Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

   Но девушка уже втащила его в потайную дверцу и шумно захлопнула ее за ними. В дверь заскреблись, но все звуки казались теперь невероятно отдаленными, и остатки здравого рассудка подсказали Пушкину, что угроза миновала.
   Они оказались в совершеннейшей темноте, где точно так же веяло замшелой сыростью. Графиня проговорила тихо:
   - Держите голову пониже, здесь невысоко… Пойдемте…
   Пушкин вслепую двигался за ней, крепко сжав узенькую теплую ладонь, осторожно переставляя ноги, иногда под подошвой хлюпало и чавкало. Он не знал, сколько времени это продолжалось - казалось, они целую вечность брели по подземному коридору, такое впечатление, углубляясь в недра земли. Ход не понижался, не шел под уклон, но так уж казалось…
   - Осторожно, ступеньки… - послышался мелодичный голос графини.
   Носком башмака Пушкин и в самом деле нащупал ступеньку - широкую, высокую, поднялся еще на несколько. Послышался легонький скрип, и в лицо ему ударил свет, показавшийся ослепительным, но они всего-навсего очутились в крохотном помещении, куда дневной свет хотя и проникал, но через окошечко не больше ладони. Вслед за графиней он нырнул в очередную дверь, прошел по длинному коридору с целым рядом таких же окошечек - судя по видневшимся за ними ветвям, они выходили в парк, а ход, вероятнее всего, был проделан прямо в толстой стене старинной кладки.
   Катарина открыла очередную дверь, и они оказались в самой обычной комнате, представлявшей собой нечто вроде маленькой гостиной. Облегченно вздохнув, графиня опустилась на диван. Пушкин стоял рядом, силясь отдышаться и привести в порядок расстроенные чувства. Несмотря на все пережитое, он во все глаза смотрел на свою спасительницу. Ее платье было перепачкано пылью и плесенью, волосы растрепались, но, удивительное дело, так она выглядела еще красивее, уже не похожая на чопорную светскую даму из итальянского палаццо.
   - Вы были неосторожны, - сказала она с укором.
   - Что вы имеете в виду, Катарина? - бледно усмехнулся он.
   - Вам вообще не следовало приезжать в этот город… - Она вскинула глаза, огромные, прекрасные, сердитые. - Молчите! Я и так знаю всю эту чушь - служба, долг и тому подобное… Какой вы еще юнец! Вы разве не понимаете, что имеете дело с серьезнейшей силой, за которой - столетия могущества и опыта? Черт вас дернул рассердить князя.
   - Считаете, нужно было ему уступить?
   - Нужно было вообще не заниматься делами, в которых ничегошеньки не смыслите! - отрезала Катарина. - Не изображать рыцаря Беовульфа… Не те времена… Сейчас надо подумать, как незаметно вывести вас отсюда, пока они не всполошились…
   - Почему вы мне помогли? - спросил Пушкин прямо.
   Она встала, подошла к нему вплотную и заглянула в лицо с дерзким вызовом:
   - А что, я должна была вас съесть? Выпить кровь? Вы что, наслушавшись флорентийских сплетен и в самом деле полагаете, что я - упырь из фамильного склепа или ведьма с болот? Я чудовище?
   В ее дерзости было что-то беспомощное, вызывавшее желание обнять, защитить, спасти. Неведомо как получилось, но Катарина оказалась в его объятиях - и уже не оставалось никаких сомнений, что он обнимает живую девушку, прекрасную и совершенно реальную. Она закрыла глаза и прильнула к нему, отвечая на поцелуй, с ее губ сорвался короткий стон, ее ладони легли Пушкину на плечи… И тут же оттолкнули, с силой, решительно.
   - Совершенно не время, - прошептала Катарина с сожалением. - Лучше бы нам поскорее отсюда выбраться. Да и твой сумасбродный дружок уже торчит у входа, грозя разнести тут все к чертовой матери, он и полицейских притащил… Как будто это могло тебя спасти из подземелий…
   - Значит, он жив-здоров?!
   - А что с ним должно было случиться? - пожала она плечами.
   - Князь говорил…
   - Он тебя просто припугнул… - Катарина потянула его за руку к двери. - Конечно, тебе, быть может, и стоило с ним поменяться… Но, в конце концов, тебе виднее, ты мужчина, должен решать сам… Пойдем. Выйдем в парк, а там я тебя проведу к воротам.
   Пушкин шел за ней, все еще не в состоянии привести в порядок мысли и чувства - слишком много неожиданностей случилось за короткое время. Поразмыслив, он спросил:
   - Значит, ты не имеешь отношения…
   - Увы, - сказала она тихо и печально. - Имею. Я - в его руках. Всецело. Знаешь ли, иные жуткие сказки порой основаны на самой доподлинной реальности… Я была молодая и глупая и клюнула на заманчивую приманку…
   - На что?
   - А какая разница? Если мне теперь никуда от него не деться.
   - И ничего нельзя сделать?
   Он опомнился настолько, что им руководили теперь не только сочувствие к запутавшейся в колдовских сетях красавице, но и холодный служебныйрассудок. Невозможно и желать лучшего свидетеля, знающего жизнь этого чертова гнезда изнутри, способного рассказать, никаких сомнений, очень и очень многое, так что ей нужно помочь не из одной доброты душевной…
   - Как сказать…
   - Ты сама признаешь: многие сказки основаны на реальности. А в сказках частенько храбрый человек может расколдовать пленницу колдуна…
   Катарина остановилась, повернулась к нему, ее глаза сияли надеждой:
   - А ты бы смог?
   - Что именно?
   - Ну вот, начинаешь осторожничать…
   - Все, что угодно, - сказал он решительно. - Я не верю, что эта публика сильнее нас, не зря же они прячутся по углам…
   - Хорошо, - сказала она с задумчивым видом. - Нынче вечером будет маскарад в палаццо Чинериа, я пришлю тебе билет и костюм…
   - И моему другу тоже.
   - Ну разумеется. Там мы сможем поговорить свободно, без лишних ушей и глаз… - У нее вырвалось едва ли не со стоном: - Если бы тебе удалось! Сюда…
   Она протянула руку к стене, кажется, что-то нажала - и распахнулась узенькая дверца, за которой был запущенный парк.
   Солнце стояло значительно ниже, и от деревьев протянулись густые черные тени, меж которыми лениво плавали тени больших птиц, похожих на ворон. Пушкин поднял голову, но никаких птиц над головой не увидел. Снова посмотрел на землю. Снова - в небо. Не было видно ни единой птицы, но их тени все так же кружили меж тенями деревьев…
   Катарина заставила его свернуть с дорожки, и они двинулись напрямик по сочной зеленой траве, огибая дворец и пригибаясь, чтобы их не заметили из высоких окон первого этажа.
   Ворота, как и прежде, были распахнуты настежь. И в них стоял, яростно жестикулируя тростью, барон Алоизиус, пытавшийся побудить двух флегматичных полицейских в форме к решительным действиям. Оба стража закона стояли за воротами, с видом терпеливым и словно бы даже чуточку скучающим. Сразу видно было, что все усилия барона бесплодны.
   - Алоизиус! - радостно позвал Пушкин. Барон обернулся - и бросился к нему, раскрыв объятия:
   - Сто чертей мне в печенку, вы живы! Эй! Эй! Отойдите от моего друга, я вам говорю, девица! - И он, сжав кулаки, решительно шагнул так, чтобы встать перед Пушкиным, заслоняя его от Катарины.
   Девушка сделала гримаску и отступила на шаг.
   - То-то, - удовлетворенно хмыкнул барон, извлек из кармана клетчатый узелок, торопливо развязал узел зубами и, держа платок, словно гранату, размахнулся.
