Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

   - Вы знаете, граф, я бы согласился с Алоизиусом, - сказал Пушкин. - Под конец нашей беседы с ним, полное впечатление, что-то произошло. Начиная с некоторого момента, он повел себя совершенно иначе, стал неискренним, словно пытался побыстрее от нас отделаться… Да что там, мне начинает казаться, что это мнимо важное свидание было только предлогом.
   - С некоторого момента… - задумчиво повторил граф. - Но вы ведь оба не определите сейчас, что именно в нашем разговоре послужило переломным? Молчите? Сложная ситуация… С одной стороны, на Гарраха я до сих пор всецело мог положиться, а с другой, невозможно предсказать, как себя поведет человек его склада, когда его что-то подвигнет на собственную игру… Ба! - Он хлопнул себя по лбу. - Я и забыл уточнить у нашего милейшего Гарраха…
   Произнеся это довольно громко, он распахнул дверь и буквально увлек своих спутников в прихожую дома, который они только что покинули. Но не сделал и попытки подняться по лестнице. Тихо сказал, приникнув к маленькому окошечку посреди высокой старинной двери:
   - Ну да, конечно… Он там.
   - Кто?
   - Соглядатай, - сказал граф так обыденно, словно речь шла о каком-то пустяке. - С профессором Гаррахом мы разберемся чуточку позже, а сейчас меня более всего интересует тот субъект, что таскается за нами по пятам уже второй день. Я не стал вести об этом речь на улице - простите, друзья мои, но есть сильнейшее подозрение, что вы, несмотря на все предупреждения, начали бы озираться в открытую, а я не хочу его спугнуть… Поскольку удивление у вас неподдельное, значит, вы его до этого момента не замечали вовсе… А между тем он нас упорно сопровождает на некотором отдалении, проявляя при этом известное мастерство…
   - Кровь и гром! - шепотом сказал барон. - Так почему бы нам его не взять за…
   Граф спокойно кивнул:
   - По-моему, самое время - учитывая, что мы не продвинулись ни на шаг. В первую очередь его интересую я - это стало ясно, когда он впервые появился за спиной во время моей прогулки в одиночестве. Да и потом… Когда я ненадолго отсылал вас на Градчанах, мне хотелось посмотреть, за кем из нас он пойдет. Он свернул за мной, пренебрегая вами. Поэтому план будет нехитрым: сейчас мы выйдем на улицу. Я сворачиваю налево. Он наверняка пойдет за мной. Вы, распрощавшись со мной громко и демонстративно, сворачиваете направо. Пройдя шагов десять, поворачивайте назад, как и я. Улочка узкая, мы возьмем его в клещи… Пойдемте!
   Он вышел первым и, приподняв цилиндр, направился влево, небрежно помахивая тростью, словно бы всецело погруженный в собственные мысли. Пушкин с бароном, добросовестно отсчитав про себя десяток шагов, одновременно развернулись. Щуплый пожилой человечек в простом синем фраке с медными пуговицами и в самом деле оказался словно бы в клещах на узенькой улочке, где два пешехода не смогли бы разминуться, не встав вполоборота друг к другу. Других прохожих не было.
   Человечек в синем фраке, уже разобравшийся в ситуации, неловко затопал на месте. С одной стороны был граф, загородивший улочку, - лицо его оставалось невозмутимым, а трость, судя по тому, как он ее держал, Тарловски намеревался сунуть под ноги соглядатаю и сбить его наземь, если вздумает бежать. С другой стороны надвигались Пушкин с бароном, исполненные нешуточного охотничьего азарта. На лице пожилого человечка мелькнула растерянная, жалкая улыбка, он отпрыгнул - и барон, в три прыжка преодолев разделявшее их расстояние, сгреб добычу за ворот, жизнерадостно рявкнув:
   - Попался, каналья! Стой смирно, а то, клянусь вереницей благородных предков, я тебя по стенке размажу! И смотри у меня, сукин кот, не вздумай мне тут черной магией баловаться средь бела дня, а то у меня оба пистолета серебром заряжены! Как влеплю - и ни печали, ни воздыхания!
   Человечек стоял смирно, страдальчески улыбаясь и не делая попыток к бегству. Подошедший граф, небрежно прикоснувшись набалдашником трости к его скверно повязанному галстуку, преспокойно осведомился:
   - Итак, чем я обязан счастью видеть вас за спиной едва ли не ежеминутно?
   - Господин граф… - промямлил пленник. Граф поднял бровь:
   - Как видим, он меня знает, господа… Игра приобретает интерес. Так для кого же шпионите, любезный, и зачем?
   - Господин граф, поверьте, речь шла вовсе не о шпионстве! Мой хозяин хотел… хотел узнать, где вы бываете…
   - А почему это его интересует? - спросил граф, не моргнув глазом.
   - Он считает, что может оказаться вам полезен…
   - Вот как? - Граф одарил пленника одной из своих неподражаемых улыбок, светски-ледяной. - Мне кажется, он выбрал не самый лучший способ оказаться полезным, посылая по пятам шпиона…
   - Поверьте, я как раз собирался вас пригласить…
   - Куда?
   - К хозяину… То есть, это он убедительно просил вас пожаловать к нему в гости, я как раз ломал голову над тем, как подойти и передать поручение…
   - Кто ваш хозяин?
   - Господин Грюнбаум… Он давно уже обитает за городом и очень хотел бы вас видеть…
   Граф извлек из жилетного кармана тонкий серебряный свисток на филигранной цепочке и негромко свистнул. Из ближайшей подворотни мгновенно материализовались два господина плотного сложения и самого ординарного облика, повинуясь жесту графа, подскочили к незнакомцу и крепко ухватили его за локти.
   - Мозес Грюнбаум? - спокойно уточнил граф.
   - Да, он самый… Мы могли бы отправиться сию минуту…
   - Не смею возражать, любезный, - кивнул граф. Обернулся к своим людям. - Проводите этого господина на нашеподворье и посадите в карету. Мы вас догоним.
   Господа в серых фраках кивнули и энергично повлекли свою жертву в глубь улицы.
   - О чем бишь он? - спросил барон в недоумении.
   - Игра, положительно, приобретает интерес, господа, - усмехнулся барон. - Мозес Грюнбаум в свое время у меня был на заметке - очень уж увлеченно интересовался всем, что относилось к четырем перечисленным Гаррахом дисциплинам. Груду денег ухлопал на старые рукописи, водил знакомство с антикварами, ездил в Италию и Испанию за какими-то раритетами, одно время поддерживал приятельские отношения с Гаррахом, но потом между ними отчего-то пробежала черная кошка… Целое состояние потратил на утоление своей страсти. На этой почве поссорился с еврейской общиной, в конце концов даже порвал с ней и принял крещение, что нисколечко не изменило круг его увлечений, разве что добавило еще и конфликтов с приходским священником, крайне резко относившимся к подобным увлечениям… Последние года четыре о нем не было ни слуху, ни духу: то ли покинул Прагу, то ли жил анахоретом где-то в провинции… И вот внезапно появляется посыльный от него…
   - Вы думаете, стоит ехать?
   - Разумеется, - сказал граф твердо.
   - А если этот посыльный вовсе не от вашего знакомца?
   - Тем лучше, Александр, - воинственно сказал барон, лихо взмахнув тростью с таившимся в ней золингеновским клинком. - Хорошо бы попасть в какое-нибудь их логовище, уж там-то можно отвести душу по-настоящему, не думая о приличиях и дипломатии… Ловушка? Тем лучше!
   - Я не испытываю столь романтического восторга, как вы, Алоизиус, - задумчиво сказал граф. - Но думается мне, что и впрямь неплохо было бы попасть в это пресловутое логовище - это, несмотря на нешуточную опасность, позволило бы нам продвинуться вперед. Терпеть не могу топтаться на месте. Пойдемте. Карета недалеко. Полицейский эскорт я с собой брать не намерен. Если ловушка серьезная, нам не поможет и рота тайных агентов. Если все обстоит не так скверно, мы и втроем справимся… вчетвером, учитывая кучера. Он тоже малый не промах…
 

Глава пятая
 
О ПОЛЬЗЕ САМОКРИТИЧНОСТИ

   Деревня была небольшая, уютная, нисколько не походившая на русскую - аккуратные каменные домики, словно бы и не крестьянские вовсе, а принадлежавшие захудалым помещикам, вынужденным поселиться одним селением; аккуратные заборчики, крылечки, безукоризненная чистота, ни свиней посреди улицы, ни праздно бегающих на свободе собак. Никакого мусора, живописные деревья, редкие чинные прохожие, тишина и отсутствие предосудительных запахов. «Черт знает что, - сердито подумал Пушкин, поймав себя на том, что пытается высмотреть у заборов хотя бы клочок тряпки, обломок доски. - Ведь ухитряются же как-то? У нас сломанные тележные ободья валялись бы посреди улицы, а у того вон заборчика сидел бы в совершеннейшем довольстве жизнью какой-нибудь пьяный кузнец. Как у них получается? Загадка…»
   Показалась аккуратная корчма, сквозь распахнутые окна видно было, как за столиками сидят опять-таки чинные, спокойные поселяне, и никто не выяснял отношений на крыльце, никто не орал громогласно песен.
   Деревня осталась позади. Это место нисколько не походило на мрачный уголок из английских готических романов мисс Радклиф - никаких угрюмых урочищ, непролазных дебрей, голых скал, зловеще вздымавшихся бы посреди чащобы. Располагалось оно примерно в получасе неспешной езды из Праги на север, посреди обширной равнины с редкими рощицами. Любые мистические страсти казались здесь совершенно неуместными, как невозможно представить себе упыря в облике румяной деревенской старушки…
   Впрочем, тут же напомнил себе Пушкин, последнее, если вспомнить Новороссию, все же имело место однажды. И существует еще поговорка о тихом омуте, для которой Алоизиус подыскал, услышав, какой-то прусский аналогичный афоризм…
   Дом стоял неподалеку от деревни - по виду ничем не отличавшийся от остальных, небольшой и аккуратный, с тремя липами у крыльца. Карета остановилась. Их провожатый проворно скатился с козел и предупредительно распахнул дверцу кареты с той стороны, где сидел граф, внушавший ему, давно стало ясно, наибольшее уважение и даже почтительную оторопь. Граф и вылез первым. За ним выбрался Пушкин, мимолетным движением проверивший пистолеты под сюртуком, а с другой стороны спрыгнул барон, с крайне многозначительным видом крутивший в руке трость с потаенной начинкой.
   Провожатый рысцой направился к дому, указывая им дорогу, которую они прекрасно видели и без него. Солнце клонилось к горизонту, вечер близился, вокруг простиралась безмятежная тишина. Барон, украдкой подтолкнув Пушкина локтем в бок, шепотом сообщил:
   - Лошадки, слава богу, ведут себя тихо. А уж эта животина, поверьте моему опыту, на любую чертовщину моментально отзывается, как борзая на запах кошки…
   - Я знаю, - так же тихо ответил Пушкин. - Довелось убедиться…
   Поведение лошадей и в самом деле внушало уверенность, что не придется столкнуться с чем-то таким, из-за чего и была создана лига «Три черных орла». Граф вошел в распахнутую перед ним провожатым дверь, небрежно помахивая тростью, спокойный и безмятежный с виду, но собранный, словно стальная пружина часов с полным заводом, готовый к любым неожиданностям. Пушкин так и не видел ни разу при нем пистолетов, но опытным взором не раз отмечал жесткие складки сюртука, свидетельствовавшие сами за себя…
   Они оказались в обширном помещении с теми же перекрещенными высоко под потолком потемневшими балками - судя по виду, строение было старинным и как-то ухитрилось выйти невредимым из прокатившихся над этим краем многочисленных войн, последняя из которых произошла не так уж и давно. Хотя было еще довольно светло, в углу комнаты невысоким слабым пламенем горел камин.
   Сутулый человек в простом черном шлафроке двинулся им навстречу с некоторой неуверенностью, словно опасался неласкового приема. Он был уже довольно стар, почти совершенно седые волосы свисали неухоженными прядями по обе стороны узкого, морщинистого, унылого лица. Неприятного впечатления он не производил, но это мизантропическое уныние во взгляде, в лице, во всей фигуре поневоле угнетало свежего человека.
   - Ну, здравствуйте, Грюнбаум, - сказал граф непринужденно. - Это и в самом деле вы, собственной персоной, а я уж надеялся, что нас с помощью фальшивого посланца заманили в какой-то жуткий уголок, где можно будет схватиться с нечистью, браво звеня серебряным клинком и выкрикивая заклинания…
   - Вы счастливы, ваше сиятельство, - грустно отозвался хозяин. - Вы всегда шутите… Завидую. Я эту способность давно утратил…
   - Ну, кто же был виноват? - чуть пожав плечами, отозвался граф с некоторым намеком на холодок в голосе. - Вас, я слышал, в свое время, много лет тому, мудрые люди упорно предупреждали, что царь Соломон был прав, и во многом знании многие печали - особенно когда речь идет о специфическомзнании, не к ночи будь помянуто…
   - Последовать бы их советам в то безвозвратно прошедшее время… - со вздохом сказал Грюнбаум. - Располагайтесь, господа. Быть может, приказать подать чаю или вина?
   - Нет, пожалуй…
   Барон вдруг издал громкий нечленораздельный вопль, словно индеец из американских дебрей, и от этого крика волей-неволей холодок прошел по коже. Проследив в том направлении, куда барон указывал набалдашником трости - причем его рука, следует отметить, нисколько не дрожала, - Пушкин и сам оказался близок к тому, чтобы высказать обуревавшие его мысли и чувства вслух.
   Невысокое пламя в камине почти сплошь состояло не из языков огня, а из ало-прозрачных созданий наподобие ящериц, лениво шевелившихся так, словно они были неотъемлемой частью огня. Небольшие, с ладонь длиной, ящерки, сквозь которые просвечивала кирпичная кладка каминной трубы, пребывали в неустанном движении, переплетаясь, словно бы плавая в воздухе над рдеющими углями, выписывая загадочные пируэты, пытаясь поймать хвосты друг друга, совершенно не обращая внимания на застывших в удивлении Пушкина с бароном, зачарованно приблизившихся к камину настолько, что жар пламени - настоящего, не иллюзии - ощущался на лицах.
   - Не бойтесь, друзья мои, - сказал граф будто бы даже со скукой. - Это и есть пресловутые саламандры, огненные духи. Совершенно безобидные создания, от которых ни пользы, ни вреда. Господин Грюнбаум в очередном приступе магического рвения их призвалеще семь лет назад… ах, даже восемь? Простите, я запамятовал. Теперь не представляет, что с ними, собственно, делать. Я имел случай наблюдать еще в пражском доме нашего гостеприимного хозяина, теперь они, надо полагать, последовали за ним на лоно природы… Это было трудно, господин Грюнбаум? Перевезти их сюда?
   - Нет ничего легче, - грустно сказал хозяин. - Всего лишь поместить тлеющие угли из пражского камина в железную плетенку… Совершенно бесполезны, вы правы, но приходится теперь о них заботиться - вдруг, если огонь погаснет и они умрут, произойдет что-нибудь нехорошее? Источники на сей счет хранят молчание…
   - Да, я помню, - сказал граф. - Вот так, друзья мои, и выглядит бесполезное знание… хорошо еще, что и безопасное тоже. Иногда ведь можно призвать с тойстороны нечто гораздо хуже, от которого опять-таки так просто не отделаешься…
   - Вот потому я вас и позвал, - сказал Грюнбаум. - Вы, конечно, можете не верить, ваше право, но мне искренне хотелось оказать услугу… С прошлым покончено, знаете ли.
   - Быть не может, - сказал граф, удобно устраиваясь в кресле и приглашая спутников последовать его примеру. - Ах, простите, я не представил моих друзей… Господин Алоизиус, гусар, господин Александр, поэт…
   Грюнбаум саркастически ухмыльнулся:
   - Насколько я догадываюсь, это ваши молодые рекруты, очертя голову бросившиеся на охоту за тайнами?
   - Не из праздного любопытства, старина Мозес, заметьте! - поднял палец граф с наставительным видом. - Я бы выразился, по долгу службы… поскольку, уж простите за неучтивость, на белом свете полным-полно опрометчивых болванов, тянущих руки к тайнам тойстороны… и хорошо еще, если из любопытства. Мы, например, сейчас преследуем людей, с помощью магических практик убивающих себе подобных ради презренного металла - те же наемные головорезы, только без кинжалов. Но суть остается прежней… Но вы, я не ослышался, говорили, что покончили с прошлым?
   - Пятый год пошел…
   -  Совершенно?
   - Верите вы или нет, но так и обстоит. И нисколечко не жалею. Прежнегоисследователя уже нет.
   - Похвально, - сказал граф. - Весьма похвально. Не соблаговолите ли поведать, что вас к этому привело?
   Грюнбаум выпрямился, освещенный сзади пламенем, насыщенным саламандрами и оттого сам похожий в своем мешковатом шлафроке, с растрепанными длинными волосами на неприкаянного духа.
   - Иронизировать изволите? Ну, что поделаешь, я дал к тому достаточно поводов… Хорошо. Не буду скрывать правду и представать умнее и благороднее, чем на самом деле. Я уже не чувствую в своей натуре ни капли гордыни… Это тоже в прошлом. Можете торжествовать: я окончательно и бесповоротно оставил прежние занятия, поскольку убедился в собственном бессилии, никчемности, невозможности добиться каких бы то ни было серьезных результатов. Я этому отдал чуть ли не сорок лет. Потратил умопомрачительное количество денег, рассорился со всеми, настроенными хоть чуточку благожелательно… и каков итог? Все, чего удалось добиться - никчемные забавы вроде этого… - Не оборачиваясь, он указал рукой на круживших в пламени саламандр. - Торжествуйте, граф: я собственными руками поднял знамя капитуляции…
   - Господь с вами, Грюнбаум, - серьезно сказал граф. - С чего бы мне вдруг злорадствовать? Слово чести, я только рад, что вы от этогоотошли, и сожалею лишь, что не сделали того же значительно раньше. Надеюсь, обошлось без последствий, и вас не преследует нечто эдакое?
   - Бог миловал. Но я по старой памяти порой, как выражаются врачи, держу руку на пульсе. Невозможно после стольких лет отойти от всего этого совершенно. Кое с кем встречаюсь, кое о чем доводится говорить… А уж когда я узнал, что в Праге появился не кто иной, как кукольник Руджиери…
   - И чем же он вас заинтересовал? - спросил граф с деланным простодушием.
   - Не лукавьте со мной! Я мысли не допускаю, что вы не связали его с темРуджиери…
   - Не стану отрицать, не стану… - сказал граф, и бровью не поведя. - Аналогии лежали на поверхности… Он что, и в самом деле потомок тогоРуджиери?
   - Подозреваю, что так.
   - А следовательно, мы имеем дело с теми самыми фамильными секретами, что передаются из поколения в поколение которую сотню лет?
   - Скорее всего, - сказал Грюнбаум мрачно. - Он что, ухитрился что-то натворитьв других местах?
   - К сожалению, - сказал граф, поджав губы. - Не буду вдаваться в подробности, вам они вряд ли интересны, коли уж вы порвали с прошлым… но на пути от Петербурга до Праги наш персонаж оставил несколько трупов, причем эти люди погибли при обстоятельствах, всерьез заставляющих верить, что иная отрава не выдыхается с течением столетий…
   - Убивали ожившие статуи?
   - Не статуи, статуэтки, но разница, сдается мне, невелика… Вы об этом что-нибудь знаете, Грюнбаум?
   - Ничего.
   - Но у вас и в самом деле, надеюсь, что-то важное? Простите великодушно, но ради того, чтобы узнать о вашем окончательном отходе от известных дел, все же жаль было бы ехать в такую даль - у меня сейчас дел невпроворот…
   Они не видели лица Грюнбаума, стоявшего в полутемной комнате спиной к пламени камина, но отчего-то по его тону показалось, что незадачливый, несостоявшийся маг злорадно улыбается:
   - Постараюсь вас не разочаровать, граф… Гаррах нашел Голема. Он всегда был чертовски упрямым, как та английская собачка, что специализируется на ловле крыс…
   Какое-то время царило молчание. Пушкину отчего-то казалось, что непринужденно плававшие в огне саламандры издают нечто вроде тонкого хрустального звона, соприкасаясь лапками и хвостами - хотя это было чистой воды наваждение.
   - Этого не может быть, - ровным голосом сказал граф. Чересчур ровным.
   - Боюсь, что это правда. Человек, который мне это сообщил, никогда меня не обманывал раньше. Я его знаю десять лет… нет, господин граф, простите, но я дал слово. Вам я его не выдам. Да и зачем? Он не знает подробностей. Но клянется и божится, что Гаррах нашел Голема.
   - Вздор, - тем же неестественно ровным голосом сказал граф.
   - Вы не верите в Голема?
   - Я не верю, что он где-то пролежал все эти столетия. Никакая глина не выдержит какого-нибудь сырого подвала…
   - А разве это была обычнаяглина? Если верить иным источникам, не вполне обычная, выразимся обтекаемо… Подождите минуту, я вам кое-что покажу.
   Шелестя полами шлафрока, он вышел в другую комнату и почти сразу же вернулся. В первый миг показалось, что он несет под мышкой то ли куклу, то ли младенца. Но когда Грюнбаум положил этот предмет так, чтобы на него падал отсвет каминного пламени, стало видно, что это пепельно-серого цвета истуканчик высотой в локоть, напоминавший грубо вылепленную ребенком фигурку.
   Подняв обе руки, так что широкие рукава соскользнули, открывая костлявые локти, Грюнбаум что-то громко и раздельно произнес в совершеннейшей тишине - это не походило ни на один из человеческих языков, знакомых присутствующим.
   Барон приглушенно выругался: фигурка вдруг зашевелилась, пошатываясь, поднялась на ноги, покачалась, утвердилась на кривоватых, толстых конечностях. И двинулась вперед, раскачиваясь, словно пьяный матрос, кренясь взад-вперед, но ухитряясь каким-то чудом не падать, помахивая толстыми корявыми ручками…
   Выглядела она слепленной из серой глины: вместо рта - узкая горизонтальная щель, вместо глаз - две дырки, небрежно выколупанные чем-то тупым. С явственным тихим стуком разлапистых подошв она брела вдоль каминной решетки, качаясь и поводя ручками…
   Граф встал и с величайшим хладнокровием заступил ей дорогу, потом поднял трость и, держа ее наискосок, преградил путь кукле, словно шлагбаумом у заставы.
   - Осторожнее! - вскрикнул Грюнбаум.
   Правая ручка глиняной фигуры взметнулась с неожиданным проворством, послышался сухой треск - и трость графа разломилась пополам, прямо-таки брызнув щепками, ее нижняя половина упала на пол. Глиняный человечек споткнулся о нее, упал ничком - и замер, неподвижный, как деревянная колода.
   - А об этомчто вы скажете? - спросил Грюнбаум, в первый раз изменив своему обычному унынию. В его голосе звучало некоторое волнение. - Впечатляет?
   Пушкин обнаружил, что его рука сжимает под сюртуком рукоять пистолета. Он смущенно разжал пальцы и увидел, как барон, крутя головой и бормоча себе под нос что-то безусловно ругательное, убирает обратно в трость длинный клинок.
   - Что это? - спросил граф хладнокровно.
   - Результат наших совместных с Гаррахом поисков. В свое время мы метнули жребий, и истуканчик достался мне, чего Гаррах мне так и не простил… И, кстати, зря. Тот, кто помог нам его раздобыть, клялся всем на свете, что это и есть некая модель, пробный шар безвестного создателя Голема… да, вот именно безвестного, потому что Бен Бецалель тут вовсе ни при чем… Может быть, тот человек был прав, и это в самом деле проба сил творца настоящегоГолема. Не знаю. Одно ясно: эта штука столь же бесполезна, как веселые ящерки в огне. Уж я-то могу утверждать со всей уверенностью, она у меня восемнадцать лет…
   - Но вы ж его умеете оживлять! - выпалил барон.
   - Толку от этого мало, - преспокойно ответил Грюнбаум. - Всякий раз повторяется одно и то же: истуканчик приходит в движение, но способен пройти не более двух десятков шагов… после чего, если не встретит никакого препятствия, падает и вновь становится мертвее камня. А если попадется препятствие… ну, вы видели.
   - Ну а коли ему…
   - Подставить ногу? - спокойно спросил Грюнбаум. - Категорически бы вам не советовал, вспоминая мою несчастную кошку… Неприятное было зрелище. Бедное животное оказалось буквально разорвано пополам.
   - Я бы на вашем месте выкинул бы эту тварь в речку поглубже, - сказал барон. - Или поработал кувалдой…
   - Мне кажется, мой юный друг прав, - сказал без выражения граф.
   - Духу недостает, - признался Грюнбаум с ноткой стыдливой беспомощности. - Как-никак, воспоминание о десятках лет, отданных… Вот и храню в шкафу, как влюбленный бережет локон возлюбленной. Так что же, господин граф, будете утверждать, что это обычнаяглина?
   - Пожалуй, не рискну…
   Грюнбаум повернулся к нему резко, порывисто, так что полы шлафрока разлетелись нетопырьими крыльями:
   - А теперь представьте себе настоящегоГолема, рушащего все на своем пути. Уж если эта куколка в мгновение ока переломила вашу солидную дубовую трость… Или вы рассчитываете, что Гаррах ограничится тем, что поместит Голема в стеклянный шкаф и будет остаток жизни гордо демонстрировать, как особенный раритет? Это я перегорел- а наш общий знакомый Густав Гаррах все еще полон неистребимого мальчишеского желания забавляться с любой диковинной штукой, какая только попадется…
   Судя по лицу графа, он эти опасения разделял полностью.
   - Я, думается, состарился, - продолжал Грюнбаум. - Поскольку в глубине души жажду одного: покоя, неизменности… А это как раз и есть характерная черта старости. Можете думать что угодно о моих побудительных мотивах, но мне, право же, по-настоящему страшно, когда я представляю этого истукана на пражских улочках…
   - Кровь и гром! - воскликнул барон. - Но пушка-то его, надеюсь, остановит?
   - В конце концов, - сказал граф. - А до того… Где Голем, вам, разумеется, неизвестно?