Страница:
– Ёб твою мать, палаточный городок, откуда такой материал? Теперь ясно, кто тенты ворует.
Я отрекся:
– Хуй его знает, товарищ генерал, откуда у них палатки.
Лучше получить за плохой контроль, чем за них выплачивать. Солдаты подтвердили:
– Мы нашли в камышах, хотели посмотреть, что это такое.
Я их учил ни в чем не признаваться. Если схватят за руку, – рука, мол, не моя. Палатки Ковальчук забрал себе, я их так и не увидел. А материал был отличный – итальянский, ядовито-зеленого цвета, тонкий, как болонья, только не промокает и клеится бензином Б-70. Кроме палаток, из него получались отличные лодки, вместимостью человек на восемь. «Жабой» – полчаса накачивать, а свернутая умещалась в рюкзаке. Большой мастер их изготовлять был прапорщик Чирков. На этом он и держался: ходит, бывало, по площадке пьяный, а выгони его – кто лодки будет клеить? Начальники Чиркова отсылали его лодки своим начальникам в Перхушково, и не один благодаря им туда перевелся впоследствии. Чирков гордился:
– Мои лодки на ВДНХ!
О расстоянии до Москвы он имел самое смутное представление:
– До Москвы самолетом лететь полтора часа, а до Уфы я за час доезжаю.
На вопрос:
– А ну, расскажи, Шура, как ты ездишь?
Чирков охотно поддавался:
– Сажусь в вагон, выпиваю фляжку спирта, просыпаюсь в Оренбурге, пятнадцать минут на то, чтобы пересесть в поезд до Уфы, потом опять выпить и проснуться в Уфе.
А ещё он был заместителем секретаря парторганизации Фирсова, такого же алкаша, как и сам Чирков.
На доставку ракеты отводилось четыре часа – окно между полётами спутников-шпионов. До старта километров двадцать ракету везли автотранспортом: впереди комендантская машина, за ней – «Урал»-камикадзе – блокировать, чтобы никто не врезался в лоб МАЗу. Дороги в пустыне – на высоких насыпях, не дай Бог кувыркнется МАЗ в пустой ракете 80 тонн весу, упадет, погнется – всем тюрьма. Дым стоит, как будто жгут резину. Вся эта музыка въезжает на старт.
Время установки ракеты в шахту также определялось окном между полетами американских спутников-шпионов. Если не уложатся, командира могли снять с должности. Поэтому специалисты-ракетчики, ставившие ракету в шахту, пользовались определенным иммунитетом. Когда ракету опускают в шахту при страшных порывах ветра, его сила, умноженная на парусность ракеты может сломать установщик.
Едва ракета скрывается в шахте, все облегченно вздыхают, но ненадолго. Налетают заправщики (ох и рвань! кто в фуфайке, кто в сапогах, разноязыкая сволочь – по-русски никто не понимает, а тронь такого – сунет портянку в шланг). Стоят машины-дозаторы, через них от цистерны топливо закачивают в ракету. Попади в дозатор тряпка – кто разберется, чья? А тебя тут же под барабанный бой…
Если ракета будет приведена в негодность, командира полка могли тогда даже расстрелять. Именно на старте я впервые увидел спутниковые телефоны, по ним докладывали в Военный отдел ЦК о ходе работ. Выездной сессии военного трибунала полтора часа полета от Москвы, и ещё три минуты, чтобы «тройка» вынесла приговор. Здесь бы перед строем и расстреляли. Управились бы за два часа, вместе с похоронами за барханом.
На старте крутятся командир части и особист, вооружённые пистолетами. У начальника караула приказ – при возникновении внештатной ситуации, например, при непроизвольном включении двигателей, первым делом расстрелять ракету из пулемета «при попытке к бегству».
Первоначально в Р-1, как и ФАУ-2 в качестве топлива использовали спирт и жидкий кислород в качестве окислителя. Но заливать спирт вместо керосина оказалось хлопотно.
Емкость бака ФАУ-2 составляла 3900 кг «вещества Б».
Гептил – несимметричный диметилгидразин – долгое время служил основным топливом в боевых ракетах шахтного базирования. Советские специалисты не смогли синтезировать симметричный, как американцы. По сравнению с американским, советский гептил был более ядовит. Капля на ведро воды составляет опасную для жизни концентрацию (куда там никотину, грамм которого, как нас учили, убивает лошадь). При отравлении гептилом немедленно поражаются печень и костный мозг, начинается белокровие. На полигон гептил привозили в сравнительно небольших количествах, так как ракеты на нем запускала только одна часть. Космические – заправлялись жидким кислородом и керосином, а моряки запускали твердотопливные. К слову, советским специалистам до последнего времени не удавалось преодолеть проблему слёживания порохов при хранении и добиться равномерности их горения.
Основным источником утечки, кроме взрывов, конечно, служили металлорукава. Трубопровод – металлорукав казался чудом современной технологии: нержавейка, сваренная с алюминием, гофрированная оплетенная сталь. Тогда это впечатляло, сейчас такие на сливных бачках унитазов импортного производства. При пуске они (металлорукава – не унитазы) отстреливались и автоматически заглушались изнутри. Оставшийся гептил надлежало нейтрализовать промыванием в замкнутой системе. Теоретически спиртом, а в реальности – водой.
Гептил обладает способностью впитываться в металл – через неделю свежепромытый шланг опять оказывается заражённым. При попадании на грунт – впитывается в почву, а так как пары гептила легче воздуха, они образовывают облака розового цвета. Утром испарившийся гептил выпадает с росой, образуя настоящие газовые болота, опасные 3-4 суток. Его запах перебивается «бурым газом» двуокисью азота. На этом едком фоне гептил не различим.
Желтое амиловое облако не так опасно, но бежать надо все равно. Амил – окислитель гептила. При соединении желтого и розового облаков в атмосфере происходит взрыв газа. Амил имеет некоторую хозяйственную ценность. Если его раствором полить огород, кусты помидоров вырастают, как деревья. Листья огромные, концентрация нитратов ещё выше. Майор Кобелев устроил на заброшенной 141-й площадке подпольную бахчу. Издали казалось, что карагач растёт, подъедешь поближе – помидорные джунгли.
– А что ты добавляешь?
– Секрет фирмы.
Я сразу заподозрил неладное. Солдаты подтвердили – поливал амилом.
– Жри их сам!
Кобелев норовил свой рецепт подсунуть в теплицу, чтобы быстрее росло. Послали его, агронома хренова, с такими идеями.
У меня в теплице был свой угол. Солдаты нарубят камыша, зальют водой – прорастают шампиньоны… Все было нормально, пока не проросли какие-то черные поганки, падалью воняли. Лук, помидоры, огурцы, цветы… Я ни в чем не нуждался. А кто в этих теплицах работал? Мои рабы – «губари». Если мне в чем-то откажут – могли зимой и заглушку закрутить.
Заправщики одеты в КР (костюм ракетчика). По виду – как водолазный, из противокислотной резины толщиной в палец, сзади – шланг для дыхания. Работали по четыре часа. Летом их постоянно обливали холодной водой, зимой – подавали в костюм теплый воздух. Через четыре часа пребывания в таком одеянии кожа становится молочно-белой, сморщенной, как после длительного пребывания в воде. Из галош выливают по два стакана пота.
Все это время собравшихся на старте не кормят. Подготовка ракеты считалась боевой задачей, а по традиции, в Советской армии на фронте никого не кормили. Централизованный подвоз пищи обычно заканчивался провалом или кормлением непричастных. Поэтому его (подвоза) всячески избегали, к большой радости начальника тыла. Уезжая на старт, командир подразделения, чьи люди там работают, просительным тоном уговаривает прапорщика Смольянова:
– Ёб твою мать, ты не забудь нам обед принести…
А у Смольянова в это время случка с какой-нибудь Манат, или он томится мыслью о задании – как не выполнить и избежать наказания, пока не схлестнется с прапорщиком Стебуновым.
– А ты скажи Кобелеву, что машины не нашел.
Такая отговорка весьма правдоподобна. В части, без мзды начальнику автослужбы, машину найти нельзя. Дежурная машина ЗИЛ-157 заправлялась двумя литрами бензина, чтобы доехать до хоздвора и обратно. Дежурный по части ставил её под окном, иначе солдаты украдут и уедут к казахам.
За счёт заправщиков кормилась масса тыловиков. Сами они могли есть вдоволь разве что морского окуня в томатном соусе и минтая в воде (в собственном соку). На складах эти консервы ногами катали. Ещё омлет из яичного порошка столетней давности с червями, повар по жаровне лопатой мешает. «Чёрные» этой кормёжки боялись пуще смерти, ещё повара-узбеки нарочно распустят слух о свинине, чтобы наряду больше досталось.
Ввод полетного задания – это ритуал, смысл которого никто не понимает, он был утерян ещё на пути из НИИ в полк. Начальник штаба достает из сейфа огрызок перфокарты – прессованный картон с дырочками. Вставляет его в щель блока на ракете, стоящей в шахте. Для этого комиссия опускается вниз по технологическим люкам. Вокруг шахты – комнаты, переходы, заблудиться можно. Внутри ракеты что-то трещит, через несколько минут перфокарта вылазит наружу. Рядом несколько человек с чувством исполненного долга сопят начальнику штаба в ухо.
«Пошла коробочка»
Взрывы
Я отрекся:
– Хуй его знает, товарищ генерал, откуда у них палатки.
Лучше получить за плохой контроль, чем за них выплачивать. Солдаты подтвердили:
– Мы нашли в камышах, хотели посмотреть, что это такое.
Я их учил ни в чем не признаваться. Если схватят за руку, – рука, мол, не моя. Палатки Ковальчук забрал себе, я их так и не увидел. А материал был отличный – итальянский, ядовито-зеленого цвета, тонкий, как болонья, только не промокает и клеится бензином Б-70. Кроме палаток, из него получались отличные лодки, вместимостью человек на восемь. «Жабой» – полчаса накачивать, а свернутая умещалась в рюкзаке. Большой мастер их изготовлять был прапорщик Чирков. На этом он и держался: ходит, бывало, по площадке пьяный, а выгони его – кто лодки будет клеить? Начальники Чиркова отсылали его лодки своим начальникам в Перхушково, и не один благодаря им туда перевелся впоследствии. Чирков гордился:
– Мои лодки на ВДНХ!
О расстоянии до Москвы он имел самое смутное представление:
– До Москвы самолетом лететь полтора часа, а до Уфы я за час доезжаю.
На вопрос:
– А ну, расскажи, Шура, как ты ездишь?
Чирков охотно поддавался:
– Сажусь в вагон, выпиваю фляжку спирта, просыпаюсь в Оренбурге, пятнадцать минут на то, чтобы пересесть в поезд до Уфы, потом опять выпить и проснуться в Уфе.
А ещё он был заместителем секретаря парторганизации Фирсова, такого же алкаша, как и сам Чирков.
На доставку ракеты отводилось четыре часа – окно между полётами спутников-шпионов. До старта километров двадцать ракету везли автотранспортом: впереди комендантская машина, за ней – «Урал»-камикадзе – блокировать, чтобы никто не врезался в лоб МАЗу. Дороги в пустыне – на высоких насыпях, не дай Бог кувыркнется МАЗ в пустой ракете 80 тонн весу, упадет, погнется – всем тюрьма. Дым стоит, как будто жгут резину. Вся эта музыка въезжает на старт.
Время установки ракеты в шахту также определялось окном между полетами американских спутников-шпионов. Если не уложатся, командира могли снять с должности. Поэтому специалисты-ракетчики, ставившие ракету в шахту, пользовались определенным иммунитетом. Когда ракету опускают в шахту при страшных порывах ветра, его сила, умноженная на парусность ракеты может сломать установщик.
Едва ракета скрывается в шахте, все облегченно вздыхают, но ненадолго. Налетают заправщики (ох и рвань! кто в фуфайке, кто в сапогах, разноязыкая сволочь – по-русски никто не понимает, а тронь такого – сунет портянку в шланг). Стоят машины-дозаторы, через них от цистерны топливо закачивают в ракету. Попади в дозатор тряпка – кто разберется, чья? А тебя тут же под барабанный бой…
Если ракета будет приведена в негодность, командира полка могли тогда даже расстрелять. Именно на старте я впервые увидел спутниковые телефоны, по ним докладывали в Военный отдел ЦК о ходе работ. Выездной сессии военного трибунала полтора часа полета от Москвы, и ещё три минуты, чтобы «тройка» вынесла приговор. Здесь бы перед строем и расстреляли. Управились бы за два часа, вместе с похоронами за барханом.
На старте крутятся командир части и особист, вооружённые пистолетами. У начальника караула приказ – при возникновении внештатной ситуации, например, при непроизвольном включении двигателей, первым делом расстрелять ракету из пулемета «при попытке к бегству».
Первоначально в Р-1, как и ФАУ-2 в качестве топлива использовали спирт и жидкий кислород в качестве окислителя. Но заливать спирт вместо керосина оказалось хлопотно.
Емкость бака ФАУ-2 составляла 3900 кг «вещества Б».
Гептил – несимметричный диметилгидразин – долгое время служил основным топливом в боевых ракетах шахтного базирования. Советские специалисты не смогли синтезировать симметричный, как американцы. По сравнению с американским, советский гептил был более ядовит. Капля на ведро воды составляет опасную для жизни концентрацию (куда там никотину, грамм которого, как нас учили, убивает лошадь). При отравлении гептилом немедленно поражаются печень и костный мозг, начинается белокровие. На полигон гептил привозили в сравнительно небольших количествах, так как ракеты на нем запускала только одна часть. Космические – заправлялись жидким кислородом и керосином, а моряки запускали твердотопливные. К слову, советским специалистам до последнего времени не удавалось преодолеть проблему слёживания порохов при хранении и добиться равномерности их горения.
Основным источником утечки, кроме взрывов, конечно, служили металлорукава. Трубопровод – металлорукав казался чудом современной технологии: нержавейка, сваренная с алюминием, гофрированная оплетенная сталь. Тогда это впечатляло, сейчас такие на сливных бачках унитазов импортного производства. При пуске они (металлорукава – не унитазы) отстреливались и автоматически заглушались изнутри. Оставшийся гептил надлежало нейтрализовать промыванием в замкнутой системе. Теоретически спиртом, а в реальности – водой.
Гептил обладает способностью впитываться в металл – через неделю свежепромытый шланг опять оказывается заражённым. При попадании на грунт – впитывается в почву, а так как пары гептила легче воздуха, они образовывают облака розового цвета. Утром испарившийся гептил выпадает с росой, образуя настоящие газовые болота, опасные 3-4 суток. Его запах перебивается «бурым газом» двуокисью азота. На этом едком фоне гептил не различим.
Желтое амиловое облако не так опасно, но бежать надо все равно. Амил – окислитель гептила. При соединении желтого и розового облаков в атмосфере происходит взрыв газа. Амил имеет некоторую хозяйственную ценность. Если его раствором полить огород, кусты помидоров вырастают, как деревья. Листья огромные, концентрация нитратов ещё выше. Майор Кобелев устроил на заброшенной 141-й площадке подпольную бахчу. Издали казалось, что карагач растёт, подъедешь поближе – помидорные джунгли.
– А что ты добавляешь?
– Секрет фирмы.
Я сразу заподозрил неладное. Солдаты подтвердили – поливал амилом.
– Жри их сам!
Кобелев норовил свой рецепт подсунуть в теплицу, чтобы быстрее росло. Послали его, агронома хренова, с такими идеями.
У меня в теплице был свой угол. Солдаты нарубят камыша, зальют водой – прорастают шампиньоны… Все было нормально, пока не проросли какие-то черные поганки, падалью воняли. Лук, помидоры, огурцы, цветы… Я ни в чем не нуждался. А кто в этих теплицах работал? Мои рабы – «губари». Если мне в чем-то откажут – могли зимой и заглушку закрутить.
Заправщики одеты в КР (костюм ракетчика). По виду – как водолазный, из противокислотной резины толщиной в палец, сзади – шланг для дыхания. Работали по четыре часа. Летом их постоянно обливали холодной водой, зимой – подавали в костюм теплый воздух. Через четыре часа пребывания в таком одеянии кожа становится молочно-белой, сморщенной, как после длительного пребывания в воде. Из галош выливают по два стакана пота.
Все это время собравшихся на старте не кормят. Подготовка ракеты считалась боевой задачей, а по традиции, в Советской армии на фронте никого не кормили. Централизованный подвоз пищи обычно заканчивался провалом или кормлением непричастных. Поэтому его (подвоза) всячески избегали, к большой радости начальника тыла. Уезжая на старт, командир подразделения, чьи люди там работают, просительным тоном уговаривает прапорщика Смольянова:
– Ёб твою мать, ты не забудь нам обед принести…
А у Смольянова в это время случка с какой-нибудь Манат, или он томится мыслью о задании – как не выполнить и избежать наказания, пока не схлестнется с прапорщиком Стебуновым.
– А ты скажи Кобелеву, что машины не нашел.
Такая отговорка весьма правдоподобна. В части, без мзды начальнику автослужбы, машину найти нельзя. Дежурная машина ЗИЛ-157 заправлялась двумя литрами бензина, чтобы доехать до хоздвора и обратно. Дежурный по части ставил её под окном, иначе солдаты украдут и уедут к казахам.
За счёт заправщиков кормилась масса тыловиков. Сами они могли есть вдоволь разве что морского окуня в томатном соусе и минтая в воде (в собственном соку). На складах эти консервы ногами катали. Ещё омлет из яичного порошка столетней давности с червями, повар по жаровне лопатой мешает. «Чёрные» этой кормёжки боялись пуще смерти, ещё повара-узбеки нарочно распустят слух о свинине, чтобы наряду больше досталось.
Ввод полетного задания – это ритуал, смысл которого никто не понимает, он был утерян ещё на пути из НИИ в полк. Начальник штаба достает из сейфа огрызок перфокарты – прессованный картон с дырочками. Вставляет его в щель блока на ракете, стоящей в шахте. Для этого комиссия опускается вниз по технологическим люкам. Вокруг шахты – комнаты, переходы, заблудиться можно. Внутри ракеты что-то трещит, через несколько минут перфокарта вылазит наружу. Рядом несколько человек с чувством исполненного долга сопят начальнику штаба в ухо.
«Пошла коробочка»
Существование «ядерного чемоданчика» – загадка для ракетчиков. За Устиновым, во время посещения им полигона, правда, носили похожий. Но он оказался портативным кондиционером. Здоровенный прапорщик, обливаясь потом, таскал двадцатикилограммовую коробку, обдувавшую ветхого маршала снизу до пояса холодным воздухом из трубки.
Министр обороны, без письменного решения Политбюро, не мог дать команду даже на учебно-боевые пуски ракет. Сигнал, буде такой дан, проходил с центрального КП РВСН, минуя ракетные армии и дивизии, прямо на КП полков. В этом особенность советской системы боевого управления.
РВСН были самой демократической структурой в Вооружённых силах СССР. По бардаку ракетный полк можно поставить рядом, разве что, с кадрированным мотопехотным: лейтенант с капитаном и капитан с подполковником были на «ты». Некоторые умудрялись посылать на хуй даже командира полка. Эта невиданная в военном быту интимность порождалась условиями службы.
КП ракетного полка находится на глубине тридцати метров. Сами шахты безлюдны, только караул на поверхности. На КП, на боевом дежурстве (БД) сидят вместе три офицера: подполковник, капитан, лейтенант, соответственно, 1-й, 2-й, и 3-й номера расчёта. У командира ракетного полка пять замов. При обострении обстановки, во время международных осложнений, или учебно-боевых пусках, место «первого» занимает сам командир полка. «Первый» и «второй» сидят рядом, следят друг за другом, «третий» – радист не допущен к отсеку, из которого производятся пуски, сидит подальше – на связи, спит под мерный писк морзянки. Фактически, дежурство длится с трёх ночи до девяти утра, где-то после трёх из Москвы начинают валом валить учебные команды. Если чем-то обидеть лейтенанта, он может уснуть и пропустить сигнал. Кому из Москвы придет служебное несоответствие? Конечно же, начальнику расчета.
Начальники расчётов даже спали с лейтенантами в одних комнатах – следили, чтобы те перед БД не напивались и не резались в карты до одури. После дежурства лейтенанта некоторое время щадили, не посылали в караулы. Потом лафа с БД кончилась. Положенные четыре дня отдыха пообещали присоединить к отпуску, затем они исчезли совсем. Один лейтенант даже жаловался на партсобрании:
– Меня человеком считают только на боевом дежурстве.
Несшие боевое дежурство питались по лётному пайку. Не представляю, как летчики после такого пайка поднимались в небо. Нам было проще – мы опускались под землю. В бараке для дежурных сил была отдельная комнатка – столовая, в которой стояли несколько общепитовских столов с оторванным гигиеническим покрытием и сломанными ножками, ещё холодильник ЗИЛ, обмотанный цепью и запертый на амбарный замок. Ключ от замка хранил при себе командир полка Лемешинский, чтобы изголодавшиеся лейтенанты не съели дефициты, а именно: сыр – сухой и рассыпчатый, просроченный и перестроченный, окаменевшую сухую колбасу и, самое главное, сгущёнку. Командиру и офицерам построже повар подносил тарелку с обедом обеими руками. Остальным – серой ракетной братии – в каждой руке по тарелке, большой палец с грязным нестриженным ногтем неизбежно засовывался в пищу. Солдаты на БД даже пели песню про шеф-повара Ноженко: «Не страшна нам кормежка лихая» . Особенно лихим был процесс кормежки при пересменке, когда при обычных нормах закладки народу прибавлялось раза в два. Свежеприбывшие, предварительно пообедав в части, норовили пожрать и тут, а т.к. повар ото всех не отобьётся, он раз и навсегда принял соломоново решение: по мере отъедания из котла, разбавлять содержимое водой. Хватало всем, последние ели слегка подсоленную водичку с ошметками капусты. Главное – недовольных не было. Ритуал кормления был соблюден.
– Личный состав кормили?
– Да.
И замполит отходил умиротворённый. Я верю в то, что Иисус мог двумя рыбами и пятью хлебами накормить всех. У нас в полку такое чудо совершалось как минимум два раза в неделю.
Сыр повар нарезал в присутствии командира дежурных сил. Крошки собирали в миску, подавали лейтенантам по весу, те ели ложками или клевали, как куры. На БД также полагалась сметана. В меру убывания продукта в кастрюлю добавляли кефир, к концу дежурства в кастрюле оставался только он.
Жизнь на БД отличалась монотонностью. Иногда её разнообразили учебные команды. Шли они с двух ночи до шести утра, чтобы расчеты не спали и не играли в карты. Допустим, радист поймал сигнал «Монолит ХХХ». По этой команде заместитель командира полка сразу одевает пояс с пистолетом. Затем сверяет цифры сигнала с цифрами на конверте. Если те сходятся – это команда его полку. Вскрывают синий пакет, в нем – «число Зверя» – семизначная команда на пуск ракет. Оба, «первый» и «второй», набирают число на пульте. Если оно совпадает с заданным автоматике, число высвечивается на табло. В сейфе, где лежит синий пакет, автоматически открывается вторая ячейка. В ней ключ. «Первый» вставляет его в замок, «второй» одновременно нажимает кнопку на пульте – одному до кнопки и ключа не дотянуться. Вот и весь предохранитель. Если «второй» почему-то откажется, «первый» должен принудить его силой оружия.
Собственно ракеты запускает автомат. Сколько произведено пусков становится ясно только тогда, когда аппаратура показывает, что ракеты ушли. Первоначально ракету выдвигали из шахты перед запуском, но такой способ старта делал её более уязвимой. Предполагалось, что достаточно разведывательно-диверсионной группе противника, выброшенной в районе пусков подобраться к ПУ и прострелить из снайперской винтовки топливный бак, чтобы сорвать боевой пуск. Ракеты стали выстреливать из шахты. Предмет особой гордости составляла бронированная крышка шахтной ПУ. Массой в 150 тонн, она выдерживала ядерный взрыв в 20 килотонн благодаря тому, что пространство между бронеплитами было заполнено парафином, испарявшимся при ударе и поглощавшем значительное количество энергии.
Советским ракетам нужно было время, чтобы раскрутились гироскопы. Во всех американских ракетах гироскопы находились в раскрученном состоянии. Ось американских гироскопов вращалась в алмазе, советских – в редкостном масле китайского репейника. В Николаевской области существовал целый совхоз по выращиванию этой стратегической культуры. Однажды я сдуру куснул такой боб – язык облез, и слюна побежала, как у бешеной собаки. Поэтому боеготовность РВСН долгое время оставалась проблематичной, что не было тайной для Хрущева, имевшего в период карибского кризиса две боеготовые ракеты средней дальности.
При всем демократизме уклада внутренней службы, призрак тридцать седьмого года витал над каждым командиром РВСН. Я не раз видел, какую страшную власть имели все эти «главные конструкторы». Перед ними заискивали даже генерал-полковники:
– Товарищ Уткин…
И тут же, едва отойдя на шаг, остервенело орал на генерал-майоров. Что для такого Уткина командир полка? Подопытная муха-дрозофила, не более…
Все командиры полков РВСН назначались Военным отделом ЦК КПСС. Подготовка ракеты к пуску контролировалась Политбюро. Командир полка исполнял приказы Партии. Как сказал начальник политотдела Кузнецкий начальнику штаба Кожину:
– Вас Партия поставила, Вас Партия и снимет.
И через два дня снял. Я в «секретке» читал функциональные обязанности командира дивизии, утверждённые Министром обороны и Начальником Главпура. У полка одна задача – пускать ракеты, хоть на веревке тащи в небо в определенное время. Я не помню ни одного случая нарушения графика испытательного пуска по вине части.
Пуск ракеты зависел от двух вещей: поворота Земли (на жаргоне ракетчиков «довернулась» или «провернулась»), и политического момента. Цели находились или на Камчатке, или в районе острова Гуам – задрачивали американцев. На Камчатке – «били в кол», в землю вбивалась метка – точка привязки координат. Теоретически, головная часть должна была упасть в радиусе двухсот метров от неё. На практике, отклонение (в основном недолет) достигало километров триста. Если промахивались – переносили кол поближе. Стрелять в Тихий океан было опаснее, перед пусками давалось объявление: такой-то район Мирового океана опасен для мореплавания. Прикинуть по карте – площадь огромная, потому что БЧ падала куда попало. Однажды боеголовка плюхнулась на пляже одного из Гавайских островов, метрах в двадцати от берега.
Если запущенная ракета падала не там, где намечалось, надлежало найти виновных. Когда запущенная нами ракета упала в Джезказганской области, полк поднялся и среди зимы обозом отправился искать. Триста километров в лютый мороз ехали со средней скоростью восемь километров в час. Быстроходные машины не могли тянуть на такой скорости, все время перегревались и глохли. Полковые стратеги додумались объединить в одной колонне МАЗы, КРАЗы, УРАЛы и ГАЗ-66. Два раза возвращались в часть за харчами, вместо запланированных двух дней добирались семь. Холодина. Движок обнимешь и греешься. Напоминало финскую кампанию, хорошо – не обстреливали.
Соблюдая секретность, искали дней пятнадцать, пока не сообразили расспросить казахов:
– У вас тут с неба ничего не падало?
– Ракета? Падала.
Что ещё могло упасть с неба? Последний метеорит здесь падал миллион лет назад.
Нашли яму, а дальше что? Натаскали груду железяк. Поступила команда «отбой» – не наша вина. «Змея» двинулась в обратном направлении, только теперь похитрее. Все «занятые в полку», как-будто без них там обойтись не могут, съёбнули на быстроходных машинах. За сутки были дома. На замкомандира оставили МАЗы, но за две недели и они приползли.
Министр обороны, без письменного решения Политбюро, не мог дать команду даже на учебно-боевые пуски ракет. Сигнал, буде такой дан, проходил с центрального КП РВСН, минуя ракетные армии и дивизии, прямо на КП полков. В этом особенность советской системы боевого управления.
РВСН были самой демократической структурой в Вооружённых силах СССР. По бардаку ракетный полк можно поставить рядом, разве что, с кадрированным мотопехотным: лейтенант с капитаном и капитан с подполковником были на «ты». Некоторые умудрялись посылать на хуй даже командира полка. Эта невиданная в военном быту интимность порождалась условиями службы.
КП ракетного полка находится на глубине тридцати метров. Сами шахты безлюдны, только караул на поверхности. На КП, на боевом дежурстве (БД) сидят вместе три офицера: подполковник, капитан, лейтенант, соответственно, 1-й, 2-й, и 3-й номера расчёта. У командира ракетного полка пять замов. При обострении обстановки, во время международных осложнений, или учебно-боевых пусках, место «первого» занимает сам командир полка. «Первый» и «второй» сидят рядом, следят друг за другом, «третий» – радист не допущен к отсеку, из которого производятся пуски, сидит подальше – на связи, спит под мерный писк морзянки. Фактически, дежурство длится с трёх ночи до девяти утра, где-то после трёх из Москвы начинают валом валить учебные команды. Если чем-то обидеть лейтенанта, он может уснуть и пропустить сигнал. Кому из Москвы придет служебное несоответствие? Конечно же, начальнику расчета.
Начальники расчётов даже спали с лейтенантами в одних комнатах – следили, чтобы те перед БД не напивались и не резались в карты до одури. После дежурства лейтенанта некоторое время щадили, не посылали в караулы. Потом лафа с БД кончилась. Положенные четыре дня отдыха пообещали присоединить к отпуску, затем они исчезли совсем. Один лейтенант даже жаловался на партсобрании:
– Меня человеком считают только на боевом дежурстве.
Несшие боевое дежурство питались по лётному пайку. Не представляю, как летчики после такого пайка поднимались в небо. Нам было проще – мы опускались под землю. В бараке для дежурных сил была отдельная комнатка – столовая, в которой стояли несколько общепитовских столов с оторванным гигиеническим покрытием и сломанными ножками, ещё холодильник ЗИЛ, обмотанный цепью и запертый на амбарный замок. Ключ от замка хранил при себе командир полка Лемешинский, чтобы изголодавшиеся лейтенанты не съели дефициты, а именно: сыр – сухой и рассыпчатый, просроченный и перестроченный, окаменевшую сухую колбасу и, самое главное, сгущёнку. Командиру и офицерам построже повар подносил тарелку с обедом обеими руками. Остальным – серой ракетной братии – в каждой руке по тарелке, большой палец с грязным нестриженным ногтем неизбежно засовывался в пищу. Солдаты на БД даже пели песню про шеф-повара Ноженко: «Не страшна нам кормежка лихая» . Особенно лихим был процесс кормежки при пересменке, когда при обычных нормах закладки народу прибавлялось раза в два. Свежеприбывшие, предварительно пообедав в части, норовили пожрать и тут, а т.к. повар ото всех не отобьётся, он раз и навсегда принял соломоново решение: по мере отъедания из котла, разбавлять содержимое водой. Хватало всем, последние ели слегка подсоленную водичку с ошметками капусты. Главное – недовольных не было. Ритуал кормления был соблюден.
– Личный состав кормили?
– Да.
И замполит отходил умиротворённый. Я верю в то, что Иисус мог двумя рыбами и пятью хлебами накормить всех. У нас в полку такое чудо совершалось как минимум два раза в неделю.
Сыр повар нарезал в присутствии командира дежурных сил. Крошки собирали в миску, подавали лейтенантам по весу, те ели ложками или клевали, как куры. На БД также полагалась сметана. В меру убывания продукта в кастрюлю добавляли кефир, к концу дежурства в кастрюле оставался только он.
Жизнь на БД отличалась монотонностью. Иногда её разнообразили учебные команды. Шли они с двух ночи до шести утра, чтобы расчеты не спали и не играли в карты. Допустим, радист поймал сигнал «Монолит ХХХ». По этой команде заместитель командира полка сразу одевает пояс с пистолетом. Затем сверяет цифры сигнала с цифрами на конверте. Если те сходятся – это команда его полку. Вскрывают синий пакет, в нем – «число Зверя» – семизначная команда на пуск ракет. Оба, «первый» и «второй», набирают число на пульте. Если оно совпадает с заданным автоматике, число высвечивается на табло. В сейфе, где лежит синий пакет, автоматически открывается вторая ячейка. В ней ключ. «Первый» вставляет его в замок, «второй» одновременно нажимает кнопку на пульте – одному до кнопки и ключа не дотянуться. Вот и весь предохранитель. Если «второй» почему-то откажется, «первый» должен принудить его силой оружия.
Собственно ракеты запускает автомат. Сколько произведено пусков становится ясно только тогда, когда аппаратура показывает, что ракеты ушли. Первоначально ракету выдвигали из шахты перед запуском, но такой способ старта делал её более уязвимой. Предполагалось, что достаточно разведывательно-диверсионной группе противника, выброшенной в районе пусков подобраться к ПУ и прострелить из снайперской винтовки топливный бак, чтобы сорвать боевой пуск. Ракеты стали выстреливать из шахты. Предмет особой гордости составляла бронированная крышка шахтной ПУ. Массой в 150 тонн, она выдерживала ядерный взрыв в 20 килотонн благодаря тому, что пространство между бронеплитами было заполнено парафином, испарявшимся при ударе и поглощавшем значительное количество энергии.
Советским ракетам нужно было время, чтобы раскрутились гироскопы. Во всех американских ракетах гироскопы находились в раскрученном состоянии. Ось американских гироскопов вращалась в алмазе, советских – в редкостном масле китайского репейника. В Николаевской области существовал целый совхоз по выращиванию этой стратегической культуры. Однажды я сдуру куснул такой боб – язык облез, и слюна побежала, как у бешеной собаки. Поэтому боеготовность РВСН долгое время оставалась проблематичной, что не было тайной для Хрущева, имевшего в период карибского кризиса две боеготовые ракеты средней дальности.
При всем демократизме уклада внутренней службы, призрак тридцать седьмого года витал над каждым командиром РВСН. Я не раз видел, какую страшную власть имели все эти «главные конструкторы». Перед ними заискивали даже генерал-полковники:
– Товарищ Уткин…
И тут же, едва отойдя на шаг, остервенело орал на генерал-майоров. Что для такого Уткина командир полка? Подопытная муха-дрозофила, не более…
Все командиры полков РВСН назначались Военным отделом ЦК КПСС. Подготовка ракеты к пуску контролировалась Политбюро. Командир полка исполнял приказы Партии. Как сказал начальник политотдела Кузнецкий начальнику штаба Кожину:
– Вас Партия поставила, Вас Партия и снимет.
И через два дня снял. Я в «секретке» читал функциональные обязанности командира дивизии, утверждённые Министром обороны и Начальником Главпура. У полка одна задача – пускать ракеты, хоть на веревке тащи в небо в определенное время. Я не помню ни одного случая нарушения графика испытательного пуска по вине части.
Пуск ракеты зависел от двух вещей: поворота Земли (на жаргоне ракетчиков «довернулась» или «провернулась»), и политического момента. Цели находились или на Камчатке, или в районе острова Гуам – задрачивали американцев. На Камчатке – «били в кол», в землю вбивалась метка – точка привязки координат. Теоретически, головная часть должна была упасть в радиусе двухсот метров от неё. На практике, отклонение (в основном недолет) достигало километров триста. Если промахивались – переносили кол поближе. Стрелять в Тихий океан было опаснее, перед пусками давалось объявление: такой-то район Мирового океана опасен для мореплавания. Прикинуть по карте – площадь огромная, потому что БЧ падала куда попало. Однажды боеголовка плюхнулась на пляже одного из Гавайских островов, метрах в двадцати от берега.
Если запущенная ракета падала не там, где намечалось, надлежало найти виновных. Когда запущенная нами ракета упала в Джезказганской области, полк поднялся и среди зимы обозом отправился искать. Триста километров в лютый мороз ехали со средней скоростью восемь километров в час. Быстроходные машины не могли тянуть на такой скорости, все время перегревались и глохли. Полковые стратеги додумались объединить в одной колонне МАЗы, КРАЗы, УРАЛы и ГАЗ-66. Два раза возвращались в часть за харчами, вместо запланированных двух дней добирались семь. Холодина. Движок обнимешь и греешься. Напоминало финскую кампанию, хорошо – не обстреливали.
Соблюдая секретность, искали дней пятнадцать, пока не сообразили расспросить казахов:
– У вас тут с неба ничего не падало?
– Ракета? Падала.
Что ещё могло упасть с неба? Последний метеорит здесь падал миллион лет назад.
Нашли яму, а дальше что? Натаскали груду железяк. Поступила команда «отбой» – не наша вина. «Змея» двинулась в обратном направлении, только теперь похитрее. Все «занятые в полку», как-будто без них там обойтись не могут, съёбнули на быстроходных машинах. За сутки были дома. На замкомандира оставили МАЗы, но за две недели и они приползли.
Взрывы
С точки зрения аэродинамики полёт тяжёлых тел: шмеля, стрекозы, ракеты, во многих моментах остается неясным. Мои последующие объяснения крайне примитивны, что позволит сохранить интерес к их изложению. Рысканье, тангаж и крен – три основных параметра полета ракеты. Ещё ускорение, показатели которого с помощью сложных исчислений превращаются в скорость. Три гироскопа в трёх плоскостях выставлены на полярную звезду.
В первых ракетах шахтного базирования выставляли сопла движков. Машинка гудит полдня. В шахте на боевом дежурстве находилась уже выставленная ракета. После каждого землетрясения, даже неощутимого человеком, приезжала команда заправщиков и производила проверку. В современных ракетах процесс стабилизации был записан в полетном задании и осуществлялся непосредственно после старта.
Первые советские ракеты дислоцировались в Крыму с 1947г. и были нацелены на Турцию. До 50-60гг. на боевом дежурстве находились Р-1, копия Фау-2. Всех, кто имел неосторожность работать на Вернера фон Брауна, загнали в «шаражку» в Ахтубинске. Кормили там, правда, хорошо. Документация основывалась на переводах с немецкого, вся аппаратура прицеливания была немецкая, со свастикой и клеймом «Карл Цейс Иена». Прицеливание в данном случае сводилось к выставлению вертикали ракеты по мнимой оси Земли. Сам коллиматор – прибор примитивный, треугольная призма, две грани которой посеребрены, на них нанесена линия. Сверху, над коллиматором, устанавливается прибор, вроде теодолита, внутрь запускается лучик. Его отражение должно попасть на крестовину, не смещаясь в стороны. По нему и выставляли ракету. При любом отклонении ракета должна была самоликвидироваться.
Но даже Р-1 с тех пор, как отпустили пленных немцев, стали летать куда попало. Пока имелись в запасе немецкие приборы, проблемы ещё можно было решить, ракеты кое-как, но летали. Дальнейшее развитие ракетной техники происходило, как в Пенемюнде, по наитию. 4 октября 1960г. на 41-й площадке были принесены в жертву техническому прогрессу маршал авиации Неделин (личный друг Хрущева) и ещё 150 человек. Разинув рот, маршал наблюдал, как шла заправка ракеты одновременно двумя компонентами: азотной кислотой и керосином. От него нашли только погон. Оргвыводы для оставшихся в живых участников пуска были страшными. Была радикально пересмотрена вся предстартовая подготовка. После чего рванул на старте «Титов-2», экипаж не мог открыть люк и чуть не задохнулся. Прапорщик Калигин (клички «Ух» и «Анчутка») в это время вёз воду караулам и, увидев САС, с криком: «Инопланетяне!» убежал в пустыню, за что и был изгнан из армии. А мог бы перевестись в Москву, стоило только люк открыть.
Наиболее сложная часть ракеты – двигатели. Сопло охлаждается топливом, при наличии микроотверстий происходит взрыв. Проверка двигателей перед стартом на стендах лишь в какой-то мере уменьшает угрозу взрыва при запуске. На советских ракетных заводах не было ОТК, возможность брака исключалась даже теоретически, так всех напугал один из творцов ракетно-космической индустрии Лаврентий Павлович Берия. Пуски ракет до постановки их на боевое дежурство осуществляли заводы-изготовители. Принималась соответствующая программа, на полигон приезжали представители промышленности.
Если для «промышленников» взрыв ракеты – бедствие, то для командиров подразделений – праздник. Сидим, пьем чай, чувствуем – трясётся земля, все вышли посмотреть. Неужели? Видим: да, повернула на наш старт, люди заметались…
Недолетев километра два, ракета упала на автодром, завертелась, шипит, как колоссальный дракон, факел огня от двигателей метров триста. Наконец взорвалась. Поднялось розовое облако гептила. Пока все одевают противогазы, тыловики суетятся с озабоченными лицами. Несмотря на опасность движущегося в нашу сторону газового облака, хватают ротных за хоботы, срывают маски, допытываются:
– Сколько у тебя окон выбило? Пиши: все!
– Сколько кроватей вынес? Пиши: всё поломались!
Замполит в ленинской комнате собственноручно разбивал стенды. Казалось, упала антинейтронная бомба, такая напасть пришла на вещевое имущество. Даже на хоздворе за 30-40 км от эпицентра что-то пропадало и списывалось. Командир полка в обычной обстановке может списать не более 10 лопат в в месяц. На взрыв списали все. «Яйцеголовые» бегают, оправдываются, а нам, ротным, главное списать. Прапорщик, начальник продовольственного склада, списал 4,5 тонны картошки, мол, привалило взрывом. Я всю ночь вывозил машиной упавшее с неба имущество, каптёр сидел на узлах. На старте, в потерне, у меня был загашник. Я предусмотрительно перегородил коридор стеной толщиной в 4 кирпича, чтобы не выбили, вварил дверь от бомбоубежища с кодозамком, ещё 4 навесных. Набивали туда. К утру в казарме, кроме 10 табуреток, ничего не осталось. Я предвкушал получение оконного стекла ящиками. Были же и истинно пострадавшие. Тем, у кого поубивало солдат, было не до списания. А потребность в оконном стекле в пустыне огромная. В казармах оно билось ежедневно. Откроет солдат-дневальный окна – порывом ветра 5-6 разобьет. Или замполит затеет реконструкцию ленкомнаты. Ещё можно продать в клуб.
В 1987г. произошло довольно серьезное ЧП. Ракета 15А30 вышла из шахты и упала. Официально, происходил учебно-боевой пуск в сторону Камчатки. При взрыве топлива всё разнесло. Самое страшное, что разбросало кассетную боевую часть БЧ. Ракеты взрывались на стартах и раньше, но таких мер безопасности, как в данном случае, не предпринимали. Обломки собирали в пустыне. Был месяц март – днём жара, ночью холод. Снег, мокрый песок, солнце… Я, как комендант, должен был отвечать за всё оцепление: выставили солдат вперемежку с офицерами. Я сразу же заявил, что не намерен нести ответственность за всю эту банду. Солдаты стояли намертво, но офицеры… устали. Перепились спиртом, поели солдатские пайки, ещё неделя – и они начали бы продавать государственные секреты. Я вошёл внутрь оцепления вместе с полковником Труничевым и увидел то, чего нельзя было видеть. Боеголовки были заполнены магниевой стружкой – отходами токарного производства. Труничев неприлично побледнел, сказал, что «мы не туда зашли» и, мол, я ничего не понимаю. С меня взяли подписку о неразглашении.
В первых ракетах шахтного базирования выставляли сопла движков. Машинка гудит полдня. В шахте на боевом дежурстве находилась уже выставленная ракета. После каждого землетрясения, даже неощутимого человеком, приезжала команда заправщиков и производила проверку. В современных ракетах процесс стабилизации был записан в полетном задании и осуществлялся непосредственно после старта.
Первые советские ракеты дислоцировались в Крыму с 1947г. и были нацелены на Турцию. До 50-60гг. на боевом дежурстве находились Р-1, копия Фау-2. Всех, кто имел неосторожность работать на Вернера фон Брауна, загнали в «шаражку» в Ахтубинске. Кормили там, правда, хорошо. Документация основывалась на переводах с немецкого, вся аппаратура прицеливания была немецкая, со свастикой и клеймом «Карл Цейс Иена». Прицеливание в данном случае сводилось к выставлению вертикали ракеты по мнимой оси Земли. Сам коллиматор – прибор примитивный, треугольная призма, две грани которой посеребрены, на них нанесена линия. Сверху, над коллиматором, устанавливается прибор, вроде теодолита, внутрь запускается лучик. Его отражение должно попасть на крестовину, не смещаясь в стороны. По нему и выставляли ракету. При любом отклонении ракета должна была самоликвидироваться.
Но даже Р-1 с тех пор, как отпустили пленных немцев, стали летать куда попало. Пока имелись в запасе немецкие приборы, проблемы ещё можно было решить, ракеты кое-как, но летали. Дальнейшее развитие ракетной техники происходило, как в Пенемюнде, по наитию. 4 октября 1960г. на 41-й площадке были принесены в жертву техническому прогрессу маршал авиации Неделин (личный друг Хрущева) и ещё 150 человек. Разинув рот, маршал наблюдал, как шла заправка ракеты одновременно двумя компонентами: азотной кислотой и керосином. От него нашли только погон. Оргвыводы для оставшихся в живых участников пуска были страшными. Была радикально пересмотрена вся предстартовая подготовка. После чего рванул на старте «Титов-2», экипаж не мог открыть люк и чуть не задохнулся. Прапорщик Калигин (клички «Ух» и «Анчутка») в это время вёз воду караулам и, увидев САС, с криком: «Инопланетяне!» убежал в пустыню, за что и был изгнан из армии. А мог бы перевестись в Москву, стоило только люк открыть.
Наиболее сложная часть ракеты – двигатели. Сопло охлаждается топливом, при наличии микроотверстий происходит взрыв. Проверка двигателей перед стартом на стендах лишь в какой-то мере уменьшает угрозу взрыва при запуске. На советских ракетных заводах не было ОТК, возможность брака исключалась даже теоретически, так всех напугал один из творцов ракетно-космической индустрии Лаврентий Павлович Берия. Пуски ракет до постановки их на боевое дежурство осуществляли заводы-изготовители. Принималась соответствующая программа, на полигон приезжали представители промышленности.
Если для «промышленников» взрыв ракеты – бедствие, то для командиров подразделений – праздник. Сидим, пьем чай, чувствуем – трясётся земля, все вышли посмотреть. Неужели? Видим: да, повернула на наш старт, люди заметались…
Недолетев километра два, ракета упала на автодром, завертелась, шипит, как колоссальный дракон, факел огня от двигателей метров триста. Наконец взорвалась. Поднялось розовое облако гептила. Пока все одевают противогазы, тыловики суетятся с озабоченными лицами. Несмотря на опасность движущегося в нашу сторону газового облака, хватают ротных за хоботы, срывают маски, допытываются:
– Сколько у тебя окон выбило? Пиши: все!
– Сколько кроватей вынес? Пиши: всё поломались!
Замполит в ленинской комнате собственноручно разбивал стенды. Казалось, упала антинейтронная бомба, такая напасть пришла на вещевое имущество. Даже на хоздворе за 30-40 км от эпицентра что-то пропадало и списывалось. Командир полка в обычной обстановке может списать не более 10 лопат в в месяц. На взрыв списали все. «Яйцеголовые» бегают, оправдываются, а нам, ротным, главное списать. Прапорщик, начальник продовольственного склада, списал 4,5 тонны картошки, мол, привалило взрывом. Я всю ночь вывозил машиной упавшее с неба имущество, каптёр сидел на узлах. На старте, в потерне, у меня был загашник. Я предусмотрительно перегородил коридор стеной толщиной в 4 кирпича, чтобы не выбили, вварил дверь от бомбоубежища с кодозамком, ещё 4 навесных. Набивали туда. К утру в казарме, кроме 10 табуреток, ничего не осталось. Я предвкушал получение оконного стекла ящиками. Были же и истинно пострадавшие. Тем, у кого поубивало солдат, было не до списания. А потребность в оконном стекле в пустыне огромная. В казармах оно билось ежедневно. Откроет солдат-дневальный окна – порывом ветра 5-6 разобьет. Или замполит затеет реконструкцию ленкомнаты. Ещё можно продать в клуб.
В 1987г. произошло довольно серьезное ЧП. Ракета 15А30 вышла из шахты и упала. Официально, происходил учебно-боевой пуск в сторону Камчатки. При взрыве топлива всё разнесло. Самое страшное, что разбросало кассетную боевую часть БЧ. Ракеты взрывались на стартах и раньше, но таких мер безопасности, как в данном случае, не предпринимали. Обломки собирали в пустыне. Был месяц март – днём жара, ночью холод. Снег, мокрый песок, солнце… Я, как комендант, должен был отвечать за всё оцепление: выставили солдат вперемежку с офицерами. Я сразу же заявил, что не намерен нести ответственность за всю эту банду. Солдаты стояли намертво, но офицеры… устали. Перепились спиртом, поели солдатские пайки, ещё неделя – и они начали бы продавать государственные секреты. Я вошёл внутрь оцепления вместе с полковником Труничевым и увидел то, чего нельзя было видеть. Боеголовки были заполнены магниевой стружкой – отходами токарного производства. Труничев неприлично побледнел, сказал, что «мы не туда зашли» и, мол, я ничего не понимаю. С меня взяли подписку о неразглашении.