Страница:
На границе похожие одеяния и платки выдавали «ханум» – женам советских специалистов, выезжавших на работу в Афганистан. Не столько из уважения к местным обычаям, сколько из соображений безопасности, чтобы избежать неприятностей. В той части Востока белая женщина стоила огромных денег, но даже с самыми свирепыми племенами проблем у специалистов не возникало – вода нужна всем. Стоило тому же начальнику геологической партии после обеда напиться и завалиться где-нибудь на буровой, как его тут же относили к «ханум» и оставляли у дверей. Утром приходили:
– Иди бури.
Пока бурят, местные сидят вокруг в неспешном ожидании чуда.
Космонавты
Читка приказа
За интернациональным долгом
В здоровом теле здоровый дух
Что такое быть борзым?
– Иди бури.
Пока бурят, местные сидят вокруг в неспешном ожидании чуда.
Космонавты
Присутствие космической индустрии в городе ни в чем не проявлялось, разве что на въезде стоял фаллический символ – макет ракеты в натуральную величину, заменявший обычные изображения Ленина в виде финикийского божества Ваала.
Немецкую ФАУ-2 запускали, поджигая замедлитель обычной спичкой. Считалось, что советскую баллистическую ракету можно было запустить с помощью телефонного аппарата ТА-57, проводились даже учения на предмет аварийного запуска. Автономности, как и неуязвимости ПУ уделялось довольно много внимания. Меня допускали к составлению боевых графических документов плана боевой готовности полка, плана охраны и обороны. Сидел и вычерчивал всю эту чушь офицерской линейкой. Мы с начальником штаба угорали со смеху. Нужно было рассчитать потери в разных режимах: при применении оружия массового поражения и без. По боевому расписанию музкоманда числилась похоронной, завклубом – её начальником. На них полагалось определённое количество лопат, веревок и досок. Составлялись и совершенно невероятные сценарии боевых действий, например, выхода ракетного полка из окружения. Это в пустыне-то! Перед этим расчеты аварийного пуска должны были приехать к пусковым установкам, разбить ломами завал, залезть в шахту и запустить ракету. Называлось – «заживо сгореть».
Преимуществом советских РВСН считалось наличие неуязвимого командного пункта – космической станции «Союз». Американцы подобного КП не имели. По мнению высшего военного, партийного и государственного руководства, подобные ухищрения, в конечном итоге, могли привести к победе ядерной войны. Для осуществления хоть какого-то руководства со стороны космического КП, пусковые установки были оснащены приёмными антеннами. Покрытые слоем теплоизоляционного материала, они также должны были выдерживать ядерный взрыв в непосредственной близости от объекта.
Как-то кому-то пришло в голову провести в нашем полку эксперимент на выживание. Девять дураков – три смены – на глубине 80 метров несли учебно-боевое дежурство, сколько выдержат. Купились на космический паёк. Ну, просидели эти «глубинные космонавты» месяц, поднялись на поверхность. В их честь играл военный оркестр. Командир поблагодарил их за службу:
– А теперь, мудаки, побриться, постричься и…
Начальник штаба пояснил:
– Вы через три дня в графике боевого дежурства.
Они потом долго с восхищением вспоминали, как жрали космический паёк. Прапорщик Неженко, на складе у которого он хранился, спёр коробку. Мы попробовали: хлеб плитками по двенадцать грамм, чтобы сразу помещался в рот. Полусырой, чтобы не было крошек. Горький мясной фарш, напичканный вместо соли кальцием. В невесомости человек очень быстро теряет кальций, космонавты буквально мочатся кальцием. Если продолжительность полета больше месяца, потери кальция так велики, что по возвращеии они не могут стоять на ногах – кости изгибаются дугой. Первые дни после полета их держат в бассейне с поплавками на шее и интенсивно пичкают кальцием. Когда я все это увидел и попробовал, приобрел стойкое отвращение к ремеслу космонавта.
С некоторыми космонавтами, например с Климуком, я говорил по-душам. Это глубоко несчастные люди, их губили командировочные – 25руб. за сутки пребывания на орбите, не считая зарплаты и разных надбавок. Невесомость – это как алкоголь или наркотик – кислородное голодание и, связанная с ним замедленная или неадекватная реакция. Нет силы тяжести, кровь циркулирует только за счет сокращений сердца, пульс замедляется. Идеальная форма тела в космосе – амёба. Самое страшное, что нет понятий «верх» и «низ». Человек теряет ориентацию и впадает в состояние прострации. «Мы уже никуда не смотрели, в иллюминаторы не выглядывали. По ночам бабы снятся. Просыпаешься, а „низ“ в другом месте».
Благо, на борту всегда было что выпить. Наши люди в этом отношении жалостливы, были бы деньги, механики в кабину занесут. Коньяк проносили в целлофановых кульках. Жидкость при перегрузках не сжимается, в чем Жюль Верн был совершенно прав. Главное было успеть выпить за время пребывания вне пределов видимости с ЦУПа. Американцы, зная это, хорошо представляли себе, что такое русские на орбитальной станции. Пили, да ещё как! Со скандалом. Некоторые по 2-3 суток не выходили на связь. Да и немудрено от такой жизни. Коты, например, в невесомости сходят с ума сразу, так как не за что зацепиться, и они не могут перевернуться лапами вниз. Кидаются, рвут кабели, будучи не в силах понять, что хвост им не нужен, и мыши парят посреди клетки.
Душ – два насоса: один с избыточным давлением, другой – с разрежением. Капли по тебе стекают, теоретически – моют. Если пролил чай, капли вьются вокруг (маслянистая жидкость неопределенного цвета с запахом армянского коньяка).
Но и в таких условиях желание брало своё. Ещё одна загадка космоса: Савицкую драли всем экипажем, только кончить в невесомости никак не получается. Старожилы космодрома рассказывали, как буквально пинками забивали в космический корабль Терешкову, и как та при этом визжала. Во время старта, при ускорении она, якобы, вообще находилась без сознания. Не знаю, как воздействуют полеты на женскую сексуальность, но для мужской потенции они явно противопоказаны.
Была в Ленинске одна женщина лёгких нравов, заведующая космической гостиницей. Путалась со всеми космонавтами. Тем до полета запрещали иметь дело с женщинами, но они как-то умудрялись. Изо всех ей понравился разве что Титов Герман Иванович. Тот сумел отодрать её как до, так и после полета. Из чего заведующая сделала вполне практический вывод: нечего мужикам в космос соваться.
На полигоне космическое имущество было предметом постоянных преступных посягательств. Перед самым франко-советским полетом военные строители влезли по вентиляционной трубе в камеру космонавтов и срезали со скафандров эмблемы, вышитые знаменитой белгородской мастерицей. Скоро лететь, а на рукавах зияющие дыры… Виновных бы так и не нашли, если бы они нагло не наклеили изображения Персея на обложки своих дембельских альбомов. Разоблачили уже при шмоне.
Немецкую ФАУ-2 запускали, поджигая замедлитель обычной спичкой. Считалось, что советскую баллистическую ракету можно было запустить с помощью телефонного аппарата ТА-57, проводились даже учения на предмет аварийного запуска. Автономности, как и неуязвимости ПУ уделялось довольно много внимания. Меня допускали к составлению боевых графических документов плана боевой готовности полка, плана охраны и обороны. Сидел и вычерчивал всю эту чушь офицерской линейкой. Мы с начальником штаба угорали со смеху. Нужно было рассчитать потери в разных режимах: при применении оружия массового поражения и без. По боевому расписанию музкоманда числилась похоронной, завклубом – её начальником. На них полагалось определённое количество лопат, веревок и досок. Составлялись и совершенно невероятные сценарии боевых действий, например, выхода ракетного полка из окружения. Это в пустыне-то! Перед этим расчеты аварийного пуска должны были приехать к пусковым установкам, разбить ломами завал, залезть в шахту и запустить ракету. Называлось – «заживо сгореть».
Преимуществом советских РВСН считалось наличие неуязвимого командного пункта – космической станции «Союз». Американцы подобного КП не имели. По мнению высшего военного, партийного и государственного руководства, подобные ухищрения, в конечном итоге, могли привести к победе ядерной войны. Для осуществления хоть какого-то руководства со стороны космического КП, пусковые установки были оснащены приёмными антеннами. Покрытые слоем теплоизоляционного материала, они также должны были выдерживать ядерный взрыв в непосредственной близости от объекта.
Как-то кому-то пришло в голову провести в нашем полку эксперимент на выживание. Девять дураков – три смены – на глубине 80 метров несли учебно-боевое дежурство, сколько выдержат. Купились на космический паёк. Ну, просидели эти «глубинные космонавты» месяц, поднялись на поверхность. В их честь играл военный оркестр. Командир поблагодарил их за службу:
– А теперь, мудаки, побриться, постричься и…
Начальник штаба пояснил:
– Вы через три дня в графике боевого дежурства.
Они потом долго с восхищением вспоминали, как жрали космический паёк. Прапорщик Неженко, на складе у которого он хранился, спёр коробку. Мы попробовали: хлеб плитками по двенадцать грамм, чтобы сразу помещался в рот. Полусырой, чтобы не было крошек. Горький мясной фарш, напичканный вместо соли кальцием. В невесомости человек очень быстро теряет кальций, космонавты буквально мочатся кальцием. Если продолжительность полета больше месяца, потери кальция так велики, что по возвращеии они не могут стоять на ногах – кости изгибаются дугой. Первые дни после полета их держат в бассейне с поплавками на шее и интенсивно пичкают кальцием. Когда я все это увидел и попробовал, приобрел стойкое отвращение к ремеслу космонавта.
С некоторыми космонавтами, например с Климуком, я говорил по-душам. Это глубоко несчастные люди, их губили командировочные – 25руб. за сутки пребывания на орбите, не считая зарплаты и разных надбавок. Невесомость – это как алкоголь или наркотик – кислородное голодание и, связанная с ним замедленная или неадекватная реакция. Нет силы тяжести, кровь циркулирует только за счет сокращений сердца, пульс замедляется. Идеальная форма тела в космосе – амёба. Самое страшное, что нет понятий «верх» и «низ». Человек теряет ориентацию и впадает в состояние прострации. «Мы уже никуда не смотрели, в иллюминаторы не выглядывали. По ночам бабы снятся. Просыпаешься, а „низ“ в другом месте».
Благо, на борту всегда было что выпить. Наши люди в этом отношении жалостливы, были бы деньги, механики в кабину занесут. Коньяк проносили в целлофановых кульках. Жидкость при перегрузках не сжимается, в чем Жюль Верн был совершенно прав. Главное было успеть выпить за время пребывания вне пределов видимости с ЦУПа. Американцы, зная это, хорошо представляли себе, что такое русские на орбитальной станции. Пили, да ещё как! Со скандалом. Некоторые по 2-3 суток не выходили на связь. Да и немудрено от такой жизни. Коты, например, в невесомости сходят с ума сразу, так как не за что зацепиться, и они не могут перевернуться лапами вниз. Кидаются, рвут кабели, будучи не в силах понять, что хвост им не нужен, и мыши парят посреди клетки.
Душ – два насоса: один с избыточным давлением, другой – с разрежением. Капли по тебе стекают, теоретически – моют. Если пролил чай, капли вьются вокруг (маслянистая жидкость неопределенного цвета с запахом армянского коньяка).
Но и в таких условиях желание брало своё. Ещё одна загадка космоса: Савицкую драли всем экипажем, только кончить в невесомости никак не получается. Старожилы космодрома рассказывали, как буквально пинками забивали в космический корабль Терешкову, и как та при этом визжала. Во время старта, при ускорении она, якобы, вообще находилась без сознания. Не знаю, как воздействуют полеты на женскую сексуальность, но для мужской потенции они явно противопоказаны.
Была в Ленинске одна женщина лёгких нравов, заведующая космической гостиницей. Путалась со всеми космонавтами. Тем до полета запрещали иметь дело с женщинами, но они как-то умудрялись. Изо всех ей понравился разве что Титов Герман Иванович. Тот сумел отодрать её как до, так и после полета. Из чего заведующая сделала вполне практический вывод: нечего мужикам в космос соваться.
На полигоне космическое имущество было предметом постоянных преступных посягательств. Перед самым франко-советским полетом военные строители влезли по вентиляционной трубе в камеру космонавтов и срезали со скафандров эмблемы, вышитые знаменитой белгородской мастерицей. Скоро лететь, а на рукавах зияющие дыры… Виновных бы так и не нашли, если бы они нагло не наклеили изображения Персея на обложки своих дембельских альбомов. Разоблачили уже при шмоне.
Читка приказа
Приказ 242, в просторечии «ни шагу назад», до сих пор полностью не опубликован, что и не удивительно – и сейчас у кого из командиров полка есть ксерокс? Машинки были рассчитаны не на баб с длинными ногтями, а на мягкое прикосновение. Ноготок не давал ударить по клавишам.
В армии есть две формы читки приказа. Одна, по пятницам, – «разбор полётов», подведение итогов за неделю. Читают злобно и долго, так, чтобы присутствующие опоздали на мотовоз, или заканчивают за 10 минут до отправления, чтобы все сдавали физподготовку (до мотовоза бежать с километр). При такой читке очень важны актёрские способности командира, чтобы он мог расставить акценты. Например, рассказать, как (кто?) поехал продавать машину, и его в Тигровой балке (Таджикистан) выловили пограничники. Другой скрывался неделю, а потом предъявил справку от гинеколога. Но смеяться было нельзя – это же не цирк, а служебное заседание, нужно было осуждать. Смеялись потом – животы надрывали.
Вторая – каждый день на плацу, по понедельникам с оркестром. По средам – химдень. Представьте: начштаба читает приказы, а у всех хрюкальники в противогазах. По чину только командир, начштаба и замполит без противогазов. Последний вообще брезговал формой одежды для строя – ходил в ботинках. Даже комполка не мог его заставить обуть сапоги. Начполитотдела тоже в ботинках. Обычно начштаба читает сначала «расстрельные» приказы: за неуставные отношения посадили того или другого, прочие страшилки. Потом – кому заступать на б/д. Наконец, командиру надоедает монотонный бубнёж, он начинает придираться:
– Командиры подразделений, ко мне!
Замполит кидается обнюхивать. А так как дух стоит тяжелый (с наветренной стороны и подойти боязно), то здоровается с каждым за руку. Таким образом вынюхивает парочку жертв.
– На «пофком»!
Правда, к таким, как Филимонов или «Бек» подходить было опасно, у них пахло от костей. Филимонов сам себе налить не мог. Утром здоровается с таким же трясуном, как сам, – по полчаса ловят руки друг у друга. Их «пофкомом» не пронять, у каждого по сто взысканий, по несколько раз побывали в капитанах. Они бы туда и не пошли. А кроме них технику никто не знал. Устрани их сегодня, а завтра ракета не полетит. Самый бурый командир полка, который … не рисковал с ними связываться. Они могли подорвать боеготовность, знали тысячи способов саботажа, за которые командиру могли снять голову. Если допекут, ляжет такой Малыгин в санчасть и не сдаст ключи от склада какого-нибудь КЭС, КЭЧ, МТО. (Меня поражала толщина их медицинских книжек. Чем толще, тем выше пенсия.) А к регламенту необходимых материалов не завезут. Кому командир объяснит, почему склад другому не передали? Поэтому пусть лучше Малыгин ходит на службу, сидит в курилке, курит ядовитые сигареты «Памир». А то вернется из госпиталя, а командира нет. Глядишь, и сам Малыгин заседает в комиссии по приёмке.
Текст приказа по части печатают в трёх экземплярах – одна закладка в пишущую машинку. Первый хранился в строевой части, второй – в секретке, третий находился в руках начштаба. С него и списывали на слух. Стоят, записывают. Командир:
– Не спешите записывать, оно всё поменяется.
Опытные и не записывают. Писарь потом разносит книгу приказов по части, отдельные фразы из неё, касающиеся того или иного, командиры читают и расписываются. А на слух каждый пытается услышать то, что ему выгодно. Начинается неразбериха.
– Я так понял …
В отличие от немецких ландскнехтов, на разводе в первую шеренгу выпихивали совсем не тех, кто получал двойное жалованье. В основном, ставили лейтенантов, тех, у кого головные уборы поновее. Не дай Бог, станешь сзади, среди престарелых капитанов и майоров, которые ещё ходят на развод, – наживешь себе смертельных врагов. Шипят, как змеи и локтями выпихивают. Зачем это делается? Когда раздается команда:
– К торжественному маршу, первая рота прямо, остальные на пра-во!.. – «престарелые» выходят из строя, бредут в курилку, и никакая власть в мире не заставит их пройти мимо трибуны.
Не ходить на развод было огромной привилегией. Звание ефрейтор, появившееся в войсках после Тридцатилетней войны, было напрямую связано с позволением ходить «в тридцати шагах за строем». Были и отпетые, не ходившие на развод из принципа: обували одну ногу в ботинок, другую в два носка и тапок, сидели в курилке и смеялись.
В армии есть две формы читки приказа. Одна, по пятницам, – «разбор полётов», подведение итогов за неделю. Читают злобно и долго, так, чтобы присутствующие опоздали на мотовоз, или заканчивают за 10 минут до отправления, чтобы все сдавали физподготовку (до мотовоза бежать с километр). При такой читке очень важны актёрские способности командира, чтобы он мог расставить акценты. Например, рассказать, как (кто?) поехал продавать машину, и его в Тигровой балке (Таджикистан) выловили пограничники. Другой скрывался неделю, а потом предъявил справку от гинеколога. Но смеяться было нельзя – это же не цирк, а служебное заседание, нужно было осуждать. Смеялись потом – животы надрывали.
Вторая – каждый день на плацу, по понедельникам с оркестром. По средам – химдень. Представьте: начштаба читает приказы, а у всех хрюкальники в противогазах. По чину только командир, начштаба и замполит без противогазов. Последний вообще брезговал формой одежды для строя – ходил в ботинках. Даже комполка не мог его заставить обуть сапоги. Начполитотдела тоже в ботинках. Обычно начштаба читает сначала «расстрельные» приказы: за неуставные отношения посадили того или другого, прочие страшилки. Потом – кому заступать на б/д. Наконец, командиру надоедает монотонный бубнёж, он начинает придираться:
– Командиры подразделений, ко мне!
Замполит кидается обнюхивать. А так как дух стоит тяжелый (с наветренной стороны и подойти боязно), то здоровается с каждым за руку. Таким образом вынюхивает парочку жертв.
– На «пофком»!
Правда, к таким, как Филимонов или «Бек» подходить было опасно, у них пахло от костей. Филимонов сам себе налить не мог. Утром здоровается с таким же трясуном, как сам, – по полчаса ловят руки друг у друга. Их «пофкомом» не пронять, у каждого по сто взысканий, по несколько раз побывали в капитанах. Они бы туда и не пошли. А кроме них технику никто не знал. Устрани их сегодня, а завтра ракета не полетит. Самый бурый командир полка, который … не рисковал с ними связываться. Они могли подорвать боеготовность, знали тысячи способов саботажа, за которые командиру могли снять голову. Если допекут, ляжет такой Малыгин в санчасть и не сдаст ключи от склада какого-нибудь КЭС, КЭЧ, МТО. (Меня поражала толщина их медицинских книжек. Чем толще, тем выше пенсия.) А к регламенту необходимых материалов не завезут. Кому командир объяснит, почему склад другому не передали? Поэтому пусть лучше Малыгин ходит на службу, сидит в курилке, курит ядовитые сигареты «Памир». А то вернется из госпиталя, а командира нет. Глядишь, и сам Малыгин заседает в комиссии по приёмке.
Текст приказа по части печатают в трёх экземплярах – одна закладка в пишущую машинку. Первый хранился в строевой части, второй – в секретке, третий находился в руках начштаба. С него и списывали на слух. Стоят, записывают. Командир:
– Не спешите записывать, оно всё поменяется.
Опытные и не записывают. Писарь потом разносит книгу приказов по части, отдельные фразы из неё, касающиеся того или иного, командиры читают и расписываются. А на слух каждый пытается услышать то, что ему выгодно. Начинается неразбериха.
– Я так понял …
В отличие от немецких ландскнехтов, на разводе в первую шеренгу выпихивали совсем не тех, кто получал двойное жалованье. В основном, ставили лейтенантов, тех, у кого головные уборы поновее. Не дай Бог, станешь сзади, среди престарелых капитанов и майоров, которые ещё ходят на развод, – наживешь себе смертельных врагов. Шипят, как змеи и локтями выпихивают. Зачем это делается? Когда раздается команда:
– К торжественному маршу, первая рота прямо, остальные на пра-во!.. – «престарелые» выходят из строя, бредут в курилку, и никакая власть в мире не заставит их пройти мимо трибуны.
Не ходить на развод было огромной привилегией. Звание ефрейтор, появившееся в войсках после Тридцатилетней войны, было напрямую связано с позволением ходить «в тридцати шагах за строем». Были и отпетые, не ходившие на развод из принципа: обували одну ногу в ботинок, другую в два носка и тапок, сидели в курилке и смеялись.
За интернациональным долгом
Как-то мне посчастливилось увидеть карту Индии в равноугольной проекции Гаусса – огромная страна! Обычная в мелкомасштабных картах произвольная проекция скрадывает северную часть страны. Привычная нам с советских времен картина мира, была предложена министру просвещения Победоносцеву ещё в конце девятнадцатого века. С воцарением Александра ІІІ в России в кои-то веки начала насаждаться русская идея: при дворе стали говорить по-русски, армию переодели в мужичьи армяки, всех недовольных, как водится, отставили от службы. Русская идея внедрялась во все сферы жизни, в т.ч. в картографию. «Земля отчич и дедич» и на карте должна была выглядеть впечатляюще. Вместо равноплощадной проекции ввели равноугольную Гаусса-Менделеева, растягивавшую северные широты и делавшую просторы России необъятными. «Народность» вскоре дорого обошлась Империи. «Необъятные просторы» ввели в соблазн даже Бесноватого. Недаром карты Лиги Наций выпускал советский разведчик Шандор Радо. Только с победой демократии зрители программ теле-новостей наконец узрели, как велик Китай – за счет обычно скрадываемой на советских картах северо-восточной части.
По роду службы и из прирождённого любопытства меня интересовали иностранные топографические карты сопредельных территорий. В Китае до победы коммунистов в ходу были английские (географическая сетка, в отличие от наших не прямоугольная, а ромбическая). В германских картах удивляла их черно-белая расцветка, рассчитанная на дальтоников. Правда, в пустыне все эти ухищрения мало что значат.
Когда в феврале 1979г. китайские войска вторглись во Вьетнам (в ответ на вьетнамское вторжение в Кампучию), я вывесил в роте схему боевых действий. Карту провинции Лангшон размером в полстены мне нарисовал писарь, а стрелы я каллиграфически вычертил с помощью офицерской линейки, за что был немилосердно отодран начальником штаба:
– Новый полководец Цицерон выискался!
Он всерьез полагал, что сей римский адвокатишка занимает достойное место в ряду античных военоначальников между Александром Македонским и Квинтом Горацием Флакком.
Вообще, в ракетных войсках стрелы на карте вызывали неадекватную реакцию. Нанесение ракетно-ядерного удара обходилось без них, изображалось не на карте, а на листе ватмана ракетами в виде столбика и сетевым графиком пуска. Издали все это напоминало горящий забор, т.к. свои ракеты были изображены красным, а неприятельские – синим. По бокам были нарисованы небольшие ядерные грибки, что, если наблюдать со стороны, вызывало отвратное впечатление, что-то в духе картин Малевича.
Кувелин (по прозвищу «Гнус») написал заявление с просьбой послать его добровольцем во Вьетнам. Власенков вызвал и вкатил «интернационалисту» строгий выговор:
– Комиссию хочешь накликать.
И, обращаясь к нам:
– Это он от безделья и чрезмерного употребления спирта.
Отношения СССР с союзниками, как и всякий брак по любви (империя зла – полюбишь и козла), не отличались постоянством. В 1962 году военкоматы получили строжайшее указание: просмотреть дела офицеров запаса и отнять у всех награды Китая, Албании, Югославии и, на всякий случай, КНДР и Румынии (также поддержавших Китай), буде такие обнаружат. А «Звезда Карпат» – орден Тудора Владимиреску 1-й степени – был размером с чайное блюдце, я видел наградной лист, подписанный товарищем Георгиу-Деж. То же происходило и в армии. Награды КНДР отняли даже у летчиков дивизии Кожедуба, заодно лишив их и льгот участников войны. Первым пострадал Батицкий – известный сиделец в Особом Районе (Китая). Когда маршал начал упираться, его уволили. Старик не выдержал надругательства – и в одночас «помре».
Ракетчиков миновала чаша сия. Их без ракет никуда нельзя было отправить – живое дополнение к матчасти, не имевшее без неё никакой ценности. Представьте себе майора Доровских с автоматом на груди во главе колонны туземцев где-нибудь в Анголе.
Наш начхим Коля Баранов натерпелся на Кубе. Ракета 8К64 (пожалуй, лучшее из творений Королёва) – двухступенчатая, на жидком топливе, срок приведения в боевую готовность – трое суток. Изделие весьма напоминало проект фон Брауна А9/А10 – двухступенчатый вариант ФАУ-2, разве что без крыльев. Конструкция примитивная, даже топливные баки медные, но очень надёжная. Проектное отклонение от цели – 1км. До Флориды она бы точно долетела, или до Мексики…
Из прицельно-навигационной аппаратуры 8К64 имела гировертикант и гирогоризонт. Дальность полета задавалась приборчиком, вроде фонографа. Электромоторчик вращал барабан с углублениями. Таким образом, те или иные электрические цепи замыкались или размыкались с нужной временной задержкой, производя, например, отстрел первой ступени. На такой барабан наносилось и полётное задание.
«Выставляли» (приводили вертикальную ось ракеты в соответствие с воображаемой осью Земли) 8К64 на пусковом столе-круге, отклонением посредством шестерней. Первоначально, при грубой доводке, вращали шестерни электромоторами, потом четверо эфиопов начинали крутить лебёдки (их две с противоположных сторон стола). Раздавались странные команды:
– На пять хуёв (зубьев шестерни)!
– Опустить на три хуя!
Повезло ещё, что Хрущёв не договорился разместить советские ракеты где-нибудь в Австралии. Наши ракетчики не имели опыта выставления ракет в южном полушарии. Не было ни специалистов, ни приборов. В южном полушарии гироскопы, как известно, вращаются в обратном направлении. Если в северном «прицеливались» в Полярную звезду, то в южном, теоретически, должны были в Южный Крест. Даже советские подводные лодки с баллистическими ракетами не входили в южные тропики. В океанах северного полушария, в районах патрулирования имелось по пять-шесть точек пуска. Ракеты морского базирования, как и мобильные – железнодорожные, зависят от пунктов привязки. Но и с неподвижными 8К64 в джунглях намучились.
Запас ракетного топлива привезли через океан в МАЗах, в машинах-заправщиках. Начали вырубать джунгли, строить старты, бетонировать площадки. Оказалось, что за ночь молодой бамбук, прорастая, прокалывает шины советских машин, в то время, как шины американских – из натурального каучука – остаются невредимыми. Климат ужасный, наша рубашка х/б распадалась за два дня, на ткани заводился зеленый мох, как на дереве. Добытые у американцев тропические рубашки были пропитаны какой-то гадостью, воняло так, что нельзя было носить.
Как-то Коля утаил от личного состава ужин – баранью ногу. Спрятал под пальмой, прикрыл листьями с намерением пока идут работы по монтажу, прийти и зажарить одному. (В джунглях пожирали всё, что движется.) Когда вернулся – белая кость, муравьи обглодали.
Сгущёное молоко меняли на ром. На Кубе были проблемы с молоком. Одним из завоеваний новой власти стало то, что беременные женщины и дети получали бесплатно по стакану молока в день. Чтобы решить молочную проблему, Хрущёв распорядился завезти на Кубу коров из Вологды. За судами современных зооработорговцев через всю Атлантику следовали стаи акул. Оставшихся в живых забивали прямо на пирсе, так как выжить в тропическом климате могут только местные породы скота. Анастас Микоян, прибывший с визитом на Кубу, поначалу был удивлён отсутствием стад вологодских «бурёнок». Ему объяснили, что во избежание солнечного удара и для защиты от насекомых, коров пасут ночью. Микоян усомнился, но проверять не стал.
Со слов Коли, местные женщины чрезвычайно любвеобильны и невосприимчивы к венерическим заболеваниям. После близости с ними у наших, буквально на второй день, начинало «капать с конца», хотя сами женщины, по местным понятиям, считались вполне здоровыми.
По роду службы и из прирождённого любопытства меня интересовали иностранные топографические карты сопредельных территорий. В Китае до победы коммунистов в ходу были английские (географическая сетка, в отличие от наших не прямоугольная, а ромбическая). В германских картах удивляла их черно-белая расцветка, рассчитанная на дальтоников. Правда, в пустыне все эти ухищрения мало что значат.
Когда в феврале 1979г. китайские войска вторглись во Вьетнам (в ответ на вьетнамское вторжение в Кампучию), я вывесил в роте схему боевых действий. Карту провинции Лангшон размером в полстены мне нарисовал писарь, а стрелы я каллиграфически вычертил с помощью офицерской линейки, за что был немилосердно отодран начальником штаба:
– Новый полководец Цицерон выискался!
Он всерьез полагал, что сей римский адвокатишка занимает достойное место в ряду античных военоначальников между Александром Македонским и Квинтом Горацием Флакком.
Вообще, в ракетных войсках стрелы на карте вызывали неадекватную реакцию. Нанесение ракетно-ядерного удара обходилось без них, изображалось не на карте, а на листе ватмана ракетами в виде столбика и сетевым графиком пуска. Издали все это напоминало горящий забор, т.к. свои ракеты были изображены красным, а неприятельские – синим. По бокам были нарисованы небольшие ядерные грибки, что, если наблюдать со стороны, вызывало отвратное впечатление, что-то в духе картин Малевича.
Кувелин (по прозвищу «Гнус») написал заявление с просьбой послать его добровольцем во Вьетнам. Власенков вызвал и вкатил «интернационалисту» строгий выговор:
– Комиссию хочешь накликать.
И, обращаясь к нам:
– Это он от безделья и чрезмерного употребления спирта.
Отношения СССР с союзниками, как и всякий брак по любви (империя зла – полюбишь и козла), не отличались постоянством. В 1962 году военкоматы получили строжайшее указание: просмотреть дела офицеров запаса и отнять у всех награды Китая, Албании, Югославии и, на всякий случай, КНДР и Румынии (также поддержавших Китай), буде такие обнаружат. А «Звезда Карпат» – орден Тудора Владимиреску 1-й степени – был размером с чайное блюдце, я видел наградной лист, подписанный товарищем Георгиу-Деж. То же происходило и в армии. Награды КНДР отняли даже у летчиков дивизии Кожедуба, заодно лишив их и льгот участников войны. Первым пострадал Батицкий – известный сиделец в Особом Районе (Китая). Когда маршал начал упираться, его уволили. Старик не выдержал надругательства – и в одночас «помре».
Ракетчиков миновала чаша сия. Их без ракет никуда нельзя было отправить – живое дополнение к матчасти, не имевшее без неё никакой ценности. Представьте себе майора Доровских с автоматом на груди во главе колонны туземцев где-нибудь в Анголе.
Наш начхим Коля Баранов натерпелся на Кубе. Ракета 8К64 (пожалуй, лучшее из творений Королёва) – двухступенчатая, на жидком топливе, срок приведения в боевую готовность – трое суток. Изделие весьма напоминало проект фон Брауна А9/А10 – двухступенчатый вариант ФАУ-2, разве что без крыльев. Конструкция примитивная, даже топливные баки медные, но очень надёжная. Проектное отклонение от цели – 1км. До Флориды она бы точно долетела, или до Мексики…
Из прицельно-навигационной аппаратуры 8К64 имела гировертикант и гирогоризонт. Дальность полета задавалась приборчиком, вроде фонографа. Электромоторчик вращал барабан с углублениями. Таким образом, те или иные электрические цепи замыкались или размыкались с нужной временной задержкой, производя, например, отстрел первой ступени. На такой барабан наносилось и полётное задание.
«Выставляли» (приводили вертикальную ось ракеты в соответствие с воображаемой осью Земли) 8К64 на пусковом столе-круге, отклонением посредством шестерней. Первоначально, при грубой доводке, вращали шестерни электромоторами, потом четверо эфиопов начинали крутить лебёдки (их две с противоположных сторон стола). Раздавались странные команды:
– На пять хуёв (зубьев шестерни)!
– Опустить на три хуя!
Повезло ещё, что Хрущёв не договорился разместить советские ракеты где-нибудь в Австралии. Наши ракетчики не имели опыта выставления ракет в южном полушарии. Не было ни специалистов, ни приборов. В южном полушарии гироскопы, как известно, вращаются в обратном направлении. Если в северном «прицеливались» в Полярную звезду, то в южном, теоретически, должны были в Южный Крест. Даже советские подводные лодки с баллистическими ракетами не входили в южные тропики. В океанах северного полушария, в районах патрулирования имелось по пять-шесть точек пуска. Ракеты морского базирования, как и мобильные – железнодорожные, зависят от пунктов привязки. Но и с неподвижными 8К64 в джунглях намучились.
Запас ракетного топлива привезли через океан в МАЗах, в машинах-заправщиках. Начали вырубать джунгли, строить старты, бетонировать площадки. Оказалось, что за ночь молодой бамбук, прорастая, прокалывает шины советских машин, в то время, как шины американских – из натурального каучука – остаются невредимыми. Климат ужасный, наша рубашка х/б распадалась за два дня, на ткани заводился зеленый мох, как на дереве. Добытые у американцев тропические рубашки были пропитаны какой-то гадостью, воняло так, что нельзя было носить.
Как-то Коля утаил от личного состава ужин – баранью ногу. Спрятал под пальмой, прикрыл листьями с намерением пока идут работы по монтажу, прийти и зажарить одному. (В джунглях пожирали всё, что движется.) Когда вернулся – белая кость, муравьи обглодали.
Сгущёное молоко меняли на ром. На Кубе были проблемы с молоком. Одним из завоеваний новой власти стало то, что беременные женщины и дети получали бесплатно по стакану молока в день. Чтобы решить молочную проблему, Хрущёв распорядился завезти на Кубу коров из Вологды. За судами современных зооработорговцев через всю Атлантику следовали стаи акул. Оставшихся в живых забивали прямо на пирсе, так как выжить в тропическом климате могут только местные породы скота. Анастас Микоян, прибывший с визитом на Кубу, поначалу был удивлён отсутствием стад вологодских «бурёнок». Ему объяснили, что во избежание солнечного удара и для защиты от насекомых, коров пасут ночью. Микоян усомнился, но проверять не стал.
Со слов Коли, местные женщины чрезвычайно любвеобильны и невосприимчивы к венерическим заболеваниям. После близости с ними у наших, буквально на второй день, начинало «капать с конца», хотя сами женщины, по местным понятиям, считались вполне здоровыми.
В здоровом теле здоровый дух
Советская Армия, в числе прочих, воспитала и целый замкнутый орден начфизов. Мы, офицеры, обучались в различных училищах, а все физкультурники – в одном, Военном институте имени Лесгафта. Там им прививалась лютейшая ненависть к военной службе. Их не могли потом заставить даже в наряды ходить. Они составляли годовые планы соревнований, куда входили все праздники и выходные. Утверждали их на самом верху и нагло совали командирам в морду. Те боялись связываться. Кроме того, начфизы выдумывали массу соревнований. Прийдет телефонограмма из округа – возьмет трёх солдат и уедет на пол-года неизвестно куда.
Начфизы – это клика. Приходит такой «лейтенант» сразу на майорскую должность. Ходит в спортивном костюме, брезгует пить с офицерами. Вокруг себя собирает десяток жопастеньких мускулистых солдат-спортсменов, те тоже курвятся. У них были свои «нычки» – кабинеты с бронированными дверями, тренировочные залы. В отличие от полкового спортзала, зал для избранных был заполнен различными тренажёрами. Даже я, как комендант, не рисковал вырезать такую дверь сваркой. Солдата они называли по имени: «Вася», «Коля», а не «эфиоп», «еблан ушастый», как было принято в обращении между начальниками и подчиненными, чем вызывали всеобщую ненависть сослуживцев.
Раз в году, 1 декабря, в начале учебного года они организовывали утреннюю зарядку. В холодину выгоняли голых по пояс солдат и под музыку показывали им первый комплекс вольных упражнений. Я в училище его и за пять лет не запомнил. А ведь были ещё, наверное, и второй, и третий… Офицеры стыдились интересоваться, чтобы не показать своё полное невежество, поэтому все считали начфизов очень умными. По-моему, все они были «голубые». Я не помню ни одного женатого начфиза.
Начфиз-одиночка ходил героем, а я не мог его прищучить. По крайней мере, давал мне спортивные костюмы и носки без резинок, я брал сколько надо (тюк).
На моей памяти было три дипломированных начфиза, пока, наконец, замполита ракетного полка не назначили начфизом за аморалку и пьянство. Он был хороший мужик, а так как не знал как шароёбить, то действовал по наставлению НФП. Тренажеры, футболки, мячи сразу же растащили, перестали бегать идиотские кроссы, спорт в полку сдох. И все спокойно вздохнули. А замполит– расстрига занялся своим делом: развратом и пьянкой.
Начфизы – это клика. Приходит такой «лейтенант» сразу на майорскую должность. Ходит в спортивном костюме, брезгует пить с офицерами. Вокруг себя собирает десяток жопастеньких мускулистых солдат-спортсменов, те тоже курвятся. У них были свои «нычки» – кабинеты с бронированными дверями, тренировочные залы. В отличие от полкового спортзала, зал для избранных был заполнен различными тренажёрами. Даже я, как комендант, не рисковал вырезать такую дверь сваркой. Солдата они называли по имени: «Вася», «Коля», а не «эфиоп», «еблан ушастый», как было принято в обращении между начальниками и подчиненными, чем вызывали всеобщую ненависть сослуживцев.
Раз в году, 1 декабря, в начале учебного года они организовывали утреннюю зарядку. В холодину выгоняли голых по пояс солдат и под музыку показывали им первый комплекс вольных упражнений. Я в училище его и за пять лет не запомнил. А ведь были ещё, наверное, и второй, и третий… Офицеры стыдились интересоваться, чтобы не показать своё полное невежество, поэтому все считали начфизов очень умными. По-моему, все они были «голубые». Я не помню ни одного женатого начфиза.
Начфиз-одиночка ходил героем, а я не мог его прищучить. По крайней мере, давал мне спортивные костюмы и носки без резинок, я брал сколько надо (тюк).
На моей памяти было три дипломированных начфиза, пока, наконец, замполита ракетного полка не назначили начфизом за аморалку и пьянство. Он был хороший мужик, а так как не знал как шароёбить, то действовал по наставлению НФП. Тренажеры, футболки, мячи сразу же растащили, перестали бегать идиотские кроссы, спорт в полку сдох. И все спокойно вздохнули. А замполит– расстрига занялся своим делом: развратом и пьянкой.
Что такое быть борзым?
Когда в праздник накрывали стол для «проверяющих», за него садились начальник политотдела, замполит и я. Первую миску борща солдат-таджик подавал мне. У него даже мысли не возникало, кто старше. Знал, что работает здесь по моей милости. «Резмовцы» могли и морду набить, стоило только свистнуть. Я брал миску и сам наделял начальника политотдела.
– Пожалуйста, товарищ подполковник.
Покойный прапорщик Ноженко как-то первую миску борща поставил себе. Я швырнул в неё «пол-кирпича» черного хлеба.
– Чина не знаешь, собака!
У него капуста на ушах повисла.
– Я шеф-повар!
Через неделю был уже старшиной роты. Назначили комиссию по внезапной проверке полноты закладки в котёл. Я знал, что полной закладки не бывает. В тот раз наряд уволок ногу и жарил в автопарке картошку с мясом на смазке ЦИАТИМ. Агентура донесла. Хап – и взвесили выдачу. Как он не кричал, что «уварилось», я ему:
– Подожди, сейчас тебе принесут.
Приволокли бойцов с противнями. Командир ему этими черными кусками мяса в нос тыкал. Ключи от склада не только у шеф-повара были. Когда над ним состоялся суд чести, он, в силу своей неразвитости и косноязычия, оправдываться не мог, только мычал. Из задних рядов кричали:
– Так всегда, между прочим, воруют.
Мы нашептали Фонину:
– Бери его к себе старшиной, а то солдаты у тебя все раскрадут.
Бедняга Ноженко поник и спустя полгода помер. Пьяный заснул в машине и угорел.
Как-то на совещании я подрался с Кобелевым. Комендант с начальником группы выясняли отношения. Слово за слово, я его хватил табуреткой по голове. Он здоровый был – только зашатался, оторвал крышку от канцелярского стола – и на меня. Я пригнулся, крышка в окно, а то бы он меня убил. Пока Кобелев ходил за автоматом, меня на машине увезли. Ночью звонит мне на квартиру пьяный:
– Сейчас пойду тебя убивать.
Думаю:
– Иди-иди, кто тебе автомат даст?
Кобелев с горя напился, по дороге забился под теплотрассу (а было холодно – март месяц), и уснул. Патруль видит: замерзает подполковник. Стали тащить из-под трубы – он ещё ногами отбивается, оторвали воротник. Утром в комендатуре, едва я вышел на службу, меня поспешили обрадовать:
– Твой «абонент» (оппонент – Авт.) здесь.
– Да быть не может!
– Сейчас привезут. Командир за ним поехал в город в комендатуру.
Вижу: приехали. Выходит Кобелев, шинель в руках, повели на партсобрание. Я не рискнул его поздравлять, он бы меня после этого точно пристрелил.
Весь сыр-бор разгорелся из-за женщины, двое трезвых не поделили бабу из военторга; она нас обоих обманывала с начальником политотдела, его заместителем и командиром части. Поставляла одному книги, другому ковры, а третьему я уже не помню что. Не секса же ради мы с ней общались. Совместными усилиями её удалось выжить, ушла на другую площадку. На её место взяли, как нам казалось, «ручную» девку. Но хитрая белоруска Таня Лутова весьма скоро пристрастилась обвешивать солдат:
– Пожалуйста, товарищ подполковник.
Покойный прапорщик Ноженко как-то первую миску борща поставил себе. Я швырнул в неё «пол-кирпича» черного хлеба.
– Чина не знаешь, собака!
У него капуста на ушах повисла.
– Я шеф-повар!
Через неделю был уже старшиной роты. Назначили комиссию по внезапной проверке полноты закладки в котёл. Я знал, что полной закладки не бывает. В тот раз наряд уволок ногу и жарил в автопарке картошку с мясом на смазке ЦИАТИМ. Агентура донесла. Хап – и взвесили выдачу. Как он не кричал, что «уварилось», я ему:
– Подожди, сейчас тебе принесут.
Приволокли бойцов с противнями. Командир ему этими черными кусками мяса в нос тыкал. Ключи от склада не только у шеф-повара были. Когда над ним состоялся суд чести, он, в силу своей неразвитости и косноязычия, оправдываться не мог, только мычал. Из задних рядов кричали:
– Так всегда, между прочим, воруют.
Мы нашептали Фонину:
– Бери его к себе старшиной, а то солдаты у тебя все раскрадут.
Бедняга Ноженко поник и спустя полгода помер. Пьяный заснул в машине и угорел.
Как-то на совещании я подрался с Кобелевым. Комендант с начальником группы выясняли отношения. Слово за слово, я его хватил табуреткой по голове. Он здоровый был – только зашатался, оторвал крышку от канцелярского стола – и на меня. Я пригнулся, крышка в окно, а то бы он меня убил. Пока Кобелев ходил за автоматом, меня на машине увезли. Ночью звонит мне на квартиру пьяный:
– Сейчас пойду тебя убивать.
Думаю:
– Иди-иди, кто тебе автомат даст?
Кобелев с горя напился, по дороге забился под теплотрассу (а было холодно – март месяц), и уснул. Патруль видит: замерзает подполковник. Стали тащить из-под трубы – он ещё ногами отбивается, оторвали воротник. Утром в комендатуре, едва я вышел на службу, меня поспешили обрадовать:
– Твой «абонент» (оппонент – Авт.) здесь.
– Да быть не может!
– Сейчас привезут. Командир за ним поехал в город в комендатуру.
Вижу: приехали. Выходит Кобелев, шинель в руках, повели на партсобрание. Я не рискнул его поздравлять, он бы меня после этого точно пристрелил.
Весь сыр-бор разгорелся из-за женщины, двое трезвых не поделили бабу из военторга; она нас обоих обманывала с начальником политотдела, его заместителем и командиром части. Поставляла одному книги, другому ковры, а третьему я уже не помню что. Не секса же ради мы с ней общались. Совместными усилиями её удалось выжить, ушла на другую площадку. На её место взяли, как нам казалось, «ручную» девку. Но хитрая белоруска Таня Лутова весьма скоро пристрастилась обвешивать солдат: