Страница:
Ко второй медали меня представили за проведение образцово-показательного занятия. Я совершил «кражу века» – увел пульт с соседнего стрельбища. Командир, как в кино, бросил:
– Считай, что ты уже с медалью.
Какое там! Доброжелатели раскаркались:
– У него в карауле гепатит, солдаты срутся. Вычеркните его… На парткомиссию его… Что? Исключили? Раньше надо было.
Кончилось тем, что при массовой раздаче медалей «70 лет Советской Армии» получил её и я. Но не забрал, как и «За 15 лет безупречной службы». А те, что были, отдал Агапову, ему для какой-то цели не хватало.
Каптёрки
«Ротное хозяйство вести -
Верстание в солдаты
– Считай, что ты уже с медалью.
Какое там! Доброжелатели раскаркались:
– У него в карауле гепатит, солдаты срутся. Вычеркните его… На парткомиссию его… Что? Исключили? Раньше надо было.
Кончилось тем, что при массовой раздаче медалей «70 лет Советской Армии» получил её и я. Но не забрал, как и «За 15 лет безупречной службы». А те, что были, отдал Агапову, ему для какой-то цели не хватало.
Каптёрки
На боевых «стартах» можно ошалеть от обилия всяческих каптёрок и сторожей. Перед тем, как заступать в караул, солдат строго-настрого инструктировали, чтобы ничего блестящего не откручивали. Сидит солдат в будке, его не кормят. Везут пищу караулам, какой-нибудь сердобольный начальник попросит:
– Завези и моим.
Вот он и ворует. Описать эту эпопею беспрерывного вандализма иначе, чем простым перечислением эпизодов, невозможно.
Поддеть каптёрку – такой шик! Как-то я сам учинил налёт на каптёрку майора Гриднева. Ограбили четвертую команду дочиста. Попробуйте выбить ночью из вагончика или подвала солдата-сторожа. Он прекрасно знает, что в это время поднадзорный человек и носа не высунет, на промысел выходят преступники. Остается только поджечь или вылить ведро хлор-пикрина, если сооружение капитальное. Поэтому тактика у «наездников» иная – загнать обкуренных сторожей под нары. Несколько выстрелов в воздух, молотком по стеклоблокам, закрутить двери проволокой и вперёд со свистом и улюлюканьем. Влезли в потерну через кабельный люк и повыносили всё дочиста. Гриднев полгода думал, что оно (имущество) у него есть, пока не увидел на одном из солдат бушлат со своим клеймом. Начал его душить, тот сознался, что ему на складе выдали. Кинулся в потерну, отворил дверь, а там одни гнутые солдатские миски (в спешке потоптали). Ходил в прединфарктном состоянии, и не пожалуешься, – «А зачем ты там хранил?»
Начштаба поинтересовался
– Это твои?
– Я объект охраняю.
Сунул под нос постовую ведомость с подписью и гербовой печатью.
– Никакого люка там нет.
Я сначала искал подходящие для ремонта караульного помещения стройматериалы. Но при виде столь обильной добычи вошёл в раж. Чего там только не было: эпоксидка, рубероид, сломанные кровати, дырявые матрацы, вёдра, кабели, парадные шинели. Сделали две ходки, гребли все подряд, солдата я проинструктировал:
– Скажешь, налетели строители, отпиздили тебя, а сам плачь.
Он так и доложил.
Самой большой из моих авантюр была кража кранов на девятнадцать миллиметров. «Яйцеголовые» ходили, головами качали. Рядовой Каторгин только тем и занимался на посту, что расшатывал решётку. Я ему отпуск дал.
Приказали мне зимой проложить траншею. Грунт мерзлый, не поддаётся. Спёр бочек пятнадцать напалма – еле отогрели. Хозяин хватился – я ни в какую.
– Мало, что «зеки» (арестованные, привлекавшиеся мною для работ) написали. Они что, отличат напалм от старых шин, которые я жёг? Товарищ полковник, у меня есть версия: солдаты украли напалм, думали бензин, хотели продать казахам .
В отместку «Жуку» я спалил на Гнилом озере штук двадцать-тридцать числившихся на нем БДШ (больших дымовых шашек) «Жук» бегал:
– У меня БДШ спиздили!
Кому они нужны?
На НП, с которого в 1966г. показывали старты Де Голлю, посрывали двери, доски, линолеум, что не смогли оторвать – подожгли. На НП были установлены ценнейшие камеры, фиксировавшие пуск с 3-4 точек с интервалом 0,01 сек, чтобы в деталях установить причину возможной аварии. Я таких объективов больше нигде не видел. Боялись, что украдут. Не учли солдатскую психологию. Зачем солдату камера? Плёнку ещё можно порезать и вставить в погоны на «дембельской» форме. Бойцы нашли этим линзам применение – выжигали надписи ДМБ-82. Уснёт «корешок», наведут ему на штаны, через секунду – волдырь. Не спасали никакие чехлы.
Стеклоблоки меняли на ПШ, на цемент… Это варварство продолжалось до тех пор, пока стеклоблоки не поднялись в цене, тогда мы их начали аккуратно вынимать и продавать «Додону» в столовую. Обычные окна солдаты открывали и залазили в столовую, а решетки на окна ставить запрещалось, согласно требованиям пожарной безопасности. И не только для этого. Полы в столовой цементные, а стены крашеные, и если окна сделать из стеклоблоков, то мыть и дизенфецировать можно было с помощью пожарной машины. Это выглядело так: столовую заливали водой с пеной на два метра. Наряд с гиком и свистом сбивал пену в канализацию напором воды. Это «развлечение» длилось всю ночь. Зато было чисто, даже крысы тонули.
Солдаты продают всё, кроме того, что не едят казахи: пшёнку, перловку, свиную тушёнку, рыбу…
Микросхемы продавали гражданским на золото. Изготовители ракет хорошо знали, чем из их начинки можно поживиться. Плохо то, что с космодрома домой ничего не вывезешь, даже контейнером, хоть инструментов я набрал вдоволь. Весь быт космодрома был приспособлен к стандартам космической техники. На боксах с «изделиями» висели секретные замки. Они лишь недавно появились в продаже. Разрезать такой нельзя – металл только белеет. Вскрыть отмычкой тоже, даже наплевать со злости нельзя – отверстие крышечкой закрывается. Через месяц все эти замки висели на гаражах. ЗИП к ракетам был производства ГДР, красивый, никелированный. Гаечные ключи для сборки ракет были с динамометрами, регулирующими максимальное усилие. Ракетчики обходились без них, крутили разводными на глаз. С ракетами никто особо не церемонился. Старший лейтенант Кравченко умудрился соединить разъём на 16 штекеров от системы управления с разъёмом на 24 штекера от системы энергоснабжения. Восемь разъёмов он согнул каблуком сапога, остальные в испуге соединились. Она бы так полетела…
– Завези и моим.
Вот он и ворует. Описать эту эпопею беспрерывного вандализма иначе, чем простым перечислением эпизодов, невозможно.
Поддеть каптёрку – такой шик! Как-то я сам учинил налёт на каптёрку майора Гриднева. Ограбили четвертую команду дочиста. Попробуйте выбить ночью из вагончика или подвала солдата-сторожа. Он прекрасно знает, что в это время поднадзорный человек и носа не высунет, на промысел выходят преступники. Остается только поджечь или вылить ведро хлор-пикрина, если сооружение капитальное. Поэтому тактика у «наездников» иная – загнать обкуренных сторожей под нары. Несколько выстрелов в воздух, молотком по стеклоблокам, закрутить двери проволокой и вперёд со свистом и улюлюканьем. Влезли в потерну через кабельный люк и повыносили всё дочиста. Гриднев полгода думал, что оно (имущество) у него есть, пока не увидел на одном из солдат бушлат со своим клеймом. Начал его душить, тот сознался, что ему на складе выдали. Кинулся в потерну, отворил дверь, а там одни гнутые солдатские миски (в спешке потоптали). Ходил в прединфарктном состоянии, и не пожалуешься, – «А зачем ты там хранил?»
Начштаба поинтересовался
– Это твои?
– Я объект охраняю.
Сунул под нос постовую ведомость с подписью и гербовой печатью.
– Никакого люка там нет.
Я сначала искал подходящие для ремонта караульного помещения стройматериалы. Но при виде столь обильной добычи вошёл в раж. Чего там только не было: эпоксидка, рубероид, сломанные кровати, дырявые матрацы, вёдра, кабели, парадные шинели. Сделали две ходки, гребли все подряд, солдата я проинструктировал:
– Скажешь, налетели строители, отпиздили тебя, а сам плачь.
Он так и доложил.
Самой большой из моих авантюр была кража кранов на девятнадцать миллиметров. «Яйцеголовые» ходили, головами качали. Рядовой Каторгин только тем и занимался на посту, что расшатывал решётку. Я ему отпуск дал.
Приказали мне зимой проложить траншею. Грунт мерзлый, не поддаётся. Спёр бочек пятнадцать напалма – еле отогрели. Хозяин хватился – я ни в какую.
– Мало, что «зеки» (арестованные, привлекавшиеся мною для работ) написали. Они что, отличат напалм от старых шин, которые я жёг? Товарищ полковник, у меня есть версия: солдаты украли напалм, думали бензин, хотели продать казахам .
В отместку «Жуку» я спалил на Гнилом озере штук двадцать-тридцать числившихся на нем БДШ (больших дымовых шашек) «Жук» бегал:
– У меня БДШ спиздили!
Кому они нужны?
На НП, с которого в 1966г. показывали старты Де Голлю, посрывали двери, доски, линолеум, что не смогли оторвать – подожгли. На НП были установлены ценнейшие камеры, фиксировавшие пуск с 3-4 точек с интервалом 0,01 сек, чтобы в деталях установить причину возможной аварии. Я таких объективов больше нигде не видел. Боялись, что украдут. Не учли солдатскую психологию. Зачем солдату камера? Плёнку ещё можно порезать и вставить в погоны на «дембельской» форме. Бойцы нашли этим линзам применение – выжигали надписи ДМБ-82. Уснёт «корешок», наведут ему на штаны, через секунду – волдырь. Не спасали никакие чехлы.
Стеклоблоки меняли на ПШ, на цемент… Это варварство продолжалось до тех пор, пока стеклоблоки не поднялись в цене, тогда мы их начали аккуратно вынимать и продавать «Додону» в столовую. Обычные окна солдаты открывали и залазили в столовую, а решетки на окна ставить запрещалось, согласно требованиям пожарной безопасности. И не только для этого. Полы в столовой цементные, а стены крашеные, и если окна сделать из стеклоблоков, то мыть и дизенфецировать можно было с помощью пожарной машины. Это выглядело так: столовую заливали водой с пеной на два метра. Наряд с гиком и свистом сбивал пену в канализацию напором воды. Это «развлечение» длилось всю ночь. Зато было чисто, даже крысы тонули.
Солдаты продают всё, кроме того, что не едят казахи: пшёнку, перловку, свиную тушёнку, рыбу…
Микросхемы продавали гражданским на золото. Изготовители ракет хорошо знали, чем из их начинки можно поживиться. Плохо то, что с космодрома домой ничего не вывезешь, даже контейнером, хоть инструментов я набрал вдоволь. Весь быт космодрома был приспособлен к стандартам космической техники. На боксах с «изделиями» висели секретные замки. Они лишь недавно появились в продаже. Разрезать такой нельзя – металл только белеет. Вскрыть отмычкой тоже, даже наплевать со злости нельзя – отверстие крышечкой закрывается. Через месяц все эти замки висели на гаражах. ЗИП к ракетам был производства ГДР, красивый, никелированный. Гаечные ключи для сборки ракет были с динамометрами, регулирующими максимальное усилие. Ракетчики обходились без них, крутили разводными на глаз. С ракетами никто особо не церемонился. Старший лейтенант Кравченко умудрился соединить разъём на 16 штекеров от системы управления с разъёмом на 24 штекера от системы энергоснабжения. Восемь разъёмов он согнул каблуком сапога, остальные в испуге соединились. Она бы так полетела…
«Ротное хозяйство вести -
– не мудями трясти». Механизм командования одинаков, что во взводе, что в полку. Во Внутренних войсках, где этот процесс можно наблюдать в чистом виде, и в училище, и в академии учат одному и тому же: как взводом командовать. По мере повышения растёт только объем работы, но одновременно возрастает и количество подчинённых, на которых её можно переложить…
В области тактики именно рота является основным звеном. КП батальона отстоит от позиций рот на три с половиной километра. Командир сожительствует с телефонисткой. Как это можно командовать по линиям связи! Войска тебя обойдут слева и справа и убегут. А ротные останутся, у них КП за огневой позицией.
Однако командовать ротой можно не дольше пяти лет. Начинаешь глупеть, по уровню развития опускаться до рядовых. Я до сих пор назубок помню обязанности дневального – въелось в память, как репейник. Прежде, лейтенантом, я был строг, но справедлив. Мне вся бригада отдавала честь. А то, иногда можно было видеть: стоит солдат на плацу, подходит полковник, заходит с одной стороны – солдат отворачивается, заходит с другой:
– Что Вы от меня хотите, товарищ полковник?
Одному придурку я на боевом дежурстве засунул в ухо пистолет, взвел курок:
– Я тебя сейчас пристрелю, так другим и передай.
Он взглянул мне в глаза и поверил. Пошел слух. Обычно офицеры в солдатскую чайную заходить боялись. А когда я входил покупать сигареты, толчея затихала, мне сразу же давали дорогу.
Зверем меня сделало командование ротой. На аттестации, бывало, глумились: «Назовите должностные обязанности ротного». А их – шесть страниц. Даже взводные-недоучки не стремились стать ротными. Так – четыре караула, а примет роту – будет шестнадцать. Взводными дадут таких же уебасов, как сам. Поэтому никто никого не подсиживал. Начальство, зная их нрав, им и роту боялось доверить. Каждый месяц крупно залетали на бытовой почве. Бахура поставили командиром роты РЕЗМ за великую лень и свирепый внешний вид. В истории ВС он был, наверное, единственным командиром роты из подводников.
Когда я принял у «Боба» роту, в каптёрке, на матрасе лежал сержант срочной службы, ушитый до безобразия. Они даже каптёра не держали за ненадобностью. Не солдаты, а мореманы: «баталер», «камбуз», «гальюн». Глядя на «вестового», только с большим трудом можно было догадаться, что это дневальный.
Открыл шкафы – висят гимнастерки п/ш со стоячими воротниками. При вступлении в должность нужно смотреть в оба, чтобы тебе не всучили «парадки» твоего соседа, а то за ночь, в твоё отсутствие, вынесут. Как ни парадоксально, «парадки» были едва ли не самым ходовым товаром в армии. Они интересовали солдат, а от них, как от вируса, ничего не спрячешь. Бардак продолжался, пока не разрешили увольняться в штатском. Парадки перестали воровать, когда в моду вошли кроссовки. Мода на дембельскую форму прошла, и «прапора» заскучали – только сироты увольнялись в мундире.
Караул – в дымину пьяный, с оружием. В казарме ночевало человек тридцать лишних – военные строители. Надежды на командиров взводов – никакой. В ракетных войсках взводными командирами были прапорщики 11 разряда. В моем случае – Швырёв, Шугаев и Шиндяпин – «Ден» (который раза два в год женился на военторговских девках). Благо, подвернулся Умаров, заросший человек, волосы не росли разве что на глазах. У нас состоялся секретный разговор:
– Сколько у тебя земляков? Я их всех переведу в свою роту, назначу тебя замкомандиром взвода. Делать ничего не надо…
– Я подам список, а вы подмахнёте.
Собрали роту, построили. А курс я прошел перед этим на 71-й площадке с мордвой. Для начала – всех переписал: «мой» – «не мой». Последним били морды в каптёрке, пока не присягнут на верность. Один, Васильчук, аж обделался.
– Мы тут земляки, соберёмся…
Вместо ответа я выгнал всех на площадку заниматься строевой подготовкой.
Бог миловал, вскоре роту перевели на 37-ю площадку. К новому месту дислокации личный состав гнал, как быдло. Шли с песней и вещмешками, первые три километра ещё пели, а дальше брели, как оккупанты. Я их уже и вёл.
На новом месте за три дня провели ремонт, караульные отрывали доски с вагонов. У начальника ГСМ покрали облицовочную плитку. Жаль, потом казарма сгорела.
Из старой казармы вывез всё, даже стенды, но оказалось, что в новом помещении потолки в полтора раза выше. Пришлось все делать заново, а старые я от злости потоптал ногами. Зато сменщику на старом месте всё пришлось оформлять самому. При передаче имущества самое главное, чтобы накопленное непосильным трудом добро не досталось твоему преемнику.
Двух прапорщиков уволил:
– По-вашему ничего не будет.
В караулах заставил на посту стоять. Пришло пополнение – ребята из Ульяновска, ненавидевшие чеченцев. Официальный стукач выходил перед строем и громко зачитывал:
– Такой-то тайно хранит фотоаппарат, другой варил чифирь, третий играл на гитаре…
– Неси банку…
Банку об голову, фотоаппарат об стену, гитару о спинку кровати.
В столовой мои солдаты стали требовать полную пайку. Узбеки-повара были несказано возмущены. Пришлось бить узбеков. Постепенно прежнее сборище превратилось в боеспособное подразделение. Героическая личность рядовой Чашкин 120 раз делал подъем переворотом.
Какая у меня была каптёрка! Сейчас таких нет: ковровые дорожки, гардинки на одну треть…
Я мог по трое суток не ночевать дома. Подчинённые подобострастно интересовались:
– Вы сегодня идёте домой? Народ хочет знать к чему готовиться.
Когда я оставался в казарме, утренний осмотр начинался в 24 часа и продолжался до 3-х. Я проверял у всех ногти, яйца. Дальше – изучение обязанностей дневального и пение хором государственного гимна.
– Это антисоветчина. Чечило издевается!
– А у меня нет другого музыкального сопровождения, а под гитару я не буду.
Приезжаешь с утра, единственная проблема, чтобы дежурный тебя не ошарашил. Как услышишь: «За время Вашего отсутствия происшествий не случилось» – всё, значит дальше можешь сам контролировать ситуацию. Постоянно нужно быть зверем. Это замполиты должны любить солдата фальшивой, приторной любовью. Солдат виновен уже самим фактом своего существования. В солдатской книжке императорской японской армии говорится прямо: «Пока ты жив, ты должен быть потрясён великим императорским милосердием». Солдат должен усвоить, что когда он стоит в строю, шансов «получить» у него в 70 раз меньше. Разве, когда уж не к чему придраться:
– Почему плохо подшит?
