Страница:
Со стороны железной дороги и аэропорта Ленинск был ограждён железобетонным забором, в прочих местах – колючей проволокой на столбах и МЗП. В обязанности патрульной службы вменялось изгонять за периметр тюратамских коров, которых казахи тут же загоняли обратно, чтобы не кормить. Это была борьба за существование. В инженерных заграждениях проделывались проходы и лазы. Казахи за ночь пробивали в железобетонном заборе ломом лаз для коровы. Я сам видел, как коровы переплывают Сыр-Дарью или ползком, боком-боком, пролазят под МЗП, не запутываясь. Так как определить хозяина пойманной коровы было невозможно, то реквизировать её и сдать на бойню, во избежание эксцессов, не представлялось возможным. Гнали их через центральный КПП, стоял крик, начальники патрулей, подполковники и майоры, солдаты с обрезками трубы метались вокруг коров. Те, зная, что их гонят от кормушки, разбегались и гадили, будто нарочно. Весь асфальт был измазан навозом.
Из-за периметра казахи с иронией наблюдали за этой вакханалией. Развернувшись за КПП, коровы рысцой трусили к лазам и заходили в город с противоположной стороны, но патруля это уже не касалось. Коровы разбредались по свалкам до следующей патрульной смены. Там их ждало изобилие пищевых отходов и газет. Газета «Казахстанская правда», которой коровы отдавали предпочтение, мазалась типографской краской, поэтому языки у коров были синими, а молоко – несъедобным из-за содержания тяжёлых металлов.
У казахских коров глаза умные и бегают. Невольно вспоминается Гомеровское определение «волоокая». Коровы отличали патруль от непатруля. Увидят красную повязку – и за дома, в садики, там пережидают. Патруль прошёл – кучкуются вновь. Не выбей генерал Эндрю Джонсон семинолов из Флориды, их коровы также загаживали бы космодром на мысе Канаверал. Наверное, монголы также прорывались в хорезмийские города, направляя на поселян свой голодный скот, а потом шли его освобождать.
Город от станции находился метрах в трехстах, но их было тяжело преодолеть. Метрах в ста от вокзала, на пути к городу, стояла чайхана дяди Саши. Даже сейчас, вспоминая, как она выглядела, я вздрагиваю. Мазанка из шпал, во дворе ряд столов, забор из ящиков с надписями вроде 15А13. Мы захаживали в чайхану после дежурства, чтобы отключиться от проблем и личного состава, пили водку с пивом – и дешевле и забористей; это стало ритуалом. Пиво выпускал местный акайский пивзавод. Посёлка Акай, как и кармакчинского района, в природе не существовало. Некогда на заводе установили чешское оборудование. Умело управляемое казахами, оно быстро пришло в негодность, и пиво варили вручную. Так как на заводе не было холодильников, продукт моментально прокисал. Летом залить его в бутылки было невозможно. Поэтому продавали на разлив. Ушлые продавцы сыпали в бочку стиральный порошок «Сумгаит», благо, он не очень ядовит – азербайджанцы в него на заводе тоже чего-то не досыпали. Никто не умирал, только поносили. Если пена начинала переливаться через края ёмкости, это служило сигналом к тому, что продавец и покупатели отгоняли отоварившегося клиента от прилавка. Реальное количество отпущенного пива никого не интересовало. Очереди стояли огромные, некоторые покупали в вёдра, так как второй раз вклиниться в эту толпу было невозможно. На пивных точках действовало неписанное правило – стеклянными банками по голове не бить. Для восстановления справедливости применялись только бидончики и пластмасовые канистры.
Зимой народ отпивался всласть. Порошка в бутылки не насыпешь. А то, что в них осадка на три пальца… Раз посоветовали, чтобы пиво не было кислым, добавить ложку соды. Напиток приобрёл фиолетовый цвет, как струя каракатицы, пить его побоялись. На одном из совещаний некий бестолковый майор при опросе поднял руку и заявил:
– В продаже нет пива.
Начальник полигона побагровел:
– Вы, товарищ майор, – кстати, как ваша фамилия? – занимаетесь измышлениями и клеветой. Только вчера моя жена купила мне несколько бутылок чешского пива. А она отоваривается в том же магазине, где и прочие офицеры. У меня отдельного магазина нет.
Майор стоял, как оплёванный, отодрали его немилосердно и наложили взыскание «за распространение клеветнических слухов». После совещания народ гомерически хохотал и расползся пить «акайское».
Происхождение баранины тоже казалось весьма сомнительным, особенно, когда рядом бегал пёс без ноги. Аборигены даже на Севере никогда не спешили избавиться от собаки, если у неё были две передние лапы и одна задняя, если наоборот – вешали. Подавали шашлыки на обрывках газет. Водку дядя Саша – сам узбек и предприниматель – покупал у корейцев. Уже тогда это была частная лавочка. Антисанитария была ужасной, нужду справляли по углам. Смрад, вонь… В той же яме валялись внутренности разделанных животных и лениво летали зелёные мухи размером со шмеля. Дочка дяди Саши была одноглазая и выглядела страшнее смертного греха. Папа обещал тому офицеру, который рискнёт на ней жениться, в приданное машину.
При въезде в город стоял знаменитый «дом Павлова» – каркас из железобетона, который двадцать лет вводили в строй, но так и не ввели. Он настолько живописно вписался в облик квартала, что его даже не демонтировали. При приезде высочайших комиссий торцевую сторону завешивали панно с изображением Ленина. Вождь со сладострастной улыбкой отдавал честь проезжающим. Когда ветер шевелил панно, лицо искажалось гримасой и вождь корчил рожи. Вообще, панно было идеологически не выдержаным.
На входе в город стоял обелиск «Первопроходцам Байконура». Во время очередной кампании начальник автослужбы полигона – дурак несусветный – установил рядом бетонную тумбу и водрузил на неё смятую «Волгу». Начальник полигона в это время отсутствовал, а когда вернулся и увидел – от изумления потерял дар речи. Оргвыводы были сделаны незамедлительно: через два часа эту «Волгу» сняли, начальник автослужбы получил служебное несоответствие за ретивость. Это на него так подействовало, что ВАИ на месяц даже перестало ловить нарушителей – пока начальник пребывал в депрессии.
