Страница:
– Дорогая, ну что я могу поделать? – спросил я. – Александру Македонскому было не в пример легче – попробуй-ка в наше время завоевать Персию... И что скажут наши союзники, если я отправлюсь брать штурмом Рим, – ты что, хочешь, чтобы меня посчитали коммунистом?
– А то, что тебя считают безнадежным неудачником тебя не волнует?
– Откровенно говоря, не особенно, – сказал я.
– Ну вот что, Рой. Мне самой надоели эти душеспасительные беседы. Либо ты перейдешь в институт Коулмена, пока он не забыл о своем предложении, либо... Продолжать?
– Я догадываюсь.
– Вот и прекрасно. Через десять минут жду тебя у той скамейки.
Она обожала четкие формулировки и круглые числа.
Я отошел к вольеру. Шимпанзе, все пятеро, сгрудились у решетки, словно родственники, пришедшие в тюрьму на свидание к беспутному братцу. Они сочувственно трясли головами, уныло скалились и вздыхали. Дик, подкаблучник с многолетним стажем, печально косился на свою Лолу, и на его морде читалось, что кто-кто, а уж он меня прекрасно понимает и сочувствует. Лола, наоборот, взирала на меня весьма неодобрительно – женщины всегда солидарны, когда речь идет о том, чтобы держать мужчин в ежовых рукавицах, так что она безоговорочно была на стороне Алисы. Джозеф, мой любимец, вдовец и философ, протянул мне спелый желтый банан.
– Спасибо... – грустно сказал я, очистил банан и съел. – Что же делать, Джо?
– Дя... – вздохнул он, что на его языке означало «дрянь», а применительно к данному случаю звучало примерно так: «Дрянь твое дело, Рой, как мужчина мужчине...»
– А ведь она меня бросит, старик, – сказал я. – Она такая. У нее слово с делом не расходится, а твердости на троих хватит... Что же, действительно идти в лабораторию мучить белых мышей и макак?
– Дя! – убежденно сказал Джо.
С лабораториями у него связаны стойкие неприятные воспоминания. В молодости он работал подопытным в каком-то институте, где на нем проверяли спорные положения какой-то теории из области высшей нервной деятельности, и все эти эксперименты едва не сделали его мизантропом.
– Сэр! – прохрипели у меня за спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял, пошатываясь, сторож и уборщик Баттен. Несмотря на ранний час, аромат доброго самодельного кукурузного виски витал в воздухе, и заглушить его не могли даже стойкие специфические запахи обезьянника.
– Дя! – сказал Джо, не терпевший алкоголя.
– А поди ты, прадедушка! – цыкнул на него Баттен. – Сэр, там понаехала уйма важных шишек, все на «кадиллаках» и «линкольнах». И еще репортеры. Всякие. Телевидение тоже.
– Для посетителей еще рано, и ты это прекрасно знаешь, какого же тогда черта...
– Не черта, а президента, – уточнил Баттен. – Они говорят, что за президентом приехали.
– За каким еще президентом?
– Это вы должны знать, сэр. Они говорят, что вы должны знать, потому что вы – советник президента по каким-то там особым вопросам...
– Баттен, скотина ты этакая! – сказал я. – Я терпел твои штучки, молчал даже, когда ты спаивал медведей...
– Что я им, в глотку лил? Сами пили.
– Дело не в медведях. Ну сколько можно? Допился до белой горячки, несешь жуткий бред – президент, советник... У меня столько же шансов стать советником президента, сколько у тебя – председателем общества трезвости...
– Вовсе я не пьян, – упрямо сказал Баттен. – Была у меня бутылочка, глотнул сам, дал глотнуть медведям, и все. Они, эта компания на «лимузинах», сами сказали, что приехали за президентом. Сейчас придут, и сами услышите.
– Хочешь сказать, что сторож их пустил?
– Ха! – сказал Баттен. – Как он мог их не пустить, когда с ними полиция? А один и вовсе сенатор, хотя на вид человек приличный... Сэр, а в каком вольере у нас президент? Что-то не припоминаю, какого только зверья нет, а вот президента не помню...
– Пошел прочь, пьяная рожа! – взревел я. И разинул рот. На дорожках замелькали полицейские в форме и какие-то широкоплечие типы в темных очках, с явственно выделявшимися под пиджаками кобурами пистолетов. Их было много, они мгновенно заполнили весь обезьянник, кто-то наблюдал за мной в перископ из мусорного ящика, кто-то пригоршней разбрасывал микрофоны, кто-то залез на дерево и зорко озирался, держа наготове винтовку с оптическим прицелом. Трещали рации, звучали резкие команды, над зоопарком повисли зеленые военные вертолеты. Я поймал себя на том, что мысленно вытянул руки, ожидая щелчка наручников, и стал лихорадочно припоминать, кто может подтвердить мое алиби.
– Мистер Джордан, – щелкнул каблуками высокий мужчина с непроницаемым решительным лицом, не требующим визитных карточек.
– Да, – сказал я. – Требую адвоката... А в чем, собственно, дело?
– Ричард Стэндиш, начальник секретной службы. Я обязан немедленно обеспечить охрану президента. С вашей стороны инструкции будут?
– Как-кого президента? – тупо спросил я.
– Вот, а ты не верил! – гордо сказал Баттен.
Стэндиш цепко взглянул на него, щелкнул пальцами, и из-за его плеча прямо-таки из воздуха возник долговязый тип в дымчатых очках, с огромной папкой под мышкой.
– Бак?
Бак раскрыл свою папку, оказавшуюся портативным компьютером, и его пальцы забегали по клавишам так вдохновенно, словно он участвовал в престижнейшем конкурсе пианистов.
– О`кей, Дик. Хьюберт Баттен, пятьдесят два года, бывший боцман торгового флота, вдов, незаконные дети в Гонконге, Маниле, Сингапуре, Антверпене, Лиссабоне и Ливерпуле, штрафовался полицией за хулиганское поведение в Буэнос-Айресе, Танжере и Вальпараисе. Проверен. Благонадежен, хотя занимается самогоноварением в служебное время и в служебном помещении.
Тем временем за нашими спинами послышалась возня, и двое верзил в штатском подвели к нам громко протестующую Алису.
– Ошивалась поблизости, Дик, – лаконично доложил один. – Оружия нет.
– Бак?
– О`кей, Дик. Алиса Лоутон, двадцати четырех лет, художник-дизайнер фирмы «Мейринг», незамужняя, сведения о цвете обоев в спальне, марке любимых сигарет и шоколада прилагаются. Невеста мистера Джордана. Проверена. Благонадежна, хотя три года назад назвала болваном остановившего ее машину патрульного дорожной полиции.
– Приношу извинения, мисс, – щелкнул каблуками Стэндиш. – Мистер Джордан, приношу извинения. Мои люди не знали в лицо вашу невесту.
– Рой, что эти типы здесь делают?
– Обеспечивают безопасность президента, – тупо сказал я.
– При чем здесь ты?
– Прошу прощения, мисс Лоутон, – сказал невозмутимый Стэндиш. – Вероятно, вы еще не видели утренних газет? Мистер Джордан – вот уже четыре часа специальный помощник президента по связям с общественностью. Четыре часа назад стали известны результаты президентских выборов. Волеизъявлением народа очередным, сорок вторым по счету президентом страны стал Джозеф Смит, с которым вы все знакомы...
Он протянул руку и элегантным жестом указал на Джо, моего любимца, шимпанзе шести лет от роду.
Массовый побег из госпиталя, завертелось у меня в голове. Нашествие вырвавшихся на свободу обитателей укромного приюта для переутомившихся агентов секретных служб. Интересно, где у нас такой? Многовато сумасшедших, однако даже если принять версию организованного побега...
– Хотите взглянуть? – Стэндиш протягивал мне пачку газет.
На первых страницах красовался портрет моего Джо над огромными заголовками: «Рой Джордан – новая звезда на политическом небосклоне!», «Независимые дают пинка Мамонтам и Мулам!». «Феерический взлет доселе неизвестных фигур!». «Смит – хозяин Уайтхауза!». Джозеф Смит – сорок второй президент, Рой Джордан, никому до сих пор неизвестный политик, не принадлежащий ни к Мамонтам, ни к Мулам, сумел добиться избрания на высший пост другого не менее неизвестного политика, виднейшие обозреватели недоумевают, биржа выжидательно помалкивает, деловой мир анализирует...
Баттен, отодвинув локтем начальника секретной службы, сунул мне в руку бутылку из-под кока-колы, наполненную неочищенным кукурузным.
– Выпей-ка, сынок, – сказал он. – Я всегда говорил – наш Рой себя покажет, дайте ему только случай. Ловко ты все это провернул.
Итак, вариант с массовым побегом из спецлечебницы отпадал. Я все вспомнил. Теперь я знал совершенно точно – Джо действительно стал сорок вторым по счету президентом страны, хотя моих заслуг в том не было. Заслуги следовало отнести на счет Кэлтона Холла, модного писателя и моего старого приятеля. Я вспомнил тот разговор четыре года назад, тогда на вечеринке в доме нашего общего знакомого подвыпившая компания завела разговор о политике – приближались президентские выборы. Когда приелись сплетни и старые анекдоты, Кэл подбросил идею, которая показалась присутствующим чересчур уж фантастичной – выдвинуть кандидатом шимпанзе и провести его в Уайтхауз.
– В сущности, в этом нет ничего нового, – витийствовал Кэл. – В Канаде с шестьдесят четвертого года существует партия, регулярно выдвигающая кандидатом на пост премьера носорога. В Бразилии однажды выдвигали бегемота – на сей раз в мэры города. В Италии выдвигали мула, в Австралии осла. В качестве исторического президента я хотел бы напомнить присутствующим о получившем сенаторский титул коне Калигулы... Черт побери, чем мы хуже? Рой, как зовут твоего шимпанзе, того, что недавно овдовел?
– Джо, – сказал я под общий хохот.
– Только без излишней фамильярности, хватит с нас Джимми. Так вот, пусть будет Джозеф Смит, работник зоопарка, человек из толпы. Некурящий и непьющий вдовец самых строгих правил, спокойный, уравновешенный, с безупречным прошлым, психически нормальный, не замешанный в грязных политических интригах, имеющий все гражданские права. Он ведь родился не в Африке, а у нас в стране, так что к нему полностью применим Lex Locis... [1]
– А образование? – захохотал кто-то.
– Вот это как раз и не важно, – отмахнулся Кэл. – В конце концов у нас был президент, прочитавший за всю жизнь пять ковбойских романов. Был президент, предпочитавший гривеннику пятак, потому что пятак больше по размеру. Был президент, устроивший из Уайтхауза распивочную пополам с игорным домом. Чем по сравнению с ними плох наш Смит? Важен не человек, а место. Пост – это пост, и тот, кто его занимает, автоматически считается обладающим букетом достоинств и добродетелей... Так что имею честь заявить почтенному собранию – я намерен начать кампанию за выдвижение в президенты Джозефа Смита и истратить на нее гонорар за последнюю книгу. Рой, ты ничего не имеешь против использования твоего подопечного?
– Нет, – сказал я. – Но как ты обработаешь избирателей?
– Половина, как обычно, вообще не станет голосовать. Кто-то будет голосовать за нашего Смита просто потому, что это забавно, и таких найдется много. Кто-то вообще не обратит внимания на сущность Смита, намеренно отдаст предпочтение неизвестному, потому что широко известные кандидаты давно уже не вызывают доверия. Наконец, все Смиты страны будут голосовать за своего однофамильца, если их соответствующим образом обработать. Итак, я уверен в нашем кандидате!
Так это было тогда. Потом я слышал краем уха, что Кэл в самом деле начал с кучкой соратников «предвыборную кампанию», но не придал этому особого значения, а там и вовсе забыл. Выходит, они не остановились и пошли до конца. Кто мог подумать, что избирателям окажется настолько все равно?! Я вернул Стэндишу газеты.
– Так, – сказал он. – Теперь эти четверо, находящихся в одном помещении с президентом... Вы их знаете, мистер Джордан?
– Конечно, – сказал я. – Дак, Лола, Флип и Хоб.
Стэндиш щелкнул пальцами, и Бак принялся с нечеловеческой быстротой барабанить по клавишам. Это длилось долго, лицо у него все больше вытягивалось, компьютер жалобно мяукнул, потянуло горелым, и Бак с ужасом воскликнул:
– Дик, у меня ничего на них нет! Абсолютно не проверенные!
– Мистер Джордан, немедленно попросите Президента покинуть помещение! – Быстро сказал Стэндиш. – Не стоит рисковать – четверо непроверенных... Энди, Мак, обыскать этих типов!
Я открыл сетчатую дверцу, и Президент тут же вылез – он любил знакомиться с новыми людьми. Охранники привычно сомкнулись вокруг него, косясь на окружающих. Энди и Мак, квадратные здоровяки в темных очках, нырнули в вольер, и там немедленно начался бедлам. Дак не выносит щекотки, Флип терпеть не может таких вот наглых визитеров, Лола, хотя и поколачивает супруга, считает своим долгом защищать его от посторонних, а Хоб обожает суматоху и возню. Суматохи хватало. Энди с Маком пришлось нелегко – по клетке летала банановая кожура, обрывки галстуков и обломки темных очков. Стэндишу пришлось бросить на помощь еще троих детективов и полдюжины полицейских, тогда только после недолгого и шумного сражения четверо непроверенных были загнаны в угол, скручены и обысканы. Ровным счетом ничего компрометирующего при них не нашли, но на всякий случай конфисковали бамбуковую палку. Как любезно объяснил мне Стэндиш, когда-то очень давно путешествующего по Японии наследника русского престола огрели по голове именно бамбуковой палкой, а секретная служба, да будет мне известно, тщательно исследует и анализирует все имевшие место когда-либо покушения на высокопоставленных особ, начиная от Древнего Шумера и до наших дней.
– Послушайте, Стэндиш, – сказал я. – Вам это не кажется странным? Нисколечко?
– Что именно, мистер Джордан?
– То, что Президент, как бы это выразиться... не вполне соответствует нашему представлению о...
– Вы считаете, что я недобросовестно выполняю свои служебные обязанности?
– Упаси бог, вовсе нет. Просто... Вам не кажется странным, что это – Президент?
– Мне платят деньги не за рассуждения, мистер Джордан. На моем посту я не обязан думать, вернее, должен думать только о том, как охранять Президента. А в том, что это – Президент, нет никаких сомнений. Он избран волеизъявлением народа, в результате демократических выборов. Ни один закон не нарушен, и Джозеф Смит официально является Президентом страны.
А ведь он прав, подумал я, с точки зрения юриспруденции он абсолютно прав. У нас есть масса курьезных, но до сих пор так и не отмененных законов, запрещающих солить огурцы в деловой части города, продавать змей на улицах, стрелять зайцев из окон трамваев, купать двух младенцев в одной ванночке и колотить жену палкой толще установленного диаметра [2]. Всех этих законов не могут знать даже самые опытные юристы, однако я уверен, что даже при нашем сонме законов никому не пришло в голову издать закон, запрещающий избирать Президентом шимпанзе. Конечно, автоматически подразумевается, что президентом будет человек, но «автоматически подразумевается» – не аргумент для юристов, признающих лишь написанное на бумаге.
Так что закон не закрывает обезьянам дорогу к президентскому креслу. Джозеф Смит не менее законный президент, нежели сорок один его предшественник. Стэндиш абсолютно прав, и все наши возражения носят сугубо эмоциональный характер, а в судейском зале нет места эмоциям, там царит математическая строгость формулировок. Конечно, Калигула был самодуром и деспотом, но вряд ли в римском праве имелась статья, запрещавшая возводить коней в звание сенатора...
К нам подошел Президент, уже одетый в лучший костюм от братьев Крукс, белоснежную сорочку с галстуком-бабочкой и лакированные штиблеты. Отбросив все сомнения, я взял его под руку, и мы осторожно двинулись навстречу ворвавшейся в ворота толпе репортеров...
От издателя
К сожалению, часть записок, рассказывающая об инаугурации, находилась в ужасном состоянии, и, несмотря на все усилия, восстановить ее не удалось. Поддалось расшифровке лишь упоминание о скоплении почетных гостей, артиллерийском салюте и прекрасной погоде. Инцидент с роскошной шляпкой жены гаитянского посла остается неразгаданным – кто именно содрал с супруги дипломата шляпку и взобрался с ней на вершину флагштока, где просидел полчаса, так и осталось неизвестным. Это мог быть и Президент, но ничего определенного сказать нельзя...
Веленевая бумага с эмблемой президентской канцелярии
– А то, что тебя считают безнадежным неудачником тебя не волнует?
– Откровенно говоря, не особенно, – сказал я.
– Ну вот что, Рой. Мне самой надоели эти душеспасительные беседы. Либо ты перейдешь в институт Коулмена, пока он не забыл о своем предложении, либо... Продолжать?
– Я догадываюсь.
– Вот и прекрасно. Через десять минут жду тебя у той скамейки.
Она обожала четкие формулировки и круглые числа.
Я отошел к вольеру. Шимпанзе, все пятеро, сгрудились у решетки, словно родственники, пришедшие в тюрьму на свидание к беспутному братцу. Они сочувственно трясли головами, уныло скалились и вздыхали. Дик, подкаблучник с многолетним стажем, печально косился на свою Лолу, и на его морде читалось, что кто-кто, а уж он меня прекрасно понимает и сочувствует. Лола, наоборот, взирала на меня весьма неодобрительно – женщины всегда солидарны, когда речь идет о том, чтобы держать мужчин в ежовых рукавицах, так что она безоговорочно была на стороне Алисы. Джозеф, мой любимец, вдовец и философ, протянул мне спелый желтый банан.
– Спасибо... – грустно сказал я, очистил банан и съел. – Что же делать, Джо?
– Дя... – вздохнул он, что на его языке означало «дрянь», а применительно к данному случаю звучало примерно так: «Дрянь твое дело, Рой, как мужчина мужчине...»
– А ведь она меня бросит, старик, – сказал я. – Она такая. У нее слово с делом не расходится, а твердости на троих хватит... Что же, действительно идти в лабораторию мучить белых мышей и макак?
– Дя! – убежденно сказал Джо.
С лабораториями у него связаны стойкие неприятные воспоминания. В молодости он работал подопытным в каком-то институте, где на нем проверяли спорные положения какой-то теории из области высшей нервной деятельности, и все эти эксперименты едва не сделали его мизантропом.
– Сэр! – прохрипели у меня за спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял, пошатываясь, сторож и уборщик Баттен. Несмотря на ранний час, аромат доброго самодельного кукурузного виски витал в воздухе, и заглушить его не могли даже стойкие специфические запахи обезьянника.
– Дя! – сказал Джо, не терпевший алкоголя.
– А поди ты, прадедушка! – цыкнул на него Баттен. – Сэр, там понаехала уйма важных шишек, все на «кадиллаках» и «линкольнах». И еще репортеры. Всякие. Телевидение тоже.
– Для посетителей еще рано, и ты это прекрасно знаешь, какого же тогда черта...
– Не черта, а президента, – уточнил Баттен. – Они говорят, что за президентом приехали.
– За каким еще президентом?
– Это вы должны знать, сэр. Они говорят, что вы должны знать, потому что вы – советник президента по каким-то там особым вопросам...
– Баттен, скотина ты этакая! – сказал я. – Я терпел твои штучки, молчал даже, когда ты спаивал медведей...
– Что я им, в глотку лил? Сами пили.
– Дело не в медведях. Ну сколько можно? Допился до белой горячки, несешь жуткий бред – президент, советник... У меня столько же шансов стать советником президента, сколько у тебя – председателем общества трезвости...
– Вовсе я не пьян, – упрямо сказал Баттен. – Была у меня бутылочка, глотнул сам, дал глотнуть медведям, и все. Они, эта компания на «лимузинах», сами сказали, что приехали за президентом. Сейчас придут, и сами услышите.
– Хочешь сказать, что сторож их пустил?
– Ха! – сказал Баттен. – Как он мог их не пустить, когда с ними полиция? А один и вовсе сенатор, хотя на вид человек приличный... Сэр, а в каком вольере у нас президент? Что-то не припоминаю, какого только зверья нет, а вот президента не помню...
– Пошел прочь, пьяная рожа! – взревел я. И разинул рот. На дорожках замелькали полицейские в форме и какие-то широкоплечие типы в темных очках, с явственно выделявшимися под пиджаками кобурами пистолетов. Их было много, они мгновенно заполнили весь обезьянник, кто-то наблюдал за мной в перископ из мусорного ящика, кто-то пригоршней разбрасывал микрофоны, кто-то залез на дерево и зорко озирался, держа наготове винтовку с оптическим прицелом. Трещали рации, звучали резкие команды, над зоопарком повисли зеленые военные вертолеты. Я поймал себя на том, что мысленно вытянул руки, ожидая щелчка наручников, и стал лихорадочно припоминать, кто может подтвердить мое алиби.
– Мистер Джордан, – щелкнул каблуками высокий мужчина с непроницаемым решительным лицом, не требующим визитных карточек.
– Да, – сказал я. – Требую адвоката... А в чем, собственно, дело?
– Ричард Стэндиш, начальник секретной службы. Я обязан немедленно обеспечить охрану президента. С вашей стороны инструкции будут?
– Как-кого президента? – тупо спросил я.
– Вот, а ты не верил! – гордо сказал Баттен.
Стэндиш цепко взглянул на него, щелкнул пальцами, и из-за его плеча прямо-таки из воздуха возник долговязый тип в дымчатых очках, с огромной папкой под мышкой.
– Бак?
Бак раскрыл свою папку, оказавшуюся портативным компьютером, и его пальцы забегали по клавишам так вдохновенно, словно он участвовал в престижнейшем конкурсе пианистов.
– О`кей, Дик. Хьюберт Баттен, пятьдесят два года, бывший боцман торгового флота, вдов, незаконные дети в Гонконге, Маниле, Сингапуре, Антверпене, Лиссабоне и Ливерпуле, штрафовался полицией за хулиганское поведение в Буэнос-Айресе, Танжере и Вальпараисе. Проверен. Благонадежен, хотя занимается самогоноварением в служебное время и в служебном помещении.
Тем временем за нашими спинами послышалась возня, и двое верзил в штатском подвели к нам громко протестующую Алису.
– Ошивалась поблизости, Дик, – лаконично доложил один. – Оружия нет.
– Бак?
– О`кей, Дик. Алиса Лоутон, двадцати четырех лет, художник-дизайнер фирмы «Мейринг», незамужняя, сведения о цвете обоев в спальне, марке любимых сигарет и шоколада прилагаются. Невеста мистера Джордана. Проверена. Благонадежна, хотя три года назад назвала болваном остановившего ее машину патрульного дорожной полиции.
– Приношу извинения, мисс, – щелкнул каблуками Стэндиш. – Мистер Джордан, приношу извинения. Мои люди не знали в лицо вашу невесту.
– Рой, что эти типы здесь делают?
– Обеспечивают безопасность президента, – тупо сказал я.
– При чем здесь ты?
– Прошу прощения, мисс Лоутон, – сказал невозмутимый Стэндиш. – Вероятно, вы еще не видели утренних газет? Мистер Джордан – вот уже четыре часа специальный помощник президента по связям с общественностью. Четыре часа назад стали известны результаты президентских выборов. Волеизъявлением народа очередным, сорок вторым по счету президентом страны стал Джозеф Смит, с которым вы все знакомы...
Он протянул руку и элегантным жестом указал на Джо, моего любимца, шимпанзе шести лет от роду.
Массовый побег из госпиталя, завертелось у меня в голове. Нашествие вырвавшихся на свободу обитателей укромного приюта для переутомившихся агентов секретных служб. Интересно, где у нас такой? Многовато сумасшедших, однако даже если принять версию организованного побега...
– Хотите взглянуть? – Стэндиш протягивал мне пачку газет.
На первых страницах красовался портрет моего Джо над огромными заголовками: «Рой Джордан – новая звезда на политическом небосклоне!», «Независимые дают пинка Мамонтам и Мулам!». «Феерический взлет доселе неизвестных фигур!». «Смит – хозяин Уайтхауза!». Джозеф Смит – сорок второй президент, Рой Джордан, никому до сих пор неизвестный политик, не принадлежащий ни к Мамонтам, ни к Мулам, сумел добиться избрания на высший пост другого не менее неизвестного политика, виднейшие обозреватели недоумевают, биржа выжидательно помалкивает, деловой мир анализирует...
Баттен, отодвинув локтем начальника секретной службы, сунул мне в руку бутылку из-под кока-колы, наполненную неочищенным кукурузным.
– Выпей-ка, сынок, – сказал он. – Я всегда говорил – наш Рой себя покажет, дайте ему только случай. Ловко ты все это провернул.
Итак, вариант с массовым побегом из спецлечебницы отпадал. Я все вспомнил. Теперь я знал совершенно точно – Джо действительно стал сорок вторым по счету президентом страны, хотя моих заслуг в том не было. Заслуги следовало отнести на счет Кэлтона Холла, модного писателя и моего старого приятеля. Я вспомнил тот разговор четыре года назад, тогда на вечеринке в доме нашего общего знакомого подвыпившая компания завела разговор о политике – приближались президентские выборы. Когда приелись сплетни и старые анекдоты, Кэл подбросил идею, которая показалась присутствующим чересчур уж фантастичной – выдвинуть кандидатом шимпанзе и провести его в Уайтхауз.
– В сущности, в этом нет ничего нового, – витийствовал Кэл. – В Канаде с шестьдесят четвертого года существует партия, регулярно выдвигающая кандидатом на пост премьера носорога. В Бразилии однажды выдвигали бегемота – на сей раз в мэры города. В Италии выдвигали мула, в Австралии осла. В качестве исторического президента я хотел бы напомнить присутствующим о получившем сенаторский титул коне Калигулы... Черт побери, чем мы хуже? Рой, как зовут твоего шимпанзе, того, что недавно овдовел?
– Джо, – сказал я под общий хохот.
– Только без излишней фамильярности, хватит с нас Джимми. Так вот, пусть будет Джозеф Смит, работник зоопарка, человек из толпы. Некурящий и непьющий вдовец самых строгих правил, спокойный, уравновешенный, с безупречным прошлым, психически нормальный, не замешанный в грязных политических интригах, имеющий все гражданские права. Он ведь родился не в Африке, а у нас в стране, так что к нему полностью применим Lex Locis... [1]
– А образование? – захохотал кто-то.
– Вот это как раз и не важно, – отмахнулся Кэл. – В конце концов у нас был президент, прочитавший за всю жизнь пять ковбойских романов. Был президент, предпочитавший гривеннику пятак, потому что пятак больше по размеру. Был президент, устроивший из Уайтхауза распивочную пополам с игорным домом. Чем по сравнению с ними плох наш Смит? Важен не человек, а место. Пост – это пост, и тот, кто его занимает, автоматически считается обладающим букетом достоинств и добродетелей... Так что имею честь заявить почтенному собранию – я намерен начать кампанию за выдвижение в президенты Джозефа Смита и истратить на нее гонорар за последнюю книгу. Рой, ты ничего не имеешь против использования твоего подопечного?
– Нет, – сказал я. – Но как ты обработаешь избирателей?
– Половина, как обычно, вообще не станет голосовать. Кто-то будет голосовать за нашего Смита просто потому, что это забавно, и таких найдется много. Кто-то вообще не обратит внимания на сущность Смита, намеренно отдаст предпочтение неизвестному, потому что широко известные кандидаты давно уже не вызывают доверия. Наконец, все Смиты страны будут голосовать за своего однофамильца, если их соответствующим образом обработать. Итак, я уверен в нашем кандидате!
Так это было тогда. Потом я слышал краем уха, что Кэл в самом деле начал с кучкой соратников «предвыборную кампанию», но не придал этому особого значения, а там и вовсе забыл. Выходит, они не остановились и пошли до конца. Кто мог подумать, что избирателям окажется настолько все равно?! Я вернул Стэндишу газеты.
– Так, – сказал он. – Теперь эти четверо, находящихся в одном помещении с президентом... Вы их знаете, мистер Джордан?
– Конечно, – сказал я. – Дак, Лола, Флип и Хоб.
Стэндиш щелкнул пальцами, и Бак принялся с нечеловеческой быстротой барабанить по клавишам. Это длилось долго, лицо у него все больше вытягивалось, компьютер жалобно мяукнул, потянуло горелым, и Бак с ужасом воскликнул:
– Дик, у меня ничего на них нет! Абсолютно не проверенные!
– Мистер Джордан, немедленно попросите Президента покинуть помещение! – Быстро сказал Стэндиш. – Не стоит рисковать – четверо непроверенных... Энди, Мак, обыскать этих типов!
Я открыл сетчатую дверцу, и Президент тут же вылез – он любил знакомиться с новыми людьми. Охранники привычно сомкнулись вокруг него, косясь на окружающих. Энди и Мак, квадратные здоровяки в темных очках, нырнули в вольер, и там немедленно начался бедлам. Дак не выносит щекотки, Флип терпеть не может таких вот наглых визитеров, Лола, хотя и поколачивает супруга, считает своим долгом защищать его от посторонних, а Хоб обожает суматоху и возню. Суматохи хватало. Энди с Маком пришлось нелегко – по клетке летала банановая кожура, обрывки галстуков и обломки темных очков. Стэндишу пришлось бросить на помощь еще троих детективов и полдюжины полицейских, тогда только после недолгого и шумного сражения четверо непроверенных были загнаны в угол, скручены и обысканы. Ровным счетом ничего компрометирующего при них не нашли, но на всякий случай конфисковали бамбуковую палку. Как любезно объяснил мне Стэндиш, когда-то очень давно путешествующего по Японии наследника русского престола огрели по голове именно бамбуковой палкой, а секретная служба, да будет мне известно, тщательно исследует и анализирует все имевшие место когда-либо покушения на высокопоставленных особ, начиная от Древнего Шумера и до наших дней.
– Послушайте, Стэндиш, – сказал я. – Вам это не кажется странным? Нисколечко?
– Что именно, мистер Джордан?
– То, что Президент, как бы это выразиться... не вполне соответствует нашему представлению о...
– Вы считаете, что я недобросовестно выполняю свои служебные обязанности?
– Упаси бог, вовсе нет. Просто... Вам не кажется странным, что это – Президент?
– Мне платят деньги не за рассуждения, мистер Джордан. На моем посту я не обязан думать, вернее, должен думать только о том, как охранять Президента. А в том, что это – Президент, нет никаких сомнений. Он избран волеизъявлением народа, в результате демократических выборов. Ни один закон не нарушен, и Джозеф Смит официально является Президентом страны.
А ведь он прав, подумал я, с точки зрения юриспруденции он абсолютно прав. У нас есть масса курьезных, но до сих пор так и не отмененных законов, запрещающих солить огурцы в деловой части города, продавать змей на улицах, стрелять зайцев из окон трамваев, купать двух младенцев в одной ванночке и колотить жену палкой толще установленного диаметра [2]. Всех этих законов не могут знать даже самые опытные юристы, однако я уверен, что даже при нашем сонме законов никому не пришло в голову издать закон, запрещающий избирать Президентом шимпанзе. Конечно, автоматически подразумевается, что президентом будет человек, но «автоматически подразумевается» – не аргумент для юристов, признающих лишь написанное на бумаге.
Так что закон не закрывает обезьянам дорогу к президентскому креслу. Джозеф Смит не менее законный президент, нежели сорок один его предшественник. Стэндиш абсолютно прав, и все наши возражения носят сугубо эмоциональный характер, а в судейском зале нет места эмоциям, там царит математическая строгость формулировок. Конечно, Калигула был самодуром и деспотом, но вряд ли в римском праве имелась статья, запрещавшая возводить коней в звание сенатора...
К нам подошел Президент, уже одетый в лучший костюм от братьев Крукс, белоснежную сорочку с галстуком-бабочкой и лакированные штиблеты. Отбросив все сомнения, я взял его под руку, и мы осторожно двинулись навстречу ворвавшейся в ворота толпе репортеров...
От издателя
К сожалению, часть записок, рассказывающая об инаугурации, находилась в ужасном состоянии, и, несмотря на все усилия, восстановить ее не удалось. Поддалось расшифровке лишь упоминание о скоплении почетных гостей, артиллерийском салюте и прекрасной погоде. Инцидент с роскошной шляпкой жены гаитянского посла остается неразгаданным – кто именно содрал с супруги дипломата шляпку и взобрался с ней на вершину флагштока, где просидел полчаса, так и осталось неизвестным. Это мог быть и Президент, но ничего определенного сказать нельзя...
Веленевая бумага с эмблемой президентской канцелярии
...итак, если не считать инаугурации, это было первое появление Президента в обществе. И общество было впечатляющим. Среди приглашенных – дипломатический корпус в полном составе, племянник английской королевы, несколько нефтяных шейхов, известный итальянский кинорежиссер, двадцать восемь миллионеров, рок-ансамбль «Ревущие флейты» в полном составе (семеро музыкантов и шестнадцать их жен), восемь епископов, три солиднейших обозревателя, четырнадцать делегатов мафии, сто семьдесят девять представителей светского общества обоего пола, четыре лауреата Нобелевской премии, недавно свергнутый африканский король... Список приглашенных я дочитал до половины и бросил. На душе скребли кошки – близкий контакт Президента с таким количеством мог кончиться плачевно и для нас, и для него.
В этот тягостный для меня момент вошел Стэндиш, и я позавидовал его лицу, такому восхитительно непроницаемому. Я хотел поделиться с ним своими опасениями, но не нашел слов – меня удивил его вид. Он был в смокинге, на лацкане которого поблескивал новенький крест Золотого Орла, но бос. Даже без носков. Прежде чем я успел открыть рот, он заговорил первым:
– Рой, вы еще не готовы?
– Причесаться я успею.
– Я не о том. Обувь вы разве не будете снимать?
– ?
– Из всех гостей будут обуты только дипломаты, да и то не все. Это новая мода. Разве вы не знали? Как только увидели, что на инаугурации Президент был босиком... Владельцы обувных фабрик в панике, акции падают, отмечены случаи самоубийства...
Я бы не поверил ему, но появились дамы – Алиса с женами Стэндиша и Кэла, ставшего пресс-секретарем Уайтхауза. Дамы были босы. Тогда я поверил и со вздохом принялся разуваться – советник Президента обязан был придерживаться его линии. Окажись я обутым, неизвестно, как отреагирует пресса, вполне возможно, в завтрашних газетах появятся сплетни о размолвке между Президентом и людьми из его команды...
Через минуту я узнал, откуда появился у Стэндиша наш высший орден. По коридору шествовал Президент – в смокинге, причесанный, надушенный и босой. В горсти у него было зажато несколько крестов Золотого Орла, а следом за ним трусцой бежали человек пять сенаторов, генерал Айрон Булл и кучка второстепенных чиновников министерства юстиции. Они злобно косились друг на друга, подставляли друг другу подножки, толкались и ругались вполголоса. Престарелый сенатор Фэйсом-Тэйбл на секунду потерял бдительность и тут же полетел вверх тормашками, хныча от обиды. Президент остановился, подумал и сунул ему в руку орден, потом бросил остальные на пол и зашагал ко мне, не оглядываясь. Все, кто бежали за ним, упали на пол и сбились в кучу, из которой рвались яростные крики:
– С-сударь, черт побери!
– Ухо!
– Мой!
– Черт знает что, – сказал я. – Дик, вы бы вмешались...
Дик щелкнул пальцами, из раздвинувшейся стены появились четверо его молодчиков и ринулись в свалку. Президент подошел к нам, смокинг у него на груди оттопыривался – там оказался изрядный запас орденов.
– Господи, Президент, где вы их взяли? – спросил я машинально.
– О! – сказал Президент, протягивая мне крест.
– Право, я... – начал я было, но он не желал слушать никаких возражений, и мне пришлось принять награду. – Спасибо, Президент, я тронут...
– О! – сказал Президент и пожал мне руку. И мы поехали на прием. Я уже начал привыкать к новой жизни – длинным, как анаконды, автомобилям, начиненным всеми мыслимыми удобствами, выездам с полицейским эскортом, своему огромному кабинету, секретарям, Уайтхаузу. Все шло как нельзя лучше, почему же тогда Алиса вела себя как-то странно – не радовалась моей головокружительной карьере и не торопилась тащить меня в церковь? И почему сам я не так безмятежен, как встарь?
Огромный зал был уже полон. Раньше я видел такое только в кино – дамы с обнаженными плечами, огромные драгоценные камни на шеях и в прическах, блеск золота и хрусталя, экзотические мундиры и ордена иностранных генералов, парижские туалеты, русская икра, арабские галябии... Впрочем, все это я рассмотрел позже – прежде всего мне бросилось в глаза множество босых ног, мужских и женских, с педикюром и без (пальцы некоторых были даже украшены перстнями). Новая мода охватила бомонд со скоростью лесного пожара. Обуты были только епископы (да и то лишь трое из восьми, люди почтенного возраста) и часть дипломатического корпуса. Послы Чили, Гаити, Парагвая, Пакистана, Гондураса и некоторых других стран тоже попирали пушистые ковры босыми пятками, а некий вальяжный подполковник даже засучил фирменные брюки, считая, видимо, что одних босых ног недостаточно. Среди дипломатов наблюдалось стойкое размежевание – послы дружественных стран были босы, дипломаты держав, имевших с нами в данный момент какие-либо трения, щеголяли в высоких сапогах при фрачных парах, неприсоединившиеся и страны третьего мира богатый выбор – от охотничьих шнурованных ботинок до колена до низко открытых туфель, а то и сандалий, состоящих из деревянной подошвы и ремешков. Но израильский посол превзошел всех – на нем были стеклянные ботфоры. С одной стороны, они были абсолютно прозрачные, и каждый мог видеть, что мистер Гольденберг не надел носков.
Президент вошел, следом вошли мы, и разговоры оборвались. Я поежился. Вряд ли дипломаты, бизнесмены и светские львы стали бы лично волочь нас за ноги к мусоропроводу, но существуют еще и лакеи, и если Президент и здесь отмочит что-нибудь...
Осанистый дуайен дипломатического корпуса выступил вперед и с достоинством откашлялся. Не успел он произнести ни слова. Президент решительно взял у него из рук листок с текстом приветственной речи, скомкал, попробовал на зуб и, смяв, опустил в карман случившемуся рядом «банановому» генералу. Вслед за тем вытащил из кармана и преподнес дуайену и генералу новешенькие Кресты Золотого Орла. Вспыхнули блицы. Награжденные, гордые и счастливые, они прикрепляли ордена, соседи по шеренге завистливо косились на них. Президент прошелся взад-вперед, наугад рассовывая дипломатам оставшиеся ордена, а последний швырнул на стол, в блюдо с икрой, откуда его тотчас выудил пригоршней какой-то представительный шейх.
Внезапно Президент остановился и зачарованно воззрился вверх.
Это была великолепная люстра, огромная, украшенная мириадом подвесок, похожая на собор Нотр-Дам, перевернутый вверх ногами на полотне Сальвадора Дали. И Президент не выдержал. С восторженным воплем он вскочил на плечи высоченного генерала, перепрыгнул на пальму, раскачался как следует – из его карманов посыпались на головы собравшихся еще два ордена, орехи, бог весть как оказавшаяся у него зажигалка – и влетел на люстру. Однако люстра – это не лиана. Хрустальные висюльки градом посыпались на стол и собравшихся, захлопали взорвавшиеся лампочки, Президент покачнулся и с молодецким воплем рухнул вниз, на стол, прямо в огромное блюдо с датскими бутербродами, час назад доставленными самолетом из знаменитого копенгагенского ресторана «Оскар Давидсен». Мы бросились к нему, но все оказалось в порядке, он даже не ушибся. Рядом с ним оказалась ваза с бананами, и он восседал в блюде веселый, взъерошенный, в каждой лапе – по банану.
Я зажмурился и стоял с закрытыми глазами, а вокруг гомонили:
– Вот-вот, чего-то в этом роде я и ожидал, так мне и говорили – простой, демократичный...
– В самом деле, никакой чопорности, ничего от Старого Света, и правильно, я считаю – в конце концов, мы Новый Свет...
– Нет, но какого благородства человек, а? Как это мило с его стороны – вручить орден даже послу Гванеронии, хотя отношения у нас сейчас с ними...
– Настоящий джентльмен, верно? Он – с Юга, и не возражайте! Только там у нас еще и сохранились настоящие джентльмены... Он наш!
– И нисколечко не задается. Как-то чувствуется, что с ним можно запросто поговорить, верно?
– Да, другой на его месте задрал бы нос – из безвестности в Уайтхауз...
– Такой милый... Том, ты не мог бы меня представить?
– Дорогая, вот же мистер Джордан!
– Да-да, мистер Джордан, будьте так любезны!
Я открыл глаза. Президент уплетал бананы, далеко расшвыривая кожуру, тотчас исчезавшую в карманах любителей сувениров. Теперь я был спокоен. Президент мог вытворять что угодно, потому что он был Президентом. И вообще с чего это я взял, что он может шокировать публику? Не хватит времени и места, чтобы перечислить все странности, которыми страдали владетельные особы, – но разве им переставали воздавать почести? Да и чем можно удивить после панков, сексуальной революции, пробежек голых толп по улицам наших городов и всего прочего? Двадцатый век дал нам многое, и плохое, и хорошее, но напрочь отучил удивляться...
Мне стало легче, и я почувствовал себя прекрасно. Я взобрался на стол, уселся, свесив ноги, и непринужденно обратился к собравшимся:
– Прошу садиться, господа и дамы! И налил себе шампанского. Президент сунул мне банан и зажал вазу между колен, подозрительно поглядывая вокруг – гости дружно полезли на стол, стараясь оказаться поближе к Президенту. Парагвайский посол угодил на салатницу с остро вырезанными краями, очень неудобную для сидения, но терпел и гордо поглядывал на тех, кто устроился подальше. Вокруг тихо, но так, чтобы Президент слышал, шептались:
В этот тягостный для меня момент вошел Стэндиш, и я позавидовал его лицу, такому восхитительно непроницаемому. Я хотел поделиться с ним своими опасениями, но не нашел слов – меня удивил его вид. Он был в смокинге, на лацкане которого поблескивал новенький крест Золотого Орла, но бос. Даже без носков. Прежде чем я успел открыть рот, он заговорил первым:
– Рой, вы еще не готовы?
– Причесаться я успею.
– Я не о том. Обувь вы разве не будете снимать?
– ?
– Из всех гостей будут обуты только дипломаты, да и то не все. Это новая мода. Разве вы не знали? Как только увидели, что на инаугурации Президент был босиком... Владельцы обувных фабрик в панике, акции падают, отмечены случаи самоубийства...
Я бы не поверил ему, но появились дамы – Алиса с женами Стэндиша и Кэла, ставшего пресс-секретарем Уайтхауза. Дамы были босы. Тогда я поверил и со вздохом принялся разуваться – советник Президента обязан был придерживаться его линии. Окажись я обутым, неизвестно, как отреагирует пресса, вполне возможно, в завтрашних газетах появятся сплетни о размолвке между Президентом и людьми из его команды...
Через минуту я узнал, откуда появился у Стэндиша наш высший орден. По коридору шествовал Президент – в смокинге, причесанный, надушенный и босой. В горсти у него было зажато несколько крестов Золотого Орла, а следом за ним трусцой бежали человек пять сенаторов, генерал Айрон Булл и кучка второстепенных чиновников министерства юстиции. Они злобно косились друг на друга, подставляли друг другу подножки, толкались и ругались вполголоса. Престарелый сенатор Фэйсом-Тэйбл на секунду потерял бдительность и тут же полетел вверх тормашками, хныча от обиды. Президент остановился, подумал и сунул ему в руку орден, потом бросил остальные на пол и зашагал ко мне, не оглядываясь. Все, кто бежали за ним, упали на пол и сбились в кучу, из которой рвались яростные крики:
– С-сударь, черт побери!
– Ухо!
– Мой!
– Черт знает что, – сказал я. – Дик, вы бы вмешались...
Дик щелкнул пальцами, из раздвинувшейся стены появились четверо его молодчиков и ринулись в свалку. Президент подошел к нам, смокинг у него на груди оттопыривался – там оказался изрядный запас орденов.
– Господи, Президент, где вы их взяли? – спросил я машинально.
– О! – сказал Президент, протягивая мне крест.
– Право, я... – начал я было, но он не желал слушать никаких возражений, и мне пришлось принять награду. – Спасибо, Президент, я тронут...
– О! – сказал Президент и пожал мне руку. И мы поехали на прием. Я уже начал привыкать к новой жизни – длинным, как анаконды, автомобилям, начиненным всеми мыслимыми удобствами, выездам с полицейским эскортом, своему огромному кабинету, секретарям, Уайтхаузу. Все шло как нельзя лучше, почему же тогда Алиса вела себя как-то странно – не радовалась моей головокружительной карьере и не торопилась тащить меня в церковь? И почему сам я не так безмятежен, как встарь?
Огромный зал был уже полон. Раньше я видел такое только в кино – дамы с обнаженными плечами, огромные драгоценные камни на шеях и в прическах, блеск золота и хрусталя, экзотические мундиры и ордена иностранных генералов, парижские туалеты, русская икра, арабские галябии... Впрочем, все это я рассмотрел позже – прежде всего мне бросилось в глаза множество босых ног, мужских и женских, с педикюром и без (пальцы некоторых были даже украшены перстнями). Новая мода охватила бомонд со скоростью лесного пожара. Обуты были только епископы (да и то лишь трое из восьми, люди почтенного возраста) и часть дипломатического корпуса. Послы Чили, Гаити, Парагвая, Пакистана, Гондураса и некоторых других стран тоже попирали пушистые ковры босыми пятками, а некий вальяжный подполковник даже засучил фирменные брюки, считая, видимо, что одних босых ног недостаточно. Среди дипломатов наблюдалось стойкое размежевание – послы дружественных стран были босы, дипломаты держав, имевших с нами в данный момент какие-либо трения, щеголяли в высоких сапогах при фрачных парах, неприсоединившиеся и страны третьего мира богатый выбор – от охотничьих шнурованных ботинок до колена до низко открытых туфель, а то и сандалий, состоящих из деревянной подошвы и ремешков. Но израильский посол превзошел всех – на нем были стеклянные ботфоры. С одной стороны, они были абсолютно прозрачные, и каждый мог видеть, что мистер Гольденберг не надел носков.
Президент вошел, следом вошли мы, и разговоры оборвались. Я поежился. Вряд ли дипломаты, бизнесмены и светские львы стали бы лично волочь нас за ноги к мусоропроводу, но существуют еще и лакеи, и если Президент и здесь отмочит что-нибудь...
Осанистый дуайен дипломатического корпуса выступил вперед и с достоинством откашлялся. Не успел он произнести ни слова. Президент решительно взял у него из рук листок с текстом приветственной речи, скомкал, попробовал на зуб и, смяв, опустил в карман случившемуся рядом «банановому» генералу. Вслед за тем вытащил из кармана и преподнес дуайену и генералу новешенькие Кресты Золотого Орла. Вспыхнули блицы. Награжденные, гордые и счастливые, они прикрепляли ордена, соседи по шеренге завистливо косились на них. Президент прошелся взад-вперед, наугад рассовывая дипломатам оставшиеся ордена, а последний швырнул на стол, в блюдо с икрой, откуда его тотчас выудил пригоршней какой-то представительный шейх.
Внезапно Президент остановился и зачарованно воззрился вверх.
Это была великолепная люстра, огромная, украшенная мириадом подвесок, похожая на собор Нотр-Дам, перевернутый вверх ногами на полотне Сальвадора Дали. И Президент не выдержал. С восторженным воплем он вскочил на плечи высоченного генерала, перепрыгнул на пальму, раскачался как следует – из его карманов посыпались на головы собравшихся еще два ордена, орехи, бог весть как оказавшаяся у него зажигалка – и влетел на люстру. Однако люстра – это не лиана. Хрустальные висюльки градом посыпались на стол и собравшихся, захлопали взорвавшиеся лампочки, Президент покачнулся и с молодецким воплем рухнул вниз, на стол, прямо в огромное блюдо с датскими бутербродами, час назад доставленными самолетом из знаменитого копенгагенского ресторана «Оскар Давидсен». Мы бросились к нему, но все оказалось в порядке, он даже не ушибся. Рядом с ним оказалась ваза с бананами, и он восседал в блюде веселый, взъерошенный, в каждой лапе – по банану.
Я зажмурился и стоял с закрытыми глазами, а вокруг гомонили:
– Вот-вот, чего-то в этом роде я и ожидал, так мне и говорили – простой, демократичный...
– В самом деле, никакой чопорности, ничего от Старого Света, и правильно, я считаю – в конце концов, мы Новый Свет...
– Нет, но какого благородства человек, а? Как это мило с его стороны – вручить орден даже послу Гванеронии, хотя отношения у нас сейчас с ними...
– Настоящий джентльмен, верно? Он – с Юга, и не возражайте! Только там у нас еще и сохранились настоящие джентльмены... Он наш!
– И нисколечко не задается. Как-то чувствуется, что с ним можно запросто поговорить, верно?
– Да, другой на его месте задрал бы нос – из безвестности в Уайтхауз...
– Такой милый... Том, ты не мог бы меня представить?
– Дорогая, вот же мистер Джордан!
– Да-да, мистер Джордан, будьте так любезны!
Я открыл глаза. Президент уплетал бананы, далеко расшвыривая кожуру, тотчас исчезавшую в карманах любителей сувениров. Теперь я был спокоен. Президент мог вытворять что угодно, потому что он был Президентом. И вообще с чего это я взял, что он может шокировать публику? Не хватит времени и места, чтобы перечислить все странности, которыми страдали владетельные особы, – но разве им переставали воздавать почести? Да и чем можно удивить после панков, сексуальной революции, пробежек голых толп по улицам наших городов и всего прочего? Двадцатый век дал нам многое, и плохое, и хорошее, но напрочь отучил удивляться...
Мне стало легче, и я почувствовал себя прекрасно. Я взобрался на стол, уселся, свесив ноги, и непринужденно обратился к собравшимся:
– Прошу садиться, господа и дамы! И налил себе шампанского. Президент сунул мне банан и зажал вазу между колен, подозрительно поглядывая вокруг – гости дружно полезли на стол, стараясь оказаться поближе к Президенту. Парагвайский посол угодил на салатницу с остро вырезанными краями, очень неудобную для сидения, но терпел и гордо поглядывал на тех, кто устроился подальше. Вокруг тихо, но так, чтобы Президент слышал, шептались: