Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

   За игрой наблюдали человек пять, и Пушкину из них был знаком лишь конногвардеец Поздняков, с которым можно было держаться запросто. А потому Пушкин без особых церемоний спросил на ухо:
   - Кто понтирует?
   - Господин из Америки, - охотно, тем же заговорщицким шепотом ответил Поздняков. - Из Североамериканских Штатов. Поэль, что ли…
   - А банкомет?
   - Князь Муфельский, из Варшавы…
   Пушкин поднял брови.
   - Ну да, - сказал Поздняков. - В Варшаве князей больше, чем гербов в герольдии, так что черт его ведает, из-под какой звезды… Человечек новый, а потому следует вначале присмотреться, каким манером играть изволит. Пусть уж американец, так сказать, в роли конной разведки выступит, а мы посмотрим…
   - Резонно, - сказал Пушкин.
   Талия «Партия в карточной игре»закончилась, варшавский князь, слегка пожав плечами и улыбаясь, придвинул к себе проигранные американцем деньги. И, с хрустом распечатав новую колоду, любезно предложил:
   - Угодно еще?
   - Сделайте одолжение, - тоже на неплохом французском ответил молодой американец.
   Пушкин моментально угадал в нем человека, не чуждого зеленому сукну.
   - Что скажете насчет пе? - так же любезно спросил князь.
   - Простите?
   - Удвоенная ставка.
   - Охотно, - кивнул американец, выкладывая перед собой нераспечатанную колоду.
   Разобрал обертку, перебрал, вынул карту, на которую поставил, и положил лицевой стороной книзу возле себя, а на нее уместил куш, то есть ставку. Пятнадцать золотых, по три в ряд. Пушкин никогда не видел прежде таких монет - американские, должно быть, но князь, бегло на них взглянув, удовлетворенно кивнул и выложил свою ставку, уже в российских империалах, размером и весом примерно соответствовавших.
   И принялся метать банк - раскладывал карты из своей колоды то направо, то налево. Банк был игрой несложной: если загаданная понтером карта оказывалась справа, деньги доставались банкомету, если слева - выигрывал понтер…
   - Заморский проиграл уж четыре раза, - шепотом сообщил Пушкину конногвардеец. - Неопытен, сразу видно, ему бы на руте «Руте - ставить с повышением на одну и ту же карту, рассчитывая на то, что рано или поздно она выпадет влево. При удаче выигрышем можно было перекрыть весь проигрыш.»…
   - Князь начал с правой стороны? - спросил Пушкин.
   - Ну конечно, а как же иначе…
   - Конечно, как же иначе… - кивнул Пушкин. Он подался вперед, глаза у него сузились, а кровь жарко ударила в виски - чувство сродни охотничьему азарту.
   Стояла тишина, карты ложились на зеленое сукно с тихим шелестом. Один из подсвечников чадил, но никто не озаботился снять нагар…
   Очередная легла влево, князь уже готовился…
   Вскинув свою тяжелую трость, Пушкин придавил ею к столу руку князя с карточной колодой - и держал крепко, оторопевший варшавский гость не сопротивлялся, но потом вскинул налитые злобой глаза.
   - Что за черт…
   - Колоду в сторону! - прикрикнул Пушкин, налегая на трость.
   Кто-то понял его - и, метнувшись к столу, выхватил колоду из рук банкомета, зажал в кулаке. Тогда Пушкин поднял трость и, выпрямившись, звучным голосом произнес:
   - Прошу пересчитать карты, господа. Справа на одну больше, что означает…
   Сразу несколько рук потянулись к небольшим кучкам. Все придвинулись к столу. Карты перевернули вверх лицом, считая вслух.
   - Действительно… - протянул кто-то зловещим тоном. - Слева восемь, справа - девять… И вторая сверху… Откройте вашу карту, сударь, игра все равно кончена!
   Молодой американец перевернул свою карту.
   - Семерка пик!