А когда он ползёт один, выбился из щели, как таракан, то сразу может получить в пятак (например, спинкой от кровати). На работах один уперся. Я его доской переебал. Потом вижу: что-то жрёт. Я – ногой по котелку, котелок ему в морду. Сержанту:
– Не кормите его и, главное, воды не давайте. Ты у меня тут всю ночь копать будешь.
Подбор младших командиров очень важен. Сержант должен испытывать лютую ненависть к подчинённым. Не то, что из учебки присылают – «хороший методист». Я всегда отказывался, говорил:
– Дайте мне неграмотного. Я ему нацеплю лычки, будет служить, как собака.
Неизменным источником беспокойства было и ротное хозяйство, которое постоянно расхищалось и пропивалось, начиная с малого. Когда солдаты разных рот толпой валят в клуб, они снимают друг с друга панамы и срезают с поясов фляжки. Один передает другому, попробуй найти. Я не вникал. Потерял панаму – каску на голову. Да не ему, а сержанту. Ты же командир – отец для подчинённых; отдай панаму пострадавшему, а сам ходи в каске. Как правило, панамы очень быстро находились – крали у других. Украли фляжку – то же самое. Трехлитровую банку под полиэтиленовый крышкой, полную горячего чая на задницу – пусть льется. Когда эту банку виновному или потерпевшему (что одно и тоже) на голове разобьют – поймет.
Рота электрических заграждений и минирования , в просторечьи «рексы», состояла из людей, в которых ключом била инициатива. Мы единственные могли выполнять все задачи, которые ставил командир полка. На вечернем разводе объявляют:
– До проверки ещё 12 часов.
К назначенному сроку всё сверкает, как у кота яйца.
Солдаты сплошь кололи татуировку. Ракета в пламени, опутанная колючей проволокой. На одном я хотел срезать её лезвием, чтобы пресечь в корне вредную привычку. Но он на виду у всех завизжал и потерял сознание.
Без подразделения я был нужен, с подразделением – стали бояться. Стрельбы – на 5, политподготовка – на 2, границ не знают, империалистов не различают. Если бы мне пришла в голову идея взять Кзыл-Орду, Джусалы, Казалинск, я бы взял. И небольшими силами – одним взводом.
Ещё будучи старшим лейтенантом, я уже писал учебники по тактике для всего полка. К тактике меня приучил наш полководец Пихтовников. Он киряет – я пишу. Так со смешками и выучил. Опыт тактических занятий с ротой привел меня к выводу, что в пустыне разворачиваться цепью для атаки бесполезно. Я разбил отделения на две части: пока одни выдвигались вперед гуськом, другие прикрывали их огнем. Об американской тактике – секциях огня и маневра – я в то время даже не подозревал. Моими усилиями был создан класс по общевойсковой подготовке с позиционным столом, на который было нанесено размещение полка. Начальник штаба приказал его изломать, так как он выдавал реальную обстановку. Я получил штук пять взысканий «за разглашение». Этим фактом заинтересовался особый отдел. С какой целью в условиях бардака я создал боеготовое подразделение? Из «секретки» мне даже перестали выдавать карты с нанесенной обстановкой. Потом стол восстановили для каких-то показушных занятий.
Поначалу я увлекся тактикой. Взводные вошли в такой раж, что на занятиях стали топить подчиненных в болоте. Солдатам и инженерная подготовка интересна (минирование, например), только бы не окопы копать. Хотя сначала и окопы с интересом копали.
Замполит мне говорит:
– Они тебя первого пристрелят.
Я ему:
– Не только не пристрелят, но ещё будут стрелять во всех, в кого я прикажу.
Солдат можно опускать, как угодно, кроме двух вещей: жрать, когда они голодны, и трахать баб, когда им не достается. Как-то на глазах солдат срочной службы я затащил в комендатуру одну «чипчиху» (продавщицу из «чипха» – солдатской чайной). Ничего не было, но в глазах солдат я прочитал такую злобу, что больше не рисковал этого делать. Если бы тогда довелось идти в атаку, они бы меня точно пристрелили. А ведь были офицеры, умудрявшиеся тайком трескать шоколад, пока солдаты не распотрошат их тревожные чемоданы. А если трое солдат что-нибудь украдут, найти уже невозможно. Пустят по кругу – кивают друг на друга. Поэтому, я сразу отдавал свою пайку на «общак».
Начштаба в меня графином кидал, я уворачивался, графин об сейф, карта с оперативной обстановкой тушью стекла.
– А я вам хрен писаря дам!
Наконец, мое терпение иссякло, на горизонте замаячила комендатура. А если «Кар» – Женя Малыгин – станет комендантом?
– Я что, ротным умирать буду?
– Ну нет должностей!
Должность я себе нашел, а вот рота пропала. Солдаты поняли слабину, распустились. Жена:
– Или рота, или я.
Начал Женя попивать и кончил, как остальные: спился и попал в ПСО к Логвинову. Вышел оттуда со справкой «хронический алкоголик» и мог не напрягаясь дослуживать в одном из испытательных подразделений. Сохранил за собой все права и льготы, кроме одной – получать спирт.
В области тактики именно рота является основным звеном. КП батальона отстоит от позиций рот на три с половиной километра. Командир сожительствует с телефонисткой. Как это можно командовать по линиям связи! Войска тебя обойдут слева и справа и убегут. А ротные останутся, у них КП за огневой позицией.
Однако командовать ротой можно не дольше пяти лет. Начинаешь глупеть, по уровню развития опускаться до рядовых. Я до сих пор назубок помню обязанности дневального – въелось в память, как репейник. Прежде, лейтенантом, я был строг, но справедлив. Мне вся бригада отдавала честь. А то, иногда можно было видеть: стоит солдат на плацу, подходит полковник, заходит с одной стороны – солдат отворачивается, заходит с другой:
– Что Вы от меня хотите, товарищ полковник?
Одному придурку я на боевом дежурстве засунул в ухо пистолет, взвел курок:
– Я тебя сейчас пристрелю, так другим и передай.
Он взглянул мне в глаза и поверил. Пошел слух. Обычно офицеры в солдатскую чайную заходить боялись. А когда я входил покупать сигареты, толчея затихала, мне сразу же давали дорогу.
