Страница:
Попробуйте «снять» часового ночью, когда он испуган, зол, не выспался, голоден, и патрон в патроннике. Диверсанты знают об этом и не рискуют соваться на охраняемые объекты. Разводящий подойти боится, вызывает свистом: а вдруг он там спит за складом с оружием наизготовку. Я видел, как один такой кричал и стрелял, с испуга выпустил все тридцать патронов, палец от спускового крючка отодрать не могли. Даже я, будучи дежурным по части, проверять караулы ночью не совался. На моей памяти, часового на посту удалось снять только раз – собакам. У каждого караула кормится их по несколько штук. Дело было зимой, в снегу вырыли тоннель, и по нему в караульном тулупе поверх шинели ходил часовой. Если кому-то довелось носить это необъятное сооружение из овчины, он уже понял, что произошло. Часовой играл с собаками, и одна из них, схватив за полу, повалила беднягу. Подняться самостоятельно он был уже не в силах, стал звать на помощь.
Иногда пребывание на посту обостряет в человеке его природные качества солдата. Генерал Лавриненко как-то поведал совершенно невероятную историю. На одном из артиллерийских складов вспыхнул пожар, два дня рвались снаряды. На третий, хотя канонада все ещё продолжалась, Лавриненко подъехал на танке разузнать обстановку. Только открыл башенный люк, как кто-то открыл по нему огонь. Стреляли прицельно, одиночными выстрелами. Оказалось – часовой. Так как он не был сменён или снят «хотя бы и жизни его угрожала опасность», солдатик пролежал все это время в окопе, но пост не покинул. И, как предписывает устав гарнизонной и караульной службы (я его до сих пор наизусть помню), начал отражать нападение на вверенный ему объект. Вокруг рвутся снаряды, а он кричит танку:
– Стой, стрелять буду!
И стреляет по люку. Пули об крышку – «дзынь», «дзынь»… Вернулись за начальником караула. Тот попытался снять часового с поста через мегафон. Солдатик ему:
– Высунь голову!
Парню дали медаль «За отвагу».
Но такое случается редко. У нас один сбил метеорологический зонд. Звонит с поста:
– На объект летит шар!
– Какой шар?
– Здоровенный!
– Сбить. Огонь!
– Та-та-та. Сбил! Ветром понесло, застрял в «колючке».
Через два часа приезжают какие-то дяди. Оказалось: накануне старта выпускают зонд – наблюдать состояние атмосферы. А мы эту коробку с приборами ещё ногами пинали. А чего его на охраняемый объект занесло? Старт космического корабля был задержан на несколько часов, теперь уже «пинали» начальника караула:
– Ну, солдат – дурак, а ты? Под землёй сидел, не мог выйти посмотреть?
Зато полиэтиленовой пленки осталось – море, её потом на теплицы растащили.
Начальствующие лица и сами склонны к совершению ЧП. «Бахур» заступил дежурным по караулу, четыре дня пил, найти не могли – сообщники его скрывали. Потом убыл на площадку к «промышленникам». Оттуда принесли весть: пьёт, грозит из окна пистолетом. «Синклит» в составе командира, замполита и начальника штаба стал подговаривать особиста:
– Тебе по должности положено, ты его можешь даже убить.
– Я бы рад, но в этом нет предмета государственной безопасности.
Послали Кожина, как никак «Бахур» его подчиненный. Он потом рассказывал:
– Захожу: в комнате, кроме «Бахура», две голые бабы, на столе арбуз и магазин от пистолета.
Кожин подумал, что оружие не заряжено, схватил «Боба», смело взялся выкручивать руку. Оказалось, на столе лежал запасной магазин, грянул выстрел. Хорошо, ни в кого не попало. Только «Бахуру» в потасовке сломали палец. Он потом демонстративно его носил и честь не отдавал.
В карауле практически всегда стреляют по-дурному. Один, как сейчас помню, рыжий такой, закосил, повредился рассудком – враги атаковали позицию. Он и перед этим косил по-черному, делая вид, что не разбирается во времени. Полтора часа отражал, строчил из РПД, пока патроны не кончились. Ещё два часа на всякий случай ждали. После этого пулеметы позакрывали в сейфы, от греха подальше. Начали разбираться, оказалось – у него отец поп. Особиста драли, как помойного кота – пропустил социально чуждый элемент.
Если в карауле не случилось убийства или самоубийства, все происшествия скрывались от начальства. Как-то случилась коллективная пьянка, караул украл спирт, пережрались. Под горячую руку подвернулся проверяющий, стали на него кидаться. Он достал пистолет, выстрелил в потолок, положил нападавших на землю. Всё было бы хорошо, но в армии есть беспринципные и принципиальные. Последние – хуже империалистов. Как ему начальство на «разборке» втолковывало:
– Ты видел, что пьяные, повернулся бы и уехал. К утру проспятся.
Майор «стоял» на подполковничьей должности и мог пожаловаться только ночью своей жене, а не докладывать об увиденном безобразии и беспорядке. Инициативного отодрали и отпустили – что с него взять? Начали драть меня: проверили тетрадь индивидуальных бесед, журнал инструктажа перед караулом, журнал боевой подготовки. Из первоначальных обвинений осталась только «личная недисциплинированность солдат из-за упущения в воспитательной работе». Мол, «невыдержанность майора спровоцировала». Тогда боролись с правдоискателями, а страдали командиры. Я к тому времени пять лет командовал ротой, мог и рапорт на стол положить. Где они ротного найдут, когда все хотят инженерами быть? Вкатили выговор «за несвоевременный подвоз питьевой воды». «Выговор, не туберкулез – к организму не пристаёт.» – говаривал Боря Лопаткин. И то: созданная нами система подготовки не привела к трагическим последствиям. «Спирт солдаты нашли, ну выпили, но ракету из строя не вывели». А где солдаты взяли спирт? Про меня забыли и пошли по другому пути. Мало того, что у Гриднева украли четыре литра спирта, его ещё и отодрали за то, что хранил его в неположенном месте (а скорее за то, что утаил от начальства).
Если подчиненные допекут, я мог сделать пребывание в карауле невыносимым. Лафа кончалась. Я в каждый караул ставил по прапорщику, на постах стояли по шесть часов. Включал световые сигналы… «Разбирался» так, что писали рапорты: «Прошу перевести меня…». Подобные просьбы оставляли без ответа. «Ракету не взорвёте, шахту не откроете, ебите друг друга в жопу».
Жизнь подтвердила мою правоту. Морально-психологический климат в караулах был вполне сносным. Обстановка редко накалялась до критической. Я как раз ел в карауле. Слышу – автоматная очередь, влетает прапорщик, весь в крови, – и ко мне:
– А-а-а!
– Кто тебя убил или ранил?!
– Там солдат в карауле застрелился.
– Как он себя хуйнул?
– Где-то патронов пять вогнал.
Думаю: хрен с ним, за прапорщика пришлось бы больше отвечать. На месте происшествия две смены – одна в курилке, другая в машине. Кто хотел, тот мог и убить. У меня один вопрос: как он попал в караул? Я ставил в караул земляков одного призыва. Солдаты прояснили ситуацию:
– Он ёбнутый!
– Почему не доложили?
Солдаты испуганы – одного рвёт, другой в обмороке. Лежит человек, шея и зазубрины вместо головы, глаз на люстре висит (солдаты говорили – моргал), судорги волнами… Как он долго умирал, минут 20! Хорошо прапорщик додумался:
– Одевай ОЗК, противогаз…
Психологически важно, чтобы между человеком и останками, которые он убирает была какая-то преграда. Кровавые тряпки потом сожгли. Достать новый ОЗК не проблема: дам команду каптёру, в соседней роте и сопрёт.
Звоню командиру полка, докладываю. Он:
– У тебя патронов до хуя, чтобы ты к моему приезду застрелился.
– Тогда я вас сначала порешу.
Потом он у меня при случае не раз интересовался:
– Ты бы меня точно застрелил?
– Из пулемета.
Спасла меня мать покойного. Приехала в часть и с порога:
– Он покончил с собой?
Оказалось, он на гражданке раз пять покушался. Мать в армию отправила, думала – вылечат. Врачу Коле Ковалёву – служебное несоответствие.
Другой вздумал стреляться. Две пули 7,62 прошли навылет, одна выше, другая ниже сердца. Спасла пачка писем (солдат всегда носит с собой всякую гадость – засаленные письма, записные книжки…). Пороховые газы не прорвались в раневой канал, только легкое отстрелил, – отрезали и комиссовали. Я принял радикальные меры, чтобы вырвать у него нужную объяснительную. Он ещё лежал в реанимации, как я ворвался с ней к замполиту:
– Как ты её у него взял?
– Иглу (капельницу – Ред.) вытаскивал из носа.
Однажды солдат в карауле, заступив на пост, убил сержанта. Свидетелей не было. Он его вынес из караульного помещения и закопал на периметре, благо, в распоряжении было целых шесть часов. Так как яма получилась небольшая и ноги покойного в ней не помещались, он их отрубил по колени и положил ему под мышки. Сам вернулся на пост и в положенное время поднял шум: почему его не меняют? Поискали сержанта, а т.к. его нигде не нашли, то доложили дежурному по караулам: мол, сбежал, падла.
Объявили розыск, естественно никого не нашли, дома он так и не объявился. Родители подали заявление в милицию, военная прокуратура была вынуждена вести следствие из-за того, что родители очень уж плотно насели. «Да не мог он дезертировать за полгода до дембеля». Следствие велось два года, из Москвы приходили стандартные ответы: «Внимательно осмотрите место происшествия». Какой-то спец понял: тело в пустыне за шесть часов далеко не унесешь, да и казахи нашли бы за периметром. В состоянии аффекта человек долго не будет шататься с трупом на горбу. Несмотря на это, место происшествия все равно не осматривали. Как оно водится в армии, пошлют какого-нибудь Гену Арбузова, он выйдет, покурит, залезет на «карпом», окинет пустыню орлиным взором и ляжет на матрас загорать дальше. Депеши приходили из Москвы раза три в год, пока, наконец, не явился следователь по особо важным делам. Он бы вряд ли приехал, но заодно надо было расследовать хищение двух пистолетов. «Пинкертон» обошел вокруг поста:
– Копайте здесь.
Действительно, на этом месте трава выглядела как-то погуще и позеленее. Солдаты кинулись отрывать лопаты с пожарного щита, те, как и топоры, были прибиты гвоздями, чтобы солдаты не воспользовались. (Некоторые начальники шли ещё дальше: находили умельцев, умудрявшихся рисовать пожарный инвентарь с пугающим правдоподобием.) Как бы там ни было, но копали недолго, на глубине одного штыка нашли мумию. Сверху в целлофановом пакете лежали и документы. Убийца за прошедшие годы успел жениться. Когда за ним пришла милиция – сразу все понял и заорал :
– Я не хотел!!!
А не приедь «Пинкертон»?
«Яйцеголовые»
Волонтёры
«Бумажный тигр»
Иногда пребывание на посту обостряет в человеке его природные качества солдата. Генерал Лавриненко как-то поведал совершенно невероятную историю. На одном из артиллерийских складов вспыхнул пожар, два дня рвались снаряды. На третий, хотя канонада все ещё продолжалась, Лавриненко подъехал на танке разузнать обстановку. Только открыл башенный люк, как кто-то открыл по нему огонь. Стреляли прицельно, одиночными выстрелами. Оказалось – часовой. Так как он не был сменён или снят «хотя бы и жизни его угрожала опасность», солдатик пролежал все это время в окопе, но пост не покинул. И, как предписывает устав гарнизонной и караульной службы (я его до сих пор наизусть помню), начал отражать нападение на вверенный ему объект. Вокруг рвутся снаряды, а он кричит танку:
– Стой, стрелять буду!
И стреляет по люку. Пули об крышку – «дзынь», «дзынь»… Вернулись за начальником караула. Тот попытался снять часового с поста через мегафон. Солдатик ему:
– Высунь голову!
Парню дали медаль «За отвагу».
Но такое случается редко. У нас один сбил метеорологический зонд. Звонит с поста:
– На объект летит шар!
– Какой шар?
– Здоровенный!
– Сбить. Огонь!
– Та-та-та. Сбил! Ветром понесло, застрял в «колючке».
