Страница:
– Когда будешь служить, как он, тогда и получишь.
Лемешинский по простоте считал, что на плакате изображены отличники боевой и политической подготовки.
В ракетной бригаде автотранспорту присвоили номера с литерами: АИ и БК, что расшифровывалось народом как «Бригада Командует, А мы Исполняем».
Петр Зосимович бурчит:
– Капустяну дали БК, а мне АИ. И тут обошел армянин хитрый.
Комбригу шутка понравилась:
– Дайте и ему тоже БК.
Фамилия замкомбрига по общим вопросам – Кононок – читалась с обеих сторон. Он ничего не делал. Только выйдет с КПП, кинет «бычок», если утром найдет его на прежнем месте, дерёт наряд немилосердно. Дежурные приловчились и внимательно следили за Кононком, куда он бросал окурок. Окурок бережно изымался и наряд впадал в спячку, зная, что завтра их ждет благодарность, так как Кононок на чужие окурки не реагировал.
Начпрод
Дознания
Начвещ
Пустыня
Лемешинский по простоте считал, что на плакате изображены отличники боевой и политической подготовки.
В ракетной бригаде автотранспорту присвоили номера с литерами: АИ и БК, что расшифровывалось народом как «Бригада Командует, А мы Исполняем».
Петр Зосимович бурчит:
– Капустяну дали БК, а мне АИ. И тут обошел армянин хитрый.
Комбригу шутка понравилась:
– Дайте и ему тоже БК.
Фамилия замкомбрига по общим вопросам – Кононок – читалась с обеих сторон. Он ничего не делал. Только выйдет с КПП, кинет «бычок», если утром найдет его на прежнем месте, дерёт наряд немилосердно. Дежурные приловчились и внимательно следили за Кононком, куда он бросал окурок. Окурок бережно изымался и наряд впадал в спячку, зная, что завтра их ждет благодарность, так как Кононок на чужие окурки не реагировал.
Начпрод
Кто тебя будет уважать, если на складе мешок проса. Теперь на склады или шеф-поварами назначают в принудительном порядке на месяц, за это время даже мяса не наешься.
Прежде, по уровню жизни начальник полкового продсклада не уступал Генеральному секретарю ЦК КПСС, только не мог принимать политических решений. Зарплату такой прапорщик получал по пятому разряду, ниже его уже не было. Но получать её мог не ходить по полгода, это считалось нормальным. А ведь были ещё и дивизионные, и даже окружные склады.
Наш Витя Шабанов ленился даже списывать, умудрился даже сделать недостачу на 800 рублей. Я знавал только одного подобного лентяя начвеща, у того на складе образовалась недостача кокард и форменных пуговиц, но о нём ниже. Хотя казалось бы, что проще: дал командиру десять банок красной икры – спиши на караул, мол получили доппаёк. Однажды я обнаружил, что мой караул уже месяц, как ест копчёных кур, ещё ночное питание – масло, сгущёнка.
Опросил солдат:
– Что ели?
– Тушёнку.
– А кур, масло?
– Нет, ни каких кур не было.
И правда, откуда в армии куры. Я – к прапорщику, говорю:
– Сейчас вообще оцеплю твой склад, устроим проверку. (Я был председателем комитета народного контроля.) Тот, сопя, достал две, больше у него не было. Одну мы с замполитом и старшиной сразу разорвали в каптёрке на три части. Ничего, куры из Башкирии, упитанные. В мотовозе от меня пахло так, что все принюхивались.
– Что это ты ел?
– Лещей, – говорю. Сгущёнку и масло забрал домой. Такая пища разлагает солдата. А поленись я сходить на склад, меню раскладки проверить…
На военно-торговых складах работали в основном сверхсрочники. Наиболее симпатичной из всех была казашка Манат – ефрейтор продслужбы. Службу она несла исправно, писала меню раскладки, накладные на выдачу продуктов. Начальник продслужбы Миша Тюхменев по кличке «Гнилозубый», ходил на склад только поесть дифициты. Имел гараж, заставленный рыбными консервами. О существовании каких-либо документов даже не подозревал. Когда после ухода Манат с него потребовали годовой отчет, он был страшно удивлен и подался в инженеры. В наряды его не ставили, не имел сапог, ходил в засаленных погонах, я его иногда выгонял на развод. Может, из-за симпатии к Манат, я до сих пор её помню, она были «беби». Сожительствовала с замполитом Коневым, солдаты докладывали. Решительная была женщина, не боялась гнева «Всемилостивейшего и Милосердного» и грудь для казаши большая…
Как-то Миша, ещё в бытность его начальником продсклада, заснул в дренажной канаве. Она узкая и глубокая. Пока спал, кто-то вынул изо рта золотые коронки. Тащили его из канавы, как свинью живым весом килограммов под двести. Ёбу было!
Солдат на кухне в наряде как-то залез в котел для приготовления пищи – поспать. Прапорщик увидел и решил «проучить», закрыл крышку, включил электричество. Солдат обмочил весь котел, выскочил, ошпаренный кипящей мочой.
У нас в части служил лейтенант Арбузов, язвенник. Язву он лечил спиртом. Любимой его пищей был квашеный армейский огурец огромных размеров, процентов на семьдесят состоящий из соли. Держит, чавкает, из огурца брызжет рассол, а в другой руке ржавая селедка с хлебом. Если бочка течет и рассол выливается, она и лежит в кристаллах соли. В армии повар для скорости квашеную капусту не вымачивает, кидает в варево так. После таких щей уксус пить можно.
В макаронах сварили крысу (она проела нору в мешке с вермишелью). При раздаче, в одном бацильнике оказалось половина облезшей крысы.
– Товарищ сержант, кот что-ли?
Пришел начальник тыла:
– Какого хуя ты хуйло раскрыл. Не видишь – это кусок свинины. Поставь ему другой бацильник.
Действительно, резали свиней на хоздворе, смалили плохо, на спине шкурка черная, с «овчинкой», – на крысу похоже.
Яйца сварились, повар их помнёт, чтобы всем хватило, сидят шелуху выбирают.
У нас одного таки посадили. Складывал в подсобке трехлитровые банки, крыша и обвалилась. Судя по бумагам, банок разбилось на огромную сумму. Ему – два года.
… Захожу в штаб полка, слышу дикие крики:
– Ёб твою мать, аккумулятор новый. Я тебе…
Оказалось, прапорщик Никитин напился и пошел облегчиться, перепутал туалет с аккумуляторной и пустил струю в поставленный на зарядку аккумулятор. Начальник тыла удивлялся:
– А если б тебя током ебануло?
– Нет, товарищ подполковник, только щипало.
Аккумулятор с хлебовозки, хлеб везти надо, начальник столовой мечется с воем, ему спешно привезти хлеб и съёбнуть на мотовоз. Солдат-водитель плачет.
Получить хлеб было подвигом. В хлебовозку, как в фильме «Место встречи изменить нельзя», нужно было запихнуть двух «эфиопов». На водителя полагалось иметь санитарную карту, водитель проверенный на дизентерию, а он одновременно возил и ГСМ, ходил черный, как танкист. Поэтому втихаря брали с собой грузчиков, сидеть на железных уголках было невозможно, те завязазывали шапки-ушанки под подбородком и толклись головой о крышу на каждом ухабе. Хлеб приходил в вагоне, из него развозили по площадкам. Прибыв на место, прапорщик хитро оглядывается, нет ли врачей, наконец открывает дверцу и выпускает грузчиков. Так, как к моменту получения невъебенное количество хлеба было продано казахам и предстояло продать ещё, все и выдающие и получающие, норовят друг друга объебать на пару лотков. За барханами уже мелькают малахаи или «апа» на верблюде норовит залечь за гребнем. Я за одной такой «покупательницей» погнался на ГАЗ-66: верблюд-иноходец, не догонишь, только мозолями сверкает, меж горбами два вещмешка с хлебом трясутся. Ещё чуть-чуть и скрылся бы в барханах. Хорошо, я приспустил колеса, врубил два моста, отрезаю от барханов. Догнал, верблюда под бок. «Апа»:
– Вай-вай-вай!
– Отдавай сюда хлеб, пока я тебя…
Хлеб белый – чёрный казахи не ели, зачем им жизнь себе укорачивать. Хотел ещё продавцов пугнуть, но те уже на поезде умчались.
Прежде, по уровню жизни начальник полкового продсклада не уступал Генеральному секретарю ЦК КПСС, только не мог принимать политических решений. Зарплату такой прапорщик получал по пятому разряду, ниже его уже не было. Но получать её мог не ходить по полгода, это считалось нормальным. А ведь были ещё и дивизионные, и даже окружные склады.
Наш Витя Шабанов ленился даже списывать, умудрился даже сделать недостачу на 800 рублей. Я знавал только одного подобного лентяя начвеща, у того на складе образовалась недостача кокард и форменных пуговиц, но о нём ниже. Хотя казалось бы, что проще: дал командиру десять банок красной икры – спиши на караул, мол получили доппаёк. Однажды я обнаружил, что мой караул уже месяц, как ест копчёных кур, ещё ночное питание – масло, сгущёнка.
Опросил солдат:
– Что ели?
– Тушёнку.
– А кур, масло?
– Нет, ни каких кур не было.
И правда, откуда в армии куры. Я – к прапорщику, говорю:
– Сейчас вообще оцеплю твой склад, устроим проверку. (Я был председателем комитета народного контроля.) Тот, сопя, достал две, больше у него не было. Одну мы с замполитом и старшиной сразу разорвали в каптёрке на три части. Ничего, куры из Башкирии, упитанные. В мотовозе от меня пахло так, что все принюхивались.
– Что это ты ел?
– Лещей, – говорю. Сгущёнку и масло забрал домой. Такая пища разлагает солдата. А поленись я сходить на склад, меню раскладки проверить…
На военно-торговых складах работали в основном сверхсрочники. Наиболее симпатичной из всех была казашка Манат – ефрейтор продслужбы. Службу она несла исправно, писала меню раскладки, накладные на выдачу продуктов. Начальник продслужбы Миша Тюхменев по кличке «Гнилозубый», ходил на склад только поесть дифициты. Имел гараж, заставленный рыбными консервами. О существовании каких-либо документов даже не подозревал. Когда после ухода Манат с него потребовали годовой отчет, он был страшно удивлен и подался в инженеры. В наряды его не ставили, не имел сапог, ходил в засаленных погонах, я его иногда выгонял на развод. Может, из-за симпатии к Манат, я до сих пор её помню, она были «беби». Сожительствовала с замполитом Коневым, солдаты докладывали. Решительная была женщина, не боялась гнева «Всемилостивейшего и Милосердного» и грудь для казаши большая…
Как-то Миша, ещё в бытность его начальником продсклада, заснул в дренажной канаве. Она узкая и глубокая. Пока спал, кто-то вынул изо рта золотые коронки. Тащили его из канавы, как свинью живым весом килограммов под двести. Ёбу было!
Солдат на кухне в наряде как-то залез в котел для приготовления пищи – поспать. Прапорщик увидел и решил «проучить», закрыл крышку, включил электричество. Солдат обмочил весь котел, выскочил, ошпаренный кипящей мочой.
У нас в части служил лейтенант Арбузов, язвенник. Язву он лечил спиртом. Любимой его пищей был квашеный армейский огурец огромных размеров, процентов на семьдесят состоящий из соли. Держит, чавкает, из огурца брызжет рассол, а в другой руке ржавая селедка с хлебом. Если бочка течет и рассол выливается, она и лежит в кристаллах соли. В армии повар для скорости квашеную капусту не вымачивает, кидает в варево так. После таких щей уксус пить можно.
В макаронах сварили крысу (она проела нору в мешке с вермишелью). При раздаче, в одном бацильнике оказалось половина облезшей крысы.
– Товарищ сержант, кот что-ли?
Пришел начальник тыла:
– Какого хуя ты хуйло раскрыл. Не видишь – это кусок свинины. Поставь ему другой бацильник.
Действительно, резали свиней на хоздворе, смалили плохо, на спине шкурка черная, с «овчинкой», – на крысу похоже.
Яйца сварились, повар их помнёт, чтобы всем хватило, сидят шелуху выбирают.
У нас одного таки посадили. Складывал в подсобке трехлитровые банки, крыша и обвалилась. Судя по бумагам, банок разбилось на огромную сумму. Ему – два года.
… Захожу в штаб полка, слышу дикие крики:
– Ёб твою мать, аккумулятор новый. Я тебе…
Оказалось, прапорщик Никитин напился и пошел облегчиться, перепутал туалет с аккумуляторной и пустил струю в поставленный на зарядку аккумулятор. Начальник тыла удивлялся:
– А если б тебя током ебануло?
– Нет, товарищ подполковник, только щипало.
Аккумулятор с хлебовозки, хлеб везти надо, начальник столовой мечется с воем, ему спешно привезти хлеб и съёбнуть на мотовоз. Солдат-водитель плачет.
Получить хлеб было подвигом. В хлебовозку, как в фильме «Место встречи изменить нельзя», нужно было запихнуть двух «эфиопов». На водителя полагалось иметь санитарную карту, водитель проверенный на дизентерию, а он одновременно возил и ГСМ, ходил черный, как танкист. Поэтому втихаря брали с собой грузчиков, сидеть на железных уголках было невозможно, те завязазывали шапки-ушанки под подбородком и толклись головой о крышу на каждом ухабе. Хлеб приходил в вагоне, из него развозили по площадкам. Прибыв на место, прапорщик хитро оглядывается, нет ли врачей, наконец открывает дверцу и выпускает грузчиков. Так, как к моменту получения невъебенное количество хлеба было продано казахам и предстояло продать ещё, все и выдающие и получающие, норовят друг друга объебать на пару лотков. За барханами уже мелькают малахаи или «апа» на верблюде норовит залечь за гребнем. Я за одной такой «покупательницей» погнался на ГАЗ-66: верблюд-иноходец, не догонишь, только мозолями сверкает, меж горбами два вещмешка с хлебом трясутся. Ещё чуть-чуть и скрылся бы в барханах. Хорошо, я приспустил колеса, врубил два моста, отрезаю от барханов. Догнал, верблюда под бок. «Апа»:
– Вай-вай-вай!
– Отдавай сюда хлеб, пока я тебя…
Хлеб белый – чёрный казахи не ели, зачем им жизнь себе укорачивать. Хотел ещё продавцов пугнуть, но те уже на поезде умчались.
Дознания
Как-то, согласно приказу, я проводил дознание по делу о краже полушубков. Утром в понедельник в кабинет командира полка прибежал запыхавшийся прапорщик Саид Мирзоев, вопя:
– С субботы на воскресенье строители ограбили вещевой склад.
Я отправился на место преступления. Я любил проводить дознания, было во мне что-то от Шерлока Холмса. Хотя некоторые недоброжелатели и утверждали, что мне просто нечего было делать. Дознавателями в части обычно назначали известных бездельников: начхима, начфиза, инструкторов политотдела – тех, чья деятельность была не видна и не отражалась на боеготовности полка. Капитан Королёв пробыл дознавателем двадцать лет, все время, пока пребывал в капитанском звании. Его в полку никто видел, числился за прокуратурой. Организовал кооператив по покраске автомобилей. Мало того, стребовал себе помощника, прапорщика Шпака. Того прикомандировали к прокуратуре завхозом – ездил по площадкам, выбивал стройматериалы «на прокуратуру» и выгодно их продавал. Прапорщик, уверовав в могущество такой крыши, начал нагло носить фуражку с красным околышем. А Бобровский не терпел красных фуражек. Как-то Шпак попался ему на глаза, когда получал деньги в кассе.
– Это что за красноголовец?
Шпака приволокли в кабинет.
– Ты где служишь?
– В прокуратуре.
– Покажи военный билет.
Начальнику штаба:
– В строй этого дурака.
А тому лишь бы поглумиться. Утром уже стоит наш прапорщик Шпак на разводе. Прокуратуре какая разница, кто будет гвозди получать.
В тот раз сомнение зародилось во мне сразу же по прибытии на место преступления. Неизвестный злоумышленник проник в склад, пробив дыру вокруг отопительной трубы. При этом он явно поленился, ограничился всего несколькими кирпичами, вместо того, чтобы разбить бетон. Прапорщик, я уже в этом не сомневался, пошел по самому лёгкому пути. Выдвиную им неубедительную версию о «детях», я, знавший обстановку, отмёл сразу же. До ближайших населённых пунктов километров двести, а казашатам такое и в голову не прийдёт. В образовавшуюся дыру мог пролезть только один солдат на площадке, «Кенгуру» – татарчёнок ростом меньше 150см, чуть выше автомата (как его вообще взяли в армию?).
Я пришел на развод, вижу – стоит сзади, в последнем ряду, закутанный в шинель, носить её иначе у него не получалось. Взял его за ухо и повел в комендатуру, как пса. Он сознался по дороге: подговорил его прапорщик, пообещал п/ш на дембель. Прапорщик ещё пробовал отпираться, тогда я прибёг к следственному эксперименту. Взял понятых, рулетку и начал производить измерения, начертил схему преступления. Прапорщик всё это время выглядывал из-за складов. А когда ещё принесли и рукавицу с дырой, которую он надевал на лом, чтобы удары не звенели – дело раскрылось: я ему пригрозил «отпечатками пальцев». Начальник тыла в кабинете командира полка бил прапорщика в кровь, пока тот не упал в ноги:
– Не губите, у меня двое детей.
Командиру главное – замять.
– Или ты сидишь, или скачками полушубки сюда.
Тут же в мешке принес полушубки, падлюка.
– Замажь дырку, никому не пизди и служи дальше.
Прапорщику что, должность хлебная, можно потерпеть, пока мимо склада все ходят и смеются.
– Ги-ги! Украсть не можешь, строители тебе поедут склад грабить.
Солдат отделался «двумя разами» по морде. А Мирзоев в последствии стал снабженцем у Худайбердыева.
Я мог такое понаписывать на командиров подразделений, случись,скажем, разбазаривание имущества в узле связи, сколько можно скачать спирта? Или украдут ОЗК – можно ждать месяц, пока новые достанут, или сразу уличить.
Как-то солдаты украли из столовой десятилитровую бутыль апельсиновой эсенции крепостью 70 градусов – её в торты добавляли. Я вышел на поиски. Сначала определил способ хищения. Бутыль завязали в штаны и протащили через вентиляцию. Затем – место сокрытия. Далеко её отнести не могли, вечером явно намеревались раздеребанить. Спрятать в пустыне что-либо очень сложно, да и доносчики. Единственная возможность – зарыть в землю. Походил, поискал. В одном месте песок оказался рыхлым. Ещё Видок удивлялся способностям «казацких и калмыцких геологов», во время их пребывания во Франции в 1814г., находить любые зарытые в землю сокровища. Раскрыв в своих мемуарах многие воровские трюки, он не смог, при всей его проницательности, раскусить этот. Между тем, ларчик открывается просто. Старшее поколение не раз рассказывало о том, как войдя в Чернигов, немецкие солдаты, тут же начинали поливать землю во дворах водой. Там, где она быстро впитывалась и находились сокрытые ценности. Правда, немцы были немало удивлены тем, что прятали, в основном, пуховые перины.
Не меньшую проницательность я проявил и при расследовании таинственного исчезновения пяти палок колбасы из военторга. Сожрать палку варёной колбасы за такое короткое время даже солдат не в состоянии, пронести что-либо мимо бдительных продавщиц также казалось невозможным. Нужен был криминалистический талант, чтобы сопоставить несопоставимое – палку колбасы упаковывали в целлофан и выносили в ведре с помоями.
Ввиду постоянной практики, мои способности развились чрезвычайно. Вы бы смогли связать логически дырку в казенном одеяле и пропажу собак «для охраны объекта»? А я смог. Приметил: как замполит появится в отделе – так и дырка в одеяле. Собак тоже раньше не то, что не ввозили, наоборот, стреляли, чтобы не кормить. При этом все молчат, как партизаны. Запустил стукачей:
– А ну, показывай.
Солдат полез на вышку, раскачка метров восемь, отпустил ремень, цепляется им с перекладины на перекладину. Наверху вытащил из вещмешка собаку, привязанную к самодельному парашюту из одеяла (вот откуда дырка!) и сбросил вниз. Некоторых относило ветром метров на двести. А этой – ничего. Только с третьего раза ногу сломала, сразу под нож. Разбившихся и ели.
Но случались и действительно таинственные случаи. Раз солдаты принесли из солончаков насквозь изъеденный солью автомат Калашникова. Предпринятое расследование никаких результатов не принесло.
– С субботы на воскресенье строители ограбили вещевой склад.
Я отправился на место преступления. Я любил проводить дознания, было во мне что-то от Шерлока Холмса. Хотя некоторые недоброжелатели и утверждали, что мне просто нечего было делать. Дознавателями в части обычно назначали известных бездельников: начхима, начфиза, инструкторов политотдела – тех, чья деятельность была не видна и не отражалась на боеготовности полка. Капитан Королёв пробыл дознавателем двадцать лет, все время, пока пребывал в капитанском звании. Его в полку никто видел, числился за прокуратурой. Организовал кооператив по покраске автомобилей. Мало того, стребовал себе помощника, прапорщика Шпака. Того прикомандировали к прокуратуре завхозом – ездил по площадкам, выбивал стройматериалы «на прокуратуру» и выгодно их продавал. Прапорщик, уверовав в могущество такой крыши, начал нагло носить фуражку с красным околышем. А Бобровский не терпел красных фуражек. Как-то Шпак попался ему на глаза, когда получал деньги в кассе.
– Это что за красноголовец?
Шпака приволокли в кабинет.
– Ты где служишь?
– В прокуратуре.
– Покажи военный билет.
Начальнику штаба:
– В строй этого дурака.
А тому лишь бы поглумиться. Утром уже стоит наш прапорщик Шпак на разводе. Прокуратуре какая разница, кто будет гвозди получать.
В тот раз сомнение зародилось во мне сразу же по прибытии на место преступления. Неизвестный злоумышленник проник в склад, пробив дыру вокруг отопительной трубы. При этом он явно поленился, ограничился всего несколькими кирпичами, вместо того, чтобы разбить бетон. Прапорщик, я уже в этом не сомневался, пошел по самому лёгкому пути. Выдвиную им неубедительную версию о «детях», я, знавший обстановку, отмёл сразу же. До ближайших населённых пунктов километров двести, а казашатам такое и в голову не прийдёт. В образовавшуюся дыру мог пролезть только один солдат на площадке, «Кенгуру» – татарчёнок ростом меньше 150см, чуть выше автомата (как его вообще взяли в армию?).
Я пришел на развод, вижу – стоит сзади, в последнем ряду, закутанный в шинель, носить её иначе у него не получалось. Взял его за ухо и повел в комендатуру, как пса. Он сознался по дороге: подговорил его прапорщик, пообещал п/ш на дембель. Прапорщик ещё пробовал отпираться, тогда я прибёг к следственному эксперименту. Взял понятых, рулетку и начал производить измерения, начертил схему преступления. Прапорщик всё это время выглядывал из-за складов. А когда ещё принесли и рукавицу с дырой, которую он надевал на лом, чтобы удары не звенели – дело раскрылось: я ему пригрозил «отпечатками пальцев». Начальник тыла в кабинете командира полка бил прапорщика в кровь, пока тот не упал в ноги:
– Не губите, у меня двое детей.
Командиру главное – замять.
– Или ты сидишь, или скачками полушубки сюда.
Тут же в мешке принес полушубки, падлюка.
– Замажь дырку, никому не пизди и служи дальше.
Прапорщику что, должность хлебная, можно потерпеть, пока мимо склада все ходят и смеются.
– Ги-ги! Украсть не можешь, строители тебе поедут склад грабить.
Солдат отделался «двумя разами» по морде. А Мирзоев в последствии стал снабженцем у Худайбердыева.
Я мог такое понаписывать на командиров подразделений, случись,скажем, разбазаривание имущества в узле связи, сколько можно скачать спирта? Или украдут ОЗК – можно ждать месяц, пока новые достанут, или сразу уличить.
Как-то солдаты украли из столовой десятилитровую бутыль апельсиновой эсенции крепостью 70 градусов – её в торты добавляли. Я вышел на поиски. Сначала определил способ хищения. Бутыль завязали в штаны и протащили через вентиляцию. Затем – место сокрытия. Далеко её отнести не могли, вечером явно намеревались раздеребанить. Спрятать в пустыне что-либо очень сложно, да и доносчики. Единственная возможность – зарыть в землю. Походил, поискал. В одном месте песок оказался рыхлым. Ещё Видок удивлялся способностям «казацких и калмыцких геологов», во время их пребывания во Франции в 1814г., находить любые зарытые в землю сокровища. Раскрыв в своих мемуарах многие воровские трюки, он не смог, при всей его проницательности, раскусить этот. Между тем, ларчик открывается просто. Старшее поколение не раз рассказывало о том, как войдя в Чернигов, немецкие солдаты, тут же начинали поливать землю во дворах водой. Там, где она быстро впитывалась и находились сокрытые ценности. Правда, немцы были немало удивлены тем, что прятали, в основном, пуховые перины.
Не меньшую проницательность я проявил и при расследовании таинственного исчезновения пяти палок колбасы из военторга. Сожрать палку варёной колбасы за такое короткое время даже солдат не в состоянии, пронести что-либо мимо бдительных продавщиц также казалось невозможным. Нужен был криминалистический талант, чтобы сопоставить несопоставимое – палку колбасы упаковывали в целлофан и выносили в ведре с помоями.
Ввиду постоянной практики, мои способности развились чрезвычайно. Вы бы смогли связать логически дырку в казенном одеяле и пропажу собак «для охраны объекта»? А я смог. Приметил: как замполит появится в отделе – так и дырка в одеяле. Собак тоже раньше не то, что не ввозили, наоборот, стреляли, чтобы не кормить. При этом все молчат, как партизаны. Запустил стукачей:
– А ну, показывай.
Солдат полез на вышку, раскачка метров восемь, отпустил ремень, цепляется им с перекладины на перекладину. Наверху вытащил из вещмешка собаку, привязанную к самодельному парашюту из одеяла (вот откуда дырка!) и сбросил вниз. Некоторых относило ветром метров на двести. А этой – ничего. Только с третьего раза ногу сломала, сразу под нож. Разбившихся и ели.
Но случались и действительно таинственные случаи. Раз солдаты принесли из солончаков насквозь изъеденный солью автомат Калашникова. Предпринятое расследование никаких результатов не принесло.
Начвещ
На складе хранилась парадная фуражка генерала армии, обшитая лавровым листом. Списать её не было никакой возможности, она переходила от одного поколения начвещей к другому, как символ могущества этого племени. Прапорщик ходил в ней по складу и дурковал. Он мог себе такое позволить. Основной функцией начвеща было вовремя узнать в кадрах, что командиру полка присвоили полковника. Из Москвы номер приказа сообщали по телефону. С момента подписания приказа до поступления выписки фельдсвязью в полк проходило три дня. Эту фору надлежало использовать для решения вопроса. Папахи хранились в отдельных коробках. Но на полковом складе они были уже лежалые, с пожелтевшим верхом, побитые молью. Такую папаху брали со склада и меняли в военторге на новую с довеском. Бабам в магазине все равно: лежалые папахи прапорщики охотно покупали на воротники. Стоила она всего ничего – 60 рублей. У прапорщиков считалось верхом шика пошить себе после увольнения пальто из шинельного сукна с каракулевым воротником, папахи как раз на него хватало. Жена одного имела даже шубу из папах. Муж, прапорщик пятого разряда, занимал ничтожнейшую должность в системе армейских складов.
Папах бралось несколько, на выбор. Следовало знать обхват командирской головы, чтобы папаха не сидела, как на казачке. Большую можно было подтянуть ремешком, и не дай Бог, чтобы лезла. Самое главное в папахе – чтобы окраска меха была семметричной, пятнышки должны быть разбросаны красиво. Но были и приверженцы иной моды: Бобровский предпочитал тёмную.
Следует сказать, что с момента назначения, командир полка шапку-ушанку из цигейки носить брезговал. От них в Казахстане стоял кислый овчинный запах. Даже в лютейший мороз появлялся на разводе в фуражке.
Захаров, горький забулдыга, при назначении, прямо на разводе торжественно заявил:
– Я сюда пришел за папахой, если нужно, я её из унитаза достану и надену.
И вот накануне выхода на развод в новом звании, когда командир полка уже готов и звездочки начищены, влетает начвещ Спирин («Спиридон»), открывает дверь ногой, так как руки заняты и знает, что за это отьёбан не будет. (По ритуалу так открывать дверь можно было лишь крупно угодив командиру, выполнив приказ точно в срок и без лишних затрат.) Входит и торжественно кладет коробки на командирский стол. (Бросать их ни в коем случае нельзя.)
– Товарищ полковник, вот, на выбор.
Командир, слегка смутившись, говорит Спирину:
– Ну ты, как всегда невовремя, пятнадцать минут до развода.
Замы начинают подобострастно требовать примерить.
Командир великодушно соглашается:
– Ну ладно.
Подходит к зеркалу, по очереди примеряет, выбирает лучшую. Наконец уходит. Спирин, как и всякая тыловая сволочь, хочет иметь от этого хоть какую-то выгоду. Забирает папаху и ретируется, но не на развод, а к себе в кабинет. Из окна выглядывает, как там народ хуеет.
Командир дефилирует вдоль строя, вместе с ним по строю движется неровный гул: «у-у-у». Командиру – как медом по сердцу. И развод не затянется, командир посчитает нескромным долго кружиться в первый день в новой папахе. Разгильдяи знают – никто взыскан не будет. Самые ушлые по-за насыпью линяют на мотовоз, даже если поймают.
– Товарищ полковник, мы обмывали Вашу папаху.
Рука не поднимется.
Последним папаху получил Кизуб, какую дали; к концу СССР шли любые. А Зихаров уже покупал за свои, поношенную.
Сам начвещ должен ходить оборванным, чтобы одним своим видом показывать: на складе ничего нет и быть не может. Чтобы и спросить было стыдно:
– Ты получал что-нибудь весеннее?
«Получить» в прямом смысле слова ничего нельзя, только выбить, вырвать, выменять. Помню, ещё будучи лейтенантом, пошел получать бушлат и ватные брюки (в шинели неудобно в машине ездить). Пришел, сидит кнур – прапорщик Хорошунов (я потом с его сестрой сожительствовал, она думала, что я холост). Прошу бушлат – не дает, сука:
– А нету у меня.
Я вышел, кипя злобой, и тут меня осенило: а если ему на морозе в замок наплевать? Поручил это дело каптёру Жихареву.
– Каждый вечер плюй в замок.
Жихареву было все-равно куда плевать, докладывал с ухмылкой:
– Я полный замок наплевал.
Хотя я всю зиму ходил в шинели, меня грели страдания прапорщика Хорошунова. Дурак, не сообразил механизм соляркой смазать, оборачивал замок газетой и поджигал, а в Казахстане, на вечном ветру, не больно-то разогреешь, это вам не Иркутск. Жалко, зима короткая; на Севере он бы у меня девять месяцев замки грел.
Офицерам обмундирование выдают, как новобранцам в бане. Начвещ объявляет:
– С утра до обеда выдача обмундирования.
Все ненормальные ломятся. Начвещ нарочно дает несуразное: большим – маленькое, маленьким – большое. Тот же Хорошунов всучил мне, лейтенанту, п/ш шестидесятого размера (оно было на мне, как плащ-палатка) и портупею третьего, я мог ею три раза обернуться. Товарищи удивлялись – неужели такие размеры есть в армии? Оказывается – есть. Отец это п/ш на куфайку одевал, говорил: «хороша, не продувает». Все ходовые размеры пропиты на год вперед. Если я раз пять брал себе хорошие штаны, где он на всех наберёт?
Сапоги «Скороход», о.ш. или с.ш. в роту кинут. О.ш. ещё можно носить со слезами на глазах, а с мокрой ноги хрен снимешь: чем больше снимаешь, тем сильнее нога потеет. Двух солдат в жопу толкаешь – стащить не могут. Одному майору головку на голенище оторвали. Чтобы тебя запустили в склад сапоги померять? Ни-ни, только уважаемых людей, остальным через голову кидают, между собой меняются.
В «невыдатной» день получают бастыки; вечером, за чашкой спирта, когда по складу ходишь и выбираешь, что тебе нужно – это уже высшая степень приближенности. Рядом баба из БПК стоит с метром – ушить, подшить; даже фуражки ушивали. Сапоги смотришь, чтобы носки не задирались; ротные умельцы к утру подкуют, резиновые подошвы наклеют. Рубашка чтобы была не с засаленным воротником и просоленными подмышками: какая-то сволочь носила и в кучу кинула. Наша форма в условиях пустыни после ряда стирок превращалась в тряпку, рубашка делалась серо-бело-пятнистой, как гиена. Хорошо, импортные рубашки – пронзительно-зелёные, только светлели; наши, серо-зелёные, были куда хуже.
Так же и обувь: капитан лет под 50 имел привычку менять свои ношеные ботинки на новые. Ношеные прятал в коробку,так же и носки. Запросто мог всучить их лейтенанту при первом получении, если прохлопает ушами.
Основы взаимоотношений офицеров с вещевиками закладывались в местечках «черты осёдлости». Нам, как и героям Куприна, были нужны наличные. Модно было не получать яловые сапоги, брать вместо них по двадцатке и пропивать. Некоторые умудрялись так выписывать по 5-6 пар в год.
Стоило раз получить то, что тебе не положено, как уже залазишь в долги к вещевику, висишь у него на крючке. Он может в любой момент с тебя взыскать, и ты вынужден оказывать ему услуги. Тебе нужна рубашка:
– Выпиши себе две.
– Зачем мне две?
– Всё, иди гуляй, жди своего размера.
Дадут 56-й, будешь ходить, как орангутанг.
Необходимо было сохранять постоянную бдительность при выписке вещевого имущества. Сидят бабы-писаря, получают по девяносто рублей, а вред, исходящий от них, неисчислим. Могут потерять карточку вещевого имущества, засунуть её поглубже в сейф, наслать ревизию.
Смотришь, когда проводилась сверка, если два месяца назад – сосед за это время может и на тебя «навесить», не спи. Например я, как командир роты, обнаруживаю, что не хватает, скажем, 50 простыней или 70 шинелей. Мы пишем на «лопуха»-майора Грищенко, начальника узла связи; 70% – мне, 30% – прапорщику. Когда этот майор переводился в Москву, на нём столько всего висело! Ну не дали ему два оклада (больше за нерадивость не вычтешь), он поплакался. А в Москву не перевести – это накликать на себя беду-проверку. Списали. Прапорщик Остапенко в 1992г. «нанёс ущерб» (украл со склада) на 1 млн. рублей. Спасение ему обошлось в меховую куртку и генеральскую рубашку, прогнившую на спине. Он рисковал тем, что я его пошлю, но я его спас. Перевёл его начальника – начвеща полигона – на Украину. Он прямо заявлял Остапенко:
– Ты меня переводишь на Украину, а я списываю твое имущество.
Ревизия, вскрыв склад с валенками, была поражена количеством моли, вылетевшей оттуда. Из нескольких сотен пар сохранилось лишь несколько, сданных авторотой, так как они были пропитаны бензином. Остальные превратились в кучу шевелящейся, изжеванной молью трухи. Начальство схватилось за голову:
– Если на складе нет в наличии валенок, то они должны быть списаны в установленном законом порядке.
Но списать можно только части от валенок, а не труху. Остапенко «со товарищи» метнулся по свалкам, искали любые предметы, хоть чуть-чуть напоминавшие валенок. Когда попадался целый, разрезали его вдоль, таким образом из одного делали пару. Остапенко согнул половинки обычным порядком и сложил на поддоны – издали это напоминало горы целых валенок. Казалось – сойдет, но приемщик, хотя Остапенко перед этим и напоил его до изумления, валенки сначала считал, потом допёр. Потребовал сложить половинки друг с дружкой, ему было все равно, в каком состоянии эти валенки принимать. За эти деньги Остапенко открыл МП, потом съехал за границу. Тыловикам все сходило с рук: в условиях повального дефицита, начальство все жило со складов.
Зато, если начвещ тебе друг, можно взять на себя меховую куртку и списать по 5-му году носки. Допустим, получил я сукно цвета морской волны. Пиджак из него не пошьешь, народ сразу раскусывает происхождение. Но тыловик может поменять его на флотскую диагональ, а из неё шили прекрасные «тройки». Пошить костюм из морского габардина для старшего офицерского состава. (Барыгам такой и сейчас не снился: артикул РККА 1934 года.) Из морского шинельного сукна шили отличные пальто. Но как надо было любить начвеща, чтобы он поехал для тебя менять? Или получить крой для сапог и из него пошить женские, слабо?
Промыслы в службе тыла процветали. В БПК братья-двойняшки, солдаты срочной службы, шили женскую одежду, куртки из плащ-палаток. Управы на них никакой не было – обшивали мордастых дочек начальника полигона. В отпуск ездили раз по десять, в офицерской столовой есть брезговали. Даже комендант над ними власти не имел. Добро, пошили фуражку – «фуру» – донце размером с гектар, и куртку.
Немалый доход приносила и изменчивая мода. Как-то бабы повадились отбеливать портяночную ткань хлоркой и шить себе юбки. Солдаты года два ходили в сапогах на босу ногу. Когда вошли в моду зимние юбки из голубого шинельного сукна, у всех офицеров и сверхсрочников исчезли «парадки» – получали отрезами. Хотя сукнецо, между нами, паршивое. Не знаю, как на юбках, а на рукавах обтиралось. Как только в складе за чем либо образуется очередь, прапорщик становится уважаемым человеком. А уважаемый человек в части всегда уже с утра пьян.
Папах бралось несколько, на выбор. Следовало знать обхват командирской головы, чтобы папаха не сидела, как на казачке. Большую можно было подтянуть ремешком, и не дай Бог, чтобы лезла. Самое главное в папахе – чтобы окраска меха была семметричной, пятнышки должны быть разбросаны красиво. Но были и приверженцы иной моды: Бобровский предпочитал тёмную.
Следует сказать, что с момента назначения, командир полка шапку-ушанку из цигейки носить брезговал. От них в Казахстане стоял кислый овчинный запах. Даже в лютейший мороз появлялся на разводе в фуражке.
Захаров, горький забулдыга, при назначении, прямо на разводе торжественно заявил:
– Я сюда пришел за папахой, если нужно, я её из унитаза достану и надену.
И вот накануне выхода на развод в новом звании, когда командир полка уже готов и звездочки начищены, влетает начвещ Спирин («Спиридон»), открывает дверь ногой, так как руки заняты и знает, что за это отьёбан не будет. (По ритуалу так открывать дверь можно было лишь крупно угодив командиру, выполнив приказ точно в срок и без лишних затрат.) Входит и торжественно кладет коробки на командирский стол. (Бросать их ни в коем случае нельзя.)
– Товарищ полковник, вот, на выбор.
Командир, слегка смутившись, говорит Спирину:
– Ну ты, как всегда невовремя, пятнадцать минут до развода.
Замы начинают подобострастно требовать примерить.
Командир великодушно соглашается:
– Ну ладно.
Подходит к зеркалу, по очереди примеряет, выбирает лучшую. Наконец уходит. Спирин, как и всякая тыловая сволочь, хочет иметь от этого хоть какую-то выгоду. Забирает папаху и ретируется, но не на развод, а к себе в кабинет. Из окна выглядывает, как там народ хуеет.
Командир дефилирует вдоль строя, вместе с ним по строю движется неровный гул: «у-у-у». Командиру – как медом по сердцу. И развод не затянется, командир посчитает нескромным долго кружиться в первый день в новой папахе. Разгильдяи знают – никто взыскан не будет. Самые ушлые по-за насыпью линяют на мотовоз, даже если поймают.
– Товарищ полковник, мы обмывали Вашу папаху.
Рука не поднимется.
Последним папаху получил Кизуб, какую дали; к концу СССР шли любые. А Зихаров уже покупал за свои, поношенную.
Сам начвещ должен ходить оборванным, чтобы одним своим видом показывать: на складе ничего нет и быть не может. Чтобы и спросить было стыдно:
– Ты получал что-нибудь весеннее?
«Получить» в прямом смысле слова ничего нельзя, только выбить, вырвать, выменять. Помню, ещё будучи лейтенантом, пошел получать бушлат и ватные брюки (в шинели неудобно в машине ездить). Пришел, сидит кнур – прапорщик Хорошунов (я потом с его сестрой сожительствовал, она думала, что я холост). Прошу бушлат – не дает, сука:
– А нету у меня.
Я вышел, кипя злобой, и тут меня осенило: а если ему на морозе в замок наплевать? Поручил это дело каптёру Жихареву.
– Каждый вечер плюй в замок.
Жихареву было все-равно куда плевать, докладывал с ухмылкой:
– Я полный замок наплевал.
Хотя я всю зиму ходил в шинели, меня грели страдания прапорщика Хорошунова. Дурак, не сообразил механизм соляркой смазать, оборачивал замок газетой и поджигал, а в Казахстане, на вечном ветру, не больно-то разогреешь, это вам не Иркутск. Жалко, зима короткая; на Севере он бы у меня девять месяцев замки грел.
Офицерам обмундирование выдают, как новобранцам в бане. Начвещ объявляет:
– С утра до обеда выдача обмундирования.
Все ненормальные ломятся. Начвещ нарочно дает несуразное: большим – маленькое, маленьким – большое. Тот же Хорошунов всучил мне, лейтенанту, п/ш шестидесятого размера (оно было на мне, как плащ-палатка) и портупею третьего, я мог ею три раза обернуться. Товарищи удивлялись – неужели такие размеры есть в армии? Оказывается – есть. Отец это п/ш на куфайку одевал, говорил: «хороша, не продувает». Все ходовые размеры пропиты на год вперед. Если я раз пять брал себе хорошие штаны, где он на всех наберёт?
Сапоги «Скороход», о.ш. или с.ш. в роту кинут. О.ш. ещё можно носить со слезами на глазах, а с мокрой ноги хрен снимешь: чем больше снимаешь, тем сильнее нога потеет. Двух солдат в жопу толкаешь – стащить не могут. Одному майору головку на голенище оторвали. Чтобы тебя запустили в склад сапоги померять? Ни-ни, только уважаемых людей, остальным через голову кидают, между собой меняются.
В «невыдатной» день получают бастыки; вечером, за чашкой спирта, когда по складу ходишь и выбираешь, что тебе нужно – это уже высшая степень приближенности. Рядом баба из БПК стоит с метром – ушить, подшить; даже фуражки ушивали. Сапоги смотришь, чтобы носки не задирались; ротные умельцы к утру подкуют, резиновые подошвы наклеют. Рубашка чтобы была не с засаленным воротником и просоленными подмышками: какая-то сволочь носила и в кучу кинула. Наша форма в условиях пустыни после ряда стирок превращалась в тряпку, рубашка делалась серо-бело-пятнистой, как гиена. Хорошо, импортные рубашки – пронзительно-зелёные, только светлели; наши, серо-зелёные, были куда хуже.
Так же и обувь: капитан лет под 50 имел привычку менять свои ношеные ботинки на новые. Ношеные прятал в коробку,так же и носки. Запросто мог всучить их лейтенанту при первом получении, если прохлопает ушами.
Основы взаимоотношений офицеров с вещевиками закладывались в местечках «черты осёдлости». Нам, как и героям Куприна, были нужны наличные. Модно было не получать яловые сапоги, брать вместо них по двадцатке и пропивать. Некоторые умудрялись так выписывать по 5-6 пар в год.
Стоило раз получить то, что тебе не положено, как уже залазишь в долги к вещевику, висишь у него на крючке. Он может в любой момент с тебя взыскать, и ты вынужден оказывать ему услуги. Тебе нужна рубашка:
– Выпиши себе две.
– Зачем мне две?
– Всё, иди гуляй, жди своего размера.
Дадут 56-й, будешь ходить, как орангутанг.
Необходимо было сохранять постоянную бдительность при выписке вещевого имущества. Сидят бабы-писаря, получают по девяносто рублей, а вред, исходящий от них, неисчислим. Могут потерять карточку вещевого имущества, засунуть её поглубже в сейф, наслать ревизию.
Смотришь, когда проводилась сверка, если два месяца назад – сосед за это время может и на тебя «навесить», не спи. Например я, как командир роты, обнаруживаю, что не хватает, скажем, 50 простыней или 70 шинелей. Мы пишем на «лопуха»-майора Грищенко, начальника узла связи; 70% – мне, 30% – прапорщику. Когда этот майор переводился в Москву, на нём столько всего висело! Ну не дали ему два оклада (больше за нерадивость не вычтешь), он поплакался. А в Москву не перевести – это накликать на себя беду-проверку. Списали. Прапорщик Остапенко в 1992г. «нанёс ущерб» (украл со склада) на 1 млн. рублей. Спасение ему обошлось в меховую куртку и генеральскую рубашку, прогнившую на спине. Он рисковал тем, что я его пошлю, но я его спас. Перевёл его начальника – начвеща полигона – на Украину. Он прямо заявлял Остапенко:
– Ты меня переводишь на Украину, а я списываю твое имущество.
Ревизия, вскрыв склад с валенками, была поражена количеством моли, вылетевшей оттуда. Из нескольких сотен пар сохранилось лишь несколько, сданных авторотой, так как они были пропитаны бензином. Остальные превратились в кучу шевелящейся, изжеванной молью трухи. Начальство схватилось за голову:
– Если на складе нет в наличии валенок, то они должны быть списаны в установленном законом порядке.
Но списать можно только части от валенок, а не труху. Остапенко «со товарищи» метнулся по свалкам, искали любые предметы, хоть чуть-чуть напоминавшие валенок. Когда попадался целый, разрезали его вдоль, таким образом из одного делали пару. Остапенко согнул половинки обычным порядком и сложил на поддоны – издали это напоминало горы целых валенок. Казалось – сойдет, но приемщик, хотя Остапенко перед этим и напоил его до изумления, валенки сначала считал, потом допёр. Потребовал сложить половинки друг с дружкой, ему было все равно, в каком состоянии эти валенки принимать. За эти деньги Остапенко открыл МП, потом съехал за границу. Тыловикам все сходило с рук: в условиях повального дефицита, начальство все жило со складов.
Зато, если начвещ тебе друг, можно взять на себя меховую куртку и списать по 5-му году носки. Допустим, получил я сукно цвета морской волны. Пиджак из него не пошьешь, народ сразу раскусывает происхождение. Но тыловик может поменять его на флотскую диагональ, а из неё шили прекрасные «тройки». Пошить костюм из морского габардина для старшего офицерского состава. (Барыгам такой и сейчас не снился: артикул РККА 1934 года.) Из морского шинельного сукна шили отличные пальто. Но как надо было любить начвеща, чтобы он поехал для тебя менять? Или получить крой для сапог и из него пошить женские, слабо?
Промыслы в службе тыла процветали. В БПК братья-двойняшки, солдаты срочной службы, шили женскую одежду, куртки из плащ-палаток. Управы на них никакой не было – обшивали мордастых дочек начальника полигона. В отпуск ездили раз по десять, в офицерской столовой есть брезговали. Даже комендант над ними власти не имел. Добро, пошили фуражку – «фуру» – донце размером с гектар, и куртку.
Немалый доход приносила и изменчивая мода. Как-то бабы повадились отбеливать портяночную ткань хлоркой и шить себе юбки. Солдаты года два ходили в сапогах на босу ногу. Когда вошли в моду зимние юбки из голубого шинельного сукна, у всех офицеров и сверхсрочников исчезли «парадки» – получали отрезами. Хотя сукнецо, между нами, паршивое. Не знаю, как на юбках, а на рукавах обтиралось. Как только в складе за чем либо образуется очередь, прапорщик становится уважаемым человеком. А уважаемый человек в части всегда уже с утра пьян.
Пустыня
Современная постиндустриальная пустыня значительно отличается от воспетой Сент-Экзюпери. На поверхности – глыбы окаменевшего бетона; к приезду проверяющих их срочно засыпают песком. Перед визитом Горбачёва кучи застывшего бетона и прочего строительного муссора вдоль дороги замаскировали под барханы. Лисы, зайцы и прочая мелкая живность обитают в различных конструкциях, часто в отверстиях железобетонных плит. Попробуй их вытащить из этих технологических дебрей. Как-то я загнал зайца в трубу, бросил взрывпакет – только шерсть полетела. Ну, думаю, живучий. Солдаты вытащили крючком: у бедного косого лопнули глаза.
Даже колонии сусликов обитают в плитах. Орел приходит к колонии и садится над отверстием. Суслик выглядывает: сначала появляется глаза и нос, затем остальное, начинает вертеть головой и, наконец, свистит. Орел – хлоп ближайшего смельчака по черепу и глотает. Черепах бывалые птицы поднимают в воздух и бросают на асфальт, но это приходит с опытом. Молодежь норовит поддеть клювом или пытается бросить в неё камнем. Так орлы разбивают крупные, например гусиные яйца, мелкие – глотают целиком. Как-то я видел двух молодых орлов, пытавшихся разорвать черепаху надвое.
Как ни странно, орлов ели, хотя в нем вообще мяса нет: живот, лапы и трубчатые кости, легкий-легкий, как курица, утка и то тяжелее. У меня был рядовой Тулимбеков. Приказал ему сделать чучело. Прибегают:
– Тулимбеков съел орла!
Даже колонии сусликов обитают в плитах. Орел приходит к колонии и садится над отверстием. Суслик выглядывает: сначала появляется глаза и нос, затем остальное, начинает вертеть головой и, наконец, свистит. Орел – хлоп ближайшего смельчака по черепу и глотает. Черепах бывалые птицы поднимают в воздух и бросают на асфальт, но это приходит с опытом. Молодежь норовит поддеть клювом или пытается бросить в неё камнем. Так орлы разбивают крупные, например гусиные яйца, мелкие – глотают целиком. Как-то я видел двух молодых орлов, пытавшихся разорвать черепаху надвое.
Как ни странно, орлов ели, хотя в нем вообще мяса нет: живот, лапы и трубчатые кости, легкий-легкий, как курица, утка и то тяжелее. У меня был рядовой Тулимбеков. Приказал ему сделать чучело. Прибегают:
– Тулимбеков съел орла!