Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

   - Удивляюсь я вашей безрассудности, господа… - заговорил Тимоша жалобным голосом.
   - Дрожишь, - сказал Красовский, орудуя коротким шомполом и даже насвистывая.
   - Дрожу! - согласился Тимоша. - Вызнавать, вынюхивать, уволенным за пьянство лакеем прикидываться, носиться по Петербургу ополоумевшим зайчиком, сведения собирая, - с полным нашим удовольствием, мы ж службу понимаем… А вот штурмовать этих самых, не к ночи буть помянуты - простите-с, боязно. Душа в пятках.
   - Ладно, трусандецкая твоя душонка, - сказал отставной прапорщик, размеренными ударами шомпола заколотив в ствол сверкавшую в полумраке серебряную пулю и приготовившись проделать то же самое со вторым пистолетом. - Примостись где-нибудь в уголочке и наблюдай издали, как мы бьемся с нечистью, аки святые Георгии… Господи, прости ты меня за дурацкий мой язык, с кем дерзнул свою ничтожную персону сравнивать… Пойдемте, Александр Сергеич? - Он выглянул из-за угла и подался назад. - А этот-то до сих пор там… За деревом который… Бдит, поганец…
   Пушкин выглянул. В самом деле, таившийся за деревом незнакомец пребывал на прежнем месте, с величайшим терпением наблюдая за домиком, - кажется, там светилась парочка окон, судя по слабому свету, видимому в узкие щели меж досками забора.
   - Александр Сергеич, - сказал Красовский решительно. - Военный опыт учит, что негоже оставлять в тылу как врага… так и неизвестную опасность. Возьмем сначала этого молодчика под белы ручки и попытаем, кто таков?
   Пушкин ответил задумчиво:
   - Коли уж он, укрываясь, следит за милордом, нам он не враг…
   - Как знать, сударь мой, как знать… Враг твоего врага еще не становится всенепременно твоим другом… А впрочем, вот вам простой способ проверить - взять и порасспросить…
   - Резонно, - сказал Пушкин. - Вы заходите со стороны Гавани, я пойду аллеей…
   - Слушаюсь, - по привычке ответил Красовский, пригибаясь, перебежал на цыпочках широкий пустырь, скудно освещенный половинкой луны, исчез в темноте. Пушкин двинулся в намеченном направлении, так же бесшумно перебегая от дерева к дереву, зорко следя за окружающим, чтобы не наткнуться на возможных сотоварищей неизвестного. Он чувствовал себя легким, как во сне, удивительная раскованность и воодушевление переполняли душу - бывают такие ощущения у человека, идущего по спящему городу к одному ему ведомой цели…
   Вскоре он оказался за деревом, соседним с тем, что служило укрытием неизвестному. Тот в расслабленной позе прижался к стволу, держа дулом вверх короткий жилетный пистолет. Держал оружие уверенно, сноровисто. «А молодчик не из тюфяков, - подумал Пушкин мимоходом. - Пальцем спуск с обратной стороны подпирает, чтобы не пальнуть ненароком, ведь курок взведен на два щелчка…»
   Сбоку возник Красовский, оба они кинулись на застигнутого врасплох неизвестного и свалили его наземь, выкрутив пистолет из руки. Ошеломленный внезапный нападением пленник не сопротивлялся, да и не особенно силен был, по первым впечатлениям, щупл, молод…
   - Тьфу ты! - вырвалось у Пушкина.
   Перед ним был не кто иной, как прибывший из Америки молодой человек по имени Эдгар Аллан По - варварские все же имена у этих заокеанских жителей, непривычно звучащие для привыкшего к мелодичности русского уха…
   Глаза давно уже привыкли к полумраку, и он видел, что не ошибся. Должно быть, так же обстояло и с молодым американцем, потому что он, по-прежнему не пытаясь вырваться, воскликнул:
   - Это вы?!
   - Как видите, любезный господин Эдгар, - сказал Пушкин. - Прелюбопытная встреча, не правда ли? - Он поднял с земли пистолет, держа его указательным пальцем за скобу, и вспомнил ехидного пражского судью. - Насколько подсказывает житейский опыт, этот предмет именуется пистолетом и к поэзии отношения не имеет… Странно вы себя держите для любителя изящной словесности: таитесь в темноте с пистолетом наготове, как разбойник…
   - Выбирайте выражения! Собственно, по какому праву…
   И вновь ясно было, что долгие словесные игры не приведут к успеху: обстановка не благоприятствовала…
   Пушкин сказал:
   - Так уж сложилось, что мы с моим спутником принадлежим к… - чтобы не обременять себя поисками соответствующих слов, он взял из французского первое, что пришло на ум, - к тайной полиции Российской империи. У нас, знаете ли, и дворянам на этом поприще порой трудиться не зазорно… Легко догадаться, что субъекты вроде вас, крадущиеся ночной порой с оружием по мирно спящему городу, не могут нас не заинтересовать. Мы здесь уже довольно давно и видели, как долго вы наблюдали за домом мирного обывателя…
   - Мирный обыватель, ха! - саркастически ухмыльнулся пленник, которого Красовский все еще предусмотрительно прижимал к земле могучими ручищами.
   Что-то в этих словах и той интонации, с какой они были произнесены, заставило Пушкина приглядеться повнимательнее к молодому иностранцу из крохотной, унылой, ничем не примечательной страны, не игравшей никакой роли в мировых делах и большой политике.
   - Отпустите-ка его, прапорщик, - распорядился он. - Этот молодой человек мне известен… я хочу сказать, мне известно, где его искать в случае, если он решит скрыться. Нет-нет, пистолет ваш, сударь, я пока что придержу у себя. При первой нашей встрече вы на меня произвели хорошее впечатление, показались приличным и воспитанным юношей. Тем удивительнее вас встретить при подобных обстоятельствах…
   Небрежно отряхнувшись, юный Эдгар гордо вздернул голову:
   - Я не грабитель!
   - Господь с вами, никто вас и не спешит подозревать… - сказал Пушкин успокоительно. - Но такое поведение, согласитесь, вызывает недоумение и вопросы…
   - Вы не поймете… Точнее, не поверите.
   Пушкин сказал мягко:
   - А вы попробуйте объяснить так убедительно, чтобы мы вам поверили…
   - Бесполезно, господа. То, что я могу рассказать, совершенно не сочетается с материалистическим взглядом на мир, который сейчас в такой моде… Вы же не поверите, если я скажу, что там, - он указал на погруженный в безмолвие уединенный домик, - расположилось некое создание, имеющее отношение скорее к нечистой силе, нежели к роду человеческому?
   - Очень мило, - сказал Пушкин. - А вы, следовательно, нечто вроде рыцаря-любителя, охотящегося за нечистью?
   - Охотник - да. Но не любитель. Можете считать меня лжецом или сумасшедшим, господа, но у меня в стране существует нечто вроде тайной полиции, занятой охотой за теми, о ком я только что говорил… Клянусь честью! Что вы смеетесь?
   Пушкин едва ли не пополам перегнулся от смеха, который приходилось сдерживать, учитывая близость домика. То же самое происходило и с Красовским, зажимавшим себе рот, чтобы не фыркать.
   - Господи ты боже мой, - сказал Пушкин, выпрямившись. - Мы не над вами смеемся, любезный Эдгар, а над теми ситуациями, которые подбрасывает нам жизнь… Да в том-то и дело, милейший, что мы представляем здесь как раз тот департамент тайной полиции, что занят, вульгарно упрощая, нечистой силой… Честью клянусь.
   - Мы о вас ничего не знали…
   - Как и мы о вас, юноша, - сказал Пушкин. - Я подозреваю, в Европе - а может, и не только там? - существует не одна подобная служба, и мы все бродим, как слепые, не узнавая друг друга и не подозревая, что не одиноки…
   Хорошо, что здесь нет падре Луиса, подумал он. Был бы лишний повод у надменного иезуита посмеяться над нашей неопытностью, разобщенностью, школярскими манерами…
   - А знаете, Александр Сергеич, - сказал Красовский. - Юноша нам, думается, не врет. Я тут поковырялся с его пистолетиком… Серебряной пулею заряжен, представьте себе.
   - В таком случае, думаю, лучше всего будет вернуть молодому человеку оружие, - серьезно сказал Пушкин. - Послушайте, Эдгар… Вы уверены, что на тех, кто сейчас в доме, ваши пули воздействуют должным образом?
   - Не уверен. Но попытаться стоит.
   - Хвалю, - сказал Красовский. - Лихо сказано… В армии не изволили ль служить?
   - Угадали. Именно там мне и было сделано предложение… Понимаете ли, я долго прожил на юге. Я понимаю, вы о нас плохо осведомлены, для Европы Америка - жуткое захолустье… Но на юге у нас частенько случаются вещи, которые в материалистическую картину мира не укладываются совершенно. Мне доводилось сталкиваться… Потому меня и привлекли, изучив всесторонне, к службе в… собственно, у нас нет названия, господа. Наша служба спрятана в одном из третьестепенных департаментов военного министерства, у нас мало людей, мало денег, но мы стараемся… Собственно, господа, сейчас не существует никакого Эдгара По. В армии я числюсь под именем Эдгара А. Перри и в настоящий момент для всех, кто меня знает, служу в артиллерийской батарее, в форте Моултри неподалеку от Чарлстона - места отдаленные и пустынные, забытые богом и военным начальством… Главный сержант Эдгар А. Перри, честь имею. А на деле… - Он повертел в руках пистолет и сказал с обезоруживающей простотой. - А на деле - вот это…
   - И за кем же изволите охотиться? - спросил Красовский с интересом.
   - На того, кто, мне точно известно, обитает в этом домишке.
   - Уж не английский ли милорд по имени Гордон? - спросил Пушкин. - Не делайте удивленного лица, нам об этой персоне кое-что известно - достаточно, чтобы заинтересоваться…
   - Неужели? Тогда вам, может быть, известно, кто он такой?
   - Субъект, определенно принадлежащий к нечистой силе, если считать это чересчур общее понятие условным обозначением наших клиентов…
   - Нет, - сказал юноша. - Я имею в виду его личность.
   - Представления не имею, - честно признался Пушкин.
   - Он даже имя не сменил… Вернее, урезал. Гордон… Если точно, Джордж Гордон Байрон. Байрон ведь - не фамилия, это титул - Джордж Гордон, шестой лорд Байрон… Нахальство поразительное. Так вот, это Байрон…
   «Вы с ума сошли!» - едва не вырвалось у Пушкина, но он сдержался - сам пережил наяву многое, по поводу чего ему могли сказать то же самое пресловутые «здравомыслящие люди». Записные материалисты. Князь Вяземский, к примеру, даром что начальствует над Особой экспедицией и по долгу службы обязан проявлять раскованность фантазии и допускать все на свете, так и не смог до конца поверить в джиннов. То есть, он верит в злокозненную нечистую силу, в то, что Катарина существует, - но честно признался, что ему трудно поверить в неких разумных существ, обитавших на Земле задолго до появления человека, а уж тем более в то, что они да сих пор плетут козни против человечества, пылая жаждой мести…
   Пушкин сказал тихо:
   - Лорд Байрон умер три года назад, и похоронен в Греции. Это был великий поэт, я его безмерно почитал и считал учителем…
   - Представьте, я тоже, - сказал молодой американец. И вытянул руки ладонями вверх. - Тем больнее было узнать… Вот этими руками я месяц назад держал фонарь и лом, когда мы глубокой ночью проникли в фамильный склеп. В церкви Хакнелл Торкард неподалеку от Ньюстеда. Его гроб был помещен на гробницу пятого лорда Байрона… Он был пуст. Ну, не совсем… Там лежала бумага, на которой кто-то довольно мастерски изобразил физиономию, расплывшуюся в довольно гнусненькой ухмылке. Несомненно, это он сам так изволил пошутить. У него было чувство юмора, хотя и весьма своеобразное…
   - Вы говорите жуткие вещи, - сказал Пушкин глухо. - В это трудно верить…
   - Мне тоже в свое время казалось невозможным поверить… Положа руку на сердце, господин Пушкин, в своей обычнойжизни лорд Байрон был человеком весьма и весьма неприглядным. Потрясающий развратник, первый опыт получивший в девять лет со служанкой-шотландкой…
   - Вроде там были еще какие-то темные истории с мальчиками… - вмешался Красовский.
   - Именно, - сказал По. - Человек, умышленно ставивший себя вне общества и вне морали…
   - Он был великий поэт, - повторил Пушкин.
   - Кто спорит? Но человек со столь сомнительными моральными устоями, откровенно бравирующий интересом к темным силам, гораздо больше, чем кто-то добродетельный, подвержен риску однажды столкнуться нос к носу с теми, кто придет с тойстороны и сделает предложение… По-моему, мы даже определили точно, когда этослучилось. Восемнадцатый год, Швейцария, вилла Диодати… Он там жил с очередной любовницей и друзьями.
   - Да, я знаю. Они там писали повести о всевозможной чертовщине: вампирах, привидениях…
   - И, судя по всему, то ли сами начали баловать с призывами, то ли теявились сами, считая, что он созрел. Точно утверждать невозможно, но есть веские основания подозревать, что на вилле произошло нечто из ряда вон выходящее. Наш человек собрал немало косвенных свидетельств…
   - У меня в голове не укладывается… - сказал Пушкин.
   - А отчего же? - пожал плечами Красовский. - Когда человек сам по такойдорожке спешит, случиться может всякое. Вы ж не будете отрицать, Александр Сергеич, что кумир ваш столько мерзостей натворил, что едва ли не с табличкою на груди ходил: «Продам душу»? Стихотворец-то он, может, и впрямь великий, но нужно ж и о душе подумать… Вы ж вот, простите на неудобном слове, после всех юношеских проказ остепенились, да и я, многогрешный, перебесившись, стал жизнь свою соразмерять с Библией, насколько удавалось.
   - Я сам с ним сталкивался, - сказал По. - Уже после… Понимаете ли, мне совсем юным довелось быть замешанным в одну жуткую историю… Рассказывать о ней подробно нет нужды, да и место самое неподходящее - но так уж случилось, что воочию убедился в реальном существовании нечисти… А там и попал на службу в тот самый не существующий якобы департамент. Как человек, обладающий некоторым опытом. Достаточным, чтобы считаться едва ли не старым служакой: контора наша, признаться, невелика, деньги выделяются скудные, заведена она недавно, какой там опыт… Делаем первые, едва ли не младенческие шаги. Так вот, в Вирджинии приключилась скверная история. Некий джентльмен, достойный всяческого уважения, выставил свою кандидатуру на губернаторских выборах. Шансы у него были серьезнейшие, и стать бы ему губернатором, не умри он в одночасье при странных обстоятельствах. Нашли его в собственной постели, с раной словно бы от стилета, уже бездыханного. Только вот его камердинер всеми святыми клялся, что стоявшая в спальне хозяина статуя, ландскехт с мечом наголо - пять футов доброй бронзы - на его глазах ожила, сошла с подставки и ткнула джентльмена мечом прямо в сердце… Верили ему плохо. Точнее говоря, не верили совсем - какая может быть вера негритянскому рабу? Его первого и заподозрили. На счастье, наши люди оказались поблизости, и мы к тому времени уже располагали сведениями, что два схожих убийства, недавно происшедших, совершены на тот же манер. Стали искать следы и ниточки… Схватили одного субъекта, а уж он нас вывел прямехонько к «господину Гордону» и порассказал о нем достаточно. Вот только Гордону удалось ускользнуть - при обстоятельствах, уже не оставлявших сомнений, ктоон на самом деле…
   - Господи ты боже мой, - сказал Пушкин. - У вас то же самое…
   - Я отплыл в Европу следом за ним. Мой друг, знавший «Гордона» по Италии, как раз и определил, с кеммы имеем дело…
   - И где же ваш друг?
   - Он погиб в Венеции, - сказал По. - Тогда мы чуть-чуть его не настигли… но мой друг погиб, а я уцелел чудом. Я его преследовал по всей Италлии. Поехал в Англию, и там мы ночью вскрыли склеп, после чего никаких сомнений не осталось. Мне донесли, что его видели во Флоренции. Я бросился туда, но он уже покинул Тоскану. След вел в германские государства, а оттуда я приехал, всегда чуточку отставая, в Петербург. И вот теперь он тут. - Молодой американец указал на освещенные окна невидного домика.
   - Ну что ж, в последнем сомневаться не приходится… - сказал Пушкин задумчиво. - И что вы намеревались делать?
   - Ничего особенного. Посмотреть, не возьмет ли его серебряная пуля.
   - А если - нет?
   Юноша упрямо сказал:
   - Тогда попробую что-нибудь еще. Нужно же его загнать назад в ту тьму, которая его извергла…
   - Вот в этом я с вами совершенно согласен…
   - Вы мне верите?
   - Мне трудноверить, а это совсем другое… - сказал Пушкин. - Но так уж случилось, что ваш рассказ во многом совпадает с моими собственными приключениями, а это заставляет отнестись к нему серьезно…
   Он резко обернулся назад, поднимая пистолет, но тут же опустил его, выругавшись:
   - Мать твою в рифму… Тимоша, мог ведь и пулю схлопотать за здорово живешь…
   - Простите, Александр Сергеич, - покаянно протянул сыщик. - Только жутко стало торчать там одному, в темноте и совершеннейшем безлюдье, да вдобавок казалось, что по углам кто-то мохнатый шмыгает, и не один, и глаза светятся… Лучше уж я с вами. На миру и смерть красна.
   - Ты не накаркай, лампурдос, не накаркай, - сердито сказал Красовский. - Ну что ж, господа? Не будем же мы здесь торчать до рассвета, пусть даже и обмениваясь интересными, согласен, впечатлениями? Не потрогать ли нам черта за хвост? А там уж разберемся, который он по счету лорд, и лорд ли…
   Пушкин машинально потрогал кольцо на пальце, как обычно казавшееся самую чуточку теплее, чем ему положено было быть. Сказал раздумчиво:
   - Собаки там, по-моему, нет, я не слышал, чтобы брехала, когда немец стучался в калитку…
   - Да откуда ж там собака? - сказал Красовский. - Собачки, создания божьи, энтихне любят… Не может у него быть собаки, он сам похуже собаки… да и, надо полагать, поопаснее.
   - Пойдемте, - сказал Пушкин. - Попробуем пробраться во двор незаметно, а там, осмотревшись, и рискнем, благословясь… - Он обернулся, присмотрелся к самому ненадежному звену в цепочке. - Тимоша, ты уж, мил-друг, изволь оставаться здесь. Толку от тебя там не будет, чувствую, а так, при нужде, хоть полицейских покличешь… хотя и сомневаюсь я, что нам смогут помочь чем-нибудь господа петербургские будочники… Идемте.
   Переступая на цыпочках, они двинулись вперед и вскоре достигли забора из скверно оструганных досок. Забор, хотя и сколочен добротно, все же кое-где зиял щелями. Приложив к одной глаз, устроясь поудобнее, Пушкин увидел небольшой пустой дворик, низкое крыльцо и два окна, от которых на поросшую бурьяном землю ложились два прямоугольника тусклого света. Передвинувшись правее, он достиг калитки, ухватил крайнюю доску тремя пальцами левой руки и тихонечко потянул на себя, молясь в душе, чтобы не скрипнула.
   Калитка послушно отошла, почти не производя звуков. Судя по тому, как она подавалась, на другой стороне не имелось ни щеколды, ни крючка, не говоря уж о засове. Обитатели домика проявляли совершенно не свойственную жителям окраин этого города беспечность. Уже сделав шаг во двор, он подумал, что это может оказаться и засадой, но другого выбора не было…
   Двигаясь так, чтобы не попасть в полосу тусклого света, он приблизился к окну - чей верхний край располагался низко, на уровне его подбородка - и, пригнувшись, заглянул внутрь. Рядом примостился Красовский, явственно посапывая носом от азарта, а молодой американец встал по другую сторону.
   Заглянув внутрь, Пушкин невольно отшатнулся. Сидевший за убогим столом человек был как две капли воды похож на портреты Мрачного Романтика, которого он считал своим учителем в поэзии: то же лицо, поворот головы, кудри…
   По обе стороны от него горели свечи в старомодных нечищеных шандалах. На столе перед ним лежали какие-то бумаги, более всего похожие на небрежно выполненные чертежи - ага, те самые, никаких сомнений! - на бумагах, лицом к сидящему, покоился череп - без нижней челюсти, темно-желтый, долго пролежавший, надо полагать, в земле и извлеченный совсем недавно: прекрасно было видно, что бумаги усыпаны землей, кое-где прилипшей комьями к затылку и вискам.
   И что-то дымилось тут же в причудливой невысокой курильнице, причем черный дым не растекался по комнате, как ему полагалось бы согласно законам природы, а стоял едва заметно колышущимся столбом, напоминая султан на гусарском кивере. И по стенам маячили странные тени - совершенно непонятно, кто или что их отбрасывает, в комнатушке вроде бы не видно ни одной живой души, кроме сидящего за столом, а впрочем, если поверить господину По, то и двойника великого поэта отнести к живым душам можно исключительно с превеликой натяжкой…
   Что-то свисало с потолка на манер то ли толстой паутины, то ли рыболовных сетей - переплетение странной черноты, то ли устойчивый дым, то ли просто клочья мрака, и там, где они пересекались, светился тускло-зеленый гнилушечий свет.
   Наклонившись вперед, сидящий за столом громко и внятно произнес что-то - сквозь стекло не удалось расслышать, на каком языке. В ответ ему раздался другой голос, гораздо более высокий, шуршащий какой-то, перемежавшийся противными скрипами, словно терлись одна о другую полусгнившие доски. И Пушкин ощутил ледяные мурашки по всему телу, сообразив, что второй голос может исходить исключительно от черепа…
   Если по совести, больше всего ему хотелось выскочить в калитку и бежать опрометью с Васильевского острова, пока не окажется среди обычных людей и знакомых зданий. Но он переборол себя, обернулся к спутникам и сделал выразительный жест в сторону крыльца. Они кивнули в знак того, что поняли.
   И настал тот миг, когда ничего уже нельзя изменить и приходится, несмотря на страхи, идти в атаку…
   Когда он рванул ручку на себя, низкая дверь отчаянно заскрипела, но это уже не имело значения - и Пушкин первым ворвался сквозь низкие темные сени, где по лицу его неприятно погладило нечто невесомое, липковатое, пушистое, свисавшее с потолка, а из-под ног с писком и, кажется, с хрюканьем разбежались по углам какие-то мелкие твари, так и оставшиеся неопознанными.
   Ощупью нашарив другую ручку, он рванул ее опять-таки на себя. И оказался в той самой комнате. За спиной что-то шумно грохнуло, послышались чертыханья, и следом ввалились Красовский с американцем. Остановились плечом к плечу, подняв пистолеты.
   К своему несказанному удивлению, Пушкин уже не увидел ни странных теней, ни свисавших с потолка непонятных лохмотьев. Обычная комната, освещенная двумя шандалами, в которых, он зачем-то пересчитал мысленно, горели восемь свечей. Бумаги, правда, остались, и череп на столе - но он не издавал никаких звуков, загадочно уставясь пустыми глазницами.
   Хозяин комнаты медленно поднялся из-за стола и обернулся к ворвавшимся, опершись рукой на кресло в непринужденной, можно даже сказать, величавой позе, опять-таки знакомой Пушкину по некоторым портретам. Сходство, вынужден был он признать, поразительное…
   - Чему обязан, господа? - спросил он без тени страха или неудовольствия, скорее уж с легкой насмешкой. - Вот уж не знал, что в Петербурге в моду вошли столь поздние визиты без всякого предуведомления…
   Пушкин, не теряя времени, оглядел комнату. Если не считать стола с колченогим стулом, никакой более меблировки. Здесь просто негде было бы притаиться кому-то еще - голые стены, штукатурка кое-где осыпалась, и в тех местах видна перекрещенная дранка…
   - Господин Гордон? - спросил он неприязненно.
   - Господин Джордж Гордон Байрон? - подхватил американец, так и не опустивший пистолета.
   Человек у стола молчал, глядя на них с превосходством и откровенной насмешкой. Он пытается с самого начала перехватить инициативу, выставить нас в смешном виде, лишить уверенности, подумал Пушкин. В самом деле, если он будет молчать и далее, ни во что жуткое не превращаясь и не пугая очередными бесовскими штучками, какими должны быть наши следующие слова? И не придумаешь с ходу…
   И тогда американец спустил курок. Выстрел оглушительно грянул в небольшой комнатушке, запахло сгоревшим порохом - но хозяин, все так же улыбаясь свысока, стоял у стола, и на его одежде не было следа от пули - хотя выстрел был произведен почти в упор, с каких-то двух шагов.
   Потом он поднял руку, продемонстрировав зажатую меж большим и указательным пальцами пистолетную пулю - и небрежно бросил ее на пол. Она прокатилась по темным доскам, тихонько рокоча, скрылась под столом, и вновь настала тишина.
   - Вы меня удручаете, господа, - сказал человек у стола спокойно и насмешливо. - Сущее детство, право… Осинового кола у вас, часом, не припасено?
   Пушкин узнал этот голос - он уже слышал его в Праге, когда ночью распахнулось окно, и подступили призраки, и та же самая фигура…
   - Бросьте, - сказал он, обернувшись к Красовскому, попытавшемуся было размашисто и добросовестно осенить хозяина дома крестным знамением. - Бесполезно. Тут что-то другое…
   - Вы не потеряли остроты ума, Александр Сергеевич, - отозвался человек у стола. - Только посмотрите, и господин Эдгар Аллан По здесь… Как вам эта сырая и туманная северная столица после великолепного климата ваших родных мест? Если рассудить, примечательное событие: ночной порой неожиданно сошлись сразу три поэта, можно, пожалуй, устроить поэтический вечер, получится на славу…
   - Ах, вот как? - сказал Пушкин, путаясь в мыслях и чувствах. - Значит, вы… это все-таки вы?
   - Вы изволите изъясняться несколько коряво, но я прекрасно понял, что вы имеете в виду. Ну что же, я - это я… Ответ исчерпывающий, не правда ли?
   - Ну конечно, - сказал американец. - Особенно для человека, который собственными руками снимал крышку с вашего гроба и ничего там не нашел, кроме изображенной на бумаге физиономии с глумливой ухмылкой, в точности такой, как у вас сейчас…
   - Фи, как неблагородно! - воскликнул человек, которого, пожалуй, следовало все же именовать теперь не иначе как Байроном. - Любезный Эдгар, вы, юноша из приличной семьи, разоряете по ночам семейные склепы? Какой-нибудь моралист пришел бы в ужас… но я по широте своей натуры на многое смотрю сквозь пальцы, а потому на вас не в претензии. Каждый развлекается, как может. Бьюсь об заклад, вы были настолько глупы, что не заглянули в другие гробы? Зря, мой юный друг. Там было немало драгоценностей, в частности, третий лорд Байрон похоронен с часами, которые ему подарил король Карл Второй… надо полагать, в награду за покладистость, ибо вторая жена лорда была семнадцатой по счету известной истории любовницей короля-изгнанника… Антикварии за эти часы отсыпали бы вам немало… Что же вы так оплошали, друг мой?