Через два часа приезжают какие-то дяди. Оказалось: накануне старта выпускают зонд – наблюдать состояние атмосферы. А мы эту коробку с приборами ещё ногами пинали. А чего его на охраняемый объект занесло? Старт космического корабля был задержан на несколько часов, теперь уже «пинали» начальника караула:
– Ну, солдат – дурак, а ты? Под землёй сидел, не мог выйти посмотреть?
Зато полиэтиленовой пленки осталось – море, её потом на теплицы растащили.
Начальствующие лица и сами склонны к совершению ЧП. «Бахур» заступил дежурным по караулу, четыре дня пил, найти не могли – сообщники его скрывали. Потом убыл на площадку к «промышленникам». Оттуда принесли весть: пьёт, грозит из окна пистолетом. «Синклит» в составе командира, замполита и начальника штаба стал подговаривать особиста:
– Тебе по должности положено, ты его можешь даже убить.
– Я бы рад, но в этом нет предмета государственной безопасности.
Послали Кожина, как никак «Бахур» его подчиненный. Он потом рассказывал:
– Захожу: в комнате, кроме «Бахура», две голые бабы, на столе арбуз и магазин от пистолета.
Кожин подумал, что оружие не заряжено, схватил «Боба», смело взялся выкручивать руку. Оказалось, на столе лежал запасной магазин, грянул выстрел. Хорошо, ни в кого не попало. Только «Бахуру» в потасовке сломали палец. Он потом демонстративно его носил и честь не отдавал.
В карауле практически всегда стреляют по-дурному. Один, как сейчас помню, рыжий такой, закосил, повредился рассудком – враги атаковали позицию. Он и перед этим косил по-черному, делая вид, что не разбирается во времени. Полтора часа отражал, строчил из РПД, пока патроны не кончились. Ещё два часа на всякий случай ждали. После этого пулеметы позакрывали в сейфы, от греха подальше. Начали разбираться, оказалось – у него отец поп. Особиста драли, как помойного кота – пропустил социально чуждый элемент.
Если в карауле не случилось убийства или самоубийства, все происшествия скрывались от начальства. Как-то случилась коллективная пьянка, караул украл спирт, пережрались. Под горячую руку подвернулся проверяющий, стали на него кидаться. Он достал пистолет, выстрелил в потолок, положил нападавших на землю. Всё было бы хорошо, но в армии есть беспринципные и принципиальные. Последние – хуже империалистов. Как ему начальство на «разборке» втолковывало:
– Ты видел, что пьяные, повернулся бы и уехал. К утру проспятся.
Майор «стоял» на подполковничьей должности и мог пожаловаться только ночью своей жене, а не докладывать об увиденном безобразии и беспорядке. Инициативного отодрали и отпустили – что с него взять? Начали драть меня: проверили тетрадь индивидуальных бесед, журнал инструктажа перед караулом, журнал боевой подготовки. Из первоначальных обвинений осталась только «личная недисциплинированность солдат из-за упущения в воспитательной работе». Мол, «невыдержанность майора спровоцировала». Тогда боролись с правдоискателями, а страдали командиры. Я к тому времени пять лет командовал ротой, мог и рапорт на стол положить. Где они ротного найдут, когда все хотят инженерами быть? Вкатили выговор «за несвоевременный подвоз питьевой воды». «Выговор, не туберкулез – к организму не пристаёт.» – говаривал Боря Лопаткин. И то: созданная нами система подготовки не привела к трагическим последствиям. «Спирт солдаты нашли, ну выпили, но ракету из строя не вывели». А где солдаты взяли спирт? Про меня забыли и пошли по другому пути. Мало того, что у Гриднева украли четыре литра спирта, его ещё и отодрали за то, что хранил его в неположенном месте (а скорее за то, что утаил от начальства).
Если подчиненные допекут, я мог сделать пребывание в карауле невыносимым. Лафа кончалась. Я в каждый караул ставил по прапорщику, на постах стояли по шесть часов. Включал световые сигналы… «Разбирался» так, что писали рапорты: «Прошу перевести меня…». Подобные просьбы оставляли без ответа. «Ракету не взорвёте, шахту не откроете, ебите друг друга в жопу».
Жизнь подтвердила мою правоту. Морально-психологический климат в караулах был вполне сносным. Обстановка редко накалялась до критической. Я как раз ел в карауле. Слышу – автоматная очередь, влетает прапорщик, весь в крови, – и ко мне:
– А-а-а!
– Кто тебя убил или ранил?!
– Там солдат в карауле застрелился.
– Как он себя хуйнул?
– Где-то патронов пять вогнал.
Думаю: хрен с ним, за прапорщика пришлось бы больше отвечать. На месте происшествия две смены – одна в курилке, другая в машине. Кто хотел, тот мог и убить. У меня один вопрос: как он попал в караул? Я ставил в караул земляков одного призыва. Солдаты прояснили ситуацию:
– Он ёбнутый!
– Почему не доложили?
Солдаты испуганы – одного рвёт, другой в обмороке. Лежит человек, шея и зазубрины вместо головы, глаз на люстре висит (солдаты говорили – моргал), судорги волнами… Как он долго умирал, минут 20! Хорошо прапорщик додумался:
– Одевай ОЗК, противогаз…
Психологически важно, чтобы между человеком и останками, которые он убирает была какая-то преграда. Кровавые тряпки потом сожгли. Достать новый ОЗК не проблема: дам команду каптёру, в соседней роте и сопрёт.
Звоню командиру полка, докладываю. Он:
– У тебя патронов до хуя, чтобы ты к моему приезду застрелился.
– Тогда я вас сначала порешу.
Потом он у меня при случае не раз интересовался:
– Ты бы меня точно застрелил?
– Из пулемета.
Спасла меня мать покойного. Приехала в часть и с порога:
– Он покончил с собой?
Оказалось, он на гражданке раз пять покушался. Мать в армию отправила, думала – вылечат. Врачу Коле Ковалёву – служебное несоответствие.
Другой вздумал стреляться. Две пули 7,62 прошли навылет, одна выше, другая ниже сердца. Спасла пачка писем (солдат всегда носит с собой всякую гадость – засаленные письма, записные книжки…). Пороховые газы не прорвались в раневой канал, только легкое отстрелил, – отрезали и комиссовали. Я принял радикальные меры, чтобы вырвать у него нужную объяснительную. Он ещё лежал в реанимации, как я ворвался с ней к замполиту:
– Как ты её у него взял?
– Иглу (капельницу – Ред.) вытаскивал из носа.
Однажды солдат в карауле, заступив на пост, убил сержанта. Свидетелей не было. Он его вынес из караульного помещения и закопал на периметре, благо, в распоряжении было целых шесть часов. Так как яма получилась небольшая и ноги покойного в ней не помещались, он их отрубил по колени и положил ему под мышки. Сам вернулся на пост и в положенное время поднял шум: почему его не меняют? Поискали сержанта, а т.к. его нигде не нашли, то доложили дежурному по караулам: мол, сбежал, падла.
Объявили розыск, естественно никого не нашли, дома он так и не объявился. Родители подали заявление в милицию, военная прокуратура была вынуждена вести следствие из-за того, что родители очень уж плотно насели. «Да не мог он дезертировать за полгода до дембеля». Следствие велось два года, из Москвы приходили стандартные ответы: «Внимательно осмотрите место происшествия». Какой-то спец понял: тело в пустыне за шесть часов далеко не унесешь, да и казахи нашли бы за периметром. В состоянии аффекта человек долго не будет шататься с трупом на горбу. Несмотря на это, место происшествия все равно не осматривали. Как оно водится в армии, пошлют какого-нибудь Гену Арбузова, он выйдет, покурит, залезет на «карпом», окинет пустыню орлиным взором и ляжет на матрас загорать дальше. Депеши приходили из Москвы раза три в год, пока, наконец, не явился следователь по особо важным делам. Он бы вряд ли приехал, но заодно надо было расследовать хищение двух пистолетов. «Пинкертон» обошел вокруг поста:
– Копайте здесь.
Действительно, на этом месте трава выглядела как-то погуще и позеленее. Солдаты кинулись отрывать лопаты с пожарного щита, те, как и топоры, были прибиты гвоздями, чтобы солдаты не воспользовались. (Некоторые начальники шли ещё дальше: находили умельцев, умудрявшихся рисовать пожарный инвентарь с пугающим правдоподобием.) Как бы там ни было, но копали недолго, на глубине одного штыка нашли мумию. Сверху в целлофановом пакете лежали и документы. Убийца за прошедшие годы успел жениться. Когда за ним пришла милиция – сразу все понял и заорал :
– Я не хотел!!!
А не приедь «Пинкертон»?
«Яйцеголовые»
Военный институт им. Можайского, в просторечии «Можайка», гнал сплошной брак и славился количеством «тронутых». Они даже и не скрывали:
– Я, когда учился, зимой голым на льдине плавал.
Если бы я курсантом в Ростове залез на льдину, даже в шинели, меня бы в клетке показывали, а им всё сходило с рук. Это настораживало, да что там – пугало. По этой причине заведение даже понизили в статусе из военного училища до военного института, что в то время было неслыханным. Если в обычных военных училищах на протяжении всего курса учебы добросовестно изучали один ракетный комплекс, и следует признать, знали его досконально, то в «Можайке», под предлогом того, что вся аппаратура командно-измерительных комплексов штучной сборки, обучали чему-то абстрактному, вроде физики или кибернетики. Появлялась такая публика в войсках с бранными словами «ЭВМ», «алгоритм»… И это в то время, когда сам начфин, основной математик в полку, гордился тем, что никогда на калькуляторе не считал, а только на счётах или в столбик. ЭВМ, которую показывали нам в училище, размещалась в двух комнатах. Ожидали два часа: машина свистела, лампочки мигали, наконец, на выходе появилась перфолента с изображением Эйнштейна. Казалось бы, умнейшая машина, а выключить было нельзя – стиралась память.
Разделение между «яйцеголовыми» и нормальными офицерами начиналось уже в мотовозе. Те ездили в отдельном вагоне, не пили, норовили книжки читать, в то время как наших, бывало, вытаскивали из мотовоза готовыми. Офицеров из вычислительного центра даже собаки кусали. Ясно, что их неудовлетворенность жизнью принимала самые причудливые формы. В стремлении уволиться из армии и уехать с космодрома они доходили до всякого.
Андрей Куршев сломал совершенно секретный замок, решил усовершенствовать аппаратуру пуска, по счастливой случайности её не сжёг. Начальник штаба плакал, поставили Куршева помощником начальника БПК, под начало прапорщика. Там он пристрастился воровать лампы из телевизоров, где бы ни появлялся – все за ним следили. Холодильник оклеил чёрной плёнкой, поставил в шкаф. Замполит пришел проверять быт. Увидел черный холодильник в шкафу для одежды и сдали Андрюшу в ПСО (психо-санитарное отделение), чего он так и добивался. Из ПСО был один путь – на гражданку, да ещё со снятием с воинского учета. Куршев заделался телемастером в ателье.
Другой «питерец» заступил помощником дежурного по части, додумались дать ему пистолет. Учинил стрельбу в штабе: нарисовал на доске портреты командира и замов и открыл огонь. Тоже списали через «дурку»… Начальник тыла радовался:
– А в меня не попал!
Старший лейтенант Агапов, женоподобный инженер расчета пуска, на б/д свитера вязал (хотя кому, вроде не замужем)…
Кочетов, когда подошла «развозка», чтобы занять место, оттолкнул командира полка. Командир сделал тому резонное замечание:
– Выйдите, товарищ старший лейтенант.
– Га-га-га, что я, дурак?!
– Сидите, товарищ старший лейтенант.
Тоже в Москву уехал, сейчас генерал российской армии.
Под стать «ленинградцам» были и их жёны. Вырванные из привычного круга жизни, они, случалось, пускались во все тяжкие. Одна так и заявляла: «кому хочу – тому даю». «Папа» Синицин показывал пальцем на офицера, женатого на этой спортсменке, и загадывал всем одну загадку: «Как он проходит через КПП, не задевая головой стен»? Когда слушатели вопрошали: «Почему»? – отвечал: «А у него вот такие рога»! – и подробно рассказывал о похождениях его жены, как будто сам был их участником. Авторитет папы в этих делах был непререкаем – все ему верили на слово…
Попасть в когорту «яйцеголовых» нужно было суметь, или просто везло. Прослужить от лейтенанта до майора, не имея подчинённых, а следовательно, и взысканий. А нет взысканий – есть продвижение по службе. В ракетном полку было столько офицеров, что подчиненных на всех практически не хватало, чем прохиндеи и пользовались.
Отсутствие личного состава имело и обратную сторону. На полигоне ты без него – не человек. Приходит такой, прости Господи, майор-испытатель к себе на объект, сам двери ключом открывает. А мне навстречу из караулки выбегают, докладывают. Я падаю на кровать, мне сразу обед подают, а он чайку просит – погреться.
У таких брали в долг и не отдавали. Это считалось доблестью. Как-то один прицепился ко мне. Я был вне себя от возмущения:
– Деньги тебе! Уже полгода прошло, а ты всё помнишь. Пора бы и забыть.
Я немилосердно грабил их каптёрки на стартах. Расстреливал из пистолета замки, или солдаты стреляли по стеклоблокам из автомата. Обиженные прибегали жаловаться, но понимания у начальства, как правило, не находили.
– Дурак, из какого автомата он стрелял? Ты бреши, да не заговаривайся!
– У меня стрелянные гильзы есть!
– А ну, дай сюда! Это твои недисциплинированные солдаты влезли.
Потом такой долго сокрушался: «Зачем я жаловался, мне же в академию поступать?!»
Нарядов «яйцеголовые» боялись, как чумы. Я ставил их с субботы на воскресенье и в праздники.
Умные были, схемы читали, телевизоры чинили… Были мастера сделать автоматическую сигнализацию в оружейке – практически вечную, на ракетном аккумуляторе. Рылись на свалках, собирали какие-то запчасти. Дежурили по МИКу (монтажно-испытательному корпусу), запирались там на ночь, читали схемы и балдели, так как солдат туда не пускали. С ними «яйцеголовые» были на «Вы», отчего те мигом наглели и зазнавались. Их (яйцеголовых – Авт.) даже официантки презирали – те ходили в перемазанных технических костюмах.
– Что Вы размазываете пюре по тарелке?
– Жрать захочешь – соскоблишь!
Шли в академию, откуда выходили такими же чмошными полковниками. Помню Труничева. Матня штанов на заду как висела до колен, так и висит. Уши под папахой книзу отогнуты.
– Здравствуйте, товарищи!
Ему даже не отвечали, строй невнятно мычал.
Как-то патруль во главе с одним таким «яйцеголовым» подполковником из НИИ застукал в городе пьяного прапорщика. Загнали его в парк культуры и отдыха. Прапорщик, не будь дурак, влез на вышку для прыжков в воду и оттуда орет начальнику патруля:
– Товарищ подполковник, я вас официально предупреждаю, что не умею плавать! Отойдите на триста метров!
«Яйцеголовый» без опыта строевой службы конечно же испугался. Один такой изобретатель пришел на КПП в спортивном костюме и фуражке, в руке вместо дипломата – мусорное ведро. Не посмотрели, что «научный сотрудник» – сразу уволили. Лучше бы он пил!
Такие мечтали свалить в Перхушково в НИИ и творить там чудеса ракетной техники.
– Я, когда учился, зимой голым на льдине плавал.
Если бы я курсантом в Ростове залез на льдину, даже в шинели, меня бы в клетке показывали, а им всё сходило с рук. Это настораживало, да что там – пугало. По этой причине заведение даже понизили в статусе из военного училища до военного института, что в то время было неслыханным. Если в обычных военных училищах на протяжении всего курса учебы добросовестно изучали один ракетный комплекс, и следует признать, знали его досконально, то в «Можайке», под предлогом того, что вся аппаратура командно-измерительных комплексов штучной сборки, обучали чему-то абстрактному, вроде физики или кибернетики. Появлялась такая публика в войсках с бранными словами «ЭВМ», «алгоритм»… И это в то время, когда сам начфин, основной математик в полку, гордился тем, что никогда на калькуляторе не считал, а только на счётах или в столбик. ЭВМ, которую показывали нам в училище, размещалась в двух комнатах. Ожидали два часа: машина свистела, лампочки мигали, наконец, на выходе появилась перфолента с изображением Эйнштейна. Казалось бы, умнейшая машина, а выключить было нельзя – стиралась память.
Разделение между «яйцеголовыми» и нормальными офицерами начиналось уже в мотовозе. Те ездили в отдельном вагоне, не пили, норовили книжки читать, в то время как наших, бывало, вытаскивали из мотовоза готовыми. Офицеров из вычислительного центра даже собаки кусали. Ясно, что их неудовлетворенность жизнью принимала самые причудливые формы. В стремлении уволиться из армии и уехать с космодрома они доходили до всякого.
Андрей Куршев сломал совершенно секретный замок, решил усовершенствовать аппаратуру пуска, по счастливой случайности её не сжёг. Начальник штаба плакал, поставили Куршева помощником начальника БПК, под начало прапорщика. Там он пристрастился воровать лампы из телевизоров, где бы ни появлялся – все за ним следили. Холодильник оклеил чёрной плёнкой, поставил в шкаф. Замполит пришел проверять быт. Увидел черный холодильник в шкафу для одежды и сдали Андрюшу в ПСО (психо-санитарное отделение), чего он так и добивался. Из ПСО был один путь – на гражданку, да ещё со снятием с воинского учета. Куршев заделался телемастером в ателье.
Другой «питерец» заступил помощником дежурного по части, додумались дать ему пистолет. Учинил стрельбу в штабе: нарисовал на доске портреты командира и замов и открыл огонь. Тоже списали через «дурку»… Начальник тыла радовался:
– А в меня не попал!
Старший лейтенант Агапов, женоподобный инженер расчета пуска, на б/д свитера вязал (хотя кому, вроде не замужем)…
Кочетов, когда подошла «развозка», чтобы занять место, оттолкнул командира полка. Командир сделал тому резонное замечание:
– Выйдите, товарищ старший лейтенант.
– Га-га-га, что я, дурак?!
– Сидите, товарищ старший лейтенант.
Тоже в Москву уехал, сейчас генерал российской армии.
