прежнему способны на безрассудство. Женщины этого типа до старости сохраняют красоту. Мужчины обаятельны даже в семьдесят. Впрочем, в мраморе сопротивляться напору времени гораздо проще, нежели в обличье из плоти.
– Если моего солдата кто-нибудь купил, я разнесу эту дерьмовую лавку, клянусь Геркулесом, – пробормотала Клодия, входя.
Внутри маленькой лавчонки царил полумрак. Падающий сквозь узорные решетки солнечный свет высвечивал густые рои пылинок. Мраморные бюсты стояли плотными рядами, как легионеры в шеренге, ожидая атаки. Лучшие, как и положено, впереди. Гладкие, холеные, с надменными лицами. Первая когорта. Задние прятались за их спинами, пытаясь скрыть сколотые куски драпировок. Здесь встречались детские портреты императоров, лишенные носов и губ, изображения их любовниц и любовников, и бронзовые, утратившие стеклянные глаза головы каких-то стариков и старух.
Хозяин, узнав Клодию, кинулся навстречу.
– Что-нибудь желаешь приобрести, домна Клодия? – суетился хозяин, обтирая мягкой тряпочкой ближайшую мраморную голову. – Может быть, этого красавца? Он как раз тебя дожидается.
– Это же Антиной, – брезгливо скривила губы Клодия. – Терпеть не могу педиков.
– Ах да, Антиной. Но некоторые матроны души в нем не чают. Ты читала последний библион Фабии? Антиной был влюблен в юную девушку и хотел жениться. А император Адриан приревновал его и велел утопить в Ниле. А потом всю жизнь скорбел об этом. За четыре дня у меня купили три бюста Антиноя. Этот последний. Хотя современные мастерские и составляют нам конкуренцию. Говорят, за месяц новых Антиноев изваяли сто штук. И еще десять в полный рост.
Клодия почти не слушала, смотрела на стоящий в углу бюст. Его будто специально задвинули в тень, за шкаф с терракотовыми статуэтками, попавшими в лавку из ларариев вымерших родов. В полумраке можно было угадать прямой нос и твердый подбородок.
– Мне нужен вот этот, – сказала Клодия, указывая на своего избранника.
– Этот? Прекрасный выбор, домна Клодия! – воскликнул хозяин. – Он обойдется тебе в тридцать тысяч. И еще пятьдесят за доставку. Изволишь выписать чек?
– Я заплачу наличными.
– Обожаемая Клодия, я бы мог принять чек.
Она высыпала на прилавок золотые монеты. Когда гладиаторша вышла из лавки, двое грузчиков уже оборачивали в солому и мешковину купленный бюст. Гладиаторша подозвала стоящих возле фонтана без дела носильщиков.
– До Эсквилина. Бегом! Плачу вдвойне, – бросила кратко.
Она нырнула под белый полог, четыре пары крепких рук подхватили носилки, и четыре пары обутых в прочные сандалии ног затопали по мостовой.
Вечером четыре бюста стояли в углах атрия. Каждый бюст в своем углу. Красавица смотрела на философа, аристократ – на воина. Вечные обитатели Вечного города. Клодия подходила к каждому, гладила по голове, целовала. Они одни понимали ее. Только они. Если бы она могла умолить богов вдохнуть в них жизнь, подобно Пигмалиону!
Красавица! Как она надменна, как прекрасна и чувственна одновременно! Она очень молода и в то же время в глазах ее такая тоска. Кто она? Клодия вновь и вновь гладила мраморные волосы, будто надеялась получить ответ у камня.
Философ так умен! Он все понимает, чему надлежит быть и чего быть не должно. Но кто позволит ему сделать все, как надо? У ума тысячи завистников. У благородства тысячи врагов!
Воин готов умереть за Рим! Но тот, кто мечтает о власти над Римом, хочет, чтобы воин умер за него. К сожалению, это не одно и то же. Но воину все равно придется умереть.
Аристократ! Ему проще всех. Он должен изображать, что равнодушен к добру и злу, что жить легко и весело. Но с каждым годом эта игра дается все с большим трудом. На его доме горит крыша а он должен пировать и не может сдвинуться с места…
Клодия провела пальцем по мраморному ободку в основании бюста, и ноготь отколупнул кусочек алебастра. Дефект, который она не заметила? Клодия вытащила кинжал и принялась счищать алебастр. Под ним в углублении оказалась бронзовая пластинка. Клодия принесла фонарик и попыталась разобрать надпись. Значились лишь две буквы. «DM». To есть «Богам мертвых».
Неизменное начало посвятительной надписи на надгробных памятниках. Получается, что мраморную голову взяли из заброшенной гробницы.Такое случается, и часто. Но почему же тогда нет окончания посвятительной надписи, нет имени усопшего? Клодия подцепила острием кинжала пластинку. Медяшка отлетела, под нею тускло сверкнуло серебро. В углублении таилась еще одна табличка. И опять все те же буквы «DM». Ну так и ее долой! Теперь открылась золота И на золоте те же буквы. Едва золотая пластина была удалена, как голубое облачко с шипением вырвалось наружу и повисло под потолком. Но Клодия его не заметила. Пахнуло сырым запахом погреба и плесени, и гладиаторша невольно поежилась…
– Другой…– шепнул голубой призрак.
«Надо осмотреть другой бюст», – тут же произнес чей-то голос в мозгу Клодии.
И она занялась следующим бюстом. И здесь замурованы три пластины одна под другой, и вновь те же буквы. Опять голубое облако устремилось вверх, едва Клодия извлекла золотую пластинку. Так повторялось четыре раза. Четыре призрака застыли в вышине, там, где в прорези потолка чернело ночное небо. Их контуры смутно напоминали очертания человеческих тел. В воздухе, как в бассейне, лениво покачивались четыре голубых пловца.
– Мы на свободе! – раздались почти одновременно четыре голоса.
Клодия встревожилась, огляделась по сторонам. Но не заметила, как четыре призрака вылетели в отверстие в потолке атрия и поплыли над Римом.
– Город изменился, – сказал призрак-аристократ. – Сколько лет прошло, кто-нибудь знает?
Призрак воина спустился вниз и вгляделся в выставленный в витрине ежемесячник.
– Сейчас 1974 год, – крикнул он остальным.
– Прошло больше тысячи лет, – вздохнула Красавица. – Какая я старуха!
– Что ж нам делать теперь? – спросил дух философа.
– Сводить людей с ума. Что еще остается лемурам? Начнем с нашей бывшей хозяйки.
– Клодию жалко, – вздохнул аристократ. – Она нас любила.
– Сумасшествие бывает разным. Она будет счастлива, когда спятит.
– А я выберу кого-нибудь другого, – сказал аристократ. – Из тех, кто живет в Каринах.
Лемур влетел в раскрытое окно, едва не запутавшись в занавесках. Человек спал и метался на ложе. Его мучили кошмары. Он вновь сидел ранним утром в маленькой таверне возле бензоколонки, и женщина с широко расставленными глазами говорила ему:
«Выбирай». Он выбирал и не мог выбрать. Сердце его разрывалось.
«Кошмары – это хорошо, – подумала тень. – Во время кошмара душу легче пленить».
Лемур подплыл к кровати. Тогда серый щенок взвился в воздух и щелкнул зубами. Тень в ужасе отпрянула к окну. Пес был потомком Цербера, трехголового стража Аида. Цербер не выпускал души смертных назад в солнечный мир. И его потомок, одноголовый маленький щенок, тоже чуял лемура и не подпускал его к ложу господина. Призрак, покрывшийся сизым налетом за тысячу лет своего плена, заметался по комнате, пытаясь подобраться ближе, чтобы узнать, чья душа скрывается под оболочкой бывшего гладиатора и нынешнего наследника Империи. Но маленький Цербер вновь подпрыгнул и яростно щелкнул зубами, едва не ухватив призрак за пятку. Лемур поднялся к потолку и там завис. На таком расстоянии он не мог добраться до души спящего. Цербер стоял внизу, утробно порыкивая и намереваясь оберегать душу хозяина от всяческих посягательств. Но и духу некуда было спешить. Когда ты провел в заключении тысячу лет, час-другой уже ничего не решает.
Человек проснулся и сел на кровати. Тень шелохнулась, пытаясь подлететь ближе. Цербер угрожающе зарычал.
– Эй, кто тут? – Со сна человек болезненно щурился, не понимая, что происходит. Потом поднял голову и различил под потолком голубое облако. – Что тебе надо? – спросил человек
– Всего лишь поговорить с твоей душой, – честно признался призрак. – Хочу узнать, кому принадлежала она прежде.
– Я тоже это узнаю?
– Может быть. Если не побоишься.
Элий не боялся. Чего ему бояться, если он умирал дважды, стал калекой, потерял любимую. Что еще страшного может с ним произойти? Призрак спустился ниже. От него пахло, как от знаменитого галльского сыра с синими червоточинами плесени.
Цезарь невольно поморщился.
– Что я должен делать?
– Выгнать из спальни пса, чтобы не мешал. А после этого лечь и уснуть.
И Цербера выгнали, хотя он протестовал, и рычал, и жалобно скулил, упирался всеми четырьмя лапами и под конец униженно лизал хозяину руки. Не помогло. Щенок очутился за дверью.
Едва голова Элия коснулась подушки, как он тут же погрузился в сон, неправдоподобно явственный и потому особенно жуткий.
Он бежал по Риму, а преследователи гнались за ним по пятам. Но это был не тот грандиозный великолепный Рим, который он знал, а скромный городок с грязными узкими улицами, залитыми помоями, с деревянными или в лучшем случае кирпичными домами. Люди, что попадались ему навстречу, кричали:
«Беги! Скорее, Гай! Скорее!» Будто он участвовал в состязаниях, а не спасал свою жизнь. Квириты могли бы встать на его защиту, могли бы превратиться в непробиваемую стену. Но они боялись. Им было обещано прощение, а ему нет. Многие хотели, чтобы он спасся. Но боялись протянуть руку. Гай мог бы их призвать. Он был красноречив, он хворост мог зажечь словом! Но он запретил себе говорить. Если начнется свалка, он может спастись, но сколько прольется крови! Весь Рим будет красен от крови. И потому он должен бежать молча.
Самым ужасным было то, что, спускаясь с Авентина. Гай подвернул ногу, и теперь каждый шаг вызывал нестерпимую боль. Преданный раб (именно раб, а не слуга) подставил плечо, но все равно они двигались слишком медленно. Убийцы скоро настигнут их, и тогда…
Какой-то человек верхом на гнедом жеребце подскакал к нему и крикнул:
«Беги через мост. Гай!»
«Дай коня! – Он попытался ухватиться за повод, но человек хлестнул жеребца
и ускакал. – Дай коня, слышишь!» – кричал он вслед, но всадник даже не обернулся.
Деревянный мост через Тибр был пуст. Даже нищие, что обычно попрошайничали здесь, исчезли. Лишь двое друзей сопровождали Гая. На мосту друзья остались и, обнажив мечи, стали ждать преследователей, а он заковылял дальше, и раб по-прежнему был вместе с ним. Было страшно. Сердце колотилось в горле. Он знал, что ему не спастись. И бежать дальше бессмысленно. Зачем длить агонию? Пусть все кончится побыстрее. Они остановились в маленькой рощице, посвященной Фуриям. Воздух рвался из легких. Пот струйками стекал по лицу, по спине. Нога опухла и напоминала бревно. Он сел на землю. Раб сел рядом и обнял его, так обнимает ребенка мать или нянька, закрывая своим телом.
– Беги, Филократ! – шепнул он рабу. – Зачем тебе умирать вместе со мной?
Но тот лишь крепче стиснул руки, будто надеялся спасти своего господина. Несколько минут слышалось лишь сдвоенное рвущееся из грудей дыхание да шепот деревьев. Будто и деревья тоже шептали: «Беги! Спасайся, Гай! Беги! Неужели ты не хочешь жить хотя бы ради жены и ребенка?» Потом донесся шорох. Шаги. Преследователи все ближе и ближе. Они уже рядом. Беглецов обступили кольцом. И вот – первый удар, тупой и безбольный, лишь ело качнулось. Еще и еще. Горячая кровь хлещет, обжигая кожу. Он понял наконец – удары сыплются на Филократа, чье тело буквально рубят в куски, но клинки не достают до плоти господина. Наконец мертвое тело преданного раба отвалили в сторону, как кусок пустой породы, и первый удар рассек плечо, второй – спину до самого позвоночника, третий…
Элий проснулся. Пот струйками стекал со лба. Нога болела, будто он только что подвернул ее, сбегая с Авентина. Неужели? Неужели это был он? Он не мог не узнать того, кем был в этом сне. Он помнил имена друзей, которых несколько минут назад оставил умирать на старинном мосту через Тибр. И падение при бегстве с Авентина, и смерть в роще Фурий – Элий знал эти подробности с детства, как знает любой лицеист, изучавший историю Рима. Одни историки писали о прошлом с гневом, другие сухо, равнодушно. Одни обвиняли народного трибуна в безмерном честолюбии, другие восхищались его бескорыстием. Никто не написал о его смертельном одиночестве.
Ему даже стало казаться, что он помнит, как душа убитого скиталась, неприкаянная, сто лет на берегах Стикса, ибо тело его не было погребено, а из отсеченной головы вынули мозг и череп залили свинцом, чтобы получить награду побольше – за голову бывшего народного трибуна было обещано столько золота, сколько она весит. Даже смертвым враги поступили подло.
Сто лет бродить по берегам Стикса, сто лет помнить боль поражения и не сметь глотнуть блаженной воды Леты, дарующей забвение. Несомненно за эти сто лет душа его переменилась. Много лет назад он был Гаем Гракхом. Его убили так же беззаконно, как и его наивного брата Тиберия. Все повторялось. Нынешний Гай вновь оплакал смерть брата и вновь должен был сражаться за Великий Рим против воли самого Рима.
«Собрались здесь души, которым
Вновь суждено вселиться в тела, и с влагой летейской Пьют забвенье они в уносящем заботы потоке»[31]. Но даже вода Леты не дает полного забвения.
А призрак давно уже покинул спальню и теперь кружил над Римом.
– Ну как, он сошел с ума? – спросил его собрат, подплывая.
– Не похоже. Хотя сну своему поверил.
– Значит, он уже был сумасшедшим.
– А что у тебя?
– Кое-кому я внушил мысль, что его душа принадлежала прежде Юлию Цезарю.
Безумец так обрадовался!
– Да уж, этот точно безумен!
Следом появился призрак Красавицы.
– Что Клодия? Как чувствует себя наша прежняя хозяйка?
– Разговаривает сама с собой, то смеется, то плачет. И называет опустевшие мраморные карцеры друзьями.
Наконец прилетел лемур-солдат.
– Хотите позабавиться? – спросил последний. – Я облетел все книжные лавки, все библиотеки, и ни в одной не нашел нашего труда. А ты, Серторий, обещал нашему сочинению долгую жизнь.
– Это невозможно! – воскликнула Красавица. – То, что мы сочинили, должно было пережить этот мир! Наше творение не могло погибнуть!
– Само собой не могло, дорогая Береника, – с улыбкой отвечал лемур-аристократ. – Но намеренно можно уничтожить все что угодно. Пока мы были заключены в мерзкие мраморные карцеры, гений Империи уничтожил наш труд! Миновала тысяча лет! Помнишь мою виллу на берегу моря? – печально вздохнул аристократ. – Яркая зелень, статуи, увитые плющом. И повсюду цветы. Запах цветущих левкоев. Мы обедали в триклинии, а солнце медленна тонуло в море. Тогда-то все и началось. Кто-то сказал: «Хорошо бы жить вечно. На небесах».
– Это я сказала, – перебила его Береника.
– Да, это сказала Береника, – подтвердил Серторий. – Потом мы заговорили о Гомере. О его книгах, из которых вырос целый мир.
– И я заметил, что форма куда важнее содержания, – подхватил аристократ. —Хотя почему-то многие считают наоборот.
– Если гений Империи так испугался нашего творения, то надо написать его заново, – сказала Береника. – Хотя бы для того, чтобы досадить Гимпу.
– К сожалению, лемуры не пишут книг, – вздохнул Серторий. – И мы не сможем ничего создать. Для этого нам надо вновь стать людьми.
– Так станем! – решительно воскликнула Береника.
– Да, отправимся в Аид, хлебнем из Леты и вернемся в мир, – насмешливо сказал лемур-солдат. – Все позабыв, не помня о своем желании мстить.
– Марк прав, – подтвердил аристократ. – Чтобы стать людьми вновь, нам надо забыть прежнюю жизнь.
– Я найду способ поквитаться с гением Империи, – пообещала Береника.
Глава 10
«Женщина запаслива», – подумал Вер с благодарностью.
Его поташнивало, но бок почти не болел. Солнце поднималось, и становилось теплее. Осеннее тепло напоминает тонкую позолоту, внутри природы уже таится мертвящий холод грядущей зимы. Юний Вер передернулся – озноб пронизал его до костей. Магна ни о чем не спрашивала, шагала рядом. Зеленые бока холмов, освещенные солнцем, проплывали мимо.И синие зубцы вдалеке.Непрерывный ряд. Зеленое, синее, голубое.
Издали крепость казалась сверкающей, белой; вблизи – обшарпанной и старой. Над воротами свились серым клубком засохшие лозы дикого винограда. Привратник сидел на каменной тумбе и потягивал из глиняной бутылки вино. Корзина с пирогами стояла у его ног.
– Здесь давно нет гарнизона, – пояснила Магна. – Когда-то был музей, еще до войны. Но экспонатов почти не осталось. Изредка заходят туристы…
Привратник, продолжая жевать лепешку, указал на деревянный ящичек, стоявший на земле рядом с корзиной. Магна бросила в ящик несколько мелких монет. Привратник удовлетворенно кивнул. Магна отворила ворота, и они очутились на просторном мощеном дворе с чашей колодца посредине. Вода наполняла колодец до краев и едва не переливалась через край. Уровень воды был выше уровня мощеного двора. И это при том, что крепость стояла на холме! На синей поверхности плясали платиновые блики. Вер, тяжело дыша, подошел к колодцу. Магна встала рядом.
Вера кидало то в жар, то в холод. Бок вновь горел огнем. Когда Вер прикладывал к коже руку, то ощущал, что там, внутри, кто-то шевелится. Невыносимо хотелось прыгнуть в чашу посреди двора. Прыгнуть и опуститься на дно, в благословенную ледяную глубину. Это не смерть, а избавление. Там его ждали. Ждали долгие двадцать лет. И он ждал двадцать лет этого мига. Мига соединения! Его нельзя избежать. Он неотвратим. Желаем и ужасен. Почти как смерть и любовь одновременно. Ожидание закончилось. Холодная вода. Холодная как лед. Какое блаженство!
И он прыгнул.
Магна ухватила его за пояс. Но не было сил удержать, и она полетела следом.
Привратник не видел, что произошло. Он жевал лепешку.
Рыжий мальчишка тут же поставил перед новым. гостем запотевшую толстостенную кружку с пивом.
– Проводник – куда? – Вер говорил едва слышно, даже шевелить губами не было сил.
Было поздно, хронометр над очагом пробил полночь. Посетители давно разошлись, постояльцы мирно храпели под пуховыми перинами, хозяин за дубовой стойкой в третий раз перетирал бокалы и клевал носом. Вер давно собирался уйти наверх, но никак не мог найти в себе силы встать со скамьи и подняться по скрипучей деревянной лестнице в комнатку под самой крышей. Кровать… Вер думал о ней с отвращением. Еще одна бессонная ночь, когда, наглотавшись снотворного, он будет раз за разом проваливаться в беспамятство, а боль – крюком вытаскивать его назад. Горячие липкие простыни, искусанные до крови губы, равнодушное тиканье хронометра на ночном столике. Неужели еще одна подобная ночь? Он этого не вынесет.
Парень щелкнул ногтем по глянцевой обложке ежемесячника, торчащего из кармана Вера.
– Сюда.
Огромный колодец, облицованный серым мрамором. Не колодец – целый бассейн.
Поверхность воды изумрудная, непрозрачная. Грубоватые массивные статуи вокруг.
В них больше варварского, нежели эллинского. Несомненно, Кельнская школа.
– Тебя интересует Колодец Нереиды.
– Странное название. Откуда оно пошло?
– Никто не знает. Говорят, на дне жила Нереида. И еще говорят: кто пьет воду из колодца, становится мудрее. Но жизнь мудреца убывает с каждым глотком. Поэтому люди не ходят к колодцу за водой…
Почему бы в самом деле не взять этого парня со светлыми, холодными, как лед, глазами и слишком уж тонкими чертами лица в проводники? Ведь кто-то нужен Веру.
– Ты знаешь дорогу?
– Трижды в месяц гуляю по этому маршруту. Парень залпом осушил кружку. На стенках медленно оседала пена. Хорошее пиво. И наверняка холодное. Вер облизнул губы. И поманил пальцем парнишку-официанта, хотя знал, что не сможет сделать ни единого глотка.
– Значит, завтра идем.
– Завтра, – бесцветным голосом повторил Вер. – Завтра – Календы. В Календы хорошо начинать дело. Хорошее начало прежде всего.
– Да уж, как дело начнется, так оно и пойдет, – подтвердил проводник.
На этот раз Вер подозвал хозяина. Тот подошел, несколько растерянный – верно, ожидал какой-то взбучки от странного гостя.
Но Вер лишь сиял с шеи висящую на шнурке серебряную фиалу и положил ее на широкую ладонь хозяина.
– Сохрани до моего возращения. Вер повернулся к проводнику:
– Как тебя зовут?
– Магна.
Вер посмотрел на ее могучие плечи, обтянутые кожаной курткой. Не у каждого мужчины бывает такая мускулатура. Она заметила его недоумение и согнула руку в локте. Бицепсы вздулись буграми. Для мужчины лицо ее было слишком тонким, для женщины – грубым.
– Помоги мне подняться наверх, – попросил он. Она охотно подставила плечо.
Не задавала глупых вопросов. И хорошо. Он сам их себе задаст. Магна сгрузила его на постель. Он лежал, тяжело дыша. Как будто это он волок ее вверх по лестнице, а не наоборот. Бок горел огнем. Проклятая опухоль нагло выпирала под шерстяной туникой. Опухоль пульсировала, и ткань колыхалась.
– Что-нибудь еще? – спросила Магна, отворачиваясь.
– Воды. Кувшин воды со льдом, – прохрипел Вер.
Она подала ему напиться. Он пил прямо из кувшина и прикладывал куски льда к боку, и боль немного утихла.
– Ты болен, – сказала Магна. Он отрицательно покачал головой. – Это не болезнь, это другое… завтра… мы пойдем… не беспокойся…
* * *
Клодия была влюблена в свой маленький уютный домик на Эсквилинском холме. С какой тщательностью она стаскивала сюда драгоценные приобретения! Гладиаторша обожала старинные вещицы: глиняную, покрытую красной глазурью посуду, серебряные кубки – из тех, что были сделаны еще в Первом Тысячелетии, их часто находят во время раскопок Помпеи и Геркуланума. Еще она обожала мраморные бюсты той поры с их характерной, почти карикатурной достоверностью и легкой небрежностью в проработке деталей. Скульпторы как будто торопились, опасаясь, что очередной заказчик не успеет расплатиться, сгинув в хаосе междоусобиц. Это было время великой смуты. Императоры гибли от мечей собственных солдат, а варвары стояли у порога Империи. Многие из могущественных прежде родов исчезли на пороге нового тысячелетия так теряется в пустыне многоводная река, не в силах сопротивляться нестерпимому жару солнца. Светило Первого тысячелетия звалось тиранией. Теперь бюсты никому не известных людей заполнили антикварные лавки, не интересуя никого, кроме фанатиков, помешанных на древних вещицах.В доме у Клодии было три бюста. Один изображал величавого человека лет сорока с открытым и дерзким лицом, с коротко остриженной бородкой и печальными усталыми глазами. Клодия называла его Аристократом. Возможно, он был последним в своем роду и сознавал, что некому передать роскошную виллу, бронзовые доски с выбитыми на них именами и груду посмертных масок знаменитых предков. Наверняка он относился к этому почти равнодушно и давным-давно оставил завещание в пользу своего вольноотпущенника, по совместительству любовника и управляющего. Но все равно тайная тоска грызла его сердце и навсегда застыла в продольной морщинке на лбу. Второй бюст принадлежал поразительно красивой молодой женщине с волнистыми волосами, спускающимися спереди и закрывающими уши, а сзади собранными в узел. Клодия именовала ее Гетерой или Красавицей – в зависимости от настроения. Было что-то дерзкое, бесстыдное в улыбке ее полных, красиво очерченных губ. Но если смотреть на лицо в профиль, смотрящего охватывала нестерпимая грусть. Третьим был мужчина в расцвете лет с тонким лицом, удлиненным короткой раздвоенной бородкой. Неизвестный скульптор, умерший тысячу лет назад, не стал накручивать на плечи мужчины вычурные складки, а лишь слегка обозначил резцом ткань простой туники. За аскетичность наряда Клодия именовала неизвестного Философом. На первый взгляд казалось, что этот красивый и изнеженный тип вряд ли интересовался каким-либо учением. Ну разве что учением Эпикура. Но что-то в разрезе глаз, в изломе тонких ироничных губ подсказывало Клодии, что она выбрала для своего мраморного друга верное имя. Мысленно она так и называла их: «Мои друзья!» Когда она входила в атрий и видела эту троицу рядом с ларарием, Клодия радовалась, будто друзья встречали ее в пустом доме.
Сегодня Клодия решила зайти в антикварную лавку и купить четвертый бюст. Она уже присмотрела в прошлое посещение мраморную голову молодого человека, которого мысленно окрестила «воином». Его лицо не блистало умом, но даже в мраморе оно сохраняло живость черт. Сейчас воин выхватит меч и кинется в атаку. Но не было меча. И рук тоже не было. Даже мраморных. Клодии нравился такой тип людей. В тридцать в них продолжает бить веселье и дерзость юности, в сорок они по-прежнему способны на безрассудство. Женщины этого типа до старости сохраняют красоту. Мужчины обаятельны даже в семьдесят. Впрочем, в мраморе сопротивляться напору времени гораздо проще, нежели в обличье из плоти.
– Если моего солдата кто-нибудь купил, я разнесу эту дерьмовую лавку, клянусь Геркулесом, – пробормотала Клодия, входя.
Внутри маленькой лавчонки царил полумрак. Падающий сквозь узорные решетки солнечный свет высвечивал густые рои пылинок. Мраморные бюсты стояли плотными рядами, как легионеры в шеренге, ожидая атаки. Лучшие, как и положено, впереди. Гладкие, холеные, с надменными лицами. Первая когорта. Задние прятались за их спинами, пытаясь скрыть сколотые куски драпировок. Здесь встречались детские портреты императоров, лишенные носов и губ, изображения их любовниц и любовников, и бронзовые, утратившие стеклянные глаза головы каких-то стариков и старух.
Хозяин, узнав Клодию, кинулся навстречу.
– Что-нибудь желаешь приобрести, домна Клодия? – суетился хозяин, обтирая мягкой тряпочкой ближайшую мраморную голову. – Может быть, этого красавца? Он как раз тебя дожидается.
– Это же Антиной, – брезгливо скривила губы Клодия. – Терпеть не могу педиков.
– Ах да, Антиной. Но некоторые матроны души в нем не чают. Ты читала последний библион Фабии? Антиной был влюблен в юную девушку и хотел жениться. А император Адриан приревновал его и велел утопить в Ниле. А потом всю жизнь скорбел об этом. За четыре дня у меня купили три бюста Антиноя. Этот последний. Хотя современные мастерские и составляют нам конкуренцию. Говорят, за месяц новых Антиноев изваяли сто штук. И еще десять в полный рост.
Клодия почти не слушала, смотрела на стоящий в углу бюст. Его будто специально задвинули в тень, за шкаф с терракотовыми статуэтками, попавшими в лавку из ларариев вымерших родов. В полумраке можно было угадать прямой нос и твердый подбородок.
– Мне нужен вот этот, – сказала Клодия, указывая на своего избранника.
– Этот? Прекрасный выбор, домна Клодия! – воскликнул хозяин. – Он обойдется тебе в тридцать тысяч. И еще пятьдесят за доставку. Изволишь выписать чек?
– Я заплачу наличными.
– Обожаемая Клодия, я бы мог принять чек.
Она высыпала на прилавок золотые монеты. Когда гладиаторша вышла из лавки, двое грузчиков уже оборачивали в солому и мешковину купленный бюст. Гладиаторша подозвала стоящих возле фонтана без дела носильщиков.
– До Эсквилина. Бегом! Плачу вдвойне, – бросила кратко.
Она нырнула под белый полог, четыре пары крепких рук подхватили носилки, и четыре пары обутых в прочные сандалии ног затопали по мостовой.
Вечером четыре бюста стояли в углах атрия. Каждый бюст в своем углу. Красавица смотрела на философа, аристократ – на воина. Вечные обитатели Вечного города. Клодия подходила к каждому, гладила по голове, целовала. Они одни понимали ее. Только они. Если бы она могла умолить богов вдохнуть в них жизнь, подобно Пигмалиону!
Красавица! Как она надменна, как прекрасна и чувственна одновременно! Она очень молода и в то же время в глазах ее такая тоска. Кто она? Клодия вновь и вновь гладила мраморные волосы, будто надеялась получить ответ у камня.
Философ так умен! Он все понимает, чему надлежит быть и чего быть не должно. Но кто позволит ему сделать все, как надо? У ума тысячи завистников. У благородства тысячи врагов!
Воин готов умереть за Рим! Но тот, кто мечтает о власти над Римом, хочет, чтобы воин умер за него. К сожалению, это не одно и то же. Но воину все равно придется умереть.
Аристократ! Ему проще всех. Он должен изображать, что равнодушен к добру и злу, что жить легко и весело. Но с каждым годом эта игра дается все с большим трудом. На его доме горит крыша а он должен пировать и не может сдвинуться с места…
Клодия провела пальцем по мраморному ободку в основании бюста, и ноготь отколупнул кусочек алебастра. Дефект, который она не заметила? Клодия вытащила кинжал и принялась счищать алебастр. Под ним в углублении оказалась бронзовая пластинка. Клодия принесла фонарик и попыталась разобрать надпись. Значились лишь две буквы. «DM». To есть «Богам мертвых».
Неизменное начало посвятительной надписи на надгробных памятниках. Получается, что мраморную голову взяли из заброшенной гробницы.Такое случается, и часто. Но почему же тогда нет окончания посвятительной надписи, нет имени усопшего? Клодия подцепила острием кинжала пластинку. Медяшка отлетела, под нею тускло сверкнуло серебро. В углублении таилась еще одна табличка. И опять все те же буквы «DM». Ну так и ее долой! Теперь открылась золота И на золоте те же буквы. Едва золотая пластина была удалена, как голубое облачко с шипением вырвалось наружу и повисло под потолком. Но Клодия его не заметила. Пахнуло сырым запахом погреба и плесени, и гладиаторша невольно поежилась…
– Другой…– шепнул голубой призрак.
«Надо осмотреть другой бюст», – тут же произнес чей-то голос в мозгу Клодии.
И она занялась следующим бюстом. И здесь замурованы три пластины одна под другой, и вновь те же буквы. Опять голубое облако устремилось вверх, едва Клодия извлекла золотую пластинку. Так повторялось четыре раза. Четыре призрака застыли в вышине, там, где в прорези потолка чернело ночное небо. Их контуры смутно напоминали очертания человеческих тел. В воздухе, как в бассейне, лениво покачивались четыре голубых пловца.
– Мы на свободе! – раздались почти одновременно четыре голоса.
Клодия встревожилась, огляделась по сторонам. Но не заметила, как четыре призрака вылетели в отверстие в потолке атрия и поплыли над Римом.
– Город изменился, – сказал призрак-аристократ. – Сколько лет прошло, кто-нибудь знает?
Призрак воина спустился вниз и вгляделся в выставленный в витрине ежемесячник.
– Сейчас 1974 год, – крикнул он остальным.
– Прошло больше тысячи лет, – вздохнула Красавица. – Какая я старуха!
– Что ж нам делать теперь? – спросил дух философа.
– Сводить людей с ума. Что еще остается лемурам? Начнем с нашей бывшей хозяйки.
– Клодию жалко, – вздохнул аристократ. – Она нас любила.
– Сумасшествие бывает разным. Она будет счастлива, когда спятит.
– А я выберу кого-нибудь другого, – сказал аристократ. – Из тех, кто живет в Каринах.
Лемур влетел в раскрытое окно, едва не запутавшись в занавесках. Человек спал и метался на ложе. Его мучили кошмары. Он вновь сидел ранним утром в маленькой таверне возле бензоколонки, и женщина с широко расставленными глазами говорила ему:
«Выбирай». Он выбирал и не мог выбрать. Сердце его разрывалось.
«Кошмары – это хорошо, – подумала тень. – Во время кошмара душу легче пленить».
Лемур подплыл к кровати. Тогда серый щенок взвился в воздух и щелкнул зубами. Тень в ужасе отпрянула к окну. Пес был потомком Цербера, трехголового стража Аида. Цербер не выпускал души смертных назад в солнечный мир. И его потомок, одноголовый маленький щенок, тоже чуял лемура и не подпускал его к ложу господина. Призрак, покрывшийся сизым налетом за тысячу лет своего плена, заметался по комнате, пытаясь подобраться ближе, чтобы узнать, чья душа скрывается под оболочкой бывшего гладиатора и нынешнего наследника Империи. Но маленький Цербер вновь подпрыгнул и яростно щелкнул зубами, едва не ухватив призрак за пятку. Лемур поднялся к потолку и там завис. На таком расстоянии он не мог добраться до души спящего. Цербер стоял внизу, утробно порыкивая и намереваясь оберегать душу хозяина от всяческих посягательств. Но и духу некуда было спешить. Когда ты провел в заключении тысячу лет, час-другой уже ничего не решает.
Человек проснулся и сел на кровати. Тень шелохнулась, пытаясь подлететь ближе. Цербер угрожающе зарычал.
– Эй, кто тут? – Со сна человек болезненно щурился, не понимая, что происходит. Потом поднял голову и различил под потолком голубое облако. – Что тебе надо? – спросил человек
– Всего лишь поговорить с твоей душой, – честно признался призрак. – Хочу узнать, кому принадлежала она прежде.
– Я тоже это узнаю?
– Может быть. Если не побоишься.
Элий не боялся. Чего ему бояться, если он умирал дважды, стал калекой, потерял любимую. Что еще страшного может с ним произойти? Призрак спустился ниже. От него пахло, как от знаменитого галльского сыра с синими червоточинами плесени.
Цезарь невольно поморщился.
– Что я должен делать?
– Выгнать из спальни пса, чтобы не мешал. А после этого лечь и уснуть.
И Цербера выгнали, хотя он протестовал, и рычал, и жалобно скулил, упирался всеми четырьмя лапами и под конец униженно лизал хозяину руки. Не помогло. Щенок очутился за дверью.
Едва голова Элия коснулась подушки, как он тут же погрузился в сон, неправдоподобно явственный и потому особенно жуткий.
Он бежал по Риму, а преследователи гнались за ним по пятам. Но это был не тот грандиозный великолепный Рим, который он знал, а скромный городок с грязными узкими улицами, залитыми помоями, с деревянными или в лучшем случае кирпичными домами. Люди, что попадались ему навстречу, кричали:
«Беги! Скорее, Гай! Скорее!» Будто он участвовал в состязаниях, а не спасал свою жизнь. Квириты могли бы встать на его защиту, могли бы превратиться в непробиваемую стену. Но они боялись. Им было обещано прощение, а ему нет. Многие хотели, чтобы он спасся. Но боялись протянуть руку. Гай мог бы их призвать. Он был красноречив, он хворост мог зажечь словом! Но он запретил себе говорить. Если начнется свалка, он может спастись, но сколько прольется крови! Весь Рим будет красен от крови. И потому он должен бежать молча.
Самым ужасным было то, что, спускаясь с Авентина. Гай подвернул ногу, и теперь каждый шаг вызывал нестерпимую боль. Преданный раб (именно раб, а не слуга) подставил плечо, но все равно они двигались слишком медленно. Убийцы скоро настигнут их, и тогда…
Какой-то человек верхом на гнедом жеребце подскакал к нему и крикнул:
«Беги через мост. Гай!»
«Дай коня! – Он попытался ухватиться за повод, но человек хлестнул жеребца
и ускакал. – Дай коня, слышишь!» – кричал он вслед, но всадник даже не обернулся.
Деревянный мост через Тибр был пуст. Даже нищие, что обычно попрошайничали здесь, исчезли. Лишь двое друзей сопровождали Гая. На мосту друзья остались и, обнажив мечи, стали ждать преследователей, а он заковылял дальше, и раб по-прежнему был вместе с ним. Было страшно. Сердце колотилось в горле. Он знал, что ему не спастись. И бежать дальше бессмысленно. Зачем длить агонию? Пусть все кончится побыстрее. Они остановились в маленькой рощице, посвященной Фуриям. Воздух рвался из легких. Пот струйками стекал по лицу, по спине. Нога опухла и напоминала бревно. Он сел на землю. Раб сел рядом и обнял его, так обнимает ребенка мать или нянька, закрывая своим телом.
– Беги, Филократ! – шепнул он рабу. – Зачем тебе умирать вместе со мной?
Но тот лишь крепче стиснул руки, будто надеялся спасти своего господина. Несколько минут слышалось лишь сдвоенное рвущееся из грудей дыхание да шепот деревьев. Будто и деревья тоже шептали: «Беги! Спасайся, Гай! Беги! Неужели ты не хочешь жить хотя бы ради жены и ребенка?» Потом донесся шорох. Шаги. Преследователи все ближе и ближе. Они уже рядом. Беглецов обступили кольцом. И вот – первый удар, тупой и безбольный, лишь ело качнулось. Еще и еще. Горячая кровь хлещет, обжигая кожу. Он понял наконец – удары сыплются на Филократа, чье тело буквально рубят в куски, но клинки не достают до плоти господина. Наконец мертвое тело преданного раба отвалили в сторону, как кусок пустой породы, и первый удар рассек плечо, второй – спину до самого позвоночника, третий…
Элий проснулся. Пот струйками стекал со лба. Нога болела, будто он только что подвернул ее, сбегая с Авентина. Неужели? Неужели это был он? Он не мог не узнать того, кем был в этом сне. Он помнил имена друзей, которых несколько минут назад оставил умирать на старинном мосту через Тибр. И падение при бегстве с Авентина, и смерть в роще Фурий – Элий знал эти подробности с детства, как знает любой лицеист, изучавший историю Рима. Одни историки писали о прошлом с гневом, другие сухо, равнодушно. Одни обвиняли народного трибуна в безмерном честолюбии, другие восхищались его бескорыстием. Никто не написал о его смертельном одиночестве.
Ему даже стало казаться, что он помнит, как душа убитого скиталась, неприкаянная, сто лет на берегах Стикса, ибо тело его не было погребено, а из отсеченной головы вынули мозг и череп залили свинцом, чтобы получить награду побольше – за голову бывшего народного трибуна было обещано столько золота, сколько она весит. Даже смертвым враги поступили подло.
Сто лет бродить по берегам Стикса, сто лет помнить боль поражения и не сметь глотнуть блаженной воды Леты, дарующей забвение. Несомненно за эти сто лет душа его переменилась. Много лет назад он был Гаем Гракхом. Его убили так же беззаконно, как и его наивного брата Тиберия. Все повторялось. Нынешний Гай вновь оплакал смерть брата и вновь должен был сражаться за Великий Рим против воли самого Рима.
«Собрались здесь души, которым
Вновь суждено вселиться в тела, и с влагой летейской Пьют забвенье они в уносящем заботы потоке»[31]. Но даже вода Леты не дает полного забвения.
А призрак давно уже покинул спальню и теперь кружил над Римом.
– Ну как, он сошел с ума? – спросил его собрат, подплывая.
– Не похоже. Хотя сну своему поверил.
– Значит, он уже был сумасшедшим.
– А что у тебя?
– Кое-кому я внушил мысль, что его душа принадлежала прежде Юлию Цезарю.
Безумец так обрадовался!
– Да уж, этот точно безумен!
Следом появился призрак Красавицы.
– Что Клодия? Как чувствует себя наша прежняя хозяйка?
– Разговаривает сама с собой, то смеется, то плачет. И называет опустевшие мраморные карцеры друзьями.
Наконец прилетел лемур-солдат.
– Хотите позабавиться? – спросил последний. – Я облетел все книжные лавки, все библиотеки, и ни в одной не нашел нашего труда. А ты, Серторий, обещал нашему сочинению долгую жизнь.
– Это невозможно! – воскликнула Красавица. – То, что мы сочинили, должно было пережить этот мир! Наше творение не могло погибнуть!
– Само собой не могло, дорогая Береника, – с улыбкой отвечал лемур-аристократ. – Но намеренно можно уничтожить все что угодно. Пока мы были заключены в мерзкие мраморные карцеры, гений Империи уничтожил наш труд! Миновала тысяча лет! Помнишь мою виллу на берегу моря? – печально вздохнул аристократ. – Яркая зелень, статуи, увитые плющом. И повсюду цветы. Запах цветущих левкоев. Мы обедали в триклинии, а солнце медленна тонуло в море. Тогда-то все и началось. Кто-то сказал: «Хорошо бы жить вечно. На небесах».
– Это я сказала, – перебила его Береника.
– Да, это сказала Береника, – подтвердил Серторий. – Потом мы заговорили о Гомере. О его книгах, из которых вырос целый мир.
– И я заметил, что форма куда важнее содержания, – подхватил аристократ. —Хотя почему-то многие считают наоборот.
– Если гений Империи так испугался нашего творения, то надо написать его заново, – сказала Береника. – Хотя бы для того, чтобы досадить Гимпу.
– К сожалению, лемуры не пишут книг, – вздохнул Серторий. – И мы не сможем ничего создать. Для этого нам надо вновь стать людьми.
– Так станем! – решительно воскликнула Береника.
– Да, отправимся в Аид, хлебнем из Леты и вернемся в мир, – насмешливо сказал лемур-солдат. – Все позабыв, не помня о своем желании мстить.
– Марк прав, – подтвердил аристократ. – Чтобы стать людьми вновь, нам надо забыть прежнюю жизнь.
– Я найду способ поквитаться с гением Империи, – пообещала Береника.
Глава 10
Игры Нормы Галликан
«Повсюду на стенах появились надписи: „Спасем наших котов и наших гениев!“ » Кто-то приписал внизу одного из плакатов: «Согласен. Если и те и другие будут молчать».Утром Магна ждала Вера у дверей гостиницы, держа под уздцы серого ослика. Было холодно, на траве и камнях лежала серебристая изморозь, и Магна накинула римлянину на плечи толстый шерстяной плащ…
«Акта диурна». Календы октября[32]
«Женщина запаслива», – подумал Вер с благодарностью.
Его поташнивало, но бок почти не болел. Солнце поднималось, и становилось теплее. Осеннее тепло напоминает тонкую позолоту, внутри природы уже таится мертвящий холод грядущей зимы. Юний Вер передернулся – озноб пронизал его до костей. Магна ни о чем не спрашивала, шагала рядом. Зеленые бока холмов, освещенные солнцем, проплывали мимо.И синие зубцы вдалеке.Непрерывный ряд. Зеленое, синее, голубое.
Издали крепость казалась сверкающей, белой; вблизи – обшарпанной и старой. Над воротами свились серым клубком засохшие лозы дикого винограда. Привратник сидел на каменной тумбе и потягивал из глиняной бутылки вино. Корзина с пирогами стояла у его ног.
– Здесь давно нет гарнизона, – пояснила Магна. – Когда-то был музей, еще до войны. Но экспонатов почти не осталось. Изредка заходят туристы…
Привратник, продолжая жевать лепешку, указал на деревянный ящичек, стоявший на земле рядом с корзиной. Магна бросила в ящик несколько мелких монет. Привратник удовлетворенно кивнул. Магна отворила ворота, и они очутились на просторном мощеном дворе с чашей колодца посредине. Вода наполняла колодец до краев и едва не переливалась через край. Уровень воды был выше уровня мощеного двора. И это при том, что крепость стояла на холме! На синей поверхности плясали платиновые блики. Вер, тяжело дыша, подошел к колодцу. Магна встала рядом.
Вера кидало то в жар, то в холод. Бок вновь горел огнем. Когда Вер прикладывал к коже руку, то ощущал, что там, внутри, кто-то шевелится. Невыносимо хотелось прыгнуть в чашу посреди двора. Прыгнуть и опуститься на дно, в благословенную ледяную глубину. Это не смерть, а избавление. Там его ждали. Ждали долгие двадцать лет. И он ждал двадцать лет этого мига. Мига соединения! Его нельзя избежать. Он неотвратим. Желаем и ужасен. Почти как смерть и любовь одновременно. Ожидание закончилось. Холодная вода. Холодная как лед. Какое блаженство!
И он прыгнул.
Магна ухватила его за пояс. Но не было сил удержать, и она полетела следом.
Привратник не видел, что произошло. Он жевал лепешку.