Зверем меня сделало командование ротой. На аттестации, бывало, глумились: «Назовите должностные обязанности ротного». А их – шесть страниц. Даже взводные-недоучки не стремились стать ротными. Так – четыре караула, а примет роту – будет шестнадцать. Взводными дадут таких же уебасов, как сам. Поэтому никто никого не подсиживал. Начальство, зная их нрав, им и роту боялось доверить. Каждый месяц крупно залетали на бытовой почве. Бахура поставили командиром роты РЕЗМ за великую лень и свирепый внешний вид. В истории ВС он был, наверное, единственным командиром роты из подводников.
Когда я принял у «Боба» роту, в каптёрке, на матрасе лежал сержант срочной службы, ушитый до безобразия. Они даже каптёра не держали за ненадобностью. Не солдаты, а мореманы: «баталер», «камбуз», «гальюн». Глядя на «вестового», только с большим трудом можно было догадаться, что это дневальный.
Открыл шкафы – висят гимнастерки п/ш со стоячими воротниками. При вступлении в должность нужно смотреть в оба, чтобы тебе не всучили «парадки» твоего соседа, а то за ночь, в твоё отсутствие, вынесут. Как ни парадоксально, «парадки» были едва ли не самым ходовым товаром в армии. Они интересовали солдат, а от них, как от вируса, ничего не спрячешь. Бардак продолжался, пока не разрешили увольняться в штатском. Парадки перестали воровать, когда в моду вошли кроссовки. Мода на дембельскую форму прошла, и «прапора» заскучали – только сироты увольнялись в мундире.
Караул – в дымину пьяный, с оружием. В казарме ночевало человек тридцать лишних – военные строители. Надежды на командиров взводов – никакой. В ракетных войсках взводными командирами были прапорщики 11 разряда. В моем случае – Швырёв, Шугаев и Шиндяпин – «Ден» (который раза два в год женился на военторговских девках). Благо, подвернулся Умаров, заросший человек, волосы не росли разве что на глазах. У нас состоялся секретный разговор:
– Сколько у тебя земляков? Я их всех переведу в свою роту, назначу тебя замкомандиром взвода. Делать ничего не надо…
– Я подам список, а вы подмахнёте.
Собрали роту, построили. А курс я прошел перед этим на 71-й площадке с мордвой. Для начала – всех переписал: «мой» – «не мой». Последним били морды в каптёрке, пока не присягнут на верность. Один, Васильчук, аж обделался.
– Мы тут земляки, соберёмся…
Вместо ответа я выгнал всех на площадку заниматься строевой подготовкой.
Бог миловал, вскоре роту перевели на 37-ю площадку. К новому месту дислокации личный состав гнал, как быдло. Шли с песней и вещмешками, первые три километра ещё пели, а дальше брели, как оккупанты. Я их уже и вёл.
На новом месте за три дня провели ремонт, караульные отрывали доски с вагонов. У начальника ГСМ покрали облицовочную плитку. Жаль, потом казарма сгорела.
Из старой казармы вывез всё, даже стенды, но оказалось, что в новом помещении потолки в полтора раза выше. Пришлось все делать заново, а старые я от злости потоптал ногами. Зато сменщику на старом месте всё пришлось оформлять самому. При передаче имущества самое главное, чтобы накопленное непосильным трудом добро не досталось твоему преемнику.
Двух прапорщиков уволил:
– По-вашему ничего не будет.
В караулах заставил на посту стоять. Пришло пополнение – ребята из Ульяновска, ненавидевшие чеченцев. Официальный стукач выходил перед строем и громко зачитывал:
– Такой-то тайно хранит фотоаппарат, другой варил чифирь, третий играл на гитаре…
– Неси банку…
Банку об голову, фотоаппарат об стену, гитару о спинку кровати.
В столовой мои солдаты стали требовать полную пайку. Узбеки-повара были несказано возмущены. Пришлось бить узбеков. Постепенно прежнее сборище превратилось в боеспособное подразделение. Героическая личность рядовой Чашкин 120 раз делал подъем переворотом.
Какая у меня была каптёрка! Сейчас таких нет: ковровые дорожки, гардинки на одну треть…
Я мог по трое суток не ночевать дома. Подчинённые подобострастно интересовались:
– Вы сегодня идёте домой? Народ хочет знать к чему готовиться.
Когда я оставался в казарме, утренний осмотр начинался в 24 часа и продолжался до 3-х. Я проверял у всех ногти, яйца. Дальше – изучение обязанностей дневального и пение хором государственного гимна.
– Это антисоветчина. Чечило издевается!
– А у меня нет другого музыкального сопровождения, а под гитару я не буду.
Приезжаешь с утра, единственная проблема, чтобы дежурный тебя не ошарашил. Как услышишь: «За время Вашего отсутствия происшествий не случилось» – всё, значит дальше можешь сам контролировать ситуацию. Постоянно нужно быть зверем. Это замполиты должны любить солдата фальшивой, приторной любовью. Солдат виновен уже самим фактом своего существования. В солдатской книжке императорской японской армии говорится прямо: «Пока ты жив, ты должен быть потрясён великим императорским милосердием». Солдат должен усвоить, что когда он стоит в строю, шансов «получить» у него в 70 раз меньше. Разве, когда уж не к чему придраться:
– Почему плохо подшит?
А когда он ползёт один, выбился из щели, как таракан, то сразу может получить в пятак (например, спинкой от кровати). На работах один уперся. Я его доской переебал. Потом вижу: что-то жрёт. Я – ногой по котелку, котелок ему в морду. Сержанту:
– Не кормите его и, главное, воды не давайте. Ты у меня тут всю ночь копать будешь.
Подбор младших командиров очень важен. Сержант должен испытывать лютую ненависть к подчинённым. Не то, что из учебки присылают – «хороший методист». Я всегда отказывался, говорил:
– Дайте мне неграмотного. Я ему нацеплю лычки, будет служить, как собака.
Неизменным источником беспокойства было и ротное хозяйство, которое постоянно расхищалось и пропивалось, начиная с малого. Когда солдаты разных рот толпой валят в клуб, они снимают друг с друга панамы и срезают с поясов фляжки. Один передает другому, попробуй найти. Я не вникал. Потерял панаму – каску на голову. Да не ему, а сержанту. Ты же командир – отец для подчинённых; отдай панаму пострадавшему, а сам ходи в каске. Как правило, панамы очень быстро находились – крали у других. Украли фляжку – то же самое. Трехлитровую банку под полиэтиленовый крышкой, полную горячего чая на задницу – пусть льется. Когда эту банку виновному или потерпевшему (что одно и тоже) на голове разобьют – поймет.