   В сторону Катарины полетело облачко какой-то трухи, остро пахнущей чем-то вроде полыни, попало ей на платье, в лицо. Она заслонилась ладонью, чихнула, кое-как отряхнула с платья беловато-серые кусочки, больше всего смахивающие на порезанную крупными кусками сухую траву. Выпрямилась, спросила с исконно аристократической холодностью:
   - Сударь, вам никогда не приходилось бывать в лечебнице для скорбных умом?
   Барон, выглядевший чуточку сконфуженным, пробормотал:
   - Ну ладно, ладно, каждый может ошибиться… Вы невредимы, мой друг? Я уж хотел взять этот притон штурмом, только эти остолопы никак не желают олицетворять закон. Говорят, что у меня нет достаточных оснований выдвигать обвинения против уважаемого и почтенного жителя города Флоренции…
   - Пойдемте отсюда, - нетерпеливо сказал Пушкин. - Все хорошо, что хорошо кончается… Я обязательно приду, Катарина…
   - Я буду ждать, - сказала она, слегка помахав рукой.
   Когда они оказались за воротами, один из полицейских облегченно вздохнул:
   - Я так понимаю, это и есть тот синьор, которого, по вашим словам, то ли съели, то ли изничтожили бесовскими чарами?
   Барон угрюмо кивнул. Полицейский повернулся к Пушкину:
   - Синьор, у вас есть намерения прибегнуть к помощи закона?
   - О, ни малейших, - сказал Пушкин. - Бога ради, простите моего друга, это было дурацкое пари… - Стоя спиной к стражам закона, он яростными гримасами пытался урезонить барона, намеревавшегося, по всему видно, ляпнуть еще что-то, категорически сейчас неуместное. - Все обошлось, как видите…
   Он шагнул вперед и без особых церемоний протянул им пару монет, рассудив, что повадки низших полицейских чинов должны быть везде одинаковы.
   - Ну что вы, сударь, право… - пробормотал старший, жеманясь, как перезрелая красотка перед гусаром, но деньги взял без особого промедления и даже отдал честь. - Значит, все обошлось? Вот и прекрасно, желаю здравствовать…
   Оба подтянулись, кивнули Пушкину и с нешуточным облегчением направились прочь, в сторону города - у Пушкина осталось впечатление, что оба с превеликой охотой припустили бы бегом, лишь бы оказаться подальше отсюда.
   - Прохвосты, - сердито сказал барон. - Как мне удалось их сюда загнать, сам не пойму, но внутрь они отказались входить… Все они тут знают, что к чему, и боятся…
   - Мне, честное слово, трудно их осуждать… - сказал Пушкин. - Чем вы в нее бросались?
   - Надежное средство, - сказал барон. - Сушеный «монаший капюшон», смешанный с побегами чеснока и корнем солодки. Любая ведьма моментально оборачивается черной кошкой или кем ей там сподручнее и улепетывает со всех ног. На деле проверено, своими глазами видел…
   - Но ведь она ни во что не превратилась? - спросил Пушкин не без ехидства.
   - Да вроде бы…
   - Значит, она не ведьма?
   - Да кто ее знает, - упрямо сказал барон. - Может, у них, в Италии, «монаший капюшон» не действует, и другие травы нужны…
   - Вздор, - сказал Пушкин. - Никакая она не ведьма и уж, безусловно, не вампир - когда это вампиры появлялись при солнечном свете? И наконец, она меня форменным образом спасла, вытащила из этого логова…
   - Серьезно?
   - Да уж поверьте, Алоизиус, все так и обстояло… Вы что, сразу поспешили за мной следом?
   Барон остановился посреди дороги и вытаращил на него глаза:
   -  Сразу? Я добросовестно ждал до вечера, всю ночь глаз не сомкнул, а с первыми лучами солнца побежал в полицию…
   - Подождите, - сказал Пушкин. - Какая еще ночь? Я пробыл у князя от силы пару часов…
   - Ерунда, - сказал барон. - Вас не было добрые сутки… Клянусь рыцарской честью предков.
   Пушкин посмотрел на солнце:
   - Постойте-постойте… Что же, сейчас не вечер, а раннее утро?
   - Вот именно, - сказал барон. - А я вам что растолковываю? Вы на сутки запропастились…
   - А мне казалось, прошла пара часов…
   - Что там было? - жадно спросил барон.
   - Ничего особенного, пожалуй, - подумав, ответил Пушкин. - Меня старательно пытались запугать, вымогая бумаги и кольцо… И это, признаться, было впечатляюще. Но все же они не причинили мне никакого вреда, а это внушает надежды на победу. Не так они сильны, как пытаются представить. К тому же у нас есть союзник во вражьем стане…
   - Эта красотка?
   - Именно, - сказал Пушкин. - И нынче вечером нам предстоит поработать…
 

Глава седьмая
 
МАСКАРАД ПО-ФЛОРЕНТИЙСКИ

   - Черт знает что, - ворчал барон, оглядывая свой наряд. - Кружев столько, что это не на мужской наряд походит, а на одеяние одного из тех молодчиков, что вместо естественного и восхитительного общения с дамами занимаются черт-те чем… Между собой, друг с другом, ну, вы поняли, о ком я…
   Он, фыркая, потеребил огромный кружевной воротник, гофрированным кольцом торчавший вокруг шеи, на добрых пару ладоней шириной, а потом неодобрительно принялся озирать столь же пышные кружевные манжеты.
   - И панталоны дурацкие, - ворчал он сварливо, постукивая тростью о пол кареты. - Как у этого… который в балете пляшет, не помню, как называется балетный мужского рода…
   - Успокойтесь, барон, - весело сказал Пушкин. - Это доподлинный наряд знатного дворянина времен Шекспира. Право слово, так и обстоит…
   - Серьезно?
   - Честное слово.
   - Хороши ж они хаживали во времена Шекспира…
   - Не переживайте, - сказал Пушкин. - В таком наряде согласно всеобщей моде хаживали и великие полководцы вроде маршала Бирона, и мореплаватели вроде сэра Френсиса Дрейка… Такая уж в те времена стояла мода на дворе.
   - Ну, если маршал Бирон… - пробурчал Алоизиус. - А вот вы у нас кто? Сколько ни приглядываюсь, не могу сообразить. Турок, что ли?
   - Я? - спросил Пушкин, озирая свои перевитые ремнями голени, узкие черные штаны и яркий жилет при белой рубашке с пышными рукавами. - Полагаю, я - греческий разбойник. По крайней мере, именно так именовался этот костюм в Петербурге, в тех лавках, где их дают на время для маскарадов…
   - Ага! То-то вы и свои пистолеты открыто заткнули за пояс?
   - Вот именно, - сказал Пушкин. - Греческий разбойник просто обязан ходить с парой пистолетов за поясом, не правда ли? Никто и не заподозрит, что это не бутафория…
   Он промолчал о том, что сегодня вечером зашел к ювелиру на делла Флавиа, и тот, поначалу ворчавший насчет капризов «золотой молодежи», потом все же, прельщенный солидной платой, взялся за работу и в полчаса превратил принесенную Пушкиным серебряную ложку в две полновесных пистолетных пули. Нелишняя предосторожность, когда имеешь дело с существами, которых обычная пуля может и не взять…
   - А вот ваша трость, Алоизиус, плохо сочетается с нарядом времен королевы Елизаветы, - сказал он без особого укора.
   - Плевать, - ответил барон. - Зато я с клинком хорошо сочетаюсь. Мало ли что… Пистолеты, увы, пришлось оставить дома, под этим кургузеньким камзольчиком они излишне выпирали бы, но я все же кое-что прихватил. - Он похлопал себя по груди, и там что-то зашуршало.
   - Снова «монаший капюшон»? - понятливо спросил Пушкин.
   - Берите выше! - гордо сказал барон. - Собранный в полнолуние любисток с тертым можжевельником и сушеным пасленом с монастырского подворья. Вернейшее средство против нечисти, мне его посоветовала одна старуха в Грейхенвальде. Простая деревенская баба, даже не знала, что Земля круглая, полагала, что плоская, и грамоте не разумела, но такие настои и травяные наборы против нечисти готовила - куда там ученым профессорам! В случае чего я им все зенки запорошу…
   - Вы заходили в банк? - спросил Пушкин.
   - Два раза, - сказал барон. - Они уж переглядываться начали… Будьте покойны, ваши бумаги - как за каменной стеной. Любой банкир, конечно, выжига первостатейный, но есть у него одна хорошая черта: интересы клиента защищать будет даже перед самим Сатаной.
   -  3ачемим эти бумаги, в толк не возьму до сих пор, - сказал Пушкин задумчиво. - Как ни ломаю голову…
   - Да уж для какой-нибудь пакости, - сказал барон уверенно. - Не ожидаете же вы, что они будут творить добрые дела?
   - Но вот знать бы, для какой…
   - Порасспросите вашу прелестницу, - сказал барон.
   - Я постараюсь… Что вы все время выглядываете из кареты?
   - Для порядка, - сказал барон, не оборачиваясь. - В этом чертовом городе, где бронзовые хряки носятся за мирными прохожими, а колдуны носят княжеские титулы и держат ложу в опере, следует держать ухо востро. Завезут еще в какую-нибудь преисподнюю… Может, и кони - не кони, и возница - не возница… Нет, вроде бы пока ничего тревожного. Мы за городом, конечно, но особенных чащоб вокруг пока не наблюдается. А вот и дворец какой-то маячит, освещен и в самом деле как для маскарада…
   Пушкин высунул голову в окно. Город остался позади, карета поднималась вверх, и можно было рассмотреть и лежащую в долине Флоренцию с ее коричневыми крышами, и обе гряды холмов, стиснувшие ее с двух сторон, Мюджелло на севере и Кьянти на юге. Впереди и в самом деле виднелся дом, заслуживающий звания скорее дворца, чем особняка, - возведенный не менее двухсот лет назад, с изящными стрельчатыми башенками по углам, огромными флюгерами на высоких трубах и фонтаном перед главным входом. По его фасаду и на парковых аллеях протянулись разноцветные гирлянды стеклянных фонариков, уже издали видно было сквозь высокие окна, что залы ярко освещены и полны публики.
   - Вполне мирное здание, по-моему, - сказал Пушкин.
   - Вашими бы молитвами… - проворчал барон. - Вот сожрут нас там, будете знать…
   - Бог не выдаст, свинья не съест, - сказал Пушкин не то чтобы весело, но, во всяком случае, без уныния. - У нас же есть ваше чудодейственное зелье, в случае надобности запорошите глаза всем и каждому…
   - Не иронизируйте. Средство и в самом деле отменное, там и еще кое-что намешано, кроме того, что я перечислил…
   Карета остановилась у широкой лестницы, спускавшейся двумя полукружьями, и к ней моментально кинулся человек в причудливом костюме, не ассоциировавшемся у Пушкина ни с одним минувшим столетием - материя не менее чем шести цветов, бубенчики, пришитые в самых неожиданных местах кружева.
   Он распахнул дверцу кареты и почтительно отступил, гримасничая и хихикая. Ростом он был пониже на целую голову, чем довольно-таки низкорослый Пушкин, щеголял в черной бархатной полумаске, как и положено на маскараде; судя по видневшимся из-под нее жирным щекам, тройному подбородку, а также круглому объемистому чреву, которое не мог скрыть и маскарадный костюм, незнакомец знал толк в яствах и питиях (о последнем неопровержимо свидетельствовал и его сизый нос).
   - Добро пожаловать, добро пожаловать, благородные господа! - затараторил он, приплясывая и выделывая причудливые антраша. - Я, как вы, быть может, догадались, здешний церемониймейстер… впрочем, церемонии тут просты: категорически воспрещается быть скучным, трезвым, тихим, унылым… Прошу в замок! - Он взял Пушкина за локоть и доверительно прошептал на ухо: - Между прочим, вами уже интересовалась одна особа, насколько можно разобрать под маской - юная и прелестная…
   - Как я ее узнаю? - так же тихо ответил Пушкин.
   - Сдается мне, вы ее прекрасно узнаете и в маске, ведь она, как я понимаю, вам знакома… Но кто вас знает, молодых ветреников… Поэтому подскажу: она будет в наряде греческой гетеры, а для пущей надежности могу шепнуть по секрету, что на шее у нее красуется ожерелье из красных самоцветов, второго такого нет во всем мире, так что узнаете легко… Прошу!
   Покрепче завязав тесемки масок, они вслед за церемониймейстером (тут же исчезнувшим в толпе) вошли в обширный зал, где неспешно перемещались разнообразнейшие персонажи чуть ли не всех без исключения эпох. От разнообразия костюмов и блеска драгоценностей рябило в глазах, на балюстраде играл оркестр, но никто пока что не танцевал. Стоя в уголке у белой колонны, Пушкин ловил обрывки разговоров, - в том числе и на языках, о которых он не имел даже приблизительного понятия, из какой части света они могут происходить - судя по всему, общество собралось причудливое.
   Ну а то, что удалось расслышать на языках, которыми он владел, ни малейшего интереса не представляло - обычная пустая болтовня светского приема. Никто не обращал на них внимания, не набивался в собеседники, разве что маски, принадлежавшие прекрасному полу, порой обжигали откровенными взглядами, что опять-таки прекрасно сочеталось с традициями маскарада.
   - Вообще-то, мне здесь начинает нравиться, - сказал барон, провожая долгим взглядом рыжеволосую маску, судя по скудному одеянию из прозрачной кисеи, не иначе как вакханку. - Отроду не бывал на маскараде… А ведь недурно.
   - Я вас понимаю, друг мой, - сказал Пушкин. - Эти грациозные изгибы ее фигуры дают почву для философических размышлений на эстетические темы…
   - Да какие там размышления? Хороша, стервочка…
   - Догоните ее и попробуйте завязать знакомство. На маскараде царит некоторая простота нравов…
   - Нет уж, - сказал барон, с сожалением провожая взглядом исчезнувшую в пестрой толпе рыжеволосую. - Постараюсь держаться поближе к вам, мало ли что… Ну, где же ваша прелестница, нуждающаяся в помощи рыцаря, чтобы освободиться от злого волшебника?
   - Пока что я не вижу никого в ожерелье из красных самоцветов, - сказал Пушкин. - Давайте поднимемся на балюстраду, оттуда легче будет ее высмотреть…
   Справа была широкая, устланная алым ковром лестница, ведущая на беломраморную балюстраду, окаймлявшую зал на высоте не менее, чем три человеческих роста. Друзья поднялись по ней, уступая порой дорогу расшалившимся маскам, со смехом сбегавшим вниз. Неловко повернувшись, чтобы его не сшибла с ног прямо-таки взапуски несущаяся вниз парочка в нарядах времен крестовых походов, - Пушкин задел рукой за край мраморного бруса, на манер перил венчавшего невысокие, по пояс человеку, колонны ограждения. Сердоликовый перстень царапнул по мрамору и едва не соскочил с пальца, Пушкин вовремя его подхватил и зажал в кулаке. Глядя на толпу внизу, лениво прислушиваясь к жужжанию разговоров, рассеянно поиграл кольцом, крутя его меж пальцами, а потом из чистого озорства вставил в глаз, как монокль…
   И невольно отступил на шаг - так разительно изменилось все вокруг: зал и лестницы, люди в маскарадных костюмах и оркестр. Левым глазом он видел одно, прежнее, зато правым, сквозь кольцо - совершенно другое, обе картины накладывались одна на другую, вызывая головную боль и рябь в глазах, и он быстренько прикрыл левый, невооруженный, так сказать, глаз…
   Жуткое предстало зрелище. Вместо мириадов ярких свечей тускло-зеленым и болотно-желтым светом теплились странные огоньки, мраморные перила, возле которых он стоял, оказались не белоснежными и не безукоризненно вытесанными - они потемнели, зияя множеством выщербин, кое-где обвалились, поросли темным мхом, а слева в расселине угнездился даже куст какого-то итальянского растения с жесткими длинными листьями, без единого цветочка. Не было и следа ковров, ни на полу, ни на ступенях, а крыша провалилась, и давным-давно, вместо нее красовался огромный пролом с сохранившимися кое-где остатками покривившихся балок.
   Вместо прилежных оркестрантов на хорах приплясывала, бесновалась, гримасничала и прыгала дюжина непонятных мохнатых существ величиной с некрупную собаку - они стучали корявыми сучьями по желтым человеческим черепам, дули в пустотелые кости, а две из них, старательно водя замшелыми палками по закоченевшим дохлым кошкам, представляла собой гнусную пародию на скрипачей. Удивительным образом в результате их усилий получалась та же приятная музыка, которую Пушкин слышал и до того, как догадался посмотреть через кольцо.
   Но главное - люди, люди! Какие там люди… Ни единого живого человека он не увидел. Исчезли богатые наряды, самоцветы и жемчуга, шелка и бархат. По залу - пол чернел многочисленными проломами, в которые они с бароном каким-то чудом допрежь не сверзились - бессмысленно толкалась толпа скелетов в серых лохмотьях (крестьянское огородное пугало по сравнению с ними казалось элегантным лондонским дэнди), а меж них порой промелькивали вовсе уж непонятные создания, больше всего напоминавшие карикатурное подобие человека, кое-как сплетенное из пучков гнилой соломы или корявых веток. Все это скопище бродило из конца в конец, подергиваясь, как марионетки на ниточках кукольника, сталкивались, задевали друг друга, кружили безостановочно, иногда кто-то из них проваливался в дыры в полу и назад уже не возвращался…
   От всего этого веяло даже не страхом - унынием, бессмысленностью, пустотой, мнимостью…
   - Что с вами? - тихонько спросил барон. - У вас такой вид, будто привидение узрели…
   - В самую точку, Алоизиус, - кривя губы, сказал Пушкин.
   Не раздумывая долго, отнял кольцо от глаза и протянул его барону. Ничего не пришлось говорить - Алоизиус, видимо моментально сообразил, что к чему, и точно так же приложил перстень к глазу. Зато Пушкин теперь видел все прежним: затейливые канделябры с мириадами свечек, богатые разнообразные одежды, сияние драгоценностей, очаровательных замаскированных дам с белоснежными плечами и грациозными руками, осанистых кавалеров…
   - Вот это влипли, - прошептал барон. - Ну и сборище… Ей-же-ей, а одна вроде бы совершенно настоящая… Эт-то как прикажете понимать?
   Пушкин буквально выхватил у него кольцо, приложил к правому глазу, старательно зажмурив левый. В самом деле, в их сторону, непринужденно продвигаясь среди скопища скелетов в отрепьях и соломенных чучел, двигалась особа, несомненно принадлежавшая к миру живых - девушка в коротком древнегреческом хитоне, схваченном на плечах золотыми булавками, оставлявшим обнаженными стройные ноги и безукоризненной формы руки. В черной полумаске, конечно, - но Пушкин моментально узнал стать, походку, фигуру, знакомо уложенные золотистые локоны.
   На шее у нее сверкало затейливое ожерелье с доброй парой дюжин красных камней (огоньки свечей отражались в них множеством острых лучиков).
   - Это она, - сказал он с нескрываемой радостью. - Значит - она настоящая, живая… Но что же теперь делать?
   - Притворяться, будто ничего не произошло, - сказал барон, возвращая ему перстень. - Они пока вроде бы не собираются на нас набрасываться. Авось и обойдется, вдруг это не в нашу честь затеяно, а просто у них тут свой шабаш… Хватайте красотку, и будем потихонечку отступать, пока им на ум не пришла какая-нибудь гнусность касаемо нас…