Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

   Пушкин сказал негромко:
   - Когда вы… уехали, мы не нашли в вашей библиотеке ничего, что подходило бы под категорию этаких вот «семейных архивов». Сожгли или с собой взяли?
   - Ни то и ни другое, любезный Александр Сергеевич. Коли уж разговор у нас пошел откровенный, признаюсь по совести: «архивам» тем давно пришел конец в ходе тех потрясений и переворотов, о которых я уже упоминал. Да и не было там ничего особо существенного, поскольку главноетаилось не в бумагах. Нет, конечно, были и некие манускрипты, кои сейчас пребывают исключительно здесь. - Он постучал себя по виску костяшками согнутых пальцев. - Но их по пальцам можно было пересчитать. Главное сокровище, можно сказать, лежало на виду, не особенно и привлекая взоры… Вот, не угодно ли полюбоваться?
   Судорожно распахнув не первой свежести рубашку, он снял с шеи черный шелковый шнурок, на котором висел большой округлый предмет, протянул руку и положил его Пушкину на ладонь. Тяжесть этого предмета сразу же потянула ладонь книзу - это был диск размером с маленькое блюдце, из потемневшей бронзы, покрытый по какой-то загадочной системе россыпью квадратных отверстий, проделанных с большим мастерством. Штука была немудреная на вид, но чувствовалось, что изготовлявший ее мастер поработал с величайшим тщанием. Все четыре края диска, словно на картушке компаса, были помечены непонятными знаками, не похожими один на другой.
   - Вот это и есть ключ. Ходит даже легенда, что фамилия наша, Ключаревы, оттого и произошла, что именно наш прародитель был выбран Курыном в хранители ключа…
   - Каждый ключ должен что-нибудь отпирать, - сказал Пушкин. - Чем примечателен этот?
   - Тем, любезнейший Александр Сергеевич, что именно он, будучи приложен в соответствующем месте, неопровержимо свидетельствует, что владелец его вправе открыть хранилище и завладеть бумагами Курына. Вы совершенно правы: Федор Васильевич в свое время казни и темницы избежал. Потому что был предусмотрителен и вовремя бежал в Италию, где еще раньше изучал некую премудрость, обзавелся друзьями и компаньонами по изучению тайной мудрости…
   - Куда же именно?
   - Э нет, Александр Сергеич, так не пойдет! - хихикнул Ключарев, в который раз подливая себе белого вина. - Вы ведь, в отличие от меня, уж не посетуйте за правду, весьма любите в картишки перекинуться? Коли так, должны знать правила: в иной игре все козыри на стол ни за что не выкладывают, приберегают про черный день… Вот и я сему золотому правилу последую…
   - Поторговаться хотите? - усмехнулся Пушкин. - Пристало ли столбовому дворянину?
   - Что уж поделать, Александр Сергеич. Бывают моменты, когда и столбовые дворяне вынуждены вести торг, словно заправские купчишки. Участь, которую вы мне готовите, предугадать нетрудно, правда? Подыщете подходящую статью из Уголовного уложения, по коей, не объясняя широкой публике кое-каких тайн, все же законопатите раба божьего Степана в те места, где щуки яйца несут, а медведи бабам вальки подают…
   - По-моему, четвертью часа ранее вы с чем угодно соглашались, лишь бы отсюда вырваться…
   - Минутная слабость! - хихикнул Ключарев. - Вполне уместная и простительная в запутанных жизненных обстоятельствах… Только, надобно вам знать, поразмыслил я, собрал в кулак волю и стал смотреть на жизнь насквозь прагматически… - Он усмехнулся уже почти весело. - Поторговаться следует, Александр Сергеич…
   «Ошибка моя в том, что я позволил ему пить, сколько влезет, - подумал Пушкин не без злости на себя. - Прикончив бутылку, преисполнился пьяной смелости. Светлым днем, надо полагать, гостиего не беспокоят, вот темный вечер и кажется далеким… Осмелел, скотина! Промашка получилась…»
   - Не берусь обещать вам слишком много, - сказал он, оставаясь хладнокровным. - Но полномочия мои обширны. Неизвестно было, с чем предстоит столкнуться, и пославшие меня сюда предоставили известную свободу действий…
   - Это означает, что мы все же можем сторговаться? Слово дворянина даете?
   Пушкин сказал, тщательно подбирая слова:
   - Хорошо. Даю слово дворянина, что в Петербурге мы сделаем попытку уладить дело миром… в том случае, если сведения ваши окажутся ценными.
   - Уж будьте уверены! - с прорезавшимся самодовольством сказал Ключарев. - Устанут за мной записывать ваши письмоводители, или как там они в Третьем отделении именуются. Столько пережить довелось на этом тернистом пути…
   - В том числе и в Гогенау? - спросил Пушкин резко.
   Его собеседник вздрогнул, посмотрел настороженно, с прежней неуверенностью.
   - Сдается мне, господин Ключарев, вы чересчур быстро перешли к самой неприкрытой наглости, - сказал Пушкин тем вроде бы безразличным тоном, за которым человек наблюдательный все же угадывает металл. - Вы для нас, конечно, представляете известную ценность, но, простите великодушно, не стоит выкаблучиваться, словно разошедшийся купчик в кабаке. Вынужден вам со всем прискорбием напомнить, что после известных событий в Гогенау по вашему следу пустились и прусские мои коллеги, пребывающие здесь же, в Праге. А пруссаки с давних пор имеют репутацию людей решительных, беззастенчивых в средствах и не склонных баловаться излишним гуманистическим вздором…
   И так уж удачно получилось, что как раз в этот момент громко стукнула входная дверь, и в комнату буквальным образом вломились сыщики: тот, с кем Пушкин только что беседовал в кухне, и второй, помоложе и крупнее сложением.
   Тот, что постарше, сказал чуть смущенно:
   - Вы долго не появлялись, и мы на всякий случай решили… Господин граф велел не упускать вас из виду, во избежание…
   - Как видите, здесь все спокойно, - сказал Пушкин. - Соблаговолите подождать на лестнице.
   Сыщики вышли, не прекословя.
   - Обращаю ваше внимание еще и на то, что здесь не Россия, - сказал Пушкин. - Чтобы вернуться в наше богоспасаемое Отечество, предстоит еще пересечь две границы, а ваш фальшивый паспорт может вызвать подозрения…
   - Он настоящий, - хмуро бросил Ключарев.
   - Не цепляйтесь к мелочам. Главное, положение ваше не из легких, а потому следовало бы держаться любезнее с человеком, которого смело можно назвать вашей единственной надеждой…
   - Помилуйте, я просто шутил! Экий вы вспыльчивый, как порох…
   - Эфиопская кровь, - сказал Пушкин без улыбки. - О достославном предке моем Абраме Петровиче и крутом его нраве наслышаны, надеюсь? Давайте перестанем пикироваться и болтать о пустяках. Руджиери помогал вам в Петербурге?
   - Было дело, - неохотно сказал Ключарев. - Свела нас однажды судьба, и оказалось, что друг друга мы очень удачно дополняем.
   - А в Гогенау?
   - Ах, Александр Сергеевич, ну что вы прицепились к этой паршивой прусской дыре? Широко глядя, там произошло то же, что и в Петербурге: молодой человек, самых высоких дарований и нравственных качеств, пребывал в самой пошлой бедности исключительно оттого, что его дядюшка, скупердяй и ростовщик, отличался завидным долголетием…
   - А здеськакими негоциями вы с вашим спутником намеревались заниматься?
   - Представления не имею! - Ключарев заторопился. - Поверьте, Александр Сергеевич, я и в самом деле ни сном, ни духом… Как на духу: решил порвать с прошлым, пока не поздно. Искал лишь случая пуститься подальше от этих мест, а заодно и от чертова итальянца…
   - И что ж за черная кошка между вами пробежала?
   - Прохвостом оказался первостатейным! - с сердцем сказал Ключарев. - И это еще мягко сказано… В Петербурге, да и потом, у немцев, расстилался хитрой лисой, держался, словно сущий лакей, сидеть в моем присутствии опасался, кресла подавал… Он и уговорил податься из Пруссии сюда, обещал, что здесь, в Праге, у него множество друзей, которые помогут устроиться безопасно… И ведь не соврал, паршивец! - грустно рассмеялся Ключарев. - Друзей у него тут хватает… из тех, что не к ночи поминать. - Он передернулся без малейшего притворства. - Угодил кур в ощип…
   - Они пришли к вам?
   Ключарев молча кивнул.
   - Кто?
   Вся пьяная бравада давным-давно слетела, и перед Пушкиным снова сидел насмерть перепуганный человек невеликой отваги.
   - Позвольте уж без подробных живописаний, - сказал Ключарев, косясь на окна. - И без того, как вспомню, мурашки по спине… И вот тут-то понял я, неразумный, что меня, очень может оказаться, нарочно выманивали в эти проклятые места, подальше от родных мест… Вот это им нужно, - положил он руку на грудь, на видневшийся в распахнутом вороте черный шелковый шнурок. - Ключик… а с ним, соответственно, и бумаги. Они ж никуда не делись, лежат себе которую сотню лет в надежном месте. У итальянцев, даром что народец легкомысленный и вертлявый, поставлено на совесть: уж если положил кто на сохранение известный предмет да платил вовремя за заботы - через пятьсот лет можно прийти и забрать… если предъявишь соответствующие полномочия. Банкиры итальянские - выжиги первостатейные, но ремесло блюдут с поразительным совершенством…
   - Вы хотите сказать, что кто-то платил банкирам не одну сотню лет?
   - Я ж говорю, Александр Сергеевич: фамилия наша не из простых, в обычные рамки не вписываемся… Короче говоря, пристали с ножом к горлу: отдай да отдай. Они ведь не могут отобрать, силком сорвать с шеи. Такой уж зарок на эту вещичку положен: получить ее можно исключительно с добровольного согласия владельца…
   - А то и с мертвого снять? - усмехнулся Пушкин.
   - Не так все просто, - серьезно сказал Ключарев. - Можно, пожалуй, и с мертвого… но сие окружено многочисленными оговорками и запретами. Вот они и насели: отдавай, мол, добровольно, раб божий! Не на того напали. И фамильных бумаг жалко - сколько поколений мечтали их в руках подержать! - и понимал прекрасно: обретя желаемое, они уж постараются от меня отделаться… Могут и по горлу полоснуть… а могут учинить и такое, что дрожь прошибает. Итальянец, сукин кот, переменился совершенно: строит из себя большого барина, твердит, что против его семейства мое - сущие школяры и неучи… только, рубите мне голову, ясно, что он храбрится и нос дерет исключительно из гонора, а на деле расстилается мелким бесом перед этими… Потому что, сразу видно, он в сравнении с ними все равно что унтер перед фельдмаршалом. Усмотреть это мог и человек поглупее… Хотите знать, где он обитает?
   - Знаю и без того. Расскажите лучше, что он там мастерит. Я у него в комнатах собственными глазами видел резных деревянных птиц числом не менее полудюжины и размеров отнюдь не воробьиных…
   Ключарев оглянулся на окно, понизил голос:
   - Режьте меня, но этот прохвост снова замыслил нечто… уже самостоятельно. А может, и по приказу хозяев своих… Александр Сергеевич, милый! - воскликнул он истово. - Заберите меня отсюда, спрячьте, авось не разыщут… Как ни храбрись, а стоит вспомнить про вечернюю тьму…
   - С превеликим удовольствием, - сказал Пушкин сухо. - Собирайтесь. За вещами, если желаете, мы потом пришлем.
   - Да провались они в тартарары! Жалеть об этаком хламе… Главное-то здесь! - Он вновь постучал себя костяшками пальцев по виску. - Дорогого стоит… Не беспокойтесь, я быстренько!
   Он вскочил, неуверенными пальцами кое-как завязал галстук, сдернул с дивана сюртук. Не сдержавшись, схватил со стола полный стакан и осушил нервным, размашистым движением.
   - Ну, посидим на дорожку? - спросил он, присаживаясь на краешек кресел и тут же вскакивая. - Пойдемте, пожалуй? Собирать нечего и жалеть не о чем…
   Пушкин пропустил его на лестницу и вышел следом. Стоявшие у входа австрийские сыщики, успокоившись, повернулись к ним спинами и стали спускаться на несколько ступенек впереди.
   - Натянуть им нос, нечисти тонконогой! - сказал Ключарев с нервным смешком. - То-то, узнавши…
   Нечто темное, стремительное, чье появление в этом миг было категорически неправильным, мелькнуло меж ними. Получив сильный толчок в плечо, Пушкин отлетел к стене и не упал только благодаря тому, что уперся в нее спиной. Вытянутое в прыжке кошачье тело цвета потемневшей бронзы настигло Ключарева и сомкнуло лапы на его шее.
   Отчаянный вопль. Не в силах шевельнуться, Пушкин смотрел, как Ключарев катится вниз по ступенькам, нелепо взмахивая конечностями, как прянула бронзовая кошка на прежнее место и вновь застыла в спокойной позе там, где просидела не одну сотню лет…
   И вновь настала совершеннейшая тишина. Стоявшие внизу лестницы сыщики, бледные, как полотно, застыли так, что сами казались деревянными фигурами. Потом тот, что постарше, издал нечленораздельный всхлип и, нелепо вздергивая руки, словно отмахивался от чего-то невидимого и грозного, бросился прочь. Второй остался на месте, но взгляд у него был совершенно бессмысленным.
   На подгибавшихся ногах Пушкин спустился ниже. Ключарев лежал, нелепо вывернув шею, уставясь стекленеющими глазами в потолок. Бронзовая кошка восседала на прежнем месте, словно ничего и не произошло.
 

Глава восьмая
 
НАСЛЕДСТВО КЕСАРЯ РУДОЛЬФА

   - Без ложной скромности скажу, я был великолепен, господа! - гремел барон, выделывая тростью разнообразнейшие кунштюки. - Я вломился в кухню, благоухая лучшей гданьской водкой, которой вылил на сюртук не менее штофа, изображая полнейшую пьяную непринужденность, объявил, что ищу презренного итальянского кукольника, с которым намерен посчитаться за его проделки. Кухонная челядь в продолжение моего монолога жалась по углам, а я прихватил подходящий топор, которым они там кололи дрова, взобрался наверх и уж там-то отвел душу! Всех этих чертовых птичек порубал в мелкую щепу, а заодно прошелся по мебели, разнес его столярню так, что за год не приведет в прежнее состояние…
   - Он сопротивлялся? - вяло спросил Пушкин.
   - Держите карман шире! Этот мошенник смирнехонько сидел в углу, высунуться оттуда боялся, только попискивал, когда я пулял в него чурбанами.
   Граф Тарловски сказал кротко:
   - Мне представляется, что выбрасывать в закрытые окна столярный инструмент и увесистые деревяшки было все же сверх меры.
   - Громить так громить! Пусть запомнит прусского королевского гусара.
   - Но именно ваши упражнения в метании разнообразных предметов на улицу и привлекли внимание полиции…
   - Ну, тут уж ничего не поделаешь, - решительно заявил барон без тени раскаяния. - Добрый дебош, как сценическое представление, требует определенных правил. Тут уж на улицу вышвырнуть что-нибудь подходящее и неподходящее - дело святое. Как музыка в опере. Во Фрайморене наши гусары, поднатужась, сумели с третьего этажа шарахнуть на мостовую дубовый шкаф чуть ли не в два человеческих роста, а уж с ним управиться было потруднее, чем с чурбаками и прочей мелкой дребеденью… Победителей ведь не судят, господа? Главное, весь его сатанинский птичник я изничтожил напрочь… Ну а задушевная беседа в полиции обошлась всего-то в восемь дукатов и полчаса отеческих увещеваний о пагубности алкоголя для молодых людей благородного сословия. Я, конечно, во всем покаялся, обещал впредь так не буянить - и отпущен был на свободу… Знаете, так и казалось, будто эти птички шипели и крыльями хлопали, когда я их превращал в щепу… И не говорите, что я неправ!
   - Ну что вы, и не думаю, - сказал граф. - У меня вызвали сомнение лишь некоторые излишне шумные детали вашего предприятия… В остальном же вы достойны похвалы. Поскольку сегодня ночью в Праге не случилось ни одной смерти из тех, что подпадали бы под категорию необычных, вы, Алоизиус, подозреваю, успели вовремя и, вполне вероятно, спасли чью-то жизнь…
   - Гусар - всегда гусар! - гордо сказал барон.
   - Теперь о вас, - повернулся граф к Пушкину. - Ваш убитый вид заставляет думать, что вы себя в чем-то вините…
   - Он ускользнул, - сказал Пушкин, глядя под ноги, на аккуратную брусчатку мостовой. - Именно так это выглядит.
   - Не стоит себя винить. Вы сделали все, что могли. В конце концов, никто не мог предугадать эту проклятую кошку…
   - А как она вообще выглядела? - с жадным любопытством спросил барон.
   - Как ожившая на несколько мгновений кошка из бронзы, - сказал Пушкин.
   - Эх, жаль, я не видел…
   - Я бы на вашем месте не сожалел, - усмехнулся граф. - Оба агента, люди отважные и немало повидавшие, находятся сейчас в самом жалком состоянии.
   - Так они же - посторонние. А я бы… эх! - Барон воинственно взмахнул тростью. - Я б ей так залепил промеж глаз…
   - Позвольте усомниться в успешном исходе этого предприятия, - сказал граф с легкой улыбкой. - Вспомните, что случилось с моей тростью. А ведь там была не бронзовая фигурка, а всего-навсего глиняная… Досадно, конечно, что с Ключаревым все случилось именно так… но, по крайней мере, у нас есть этот загадочный ключ, открывающий доступ к некоему хранилищу в одном из итальянских банков. Чутье мне подсказывает, что сберегаемые таким образом рукописи не пустяками наполнены…
   - Осталась сущая безделица, - сказал Пушкин с горечью. - Отыскать среди сотен итальянских городов и банков тот, который нам нужен… Не зная ни города, ни банкира.
   - Это сложно, согласен, но вовсе не невозможно…
   - Вы нашли Гарраха?
   - Я нашел след, и прелюбопытный, - сказал граф, извлекая из-за обшлага свернутую в трубочку бумагу. - Гаррах исчез сразу после того, как мы с ним расстались. Вышел из дома почти сразу же после нашего ухода - и назад уже не вернулся. Его ищет вся пражская полиция - под самым благовидным предлогом. Я велел распространить слух, что полиция опасается, не стал ли Гаррах очередной жертвой некоего мошенника, торгующего фальшивым антиквариатом и античными «редкостями», сделанными не далее как вчера ловкими прохвостами. Так что никто ничего не заподозрит, подобных мошенников предостаточно, и немало случаев, когда богатые непрактичные любители редкостей и ученые становились жертвами беззастенчивых жуликов… Поэтому нашего профессора всерьез ищет целая армия специалистов своего дела… но пока что безрезультатно. Зато в ратуше отыскалось вот это. - Он с хрустом развернул плотную бумагу. - Это составленный по всем правилам договор, согласно которому профессор четыре месяца назад приобрел некий дом у его законного владельца, хозяина еще трех домов и весьма прибыльного трактира «У кесаря Рудольфа». В договоре этом нет ровным счетом ничего необычного… за исключением цены, которую заплатил профессор. Сумма эта, друзья мои, втрое превышает обычную продажную цену такого дома. Дом, отмечу сразу, небольшой, особенными удобствами и роскошью не блещет, единственное его достоинство - которое, впрочем, для многих и не является таковым - его почтенный возраст. Не менее трехсот лет. Это предельно странная покупка. В жилье профессор не нуждался, его собственный дом в сто раз лучше. А та самая пресловутая житейская непрактичность присуща кому угодно, только не Гарраху. Во всем, что не касалось предмета его научных увлечений, он был практичным, твердокаменным реалистом… по крайней мере, до сегодняшнего дня. Так что эта странная сделка резко выбивается из общей картины. А потому следует осмотреть этот дом немедленно… Нам сюда.
   Он уверенно свернул к распахнутой входной двери, над которой красовалась вывеска, принадлежавшая кисти не самого лучшего мастера, - но мастер этот не жалел разноцветных красок и позолоты. На ней был изображен во всем величии и блеске легендарный кесарь Рудольф, король венгерский и чешский, император Священной Римской империи, покровитель алхимиков и чернокнижников, овеянный неисчислимыми легендами. Его императорское величество был изображен в горностаевой мантии и золотой короне, у стола, на котором теснились причудливые алхимические сосуды и толстые фолианты, а за его спиной, словно сотканная из мрака, возвышалась не имевшая четких очертаний фигура - великанская и жуткая, должно быть и представлявшая глиняного истукана Голема, чей баснословный облик всякий рисовал по собственному усмотрению.
   Они вереницей прошли обширный зал, где за столами тешила себя пивом, вином и кофеем опрятная публика. Шагавший первым граф уверенно свернул к неприметной двери в задние помещения, распахнул без церемоний. За дверью обнаружился коридор, заканчивавшийся единственной дверью, у которой в позе бдительного часового, опершись на толстую трость с массивным набалдашником, располагался скромно одетый субъект, чья профессия угадывалась с полувзгляда. Низко поклонившись пришедшим, он предупредительно распахнул перед ними дверь.
   В небольшой комнатке с выходившим на улицу узким и высоким старинным окном сидел за конторкой из темного дерева краснолицый человек с густыми бакенбардами, в плисовой жилетке поверх рубашки. У него была подвижная, полнокровная физиономия выпивохи, весельчака… и несомненного прохвоста из тех, что своей выгоды не упустят никогда и нигде, хотя с очень уж сомнительными делами связываться поостерегутся. Пушкин испытал даже нечто вроде умиления - настолько этот тип походил на жуликоватых трактирщиков и содержателей игорных домов Санкт-Петербурга.
   Встав с кряхтением из-за конторки, господин с бакенбардами склонился в преувеличенно низком поклоне и, посверкивая плутоватыми глазками, воскликнул с самым невинным видом:
   - Какая честь для меня, господа! Посещали наше заведение благородные особы, но персон вроде вас, окутанных жутковатыми тайнами и обширнейшими полномочиями, принимать еще не приходилось…
   - Всему свой черед, господин Кунце, - безмятежно сказал граф. - Не соблаговолите ли поведать, откуда вам известны такие подробности?
   - Слухом земля полнится, ваше сиятельство… Городок наш не особенно и провинциальный, видывали и мир, и людей… но обсуждать свежие новости и интересных приезжих здесь любят не меньше, чем в скучающей провинции. С вашим прибытием кое-какие стороны жизни оживились несказанно, множество людей в это вовлечены, и иные, не зная особенных секретов, имеют все же глаза и уши, а на каждый роток не накинешь платок…
   - Интересно… - сказал граф, не моргнув глазом. - Проницательный вы человек, господин Кунце, в уме и наблюдательности вам не откажешь… а следовательно, нужно думать, что вы человек крайне благоразумный. И прекрасно понимаете, что ссориться с иными людьми и учреждениями человеку вашей профессии категорически противопоказано…
   - Золотые слова, ваше сиятельство! Рад буду оказаться полезным, чем только могу.
   Граф усмехнулся:
   - Вы удивительно спокойны, господин Кунце…
   Трактирщик широко улыбнулся с видом честнейшего в Праге человека, не ведающего за собой ни единого грешка:
   - Ваше сиятельство, ведь не ради моей скромной персоны, отроду не вступавшей в конфликт с законами, сюда приехали господа из самой Вены… Нечего вроде бы опасаться?
   - Вроде бы… - протянул граф и сделал многозначительную паузу. - Это ваш дом, господин Кунце? - Он указал в окно, за которым на другой стороне узенькой улочки тесно, вплотную друг к другу стояли дома классического средневекового облика: узкие, в два-три окна, с массивными входными дверями и окнами, порой напоминавшими бойницы. - Я имею в виду вон ту дверь, с молотком в виде бронзовой головы какого-то создания, весьма напоминающего черта.
   - Это былмой дом. Четыре месяца назад я его законнейшим образом продал. Известному нашему ученому мужу, профессору Гарраху. Договор купли-продажи был составлен по всем правилам и копия передана в ратушу…
   - Вот только цена…
   - Простите, ваше сиятельство?
   - Она несуразна, согласитесь, - невозмутимо произнес граф. - Поскольку примерно втрое превышает обычную.
   - Вы меня в чем-то подозреваете, ваше сиятельство? - с убитым видом понурился Кунце.
   -  Вас- нет. Но подозрительна сама цена. Это и есть то обстоятельство, которое заставляет относиться к таким сделкам с подозрением именно потому, что они состоялись. Чересчур низкая цена всегда подозрительна, превосходящая всякие разумные пределы - тем более. И надобно вам знать, господин Кунце, что именно эта сделка по причинам, которые вам знать вовсе не обязательно, вызывает у меня самый живейший интерес. Именно о ней я пришел с вами говорить - и уйду только тогда, когда получу от вас объяснения, которые признаю убедительными. Если же вы начнете врать или вилять… Я бы вам категорически не советовал.
   Господин Кунце сосредоточенно думал, ероша бакенбарды кончиком большого пальца - должно быть, по своей всегдашней привычке. Продолжалось это недолго. Трактирщик форменным образом просиял, поднял голову и открыто взглянул графу в глаза:
   - Ваше сиятельство, нет мне нужды врать и вилять! Поскольку абсолютно никакой вины за собой не чувствую. Господин профессор в один прекрасный день явился ко мне… да что там «явился», правильнее будет выразиться «нагрянул» - и с ходу предложил продать ему Дом Итальянца… Так, изволите ли видеть, этот дом именуют в обиходе. Из-за того, что при кесаре Рудольфе там обитал некий итальянский ювелир, о котором шептались, что он баловался алхимией, а то и чем похуже… В Праге чуть ли не о каждом втором старинном доме кружат дурацкие легенды и почище, здравомыслящий человек на них и внимания не обращает, мы как-никак живем в просвещенном девятнадцатом веке, отмеченном торжеством материального над мистическим… Короче говоря, дом я продавать не собирался. Была у меня мысль перестроить там все и открыть еще один трактир. Даже название придумал: «У Голема». По-моему, изящно бы смотрелось: кесарь Рудольф, а напротив - Голем. Много народу к нам приезжает, привлеченного как раз старыми легендами, верить в них я не верю, но это ведь не мешает заработать на них малую толику денег, верно? Коли уж это не противозаконно - зарабатывают же на легендах и страшных сказках господа сочинители и театральщики, отчего бы и скромному трактирщику не урвать своей выгоды? В общем, я поначалу отказался. Господин профессор настаивал и увеличивал цену. Я вошел в азарт и набавил со своей стороны… Он не возражал. И скажите же мне, ваше сиятельство, как поступить в такой ситуации человеку добропорядочному… но своей выгоды не намеренному упустить? Никакого вымогательства и обмана с моей стороны не было, клянусь Богородицей! Господин Гаррах сам выразил ярое желание стать владельцем дома, готов был заплатить требуемую цену, он известен как человек полностью вменяемый, способный заключать какие угодно сделки без чьей-либо опеки или судебных запретов. Мало ли какая блажь может прийти в голову человеку с деньгами? Если она не преследуется законом, что в том дурного? И сделка была заключена… Вот и все, что я могу рассказать. Спросите кого угодно, хоть самого профессора.