Страница:
сейчас не достанешь" (ему-то не достать!..), однако, подумав, вдруг спросил:
-- А она в какой степени готовности?
-- Откуда мне знать! А что?
- У нас сегодня военный самолет пойдет. Аппаратуру связи и некоторых
связистов повезет, одного больного из охраны.
-- Так захватите Тамару!
-- Ладно. Сейчас пошлю за ней машину.
-- Пусть заодно она и мой чемодан соберет, прикажите привезти его сюда,
а то мне и бриться-то нечем...
Чемодан мне принесли поздно вечером. Что в самолет Тамару посадили --
мне сообщили на другой день.
Какова была степень нашей изоляции в "Заре"? Об этом меня постоянно
спрашивали и журналисты, и знакомые по возвращении в Москву.
Генералов привез с собой не так уж много новых, "своих" людей. Часть он
поставил у гаражей, где заперты были президентские машины с автономной
системой связи, а также у ворот -- тоже с автоматами. На берегу стояли и
раньше пограничные вышки -- на концах полукружия территории дачи. Там
дежурили пограничники. Но за два-три дня до переворота их стало вдоль шоссе
много больше. Мы с Ольгой тогда не придали этому значения. Появились вдоль
шоссе и люди в необычной форме -- в тельняшках, с брюками навыпуск, не в
сапогах, а в ботинках, похожие на ОМОНовцев. Только потом мы сообразили, что
это значило. Достаточно было выйти из нашего служебного помещения и
посмотреть на кромку скал, вдоль дороги Севастополь -- Ялта, чтобы увидеть:
через каждые 50--100 метров стояли пограничники, иногда -- с собаками.
Наблюдение за нами было тщательное.
Вот эпизоды.
19-го днем я пошел к Горбачеву. Часовой в будке на пути к даче
остановил: "Вы кто такой?"
-- Помощник.
-- Куда идете?
-- Легко догадаться, -- показываю на дачу президента.
-- Не положено.
Я взвился и стал ему говорить нехорошие слова. Вдруг сзади подскочил
Олег (один из личной охраны) и ему: "Ты -- марш в свою будку! И чтоб никогда
больше не лез к нему (показывает на меня пальцем). Идите, идите, Анатолий
Сергеевич".
Я сделаю отступление. Эти люди из охраны поддерживали атмосферу
какой-то минимальной надежности. Во всяком случае -- надежду, что нас голыми
руками не возьмут. А если попытаются, дорого обойдется. К личной охране
"публика" относится обычно с презрением, но эти ребята показали себя
настоящими рыцарями. Их начальники, Плеханов и Медведев, предали и их,
изменили президенту. А они не дрогнули. День и ночь, сменяясь, спокойные,
напряженные, сильные ребята, с пистолетами и мини-рациями, часть вооружилась
автоматами... Во всех "жизненных" пунктах вокруг дачи, иногда незаметные за
кустами. Они были готовы стоять насмерть: и по службе, и по долгу, но
главным образом -- по-человечески, по благородству. Их было всего пять
человек.
Второй эпизод. Утром 20-го Оля говорит: -- А. С., чего вы сидите все
время в кабинете. Сходим искупаться. Ребятам (т. е. охране, она знает через
мужа) запрещено выходить к воде, но вас вряд ли остановят. А нас без вас не
пустят.
-- А куда?
-- Ну, вон там за домом, где столовая, гаражи, где большинство ребят
живет. Там есть спуск к воде. Правда, крутой -- камни, сорваться можно, но
ходят же люди.
Я согласился. Николай Федосьевич (Покутный -- второй личный врач
президента) принес что-то на тарелке из столовой. Поел. Зашли Оля с Ларисой
-- медсестрой и Татьяной -- большой доброй женщиной, массажисткой.
Пошли. Первый часовой очень подозрительно посмотрел. Не остановил, но
тут же сообщил по рации: "Черняев куда-то пошел". Когда проходили мимо
хоздома, навстречу выбежали знакомые ребята из охраны, с мячом (рядом
спортплощадка). Спрашиваю: "Развлечься хотите?.." -- "А что делать-то?..
Никуда не пускают. Жарища. Тоска!"
Дошли до тропки и -- резко вниз по самодельным ступенькам. Спуск метров
100. На половине -- Ольга мне: "Оглянитесь!" Я оглянулся. За нами шел
человек. Спустились к воде. Между больших валунов можно пробраться в воду.
Небольшая площадка, на ней брошены три деревянных мата. Лариса разлеглась
загорать. Мы трое пошли в воду -- ноги можно сломать, пока доберешься до
глубины, чтоб поплыть. Сделал несколько махов, перевернулся на спину. Мужик,
который шел за нами, звонил по телефону. Лариса потом сказала, что он
произнес: "Черняев здесь. Сижу"... (Телефон в будке -- потому что в этом
месте купалась охрана -- для срочного вызова.)
Справа пограничная вышка. Два солдата направили на нас все трубы и
бинокли. Перед нами катер и глиссер... Завели моторы. Метрах в ста маячит
фрегат.
Зачем тогда мужик-охранник?.. Догонять, если в Турцию поплыву? Не
догонит: я слишком хорошо (для него -- толстяка) плаваю. Ясно: чтоб знали --
вы собой не распоряжаетесь, за вами везде следят, вы полузэки... Психическое
давление.
Через 1/2 часа вылезли. Охранник отвернулся. Пошли вверх. Слышим, он по
телефону: "Черняев поднимается!".
Женщины уговорили меня и на другой день пойти купаться. Говорю:
"Противно, неохота". "Тоже ни за что бы не пошла, да позлить этих сволочей
хочется" -- реагирует Таня.
"Процедура" та же, что в первый раз: за нами стал спускаться (уже
другой) охранник. Еще не успели раздеться, он громко по телефону: "Объект
здесь. Остаюсь..." Но на этот раз наверху, у начала тропинки объявился еще и
пограничник с собакой.
Поплыли. Видно, как на даче с балкона Толя и Иришка наблюдают за нами.
А внизу, ближе к "президентскому" пляжу, Генералов и еще человек 5
выстроились, смотрят в бинокль. Потом он "счел нужным довести" до Ольги --
что видел, что мы купались.
М. С. после этого мне сказал: "Не ходи далеко от дома, во всяком случае
-- без моего ведома". Что он имел в виду? Может, просто "заботу проявил"...
В 15.00 21-го ТV-новости. Ельцин заявил в парламенте России: Горбачев в
изоляции в Крыму. Решено: направить сюда Руцкого, Силаева и других
депутатов. Выступил там Бакатин. Диктор взволнованно и подробно изложил его
речь: это государственный переворот, Горбачев, по крайней мере в
воскресенье, был совершенно здоров, не считая радикулита (видно, от
Примакова узнал). Творится беззаконие. Нужно пригласить в российский
парламент депутатов ВС СССР, которых сейчас усиленно обрабатывают.
Парламент почтил минутой молчания павших в эту ночь "на его подступах".
Вот, Михаил Сергеевич, где проверяются люди: Бакатин, которого вы
отпихнули, боясь всяких Лукьяновых, Янаевых и пр.!
Мое общение с Михаилом Сергеевичем в эти дни. 19-го утром, как только
по "Маяку" услышал о ГКЧП, стал думать, как вести себя с М. С. Ждать, когда
позовет, то есть -- по прежней субординации? Нет, так нельзя: он должен
убедиться в моей верности. И он нуждается в поддержке. Пошел к нему. Долго
бродил по дому, пока внучка меня не обнаружила, привела к деду наверх. Он
лежал на постели после процедуры: ему еще "донатира-ли" радикулит.
"Ты знаешь, Анатолий, -- начал с ходу, -- когда я разговаривал с этими,
ни один мускул у меня не дрогнул. Был совершенно спокоен. И сейчас спокоен.
Я убежден в своей правоте. Убежден, что это -- авантюра, и не дай Бог -- с
кровью. -- Помолчал. Не удастся им ни навести порядок, ни собрать урожай, ни
запустить экономику... Не удастся! Преступная авантюра!.. Думай, что будем
делать. Приходи после обеда".
Я пришел, как договорились. Пошли со всей семьей на пляж, потому что в
доме говорить было уже невозможно: кругом "жучки", о чем панически
предупреждала нас все время Раиса Максимовна.
Запомнилось: когда спускались к пляжу, ко мне прильнула меньшая внучка,
взяла за руку: "А у меня -- карты (держит в ручонках колоду). Это вот
король, а это дама... нет -- валет, а это -- ох! забыла (это была десятка)".
Я ей: "Ну ладно, а какой она масти?" (Не рассчитывал, что она знает это
слово.)
"Она -- червивая!" Эта детская ошибка резанула, напомнила ситуацию, в
которую попала и эта малышка.
Р. М. завела нас с М. С. в маленький павильон, а всех остальных
отправила к воде. Лихорадочно вырвала из блокнота несколько чистых листков,
подала мне, долго копалась в сумочке и, найдя карандаш, подала мне: "Я
оставляю вас". -- "Да, да, -- нетерпеливо (необычно для него в обращении с
ней!) бросил М. С., -- надо работать". Она жалко улыбнулась и "сделала мне
ручкой".
-- Толя! Надо что-то делать. Я буду давить на этого негодяя (он имел в
виду генерала Генералова). Буду каждый день предъявлять требования. И
наращивать.
Да, М. С., согласен. Сомневаюсь, чтобы банда в Москве на это
отреагировала. Но нельзя, чтоб подумали, что вы смирились...
-- Пиши: "Первое. Требую немедленно восстановить правительственную
связь... Второе. Требую немедленно прислать президентский самолет, чтобы я
мог вернуться на работу. Если не ответят, завтра потребую, чтоб прислали
журналистов -- советских и иностранных".
Я записал. Он:
-- Смотри, как бы по дороге у тебя это не отобрали!
-- Не отберут! -- сказал я уверенно.
20-го я к М. С. пошел сразу после описанного выше купанья. Опять долго
ходил по этажам, пока кухарка не показала: там, в кабинете. Он вышел
навстречу, тут же -- из другой комнаты -- Раиса Максимовна. И сразу потащила
нас на балкон, показывая руками на лампы, потолок, на мебель -- "жучки".
Постояли, облокотившись на перила. Я говорю: "Р. М., вот видите эту скалу,
над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом -- Тессели (это филиал
санатория "Форос", там дача, где в начале 30-х годов жил Максим Горький). До
того, как построена была "Заря", здесь, на ее месте, был дикий пустынный
пляж. На самом деле никакой не пляж -- по валунам в воду зайти было
трудновато. Так вот... Я несколько раз проводил отпуск в Тессели и плавал
сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно".
Р. М. слушала рассеянно. И вся встрепенулась, когда я продолжил: "Вы,
наверное, знаете, что я очень хорошо плаваю? Мне и 5 и, наверное, 10
километров проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?"
Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит
на меня, всерьез подумала, что такой "вариант" возможен. До этого она бурным
шепотом мне рассказала, как они в 3 ночи во внутренней комнате Толиной
камерой засняли заявление М. С. "Мы его вырежем из кассеты, говорила она (но
скрыла, что снято было в двух вариантах, плюс еще -- заявление врача Игоря
Анатольевича)... Так вот... Я упакую пленку в маленький "комочек" и вечером
вам отдам. Но вы, ради Бога, не держите у себя. Вас могут обыскать. И не
прячьте у себя в кабинете". Тут вмешался М. С. и посоветовал упрятать в
плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где расположены их
пишущие машинки и прочая "канцелярия".
М. С. отнесся скептически -- чтоб я поплыл в Тессели, в Форос и даже в
"Южный": "Даже если не выловят в воде, выйдет голый -- и что дальше?
Отправят в ближайшую комендатуру -- и пропала пленка"... Но обсуждали
всерьез... хотя вариант был явно абсурдный. И я его "предложил" в шутку,
чтоб как-то разрядить их нервное напряжение.
Пленку Р. М. мне дала позже. А пока М. С. попросил ее заняться детьми.
Мы с ним перешли на другой балкон, встали у перил и тут же увидели, как
повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас
"в бинокль"... Одновременно -- услышали из будки внизу под домом по
телефону: "Объект вышел на балкон, второй справа!.." Мы с М. С.
переглянулись, я засмеялся и обозвал "их" матом... Он посмотрел на меня:
раньше я при нем не позволял себе. (Я посожалел: подумает, что теперь, мол,
можно!)
Сели за стол. Он положил перед собой блокнот. Предложил мне место
напротив, спиной к солнцу и на солнце. Я говорю: "А можно рядом? Не люблю
солнца -- в отличие от вас с Бушем... Помните, как он в Ново-Огареве пересел
на мое место, когда солнце вышло из-за стены и я ушел -- сел рядом с вами в
тени?.."
М. С. улыбнулся, видно, вспомнив о встрече с Бушем, как эпизоде из
античной истории, хотя произошла она всего три недели назад.
Стал диктовать "Обращение к народу и международному сообществу".
Поговорили. Обсудили, отформулировали каждый пункт. Я пошел к себе. Оля
напечатала на шершавке. Вечером я попросил его поставить подпись, число,
место. Вверху он подписал, что просит огласить это заявление любыми
средствами каждого, кому оно попадет в руки. Когда уходил, Р. М. опять стала
меня строго инструктировать, чтоб хорошо спрятал и сумел донести -- как бы в
дороге не обыскали. Мне эти страхи кажутся плодом нервного перенапряжения. У
меня вообще еще с войны несколько атрофировано чувство физической опасности.
Накануне она дала мне свою книжку "Я надеюсь", которую прислали ей еще
17-го. Сигнальный экземпляр. Просила прочитать за вечер... Я прочитал и
очень хвалил. Это доставило большую радость Михаилу Сергеевичу -- у него
даже глаза увлажнились. Я уверял их, что книга разойдется по всему свету,
расхватают и у нас тоже. "Замолчать не удастся, что бы ни случилось", --
уверенно заявил я. Вообще всем своим видом, поведением старался показать,
что "все обойдется". Они встречали меня с какой-то обостренной надеждой --
не принес ли я какую-нибудь "хорошую весть". Расспрашивают, что я слышал по
"Маяку" (по оказавшемуся в комнате Ольги--Тамары допотопному ВЭФу). Как я
оцениваю то, что услышал, что я вообще думаю о том, что будет завтра,
послезавтра, через неделю. Я "в не свойственной мне манере" отвечаю
самоуверенно, бодро. Р. М. все время в крайнем напряжении, хоть бы раз
улыбнулась. Зато Ира -- вся полна решимости, бесстрашная, резкая,
беспощадная в словах и "эпитетах" по поводу того, "что с ними сделали"...
Перебрасываемся с ней и на "отвлеченные", литературные темы. Вроде бы не к
месту. И муж у нее Толя -- хирург из 1-й Градской -- умен, уверен, настоящий
мужик, опора.
Так вот, "вестей" я им никаких не приносил. И наши все дискуссии
вращались вокруг последствий приезда Болдина и К . Говорили мы и о том, как
среагирует мировая общественность? Гадали, что думает сейчас Коль, что
думает Буш? Горбачев считал однозначно: хунте поддержки никакой не будет.
Все кредиты прервутся, все "краники" закроются мгновенно. И наши банки
обанкротятся немедленно. Наша легкая промышленность без этих кредитов,
которые давались фактически под "него", сразу остановится. Он говорил, что
заговорщики -- эти мышиные умы -- не могли просчитать элементарных вещей.
Говорили о возможной реакции республик. Горбачев считал, что акция
путчистов приведет к быстрой дезинтеграции Союза. Потому что республики
могут занять такую позицию: вы там, в Москве, русские деретесь, а наше дело
сторона, отгородимся и будем делать свое.
Настроение у Горбачевых менялось в зависимости от сообщений радио.
Когда, например, ребята из охраны с помощью "проводочков" оживили телевизор
и мы увидели пресс-конференцию Янаева и К , услышали заявление, что Горбачев
тяжело болен, это произвело тяжелое впечатление. Все очень насторожились.
Мнение было общее: если "эти" открыто позволяют себе на весь мир так лгать,
значит, они отрезают себе все пути назад, значит, пойдут до конца. Сожгли за
собой мосты. Я сказал М. С., что Янаев ищет алиби, если с вами "что-то
случится". Горбачев добавил: "Теперь они будут подгонять действительность
под то, о чем публично сказали, под ложь".
А когда Би-би-си сообщило о событиях вокруг российского парламента, о
том, что народ выступает в защиту Горбачева, что Ельцин взял на себя
организацию сопротивления, настроение, конечно, резко поднялось. Впрочем,
19-го, когда мы еще ничего не знали, М. С. говорил мне, что Ельцин не
сдастся и его ничто не сломит. И Россия, и Москва не позволят путчистам
одержать победу. Запомнил его слова: "Убежден, что Борис Николаевич проявит
весь свой характер".
Далее я позволю себе процитировать о настроениях и предположениях
Горбачева в те дни, моего интервью Саше Безыменской, первого после моего
возвращения в Москву, по самым свежим следам. Там отразилась и моя
собственная наивность в отношении того, что будет с Горбачевым, с нами.
Саша меня спросила:
Как Горбачев относился к тому, что на его защиту встал Ельцин?
-- Так вопрос просто не мог стоять, -- ответил я. -- Ведь речь шла о
судьбе государства, о судьбе страны.
Тут уж никаких личных счетов не могло быть. Если человек готов на все в
сражении за демократию, за законность, за перестройку, за спасение всего
того, что делал Горбачев на протяжении шести лет, никакие "привходящие"
мотивы уже ничего не значили. Вы задаете вопрос, который, я думаю, у
Горбачева и в голове не мог возникнуть.
-- Горбачев был уверен, что Ельцин... -- настаивала корреспондентка.
-- Абсолютно уверен, что Ельцин не отступит.
-- Действительно ли было у него с самого начала чувство, что народ за
эти пять лет стал другим и что народ хунту не проглотит и не примет? Была
такая уверенность?
-- Первый раз я с ним вечером разговаривал, когда только уехали Болдин
и К . И в этот раз, и наутро он совершенно спокойно рассуждал. Говорил:
самое страшное, что может произойти, -- это если переворот будет набирать
обороты и получит кое у кого поддержку. Тогда -- гражданская война с
колоссальными потерями, то, чего Горбачев все эти годы пытался избежать.
Когда же заговорщики отменили гласность, когда заткнули рот газетам, он
понял, что у хунты в международном плане дело проиграно. Кстати, в позиции
мировой общественности он ни разу не усомнился: тут все было ясно с самого
начала.
Продолжаю из дневника: информацию урывками брали с маленького "Сони",
оказавшегося у Толи. Собирались "в кружок": мы с М. С. на диване, Толя -- на
корточках, Иришка -- прямо на полу, Раиса Максимовна -- напротив на стуле. И
сомкнув головы, пытались расслышать "голоса". Транзистор очень плохой, с
севшими батареями. Толя его ворочал туда-сюда, чтобы что-то уловить. Вот там
я слышал Би-би-си. Там я впервые узнал, что Тамару Алексеевну увезли, но
куда, неизвестно.
Р. М. все время носила с собой маленькую шелковую сумочку. Там, видно,
самое потайное, что отбирать стали бы в последнюю очередь. Она очень боится
унизительного обыска. Боится за М. С., которого это потрясло бы
окончательно. Она была постоянно в нервическом состоянии. В этом состоянии
она и вручила мне "комочек" пленки, завернутый в бумагу и заклеенный
скотчем.
-- Мы уже передали другие варианты. Я лучше не скажу -- кому. А это --
вам. Нет, не вам...
-- Почему же не мне? Я ведь продолжаю качать права как народный
депутат, что должен быть на заседании Верховного Совета 26-го, о котором
объявил Лукьянов.
М. С.: "Чего захотел!"
Я: "Оно конечно. Заполучить на трибуну такого свидетеля вашей
смертельной болезни и недееспособности -- даже эти кретины догадаются, что
нельзя..."
Р.М.: "Анатолий Сергеевич! Надо -- через Олю. У нее ребенок, родители
больные, вы говорили... А она согласится? Ведь это очень опасно..."
Я: "Согласится. Это отчаянная женщина и ненавидит их люто, еще и за то,
что они отрезали ее от ее любимого Васи..."
Р.М.: "Но вы ее строго предупредите. Пусть спрячет... куда-нибудь в
интимное место -- в бюстгальтер или в трусики что ли. А вы сейчас, когда
пойдете к себе, где будете держать эту пленку? В карман не кладите, в руке
донесите и спрячьте. Только не в сейф. Где-нибудь в коридоре, под
половиком..."
Я положил в карман. Ольге сказал только вечером. Она сидела в кресле,
притихшая. Симфоническая музыка по "Маяку" -- с ума сойти! Но тишина еще
хуже, я включаю только информационные выпуски. Но они в основном -- о спорте
и о "культурной жизни". Одна, например, вчера была... о визите супруги
президента Боливии в Перу, где та занималась не то благотворительной, не то
фестивальной деятельностью. Верх идиотизма! Тут я подумал, остро, физически
ощутил, что банда возвращает нас в информационную среду худших времен
застоя.
16.30. Опять экстренные сообщения. Очередной "Маяк" начался с
взволнованного голоса диктора: мы, работники ТВ и радио, отказываемся
выполнять приказы и подчиняться так называемому Комитету по ЧП. Нас лишили
возможности давать объективную и полную информацию, мы требуем снятия с
постов полностью дискредитировавших себя руководителей ТВ и радио. Мы, если
удастся еще прорваться в эфир, будем честно выполнять свой профессиональный
долг.
Бакатин и Примаков (молодец Женька, прорвался в Москву!), как член
Совета безопасности, заявляют, что ГКЧП -- незаконен, противоправен,
антиконституционен... и все его постановления -- тоже. Горбачев здоров и
насильственно изолирован. Необходимо немедленно добиться, чтобы он вернулся
в Москву или чтобы получил возможность встретиться с прессой.
Нишанов и Лаптев -- председатели палат Верховного Совета -- провели
экстренное заседание комитетов. Лукьянов вылетел в Крым для встречи с
Горбачевым. И са-мое-самое: Минобороны, проанализировав ситуацию,
сложившуюся в результате введения чрезвычайного положения в ряде мест,
приняло решение немедленно вывести войска из этих мест (т. е. не просто
бронетехнику, а войска целиком, т. е. и десантников).
С кем остаются Янаев и Пуго 4 + их генерал Калинин, комендант Москвы,
перед лицом народа?!
С 6 часов по "Орбите" (объявлено) будет полностью транслироваться
сессия ВС РСФСР!
Было уже часов 11 вечера 20 августа. Я включил на полную мощность
телевизор. Подсел на корточках к Ольге:
-- Оля! Есть серьезное дело. Вы готовы меня выслушать? Только очень
серьезно. Можете сразу же, еще не выслушав, отказаться.
-- Ну что вы, Анатолий Сергеевич! Будто вы меня не знаете. Говорите.
Я рассказал о пленке и заявлении Горбачева, которое она сама печатала,
о плане переправки их "на волю".
-- Хорошо. Допустим, я попадаю в Москву. Дальше что? За мной наверняка
будут следить.
-- Да, конечно. Мы обсуждали это с М. С. и Р. М. и договорились. Вполне
естественным будет, если вы зайдете к моей жене. Я напишу письмо ей...
такое, как из тюрьмы, вероятно, шлют: мол, все в порядке, не беспокойся,
скоро вернусь, обстоятельства... и т. п. -- на случай, если будут обыскивать
в самолете ли, в аэропорту. А "комочек" с пленкой придется вам запрятать
действительно в "укромное" местечко. Дальше так: если удастся его довезти до
Москвы, вы приходите на ул. Веснина ко мне домой. Передаете жене письмо и
эту штучку. Скажите, чтоб она позвонила Лене -- жене Бовина, они знакомы. Та
придет. Именно она, а не сам Бовин: слишком заметная фигура, да еще на
подозрении, особенно после его вопросика на пресс-конференции Янаева и К .
Ей жена передаст эту вещь, она -- Сашке, а гот догадается сразу, что
надо делать.
Ольга засунула пленку все-таки в джинсы. Там "комочек" постоянно
выпирал. Я посмеивался, указывая пальцем на это местечко...
Теперь предо мной была задача добиться от Генералова, чтоб он ее
отпустил в Москву. Я и до этого, еще 19 августа, начал на него давить: как
не стыдно, он -- офицер, допускает такое издевательство над молодой матерью.
У нее -- больной сынишка. Родители ничего о ней не знают. Не вечно мы будем
тут сидеть. Пытался шантажировать: ему придется ответить за такое по
отношению к женщине, которая вся изошлась, не имея возможности ничего узнать
о том, что с ее сыном. И далее -- в этом роде.
Однако он продолжал твердить: у него только односторонняя связь -- ему
могут звонить из Москвы, и начальство звонит, а он отсюда им звонить не
может. Врал, конечно.
Обговорив с Ольгой "план", я решил еще раз "надавить" на Генералова.
Кстати, ничего не дали мои прежние попытки "качать права", ссылаясь на то,
что я народный депутат СССР и он, Генералов, удерживая меня фактически под
домашним арестом, нарушает еще и Конституцию, попирает мой парламентский
иммунитет. Я пригласил его опять. Он и на этот раз соблаговолил прийти. Стал
опять стыдить его насчет Ольги. Но он обыграл меня, предложил отвезти ее в
Мухалатку, где пункт правительственной связи, чтобы она оттуда позвонила
домой в Москву.
И произошло следующее. Спустя некоторое время после того как Генералов
предложил этот "вариант", срывавший наши планы передать на волю информацию о
Горбачеве, ко мне в кабинет явился шофер "Володя". Беру имя в кавычки,
поскольку его имя на самом деле могло быть иным -- он из КГБ. Но это был тот
самый парень, который до 18 августа возил нас с Ольгой и Тамарой между
"Зарей" и "Южным" по два-три раза в день.
Не поздоровался: "Где тут Ланина? Велено отвезти ее на телефон". Я
встал, протянул ему руку... Он помедлил и вяло подал свою. Я заметил в нем
перемену, еще когда он за чемоданом моим ездил. Для него я уже преступник,
заключенный. Ольга, когда вернулась, говорила: он от меня как от прокаженной
отодвигался в машине. Сопровождал ее еще один из ГБ -- связист. И сидел
против нее, когда ее соединяли с Москвой, чтоб мгновенно отключить, если
что-то лишнее начнет выдавать. "Я, -- говорит, -- разрыдалась. Брат кричит в
трубку: "Что с тобой?" -- а я в слезах захлебываюсь. Одно расстройство. А
вашей жене не разрешили позвонить" (я просил ее об этом).
В общем, дали еще раз понять, кто мы для них такие.
Кстати, о нашей изоляции. Когда Ольга вернулась, спрашиваю у нее: что
видела по дороге. "Шоссе закрыто для движения, -- ответила она, -- никаких
машин, кроме военных. На каждом шагу пограничники. И сверху (шоссе метров на
20--25 выше территории "Зари") видно, что на рейде уже не два фрегата, как
было до 18-го числа, а штук 16 разных военных кораблей.
Кончились наши заключения так. Около 5 вечера 21-го вбежали ко мне
сразу все три женщины -- Ольга, Лариса, Татьяна -- в страшном возбуждении:
"Анатолий Сергеевич, смотрите, смотрите, что происходит!" Выскочили мы на
балкон... С пандуса от въезда на территорию дачи шли "ЗИЛы, а навстречу им с
"Калашниковыми" наперевес двое из охраны. "Стоять!" -- кричат. Машины
встали. "Стоять!" -- из-за кустов еще ребята. Из передней машины вышел шофер
-- А она в какой степени готовности?
-- Откуда мне знать! А что?
- У нас сегодня военный самолет пойдет. Аппаратуру связи и некоторых
связистов повезет, одного больного из охраны.
-- Так захватите Тамару!
-- Ладно. Сейчас пошлю за ней машину.
-- Пусть заодно она и мой чемодан соберет, прикажите привезти его сюда,
а то мне и бриться-то нечем...
Чемодан мне принесли поздно вечером. Что в самолет Тамару посадили --
мне сообщили на другой день.
Какова была степень нашей изоляции в "Заре"? Об этом меня постоянно
спрашивали и журналисты, и знакомые по возвращении в Москву.
Генералов привез с собой не так уж много новых, "своих" людей. Часть он
поставил у гаражей, где заперты были президентские машины с автономной
системой связи, а также у ворот -- тоже с автоматами. На берегу стояли и
раньше пограничные вышки -- на концах полукружия территории дачи. Там
дежурили пограничники. Но за два-три дня до переворота их стало вдоль шоссе
много больше. Мы с Ольгой тогда не придали этому значения. Появились вдоль
шоссе и люди в необычной форме -- в тельняшках, с брюками навыпуск, не в
сапогах, а в ботинках, похожие на ОМОНовцев. Только потом мы сообразили, что
это значило. Достаточно было выйти из нашего служебного помещения и
посмотреть на кромку скал, вдоль дороги Севастополь -- Ялта, чтобы увидеть:
через каждые 50--100 метров стояли пограничники, иногда -- с собаками.
Наблюдение за нами было тщательное.
Вот эпизоды.
19-го днем я пошел к Горбачеву. Часовой в будке на пути к даче
остановил: "Вы кто такой?"
-- Помощник.
-- Куда идете?
-- Легко догадаться, -- показываю на дачу президента.
-- Не положено.
Я взвился и стал ему говорить нехорошие слова. Вдруг сзади подскочил
Олег (один из личной охраны) и ему: "Ты -- марш в свою будку! И чтоб никогда
больше не лез к нему (показывает на меня пальцем). Идите, идите, Анатолий
Сергеевич".
Я сделаю отступление. Эти люди из охраны поддерживали атмосферу
какой-то минимальной надежности. Во всяком случае -- надежду, что нас голыми
руками не возьмут. А если попытаются, дорого обойдется. К личной охране
"публика" относится обычно с презрением, но эти ребята показали себя
настоящими рыцарями. Их начальники, Плеханов и Медведев, предали и их,
изменили президенту. А они не дрогнули. День и ночь, сменяясь, спокойные,
напряженные, сильные ребята, с пистолетами и мини-рациями, часть вооружилась
автоматами... Во всех "жизненных" пунктах вокруг дачи, иногда незаметные за
кустами. Они были готовы стоять насмерть: и по службе, и по долгу, но
главным образом -- по-человечески, по благородству. Их было всего пять
человек.
Второй эпизод. Утром 20-го Оля говорит: -- А. С., чего вы сидите все
время в кабинете. Сходим искупаться. Ребятам (т. е. охране, она знает через
мужа) запрещено выходить к воде, но вас вряд ли остановят. А нас без вас не
пустят.
-- А куда?
-- Ну, вон там за домом, где столовая, гаражи, где большинство ребят
живет. Там есть спуск к воде. Правда, крутой -- камни, сорваться можно, но
ходят же люди.
Я согласился. Николай Федосьевич (Покутный -- второй личный врач
президента) принес что-то на тарелке из столовой. Поел. Зашли Оля с Ларисой
-- медсестрой и Татьяной -- большой доброй женщиной, массажисткой.
Пошли. Первый часовой очень подозрительно посмотрел. Не остановил, но
тут же сообщил по рации: "Черняев куда-то пошел". Когда проходили мимо
хоздома, навстречу выбежали знакомые ребята из охраны, с мячом (рядом
спортплощадка). Спрашиваю: "Развлечься хотите?.." -- "А что делать-то?..
Никуда не пускают. Жарища. Тоска!"
Дошли до тропки и -- резко вниз по самодельным ступенькам. Спуск метров
100. На половине -- Ольга мне: "Оглянитесь!" Я оглянулся. За нами шел
человек. Спустились к воде. Между больших валунов можно пробраться в воду.
Небольшая площадка, на ней брошены три деревянных мата. Лариса разлеглась
загорать. Мы трое пошли в воду -- ноги можно сломать, пока доберешься до
глубины, чтоб поплыть. Сделал несколько махов, перевернулся на спину. Мужик,
который шел за нами, звонил по телефону. Лариса потом сказала, что он
произнес: "Черняев здесь. Сижу"... (Телефон в будке -- потому что в этом
месте купалась охрана -- для срочного вызова.)
Справа пограничная вышка. Два солдата направили на нас все трубы и
бинокли. Перед нами катер и глиссер... Завели моторы. Метрах в ста маячит
фрегат.
Зачем тогда мужик-охранник?.. Догонять, если в Турцию поплыву? Не
догонит: я слишком хорошо (для него -- толстяка) плаваю. Ясно: чтоб знали --
вы собой не распоряжаетесь, за вами везде следят, вы полузэки... Психическое
давление.
Через 1/2 часа вылезли. Охранник отвернулся. Пошли вверх. Слышим, он по
телефону: "Черняев поднимается!".
Женщины уговорили меня и на другой день пойти купаться. Говорю:
"Противно, неохота". "Тоже ни за что бы не пошла, да позлить этих сволочей
хочется" -- реагирует Таня.
"Процедура" та же, что в первый раз: за нами стал спускаться (уже
другой) охранник. Еще не успели раздеться, он громко по телефону: "Объект
здесь. Остаюсь..." Но на этот раз наверху, у начала тропинки объявился еще и
пограничник с собакой.
Поплыли. Видно, как на даче с балкона Толя и Иришка наблюдают за нами.
А внизу, ближе к "президентскому" пляжу, Генералов и еще человек 5
выстроились, смотрят в бинокль. Потом он "счел нужным довести" до Ольги --
что видел, что мы купались.
М. С. после этого мне сказал: "Не ходи далеко от дома, во всяком случае
-- без моего ведома". Что он имел в виду? Может, просто "заботу проявил"...
В 15.00 21-го ТV-новости. Ельцин заявил в парламенте России: Горбачев в
изоляции в Крыму. Решено: направить сюда Руцкого, Силаева и других
депутатов. Выступил там Бакатин. Диктор взволнованно и подробно изложил его
речь: это государственный переворот, Горбачев, по крайней мере в
воскресенье, был совершенно здоров, не считая радикулита (видно, от
Примакова узнал). Творится беззаконие. Нужно пригласить в российский
парламент депутатов ВС СССР, которых сейчас усиленно обрабатывают.
Парламент почтил минутой молчания павших в эту ночь "на его подступах".
Вот, Михаил Сергеевич, где проверяются люди: Бакатин, которого вы
отпихнули, боясь всяких Лукьяновых, Янаевых и пр.!
Мое общение с Михаилом Сергеевичем в эти дни. 19-го утром, как только
по "Маяку" услышал о ГКЧП, стал думать, как вести себя с М. С. Ждать, когда
позовет, то есть -- по прежней субординации? Нет, так нельзя: он должен
убедиться в моей верности. И он нуждается в поддержке. Пошел к нему. Долго
бродил по дому, пока внучка меня не обнаружила, привела к деду наверх. Он
лежал на постели после процедуры: ему еще "донатира-ли" радикулит.
"Ты знаешь, Анатолий, -- начал с ходу, -- когда я разговаривал с этими,
ни один мускул у меня не дрогнул. Был совершенно спокоен. И сейчас спокоен.
Я убежден в своей правоте. Убежден, что это -- авантюра, и не дай Бог -- с
кровью. -- Помолчал. Не удастся им ни навести порядок, ни собрать урожай, ни
запустить экономику... Не удастся! Преступная авантюра!.. Думай, что будем
делать. Приходи после обеда".
Я пришел, как договорились. Пошли со всей семьей на пляж, потому что в
доме говорить было уже невозможно: кругом "жучки", о чем панически
предупреждала нас все время Раиса Максимовна.
Запомнилось: когда спускались к пляжу, ко мне прильнула меньшая внучка,
взяла за руку: "А у меня -- карты (держит в ручонках колоду). Это вот
король, а это дама... нет -- валет, а это -- ох! забыла (это была десятка)".
Я ей: "Ну ладно, а какой она масти?" (Не рассчитывал, что она знает это
слово.)
"Она -- червивая!" Эта детская ошибка резанула, напомнила ситуацию, в
которую попала и эта малышка.
Р. М. завела нас с М. С. в маленький павильон, а всех остальных
отправила к воде. Лихорадочно вырвала из блокнота несколько чистых листков,
подала мне, долго копалась в сумочке и, найдя карандаш, подала мне: "Я
оставляю вас". -- "Да, да, -- нетерпеливо (необычно для него в обращении с
ней!) бросил М. С., -- надо работать". Она жалко улыбнулась и "сделала мне
ручкой".
-- Толя! Надо что-то делать. Я буду давить на этого негодяя (он имел в
виду генерала Генералова). Буду каждый день предъявлять требования. И
наращивать.
Да, М. С., согласен. Сомневаюсь, чтобы банда в Москве на это
отреагировала. Но нельзя, чтоб подумали, что вы смирились...
-- Пиши: "Первое. Требую немедленно восстановить правительственную
связь... Второе. Требую немедленно прислать президентский самолет, чтобы я
мог вернуться на работу. Если не ответят, завтра потребую, чтоб прислали
журналистов -- советских и иностранных".
Я записал. Он:
-- Смотри, как бы по дороге у тебя это не отобрали!
-- Не отберут! -- сказал я уверенно.
20-го я к М. С. пошел сразу после описанного выше купанья. Опять долго
ходил по этажам, пока кухарка не показала: там, в кабинете. Он вышел
навстречу, тут же -- из другой комнаты -- Раиса Максимовна. И сразу потащила
нас на балкон, показывая руками на лампы, потолок, на мебель -- "жучки".
Постояли, облокотившись на перила. Я говорю: "Р. М., вот видите эту скалу,
над которой пограничная вышка. За ней, за поворотом -- Тессели (это филиал
санатория "Форос", там дача, где в начале 30-х годов жил Максим Горький). До
того, как построена была "Заря", здесь, на ее месте, был дикий пустынный
пляж. На самом деле никакой не пляж -- по валунам в воду зайти было
трудновато. Так вот... Я несколько раз проводил отпуск в Тессели и плавал
сюда из-за той скалы. Лежал здесь и потом плыл обратно".
Р. М. слушала рассеянно. И вся встрепенулась, когда я продолжил: "Вы,
наверное, знаете, что я очень хорошо плаваю? Мне и 5 и, наверное, 10
километров проплыть ничего не стоит. Может, рискнуть?"
Я улыбался, говоря это. А она вся насторожилась. Прямо и долго смотрит
на меня, всерьез подумала, что такой "вариант" возможен. До этого она бурным
шепотом мне рассказала, как они в 3 ночи во внутренней комнате Толиной
камерой засняли заявление М. С. "Мы его вырежем из кассеты, говорила она (но
скрыла, что снято было в двух вариантах, плюс еще -- заявление врача Игоря
Анатольевича)... Так вот... Я упакую пленку в маленький "комочек" и вечером
вам отдам. Но вы, ради Бога, не держите у себя. Вас могут обыскать. И не
прячьте у себя в кабинете". Тут вмешался М. С. и посоветовал упрятать в
плавки. Я их сушу на балкончике при комнате Оли и Томы, где расположены их
пишущие машинки и прочая "канцелярия".
М. С. отнесся скептически -- чтоб я поплыл в Тессели, в Форос и даже в
"Южный": "Даже если не выловят в воде, выйдет голый -- и что дальше?
Отправят в ближайшую комендатуру -- и пропала пленка"... Но обсуждали
всерьез... хотя вариант был явно абсурдный. И я его "предложил" в шутку,
чтоб как-то разрядить их нервное напряжение.
Пленку Р. М. мне дала позже. А пока М. С. попросил ее заняться детьми.
Мы с ним перешли на другой балкон, встали у перил и тут же увидели, как
повернулись к нам трубы с вышки, и погранпатруль на ближайшей скале взял нас
"в бинокль"... Одновременно -- услышали из будки внизу под домом по
телефону: "Объект вышел на балкон, второй справа!.." Мы с М. С.
переглянулись, я засмеялся и обозвал "их" матом... Он посмотрел на меня:
раньше я при нем не позволял себе. (Я посожалел: подумает, что теперь, мол,
можно!)
Сели за стол. Он положил перед собой блокнот. Предложил мне место
напротив, спиной к солнцу и на солнце. Я говорю: "А можно рядом? Не люблю
солнца -- в отличие от вас с Бушем... Помните, как он в Ново-Огареве пересел
на мое место, когда солнце вышло из-за стены и я ушел -- сел рядом с вами в
тени?.."
М. С. улыбнулся, видно, вспомнив о встрече с Бушем, как эпизоде из
античной истории, хотя произошла она всего три недели назад.
Стал диктовать "Обращение к народу и международному сообществу".
Поговорили. Обсудили, отформулировали каждый пункт. Я пошел к себе. Оля
напечатала на шершавке. Вечером я попросил его поставить подпись, число,
место. Вверху он подписал, что просит огласить это заявление любыми
средствами каждого, кому оно попадет в руки. Когда уходил, Р. М. опять стала
меня строго инструктировать, чтоб хорошо спрятал и сумел донести -- как бы в
дороге не обыскали. Мне эти страхи кажутся плодом нервного перенапряжения. У
меня вообще еще с войны несколько атрофировано чувство физической опасности.
Накануне она дала мне свою книжку "Я надеюсь", которую прислали ей еще
17-го. Сигнальный экземпляр. Просила прочитать за вечер... Я прочитал и
очень хвалил. Это доставило большую радость Михаилу Сергеевичу -- у него
даже глаза увлажнились. Я уверял их, что книга разойдется по всему свету,
расхватают и у нас тоже. "Замолчать не удастся, что бы ни случилось", --
уверенно заявил я. Вообще всем своим видом, поведением старался показать,
что "все обойдется". Они встречали меня с какой-то обостренной надеждой --
не принес ли я какую-нибудь "хорошую весть". Расспрашивают, что я слышал по
"Маяку" (по оказавшемуся в комнате Ольги--Тамары допотопному ВЭФу). Как я
оцениваю то, что услышал, что я вообще думаю о том, что будет завтра,
послезавтра, через неделю. Я "в не свойственной мне манере" отвечаю
самоуверенно, бодро. Р. М. все время в крайнем напряжении, хоть бы раз
улыбнулась. Зато Ира -- вся полна решимости, бесстрашная, резкая,
беспощадная в словах и "эпитетах" по поводу того, "что с ними сделали"...
Перебрасываемся с ней и на "отвлеченные", литературные темы. Вроде бы не к
месту. И муж у нее Толя -- хирург из 1-й Градской -- умен, уверен, настоящий
мужик, опора.
Так вот, "вестей" я им никаких не приносил. И наши все дискуссии
вращались вокруг последствий приезда Болдина и К . Говорили мы и о том, как
среагирует мировая общественность? Гадали, что думает сейчас Коль, что
думает Буш? Горбачев считал однозначно: хунте поддержки никакой не будет.
Все кредиты прервутся, все "краники" закроются мгновенно. И наши банки
обанкротятся немедленно. Наша легкая промышленность без этих кредитов,
которые давались фактически под "него", сразу остановится. Он говорил, что
заговорщики -- эти мышиные умы -- не могли просчитать элементарных вещей.
Говорили о возможной реакции республик. Горбачев считал, что акция
путчистов приведет к быстрой дезинтеграции Союза. Потому что республики
могут занять такую позицию: вы там, в Москве, русские деретесь, а наше дело
сторона, отгородимся и будем делать свое.
Настроение у Горбачевых менялось в зависимости от сообщений радио.
Когда, например, ребята из охраны с помощью "проводочков" оживили телевизор
и мы увидели пресс-конференцию Янаева и К , услышали заявление, что Горбачев
тяжело болен, это произвело тяжелое впечатление. Все очень насторожились.
Мнение было общее: если "эти" открыто позволяют себе на весь мир так лгать,
значит, они отрезают себе все пути назад, значит, пойдут до конца. Сожгли за
собой мосты. Я сказал М. С., что Янаев ищет алиби, если с вами "что-то
случится". Горбачев добавил: "Теперь они будут подгонять действительность
под то, о чем публично сказали, под ложь".
А когда Би-би-си сообщило о событиях вокруг российского парламента, о
том, что народ выступает в защиту Горбачева, что Ельцин взял на себя
организацию сопротивления, настроение, конечно, резко поднялось. Впрочем,
19-го, когда мы еще ничего не знали, М. С. говорил мне, что Ельцин не
сдастся и его ничто не сломит. И Россия, и Москва не позволят путчистам
одержать победу. Запомнил его слова: "Убежден, что Борис Николаевич проявит
весь свой характер".
Далее я позволю себе процитировать о настроениях и предположениях
Горбачева в те дни, моего интервью Саше Безыменской, первого после моего
возвращения в Москву, по самым свежим следам. Там отразилась и моя
собственная наивность в отношении того, что будет с Горбачевым, с нами.
Саша меня спросила:
Как Горбачев относился к тому, что на его защиту встал Ельцин?
-- Так вопрос просто не мог стоять, -- ответил я. -- Ведь речь шла о
судьбе государства, о судьбе страны.
Тут уж никаких личных счетов не могло быть. Если человек готов на все в
сражении за демократию, за законность, за перестройку, за спасение всего
того, что делал Горбачев на протяжении шести лет, никакие "привходящие"
мотивы уже ничего не значили. Вы задаете вопрос, который, я думаю, у
Горбачева и в голове не мог возникнуть.
-- Горбачев был уверен, что Ельцин... -- настаивала корреспондентка.
-- Абсолютно уверен, что Ельцин не отступит.
-- Действительно ли было у него с самого начала чувство, что народ за
эти пять лет стал другим и что народ хунту не проглотит и не примет? Была
такая уверенность?
-- Первый раз я с ним вечером разговаривал, когда только уехали Болдин
и К . И в этот раз, и наутро он совершенно спокойно рассуждал. Говорил:
самое страшное, что может произойти, -- это если переворот будет набирать
обороты и получит кое у кого поддержку. Тогда -- гражданская война с
колоссальными потерями, то, чего Горбачев все эти годы пытался избежать.
Когда же заговорщики отменили гласность, когда заткнули рот газетам, он
понял, что у хунты в международном плане дело проиграно. Кстати, в позиции
мировой общественности он ни разу не усомнился: тут все было ясно с самого
начала.
Продолжаю из дневника: информацию урывками брали с маленького "Сони",
оказавшегося у Толи. Собирались "в кружок": мы с М. С. на диване, Толя -- на
корточках, Иришка -- прямо на полу, Раиса Максимовна -- напротив на стуле. И
сомкнув головы, пытались расслышать "голоса". Транзистор очень плохой, с
севшими батареями. Толя его ворочал туда-сюда, чтобы что-то уловить. Вот там
я слышал Би-би-си. Там я впервые узнал, что Тамару Алексеевну увезли, но
куда, неизвестно.
Р. М. все время носила с собой маленькую шелковую сумочку. Там, видно,
самое потайное, что отбирать стали бы в последнюю очередь. Она очень боится
унизительного обыска. Боится за М. С., которого это потрясло бы
окончательно. Она была постоянно в нервическом состоянии. В этом состоянии
она и вручила мне "комочек" пленки, завернутый в бумагу и заклеенный
скотчем.
-- Мы уже передали другие варианты. Я лучше не скажу -- кому. А это --
вам. Нет, не вам...
-- Почему же не мне? Я ведь продолжаю качать права как народный
депутат, что должен быть на заседании Верховного Совета 26-го, о котором
объявил Лукьянов.
М. С.: "Чего захотел!"
Я: "Оно конечно. Заполучить на трибуну такого свидетеля вашей
смертельной болезни и недееспособности -- даже эти кретины догадаются, что
нельзя..."
Р.М.: "Анатолий Сергеевич! Надо -- через Олю. У нее ребенок, родители
больные, вы говорили... А она согласится? Ведь это очень опасно..."
Я: "Согласится. Это отчаянная женщина и ненавидит их люто, еще и за то,
что они отрезали ее от ее любимого Васи..."
Р.М.: "Но вы ее строго предупредите. Пусть спрячет... куда-нибудь в
интимное место -- в бюстгальтер или в трусики что ли. А вы сейчас, когда
пойдете к себе, где будете держать эту пленку? В карман не кладите, в руке
донесите и спрячьте. Только не в сейф. Где-нибудь в коридоре, под
половиком..."
Я положил в карман. Ольге сказал только вечером. Она сидела в кресле,
притихшая. Симфоническая музыка по "Маяку" -- с ума сойти! Но тишина еще
хуже, я включаю только информационные выпуски. Но они в основном -- о спорте
и о "культурной жизни". Одна, например, вчера была... о визите супруги
президента Боливии в Перу, где та занималась не то благотворительной, не то
фестивальной деятельностью. Верх идиотизма! Тут я подумал, остро, физически
ощутил, что банда возвращает нас в информационную среду худших времен
застоя.
16.30. Опять экстренные сообщения. Очередной "Маяк" начался с
взволнованного голоса диктора: мы, работники ТВ и радио, отказываемся
выполнять приказы и подчиняться так называемому Комитету по ЧП. Нас лишили
возможности давать объективную и полную информацию, мы требуем снятия с
постов полностью дискредитировавших себя руководителей ТВ и радио. Мы, если
удастся еще прорваться в эфир, будем честно выполнять свой профессиональный
долг.
Бакатин и Примаков (молодец Женька, прорвался в Москву!), как член
Совета безопасности, заявляют, что ГКЧП -- незаконен, противоправен,
антиконституционен... и все его постановления -- тоже. Горбачев здоров и
насильственно изолирован. Необходимо немедленно добиться, чтобы он вернулся
в Москву или чтобы получил возможность встретиться с прессой.
Нишанов и Лаптев -- председатели палат Верховного Совета -- провели
экстренное заседание комитетов. Лукьянов вылетел в Крым для встречи с
Горбачевым. И са-мое-самое: Минобороны, проанализировав ситуацию,
сложившуюся в результате введения чрезвычайного положения в ряде мест,
приняло решение немедленно вывести войска из этих мест (т. е. не просто
бронетехнику, а войска целиком, т. е. и десантников).
С кем остаются Янаев и Пуго 4 + их генерал Калинин, комендант Москвы,
перед лицом народа?!
С 6 часов по "Орбите" (объявлено) будет полностью транслироваться
сессия ВС РСФСР!
Было уже часов 11 вечера 20 августа. Я включил на полную мощность
телевизор. Подсел на корточках к Ольге:
-- Оля! Есть серьезное дело. Вы готовы меня выслушать? Только очень
серьезно. Можете сразу же, еще не выслушав, отказаться.
-- Ну что вы, Анатолий Сергеевич! Будто вы меня не знаете. Говорите.
Я рассказал о пленке и заявлении Горбачева, которое она сама печатала,
о плане переправки их "на волю".
-- Хорошо. Допустим, я попадаю в Москву. Дальше что? За мной наверняка
будут следить.
-- Да, конечно. Мы обсуждали это с М. С. и Р. М. и договорились. Вполне
естественным будет, если вы зайдете к моей жене. Я напишу письмо ей...
такое, как из тюрьмы, вероятно, шлют: мол, все в порядке, не беспокойся,
скоро вернусь, обстоятельства... и т. п. -- на случай, если будут обыскивать
в самолете ли, в аэропорту. А "комочек" с пленкой придется вам запрятать
действительно в "укромное" местечко. Дальше так: если удастся его довезти до
Москвы, вы приходите на ул. Веснина ко мне домой. Передаете жене письмо и
эту штучку. Скажите, чтоб она позвонила Лене -- жене Бовина, они знакомы. Та
придет. Именно она, а не сам Бовин: слишком заметная фигура, да еще на
подозрении, особенно после его вопросика на пресс-конференции Янаева и К .
Ей жена передаст эту вещь, она -- Сашке, а гот догадается сразу, что
надо делать.
Ольга засунула пленку все-таки в джинсы. Там "комочек" постоянно
выпирал. Я посмеивался, указывая пальцем на это местечко...
Теперь предо мной была задача добиться от Генералова, чтоб он ее
отпустил в Москву. Я и до этого, еще 19 августа, начал на него давить: как
не стыдно, он -- офицер, допускает такое издевательство над молодой матерью.
У нее -- больной сынишка. Родители ничего о ней не знают. Не вечно мы будем
тут сидеть. Пытался шантажировать: ему придется ответить за такое по
отношению к женщине, которая вся изошлась, не имея возможности ничего узнать
о том, что с ее сыном. И далее -- в этом роде.
Однако он продолжал твердить: у него только односторонняя связь -- ему
могут звонить из Москвы, и начальство звонит, а он отсюда им звонить не
может. Врал, конечно.
Обговорив с Ольгой "план", я решил еще раз "надавить" на Генералова.
Кстати, ничего не дали мои прежние попытки "качать права", ссылаясь на то,
что я народный депутат СССР и он, Генералов, удерживая меня фактически под
домашним арестом, нарушает еще и Конституцию, попирает мой парламентский
иммунитет. Я пригласил его опять. Он и на этот раз соблаговолил прийти. Стал
опять стыдить его насчет Ольги. Но он обыграл меня, предложил отвезти ее в
Мухалатку, где пункт правительственной связи, чтобы она оттуда позвонила
домой в Москву.
И произошло следующее. Спустя некоторое время после того как Генералов
предложил этот "вариант", срывавший наши планы передать на волю информацию о
Горбачеве, ко мне в кабинет явился шофер "Володя". Беру имя в кавычки,
поскольку его имя на самом деле могло быть иным -- он из КГБ. Но это был тот
самый парень, который до 18 августа возил нас с Ольгой и Тамарой между
"Зарей" и "Южным" по два-три раза в день.
Не поздоровался: "Где тут Ланина? Велено отвезти ее на телефон". Я
встал, протянул ему руку... Он помедлил и вяло подал свою. Я заметил в нем
перемену, еще когда он за чемоданом моим ездил. Для него я уже преступник,
заключенный. Ольга, когда вернулась, говорила: он от меня как от прокаженной
отодвигался в машине. Сопровождал ее еще один из ГБ -- связист. И сидел
против нее, когда ее соединяли с Москвой, чтоб мгновенно отключить, если
что-то лишнее начнет выдавать. "Я, -- говорит, -- разрыдалась. Брат кричит в
трубку: "Что с тобой?" -- а я в слезах захлебываюсь. Одно расстройство. А
вашей жене не разрешили позвонить" (я просил ее об этом).
В общем, дали еще раз понять, кто мы для них такие.
Кстати, о нашей изоляции. Когда Ольга вернулась, спрашиваю у нее: что
видела по дороге. "Шоссе закрыто для движения, -- ответила она, -- никаких
машин, кроме военных. На каждом шагу пограничники. И сверху (шоссе метров на
20--25 выше территории "Зари") видно, что на рейде уже не два фрегата, как
было до 18-го числа, а штук 16 разных военных кораблей.
Кончились наши заключения так. Около 5 вечера 21-го вбежали ко мне
сразу все три женщины -- Ольга, Лариса, Татьяна -- в страшном возбуждении:
"Анатолий Сергеевич, смотрите, смотрите, что происходит!" Выскочили мы на
балкон... С пандуса от въезда на территорию дачи шли "ЗИЛы, а навстречу им с
"Калашниковыми" наперевес двое из охраны. "Стоять!" -- кричат. Машины
встали. "Стоять!" -- из-за кустов еще ребята. Из передней машины вышел шофер