Под стать «ленинградцам» были и их жёны. Вырванные из привычного круга жизни, они, случалось, пускались во все тяжкие. Одна так и заявляла: «кому хочу – тому даю». «Папа» Синицин показывал пальцем на офицера, женатого на этой спортсменке, и загадывал всем одну загадку: «Как он проходит через КПП, не задевая головой стен»? Когда слушатели вопрошали: «Почему»? – отвечал: «А у него вот такие рога»! – и подробно рассказывал о похождениях его жены, как будто сам был их участником. Авторитет папы в этих делах был непререкаем – все ему верили на слово…
Попасть в когорту «яйцеголовых» нужно было суметь, или просто везло. Прослужить от лейтенанта до майора, не имея подчинённых, а следовательно, и взысканий. А нет взысканий – есть продвижение по службе. В ракетном полку было столько офицеров, что подчиненных на всех практически не хватало, чем прохиндеи и пользовались.
Отсутствие личного состава имело и обратную сторону. На полигоне ты без него – не человек. Приходит такой, прости Господи, майор-испытатель к себе на объект, сам двери ключом открывает. А мне навстречу из караулки выбегают, докладывают. Я падаю на кровать, мне сразу обед подают, а он чайку просит – погреться.
У таких брали в долг и не отдавали. Это считалось доблестью. Как-то один прицепился ко мне. Я был вне себя от возмущения:
– Деньги тебе! Уже полгода прошло, а ты всё помнишь. Пора бы и забыть.
Я немилосердно грабил их каптёрки на стартах. Расстреливал из пистолета замки, или солдаты стреляли по стеклоблокам из автомата. Обиженные прибегали жаловаться, но понимания у начальства, как правило, не находили.
– Дурак, из какого автомата он стрелял? Ты бреши, да не заговаривайся!
– У меня стрелянные гильзы есть!
– А ну, дай сюда! Это твои недисциплинированные солдаты влезли.
Потом такой долго сокрушался: «Зачем я жаловался, мне же в академию поступать?!»
Нарядов «яйцеголовые» боялись, как чумы. Я ставил их с субботы на воскресенье и в праздники.
Умные были, схемы читали, телевизоры чинили… Были мастера сделать автоматическую сигнализацию в оружейке – практически вечную, на ракетном аккумуляторе. Рылись на свалках, собирали какие-то запчасти. Дежурили по МИКу (монтажно-испытательному корпусу), запирались там на ночь, читали схемы и балдели, так как солдат туда не пускали. С ними «яйцеголовые» были на «Вы», отчего те мигом наглели и зазнавались. Их (яйцеголовых – Авт.) даже официантки презирали – те ходили в перемазанных технических костюмах.
– Что Вы размазываете пюре по тарелке?
– Жрать захочешь – соскоблишь!
Шли в академию, откуда выходили такими же чмошными полковниками. Помню Труничева. Матня штанов на заду как висела до колен, так и висит. Уши под папахой книзу отогнуты.
– Здравствуйте, товарищи!
Ему даже не отвечали, строй невнятно мычал.
Как-то патруль во главе с одним таким «яйцеголовым» подполковником из НИИ застукал в городе пьяного прапорщика. Загнали его в парк культуры и отдыха. Прапорщик, не будь дурак, влез на вышку для прыжков в воду и оттуда орет начальнику патруля:
– Товарищ подполковник, я вас официально предупреждаю, что не умею плавать! Отойдите на триста метров!
«Яйцеголовый» без опыта строевой службы конечно же испугался. Один такой изобретатель пришел на КПП в спортивном костюме и фуражке, в руке вместо дипломата – мусорное ведро. Не посмотрели, что «научный сотрудник» – сразу уволили. Лучше бы он пил!
Такие мечтали свалить в Перхушково в НИИ и творить там чудеса ракетной техники.
Волонтёры
Волонтёры были «бичом Божьим». Их приезд в часть командиры ожидали с ужасом. Своим видом и замашками они наводили панику на командиров подразделений, куда направлялись для дальнейшего прохождения службы. Вот, в ком проявлялась лютейшая ненависть к милитаризму. Мужики, лет под тридцать, обременённые семейными и квартирными проблемами, после окончания военной кафедры должны были служить два года офицерами. Командир не имел на них никаких средств воздействия: их нельзя было выгнать из армии, в партии они не состояли, а прочие наказания переносили стоически. Один командир грозил волонтеру:
– Я на тебя напишу аттестацию!
Тот долго не понимал о чем речь, а когда ему объяснили – рассмеялся командиру прямо в лицо.
– У меня на заводе зарплата сто тридцать рублей, живу у тещи и на хрен мне ваша аттестация!
Военную форму они презирали, никто её не гладил и не чистил, даже не стирали. Лёва пришёл на развод в мятой рубашке без погон. Командир оторопел:
– Чего ты, Лёва?
– Что, я Вам таким не нравлюсь, товарищ полковник?
За систематическую пьянку и дебоши в общежитии Лёву наконец посадили на «губу» – терпение начальника лопнуло. Но не тут-то было: Лёва потребовал, чтобы его опохмелили. Комендант отказал. Тогда он заявил:
– У меня язва, я хуй буду есть вашу пищу.
Через сутки комендант выбил Лёву с «губы» пинками. Некоторые требовали адвоката, чем повергали коменданта в смятение. Кончилось тем, что комендатура отказывалась принимать волонтёров, а на сдающих их командиров накладывались дополнительные наряды.
Лёву засунули в автороту командиром взвода, где он так ни разу и не появился. А если бы и появился, то его бы в расположение не пустили – не хватало, чтобы напоил ещё и солдат.
После того, как Лёву выгнали за дебош из общаги, ему пришлось предоставить отдельную однокомнатную квартиру. Подселить его ни к кому не решились, а советский офицер, даже двухгодичник, не мог «бомжевать». На родине Лёва обитал в тёщиной квартире, проживал в проходной комнате. Из родни ещё имел безумного брата. Не мудрено, что он мечтал решить свои жилищные проблемы насильственным путем и не раз надоедал мне просьбой:
– Дай мне Ф-1.
Мне тоже попытались всучить одного выпускника Куйбышевского авиационного института. Заходит – фуражка на затылке, космы на плечах, левая рука у козырька:
– Я к вам назначен зампотехом.
Я даже не удостоил его ответом.
– Дневальный! Больше его сюда не пускай, ещё украдет чего.
После того, как я в очередной раз возмутился неправильным распределением нарядов, начальник штаба ехидно заметил:
– Я же тебе давал зампотеха.
– А вы себе его возьмите ПНШ (помощником начальника штаба).
– Да ты что, ёбнулся?
Поэтому, чтобы не терять боеготовность, на все закрыли глаза и молчаливо согласились, что двухгодичники будут приходить в часть только за получкой. Что они исправно и делали двадцать четыре раза. Это была такая глупость – призывать женатых мужиков в армию, если они до двадцати пяти лет умудрялись от неё «закосить». При Горбачёве их всех, наконец, повыгоняли из армии. Только Путин рискнул повторить путь советской системы и призвал двадцать тысяч офицеров запаса, чтобы они довершили начатый чеченцами развал армии.
– Я на тебя напишу аттестацию!
Тот долго не понимал о чем речь, а когда ему объяснили – рассмеялся командиру прямо в лицо.
– У меня на заводе зарплата сто тридцать рублей, живу у тещи и на хрен мне ваша аттестация!
Военную форму они презирали, никто её не гладил и не чистил, даже не стирали. Лёва пришёл на развод в мятой рубашке без погон. Командир оторопел:
– Чего ты, Лёва?
– Что, я Вам таким не нравлюсь, товарищ полковник?
За систематическую пьянку и дебоши в общежитии Лёву наконец посадили на «губу» – терпение начальника лопнуло. Но не тут-то было: Лёва потребовал, чтобы его опохмелили. Комендант отказал. Тогда он заявил:
– У меня язва, я хуй буду есть вашу пищу.
Через сутки комендант выбил Лёву с «губы» пинками. Некоторые требовали адвоката, чем повергали коменданта в смятение. Кончилось тем, что комендатура отказывалась принимать волонтёров, а на сдающих их командиров накладывались дополнительные наряды.
Лёву засунули в автороту командиром взвода, где он так ни разу и не появился. А если бы и появился, то его бы в расположение не пустили – не хватало, чтобы напоил ещё и солдат.
После того, как Лёву выгнали за дебош из общаги, ему пришлось предоставить отдельную однокомнатную квартиру. Подселить его ни к кому не решились, а советский офицер, даже двухгодичник, не мог «бомжевать». На родине Лёва обитал в тёщиной квартире, проживал в проходной комнате. Из родни ещё имел безумного брата. Не мудрено, что он мечтал решить свои жилищные проблемы насильственным путем и не раз надоедал мне просьбой:
– Дай мне Ф-1.
Мне тоже попытались всучить одного выпускника Куйбышевского авиационного института. Заходит – фуражка на затылке, космы на плечах, левая рука у козырька:
– Я к вам назначен зампотехом.
Я даже не удостоил его ответом.
– Дневальный! Больше его сюда не пускай, ещё украдет чего.
После того, как я в очередной раз возмутился неправильным распределением нарядов, начальник штаба ехидно заметил:
– Я же тебе давал зампотеха.
– А вы себе его возьмите ПНШ (помощником начальника штаба).
– Да ты что, ёбнулся?
Поэтому, чтобы не терять боеготовность, на все закрыли глаза и молчаливо согласились, что двухгодичники будут приходить в часть только за получкой. Что они исправно и делали двадцать четыре раза. Это была такая глупость – призывать женатых мужиков в армию, если они до двадцати пяти лет умудрялись от неё «закосить». При Горбачёве их всех, наконец, повыгоняли из армии. Только Путин рискнул повторить путь советской системы и призвал двадцать тысяч офицеров запаса, чтобы они довершили начатый чеченцами развал армии.
«Бумажный тигр»
Я ни одного дня не верил в существование ракетно-ядерного щита Родины. Ещё лейтенантом меня грыз скепсис, когда я видел, как пьяные капитаны доставляли эти «изделия» с завода. Ракеты прибывали железнодорожным транспортом. Возили их грубо и примитивно, под зелёным водонепроницаемым брезентом. Теоретически, все «изделия» полагалось возить в замаскированных вагонах нескольких видов, внешне напоминающих пассажирские, грузовые или рефрижераторы. В Днепропетровске, в составе промышленного полка ВВ, имелась рота ССГ – специального сопровождения грузов. Караул был переодет в обычную армейскую форму – для маскировки. Но этой чести удостаивалась под конец существования СССР разве что «особо секретная» техника космического предназначения. К нам ракету привозили четыре «ВОХРовца», вооруженные револьверами «Смит-Вессон».
К вагонам с «изделиями» норовили прицепить и обычные грузовые вагоны с дефицитным грузом: мукой, сахаром, спиртным, мясными консервами… В советское время на станциях грузы разворовывали нещадно, они могли попросту не дойти до места назначения. А караул, сопровождающий все военные грузы, мог обеспечить какую никакую сохранность и соседних вагонов.
Однажды мне самому довелось транспортировать подобное «изделие» из Челябинска до Читы. Вагон был замаскирован под теплушку. Караул состоял из четырех бойцов. На каждой станции я выставлял одного человека. В соседнем вагоне везли вино из Молдавии. Дед, сопровождающий груз, сделал мне интересное предложение:
– Переходи ко мне, здесь тепло, жратвы сколько хочешь. Буду тебя кормить и поить всю дорогу. Только на каждой станции перекрывай караулом два вагона.
А «пилить» предстояло одиннадцать дней. Я согласился. Весть о грузе вина, передаваемая железнодорожниками из уст в уста, опережала нас. На каждой станции народ рвался к вожделенному вагону. Боец передергивал затвор.
– Стой, стрелять буду!
Жаждущие отступали. Деду хорошо, мне хорошо. Раз пошел посмотреть, как там караул. Смотрю, у них полно жратвы, даже мясо. Интересно, откуда? Оказалось, проявили солдатскую смекалку и сообразительность. Изготовили из стальной проволоки крючок метра два длиной и цепляли им сумки у рабочих путейцев. Дело было летом, и те оставляли принесённые из дому обеды прямо у колеи, на которой работали.
Террористов в то время не опасались, проблему составлял сам караул. Попадая на вокзалы крупных городов, личный состав не мог совладать с соблазном побродить по городским улицам. Для этого надлежало каким-то образом на время избавиться от оружия. Оставить кого-то одного сторожить автоматы было невозможно, как в загадке про волка, козу и капусту. Оставалось передать его на хранение. (От этого вопиющего нарушения Устава гарнизонной и караульной службы его безымянные творцы переворачивались в гробах.) Сдать оружие в военную комендатуру – ещё куда ни шло, но одни долбоёбы умудрились сдать его в вокзальную милицию. Милиционеры приняли автоматы охотно, но выдать их наотрез отказались – добыча была уже вписана в книгу изъятия оружия. Вырвать его из цепких лап МВД не представлялось никакой возможности. Дошло до Москвы. О новостях в данной области мы обычно узнавали из зачитываемых на разводе приказов. Некоторые додумывались запихивать автоматы со скрученными прикладами в ячейки автоматических камер хранения. Однажды их обнаружили при досмотре. Караулы перевооружили карабинами СКС и снабдили их громоздкими ящиками для переноски оружия в общественных местах. Изумленные пассажиры на московских вокзалах и посетители близлежащих вино-водочных магазинов могли наблюдать замызганных солдат с железными ящиками на плечах.
На разгрузке, как всегда, начиналась нестыковка: нужно было заехать в торец и выставить платформу напротив вагона с точностью до миллиметра с помощью ломов и монтировок, т.к. гидравлика тягача давно была выведена из строя. Следовало не забыть заклинить колеса вагона подручными средствами, чтобы не потащить вагон следом за контейнером. Стоял ёб, гик и свист, как при штурме татарами Золотых ворот. Все контролёры к этому времени предусмотрительно сматывались. Самым старшим при этой операции оставался старший лейтенант Николаев. Пока солдаты перетаскивали ракету, он ходил вокруг с монтировкой, подбадривая нерадивых, и бдительно наблюдал, чтобы не украли тент. Его могли порезать и продать казахам. За тент, стоивший до хрена, могли и голову снять (это же не ракета, его не спишешь). Ткань тонкая, с одной стороны прорезиненная, солдаты мне нашили из неё палаток. Однажды я поставил их на стрельбище. Тут, как на зло, мимо проезжал генерал Ковальчук, начальник РИЧ:
К вагонам с «изделиями» норовили прицепить и обычные грузовые вагоны с дефицитным грузом: мукой, сахаром, спиртным, мясными консервами… В советское время на станциях грузы разворовывали нещадно, они могли попросту не дойти до места назначения. А караул, сопровождающий все военные грузы, мог обеспечить какую никакую сохранность и соседних вагонов.
Однажды мне самому довелось транспортировать подобное «изделие» из Челябинска до Читы. Вагон был замаскирован под теплушку. Караул состоял из четырех бойцов. На каждой станции я выставлял одного человека. В соседнем вагоне везли вино из Молдавии. Дед, сопровождающий груз, сделал мне интересное предложение:
– Переходи ко мне, здесь тепло, жратвы сколько хочешь. Буду тебя кормить и поить всю дорогу. Только на каждой станции перекрывай караулом два вагона.
А «пилить» предстояло одиннадцать дней. Я согласился. Весть о грузе вина, передаваемая железнодорожниками из уст в уста, опережала нас. На каждой станции народ рвался к вожделенному вагону. Боец передергивал затвор.
– Стой, стрелять буду!
Жаждущие отступали. Деду хорошо, мне хорошо. Раз пошел посмотреть, как там караул. Смотрю, у них полно жратвы, даже мясо. Интересно, откуда? Оказалось, проявили солдатскую смекалку и сообразительность. Изготовили из стальной проволоки крючок метра два длиной и цепляли им сумки у рабочих путейцев. Дело было летом, и те оставляли принесённые из дому обеды прямо у колеи, на которой работали.
Террористов в то время не опасались, проблему составлял сам караул. Попадая на вокзалы крупных городов, личный состав не мог совладать с соблазном побродить по городским улицам. Для этого надлежало каким-то образом на время избавиться от оружия. Оставить кого-то одного сторожить автоматы было невозможно, как в загадке про волка, козу и капусту. Оставалось передать его на хранение. (От этого вопиющего нарушения Устава гарнизонной и караульной службы его безымянные творцы переворачивались в гробах.) Сдать оружие в военную комендатуру – ещё куда ни шло, но одни долбоёбы умудрились сдать его в вокзальную милицию. Милиционеры приняли автоматы охотно, но выдать их наотрез отказались – добыча была уже вписана в книгу изъятия оружия. Вырвать его из цепких лап МВД не представлялось никакой возможности. Дошло до Москвы. О новостях в данной области мы обычно узнавали из зачитываемых на разводе приказов. Некоторые додумывались запихивать автоматы со скрученными прикладами в ячейки автоматических камер хранения. Однажды их обнаружили при досмотре. Караулы перевооружили карабинами СКС и снабдили их громоздкими ящиками для переноски оружия в общественных местах. Изумленные пассажиры на московских вокзалах и посетители близлежащих вино-водочных магазинов могли наблюдать замызганных солдат с железными ящиками на плечах.
На разгрузке, как всегда, начиналась нестыковка: нужно было заехать в торец и выставить платформу напротив вагона с точностью до миллиметра с помощью ломов и монтировок, т.к. гидравлика тягача давно была выведена из строя. Следовало не забыть заклинить колеса вагона подручными средствами, чтобы не потащить вагон следом за контейнером. Стоял ёб, гик и свист, как при штурме татарами Золотых ворот. Все контролёры к этому времени предусмотрительно сматывались. Самым старшим при этой операции оставался старший лейтенант Николаев. Пока солдаты перетаскивали ракету, он ходил вокруг с монтировкой, подбадривая нерадивых, и бдительно наблюдал, чтобы не украли тент. Его могли порезать и продать казахам. За тент, стоивший до хрена, могли и голову снять (это же не ракета, его не спишешь). Ткань тонкая, с одной стороны прорезиненная, солдаты мне нашили из неё палаток. Однажды я поставил их на стрельбище. Тут, как на зло, мимо проезжал генерал Ковальчук, начальник РИЧ: