Страница:
---------------------------------------------------------------
Оригинал этого текста расположен на сайте www.gorby.ru
---------------------------------------------------------------
Черняев А.С. 1991 год: Дневник помощника президента СССР. - М.: ТЕРРА;
Республика, 1997. - 336 с. ISBN 5-300-01358-7.
Дневник автора начинается с осени 1989 года, но особенно подробно
изложены события 91-го года - переломного в истории страны, самого тяжелого
для перестройки и М.С.Горбачева и последнего в жизни А.С.Черняева, по его
словам, "при политике".
В неудачах не крушение самих идей, а только падение людей, их
производящих.
В. О. Ключевский
Справедливость, не поддержанная силой,
немощна, сила, не поддержанная справедливостью,
тиранична... Значит, надо объединять силу со справедливостью.
Блез Паскаль
Кончив вторую книгу, которую назвал "Моя жизнь и мое время", я еще раз
перелистал свои дневники. И вновь увидел, что из них "пошло в дело" едва ли
10 процентов. А это двадцать четыре "тома" толстых годовых блокнотов за
четверть века. Опубликовать их все не нужно и невозможно -- по многим
причинам. Но кое-что очень просится наружу по соображениям больше
общественным, чем личным.
Выбирая, на чем остановиться, я предпочел то, что и дало название
книге: "1991 год". Этот выбор связан с неисчерпанностью роли Горбачева в
моей жизни.
Феномен Горбачева не перестает будоражить общественное сознание, как бы
ни старались заказные и добровольные "интеллектуальные киллеры" покончить с
ним или, по крайней мере, изувечить. В связи с заведомо неудачной попыткой
Горбачева вернуться в Кремль оживились спекуляции вокруг тех качеств его
личности, которыми воспользовались, чтобы оборвать на полдороге его
исторический подвиг.
Кроме того, в последние годы появился ряд серьезных книг (на Западе,
конечно). Авторы дают свою трактовку перестройки, анализируют внешнюю
политику Горбачева, делают попытки объяснить мотивы его решений и поступков,
вникнуть в "психологию" этого человека. Но именно в этом последнем, судя по
откликам на вышедшие книги, они меньше всего преуспели. Не дают об этой
стороне "проблемы Горбачева" полного представления, по мнению рецензентов, и
его собственные мемуары.
На протяжении пяти лет после ухода Горбачева из Кремля написано немало
статей в российских газетах и даже книжки о нем. Пошлое ерничество и
сведение счетов не в счет: недостойно даже презрения. Безусловным вкладом в
осмысление политики и личности Горбачева стали мемуарные книги Георгия
Шахназарова и Вадима Медведева. Не раз предпринимались попытки философского
или публицистического анализа феномена Горбачева и сути "перестройки".
Особенно часто -- в связи с пятилетием путча и распада Советского Союза.
Калибр их очень разный: от блестящих, талантливых эссе В. Третьякова и Д.
Фурмана до претенциозных, кишащих жалким нарциссизмом газетных "простынь" А.
Ципко. Встречались и просто спекулятивные упражнения, лишенные элементарного
знания о предмете, как правило, нахальные и лживые, не поднимающиеся по
"умозаключениям" над уровнем толпы или интеллигентской черни. К этому
разряду относятся и "заметки" по поводу мемуаров Горбачева, которые даже
рецензиями назвать нельзя -- настолько очевидно, что их авторы самих
мемуаров не читали.
Должен признаться: что бы ни попадалось мне на глаза из сочинений о
Горбачеве -- доброжелательное или подлое, серьезное или поверхностное, -- не
могу побороть в себе странное чувство вины, сверлит мысль: кто же, как не
ты, обязан опровергнуть, оспорить, показать, как было на самом деле,
пригвоздить, уличить в преднамеренном вранье и т. п.?!
Увы! Для этого надо быть, как минимум, Ключевским, а заодно и
Достоевским. За мной ничего подобного, понятно, не водится.
Единственно, что я могу, это рассказать, как виделся мне Горбачев с
очень близкого расстояния. Я написал книгу "Шесть лет с Горбачевым". Но на
нее обратили внимание только на Западе, у нас -- приговорили к замалчиванию.
Совесть побуждает меня не отступаться. Огрызаться на каждую ложь и клевету
-- недостойно и бессмысленно. Да и кто будет публиковать? Понимаю, что в
наше время никого переубедить в сложившемся отношении к Горбачеву
невозможно. Но есть ведь история и, дай Бог, будет. А она склонна считаться
преимущественно с документами, хотя и подвергает их суровой и в конце концов
честной проверке. Сам начинавший свой поиск профессии с занятия историей, я
поступил бы неблагородно по отношению к ней, если бы "унес с собой"
свидетельства "с близкого расстояния" о великом деятеле, изменившем ход этой
истории. Поскольку "рукописи не горят", хотелось бы положить на "стол
истории" такое, что ни в каких других источниках не найдешь. И сделать это
пораньше: может, какую-то пользу (или хотя бы удовлетворение интереса) это
принесет.
Читавшие рукопись друзья усомнились: такое -- излишне откровенное о
себе и о других -- обычно издают посмертно. Некоторые советовали просто
написать еще одну книгу о Горбачеве. Но при всей "документальности" это
все-таки -- литература. А я хочу оставить "зеркало" -- со всеми собственными
противоречиями и даже нелепостями, когда само непонимание мною многих вещей
позволяет лучше видеть, что происходило на самом деле.
Да, текст в таком жанре теряет стройность. Единственное, что связывает
описываемые события и переживания, -- хронология, календарь. Но зато это
больше отвечает современному восприятию жизни, где все калейдоскопично,
разорвано, несовместимо.
Зачем же все-таки так откровенно?
Во-первых, я ощущаю себя уже "по ту сторону добра и зла". Замечаю, что
и многие, кому я известен, воспринимают меня примерно так же. Наверное, мне
уже позволено то, что для не переступивших возрастную грань считается
неприличным. Впрочем, понятия о приличиях сейчас сильно попорчены. Если кто
будет читать, то уже не так, как прочел бы лет 5 назад.
Во-вторых, есть довольно естественная у пишущих всю жизнь людей
потребность выговориться. Тяжело носить в себе до конца жизни то, что в
общем-то принадлежит не только тебе. И не только ты несешь ответственность
за сделанное тобой.
В-третьих, просто эгоистическое желание: пережить, работая над
записями, еще раз свою собственную жизнь -- пусть на малом отрезке.
Почему я выбрал только 1991 год? Он -- переломный в истории страны,
самый тяжелый для перестройки и Горбачева и последний в моей жизни "при
политике".
Были сомнения. Я ведь сильно подставляюсь... со всех сторон: политикам
и моралистам, "патриотам" и "демократам", дорогим мне людям и
недоброжелателям, циникам и порядочным, кому угодно. Только любящие меня
поймут. Но таких единицы.
Главная тут проблема... Мне говорили, кто читал рукопись: что ж ты так
-- в первой книжке -- в основном апологетика, а теперь, отсылая к тем же
событиям, так его "подставляешь"?!
Но это с какой точки зрения подходить: если по клише, к которым нас
долго приучали и по которым выстраивались наши представления о
государственном интересе, о том, что стране нужно и что для нее гибельно,
тогда действительно охотников поиграться найдется много.
Если же по логике здравого смысла, по критериям нормального,
человеческого понимания интересов государства и народа на рубеже таких двух
веков, если судить не по канонам обанкротившейся идеологии и не считать, что
достойно России снова строить свое величие на нище-
те народа и насилии над ним, то это -- материал для размышлений, для
проникновения в "нервные клетки" политика, пошедшего на подвиг ради блага
страны.
Кроме того, читатель вправе отнестись к материалам книги не как к
фактам, а как к моим суждениям о них. Я не настаиваю на том, что был прав,
иногда, а бывало и часто, не соглашаясь с Горбачевым. И отнюдь не уверен в
том, что если бы он действовал согласно "моим советам" и по моим
невысказанным оценкам, то было бы достигнуто хотя бы то, что благодаря
Горбачеву достигнуто. А это -- величайшие, исторического значения вещи.
Не претендую я на истинность своих суждений и выводов, на оправданность
своих разочарований, огорчений и т. п. Должен сказать при этом, что не
заметил в Горбачеве -- политике и человеке -- недобрых мотивов и намерений
по отношению к стране, к людям, даже враждебным ему... Хотя так уж совсем
никого не обидеть просто невозможно, делая политику. В идее перестройки не
было корыстных мотивов -- ни личных, ни "ради спасения системы", дававшей
привилегии, в чем его не раз обвиняли.
А что касается расхожего, обывательского -- мол, взялся и не справился,
-- то это тоже от наших прежних представлений об общественном развитии.
Такое требование уместно предъявлять какому-нибудь новому Сталину, который
самодержавно мог "направлять" страну, потому что имел ГУЛАГ, легионы
"идеологических попов", не говоря уже о фанатиках, а также вышколенную армию
запуганных лжецов, знавших, что они лгут, но не имевших, как правило, силы
духа, чтобы "выскочить из колеи".
В послесловии к своей книге "Шесть лет с Горбачевым" я пытался
суммировать, что он сделал, будучи во главе одной из сверхдержав.
Позволю себе воспроизвести эту страничку здесь, в частности для того,
чтобы исключить кривотолки насчет моего мнения о его заслугах.
Главные из его достижений, каждое из которых -- с точки зрения оценки
личной его роли в них -- может быть приравнено к подвигу, таковы:
-- он разрушил самый мощный из существовавших когда-либо тоталитарный
режим, основанный на сталинистско-коммунистических принципах;
-- он дал многомиллионному народу свободу самому, без навязываемых
сверху схем и идеологических догм устраивать свою жизнь и выбирать пути
развития;
-- он открыл населению шестой части планеты возможность войти в общее
русло современной цивилизации на основе признания таких общечеловеческих
ценностей, как демократия, правовое государство, рыночная экономика, права
человека, свобода слова, вероисповедания и т. д.;
-- он сделал больше, чем кто бы то ни было, для прекращения "холодной
войны" и гонки ядерных вооружений, тем самым внеся решающий вклад в спасение
человечества от гибели в катастрофе третьей мировой войны.
Ему, Горбачеву, мы обязаны тем, что окружающий мир начал видеть в нас
нормальных людей. И это потому прежде всего, что он, генсек всемогущей и
наводившей на всех страх компартии и руководитель сверхдержавы --
объявившийся, заметьте, из нашего, советского зазеркалья и вопреки, казалось
бы, забетонированной традиции, -- не побоялся предстать перед внешним миром
таким, как он есть, обычным человеком, открытым всему земному и способным
по-человечески воспринимать собеседников "с другого берега". И, будучи в
общем-то хорошим человеком, он постепенно стал выживать двоемыслие и обман
из нашей внешней политики, насыщать ее простым здравым смыслом. И это
"потрясло" внешний мир больше, чем сонм наших официальных, в том числе его
собственных, инициатив и деклараций.
А "идеологией" внутренней перестройки были всего-то простые
человеческие помыслы и потребности, обыденный, "народный" взгляд на жизнь,
нормальные "частные" помыслы и желания рядового человека, обобщенно говоря
-- здравый смысл.
Горбачев впервые в нашей истории апеллировал к человеку в человеке. Он
дал свободу, а то, что "получилось, как всегда", -- это наша общая
"заслуга"; не справились мы со свободой.
Я считаю, если отрицать существенно позитивное, исторически творческое
начало в феномене Горбачева, нет морального права судить и обо всем
остальном в его деятельности. Более того, без этой предпосылки никакой
скрупулезный анализ не будет объективен и адекватен, никакие архивные бумаги
или "коридорные" данные "из первых рук", никакие ссылки на факты не будут
отражать реальность неповторимого момента истории.
Известно, что дьявол прячется в деталях. Успех или провал даже великих
замыслов тоже складывается из деталей и подчас случайностей. Вот и пусть
историки (и все, кому не лень) разбираются: что было бы, если бы в том или
ином случае Горбачев поступил так, а не эдак. Детали (которые я сохранил
такими, какие они запечатлены по свежим следам) составляют главное в этой
публикации.
Не буду лукавить: эта книга не о Горбачеве только, она обо мне самом, а
значит, и о людях, которые, вырвавшись из двоемыслия, оказались в
обстоятельствах, позволявших делать то, к чему давно втайне стремились. Они
бросились помогать инициатору грандиозного поворота -- каждый чем мог и где
мог. И каждый прошел перестроечный путь до своего рубежа, за которым другие
соблазны оказались сильнее. А мне вот сподобилось быть до конца рядом:
видеть, что, как и почему возникло, переживать из-за того, что, с моей точки
зрения, делалось не так или не вовремя. Здесь -- уже моя драма и таких, как
я, не искавших личной выгоды. Не стесняюсь это заявить, и пусть найдется
человек, который покажет пальцем -- врешь!
Предвижу презрительное -- "это твои проблемы" и оставь своим приятелям
или родственникам копаться в твоих дневниках. Может быть, может быть...
Впрочем, тщеславия в моих дневниках, кажется, не так уж много. К тому же
есть, как говорится, и другая точка зрения. Вот приходили ко мне студенты и
студентки с "моего" истфака МГУ. Их интересовала "психология" формирования
политики перестройки. Они занимаются этим. И, думаю, это плодотворная
работа, позволяющая объяснять многое существенное в "железных законах"
материального прогресса.
91-й год едва поместился в самый объемный из моих дневниковых
блокнотов. Его я и воспроизведу в "натуральном" виде с неизбежными, конечно,
купюрами, с редактированием наспех сделанных записей, с расшифровкой
помеченного "телеграфно", с добавлениями и пояснениями, но без модернизации
и "опрокидывания" теперешних моих суждений и переживаний на то время.
Я счел уместным "залезть" немножко в предшествующие два года -- 1989-й
и 1990-й. Без этого разворот событий последнего года труднообъясним.
Ощущение, что страна, "сорванная с закрепок" (выражение Горбачева), сползает
"не туда", возникло у меня еще в 1988 году. А в 90-м меня уже неотступно
преследовало чувство, что все рушится, хотя я и не усматривал в этом "гибели
Отечества".
Глава I
По ухабам перестройки
9 октября 1988 года
В пятницу Горбачев позвал нас с Шахназаровым. Лобызал его по случаю
64-летия. Поговорили о предстоящей поездке в ООН, заодно -- на Кубу и в
Лондон. Походя "отвели" Квицинского в качестве заведующего Международным
отделом ЦК вместо Добрынина. И вдруг его прорвало насчет Карабаха. Встал
против нас, сидящих, и произнес: "Я хочу, чтобы по-человечески, чтобы не
дошло до крови, чтобы начали разговаривать друг с другом... Действует
коррумпированная публика. Демирчян (армянский первый секретарь ЦК) собирает
своих, в Баку мобилизуют своих, а интеллектуалы армянские обанкротились:
ничего ведь предложить не могут, ничего, что вело бы к решению. Но я и сам
не знаю решения. Если б я знал, я не посчитался бы ни с какими
установлениями, ни с тем, что есть, что уже сложилось и т. д. Но я не знаю!"
Потом напомнил о деле Алиева. Копаем, говорит, и дело вроде образуется
почище рашидовского.
28 октября
Был Коль один на один с Горбачевым (плюс я и Тель-чик -- помощник
канцлера). И вот когда наблюдаешь это стремление на высшем уровне говорить
как человек с человеком (с обеих сторон), то физически ощущаешь, что мы уже
вступаем в новый мир, в котором не классовая борьба, и не идеология, и
вообще не противоположности и враждебность определяют. А берет верх что-то
общечеловеческое. И тогда понимаешь весь масштаб смелости и прозорливости М.
С., который "без всякой теоретической подготовки" объявил новое мышление и
стал действовать по здравому смыслу. Ведь это его идеи: свобода и выбора,
уважение ценностей друг друга, баланс интересов, отказ от насилия в
политике, общеевропейский дом, ликвидация ядерного оружия и т. д. и т. п.
Все это, каждое по себе, отнюдь не ново. Но ново, что человек, вышедший из
советского марксизма-ленинизма, из советского общества, порожденного и
обусловленного с ног до головы сталинизмом, встав во главе государства,
всерьез и искренне начал проводить эти идеи. И поэтому нечего удивляться,
что мир поразился и восхитился. А наша публика до сих пор не может оценить,
что он уже их перевел из одного состояния в другое.
Чебриков в моем и Яковлева присутствии звонит М. С. по телефону по
поводу избрания Сахарова в Президиум Академии наук: "Незрелая у нас
академия, Михаил Сергеевич". М. С. тут же поиздевался над его бдительностью
и добавил: "Пусть Сахаров ездит за границу. Он показал, что он патриот и
честный человек".
15 ноября 1988 года
М. С. вернулся с Урала довольный. В аэропорту Медведев, Слюньков и
Чебриков, которые только что побывали по его поручению в Латвии, Литве и
Эстонии, обрушили на Генерального секретаря ушат холодной воды. Их днем и
ночью пикетировали с плакатами: "Русские, убирайтесь вон!", "КГБ, МВД,
Советская Армия -- в Москву!", "Долой диктат Москвы!", "Немедленный выход из
Союза!", "Полный суверенитет!" и т. п.
Боюсь, грядет либо Чехословакия 1968 года, либо... Финляндия 1918 года.
М. С. должен делать выбор. И то и другое для него очень опасно. Но первый
вариант означает и гибель перестройки, всего нового мышления. А во втором
варианте -- русский шовинизм плюс консерватизм, можно, пожалуй, выдержать.
Нет, я слишком русский, чтобы осуждать эстонцев.
10 декабря 1988 года
Бушует Прибалтика. А в Армении и Азербайджане за одну неделю около 10
убийств, идет сплошной межнациональный разбой. 50 тысяч беженцев, дети на
морозе, разграбленные дома, диверсии на транспорте и т. д.
И соратники М. С., и прибалты чувствуют, что Горбачев готов пойти очень
далеко по пути федерализации Союза. Недаром он оставляет в качестве скреп
самые общие вещи: Октябрь, социализм, верность ленинскому выбору... Об
остальном, мол, сумеем договориться. Но его беспокоит реакция российской
части Союза. Несколько раз в разговоре один на один ссылался на то, что
великодержавные "потенции" угрожающе "урчат". Мне же кажется, что в русском
национализме сейчас верх берет "не единая и неделимая", а национализм как
таковой: "пошли они, все эти эстонцы и армяне, к такой-то матери!"
Народу-то, видимо, действительно начхать, а вот антиперестройщики создают
фон: мол, разваливает Советский Союз, великое наше завоевание...
Горбачев спрашивал и меня, и, как я узнал, Шахназарова и Яковлева:
неужели прибалты действительно хотят уйти? Я ему отвечал: думаю, что да. И
дело зашло далеко, если даже народная артистка СССР, великолепная и любимая
всеми Артмане публично говорит о 40-летней оккупации Латвии. Он мне в ответ
(то ли дурака валяет, то ли всерьез так думает): они погибнут, отрезав себя
от остального Союза. Самообман и наивность...
31 декабря
Разговор с одним итальянским другом. Тот задал ему риторический вопрос:
что будет с "мировым революционным процессом", когда мы, СССР, перестанем
быть мировой военной сверхдержавой? В самом деле, думаю я, сейчас эйфория на
Западе в отношении нас потому, что Горбачев осмелился отказаться от этого
статуса и снял советскую угрозу, а в остальном-то зачем мы им, каков у них
может быть интерес к нам? Скажем, по сравнению с Латинской Америкой, Китаем?
Любопытство? Да, конечно. Все-таки, Толстой! Достоевский! и прочие всемирные
мифы, на которых строятся представления о нас, русских. Это проблема.
Хорошо, если мировая. А если провинциальная и только наша?!
...Прав Гаврила Попов (вчера по телевидению): в 1989 году, мол, ничего
не произойдет заметного в "положении жизни", хотя новые тенденции будут
нарастать. Думаю, однако, что объективная логика начатого Горбачевым (а
может быть, и не вполне осознаваемый им замысел) такова: режим, созданный за
70 лет, должен распасться, его надо развалить. Только тогда общество из
чувства самосохранения начнет создавать себя заново. И никаких догм
прошлого, будь они даже ленинские. Так что Попов прав, возможно, в отношении
экономики, но с точки зрения дальнейшего развала 1989 год принесет очень
много. Вон какой уже темп неуправляемости.
19 февраля 1989 года
В Пицунде (М. С. с Р. М. на отдыхе, я при нем). Какое обилие мыслей и
талантов в России, когда свобода. Одно это -- уже великое завоевание,
которое навсегда войдет в историю, даже если собственно с перестройкой
ничего не выйдет. М. С. думает об этом, не исключает провала. Но это не
ослабляет его порыва.
Кстати, один эпизод из его недавней встречи с рабочими. Фрезеровщик
московского завода после выступления М. С. сказал: "Что ж это получается? Вы
все на себя берете -- и успехи, и провалы, -- а другие что? Будут
отсиживаться в креслах, пока не прочтем в газетах сообщение, что по возрасту
и состоянию здоровья..." М. С. покраснел, как-то выкрутился, а в публикации
об этой встрече эпизод был сведен к нескольким словам: "Подсыпали ему и
перцу, и соли".
3 апреля 1989 года
Зашел разговор о Зайкове. Я заметил: не политический он деятель. М. С.
в ответ: "Не только это. Политическим деятелем становятся, но должна быть
основа -- кувшин. Содержимое кувшина -- наживное, а сам-то он от Бога. Вот я
что, разве изменился? Нет. Каким был сызмальства, таким и остался... по
сути..."
Шахназаров, присутствовавший при этом диалоге, выступил так: "Пора,
Михаил Сергеевич, менять команду. Вот мы с Черняевым, да и другие, всю жизнь
в писарях, но, наверное, что-то смогли бы, если бы своевременно нас
подпустили к решениям. Впрочем, время такое. И вы, Михаил Сергеевич, не
упустите время. Подтягивайте свежие силы. Мы с Анатолием уже старые. Нам
осталось чуть-чуть. Нас в политики уже не выведешь..."
В аэропорту провожали Горбачева. Началась свара еще при нем... в
отдалении от иностранных послов, которые не без удивления наблюдали эту
горячую сцену. А когда самолет Горбачева выруливал на взлетную полосу, в
аэропорту остались Рыжков, Слюньков, Зайков. Премьер-министр крыл Зайкова
чуть ли не матом: "До чего ты довел Москву?!" Слюньков поддавал, Зайков
оправдывался. Я подумал: высшие руководители страны собачатся по поводу
того, что в одной молочной только молоко, в другой -- только сливки, в
третьей -- только кефир. А капуста навалом будет гнить на базах, а в
магазинах ее нет, и т. п.
Николай Иванович рефреном повторял: "Можете вы с Лигачевым говорить что
угодно, я буду против, потому что это тупик, катастрофа".
23 апреля
Куда ни кинь, страна в расхристанном положении. Она больна. И гласность
-- как горячечный бред больного, не подающего пока признаков выздоровления.
30 апреля
После Пленума ЦК Горбачев позвонил мне домой. Интересовался, как я
воспринял происходившее. Я сказал, что в зале витал дух "Нины Андреевой" и
что если даже кое-кто там за перестройку, то уровень их сознания не выше
"Нины". И, конечно, с такими кадрами во главе обкомов и ведомств перестройку
не сделаешь. Горбачев крыл многих выступавших на Пленуме матом. Ну а что с
ними делать, остановил сам себя, поступить, как с Егорычевым в 1967 году? Я
ему в ответ: народ это понял бы... раз революцию делаем. Демократия не всюду
срабатывает. Потом я написал ему целый трактат о Пленуме. Предлагал, в
частности, довести состав ЦК до 100 человек и покончить с представительским
принципом. Поднимать интеллектуальный уровень ЦК.
2 мая 1989 года
Внутри растет тоска и тревога, ощущение кризиса горбачевской идеи. Он
готов далеко пойти. Но что это означает? