Страница:
– Пока нет. Туда улетел Шеронин.
– И правильно, что не летите, – сказал Кадомцев. – Операции в духе «плаща и кинжала» здесь совершенно неуместны. Завтра в десять часов утра состоится экстренное заседание Мирового совета. Представитель Эльдорадо приглашен для того, чтобы он объяснил кое-какие несообразности и странности, имевшие место в последнее время. Я хотел бы видеть вас там. Это как раз по вашей части.
– Обязательно буду, – сказал Снерг.
– Я слышал, вы занимаетесь формулами Латышева?
– Занимаюсь, – сказал Снерг. – Многим я занимаюсь, но понятия не имею, как увязать одно с другим. Подскажите, вы же энциклист.
– Это еще не означает, что я знаю ответы на все вопросы.
– Я просто пошутил, – сказал Снерг. – А какого вы мнения о работе Драгомирова и Латышева? Я вижу, вы в курсе дела.
– Откровенно говоря, я не придаю этому большого значения, – сказал Кадомцев. – Всевозможные закономерности – это еще не доказательство чего бы то ни было. Они ведь не в состоянии делать прогнозов – они подставляют в формулу уже происшедшие события.
– Между прочим, случай с «Картахеной» в формулу укладывается.
– Ну и что? – спросил Кадомцев. – Любой мало-мальски дельный математик на основе теории вероятности в два счета докажет, что возможны и более невероятные цепочки совпадений. В особенности, когда речь идет о малоизученных свойствах гиперпространства и прямо-таки ничтожном количестве примеров, которыми оперируют богоискатели. Еще Марк Твен говорил: «Обладая пустяковыми запасами фактов, с помощью науки можно выдвинуть невероятное количество догадок и предположений». Эти слова смело можно поставить эпиграфом к работе Латышева. Кстати, если это вас интересует – подобным совпадениям посвящен по меньшей мере десяток солидных трудов. Ознакомьтесь как-нибудь на досуге.
– Обязательно, – сказал Снерг. – А смерть Сайприста?
– При чем здесь это?
Снерг коротко рассказал.
– Интересно... – сказал Кадомцев. – Но вы же сами говорите, что ни отдел техники безопасности «Динго», ни вы не отыскали и следа загадочной лаборатории. Смерть Сайприста вызвана совершенно естественными причинами – сердечный приступ, такое случается даже сейчас. И еще... Я ни в коей мере не собираюсь бросать тень на покойного, но любой врач скажет вам, что предынфарктному состоянию сопутствуют порой нарушения психики. Лаборатория могла существовать лишь в его воображении. Я всегда относился к Сайпристу с уважением, но деятельность ИНП представляется мне несерьезной.
– Вам, энциклисту? – спросил Снерг.
– Я понимаю, что вы хотите этим сказать, но, Станислав, вы разделяете свойственное очень многим заблуждение. Мы пытаемся наладить более тесные взаимосвязи между различными науками, но энциклистика никоим образом не играет роль патентного бюро и постоялого двора для авторов всевозможных шальных гипотез. А вот авторы почему-то так полагают и искренне обижаются, обнаружив, что к ним у нас относятся без особого восторга. Впрочем, это не только наша беда – каждая научная дисциплина, пока она еще юна и не приобрела этакой «академической серьезности», служит лампой для мотыльков... Между нашей работой и работой ИНП нет ничего общего.
– Понятно, – сказал Снерг.
– Я вас разочаровал чем-то?
– Нет, что вы.
– Мне бы этого не хотелось, – признался Кадомцев. – Мне важно сразу же установить с вами нормальные рабочие отношения – ведь ваша программа занимается и нами. Вас не коробит от такого меркантилизма?
– Ничуть, – сказал Снерг с милой улыбкой. – Все мы немножечко меркантилисты, когда речь идет о нашем деле... Не хочу больше отнимать у вас время.
– До завтра.
– До завтра.
«Значит, вот так, – сказал себе Снерг, глядя на фотографию Алены. – Значит, они уже выработали стратегию и тактику борьбы с Драгомировым и Латышевым, и стратегия эта предельно ясна – используя теорию вероятности и мощный математический аппарат, фундаментальные труды и Глобинф, доказать, что речь идет лишь о цепочке случайных совпадений, порожденных скудностью имевшихся в распоряжении Латышева фактов. Сначала может оказаться, что это единственно правильный путь – наука вполне научно отобьет атаку, напрочь разметет наступавших, чтобы впредь неповадно было, на стороне науки будет общественное мнение, и она обязательно победит...»
...Но победа эта не поможет ответить на многие коварные вопросы: почему усилия Проекта «Икар» все больше напоминают попытки построить вечный двигатель? Почему пассажиры «Картахены» стали видеть во сне прошлое? Как удалось художникам Эльдорадо создать такие картины? Что вообще на Эльдорадо творится? Что случилось с дядей Мозесом, и почему проваливались все его начинания, создавая ему репутацию неудачника, невезучего, а невезучих могут любить и уважать, но никогда не относятся к ним серьезно...
Конечно, наука возьмется отвечать на эти вопросы – на каждый в отдельности.
«У них логика, а у меня интуиция, – подумал Снерг, – и она ни разу меня не подводила...»
Кадомцева упрекать трудно – он не считает забавным курьезом атаку чернорясных, он понимает серьезность ситуации и готов на решительные меры. Все это было бы прекрасно, пойди он дальше, а сейчас самое время вести поиски широким фронтом... но что искать? Что? Что можно подставить в формулу Латышева на место Бога? Не пришельцев же, которые злонамеренно крадут одни планеты, коварно подсовывают другие и всячески мешают землянам выйти к звездам... Мироздание – это несколько абстрактное понятие? Но почему тогда у меня такое впечатление, будто против нас действует сознательно какая-то сила? Сознательно могут действовать Бог, Сатана и андромедяне, но я отметаю всех. Заколдованный круг... Что же?
Кадомцев, безусловно, талантливый исследователь и умный парень, но он не стоял на ночной набережной рядом с дядей Мозесом, не видел завораживающих картин и пришедших из прошлого снов, и полных горького отчаяния лиц звездолетчиков, не понимающих, отчего все их труды ухают в Данаидовы бочки... Его эта тайна не обволакивала, не заключала в себя, не проникала до души. Ему не понять. Эту историю может разгадать лишь тот, кто сам кружится в ее темном водовороте, и багаж научных знаний никаких преимуществ не дает, а его отсутствие не обессиливает – наука оказалась бессильна что-либо понять, нужен вихрь шальных еретических гипотез, карнавал безумных идей. Разве впервые в истории познания человеком мира встречается такое? Дилетантами были Шлиман, братья Райт и Циолковский, но помним ли мы имена иных их современников, носивших академические мантии?
Алена улыбалась, склонив голову к плечу, и ничем помочь не могла. Снерг встал, прошелся по кабинету, остановился перед репродукцией Васильева – «Человек с филином», последняя картина, самая загадочная и таинственная. Сгорал папирус с именем художника, и пламя рождало молодой дубок, символ необоримого могущества жизни. Свеча в руке – символ вечного горения души человеческой, освещенное ее пламенем лицо было волевым до печали и сильным до беззащитности. И филин на его руке, распростерший угластые невесомые крылья, – его глаз мерцал на фоне наплывающего сзади сумрака, морочной хмари, как волшебный камень, филин хотел провидеть грозящую человеку опасность и отвести ее – удастся ли? Гаснет за их спинами день, все ближе перламутровый туман, но филин не сдастся, и человек не сдастся, плеть в поднятой руке не дрожит... К этой картине можно было возвращаться и возвращаться, и каждый раз находить что-то новое в суровой готовности человека и настороженной мудрости филина.
Снерг сел на широкий подоконник, поставил рядом чашку кофе. В приоткрытое окно плыл почти неощутимый ночной холодок – подступала осень. За последние четыре года Снерг провел в этом кабинете не один десяток бессонных ночей, посвященных погоне за тайнами, однако ночь сегодняшняя ни в какое сравнение со всеми прошлыми не шла – слишком велики были ставки, впервые его усилия могли повлиять на дела и заботы всего человечества. Было чуточку страшно, и каждая клеточка тела упруго напряглась – как на охоте, когда хозяин берлоги уже донельзя разъярен жердями и вот-вот взмоет на божий свет...
Задача, не исключено, не решалась оттого, что не хватало какой-то качественно иной точки зрения, какого-то нового допущения, их-то Снерг и пытался отыcкать.
Теория вероятности была святой и нерушимой, но давно уже существовал фактор, то и дело нарушавший ее постулаты и вмешивавшийся в ее существование – человек. Даже то, что он существовал такой, само по себе было нарушением правил – ведь по теории вероятности человек мог и не возникнуть на Земле...
Следовало проработать вопрос о том, что является мистикой, а что – нет. Если поразмыслить, мистикой испокон веков считалось и звалось то, что превышало на данном этапе человеческие возможности и противоречило данному уровню развития науки. Лет триста назад, во времена ироничного Вольтера, возвратом ко временам шарлатанских теорий астрологов автоматически стало бы заявление, что происходящие на Солнце процессы влияют на урожаи пшеницы в Европе и смертность среди сердечных больных в Азии или Америке. Его, утверждение это, признали бы мракобесной поповщиной из самых лучших побуждений – потому что понятия не имели о происходящих на Солнце процессах. Обманом считали и «святую» воду из серебряных сосудов – пока не отыскали механизм взаимодействия ионов серебра с водой и его последствия. И так далее. И тому подобное...
Это была мучительная ночь – теснились идеи, вспыхивали и гасли, превращались в чушь озарения, кружились загадки, всплывая из таинственного подсознания. И прошло очень много времени, прежде чем зыбкое пятнышко, облачко кружащихся искорок, превратилось в некий центр, и теперь уже вокруг него обращались, как электроны по орбитам. Факты и догадки, формировалась своя космогония, законы движения и сами орбиты, разгорелась и теперь ни за что не погасла бы крохотная стойкая звездочка, привела в порядок хоровод своих планет и заставила их признать свое старшинство...
Наступало утро, и Снерг считал, что знает все. В чем-то второстепенном он мог и ошибаться, но и мысли не допускал, что ошибся в главном. Была усталая гордость за свой мозг, был страх, что умрешь сейчас внезапно, и никто тогда ничего не узнает, было желание мчаться куда-то и кому-нибудь все выложить. И спать хотелось неимоверно.
Ничего не меняли несколько лишних часов. Снерг направился к стене, чтобы выдвинуть диван, но на полпути свернул к терминалу – «копилка» выбросила карточку. С тремя звездочками. Снерг ничуть не удивился бы, окажись она полным и безоговорочным свидетельством его правоты, но до такого было еще далеко. Совсем другое – сенсационное открытие астроархеологов на Эвридике, по Ойкумене колокольным гулом расплывается сногсшибательная новость. В другое время, всего несколько дней назад, Снерг сломя голову мчался бы на космодром, но теперь это стало лишь частным случаем, отступавшим перед значением того, что открыл он, несколько часов сна были, право слово, важнее и нужнее.
Все коммуникации, связывающие его с внешним миром, Снерг отключил, повесил на ручку двери снаружи крохотную подушечку размером с портсигар – условный знак, означавший, что владельцу кабинета необходимо выспаться, и будить его не следует ни при каких обстоятельствах. Подушечки эти рисовали на картонках или прикрепляли к ручке двери голографический проектор-крохотульку. Снергу подушечку смастерила Алена в приливе тяги к рукоделью.
Снерг плотно задернул шторы, выдвинул диван, снял туфли, расслабил пояс и повалился ничком, не расстилая постели, только сунул под щеку уголок подушки.
Уснул он почти сразу же. Ему снились Алена и разгаданная им тайна, но недолго – в полном соответствии с этой же самой тайной он вскоре увидел себя в пешем строю бронников – назревал очередной бой прошлого, на восемьдесят шесть процентов состоящего из войн...
Глава 13
– И правильно, что не летите, – сказал Кадомцев. – Операции в духе «плаща и кинжала» здесь совершенно неуместны. Завтра в десять часов утра состоится экстренное заседание Мирового совета. Представитель Эльдорадо приглашен для того, чтобы он объяснил кое-какие несообразности и странности, имевшие место в последнее время. Я хотел бы видеть вас там. Это как раз по вашей части.
– Обязательно буду, – сказал Снерг.
– Я слышал, вы занимаетесь формулами Латышева?
– Занимаюсь, – сказал Снерг. – Многим я занимаюсь, но понятия не имею, как увязать одно с другим. Подскажите, вы же энциклист.
– Это еще не означает, что я знаю ответы на все вопросы.
– Я просто пошутил, – сказал Снерг. – А какого вы мнения о работе Драгомирова и Латышева? Я вижу, вы в курсе дела.
– Откровенно говоря, я не придаю этому большого значения, – сказал Кадомцев. – Всевозможные закономерности – это еще не доказательство чего бы то ни было. Они ведь не в состоянии делать прогнозов – они подставляют в формулу уже происшедшие события.
– Между прочим, случай с «Картахеной» в формулу укладывается.
– Ну и что? – спросил Кадомцев. – Любой мало-мальски дельный математик на основе теории вероятности в два счета докажет, что возможны и более невероятные цепочки совпадений. В особенности, когда речь идет о малоизученных свойствах гиперпространства и прямо-таки ничтожном количестве примеров, которыми оперируют богоискатели. Еще Марк Твен говорил: «Обладая пустяковыми запасами фактов, с помощью науки можно выдвинуть невероятное количество догадок и предположений». Эти слова смело можно поставить эпиграфом к работе Латышева. Кстати, если это вас интересует – подобным совпадениям посвящен по меньшей мере десяток солидных трудов. Ознакомьтесь как-нибудь на досуге.
– Обязательно, – сказал Снерг. – А смерть Сайприста?
– При чем здесь это?
Снерг коротко рассказал.
– Интересно... – сказал Кадомцев. – Но вы же сами говорите, что ни отдел техники безопасности «Динго», ни вы не отыскали и следа загадочной лаборатории. Смерть Сайприста вызвана совершенно естественными причинами – сердечный приступ, такое случается даже сейчас. И еще... Я ни в коей мере не собираюсь бросать тень на покойного, но любой врач скажет вам, что предынфарктному состоянию сопутствуют порой нарушения психики. Лаборатория могла существовать лишь в его воображении. Я всегда относился к Сайпристу с уважением, но деятельность ИНП представляется мне несерьезной.
– Вам, энциклисту? – спросил Снерг.
– Я понимаю, что вы хотите этим сказать, но, Станислав, вы разделяете свойственное очень многим заблуждение. Мы пытаемся наладить более тесные взаимосвязи между различными науками, но энциклистика никоим образом не играет роль патентного бюро и постоялого двора для авторов всевозможных шальных гипотез. А вот авторы почему-то так полагают и искренне обижаются, обнаружив, что к ним у нас относятся без особого восторга. Впрочем, это не только наша беда – каждая научная дисциплина, пока она еще юна и не приобрела этакой «академической серьезности», служит лампой для мотыльков... Между нашей работой и работой ИНП нет ничего общего.
– Понятно, – сказал Снерг.
– Я вас разочаровал чем-то?
– Нет, что вы.
– Мне бы этого не хотелось, – признался Кадомцев. – Мне важно сразу же установить с вами нормальные рабочие отношения – ведь ваша программа занимается и нами. Вас не коробит от такого меркантилизма?
– Ничуть, – сказал Снерг с милой улыбкой. – Все мы немножечко меркантилисты, когда речь идет о нашем деле... Не хочу больше отнимать у вас время.
– До завтра.
– До завтра.
«Значит, вот так, – сказал себе Снерг, глядя на фотографию Алены. – Значит, они уже выработали стратегию и тактику борьбы с Драгомировым и Латышевым, и стратегия эта предельно ясна – используя теорию вероятности и мощный математический аппарат, фундаментальные труды и Глобинф, доказать, что речь идет лишь о цепочке случайных совпадений, порожденных скудностью имевшихся в распоряжении Латышева фактов. Сначала может оказаться, что это единственно правильный путь – наука вполне научно отобьет атаку, напрочь разметет наступавших, чтобы впредь неповадно было, на стороне науки будет общественное мнение, и она обязательно победит...»
...Но победа эта не поможет ответить на многие коварные вопросы: почему усилия Проекта «Икар» все больше напоминают попытки построить вечный двигатель? Почему пассажиры «Картахены» стали видеть во сне прошлое? Как удалось художникам Эльдорадо создать такие картины? Что вообще на Эльдорадо творится? Что случилось с дядей Мозесом, и почему проваливались все его начинания, создавая ему репутацию неудачника, невезучего, а невезучих могут любить и уважать, но никогда не относятся к ним серьезно...
Конечно, наука возьмется отвечать на эти вопросы – на каждый в отдельности.
«У них логика, а у меня интуиция, – подумал Снерг, – и она ни разу меня не подводила...»
Кадомцева упрекать трудно – он не считает забавным курьезом атаку чернорясных, он понимает серьезность ситуации и готов на решительные меры. Все это было бы прекрасно, пойди он дальше, а сейчас самое время вести поиски широким фронтом... но что искать? Что? Что можно подставить в формулу Латышева на место Бога? Не пришельцев же, которые злонамеренно крадут одни планеты, коварно подсовывают другие и всячески мешают землянам выйти к звездам... Мироздание – это несколько абстрактное понятие? Но почему тогда у меня такое впечатление, будто против нас действует сознательно какая-то сила? Сознательно могут действовать Бог, Сатана и андромедяне, но я отметаю всех. Заколдованный круг... Что же?
Кадомцев, безусловно, талантливый исследователь и умный парень, но он не стоял на ночной набережной рядом с дядей Мозесом, не видел завораживающих картин и пришедших из прошлого снов, и полных горького отчаяния лиц звездолетчиков, не понимающих, отчего все их труды ухают в Данаидовы бочки... Его эта тайна не обволакивала, не заключала в себя, не проникала до души. Ему не понять. Эту историю может разгадать лишь тот, кто сам кружится в ее темном водовороте, и багаж научных знаний никаких преимуществ не дает, а его отсутствие не обессиливает – наука оказалась бессильна что-либо понять, нужен вихрь шальных еретических гипотез, карнавал безумных идей. Разве впервые в истории познания человеком мира встречается такое? Дилетантами были Шлиман, братья Райт и Циолковский, но помним ли мы имена иных их современников, носивших академические мантии?
Алена улыбалась, склонив голову к плечу, и ничем помочь не могла. Снерг встал, прошелся по кабинету, остановился перед репродукцией Васильева – «Человек с филином», последняя картина, самая загадочная и таинственная. Сгорал папирус с именем художника, и пламя рождало молодой дубок, символ необоримого могущества жизни. Свеча в руке – символ вечного горения души человеческой, освещенное ее пламенем лицо было волевым до печали и сильным до беззащитности. И филин на его руке, распростерший угластые невесомые крылья, – его глаз мерцал на фоне наплывающего сзади сумрака, морочной хмари, как волшебный камень, филин хотел провидеть грозящую человеку опасность и отвести ее – удастся ли? Гаснет за их спинами день, все ближе перламутровый туман, но филин не сдастся, и человек не сдастся, плеть в поднятой руке не дрожит... К этой картине можно было возвращаться и возвращаться, и каждый раз находить что-то новое в суровой готовности человека и настороженной мудрости филина.
Снерг сел на широкий подоконник, поставил рядом чашку кофе. В приоткрытое окно плыл почти неощутимый ночной холодок – подступала осень. За последние четыре года Снерг провел в этом кабинете не один десяток бессонных ночей, посвященных погоне за тайнами, однако ночь сегодняшняя ни в какое сравнение со всеми прошлыми не шла – слишком велики были ставки, впервые его усилия могли повлиять на дела и заботы всего человечества. Было чуточку страшно, и каждая клеточка тела упруго напряглась – как на охоте, когда хозяин берлоги уже донельзя разъярен жердями и вот-вот взмоет на божий свет...
Задача, не исключено, не решалась оттого, что не хватало какой-то качественно иной точки зрения, какого-то нового допущения, их-то Снерг и пытался отыcкать.
Теория вероятности была святой и нерушимой, но давно уже существовал фактор, то и дело нарушавший ее постулаты и вмешивавшийся в ее существование – человек. Даже то, что он существовал такой, само по себе было нарушением правил – ведь по теории вероятности человек мог и не возникнуть на Земле...
Следовало проработать вопрос о том, что является мистикой, а что – нет. Если поразмыслить, мистикой испокон веков считалось и звалось то, что превышало на данном этапе человеческие возможности и противоречило данному уровню развития науки. Лет триста назад, во времена ироничного Вольтера, возвратом ко временам шарлатанских теорий астрологов автоматически стало бы заявление, что происходящие на Солнце процессы влияют на урожаи пшеницы в Европе и смертность среди сердечных больных в Азии или Америке. Его, утверждение это, признали бы мракобесной поповщиной из самых лучших побуждений – потому что понятия не имели о происходящих на Солнце процессах. Обманом считали и «святую» воду из серебряных сосудов – пока не отыскали механизм взаимодействия ионов серебра с водой и его последствия. И так далее. И тому подобное...
Это была мучительная ночь – теснились идеи, вспыхивали и гасли, превращались в чушь озарения, кружились загадки, всплывая из таинственного подсознания. И прошло очень много времени, прежде чем зыбкое пятнышко, облачко кружащихся искорок, превратилось в некий центр, и теперь уже вокруг него обращались, как электроны по орбитам. Факты и догадки, формировалась своя космогония, законы движения и сами орбиты, разгорелась и теперь ни за что не погасла бы крохотная стойкая звездочка, привела в порядок хоровод своих планет и заставила их признать свое старшинство...
Наступало утро, и Снерг считал, что знает все. В чем-то второстепенном он мог и ошибаться, но и мысли не допускал, что ошибся в главном. Была усталая гордость за свой мозг, был страх, что умрешь сейчас внезапно, и никто тогда ничего не узнает, было желание мчаться куда-то и кому-нибудь все выложить. И спать хотелось неимоверно.
Ничего не меняли несколько лишних часов. Снерг направился к стене, чтобы выдвинуть диван, но на полпути свернул к терминалу – «копилка» выбросила карточку. С тремя звездочками. Снерг ничуть не удивился бы, окажись она полным и безоговорочным свидетельством его правоты, но до такого было еще далеко. Совсем другое – сенсационное открытие астроархеологов на Эвридике, по Ойкумене колокольным гулом расплывается сногсшибательная новость. В другое время, всего несколько дней назад, Снерг сломя голову мчался бы на космодром, но теперь это стало лишь частным случаем, отступавшим перед значением того, что открыл он, несколько часов сна были, право слово, важнее и нужнее.
Все коммуникации, связывающие его с внешним миром, Снерг отключил, повесил на ручку двери снаружи крохотную подушечку размером с портсигар – условный знак, означавший, что владельцу кабинета необходимо выспаться, и будить его не следует ни при каких обстоятельствах. Подушечки эти рисовали на картонках или прикрепляли к ручке двери голографический проектор-крохотульку. Снергу подушечку смастерила Алена в приливе тяги к рукоделью.
Снерг плотно задернул шторы, выдвинул диван, снял туфли, расслабил пояс и повалился ничком, не расстилая постели, только сунул под щеку уголок подушки.
Уснул он почти сразу же. Ему снились Алена и разгаданная им тайна, но недолго – в полном соответствии с этой же самой тайной он вскоре увидел себя в пешем строю бронников – назревал очередной бой прошлого, на восемьдесят шесть процентов состоящего из войн...
Глава 13
Новости увлекательные и тяжелые
– Недурно, – сказал Панарин. – Какой гриб нашли, искали болид, а наткнулись...
– Ты почему таким обыденным тоном? – удивленно глянула на него Марина.
– Это я от изумления, – сознался Панарин.
Кричать нужно было благим матом, плясать и бить в ладоши, свершилось эпохальное событие – впервые в истории Ойкумены на другой планете землянами был обнаружен предмет искусственного происхождения, и какой предмет! Панарин пошарил взглядом по толпе – к тому времени приземлились все мобили, кроме их машины, – и рассмеялся, до слез, до колик в животе, согнулся пополам, упершись лбом в пульт. Его мотало от хохота.
– Ты что?
– Истории приятны парадоксы... – с трудом выговорил Панарин. – Астроархеологи черту душу готовы были продать за такую находку, но нашли замок не они – я никого из них тут не вижу, – намаялись за день со своим «захоронением», дрыхнут сейчас как убитые... Представляешь?
Марина тоже расхохоталась, бросилась ему на шею и стала целовать, Панарин замер, цепенея от нежности, ему показалось, что теперь только проглянула она настоящая, непосредственная и милая, без тени актерства и наигрыша. И тут же исчезла.
– Есть все-таки бог в небе или черт в аду, – сказала Марина. – Оказаться здесь в такой момент... Умрет от зависти твой Снерг, вот посмотришь. Случай, конечно, счастливая случайность, и тем не менее... Полетели?
Они опустили мобиль на землю и протолкались в первый ряд. Люди тараторили, разбившись на кучки, то и дело поглядывая на замок, словно он мог внезапно исчезнуть, если не удержать его жадным взглядом. Роились самые фантастические гипотезы, расцветали самые шальные предположения, астроархеология вдруг стала самой популярной дисциплиной, и каждый громко старался доказать, что он всегда в нее верил и предрекал ей ослепительные триумфы. Панарин мог бы напомнить многим из здесь присутствующих их насмешки над рыцарями Великого Бога Марсиан, но, будучи самокритичным, следовало молчать в тряпочку – и у него рыльце было в пушку, последним его ироническим мыслям по адресу «шлиманов» не было и суток от роду...
– Тим, ты здесь? – налетел на него Крылов. – Порядок, кворум есть, блицзаседание, ну?
Он имел в виду параграф номер девять Устава внеземных поселений – при возникновении непредвиденной ситуации, не представляющей угрозы для жизни или здоровья людей, но тем не менее признанной чрезвычайной, для принятия какого-либо решения было достаточно блицзаседания двух членов Совета поселения – конечно, если обстановка позволяла.
Ситуация под ситуацию чрезвычайных подходила. Два члена Совета, Панарин и Крылов, присутствовали.
– Ну не тяни ты кота за хвост!
Сияющий Крылов нетерпеливо топтался на месте, теребя локоть Панарина. Панарин и сам чувствовал себя мальчишкой.
– Комиссия по осмотру, что тут думать? – сказал он. – Ты, я, несколько ребят с хорошей реакцией – строение несомненно старое, мало ли что...
Он перехватил взгляд Марины – она была слишком гордой, чтобы просить, но вряд ли контролировала сейчас свои эмоции, не знала, что глаза ее умоляют.
– И журналист, естественно, – сказал Панарин. – Для истории.
Стах, разумеется, не обидится, не за что обижаться, а все же какой был бы для него подарок к тридцатилетию, как было бы здорово, окажись он здесь...
В мобиль с ним и Крыловым сели Руди, Малышев и ко-пилот Ромашевский. Марина сказала, что догонит их у ворот – будет сначала снимать уходящий к замку мобиль.
Держась над самой землей, мобиль не особенно быстро двинулся вперед. Крылов достал парализатор, применявшийся для защиты от зверей, сунул в карман куртки.
– Мало ли что, – смущенно буркнул он, перехватив взгляд Панарина. – Конечно, сомнительно, мы не можем сказать, что изучили каждый квадратный километр планеты, но этот район знаем, давно тут живем...
– Здорово было бы, объявись какой-нибудь дядя в ржавых латах...
– Возьмет и объявится.
– Но как же их не нашли за пятнадцать лет?
– Может, они в горах и прятались.
– От кого? От нас?
– От зверья. Хотите скороспелую гипотезу? Взрывообразные миграции, подобные вчерашней, в прошлом происходили чаще, люди отступали на север, все дальше и дальше ушли в горы. Мы же здесь практически не бывали, не шлепнись сюда болид... Вернее, не повези Тим катать свою летописицу...
– Все равно болид засекли радары, и рано или поздно мы бы сюда добрались.
– Нет, что вы думаете о моей гипотезе?
– Зыбковато, признаться. Хоть что-то мы должны были найти за полтора десятка лет. Замки подразумевают развитое государство – каменные строения, города, дороги, оросительные системы. Зверью не по силам, да и не к чему было бы стремиться сровнять все с землей.
– А если у них была своя Атлантида? Жизнь процветала лишь на одном континенте, и после его гибели уцелевшие разбежались кто куда. Мы же, откровенно говоря, не знаем планеты – выявили сейсмоустойчивые зоны, заложили поселок и успокоились. Тысячу лет назад, как и в случае с Атлантидой, мог прилететь гигантский метеорит и погубить один, а то и два обитаемых континента. Мог ведь этот замок и тысячу лет тут простоять.
– Только подумать – этот тип едва вчера вышучивал «шлиманов»...
– Умнеют люди. Тут поумнеешь.
– Вы бы серьезнее, исторический момент все-таки.
– Ну да, а мы ни одного афоризма не придумали. Давайте кто-нибудь побыстрее, подъезжаем же. А, Тим?
– Ладно, – сказал Панарин. – Если выйдет принцесса, целоваться от избытка чувств не лезьте.
– Ну да, тебе вольно запрещать – в кильватере идет собственный историограф, и ревнивый, сдается мне...
– Хватит вам. Прибыли.
Стены из огромных камней, треугольные, острием вниз зубцы, бойницы таких же очертаний, квадратные башни по углам и по обе стороны ворот. Обе створки ворот, толстенные, сплошь обитые проржавевшими железными гвоздями, – только по торцам и видно, что ворота из дерева – распахнуты настежь и вошли, вросли в землю, густая трава ростом по пояс человеку заполнила проем – значит, можно с уверенностью сказать, что самое малое за три последних месяца в ворота никто не входил и никто из них не выходил.
Они стояли тесной кучкой перед воротами. Было очень тихо, два ярких мобиля, оранжевый и сиреневый, казались неуместными рядом с этими стенами.
– Ну что же вы? – сказала Марина.
Раздвигая коленями жесткую жухнущую траву, они вошли во двор, выложенный серым потрескавшимся кирпичом. В трещинах и меж рассевшихся кирпичей росла та же трава. Сомнений не оставалось – замок был давно покинут.
– Братцы... – восхищенно прошептал кто-то.
Справа стояла статуя в человеческий рост, искусно высеченная из камня цвета крепкого чая, без единой трещинки. Девушка в длинном платье, с длинными волосами, перехваченными надо лбом широким обручем, в одной руке, опущенной вниз, держала короткий меч, другой прижимала к груди большой цветок. Лицо было красивым и задумчивым.
– Амазонка... – сказал Крылов.
– Фигурка художественной гимнастки, – шепнул Панарину Малышев.
– Циники, – сказала Марина. – Пошляки, стоило вас сюда пускать... Это и есть Эвридика.
– С мечом-то?
– А это их Эвридика.
– Сдается мне, владелец замка просто спер где-нибудь эту красотку и приволок как трофей. Чересчур она хороша для разбойничьего гнезда.
– А если у него было развито чувство прекрасного?
– Тем более мог стащить где-нибудь.
– Да бросьте вы. Что мы о них знаем? Тоже мне, астроархеологи с получасовым стажем...
– Я бы предпочел, чтобы она вышла навстречу живая. У нее должна была быть очень милая улыбка.
– Смотри не влюбись, Пигмалион. Не ты ее высекал, не тебе в нее и влюбляться.
– Нет, что ни говорите, а с замком она не гармонирует, братцы.
– Уймись ты, откуда мы знаем, какие у них были критерии гармонии?
– Это вы с ней не гармонируете, если уж на то пошло, – заявила Марина.
– Ты ее сняла?
– И даже ваши дурацкие реплики записала.
– Пойдемте в замок?
– Нас шестеро, – сказал Крылов. – Разобьемся на двойки. Тим с Мариной, я с Малышевым, Руди со Збигневом.
– При встрече с привидениями орать благим матом, – добавил ему в тон Малышев.
– Призраки днем не появляются.
– Кто их знает, инопланетных...
Они вошли в замок, в холл с огромным камином, где при необходимости нетрудно было бы зажарить быка. Конные рыцари могли бы, разъехавшись к противоположным стенам, устроить самый настоящий турнир – места для разгона и сшибки хватало. Справа на возвышении – длинный стол. Панарин, любивший историю, без труда представил за ним развеселую компанию – краснолицые бароны, прекрасные дамы, способные вогнать в краску своими каламбурами пиратского шкипера, грубое и плоское зубоскальство шутов, грызня собак, мерцающий свет факелов – незамысловато и не всегда приглядно, но и наши предки были такими, и никуда нам от них не деться...
Панарин и Марина шли по комнатам, увешанным ржавым оружием, заглядывали в каморки, явно предназначенные для слуг. Комнаты большие и тесные, светлые и темные, богато и скудно обставленные, потемневшая от въевшейся пыли одежда, посуда в тусклой паутине, помутневшие витражи, от пыли першило в горле, пыль была везде. Чужими, инопланетными вещи почему-то не казались: век замков, панцирей слишком далеко отстоял от века звездолетов, бессмысленно было бы сравнивать посуду и мебель, одежду. Просто-напросто другое время, вот и все, столкновение веков, а не планет...
Бродя по комнатам, они встречались с другими двойками, наскоро обменивались впечатлениями, советовали друг другу, что и где посмотреть, расходились. Они уже начали привыкать к замку, говорили громко, шутили.
О том, что случилось с обитателями замка, догадаться было невозможно. Ни одного скелета, никаких следов грабежа, переполоха, нападения. Мебель на своих местах, одежда в нишах, посуда на полках, и драгоценная в том числе – Панарин прикинул на вес один из кубков, стер платком пыль, и маслянисто блеснуло золото. Не было боя, налета, и хозяева не ушли отсюда – уходя, они непременно забрали бы все ценное. Полное впечатление, будто в один прекрасный день все обитатели замка, от владельца до кухонного мальчишки, исчезли неведомо куда, растворились в воздухе. Рассердился злой колдун, взмахнул широким рукавом – и остались только вещи...
Они вошли в спальню – кровать под балдахином, сама напоминавшая размерами маленькую комнату, витражи с голубыми кораблями, плывшими по сказочному желтому морю. Панарин стоял посреди комнаты, осматривался. Марина была смелее – выдвинула ящик пузатого шкафчика, позвала:
– Посмотри. Баловал он супругу...
Панарин осторожно потянул из кучи драгоценностей длинное тяжелое ожерелье – граненые прозрачные камни блеснули бриллиантовым сверканием. – Вообще-то следовало бы не трогать ничего руками, но это не раскопки, можно не опасаться, что перепутаются культурные слои...
– Красиво, правда? – Марина приложила ожерелье к груди. – Жаль, зеркала нет, видимо, не изобрели еще... Умели все же раньше одаривать возлюбленных, куда до их времен нашему веку с его синтетическими алмазами размером с кулак – нужно было добыть, отбить...
– А кто смеялся над поисками святого Грааля?
– И сейчас буду смеяться. Просто грустно стало на секундочку...
Панарин смотрел на картину, занимавшую полстены.
Двое всадников плечо в плечо, серьезный мужчина в отблескивающей черной броне, и женщина, чья статуя стояла во дворе, только сейчас она в сиреневом пышном платье, на шее то самое ожерелье, она красивая и совсем молодая, прядь светлых волос выбилась из-под высокой шапочки, синие глаза веселы – я молода и красива, рядом едет муж, день солнечный, и все у нас будет как нельзя лучше, потому что ничего плохого с нами случиться не может...
– Прелестно, – сказала Марина. – Художники и скульпторы, по крайней мере, у них были талантливые. Смотришь и понимаешь, откуда взялись побасенки типа «они жили долго и умерли в один день». Только ничего подобного. Они не умерли в один день. Ее давно уже не было, а он жил, как миленький.
– Потому что статуя? – догадался Панарин.
– Не только. Ни одна женщина не свалит свои украшения в таком беспорядке. Ее давно уже не было. Что ты хмуришься?
– Грустно, – сказал Панарин. – Покроют картину пластиком, и будут на нее глазеть туристы. А для них, для этих двоих, картина, наверное, многое значила.
– Я же говорю – родиться бы тебе поэтом, – Марина положила ладони ему на плечи. – Между прочим, в рыцарском инопланетном замке меня еще ни разу не целовали.
Панарин осторожно отвел ее руки.
– Неловко как-то, – сказал он тихо.
– Какой ты... – рассмеялась Марина чуточку уязвленно. – Нет их больше, понимаешь? Мертвые давно. Послушай, ты никогда не влюблялся в портреты Рокотова или героинь романов?
– Вот уж такого никогда за собой не замечал, – сказал Панарин. – А романы...
– Шеронин, «Письмо писателю», – сказала Марина. – Догадываюсь я, почему ты это вспомнил и почему начал со второго куплета. А первый ты, случайно, не помнишь?
– Ты почему таким обыденным тоном? – удивленно глянула на него Марина.
– Это я от изумления, – сознался Панарин.
Кричать нужно было благим матом, плясать и бить в ладоши, свершилось эпохальное событие – впервые в истории Ойкумены на другой планете землянами был обнаружен предмет искусственного происхождения, и какой предмет! Панарин пошарил взглядом по толпе – к тому времени приземлились все мобили, кроме их машины, – и рассмеялся, до слез, до колик в животе, согнулся пополам, упершись лбом в пульт. Его мотало от хохота.
– Ты что?
– Истории приятны парадоксы... – с трудом выговорил Панарин. – Астроархеологи черту душу готовы были продать за такую находку, но нашли замок не они – я никого из них тут не вижу, – намаялись за день со своим «захоронением», дрыхнут сейчас как убитые... Представляешь?
Марина тоже расхохоталась, бросилась ему на шею и стала целовать, Панарин замер, цепенея от нежности, ему показалось, что теперь только проглянула она настоящая, непосредственная и милая, без тени актерства и наигрыша. И тут же исчезла.
– Есть все-таки бог в небе или черт в аду, – сказала Марина. – Оказаться здесь в такой момент... Умрет от зависти твой Снерг, вот посмотришь. Случай, конечно, счастливая случайность, и тем не менее... Полетели?
Они опустили мобиль на землю и протолкались в первый ряд. Люди тараторили, разбившись на кучки, то и дело поглядывая на замок, словно он мог внезапно исчезнуть, если не удержать его жадным взглядом. Роились самые фантастические гипотезы, расцветали самые шальные предположения, астроархеология вдруг стала самой популярной дисциплиной, и каждый громко старался доказать, что он всегда в нее верил и предрекал ей ослепительные триумфы. Панарин мог бы напомнить многим из здесь присутствующих их насмешки над рыцарями Великого Бога Марсиан, но, будучи самокритичным, следовало молчать в тряпочку – и у него рыльце было в пушку, последним его ироническим мыслям по адресу «шлиманов» не было и суток от роду...
– Тим, ты здесь? – налетел на него Крылов. – Порядок, кворум есть, блицзаседание, ну?
Он имел в виду параграф номер девять Устава внеземных поселений – при возникновении непредвиденной ситуации, не представляющей угрозы для жизни или здоровья людей, но тем не менее признанной чрезвычайной, для принятия какого-либо решения было достаточно блицзаседания двух членов Совета поселения – конечно, если обстановка позволяла.
Ситуация под ситуацию чрезвычайных подходила. Два члена Совета, Панарин и Крылов, присутствовали.
– Ну не тяни ты кота за хвост!
Сияющий Крылов нетерпеливо топтался на месте, теребя локоть Панарина. Панарин и сам чувствовал себя мальчишкой.
– Комиссия по осмотру, что тут думать? – сказал он. – Ты, я, несколько ребят с хорошей реакцией – строение несомненно старое, мало ли что...
Он перехватил взгляд Марины – она была слишком гордой, чтобы просить, но вряд ли контролировала сейчас свои эмоции, не знала, что глаза ее умоляют.
– И журналист, естественно, – сказал Панарин. – Для истории.
Стах, разумеется, не обидится, не за что обижаться, а все же какой был бы для него подарок к тридцатилетию, как было бы здорово, окажись он здесь...
В мобиль с ним и Крыловым сели Руди, Малышев и ко-пилот Ромашевский. Марина сказала, что догонит их у ворот – будет сначала снимать уходящий к замку мобиль.
Держась над самой землей, мобиль не особенно быстро двинулся вперед. Крылов достал парализатор, применявшийся для защиты от зверей, сунул в карман куртки.
– Мало ли что, – смущенно буркнул он, перехватив взгляд Панарина. – Конечно, сомнительно, мы не можем сказать, что изучили каждый квадратный километр планеты, но этот район знаем, давно тут живем...
– Здорово было бы, объявись какой-нибудь дядя в ржавых латах...
– Возьмет и объявится.
– Но как же их не нашли за пятнадцать лет?
– Может, они в горах и прятались.
– От кого? От нас?
– От зверья. Хотите скороспелую гипотезу? Взрывообразные миграции, подобные вчерашней, в прошлом происходили чаще, люди отступали на север, все дальше и дальше ушли в горы. Мы же здесь практически не бывали, не шлепнись сюда болид... Вернее, не повези Тим катать свою летописицу...
– Все равно болид засекли радары, и рано или поздно мы бы сюда добрались.
– Нет, что вы думаете о моей гипотезе?
– Зыбковато, признаться. Хоть что-то мы должны были найти за полтора десятка лет. Замки подразумевают развитое государство – каменные строения, города, дороги, оросительные системы. Зверью не по силам, да и не к чему было бы стремиться сровнять все с землей.
– А если у них была своя Атлантида? Жизнь процветала лишь на одном континенте, и после его гибели уцелевшие разбежались кто куда. Мы же, откровенно говоря, не знаем планеты – выявили сейсмоустойчивые зоны, заложили поселок и успокоились. Тысячу лет назад, как и в случае с Атлантидой, мог прилететь гигантский метеорит и погубить один, а то и два обитаемых континента. Мог ведь этот замок и тысячу лет тут простоять.
– Только подумать – этот тип едва вчера вышучивал «шлиманов»...
– Умнеют люди. Тут поумнеешь.
– Вы бы серьезнее, исторический момент все-таки.
– Ну да, а мы ни одного афоризма не придумали. Давайте кто-нибудь побыстрее, подъезжаем же. А, Тим?
– Ладно, – сказал Панарин. – Если выйдет принцесса, целоваться от избытка чувств не лезьте.
– Ну да, тебе вольно запрещать – в кильватере идет собственный историограф, и ревнивый, сдается мне...
– Хватит вам. Прибыли.
Стены из огромных камней, треугольные, острием вниз зубцы, бойницы таких же очертаний, квадратные башни по углам и по обе стороны ворот. Обе створки ворот, толстенные, сплошь обитые проржавевшими железными гвоздями, – только по торцам и видно, что ворота из дерева – распахнуты настежь и вошли, вросли в землю, густая трава ростом по пояс человеку заполнила проем – значит, можно с уверенностью сказать, что самое малое за три последних месяца в ворота никто не входил и никто из них не выходил.
Они стояли тесной кучкой перед воротами. Было очень тихо, два ярких мобиля, оранжевый и сиреневый, казались неуместными рядом с этими стенами.
– Ну что же вы? – сказала Марина.
Раздвигая коленями жесткую жухнущую траву, они вошли во двор, выложенный серым потрескавшимся кирпичом. В трещинах и меж рассевшихся кирпичей росла та же трава. Сомнений не оставалось – замок был давно покинут.
– Братцы... – восхищенно прошептал кто-то.
Справа стояла статуя в человеческий рост, искусно высеченная из камня цвета крепкого чая, без единой трещинки. Девушка в длинном платье, с длинными волосами, перехваченными надо лбом широким обручем, в одной руке, опущенной вниз, держала короткий меч, другой прижимала к груди большой цветок. Лицо было красивым и задумчивым.
– Амазонка... – сказал Крылов.
– Фигурка художественной гимнастки, – шепнул Панарину Малышев.
– Циники, – сказала Марина. – Пошляки, стоило вас сюда пускать... Это и есть Эвридика.
– С мечом-то?
– А это их Эвридика.
– Сдается мне, владелец замка просто спер где-нибудь эту красотку и приволок как трофей. Чересчур она хороша для разбойничьего гнезда.
– А если у него было развито чувство прекрасного?
– Тем более мог стащить где-нибудь.
– Да бросьте вы. Что мы о них знаем? Тоже мне, астроархеологи с получасовым стажем...
– Я бы предпочел, чтобы она вышла навстречу живая. У нее должна была быть очень милая улыбка.
– Смотри не влюбись, Пигмалион. Не ты ее высекал, не тебе в нее и влюбляться.
– Нет, что ни говорите, а с замком она не гармонирует, братцы.
– Уймись ты, откуда мы знаем, какие у них были критерии гармонии?
– Это вы с ней не гармонируете, если уж на то пошло, – заявила Марина.
– Ты ее сняла?
– И даже ваши дурацкие реплики записала.
– Пойдемте в замок?
– Нас шестеро, – сказал Крылов. – Разобьемся на двойки. Тим с Мариной, я с Малышевым, Руди со Збигневом.
– При встрече с привидениями орать благим матом, – добавил ему в тон Малышев.
– Призраки днем не появляются.
– Кто их знает, инопланетных...
Они вошли в замок, в холл с огромным камином, где при необходимости нетрудно было бы зажарить быка. Конные рыцари могли бы, разъехавшись к противоположным стенам, устроить самый настоящий турнир – места для разгона и сшибки хватало. Справа на возвышении – длинный стол. Панарин, любивший историю, без труда представил за ним развеселую компанию – краснолицые бароны, прекрасные дамы, способные вогнать в краску своими каламбурами пиратского шкипера, грубое и плоское зубоскальство шутов, грызня собак, мерцающий свет факелов – незамысловато и не всегда приглядно, но и наши предки были такими, и никуда нам от них не деться...
Панарин и Марина шли по комнатам, увешанным ржавым оружием, заглядывали в каморки, явно предназначенные для слуг. Комнаты большие и тесные, светлые и темные, богато и скудно обставленные, потемневшая от въевшейся пыли одежда, посуда в тусклой паутине, помутневшие витражи, от пыли першило в горле, пыль была везде. Чужими, инопланетными вещи почему-то не казались: век замков, панцирей слишком далеко отстоял от века звездолетов, бессмысленно было бы сравнивать посуду и мебель, одежду. Просто-напросто другое время, вот и все, столкновение веков, а не планет...
Бродя по комнатам, они встречались с другими двойками, наскоро обменивались впечатлениями, советовали друг другу, что и где посмотреть, расходились. Они уже начали привыкать к замку, говорили громко, шутили.
О том, что случилось с обитателями замка, догадаться было невозможно. Ни одного скелета, никаких следов грабежа, переполоха, нападения. Мебель на своих местах, одежда в нишах, посуда на полках, и драгоценная в том числе – Панарин прикинул на вес один из кубков, стер платком пыль, и маслянисто блеснуло золото. Не было боя, налета, и хозяева не ушли отсюда – уходя, они непременно забрали бы все ценное. Полное впечатление, будто в один прекрасный день все обитатели замка, от владельца до кухонного мальчишки, исчезли неведомо куда, растворились в воздухе. Рассердился злой колдун, взмахнул широким рукавом – и остались только вещи...
Они вошли в спальню – кровать под балдахином, сама напоминавшая размерами маленькую комнату, витражи с голубыми кораблями, плывшими по сказочному желтому морю. Панарин стоял посреди комнаты, осматривался. Марина была смелее – выдвинула ящик пузатого шкафчика, позвала:
– Посмотри. Баловал он супругу...
Панарин осторожно потянул из кучи драгоценностей длинное тяжелое ожерелье – граненые прозрачные камни блеснули бриллиантовым сверканием. – Вообще-то следовало бы не трогать ничего руками, но это не раскопки, можно не опасаться, что перепутаются культурные слои...
– Красиво, правда? – Марина приложила ожерелье к груди. – Жаль, зеркала нет, видимо, не изобрели еще... Умели все же раньше одаривать возлюбленных, куда до их времен нашему веку с его синтетическими алмазами размером с кулак – нужно было добыть, отбить...
– А кто смеялся над поисками святого Грааля?
– И сейчас буду смеяться. Просто грустно стало на секундочку...
Панарин смотрел на картину, занимавшую полстены.
Двое всадников плечо в плечо, серьезный мужчина в отблескивающей черной броне, и женщина, чья статуя стояла во дворе, только сейчас она в сиреневом пышном платье, на шее то самое ожерелье, она красивая и совсем молодая, прядь светлых волос выбилась из-под высокой шапочки, синие глаза веселы – я молода и красива, рядом едет муж, день солнечный, и все у нас будет как нельзя лучше, потому что ничего плохого с нами случиться не может...
– Прелестно, – сказала Марина. – Художники и скульпторы, по крайней мере, у них были талантливые. Смотришь и понимаешь, откуда взялись побасенки типа «они жили долго и умерли в один день». Только ничего подобного. Они не умерли в один день. Ее давно уже не было, а он жил, как миленький.
– Потому что статуя? – догадался Панарин.
– Не только. Ни одна женщина не свалит свои украшения в таком беспорядке. Ее давно уже не было. Что ты хмуришься?
– Грустно, – сказал Панарин. – Покроют картину пластиком, и будут на нее глазеть туристы. А для них, для этих двоих, картина, наверное, многое значила.
– Я же говорю – родиться бы тебе поэтом, – Марина положила ладони ему на плечи. – Между прочим, в рыцарском инопланетном замке меня еще ни разу не целовали.
Панарин осторожно отвел ее руки.
– Неловко как-то, – сказал он тихо.
– Какой ты... – рассмеялась Марина чуточку уязвленно. – Нет их больше, понимаешь? Мертвые давно. Послушай, ты никогда не влюблялся в портреты Рокотова или героинь романов?
– Вот уж такого никогда за собой не замечал, – сказал Панарин. – А романы...
Знаешь, откуда это?
Творим легенды невозбранно,
и непохожи оттого
герои вашего романа
на героиню моего...
– Шеронин, «Письмо писателю», – сказала Марина. – Догадываюсь я, почему ты это вспомнил и почему начал со второго куплета. А первый ты, случайно, не помнишь?
– Афиши старого спектакля