Застраивался город наспех, пяти– и девятиэтажными домами. Работали военные строители, дома не строили, а варганили. Хотя пирамиды возводили тоже рабским трудом, они стоят до сих пор, а дома в Ленинске рушатся. Думаю, причиной тому – дефицитные стройматериалы. Однажды я решил забить в стену гвоздь, полстены высыпалось песком из-под обоев. Строили дом зимой, на замёрзшую стену наклеили обои. Интересно, куда девались стройматериалы? – казахам они бы были явно не нужны. Проживание в таких домах требовало героического усилия. Самым слабым местом оставались водопровод и канализация. Ввиду низкого качества труб и агрессивной среды, жильцы постоянно заливали друг друга. Это стало настолько обыденным, что никто не роптал, а уезжая в отпуск, мебель ставили повыше и отодвигали от стен. Благо, город находится не в сейсмически активной зоне, иначе пасть бы ему, как Иерихону.
Центр города был застроен в 1955 г. в господствовавшем тогда архитектурном стиле сталинского ампира. Четырехугольник: гостиница, штаб полигона, универмаг, дом офицеров. Как-то в штаб полигона, в просторечии «Пентагон», ворвался прапорщик Шишкин – «Шишуля». Дело было глубокой ночью, он уже не сознавал, куда шёл – пёр на свет справить нужду. В центре города находилась и комендатура. Как рассказывал командир части:
– У меня служебный день начинается с поездки в комендатуру.
Перед ней обычно стоит толпа УАЗиков, все забирают своих.
– Смотрю, не я один. Ну, заебись.
Хуже, если никого нет. Значит, тебя – к начальнику полигона, начальник штаба с удовольствием доложит.
За площадью был разбит парк имени 30-ти летия Победы – заросли тугая и камыша, проросшего сквозь асфальтированные дорожки. Там даже пить было противно. В районе, где проживал генералитет, был парк с берёзами и соснами. Ещё один шикарный парк, даже с травой, имелся в госпитале. Как-то на нашу площадку шефы-днепропетровцы вместе с ракетами привезли вагон чернозёма для благоустройства. Додумались! Прапорщики мешками растаскали его по огородам.
Культурным центром города служили гаражи. Больше развлекаться было негде; приедет Пугачёва – билеты не купишь, а гаражи всегда под рукой. Разделялись они по предназначению на две группы: лодочные или автомобильные. Хотя и лодок, и машин и в тех, и в других было минимум. Район гаражей назывался «Шанхай»… Гаражи железные, полужелезные, гнутые кузова, мусор, вокруг ни единого деревца. Возводили даже двухэтажные сооружения из жести и палок, куда там капиталистическим бидонвилям. Строили по достатку. Наконец возник кооператив, вносили за гаражи по 700-900р. Как ими гордились! Потом додумались строить кирпичные. Всех принудительно загоняли в кооперативы. Председателями, как правило, были заматеревшие майоры – начальники инженерной службы. На строительство загоняли всю инженерную технику полка, которая там и заканчивала свою службу от чрезмерной и безграмотной эксплуатации. И всё пропало… Пустыня взяла своё.
В выходные дни гаражи служили местом культурного досуга горожан. В субботу, к десяти часам, бросали все дела. Собирался бомонд – вся уважающая себя часть мужского населения. Шли семьями, с детьми, жарили шашлыки, пекли картошку. Более удачливые угощали сайгачатиной. Названия улиц говорили сами за себя: Трехлитровая, Спиртовая, Пьяная, Трехсорокакопеечная. Если не было бескормицы, можно было метнуться за выпивкой к «апе» в Тюратам. Но обычно обходились местными ресурсами.
Собравшимися особенно ценились гаражи без машин. У «бати» Смирнова в подвале была установлена 200 литровая бадья из нержавейки; в неё засыпали пол-мешка сахара, килограмм дрожжей. Воду брали из отопительной системы. Кому взбредёт в голову ехать в город за водой? Народ вкушал свободу целый день.
Периодически проводились парады и демонстрации. Вы когда-нибудь видели парад боевых частей? Командование полигона не могло собрать состав парадных расчётов с полигона и доверяло подготовку командирам частей. Те, в свою очередь, передоверяли замкомандирам. Готовить парады было их основной обязанностью. Состав парадных расчётов менялся каждый день. Нужно было набрать коробку из ста офицеров, свободных от службы. Тех не хватало, поэтому на прапорщиков одевали капитанские и майорские формы. Размеры плацов в частях также не совпадали.
Вся эта банда 5 ноября появлялась в Ленинске на генеральную репетицию. Поглядеть на это несусветное зрелище собирался и стар и млад. Описать увиденное невозможно. Над городом стоял мегафонный мат. Каждый командир вёл свою коробку. Командир доверял мне возить знамя части в машине, чтобы не украли ордена. Распускать на обед боялись – рядом находились магазины. Как-то совершили такую ошибку – половина народу напилась, а другая половина разбежалась. Часов через пять неустанного труда очерёдность уже не путалась. Шли нестройными рядами под барабан, некоторые не в ногу. Всех тешило, когда шли офицеры военно-строительных частей. Их немытые локоны из-под засаленных фуражек лежали на воротниках шинелей.
– Вы бы хоть раз в году постриглись!
Оркестром руководил майор, дослужившийся до старшего лейтенанта. Он был выпускником дирижёрского факультета, даже написал какую-то увертюру. Но этот непонятный москвич спился. Все относились к нему с сочувствием. Оставить человека неопохмелившимся считалось на полигоне страшным грехом. Утром на разводе сердобольный командир, видя мучения некоторых, бросал сквозь зубы:
– Пойди к начальнику тыла!
Или:
– Пусть Кожанов тебя примет.
А бедному дирижёру похмелится не давали дня три перед парадом. По сторонам с подозрительным видом (чтобы не поднесли) стояли два политработника. На парад все брали с собой спиртное во флягах. В ожидании прохождения, над толпой стоял сигаретный дым и винный дух. Дирижёр в куцей шинельке, синий, трясущийся, но не от холода, выглядел жалобно. Из толпы доносились сочувственные голоса:
– Пашка, сыграй им, сукам.
После парада начинали двигаться демонстранты. Процентов восемьдесят населения полигона составляли гражданские. Ими же, в основном, и был заселён сорокатысячный город Ленинск. ЦК КПСС имел представление о ценности кадров РВСН, поэтому войска опекали «промышленники» из ВПК. Завод-изготовитель до момента попадания ракеты в цель отвечал за неё наравне с военными, и даже больше. Наше дело – нажимать кнопку и при монтаже выполнять несущественные работы. Без гражданских ракеты бы не летали вовсе. Жилось им в пустыне неплохо: получали зарплату и командировочные, а это где-то шесть рублей в день. На заводе он получал сто сорок с прогрессивкой, на полигоне – шестьсот, и за два года мог решить все свои материальные проблемы. Уезжая, бронировал квартиру; в Ленинске получал ещё одну; на площадке жил в гостинице. На нашей площадке тоже была такая, называлась «На семи ветрах». Даже своих звероподобных вахтёров привозили и платили им по четыреста рублей в месяц. Были целые закрытые зоны. Я с трудом туда прорывался – ходил в зимний бассейн, а в столовой на один рубль можно было нажраться до отвала.
Начальник экспедиции – заместитель директора объединения – был царь и Бог… Зимой ходил, как полярник: в дохе до пят, обшитой «чёртовой кожей», унтах или генеральских валенках, рысьей шапке. Ему по тем временам каждый командированный отстёгивал по сто рублей в месяц. Если что не так – тут же донос начальнику экспедиции. Затем на первый самолёт, и – домой. На завод уже летел с понижением.
Средств у предприятий ракетно-космического комплекса хватало, возводили целые оздоровительные городки. Я побывал в одном. Моя жена дружила с женой секретаря Горкома партии и нас пригласили в гости на выходные. Местность была весьма благоустроена. Резные фанзы в китайском стиле, система прудов, полно водоплавающей птицы, рыб и речных змей. Плывёшь, и вдруг рядом с тобой поднимается из воды змеиная голова…
Мощь ВПК ощущалась. Вели себя промышленники вальяжно, руководство полигона ни во что не ставили.
Предприятия ракетного комплекса, чтобы ввести империалистов в заблуждение, были замаскированы под «народно-хозяйственные» – молокозавод, кирпичный завод, льнокомбинат… Несли плакаты с соответствующими призывами, а так как все друг друга знали, угорали со смеху. При прохождении, «военторг» напивался в дымину, некоторых тащили под руки. В ожидании очереди все пили. Военторг ещё нагло закусывал дефицитными колбасами, вызывая всеобщую ненависть и презрение трудящихся. Народ пил за очередную годовщину советской власти, поэтому замполиты их не трогали, боялись нарваться на грубость. Поэтому, бывшие на параде, первым делом спешили присоединиться к семьям и пройти ещё раз. Никакой принудиловки не было, каждый хотел повстречаться со знакомыми и «весело провести время». Самое смешное, что на трибунах стояли такие же сизоносые. Только от них шёл лёгкий коньячный дух. То же самое наблюдалось и на выборах. Тогда власть относилась к ним серьёзно. Как-то в нашем доме потекла труба. Бабы залупились:
– Не пойдём на выборы!
Сразу починили. Как-то командир полка поехал с водителем на рыбалку. При подсчёте голосов обнаружили, что одного солдата не хватает. Хватились – командира по заднице мешалкой. Правда, организовано всё было дубово. Утром вместо подъёма включалась музыка. В день выборов агитация запрещалась. Этой формальности строго придерживались. Никто не заставлял идти на выборы. Накануне всех «губарей» выпускали с гауптвахты. Вёл их в баню не кто иной, как начальник гауптвахты Жора Жанабаев. Вёл, как отец родной, даже без автоматчика, даже курил с ними! Солдат распирало от гордости и осознания своей человеческой значимости. Утром могли нагло, не заправив постель, пройти мимо старшины, не замечая того. Некоторые оборзевшие нагло не отдавали честь даже патрулю. Начальники должны были терпеть, скрепя зубами. Задержать нельзя было ни одного солдата, день считался торжеством советской демократии. И рядовые демократы торжествовали. Выборы начинались в шесть утра с огромаднейшей давки перед клубом. Упорно циркулировал слух, что фотографию первого проголосовавшего напечатают в газете и счастливчику даже дадут отпуск. Хотя таких обычно фотографировали накануне вечером. Газета-то выходила утром.
Никому не приходило в голову кого-то вычёркивать. Своих начальников, выбиравшихся в органы местной власти все знали в лицо. Они решали конкретные вопросы. Когда генерал Галкин, замначальника полигона пришёл на встречу с избирателями, ему устроили овацию минут на пятнадцать. Все знали, что район, от которого его выдвигали будет жить без особых социально-бытовых проблем.
Город был привязан к двум вещам: реке Сыр-Дарья, которая значительно обмелела за последние десятилетия, и советской хозяйственной системе, которая могла зарывать деньги в песок. Сейчас только седьмой микрорайон и аэропорт «Крайний» являются базами России. Эта тридцатилетняя аренда спасла город от окончательного разрушения. С наступлением независимости в некоторых домах казахи зимой жгли костры. Теперь они стоят, как в Сталинграде. В городе и тогда все чувствовали себя временщиками. Казахи откручивали даже колёса от детских колясок. Теперь в Ленинске осталось пять тысяч жителей, поэтому особо воровать не получается. Пришлось вернуться к первоначальному состоянию навязчивого нищенства.
Банки казахи не собирали, не видя в них товарной ценности. Открыл эту жилу один грек.
В городе процентов 20 брошенных баб жило с «прапоров». Потом начали гнать самогон. К нам в комитет прибыла даже делегация «жён космодрома». Однажды и я отправился сосватать майора Цацурина – его семейная жизнь в очередной раз дала трещину:
– Я дома не ем, чтобы жена не отравила.
Пошли с ним на смотрины. Входит баба, суёт ему ребёнка месяцев шести на руки. Я ему:
– Это твой?
– Нет.
– Так, что же ты?
– Мы же не жениться, а на смотрины.
Хотя и сам майор имел стойкую репутацию, когда я заикнулся о его предложении одной из «жён» космодрома, та только отмахнулась:
– Тоже мне, Цацурин. Нашёл кого сватать.
Жена Чиркова «ездила продавать шмотки». За городом она выбрасывала товар и жила с любовником 2-3 дня, он ей деньги давал. Когда его доставали, он огрызался:
– Зато не с казахом же живёт, а с мясником. У меня в семье нет проблем с питанием.
Как-то мы с ним пришли к «Дену». Дверь перевёрнута, Чирков нагнулся чтобы прочитать, не может сообразить 6 или 9. Однако вошли. Лежат две бабы. Похожая на калмычку Ольга курит, спрятаться с сигаретой под одеяло не может.
«Ден» рассказал, что нашёл этих двух бесхозных ночью, когда пошёл купаться, им негде было переночевать? А так как устраиваться на полу никто не хотел, решили спать втроём.
– Ты их трахнул?
– А на кой они мне?
Но бабы были голые и он – тоже. Жара. На одной из них он потом женился (просто она из квартиры не ушла).
– Каждый год женюсь и всё неудачно.
И всех жён устраивал на площадке. Половина столовой таких было, пока не нарвался на сестру лейтенанта Гаврика. Великовозрастная девица сразу же родила ему двойню, через год ещё одного. За два года «Ден» превратился из человека в многодетного отца.
«Боб» Федорец в свободное от службы время любил жениться, с гордостью показывал удостоверение личности офицера, испещрённое печатями ЗАГСов. Объяснял:
– После второго брака это становится приятным делом.
На разводе начфин пытается выяснить:
– Федорец, ты скольким алименты платишь?
«Боб» багровеет:
– Двум… одной, нет, трём… наверное.
– Хуй ты угадал. Четвёртая прислала исполнительный лист.
Все:
– Га-га-га!
«Боб» (начинает подсчитывать):
– Сколько же я теперь буду получать?
Начфин:
– Успокойся, больше, чем тридцать три процента не высчитают.
«Боб» остаётся счастливым тем, что его многочисленным жёнам мало что достанется. Начальник политотдела на полном серьёзе допытывался:
– Вы когда остановитесь? Вы что не можете выбрать себе женщину?
– Не могу, всё такие стервы попадаются.
Начальник политотдела сам жил с очередной «стервой», поэтому ему сочувствовал. Наконец «Боб» нарвался на одну даму из Днепропетровской экспедиции и стал примерным семьянином. Она его быстро уволила из ВС СССР и отвезла на историческую родину, где он и поныне батрачит на приусадебном участке.
«Руслан и Людмила»
Из-за периметра казахи с иронией наблюдали за этой вакханалией. Развернувшись за КПП, коровы рысцой трусили к лазам и заходили в город с противоположной стороны, но патруля это уже не касалось. Коровы разбредались по свалкам до следующей патрульной смены. Там их ждало изобилие пищевых отходов и газет. Газета «Казахстанская правда», которой коровы отдавали предпочтение, мазалась типографской краской, поэтому языки у коров были синими, а молоко – несъедобным из-за содержания тяжёлых металлов.
У казахских коров глаза умные и бегают. Невольно вспоминается Гомеровское определение «волоокая». Коровы отличали патруль от непатруля. Увидят красную повязку – и за дома, в садики, там пережидают. Патруль прошёл – кучкуются вновь. Не выбей генерал Эндрю Джонсон семинолов из Флориды, их коровы также загаживали бы космодром на мысе Канаверал. Наверное, монголы также прорывались в хорезмийские города, направляя на поселян свой голодный скот, а потом шли его освобождать.
Город от станции находился метрах в трехстах, но их было тяжело преодолеть. Метрах в ста от вокзала, на пути к городу, стояла чайхана дяди Саши. Даже сейчас, вспоминая, как она выглядела, я вздрагиваю. Мазанка из шпал, во дворе ряд столов, забор из ящиков с надписями вроде 15А13. Мы захаживали в чайхану после дежурства, чтобы отключиться от проблем и личного состава, пили водку с пивом – и дешевле и забористей; это стало ритуалом. Пиво выпускал местный акайский пивзавод. Посёлка Акай, как и кармакчинского района, в природе не существовало. Некогда на заводе установили чешское оборудование. Умело управляемое казахами, оно быстро пришло в негодность, и пиво варили вручную. Так как на заводе не было холодильников, продукт моментально прокисал. Летом залить его в бутылки было невозможно. Поэтому продавали на разлив. Ушлые продавцы сыпали в бочку стиральный порошок «Сумгаит», благо, он не очень ядовит – азербайджанцы в него на заводе тоже чего-то не досыпали. Никто не умирал, только поносили. Если пена начинала переливаться через края ёмкости, это служило сигналом к тому, что продавец и покупатели отгоняли отоварившегося клиента от прилавка. Реальное количество отпущенного пива никого не интересовало. Очереди стояли огромные, некоторые покупали в вёдра, так как второй раз вклиниться в эту толпу было невозможно. На пивных точках действовало неписанное правило – стеклянными банками по голове не бить. Для восстановления справедливости применялись только бидончики и пластмасовые канистры.
Зимой народ отпивался всласть. Порошка в бутылки не насыпешь. А то, что в них осадка на три пальца… Раз посоветовали, чтобы пиво не было кислым, добавить ложку соды. Напиток приобрёл фиолетовый цвет, как струя каракатицы, пить его побоялись. На одном из совещаний некий бестолковый майор при опросе поднял руку и заявил:
– В продаже нет пива.
Начальник полигона побагровел:
– Вы, товарищ майор, – кстати, как ваша фамилия? – занимаетесь измышлениями и клеветой. Только вчера моя жена купила мне несколько бутылок чешского пива. А она отоваривается в том же магазине, где и прочие офицеры. У меня отдельного магазина нет.
Майор стоял, как оплёванный, отодрали его немилосердно и наложили взыскание «за распространение клеветнических слухов». После совещания народ гомерически хохотал и расползся пить «акайское».
Происхождение баранины тоже казалось весьма сомнительным, особенно, когда рядом бегал пёс без ноги. Аборигены даже на Севере никогда не спешили избавиться от собаки, если у неё были две передние лапы и одна задняя, если наоборот – вешали. Подавали шашлыки на обрывках газет. Водку дядя Саша – сам узбек и предприниматель – покупал у корейцев. Уже тогда это была частная лавочка. Антисанитария была ужасной, нужду справляли по углам. Смрад, вонь… В той же яме валялись внутренности разделанных животных и лениво летали зелёные мухи размером со шмеля. Дочка дяди Саши была одноглазая и выглядела страшнее смертного греха. Папа обещал тому офицеру, который рискнёт на ней жениться, в приданное машину.
При въезде в город стоял знаменитый «дом Павлова» – каркас из железобетона, который двадцать лет вводили в строй, но так и не ввели. Он настолько живописно вписался в облик квартала, что его даже не демонтировали. При приезде высочайших комиссий торцевую сторону завешивали панно с изображением Ленина. Вождь со сладострастной улыбкой отдавал честь проезжающим. Когда ветер шевелил панно, лицо искажалось гримасой и вождь корчил рожи. Вообще, панно было идеологически не выдержаным.
На входе в город стоял обелиск «Первопроходцам Байконура». Во время очередной кампании начальник автослужбы полигона – дурак несусветный – установил рядом бетонную тумбу и водрузил на неё смятую «Волгу». Начальник полигона в это время отсутствовал, а когда вернулся и увидел – от изумления потерял дар речи. Оргвыводы были сделаны незамедлительно: через два часа эту «Волгу» сняли, начальник автослужбы получил служебное несоответствие за ретивость. Это на него так подействовало, что ВАИ на месяц даже перестало ловить нарушителей – пока начальник пребывал в депрессии.
Застраивался город наспех, пяти– и девятиэтажными домами. Работали военные строители, дома не строили, а варганили. Хотя пирамиды возводили тоже рабским трудом, они стоят до сих пор, а дома в Ленинске рушатся. Думаю, причиной тому – дефицитные стройматериалы. Однажды я решил забить в стену гвоздь, полстены высыпалось песком из-под обоев. Строили дом зимой, на замёрзшую стену наклеили обои. Интересно, куда девались стройматериалы? – казахам они бы были явно не нужны. Проживание в таких домах требовало героического усилия. Самым слабым местом оставались водопровод и канализация. Ввиду низкого качества труб и агрессивной среды, жильцы постоянно заливали друг друга. Это стало настолько обыденным, что никто не роптал, а уезжая в отпуск, мебель ставили повыше и отодвигали от стен. Благо, город находится не в сейсмически активной зоне, иначе пасть бы ему, как Иерихону.
Центр города был застроен в 1955 г. в господствовавшем тогда архитектурном стиле сталинского ампира. Четырехугольник: гостиница, штаб полигона, универмаг, дом офицеров. Как-то в штаб полигона, в просторечии «Пентагон», ворвался прапорщик Шишкин – «Шишуля». Дело было глубокой ночью, он уже не сознавал, куда шёл – пёр на свет справить нужду. В центре города находилась и комендатура. Как рассказывал командир части:
– У меня служебный день начинается с поездки в комендатуру.
Перед ней обычно стоит толпа УАЗиков, все забирают своих.
– Смотрю, не я один. Ну, заебись.
Хуже, если никого нет. Значит, тебя – к начальнику полигона, начальник штаба с удовольствием доложит.
За площадью был разбит парк имени 30-ти летия Победы – заросли тугая и камыша, проросшего сквозь асфальтированные дорожки. Там даже пить было противно. В районе, где проживал генералитет, был парк с берёзами и соснами. Ещё один шикарный парк, даже с травой, имелся в госпитале. Как-то на нашу площадку шефы-днепропетровцы вместе с ракетами привезли вагон чернозёма для благоустройства. Додумались! Прапорщики мешками растаскали его по огородам.
Культурным центром города служили гаражи. Больше развлекаться было негде; приедет Пугачёва – билеты не купишь, а гаражи всегда под рукой. Разделялись они по предназначению на две группы: лодочные или автомобильные. Хотя и лодок, и машин и в тех, и в других было минимум. Район гаражей назывался «Шанхай»… Гаражи железные, полужелезные, гнутые кузова, мусор, вокруг ни единого деревца. Возводили даже двухэтажные сооружения из жести и палок, куда там капиталистическим бидонвилям. Строили по достатку. Наконец возник кооператив, вносили за гаражи по 700-900р. Как ими гордились! Потом додумались строить кирпичные. Всех принудительно загоняли в кооперативы. Председателями, как правило, были заматеревшие майоры – начальники инженерной службы. На строительство загоняли всю инженерную технику полка, которая там и заканчивала свою службу от чрезмерной и безграмотной эксплуатации. И всё пропало… Пустыня взяла своё.
В выходные дни гаражи служили местом культурного досуга горожан. В субботу, к десяти часам, бросали все дела. Собирался бомонд – вся уважающая себя часть мужского населения. Шли семьями, с детьми, жарили шашлыки, пекли картошку. Более удачливые угощали сайгачатиной. Названия улиц говорили сами за себя: Трехлитровая, Спиртовая, Пьяная, Трехсорокакопеечная. Если не было бескормицы, можно было метнуться за выпивкой к «апе» в Тюратам. Но обычно обходились местными ресурсами.
Собравшимися особенно ценились гаражи без машин. У «бати» Смирнова в подвале была установлена 200 литровая бадья из нержавейки; в неё засыпали пол-мешка сахара, килограмм дрожжей. Воду брали из отопительной системы. Кому взбредёт в голову ехать в город за водой? Народ вкушал свободу целый день.
Периодически проводились парады и демонстрации. Вы когда-нибудь видели парад боевых частей? Командование полигона не могло собрать состав парадных расчётов с полигона и доверяло подготовку командирам частей. Те, в свою очередь, передоверяли замкомандирам. Готовить парады было их основной обязанностью. Состав парадных расчётов менялся каждый день. Нужно было набрать коробку из ста офицеров, свободных от службы. Тех не хватало, поэтому на прапорщиков одевали капитанские и майорские формы. Размеры плацов в частях также не совпадали.
Вся эта банда 5 ноября появлялась в Ленинске на генеральную репетицию. Поглядеть на это несусветное зрелище собирался и стар и млад. Описать увиденное невозможно. Над городом стоял мегафонный мат. Каждый командир вёл свою коробку. Командир доверял мне возить знамя части в машине, чтобы не украли ордена. Распускать на обед боялись – рядом находились магазины. Как-то совершили такую ошибку – половина народу напилась, а другая половина разбежалась. Часов через пять неустанного труда очерёдность уже не путалась. Шли нестройными рядами под барабан, некоторые не в ногу. Всех тешило, когда шли офицеры военно-строительных частей. Их немытые локоны из-под засаленных фуражек лежали на воротниках шинелей.
– Вы бы хоть раз в году постриглись!
Оркестром руководил майор, дослужившийся до старшего лейтенанта. Он был выпускником дирижёрского факультета, даже написал какую-то увертюру. Но этот непонятный москвич спился. Все относились к нему с сочувствием. Оставить человека неопохмелившимся считалось на полигоне страшным грехом. Утром на разводе сердобольный командир, видя мучения некоторых, бросал сквозь зубы:
– Пойди к начальнику тыла!
Или:
– Пусть Кожанов тебя примет.
А бедному дирижёру похмелится не давали дня три перед парадом. По сторонам с подозрительным видом (чтобы не поднесли) стояли два политработника. На парад все брали с собой спиртное во флягах. В ожидании прохождения, над толпой стоял сигаретный дым и винный дух. Дирижёр в куцей шинельке, синий, трясущийся, но не от холода, выглядел жалобно. Из толпы доносились сочувственные голоса:
– Пашка, сыграй им, сукам.
После парада начинали двигаться демонстранты. Процентов восемьдесят населения полигона составляли гражданские. Ими же, в основном, и был заселён сорокатысячный город Ленинск. ЦК КПСС имел представление о ценности кадров РВСН, поэтому войска опекали «промышленники» из ВПК. Завод-изготовитель до момента попадания ракеты в цель отвечал за неё наравне с военными, и даже больше. Наше дело – нажимать кнопку и при монтаже выполнять несущественные работы. Без гражданских ракеты бы не летали вовсе. Жилось им в пустыне неплохо: получали зарплату и командировочные, а это где-то шесть рублей в день. На заводе он получал сто сорок с прогрессивкой, на полигоне – шестьсот, и за два года мог решить все свои материальные проблемы. Уезжая, бронировал квартиру; в Ленинске получал ещё одну; на площадке жил в гостинице. На нашей площадке тоже была такая, называлась «На семи ветрах». Даже своих звероподобных вахтёров привозили и платили им по четыреста рублей в месяц. Были целые закрытые зоны. Я с трудом туда прорывался – ходил в зимний бассейн, а в столовой на один рубль можно было нажраться до отвала.
Начальник экспедиции – заместитель директора объединения – был царь и Бог… Зимой ходил, как полярник: в дохе до пят, обшитой «чёртовой кожей», унтах или генеральских валенках, рысьей шапке. Ему по тем временам каждый командированный отстёгивал по сто рублей в месяц. Если что не так – тут же донос начальнику экспедиции. Затем на первый самолёт, и – домой. На завод уже летел с понижением.
Средств у предприятий ракетно-космического комплекса хватало, возводили целые оздоровительные городки. Я побывал в одном. Моя жена дружила с женой секретаря Горкома партии и нас пригласили в гости на выходные. Местность была весьма благоустроена. Резные фанзы в китайском стиле, система прудов, полно водоплавающей птицы, рыб и речных змей. Плывёшь, и вдруг рядом с тобой поднимается из воды змеиная голова…
Мощь ВПК ощущалась. Вели себя промышленники вальяжно, руководство полигона ни во что не ставили.
Предприятия ракетного комплекса, чтобы ввести империалистов в заблуждение, были замаскированы под «народно-хозяйственные» – молокозавод, кирпичный завод, льнокомбинат… Несли плакаты с соответствующими призывами, а так как все друг друга знали, угорали со смеху. При прохождении, «военторг» напивался в дымину, некоторых тащили под руки. В ожидании очереди все пили. Военторг ещё нагло закусывал дефицитными колбасами, вызывая всеобщую ненависть и презрение трудящихся. Народ пил за очередную годовщину советской власти, поэтому замполиты их не трогали, боялись нарваться на грубость. Поэтому, бывшие на параде, первым делом спешили присоединиться к семьям и пройти ещё раз. Никакой принудиловки не было, каждый хотел повстречаться со знакомыми и «весело провести время». Самое смешное, что на трибунах стояли такие же сизоносые. Только от них шёл лёгкий коньячный дух. То же самое наблюдалось и на выборах. Тогда власть относилась к ним серьёзно. Как-то в нашем доме потекла труба. Бабы залупились:
– Не пойдём на выборы!
Сразу починили. Как-то командир полка поехал с водителем на рыбалку. При подсчёте голосов обнаружили, что одного солдата не хватает. Хватились – командира по заднице мешалкой. Правда, организовано всё было дубово. Утром вместо подъёма включалась музыка. В день выборов агитация запрещалась. Этой формальности строго придерживались. Никто не заставлял идти на выборы. Накануне всех «губарей» выпускали с гауптвахты. Вёл их в баню не кто иной, как начальник гауптвахты Жора Жанабаев. Вёл, как отец родной, даже без автоматчика, даже курил с ними! Солдат распирало от гордости и осознания своей человеческой значимости. Утром могли нагло, не заправив постель, пройти мимо старшины, не замечая того. Некоторые оборзевшие нагло не отдавали честь даже патрулю. Начальники должны были терпеть, скрепя зубами. Задержать нельзя было ни одного солдата, день считался торжеством советской демократии. И рядовые демократы торжествовали. Выборы начинались в шесть утра с огромаднейшей давки перед клубом. Упорно циркулировал слух, что фотографию первого проголосовавшего напечатают в газете и счастливчику даже дадут отпуск. Хотя таких обычно фотографировали накануне вечером. Газета-то выходила утром.
Никому не приходило в голову кого-то вычёркивать. Своих начальников, выбиравшихся в органы местной власти все знали в лицо. Они решали конкретные вопросы. Когда генерал Галкин, замначальника полигона пришёл на встречу с избирателями, ему устроили овацию минут на пятнадцать. Все знали, что район, от которого его выдвигали будет жить без особых социально-бытовых проблем.
Город был привязан к двум вещам: реке Сыр-Дарья, которая значительно обмелела за последние десятилетия, и советской хозяйственной системе, которая могла зарывать деньги в песок. Сейчас только седьмой микрорайон и аэропорт «Крайний» являются базами России. Эта тридцатилетняя аренда спасла город от окончательного разрушения. С наступлением независимости в некоторых домах казахи зимой жгли костры. Теперь они стоят, как в Сталинграде. В городе и тогда все чувствовали себя временщиками. Казахи откручивали даже колёса от детских колясок. Теперь в Ленинске осталось пять тысяч жителей, поэтому особо воровать не получается. Пришлось вернуться к первоначальному состоянию навязчивого нищенства.
Банки казахи не собирали, не видя в них товарной ценности. Открыл эту жилу один грек.
В городе процентов 20 брошенных баб жило с «прапоров». Потом начали гнать самогон. К нам в комитет прибыла даже делегация «жён космодрома». Однажды и я отправился сосватать майора Цацурина – его семейная жизнь в очередной раз дала трещину:
– Я дома не ем, чтобы жена не отравила.
Пошли с ним на смотрины. Входит баба, суёт ему ребёнка месяцев шести на руки. Я ему:
– Это твой?
– Нет.
– Так, что же ты?
– Мы же не жениться, а на смотрины.
Хотя и сам майор имел стойкую репутацию, когда я заикнулся о его предложении одной из «жён» космодрома, та только отмахнулась:
– Тоже мне, Цацурин. Нашёл кого сватать.
Жена Чиркова «ездила продавать шмотки». За городом она выбрасывала товар и жила с любовником 2-3 дня, он ей деньги давал. Когда его доставали, он огрызался:
– Зато не с казахом же живёт, а с мясником. У меня в семье нет проблем с питанием.
Как-то мы с ним пришли к «Дену». Дверь перевёрнута, Чирков нагнулся чтобы прочитать, не может сообразить 6 или 9. Однако вошли. Лежат две бабы. Похожая на калмычку Ольга курит, спрятаться с сигаретой под одеяло не может.
«Ден» рассказал, что нашёл этих двух бесхозных ночью, когда пошёл купаться, им негде было переночевать? А так как устраиваться на полу никто не хотел, решили спать втроём.
– Ты их трахнул?
– А на кой они мне?
Но бабы были голые и он – тоже. Жара. На одной из них он потом женился (просто она из квартиры не ушла).
– Каждый год женюсь и всё неудачно.
И всех жён устраивал на площадке. Половина столовой таких было, пока не нарвался на сестру лейтенанта Гаврика. Великовозрастная девица сразу же родила ему двойню, через год ещё одного. За два года «Ден» превратился из человека в многодетного отца.
«Боб» Федорец в свободное от службы время любил жениться, с гордостью показывал удостоверение личности офицера, испещрённое печатями ЗАГСов. Объяснял:
– После второго брака это становится приятным делом.
На разводе начфин пытается выяснить:
– Федорец, ты скольким алименты платишь?
«Боб» багровеет:
– Двум… одной, нет, трём… наверное.
– Хуй ты угадал. Четвёртая прислала исполнительный лист.
Все:
– Га-га-га!
«Боб» (начинает подсчитывать):
– Сколько же я теперь буду получать?
Начфин:
– Успокойся, больше, чем тридцать три процента не высчитают.
«Боб» остаётся счастливым тем, что его многочисленным жёнам мало что достанется. Начальник политотдела на полном серьёзе допытывался:
– Вы когда остановитесь? Вы что не можете выбрать себе женщину?
– Не могу, всё такие стервы попадаются.
Начальник политотдела сам жил с очередной «стервой», поэтому ему сочувствовал. Наконец «Боб» нарвался на одну даму из Днепропетровской экспедиции и стал примерным семьянином. Она его быстро уволила из ВС СССР и отвезла на историческую родину, где он и поныне батрачит на приусадебном участке.
«Руслан и Людмила»
В центре города, возле парка, стояла загаженная будка керосиновой лавки с проржавевшей вывеской «ГУТ МО» – памятник прошедших времён.
При сравнительном товарном изобилии, в Ленинске, как и везде, распределение происходило по блату. Грели руки на дефицитных тогда товарах: коврах, хрустале, машинах. При Андропове начальник политотдела генерал Паршиков едва не угодил в тюрьму из-за торговли коврами. Товары приходили из Москвы и транзитом отправлялись в Ташкент и Алма-Ату. Судя по размаху поставок ковров в Ташкент, узбекские ковры скорее всего были мифом. Паршикова спасла смерть, со страху помре. Генерала Сергунина, начальника полигона, выгнали из армии за торговлю автомобилями – самый крупный бизнес на полигоне.
Дальше распределение шло по площадкам под чутким руководством начальников управлений, начальников политотделов и командиров частей. На этом этапе распределяли уже не масштабно, а по индивидуальному плану – кто сколько урвёт. Ещё ниже остатки бросали в военторговские магазины – на откуп завмагам. Одно из ведущих мест в системе распределения занимал универмаг «Руслан и Людмила».
На полках стояли чёботы, висели хустки. Всё остальное шло из-под прилавка. Весь магазин был увешан синтетическими шубами и вьетнамскими джинсами, благо они дешёвые – покупали детям, как одноразовые. Хотя в магазине имелась сигнализация, ей не доверяли и одновременно держали сторожа. Он сидел в будке под лестницей. Как-то ночью сторож проснулся от дикого храпа. Пошёл посмотреть: в углу, на шубах спал майор Коробко. Поскольку он ничего из госимущества не украл, а сказать, где живёт не смог, милиция завезла его в комендатуру. Благо, нашли майора в зале, если бы в подсобке – все недостачи были бы на нём.
Жена майора Гумена работала в «Руслане и Людмиле» завмагом; связалась с прапорщиком. У того одна ценность – член до колен. Совокуплялись они в гараже на топчане. Как-то прапорщику захотелось добавить, он её для безопасности запер и отправился за вином. По дороге встретил друганов, те завели его в общагу, где прапорщик и отрубился. Часам к пяти проснулся, лап-лап – окна, стены не железные – не гараж. До него дошло, помчался назад скачками. Открывает двери:
– Галя, извини…
Она его молотком в переносицу. Глаз – из орбиты и вытек. Оказалось, она прождала часов до одиннадцати, а любимого всё нет. Хорошо, в гараже электрическое освещение. Включила дрель, и в злобе, не спеша, через каждые пять сантиметров просверлила капот, багажник, всё испортила , разбила окна. Потом взялась за крышу гаража. Услышала, как кто-то возится с замком – схватила молоток и притаилась. По поводу случившегося прапорщик написал: «Шёл и упал». Его комиссовали.
После этого Гумен перестал быть уважаемым человеком – уже не его жена работала завмагом в «Руслане и Людмиле». Раньше достать дублёнку с доплатой решалось через Ивана, на чём он неплохо имел. Даже представлялся:
– Я – Гумен, муж Тани из «Руслан и Людмила».
Жена была как визитная карточка.
В частях составляли мифические списки распределения дефицитов в зависимости от успехов в БиПП. «Рубящихся» могли «наградить» – за свой счёт ковром, холодильником или подпиской Иммануила Канта. Народ в остервенении брал всё, что по талонам, хотя в ближайшем кишлаке на складе всё это можно было взять по цене утильсырья.
Предприимчивые обходили всяческие списки, покупали дефициты напрямую и тут же их перепродавали казахам, как тогда говорили, по спекулятивной цене. Я до сих пор не знаю, зачем казахам холодильники «Минск», скорее всего они тоже перепродавали их дальше, грекам или корейцам. У нас на этом попался один майор. Продал восемь холодильников, судился судом чести, исключили из партии с формулировкой «За потерю морального облика советского офицера». Запомнился его звероподобный облик и бегающие глазки. Через пол года восстановился в партии, поделился с секретарём парткомиссии «скудными» доходами. Машину падла купил и даже стал замкомандира части. Получил прямой доступ к распределению, сколотил солидный капитал и пошёл на повышение в Харьков – готовить будущих офицеров. Партия своих воров не бросала.
При сравнительном товарном изобилии, в Ленинске, как и везде, распределение происходило по блату. Грели руки на дефицитных тогда товарах: коврах, хрустале, машинах. При Андропове начальник политотдела генерал Паршиков едва не угодил в тюрьму из-за торговли коврами. Товары приходили из Москвы и транзитом отправлялись в Ташкент и Алма-Ату. Судя по размаху поставок ковров в Ташкент, узбекские ковры скорее всего были мифом. Паршикова спасла смерть, со страху помре. Генерала Сергунина, начальника полигона, выгнали из армии за торговлю автомобилями – самый крупный бизнес на полигоне.
Дальше распределение шло по площадкам под чутким руководством начальников управлений, начальников политотделов и командиров частей. На этом этапе распределяли уже не масштабно, а по индивидуальному плану – кто сколько урвёт. Ещё ниже остатки бросали в военторговские магазины – на откуп завмагам. Одно из ведущих мест в системе распределения занимал универмаг «Руслан и Людмила».
На полках стояли чёботы, висели хустки. Всё остальное шло из-под прилавка. Весь магазин был увешан синтетическими шубами и вьетнамскими джинсами, благо они дешёвые – покупали детям, как одноразовые. Хотя в магазине имелась сигнализация, ей не доверяли и одновременно держали сторожа. Он сидел в будке под лестницей. Как-то ночью сторож проснулся от дикого храпа. Пошёл посмотреть: в углу, на шубах спал майор Коробко. Поскольку он ничего из госимущества не украл, а сказать, где живёт не смог, милиция завезла его в комендатуру. Благо, нашли майора в зале, если бы в подсобке – все недостачи были бы на нём.
Жена майора Гумена работала в «Руслане и Людмиле» завмагом; связалась с прапорщиком. У того одна ценность – член до колен. Совокуплялись они в гараже на топчане. Как-то прапорщику захотелось добавить, он её для безопасности запер и отправился за вином. По дороге встретил друганов, те завели его в общагу, где прапорщик и отрубился. Часам к пяти проснулся, лап-лап – окна, стены не железные – не гараж. До него дошло, помчался назад скачками. Открывает двери:
– Галя, извини…
Она его молотком в переносицу. Глаз – из орбиты и вытек. Оказалось, она прождала часов до одиннадцати, а любимого всё нет. Хорошо, в гараже электрическое освещение. Включила дрель, и в злобе, не спеша, через каждые пять сантиметров просверлила капот, багажник, всё испортила , разбила окна. Потом взялась за крышу гаража. Услышала, как кто-то возится с замком – схватила молоток и притаилась. По поводу случившегося прапорщик написал: «Шёл и упал». Его комиссовали.
После этого Гумен перестал быть уважаемым человеком – уже не его жена работала завмагом в «Руслане и Людмиле». Раньше достать дублёнку с доплатой решалось через Ивана, на чём он неплохо имел. Даже представлялся:
– Я – Гумен, муж Тани из «Руслан и Людмила».
Жена была как визитная карточка.
В частях составляли мифические списки распределения дефицитов в зависимости от успехов в БиПП. «Рубящихся» могли «наградить» – за свой счёт ковром, холодильником или подпиской Иммануила Канта. Народ в остервенении брал всё, что по талонам, хотя в ближайшем кишлаке на складе всё это можно было взять по цене утильсырья.
Предприимчивые обходили всяческие списки, покупали дефициты напрямую и тут же их перепродавали казахам, как тогда говорили, по спекулятивной цене. Я до сих пор не знаю, зачем казахам холодильники «Минск», скорее всего они тоже перепродавали их дальше, грекам или корейцам. У нас на этом попался один майор. Продал восемь холодильников, судился судом чести, исключили из партии с формулировкой «За потерю морального облика советского офицера». Запомнился его звероподобный облик и бегающие глазки. Через пол года восстановился в партии, поделился с секретарём парткомиссии «скудными» доходами. Машину падла купил и даже стал замкомандира части. Получил прямой доступ к распределению, сколотил солидный капитал и пошёл на повышение в Харьков – готовить будущих офицеров. Партия своих воров не бросала.