Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

   - Ну хорошо, - сказал Пушкин. - Я не требую от вас чересчур уж многого, спасибо и на том, что согласны сделать… Вот что. Строго говоря, что из себя представляют графиня де Белотти и князь Карраччоло? Есть точные сведения, или все вновь сводится к жутким легендам?
   - Как вам сказать… Точныхсведений и впрямь не имеется. Одни только россказни. Знаете, как это бывает - никто не знает ничего толком, но любой прекрасно осведомлен, что эта парочка продала душу тому купцу, что не к ночи будь помянут. Или вы не верите, что они…
   - Верю, - сказал Пушкин. - Есть причины верить…
   - Вот видите… Понимаете, синьор Алессандро, никому, в общем, и нет нужды знатьэти ваши «точные сведения». Ну зачем? Выгоды от этого никакой, одни возможные неприятности. Вы полагаете, в вашей стране такой вот парочке надоедали бы соседи, стремясь выяснить, какими именно чернилами они подписывали уговор с тем, который… или интересовались бы, что те еще намерены наворожить? Ага, молчите… Разное болтают. Говорят даже, что графиня на самом деле - своя собственная прабабушка, которая все это затеяла ради вечной молодости. Мол, у нее есть в палаццо часы, которые идут в обратную сторону, и механизм нужно регулярно питать человеческой кровью, а если этого не сделать, графине - конец… Ну а про князя болтают втихомолку и того похлеще.
   - И - что?
   - И - ничего, - сказал Лукка. - На дворе вы, должно быть, слышали стоят времена просвещения, материализма и прочих рациональных веяний. Это лет триста назад любой полицейский без зазрения совести забарабанил бы в дверь и рявкнул: «А ну-ка, где тут у вас колдуют?!». Нынешниена такое не способны, побоятся стать всеобщим посмешищем.
   Барон вмешался:
   - У этого есть и оборотная полезная сторона, сдается мне. Ни за что не побегут в полицию ваши графини с князьями, если мы им крепенько хвост прищемим на какой-нибудь ворожбе…
   - Совершенно верно, - сказал Лукка с легкой улыбкой. - Ни за что не побегут. Они просто-напросто ответят по-своему, и начнется такое, что дай вам Бог ноги живым унести… а вот в полицию по поводу этих напастей вы тоже ни за что не пойдете.
   - Не будем о постороннем, - сказал Пушкин. - Давайте поговорим о деталях…
 

Глава четвертая
 
ПЕРСТЕНЬ ИЗ СКЛЕПА

   Провожатый - чьего имени они не знали и не стремились узнать - шел в паре шагов впереди, время от времени останавливаясь, замирая в совершеннейшей неподвижности, чутко прислушиваясь, и тогда они вели себя точно так же. Но вокруг не было ничего, способного представлять угрозу. Стояла душноватая тишина, пахнущая как-то иначе, совершенно не по-русски. Почти полная луна заливала окрестности безмятежным серебристым сиянием, и тени росших повсюду невысоких пиний чернели предельно четко, а между деревьями кое-где лежал совершеннейший мрак, там, где несколько теней сливались в одну. Порой под ногами похрустывали сухие веточки, и всякий раз это казалось выстрелом, на миг заставлявшим обрываться сердце.
   Провожатый остановился и, не убирая зажатого в руке кривого ножа, огляделся в последний раз.
   - Ну вот и пришли, господа мои, - сообщил он непререкаемо. - Дальше, синьор Лукка говорил, вы одни пойдете, а я уж тут подожду, с места не сдвинусь…
   - Плохое место? - вполголоса спросил барон.
   - Плохое или хорошее, а доброму католику по таким вот местам в ночное время болтаться негоже, в полночь особенно…
   Он указал направление, и они двинулись в ту сторону с той же осторожностью, замирая и пережидая всякий случайный звук в округе вроде скрипучего крика ночной птицы. Лесочек понемногу редел, и вскоре они оказались на опушке, а впереди, шагах в полусотне, над землей вздымался чересчур правильный, чтобы быть делом рук природы, холмик. Вернее, куполообразное возвышение высотой примерно человеку по пояс - именно так Лукка и описывал вход в подземный склеп давным-давно пресекшегося благородного рода.
   Барон приблизил губы к уху Пушкина:
   - Как думаете, часового они оставили?
   Пушкин присмотрелся:
   - Негде ему было бы спрятаться. Разве что лечь за входом, с той стороны… но какой смысл? Не могут же они нас ждать именно с этой стороны… Отсюда вся ложбина просматривается.
   - Пожалуй, вы правы, - сказал барон. - Да и местные ночной порой, нас заверяли, не ходят… Хоть порохом взрывай гробницы, никто не почешется… Ага! Слушайте!
   Пушкин обратился в слух - и очень быстро стал различать едва слышные, регулярные удары, не прекращавшиеся ни на миг, словно далекое-далекое цоканье подков о брусчатку. Кто-то старательно трудился в склепе то ли железным ломом, то ли молотком с долотом.
   Это продолжалось довольно долго, так что они помаленьку привыкли к этому размеренному стуку - и потому моментально определили, что он вдруг прекратился.
   Заметив, что рука барона нырнула за отворот сюртука, Пушкин решительно положил ему ладонь на запястье:
   - Алоизиус… Мы ведь не атаковать их должны, а проследить. Сами по себе они никому не интересны, все дело в том, кто их нанял и ждет сейчас в корчме…
   - Простите, увлекся, - сказал барон смущенно, так и не вынув пистолета. - А интересно все-таки, что они там нашли… если нашли, конечно. Можно предполагать…
   Он замолчал на полуслове. В невысоком куполе четко высветился прямоугольник входа, лишенный двери - на фоне показавшегося ослепительно ярким зеленоватого сияния. Это ничуть не походило на пожар - сияние было ровным, ничуть не напоминающим пляшущие отблески пожара, неподвижным, как Луна, чье перемещение невозможно уловить глазом, если наблюдать за ней считанные минуты. Они невольно пригнули головы, зажмурились, яростным морганием пытаясь избавиться от повисших перед глазами ослепительных кругов.
   Потом послышался топот, напоминавший звук от бега напуганного чем-то табуна. Кое-как обретя нормальное зрение, Пушкин отважился посмотреть в ту сторону - зеленого сияния уже не было видно, зато несколько темных человеческих силуэтов, вопя что-то нечленораздельное, неслись, казалось, прямо на него с бароном. Невероятно, но они-то и ухитрились произвести весь этот адский шум - впрочем, казавшийся адским лишь на фоне безмятежной ночи…
   - Прячьтесь! - сдавленно воскликнул барон, укрываясь за корявым, но достаточно толстым стволом ближайшей пинии.
   Убедившись, что незадачливые кладбищенские воры несутся прямо на них, Пушкин последовал его примеру…
   И полетел с ног, растянулся ничком на покрытой сухими древесными иголками земле, а рядом забарахтался тот, кто сбил его так бесцеремонно, правда, он был настолько обуян страхом, что вообще, кажется, не понял, что налетел на живого человека: так дико заорал, отпрянув от барахтавшегося у корней Пушкина, словно нос к носу столкнулся с явившимся по его душу посланцем преисподней. Удалось рассмотреть бородатую физиономию, искаженную несказанным ужасом, а в следующий миг незнакомец с непостижимым проворством взмыл на ноги и, вопя все так же отчаянно, припустил прочь, догоняя далеко убежавших компаньонов.
   Пытаясь встать побыстрее, Пушкин уперся ладонями в землю, и в руке у него оказался небольшой округлый предмет, судя по ощущениям, не имевший ничего общего с творениями неразумной природы. Рука сама почуяла в нем некую правильность. Но не было времени разглядывать, почти машинально опустив эту штуку в карман, Пушкин выпрямился, посмотрел по сторонам.
   - Целы? - встревоженно спросил барон.
   - Совершенно, - сердито сказал Пушкин, тщетно пытаясь отряхнуться. - Кто-то меня сшиб с ног, даже не заметив, точнее приняв неизвестно за что… Ох!
   Барон оглянулся вслед за ним. Там, возле склепа, уже не было яркого сияния - но, отчетливо различимые в лунном свете, из дверного проема, колышась в безветрии, выползали слабо светящиеся зеленым (будто гнилушка в ночном лесу) полосы, ничуть не похожие на обычное пламя. Слетаясь, свободно проникая друг в друга, разрастаясь, они осветили все прилегающее к склепу пространство. В их ленивом колыхании вроде бы не чувствовалось угрозы, но все это настолько не похоже было на нечто обычное, человеческое, что по спине невольно побежали ледяные мурашки, а волосы, такое впечатление, зашевелились…
   - Александр… - шепотом сказал барон. - А давайте-ка отсюда… со всех ног… А? Что-то не тянет меня геройствовать, откровенно вам говорю…
   Пушкин, не раздумывая, кивнул:
   - Действительно… Не время геройствовать…
   Они быстрым шагом, стараясь не перейти на бег и тем самым окончательно не уподобиться тем, кто так заполошно убегал только что, направились прочь, оглядываясь то и дело. Зеленое сияние помаленьку тускнело - то ли погасло окончательно, то ли не распространялось более. Далеко впереди светились редкие огни деревушки.
   Потом впереди послышалась возня и странные звуки, похожие то ли на сопение коровы, то ли на плач. Поскольку доносились они с того места, где остался их провожатый, оба, не сговариваясь, поневоле вынули пистолеты и, не взводя еще курков, стали, не сбавляя шага, зорко всматриваться в темноту.
   - Тьфу ты! - чертыхнулся барон, разобравшийся в происходящем первым. - Пожалуй что, нечистой силой и не пахнет…
   Он убрал пистолет в карман и ускорил шаг. Теперь и Пушкин видел, что на земле под деревом лежит человек, а на нем бесцеремонно восседает, словно на бревне, их провожатый. Походило, что тот, кто лежал, озабочен какими-то другими хлопотами, вовсе не своим пленением: он даже не пытался вырваться, лежал, уткнувшись щекой в усыпанную сухими иголками землю, и то подвывал тихонечко, то издавал вовсе уж непонятные звуки, то ли лай, то ли всхлипы.
   Барон тихонько свистнул. Провожатый вскочил, в его руке кривой широкой полосой блеснуло лезвие, он всмотрелся и убрал нож. Облегченно вздохнул:
   - Надо же, синьоры, оба живы и вроде бы при здравом уме…
   - А что, следовало быть чему-то другому? - сердито спросил Пушкин.
   - Я уж не знаю, чему там быть следовало, только этот вот на меня набежал, натурально рехнувшись. Чуть ножичком не ткнул, пришлось успокаивать, как удалось. - Он сплюнул и, глядя сверху вниз, протянул с неприкрытым превосходством: - Пьетро и сам болван редкостный, и людей себе подбирает под стать…
   - Ты его знаешь?
   - Тоже, загадка… Марчелло Одноухий. Вот уж не персона…
   Лежащий, будучи совершенно уже свободен, тем не менее не пытался встать на ноги. Хныкая, вжимаясь лицом в землю, он разразился потоком слов - на итальянском, естественно, коего ни Пушкин, ни барон не понимали - да вдобавок, об заклад биться можно, еще и на флорентийском диалекте, который не всякий в Италии поймет досконально.
   - Что он говорит? - обернулся Пушкин к провожатому.
   - Да всякую ерунду. Что еще может нести Одноухий - не ученую же премудрость? Всегда он был полудурком, да умный на такое дело и не пойдет посреди полуночи…
   - А все-таки?
   Итальянец пожал плечами:
   - Совершенный вздор. Говорит, что они совсем уже было набили карманы вещичками из гробницы и собрались восвояси, но тут в углу что-то как бы замяукало, и оттуда полезла змея, только не живая, а в виде скелета, но все равно, моментально разодрала Антонио напополам, и они кинулись бежать… Вздор, синьоры, форменный. Сроду не бывало в гробницах никаких таких змеиных скелетов. Всякий трезвомыслящий человек знает: гробницы сторожат либо духи, либо серые мохнатики, либо скелеты, не стану отрицать, но непременно человеческие. С тех пор, как стоит Флоренция, иначе и не бывало.
   - Но отчего-то же они бежали все-таки?
   - Это точно. Как скаковые жеребцы… Ну да Пьетро со своей компанией - путаники известные, могли и случайной лисицы испугаться, которая там нору устроила…
   - Между прочим, мы своими глазами видели некое зеленое мельтешение, - сказал барон. - Сияние, свет, полосы… Отсюда уже не видно, но видели сами…
   - Вот тут я вам верю, синьор. Всякие нелюдские сияния и небывалые огни - это опять-таки случается. Но чтоб змеиные скелеты из углов прыгали…
   - Довольно! - нетерпеливо сказал Пушкин. - Куда девались остальные?
   - Я за ними не следил, синьор, чересчур уж прытко летели, вмиг пропали с глаз. Но показалось мне, что Пьетро - а его всегда можно узнать благодаря приметной хромоте - припустил в деревню. Остальные рассыпались кто куда, а Пьетро, похоже, все-таки в деревню. Должно быть, исповедаться решил с перепугу, с него, болвана, станется незамедлительно покаяться в гробокопательстве и отпущения грехов просить…
   - Пошли! - обернулся Пушкин к барону.
   - Эй, синьоры, а с этим что делать? - крикнул вслед провожатый. - Я его стеречь не нанимался…
   - Заберите все, что найдете в карманах, и ступайте за нами, - уже на ходу распорядился Пушкин, не раздумывая особо.
   Небольшая деревушка с прихотливо разбросанными домиками была погружена в темноту, светилось лишь окошко корчмы, перед входом в которую стояла запряженная парой карета. Лошади мирно хрупали овес, сунув морды в надетые на шею мешки, кучер подремывал на облучке. Не нужно было гадать, чтобы сообразить, чей это экипаж, - того самого посланца знатных особ, погрязших по уши то ли в чернокнижии, то ли в чем-то еще более жутком…
   Вид кареты придал им бодрости, и они вошли в корчму. Единственная масляная лампа в углу все же давала достаточно света, особенно если учесть, что они провели много времени в ночном полумраке, - и они увидели с порога примостившегося в уголке доверенного человека синьора Лукки, а возле потушенного очага - некоего незнакомца. Надо полагать, это и был посланец - поскольку, кроме этих двоих, в корчме никого больше не было. Правда, Пушкин испытал некоторое неудобство: как-то мысленно подразумевалось, что личность, посвятившая жизнь столь темному ремеслу - быть на побегушках у колдунов и чернокнижников - окажется суетливой и неприглядной, с противной крысиной физиономией. Меж тем у погасшего очага восседал седовласый благообразный господин в темно-бордовом, почти черном фраке, более всего похожий на преуспевающего врача или адвоката с репутацией.
   Бросив на вошедших один лишь взгляд - степенно, ничуть не суетливо и уж тем более без всякого страха - седовласый синьор вновь вернулся к прерванному занятию: он разглядывал какую-то непонятную мелкую вещицу, вроде бы металлическую.
   Не годилось разглядывать его очень уж пристально, выдавать интерес - в этой ситуации лучше подольше оставаться инкогнито - и они, благо появился наконец зевающий хозяин, заговорили с ним, представившись английскими туристами, заблудившимися после осмотра одного из монастырей в долине Арно. Заказали вина, холодной говядины и непринужденно устроились за столиком с видом людей, после неприятных блужданий наконец-то отыскавших уютную жизненную пристань.
   Очень быстро человек Лукки встал, подошел к ним и сказал крайне вежливо:
   - Прошу прощения, синьор, вы где-то испачкали ваш сюртук. Позвольте помочь?
   Предупредительно обирая с сюртука Пушкина сухие иголки и еще какой-то древесный мусор, он, повернувшись спиной к седовласому, зашептал на ухо:
   - Не смотрите в его сторону… Это он и есть - мэтр Содерини. Который предлагал Лукке… ну, вы поняли. Вы опоздали, синьоры. Пьетро только что тут был. Влетел так, словно за ним гнались черти со всего мира, бросил на стол мэтру кучку каких-то вещиц - он как раз одну такую разглядывает - и стал твердить, что больше он за такое дело в жизни не возьмется. Пьетро не говорил, в чем там дело, но вид у него был - краше в гроб кладут. Требовал обещанные деньги. Мэтр отдал. Тогда Пьетро припустил прочь, подошвы едва не дымились… Что делать будем?
   - Возвращайтесь на место, - так же тихо ответил Пушкин. - Надо обдумать…
   - А что тут думать? - сердитым шепотом вмешался все прекрасно слышавший барон. - Берем голубчика за шкирку, он на вид хлипкий, как оголодавшая мартышка, вытряхиваем из карманов все к чертовой матери… Что церемониться?
   - Алоизиус, друг мой, не стоит пороть горячку, - как только мог убедительнее сказал Пушкин. - При таком обороте событий мы с вами рискуем оказаться под арестом, как вульгарные грабители. Что ему помешает пожаловаться на нас в полицию?
   - Но у него же определенно вещички из склепа…
   - А кто это может доказать? - пожал плечами Пушкин. - Разве что Пьетро, но он уже наверняка далеко отсюда. А без его показаний мы с вами будем двумя иностранными проходимцами, которые ночной порой напали за городом на уважаемого флорентийского гражданина и самым злонамеренным образом его ограбили…
   - Да, пожалуй, вы правы, - убитым голосом произнес барон. - Но что же, так и отпустить его прикажете?
   Взглянув на него, Пушкин улыбнулся лукаво, почти беззаботно:
   - Ну, не стоит доводить дело до таких крайностей, Алоизиус… Я имел ввиду, что чересчур чревато неприятными последствиями нападать на него в корчме, где хозяин моментально окажется свидетелем потерпевшего… А вот на ночной дороге во Флоренцию может случиться все, что угодно, здесь, вы сами знаете, испокон веков шалят… Нужно уйти первыми…
   - Ну и голова у вас! - с восхищением сказал барон. - Одно слово - поэтическая! Что вы ищете?
   - Когда этот полоумный сбил меня с ног, я нечаянно кое-что подхватил с земли, - сказал Пушкин, запуская руку поглубже в карман. - На ощупь это не походило на шишку или камешек… Наверняка выпало у него из кармана, сейчас вспоминается, что содержимое карманов он рассыпал…
   Он нащупал двумя пальцами округлый предмет и вытащил его из кармана. Носовым платком стер сухую пыль. На ладони у него лежало широкое, судя по размерам, мужское кольцо, судя по весу, не из металла изготовленное, а вырезанное из какого-то камня. Держа перстень между большим и указательным пальцами, Пушкин посмотрел сквозь него на свет. Походило на то, что кольцо сделано из ало-прозрачного сердолика. Шесть знаков, украшавших его внешнюю сторону, вроде бы походили на гебрайские буквы, но он не настолько хорошо знал древнееврейский алфавит, чтобы утверждать с уверенностью. Примерил. Перстень идеально утвердился на среднем пальце - не давил и не болтался - словно специально для него был изготовлен.
   Сдавленный возглас послышался над его ухом. Он поднял голову. Совсем рядом стоял благообразный мэтр Содерини, вмиг растерявший всю свою вальяжность и невозмутимость - и смотрел на руку Пушкина, как завороженный. Пушкин опомнился и понял, что поступил неразумно, но еще неразумнее было бы на глазах этого субъекта срывать кольцо с пальца и прятать…
   - Что-нибудь не так, уважаемый? - сварливым тоном записного кабацкого драчуна осведомился барон.
   Седовласый предпринимал лихорадочные усилия, чтобы овладеть собой. В конце концов ему это удалось, и он улыбнулся почти непринужденно:
   - О, что вы… У вас великолепное кольцо, я вижу. Не будет ли с моей стороны бестактностью поинтересоваться, где вы его взяли? Видите ли, я, как и многие флорентийцы, не чужд благородной страсти коллекционирования, и эта безделушка крайне удачно вписалась бы в одну из моих витрин, где собраны поделки из камня… Не соблаговолите ли поведать, как оно к вам попало?
   - А что, оно у кого-то пропало? - все так же неприязненно вмешался барон. - Это вы хотите сказать?
   - Помилуйте, ничего подобного! Я просто интересуюсь…
   - Откровенно говоря, я его нашел неподалеку, - сказал Пушкин, послав барону укоризненный взгляд. - От нечего делать ковырял тростью землю под ногами, и оно выкатилось из-под корней. - Он одарил седовласого самой благожелательной улыбкой, открытой, честной. - У вас волшебная земля, она насыщена сокровищами…
   - О да, - сказал тот. - Наследие античности, знаете ли… Молодой человек, а не согласитесь ли вы продать мне эту безделушку? Вы, я вижу, иностранец и вряд ли принадлежите к завзятым антиквариям, так что для вас это всего лишь случайная находка, а для моей коллекции вещей из камня - приобретение хоть и не особенно ценное, но небезынтересное… Хотите десять дукатов?
   Пушкин с улыбкой покачал головой.
   - Двадцать? Пятьдесят?
   - Сударь, не имею чести знать вашего имени… - сказал Пушкин все так же благожелательно. - У нас, англичан - и особенно у моего благородного семейства - свои принципы. Для милорда (он задумался не более чем на миг) для милорда Шропиширского, седьмого герцога Бородайла, немыслимо продать что-то, если можно так выразиться, с собственного плеча. То, что надето на нем, лежит в карманах… или на пальце. Искренне сожалею, сударь, что не могу вам содействовать в такой безделице, но существуют же фамильные традиции, въевшиеся в кровь… Долгие поколения предков… Я просто не рискую оскорбить те нравы, что были ими выпестованы за века…
   - Вот такие мы, англичане, хоть кол на голове теши, - подхватил барон.
   Чуть обескураженный отказом, мэтр молчал лишь краткий миг:
   - Что вы скажете насчет сотни дукатов?
   - Фамильные традиции… - сказал Пушкин, виновато улыбаясь.
   - Двести? Триста?
   - Эгей, почтенный папаша! - воскликнул барон. - Вы ж только что говорили, что это колечко для вас будет не особенно и ценным приобретением, а сами сотнями золотых так и жонглируете…
   - Вы не поняли, сэр, - с чуточку вымученной улыбкой сказал итальянец, прилагая величайшие усилия, чтобы сохранить хладнокровие. - Ценность рыночная и ценность коллекционная - это порою разные вещи. Для всего мира какая-нибудь вещичка стоит пару медяков, но вот для меня она бесценна. Вы имеете дело с азартом коллекционера, молодые люди, что сродни безудержной тяге пьяницы к вину… Что скажете насчет тысячи дукатов?
   Пушкину пришла в голову великолепная идея.
   - Я в последний раз пытаюсь вам растолковать, что не могу продать что-то с себя. Но мы, англичане, люди эксцентричные и любим всевозможные пари, биться об заклад, договоренности… Что, если я предложу обменять все содержимое моих карманов - и кольцо тоже, разумеется - на содержимое ваших? - И он с благожелательной улыбкой, иллюстрируя свою мысль, указал пальцем на карман, куда незадолго перед тем угодили вещички из склепа (было видно, как он оттопыривается).
   Итальянец машинально отпрянул, словно наступив на горячий уголь, нерассуждающим движением руки накрыл карман, словно боялся, что содержимое будет вырвано у него силой.
   - Я… Это невозможно… - хрипло сказал он.
   - А жаль, - сказал Пушкин. - Это было бы совершенно в английским стиле, такой вот обмен… Вы не намерены передумать?
   - А вы?
   - Увы… - улыбнулся Пушкин.
   Поджав губы, мэтр Содерини вернулся к своему столу, схватил стакан вина и жадно осушил его. Видно было, что он изо всех сил пытается успокоиться, но не в силах совладать с собой, то и дело бросал взгляд в сторону Пушкина. Посидев так пару минут в совершеннейшем расстройстве чувств, он полез в карман, швырнул на стол несколько монет и вышел, почти выбежал, за дверь.
   - Пошли! - распорядился Пушкин.
   Тоже швырнув на стол несколько монет и с сожалением оглянувшись на нетронутый ужин, он подошел к приоткрытой двери, всмотрелся в серебристый полумрак - вообще-то лунная итальянская ночь была почти такой же светлой, как российский хмурый зимний день, когда солнце скрыто тучами. На плечи ему нетерпеливо напирал барон, а позади него с выжидательным выражением лица стоял человек Лукки.
   - Как вас зовут? - спохватился Пушкин.
   - Джакопо, синьор…
   - Друг Джакопо… Есть какая-нибудь обходная тропка, по которой мы, пешие, можем обогнать карету по дороге во Флоренцию? Вы же должны прекрасно знать окрестности…
   - Ну, если подумать, синьор… Что вы намерены делать?
   - Остановить карету и вытряхнуть у этого индюка все из карманов, - сказал Пушкин решительно. - Чутье мне подсказывает, что он ни за что не побежит жаловаться в полицию… Что вы на меня так смотрите, любезнейший? Можно подумать, вас, человека известного романтического ремесла, мое предложение шокировало…
   - Да не то чтобы…
   - Тогда к чему колебания?
   - Синьор Алессандро, - с досадой сказал Джакопо. - Лукка вам вроде бы объяснял некоторые тонкости… Вы уедете, а мы останемся… Это как-никак мэтр Содерини, известно чье доверенное лицо… Это вам не обычного путника остановить ночной порой и избавить от всего лишнего…
   - Ну хорошо, - нетерпеливо сказал Пушкин. - Никто не принуждает вас тоже участвовать… Справимся сами. Внешность обманчива, знаете ли, и мы с моим другом далеко не те благонравные юноши, какими порой кажемся… Покажите дорогу, а сами можете ждать в отдалении. Устраивает это вас?
   - Зар-режу в одночасье! - страшным голосом пообещал барон. - Веди, говорю, трус!
   В лунном свете длинной полосой сверкнул выхваченный им из трости клинок, которым барон ради пущей убедительности выполнил перед носом у итальянца несколько фехтовальных вольтов. Тот безнадежно вздохнул:
   - Что с вами поделать, синьоры… Навязал же Лукка работенку… Пойдемте сюда, в ту сторону, вниз. Дорога там делает петлю, и мы их легко перехватим, даже если пойдем шагом… Можно поинтересоваться, синьоры? Вас, как я понимаю, интересуют, так сказать, чисто научныевещицы? Можно выразиться, археологические?
   - Именно, - сказал Пушкин, осторожно спускаясь вслед за провожатым по отлогому склону, поросшему буйной сочной травой.
   - Приятно слышать. Значит, все прочее, презренное, так сказать житейское, вас не интересует совершенно?
   - Ну разумеется, - сказал Пушкин, моментально уловив, куда ветер дует. - Дележ будет честный: все археологическое - нам, все житейское - вам. Так что, старина…
   - Будьте благонадежны, - заверил итальянец, извлек из кармана большую черную тряпку и с проворством, выдававшим большой опыт, вмиг обвязал ею нижнюю часть лица, так что открытыми остались только глаза. После чего раскрыл свой внушительный нож и помахал им в воздухе.