   - А вот она и справа, лишняя…
   - Должен вас огорчить, сударь, - сказал Пушкин, - вы играли с шулером…
   - Господа! Господа! - воскликнул варшавский князь, озираясь с видом крайнего изумления. - Мелкая ошибка может с каждым случиться, слово чести…
   - Да что там, - улыбаясь во весь рот, сказал протолкавшийся к столу конногвардеец. - Дело ясное. Александр Сергеич, не передадите ли шандал? Убогое произведение искусства, но для соблюдения традиции и такой сойдет…
   - Извольте, ротмистр, - сказал Пушкин, подавая Позднякову тяжелый малахитовый подсвечник.
   Вокруг заорали, засвистели, заулюлюкали, словно подгоняли гончих на охоте. Князь Муфельский с видом оскорбленного достоинства еще пытался что-то изречь в свое оправдание, но шандал в руке конногвардейца обрушился на него всей своей немаленькой тяжестью, свечи моментально погасли и разлетелись, запачкав расплавленным воском не только незадачливого шулера, но и тех, кто оказался близко, что, в общем, никого в горячке действия не раздосадовало. Поздняков, ухая, орудовал шандалом как поп кропилом. Князь вопил, безуспешно пытаясь вырваться.
   Молодой американец, не принимавший в этом участия, сложил в карман свою ставку и отошел от стола. Догнав его, Пушкин сказал:
   - Я бы не хотел, сударь, чтобы у вас сложилось превратное мнение о нашем городе. Ибо оные субъекты встречаются, но не они определяют погоду…
   - Разумеется, - сказал молодой человек с грустно-философским видом. - У нас в Америке таких тоже хватает… Позвольте вас поблагодарить, если бы не вы…
   - Вы имеете полное право вернуться и забрать то, что он у вас выманил обманом.
   - Пусть его… - с брезгливой миной сказал молодой американец. - Не откажетесь ли выпить со мной, сударь? Я видел здесь буфет…
   Они прошли в буфетную. Немца Пушкин не обнаружил и там, а потому можно было никуда не спешить. Сев за свободный столик в углу, он подозвал лакея - облаченного в безвкусную по-никишински ливрею, но расторопного.
   - Путешествуете из удовольствия? - спросил Пушкин, поднимая бокал.
   - Пожалуй, - ответил молодой человек.
   Пушкин, слегка нахмурясь, смотрел на него поверх бокала, в котором тихонько шипели пузырьки. В голосе молодого американца ему почуялась несомненная фальшь: но, в конце концов, никто не обязан откровенничать с первым встречным, пусть даже и оказавшим услугу. У всякого могут быть свои тайны…
   - Служите где-нибудь? - спросил Пушкин.
   - Я… Не совсем. То есть, совсем недавно служил в армии, но вышел в отставку в чине главного сержанта. Пытаюсь писать стихи. Выпустил даже книжечку, «Тамерлан и другие стихотворения», но она убога… Прекрасно понимаю, что убога, но ничего не могу с собой поделать, это сильнее меня…
   Вот теперьон был искренен, сразу видно.
   - Прекрасно вас понимаю, - сказал Пушкин. - Сам грешу тем же пороком - рифмую…
   - И как, удалось вам чего-нибудь добиться?
   - Пожалуй… - сказал Пушкин, улыбаясь. - Пожалуй… Надолго вы к нам? Интересно было бы поговорить о поэзии с американским поэтом - американцев мы видим не так уж часто…
   - Надолго ли? - молодой человек нервно переплел пальцы. - Не знаю, как получится… Ваша столица прекрасна, хотелось бы задержаться здесь подольше…
   Он воодушевленно заговорил о том, что успел увидеть - о дворцах и особняках, памятниках и проспектах, сравнивая Петербург в выгодную для него сторону с американскими городами. Пушкин слушал внимательно, прилежно подмечая все те же странности: во многом молодой человек был искренен, но тем не менее на заднем плане оставалась некая недоговоренность, нечто утаенное. Словно он постоянно помнил, что какую-то частьсвоей жизни обязан скрывать и о многом умалчивать.
   Загадки Пушкин любил - не только по долгу службы - а сейчас перед ним была несомненная загадка: совсем молодой человек, переплывший океан, по виду из общества, получивший образование и воспитание, в деньгах вроде бы не стесненный - и в то же время старательно скрывающий что-то, причем непонятно что… Бежит от кредиторов? Совершил по ту сторону океана какой-то серьезный проступок и теперь скрывается? Романтическая любовная история? Еще что-то? Он пока что не мог определить. В одном был уверен: молодой американец напоминал шкатулку с потайными ящичками, что были в большой моде в прошлом столетии, да и сейчас из употребления не вышли.
   Вот только не было времени заниматься постороннимизагадками.
   Тем более что на пороге буфетной появился Тимоша в самом достоверном своем облике вымуштрованного лакея и оглядывал публику с искренним нетерпением…
   - Я вижу своего слугу, - сказал Пушкин. - Мне пора. Любопытно было бы с вами встретиться еще раз. Где вы остановились?
   - В трактире Демута «Трактиры в те времена часто сочетались с гостиницами.», - сказал молодой человек. - Спросите Эдгара Аллана По.
   - Очень приятно, - сказал Пушкин. - Александр Пушкин, поэт и скромный чиновник… Рад был знакомству. И позвольте на правах старого здешнего жителя дать вам совет: осмотрительнее выбирайте карточных партнеров…
   Он раскланялся и вышел вслед за Тимошей, неторопливо спустился по лестнице. Едва они очутились на улице, Тимоша радостно доложил:
   - Отыскал я вам персюка, Александр Сергеич! Интересный персюк, не сойти мне с этого места. В «Лондоне» обитает. То есть, обитал до недавнего времени, а сегодня, изволите ли видеть, ни с того ни с сего…
   - Подожди, душа моя, - сказал Пушкин. - Давай по порядку…
 

Глава вторая
 
ПЕРСТЕНЬ ИЗ ПРОШЛОГО

   Гостиницу «Город Лондон» на углу Невского и Большой Морской Пушкин, как истый петербуржец, знал прекрасно, а потому, не нуждаясь в проводниках, поднялся на третий этаж, прошел по тихому коридору и постучал набалдашником тяжелой трости в дверь нужного ему нумера.
   Длительное время ничего не происходило, потом послышались неторопливые шаги, и дверь приоткрылась. В образовавшейся щели можно было рассмотреть нездешнюю физиономию, украшенную усами и бородой (опять-таки нездешнегофасона), а также, в соответствии с природой, парой иссиня-черных глаз, исполненных подозрительности и нелюбезности.
   Физиономия пробормотала что-то, кажется, не имевшее смысла ни на одном языке, продолжая таращиться нелюбезно и проявляя явные поползновения захлопнуть дверь перед носом нежданного визитера.
   - Мне угодно видеть мирзу Фируза, - сказал Пушкин спокойно.
   Снова бормотание.
   Весело улыбаясь, Пушкин разыграл пантомиму: ткнул себя пальцем в грудь, потом показал уже двумя на свои глаза, изобразил шагающие ноги и сказал в завершение:
   - Мирза Фируз…
   - Не разумей москов… - проворчал бородатый цербер.
   - Вот так так? - ухмыльнулся Пушкин. - Сдается мне, «мирза Фируз» - слова как раз не русские, а самые что ни на есть персидские…
   Снова ворчание.
   - Бросьте, душа моя, - сказал Пушкин с величайшим терпением. - Ну что это за опытный купеческий приказчик, пятый уж год ездящий в соседнюю страну со своим товаром, да так и не выучивший ее языка? За торговыми людьми такого не водится… Дошли до меня слухи, что вчера вы, любезнейший Ширали, на весьма даже неплохом русском языке с купцом Перфильевым изволили общаться в кофейне Вольфа и Беранже, свидетелей найти нетрудно, того же Перфильева взять…
   - Что вам угодно? - неприязненно бросил перс.
   - Ну вот, произошло чудо из «Тысячи и одной ночи», - сказал Пушкин, улыбаясь во весь рот. - Ваш русский язык волшебным образом исправился… Мне угодно незамедлительно видеть мирзу Фируза.
   - Хозяин занят. Мы уезжаем, и много хлопот со сборами…
   - Все в руках Аллаха, как выражаются у вас, - сказал Пушкин. - Вы, вполне может оказаться, и не уезжаете вовсе… Друг Ширали, вы, я уверен, владеете русским языком и знаете российский быт достаточно, чтобы знакомым быть с учреждением под названием «Третье отделение собственной его величества канцелярии»?
   Судя по лицу перса, его знакомство с российским бытом достаточно далеко простиралось…
   - Означенное учреждение я имею честь представлять сейчас, - сказал Пушкин уже без тени улыбки. - И побеседовать с вашим хозяином хочу не из любви к экзотическим странам, а по служебной необходимости. Можете меня не впускать… Но тогда не позднее чем через четверть часа появятся полицейские в мундирах и проведут почтенного Фируза к нам, чтобы именно там провести беседу… Нужны ли такие хлопоты почтенному купцу с репутацией? Вам решать…
   К чести перса, он размышлял недолго. Угрюмо насупившись, открыл дверь достаточно широко и даже поклонился более-менее уважительно:
   - Прошу вас. Я доложу мирзе…
   Вернулся он из комнат, не проведя там и минуты, еще угрюмее, чем был. Распахнув дверь, склонился в поклоне, уже без единого слова.
   Пушкин вошел. Комната была, как и следовало ожидать, обставлена недурно и не имела в своем интерьере никакой персидской экзотики, разве что на изящном мозаичном столике стоял серебряный кувшин, покрытый великолепной чеканкой, несомненно привезенный купцом с собой, да лежали несколько книг в коричневых кожаных переплетах, вряд ли входивших в гостиничные принадлежности.
   Мирза Фируз сидел у помянутого столика: человек достаточно преклонных лет, но, несмотря на это, державшийся удивительно прямо, с узким лицом, с подкрашенной хной бородой и пронзительными серыми глазами, выдававшими недюжинный ум. Перебирая большим пальцем правой руки янтарные зернышки четок, он сказал нейтральным тоном:
   - Садитесь. Мой человек сказал, что вы имеете отношение к Третьему отделению? - Его русский был весьма неплох. - Признаться, мне непонятно, чем я мог ваше учреждение заинтересовать…
   - Именно тем, простите за каламбур, и заинтересовали, что человек вы небезынтересный, - сказал Пушкин, усаживаясь. - Даже собранные о вас поверхностные сведения рисуют образ любопытной персоны, не вполне вписывающейся в привычный облик купца. Вы купец, конечно, давно и успешно торгуете ювелирными изделиями, у наших богачей имеющих большой спрос… Но в то же время, мне стало известно, вы еще и проявляете стойкий интерес к ученым книгам, даже сюда взяли их несколько. - Он указал на столик. - Сплетники имеются у всех народов, и Персия - не исключение. Были опрошены двое проживающих в Петербурге персидских купцов мелкого пошиба, и они охотно - надо полагать, одержимые завистью, - поведали о вас немало интересного: вроде бы вы связаны некими узами с суфийскими братствами, особенно интересуетесь трудами по некромантии, магии и чернокнижию былых столетий…
   - Неужели это запрещено законами Российской империи? - спокойно, с большим достоинством спросил мирза Фируз. - Насколько я знаю, вашей тайной полиции совершенно не интересны персидские книжники и уж тем более суфийские братства, свою деятельность на территорию вашей империи нисколько не простирающие…
   - Вы, может быть, не поверите, но у нас самые разносторонние интересы, - сказал Пушкин. - Итак… Вы, помимо торговых дел, известны еще и ученостью настолько, что ваше имя неизменно употребляется в сочетании с почетным титулом «мирза»…
   - Это не преступление.
   - Ну разумеется, - сказал Пушкин. - Просто события обернулись так, что мне необходимы ваши консультации по делам, в коих вы разбираетесь лучше моего…
   - Рад был бы вам помочь при других обстоятельствах. Но я уезжаю, быть может уже сегодня вечером…
   - Вот этот-то факт и заставил меня буквально на ходу изменить направление беседы, - сказал Пушкин. - Поскольку ваше желание немедленно покинуть Петербург выглядит более чем странно. Не прошло и недели, как вы изволили прибыть. Деловые переговоры с вашими здешними российскими сокомпаньонцами только начаты, ваш ювелирный товар - большая партия, сулящая немалую прибыль, не продана вообще… Какой купец станет вдруг собираться домой, не закончив выгодного дела?
   - Я получил неприятные известия из дома. Дела требуют моего присутствия.
   - Через кого? После вашего приезда сюда в Петербург не прибывал ни один персидский подданный… Я проверил.
   Мирза Фируз был невозмутим:
   - Срочный отъезд - опять-таки не преступление. Ничего противозаконного ни я, ни мои люди не совершали, неоплаченных долгов за мной нет…
   Пушкин, не сводя с него глаз, спросил с небрежностью:
   - Это правда, что суфийское братство, с которым вы поддерживаете самые тесные связи, занимается вот уже несколько сотен лет охотой за нечистой силой?
   «Самое печальное, что мы узнаем такие вещи случайно, - подумал он. - Бродим в потемках, а потом случайный человек, сам не понимая, что выдает, рассказывает о наших персидских собратьях по ремеслу, которые старше нас лет на четыреста…»
   - Молодой человек, - сказал мирза Фируз. - Странно слышать такие вещи от европейца. Вы всерьез? Ваше общество в текущем столетии отличается особым безбожием, просвещенностью, как вы это именуете, полнейшим отрицанием мистики и чертовщины… Тем более странно слышать это от вас, человека, несомненно, образованного и современного…
   - Вы хотите сказать, что у вас ничего такого нет?
   - Вы идете своим путем, а мы своим, - уклончиво ответил мирза Фируз. - Пусть уж так будет и далее… К чему вам восточные сказки?
   Он сделал резкое движение, изменившись в лице, - пожалуй, можно было сказать, что ученый перс поражен. Разумеется, он прекрасно владел собой, но что-то его буквально выбило из колеи…
   Проследив направление взгляда собеседника, Пушкин опустил глаза и взглянул на собственную руку. На перстень. Странные знаки четко рисовались в падавших из окна солнечных лучах.
   - Вы знаете, что это такое, верно? - жадно спросил Пушкин, наклонившись вперед.
   Перс, откинувшись на спинку кресла, на миг зажмурился и пробормотал что-то на родном языке. Пушкину показалось, что в этих словах звучали удивление и даже боль…
   - Сударь, - произнес мирза Фируз с нескрываемым волнением. - Есть что-то, за что вы отдали бы этот перстень?
   - Не хватит и всего золота мира… - сказал Пушкин. - У меня мало времени. Я пришел к вам, чтобы кое-что узнать… а теперь еще и расспросить о том, что это за перстень. Некогда лукавить, играть в хитрые словесные подступы… Да, я не знаю, что это за кольцо, но что оно непростое, уже успел понять… А вот вы знаете гораздо больше меня, это видно по вашему лицу… Вы мне все и расскажете.
   - Почему вы так решили?
   - Я повторяю, у меня нет времени, - сказал Пушкин. - Давайте оставим недомолвки. Это мерзко - то, что я собираюсь сделать, это против чести, но… Нет другого выхода. Вы не можете уехать отсюда, не получив соответствующей подорожной… а ведь получить ее будет трудновато, если мы захотим обратного. Вы не похожи на обычного, классического торговца, мирза. Вы более соответствуете той категории людей, которую принято именовать шпионами. Отсюда мы и будем плясать. Разумеется, по прошествии достаточно долгоговремени может оказаться, что вы ни в чем подобном не замешаны… Но времени пройдет очень уж много, а репутация ваша будет безвозвратно погублена, что скажется на торговле вашей самым роковым образом: вы ведь не только книжник, это вторично, но и серьезный купец… Я не шучу. Я настроен решительно. Мои люди у входа в гостиницу, и им ничего не стоит кликнуть жандармов… И ничего уже нельзя будет остановить.
   - Вы понимаете, насколько это мерзко - то, что вы намереваетесь сделать?
   - Увы, - сказал Пушкин. - Превосходно представляю, и все внутри меня вопит от презрения к себе… Но я сейчас не дворянин, не благородный человек - я чиновник, озабоченный скорейшим отысканием истины. То, с чем я к вам пришел, невероятно важно для меня… и не только для меня. Поэтому я пойду на все, как бы подло это ни выглядело, как бы мерзко ни смотрелось… Обдумайте все, мирза, человеку с вашим острым умом много времени не понадобится. Я же не прошу у вас выдавать вашисекреты - мне нужен совет и объяснение… Так как же? Или послать за жандармами?
   Он демонстративно вынул брегет и следил за секундной стрелкой. Когда она описала полный круг, поднял глаза:
   - Надумали что-нибудь?
   - У вас лицо человека, который не преминет осуществить свою угрозу…
   - Будьте уверены. Человек, у которого нет выбора, обычно решителен и безжалостен…
   - Странный вы юноша, - сказал мирза Фируз, по-прежнему не сводя глаз с перстня. - И большая удача для вас, что вы ухитрились меня заинтересовать… Только не думайте, что я испугался ваших угроз. Тут другое… Откуда у вас это кольцо?
   - Приобрел по чистой случайности, - сказал Пушкин. - И успел подметить, что отчего-то его опасаются оживающие под заклинания чернокнижников статуи… быть может, у него есть и другиедостоинства? Вы ведь знаете это кольцо, вы от него не можете глаз отвести… Полное впечатление, что вы, не моргнув глазом, велели бы вашим слугам меня зарезать ради него, невзирая на последствия… но вы же знаете, что его нельзя отобрать силой… Верно?
   - Воистину, мир перевернулся, - сказал перс. - Что с вами происходит?
   - Со мной?
   - С вами, европейцами… но, пожалуй что, и с вами. Вы ведете себя в совершеннейшем противоречии с привычками и традициями вашего атеистического, «просвещенного» века…
   - Потому что насмотрелся вдосталь многого, что эти традиции и привычки опровергает напрочь, - сказал Пушкин. - Избавьте меня от более подробных разъяснений, я не вправе…
   - Неужели вы хотите сказать, что и у вас существует служба… - на его лице появилось крайнее изумление.
   - Я сказал только, что умному достаточно, - ответил Пушкин. - Домысливайте сами. Быть может, вы понимаете теперь мою безжалостность и готовность совершить совершенно бесчестные вещи?
   - Что вам нужно?
   - Меня интересуют джинны, - сказал Пушкин. - Не те вульгарные узники медных кувшинов из арабских сказок, что покорно исполняют все дурацкие желания, а настоящие. Разумные существа, обитавшие на Земле до человека и сохранившиеся в некотором количестве до сих пор.
   - Вы серьезно?
   - Я был к ним ближе, чем сейчас к вам, - сказал Пушкин. - Двух моих друзей они убили. Полагаю, это делает меня знатоком проблемы и заставляет отнестись к моим словам серьезно?
   - Вы позволите мне уехать немедленно, если я отвечу на ваши вопросы?
   - Клянусь чем угодно. Слово чести. Вам остается мне доверять, потому что у вас ведь нет выбора… Джинны сохранились до сих пор? И они отвечают моему описанию?
   - Примите мои поздравления, - сказал перс не без иронии. - Наконец-то просвещенная Европа в вашем лице соизволила открыть то, что испокон веков существовало у нее под носом и о чем мусульманский мир был осведомлен всегда… Впрочем, ваши предки тоже имели некоторое представление о предмете - пока не кинулись очертя голову в вольнодумство, просвещение, изучение электричества и отрицание высших сил… равно как и низших… Ну, что вам рассказать?
   - Суть. Кратко, но исчерпывающе. Наверняка это возможно?
   - Суть… - протянул перс. - Вы правы, это не особенно сложно. До того, как Аллах создал человека, на Земле и в самом деле существовала другаяраса. Мы их называем джиннами, давайте уж придерживаться этого названия, коли уж у вас нет своего… И если в нескольких словах… Были среди них такие, что поддались вразумлению Аллаха и покаялись. Но большинство с давних времен пыталось извести человеческий род - из злобы, из зависти. Это и есть та сила, что стоит за всеми чернымитайными обществами, созданными людьми. Их осталось мало, совсем мало, но живут они долго и благостностью характера не страдают…
   - Знаю, - тихо сказал Пушкин. - Почему вы хотите уехать, мирза Фируз?
   - Потому что вчера я видел одного из них средь бела дня, посреди города. Это, собственно говоря, не джинн, это джинние- существо женского рода…
   - У нее синие глаза и каштановые волосы? И ехала она в желтой коляске?
   - Вы знаете больше, чем я думал… господин…
   - Пушкин.
   - Вы не родственник ли замечательного поэта?
   Пушкин усмехнулся:
   - Возможно, вас это и удивит, но я - он и есть… Это несущественно сейчас. Не до поэзии. Итак, это джинн…
   - Джинние.
   - Что пнем по сове, что сову об пень… - сказал Пушкин. - Разницы ведь никакой меж женским и мужским их полом? Вот видите… Вы что, тоже ее знаете?
   - Ее - нет, - сказал перс. - Но я ее увидел, и она меня почуяла. А это скверно. Я в свое время пытался на них охотиться и уничтожать, случилась одна жуткая история в городе под названием Решт… Убили джиннов другие. У меня не хватило к этому… скажем, умения и способностей. И они меня запомнили. Специально за мной не охотились, но, коли уж она меня почуяла, следует ждать всего. Если у нее найдется время, постарается… Я не смогу ей противостоять, это будет похоже на то, как если бы человек с простой палкой пошел охотиться на полного сил льва… Нужно бежать. Торговлей займутся приказчики, а мне предстоит спасать жизнь… Вы меня осуждаете за трусость?
   - Никоим образом, - сказал Пушкин решительно. - Потому что сам могу представить кое-что… А кольцо? Что такое с этим кольцом?
   - Можно посмотреть поближе?
   Пушкин, не колеблясь, снял перстень и протянул его персидскому книжнику - а чтобы избежать неожиданностей, поспешил громко уточнить:
   - Я вам его даю посмотреть на короткое время, и не более того.
   Мирза Фируз нисколько не обиделся - напротив, понимающе кивнул.
   - Я вижу, вы освоились в некоторых вещах… Правильная оговорка, мало ли что…
   Он рассматривал надпись, приблизив перстень к глазам, и пальцы у него, такое впечатление, чуточку подрагивали. Лицо исказилось столь жадной и яростной гримасой, что Пушкин невольно коснулся пистолета под сюртуком.
   - Разумеется, - сказал перс, возвращая кольцо. - Перстень с именем Ибн Маджида… одно из тех колец, о которых достоверно известно, что пропали они в Европе. О судьбе других сведений нет. Вы наверняка где-то в Европе его обрели…
   - В Италии.
   - Понятно… Вам приходилось слышать что-нибудь о Сулеймане Ибн Дауде?
   - Конечно, - сказал Пушкин. - Я же читал «Тысячу и одну ночь». Легендарный царь, который упрятывал джиннов в кувшины и запечатывал их своим магическим перстнем.