Рота электрических заграждений и минирования , в просторечьи «рексы», состояла из людей, в которых ключом била инициатива. Мы единственные могли выполнять все задачи, которые ставил командир полка. На вечернем разводе объявляют:
– До проверки ещё 12 часов.
К назначенному сроку всё сверкает, как у кота яйца.
Солдаты сплошь кололи татуировку. Ракета в пламени, опутанная колючей проволокой. На одном я хотел срезать её лезвием, чтобы пресечь в корне вредную привычку. Но он на виду у всех завизжал и потерял сознание.
Без подразделения я был нужен, с подразделением – стали бояться. Стрельбы – на 5, политподготовка – на 2, границ не знают, империалистов не различают. Если бы мне пришла в голову идея взять Кзыл-Орду, Джусалы, Казалинск, я бы взял. И небольшими силами – одним взводом.
Ещё будучи старшим лейтенантом, я уже писал учебники по тактике для всего полка. К тактике меня приучил наш полководец Пихтовников. Он киряет – я пишу. Так со смешками и выучил. Опыт тактических занятий с ротой привел меня к выводу, что в пустыне разворачиваться цепью для атаки бесполезно. Я разбил отделения на две части: пока одни выдвигались вперед гуськом, другие прикрывали их огнем. Об американской тактике – секциях огня и маневра – я в то время даже не подозревал. Моими усилиями был создан класс по общевойсковой подготовке с позиционным столом, на который было нанесено размещение полка. Начальник штаба приказал его изломать, так как он выдавал реальную обстановку. Я получил штук пять взысканий «за разглашение». Этим фактом заинтересовался особый отдел. С какой целью в условиях бардака я создал боеготовое подразделение? Из «секретки» мне даже перестали выдавать карты с нанесенной обстановкой. Потом стол восстановили для каких-то показушных занятий.
Поначалу я увлекся тактикой. Взводные вошли в такой раж, что на занятиях стали топить подчиненных в болоте. Солдатам и инженерная подготовка интересна (минирование, например), только бы не окопы копать. Хотя сначала и окопы с интересом копали.
Замполит мне говорит:
– Они тебя первого пристрелят.
Я ему:
– Не только не пристрелят, но ещё будут стрелять во всех, в кого я прикажу.
Солдат можно опускать, как угодно, кроме двух вещей: жрать, когда они голодны, и трахать баб, когда им не достается. Как-то на глазах солдат срочной службы я затащил в комендатуру одну «чипчиху» (продавщицу из «чипха» – солдатской чайной). Ничего не было, но в глазах солдат я прочитал такую злобу, что больше не рисковал этого делать. Если бы тогда довелось идти в атаку, они бы меня точно пристрелили. А ведь были офицеры, умудрявшиеся тайком трескать шоколад, пока солдаты не распотрошат их тревожные чемоданы. А если трое солдат что-нибудь украдут, найти уже невозможно. Пустят по кругу – кивают друг на друга. Поэтому, я сразу отдавал свою пайку на «общак».
Начштаба в меня графином кидал, я уворачивался, графин об сейф, карта с оперативной обстановкой тушью стекла.
– А я вам хрен писаря дам!
Наконец, мое терпение иссякло, на горизонте замаячила комендатура. А если «Кар» – Женя Малыгин – станет комендантом?
– Я что, ротным умирать буду?
– Ну нет должностей!
Должность я себе нашел, а вот рота пропала. Солдаты поняли слабину, распустились. Жена:
– Или рота, или я.
Начал Женя попивать и кончил, как остальные: спился и попал в ПСО к Логвинову. Вышел оттуда со справкой «хронический алкоголик» и мог не напрягаясь дослуживать в одном из испытательных подразделений. Сохранил за собой все права и льготы, кроме одной – получать спирт.
Верстание в солдаты
В советское время отлов рекрутов производился два раза в год и назывался почётной обязанностью граждан. Как, впрочем, и сейчас на Украине. Механизм отлова был предельно прост: кто не мог откупиться, шёл служить. Тогда , при избытке призывного контингента, освобождение от призыва стоило недорого. Из воинских частей во все концы необъятной Родины в военкоматы направлялись команды по отбору призывников. Первыми имели право набирать пограничные войска. Туда брали лучших, чтобы не перебежали к врагу. Потом набирали во внутренние войска МВД СРСР, чтобы стерегли врагов государства. Дальше гребли всех подряд. В танковые войска мог попасть солдат под два метра ростом, а на флот – метр с кепкой.
В состав команды по отбору входили пять человек, как правило, непричастные (не имеющие личного состава). Кроме того, с собой брали врача. Польза от него была одна – если кто подцепит триппер, вылечит без огласки. Команда начинала пьянствовать, как только садилась в поезд, и так – до места назначения.
Прибыли в Ульяновск. Там не по талонам только куриные ножки. Старшим группы был подполковник Хабаров, к слову – ни одного дня не носил ботинок, только сапоги, сам шил форму и полевую сумку:
– Она на моём теле, как портмоне.
И вот этот красавец показал нам пример:
– Найти блядей, чтобы выжить и сэкономить командировочные.
Чем хороши посудомойки: вкусно кормят, и на них жениться не надо. Я сгоряча снял бабу – работала в военкомате, кормила плохо, но всё же… Отец – начальник плодоовощной базы, но там из съестного – только грибы. Я за месяц охлял. Да ещё по ошибке поселился в номере «Люкс», ключи-то одинаковые. Там было неплохо, пока не подселили ко мне одного капитана со значком «отличник связист» на застиранном кителе. Привел я в гостиницу Костю Васильева – нашего полкового кассира. Он в то время заканчивал финансовое училище. Упились, как положено. Мы пьём, а капитан отвернулся к стене, сволочь, и лежит, сославшись на язву. Костя начал примерять его китель:
– Товарищ прапорщик, это мой.
– Нет мой, я тоже хочу побыть капитаном.
Я ему:
– Костя, это же не твой, брось.
Мы тогда пропили пятьдесят рублей – большие деньги по тем временам, а для нас и последние. Я через два дня уехал, а Костя остался учиться без копейки. Присылает телеграмму прямо в часть: «Вышли телеграфом 50 рублей, а то пропаду». Пришлось выслать.
Отбор носил сугубо формальный характер: списки отобранных тасовались как карты при шулерской игр. Сверяешь списки – половины уже нет – кому-то отдали. Начинаешь отбирать заново. В конце концов это надоедает, начинаешь соглашаться со всем. А если упрёшься, следует предельно простой ответ: этого в списках нет, потому что находится под следствием. В конце концов в РВСН попадали и «энурезы» и «психические». Утешало одно: другим доставались такие же.
Мы могли поставить под сомнение заключение призывной врачебной комиссии. Чем Хабаров, старший команды, не преминул воспользоваться. Ходил по семьям призывников, где отцов нет, проверял «нет ли дурных привычек». Пошел слух, мол, набирают в космонавты. А кто не хочет иметь сына космонавтом. Хабарова, естественно, поили счастливые родители, а нам надо было волочь его в номер, он из экономии жил в гостинице КЭЧ, в десятиместном номере. А потом мне надо было добираться через весь город к подруге… Во время одного из таких походов по семьям призывников Хабарова укусила за плечо девка-малолетка. Он пришел, родителей призывника не оказалось дома, начал склонять к сожительству дочку-восьмиклассницу. Все было бы хорошо, но он поленился сходить за конфетами. И надо сказать она его таки капитально тяпнула – прокусила до кости, плечо опухло, чуть руку не отрезали. Приходит:
– А-а-а! Всё нормально было бы.
– Как нормально! Ты её в первый раз видел.
– Мало кого я в первый раз видел.
…Можно было оставаться в командировке неопределённое время, никто бы и не хватился. Но пьянство изматывало. Наконец, давали добро на отправку команды к месту службы. Народ загружали в поезд. Чтобы не перепились и не разбежались по дороге, отбирали документы и деньги. Документы по прибытии на полигон возвращали, деньги, как правило, нет. Кроме того, мы уличили врача в незаконном присвоении денежных средств, выкачанных у семей призывников и отняли где-то треть заработанной им суммы. Мне досталось шестьсот рублей. Изумляло количество мятых трёшек. Скольких он отмазал – половину Ульяновска. По прибытии на полигон врач улизнул, пополнение загнали в карантин. Особенно удивил начальство один, с бельмом.
– Кто же тебя призвал, такого?
Мы, как могли, оправдывались:
– По спискам были другие.
Половину списали в стройбат.
Куда солдата не целуй…
…у него кругом задница. Вина солдата в том, что он есть. То, что он натворил или не натворил, уже служит отягчающим или, судя по обстоятельствам, смягчающим вину обстоятельством. Я всегда завидовал тому, что где-то есть кадрированные части без личного состава срочной службы. Столкнувшись в результате фрунзенской военной реформы 1924 года с угрозой милитаризма, товарищ Сталин пошел по классическому пути: ввел всеобщую воинскую повинность. Теперь его полокводцам было некогда затевать заговоры – они боролись с неуставными отношениями среди подчинённых. С должности их снимали уже не за «бонапартизм», а за «упущения в воспитательной работе». Выдвинутый Брежневым лозунг: «Армия не только школа боевого мастерства, но и школа воспитания» поставил крест на всякой угрозе организованного сопротивления режиму со стороны офицеров.
На педагогическом поприще я расходился с понятиями официальной военной педагогики и психологии. Мне часто бросали упрек досужие замполиты:
– Вы в солдате не видите человека!
На что я обычно отвечал:
– Если я в них буду видеть людей, их потом на убой не погонишь.
Я стал циником, когда в училище прочитал у Герцена о том, что армия, казарма и ношение формы являются наиболее уродливыми проявлениями человеческого общежития. Действительно, зайдешь в бабскую «общагу» – там весело, пьют, гуляют, трахаются. Зайдешь в нашу – трахают уже нас.
Сообщество военных не является коллективом. Это корпорация случайных людей, объединенных волей начальства и вынужденных сосуществовать в казарме определенное время под строгим надзором и регламентацией действий и поведения. Действие – это выполнение команды «Становись!», а поведение – это когда нельзя плевать на начальство со второго этажа и держать руки в карманах. Геологам или полярникам далеко до воинского коллектива: они там вкалывают за большие деньги, сволочи. А здесь, мало того, что солдата не кормят досыта, так ещё заставляют выполнять нудную и ненужную работу. Какая польза от ружейных приемов в бою? Они служат для отупления. С этой же целью распределяется и учебное время: нормальные дисциплины – час, строевая – 2 часа, политическая – 3 часа.
Армия является вторым институтом организованного насилия в государстве после тюрьмы. Уже тогда многие из солдат скрывались в армии от тюрьмы. Все нормальные старались от неё «закосить».
Умные солдаты тоже попадаются, человек десять-пятнадцать на сто сорок человек, по пальцам можно пересчитать. Они близки к офицерам, служат связистами, старшинами, писарями, даже на офицерских и сержантских должностях, где нужно соображать балдой. Они и выглядят прилично. А если в третьей команде, какой-нибудь Гуссейн Махмуд-Оглы, чего от него ожидать? Два метра ростом, когда полы моет, идет и швабру за собой таскает. Прапорщик мне:
– Посмотрите, как полы моет, падла.
Швабру, конечно, об него переломал. Купается в мойке для посуды. Если прапорщик приловит – начнет топить, железный закон, или хлорки насыплет. На месяц хватает условного рефлекса, а дальше? Приезжает новый командир полка на КП. На посту Толя Дьячков – тракторист. Как его в армию взяли – до сих пор не пойму. Спросишь:
В состав команды по отбору входили пять человек, как правило, непричастные (не имеющие личного состава). Кроме того, с собой брали врача. Польза от него была одна – если кто подцепит триппер, вылечит без огласки. Команда начинала пьянствовать, как только садилась в поезд, и так – до места назначения.
Прибыли в Ульяновск. Там не по талонам только куриные ножки. Старшим группы был подполковник Хабаров, к слову – ни одного дня не носил ботинок, только сапоги, сам шил форму и полевую сумку:
– Она на моём теле, как портмоне.
И вот этот красавец показал нам пример:
– Найти блядей, чтобы выжить и сэкономить командировочные.
Чем хороши посудомойки: вкусно кормят, и на них жениться не надо. Я сгоряча снял бабу – работала в военкомате, кормила плохо, но всё же… Отец – начальник плодоовощной базы, но там из съестного – только грибы. Я за месяц охлял. Да ещё по ошибке поселился в номере «Люкс», ключи-то одинаковые. Там было неплохо, пока не подселили ко мне одного капитана со значком «отличник связист» на застиранном кителе. Привел я в гостиницу Костю Васильева – нашего полкового кассира. Он в то время заканчивал финансовое училище. Упились, как положено. Мы пьём, а капитан отвернулся к стене, сволочь, и лежит, сославшись на язву. Костя начал примерять его китель:
– Товарищ прапорщик, это мой.
– Нет мой, я тоже хочу побыть капитаном.
Я ему:
– Костя, это же не твой, брось.
Мы тогда пропили пятьдесят рублей – большие деньги по тем временам, а для нас и последние. Я через два дня уехал, а Костя остался учиться без копейки. Присылает телеграмму прямо в часть: «Вышли телеграфом 50 рублей, а то пропаду». Пришлось выслать.
Отбор носил сугубо формальный характер: списки отобранных тасовались как карты при шулерской игр. Сверяешь списки – половины уже нет – кому-то отдали. Начинаешь отбирать заново. В конце концов это надоедает, начинаешь соглашаться со всем. А если упрёшься, следует предельно простой ответ: этого в списках нет, потому что находится под следствием. В конце концов в РВСН попадали и «энурезы» и «психические». Утешало одно: другим доставались такие же.
Мы могли поставить под сомнение заключение призывной врачебной комиссии. Чем Хабаров, старший команды, не преминул воспользоваться. Ходил по семьям призывников, где отцов нет, проверял «нет ли дурных привычек». Пошел слух, мол, набирают в космонавты. А кто не хочет иметь сына космонавтом. Хабарова, естественно, поили счастливые родители, а нам надо было волочь его в номер, он из экономии жил в гостинице КЭЧ, в десятиместном номере. А потом мне надо было добираться через весь город к подруге… Во время одного из таких походов по семьям призывников Хабарова укусила за плечо девка-малолетка. Он пришел, родителей призывника не оказалось дома, начал склонять к сожительству дочку-восьмиклассницу. Все было бы хорошо, но он поленился сходить за конфетами. И надо сказать она его таки капитально тяпнула – прокусила до кости, плечо опухло, чуть руку не отрезали. Приходит:
– А-а-а! Всё нормально было бы.
– Как нормально! Ты её в первый раз видел.
– Мало кого я в первый раз видел.
…Можно было оставаться в командировке неопределённое время, никто бы и не хватился. Но пьянство изматывало. Наконец, давали добро на отправку команды к месту службы. Народ загружали в поезд. Чтобы не перепились и не разбежались по дороге, отбирали документы и деньги. Документы по прибытии на полигон возвращали, деньги, как правило, нет. Кроме того, мы уличили врача в незаконном присвоении денежных средств, выкачанных у семей призывников и отняли где-то треть заработанной им суммы. Мне досталось шестьсот рублей. Изумляло количество мятых трёшек. Скольких он отмазал – половину Ульяновска. По прибытии на полигон врач улизнул, пополнение загнали в карантин. Особенно удивил начальство один, с бельмом.
– Кто же тебя призвал, такого?
Мы, как могли, оправдывались:
– По спискам были другие.
Половину списали в стройбат.
Куда солдата не целуй…
…у него кругом задница. Вина солдата в том, что он есть. То, что он натворил или не натворил, уже служит отягчающим или, судя по обстоятельствам, смягчающим вину обстоятельством. Я всегда завидовал тому, что где-то есть кадрированные части без личного состава срочной службы. Столкнувшись в результате фрунзенской военной реформы 1924 года с угрозой милитаризма, товарищ Сталин пошел по классическому пути: ввел всеобщую воинскую повинность. Теперь его полокводцам было некогда затевать заговоры – они боролись с неуставными отношениями среди подчинённых. С должности их снимали уже не за «бонапартизм», а за «упущения в воспитательной работе». Выдвинутый Брежневым лозунг: «Армия не только школа боевого мастерства, но и школа воспитания» поставил крест на всякой угрозе организованного сопротивления режиму со стороны офицеров.
На педагогическом поприще я расходился с понятиями официальной военной педагогики и психологии. Мне часто бросали упрек досужие замполиты:
– Вы в солдате не видите человека!
На что я обычно отвечал:
– Если я в них буду видеть людей, их потом на убой не погонишь.
Я стал циником, когда в училище прочитал у Герцена о том, что армия, казарма и ношение формы являются наиболее уродливыми проявлениями человеческого общежития. Действительно, зайдешь в бабскую «общагу» – там весело, пьют, гуляют, трахаются. Зайдешь в нашу – трахают уже нас.
Сообщество военных не является коллективом. Это корпорация случайных людей, объединенных волей начальства и вынужденных сосуществовать в казарме определенное время под строгим надзором и регламентацией действий и поведения. Действие – это выполнение команды «Становись!», а поведение – это когда нельзя плевать на начальство со второго этажа и держать руки в карманах. Геологам или полярникам далеко до воинского коллектива: они там вкалывают за большие деньги, сволочи. А здесь, мало того, что солдата не кормят досыта, так ещё заставляют выполнять нудную и ненужную работу. Какая польза от ружейных приемов в бою? Они служат для отупления. С этой же целью распределяется и учебное время: нормальные дисциплины – час, строевая – 2 часа, политическая – 3 часа.
Армия является вторым институтом организованного насилия в государстве после тюрьмы. Уже тогда многие из солдат скрывались в армии от тюрьмы. Все нормальные старались от неё «закосить».
Умные солдаты тоже попадаются, человек десять-пятнадцать на сто сорок человек, по пальцам можно пересчитать. Они близки к офицерам, служат связистами, старшинами, писарями, даже на офицерских и сержантских должностях, где нужно соображать балдой. Они и выглядят прилично. А если в третьей команде, какой-нибудь Гуссейн Махмуд-Оглы, чего от него ожидать? Два метра ростом, когда полы моет, идет и швабру за собой таскает. Прапорщик мне:
– Посмотрите, как полы моет, падла.
Швабру, конечно, об него переломал. Купается в мойке для посуды. Если прапорщик приловит – начнет топить, железный закон, или хлорки насыплет. На месяц хватает условного рефлекса, а дальше? Приезжает новый командир полка на КП. На посту Толя Дьячков – тракторист. Как его в армию взяли – до сих пор не пойму. Спросишь: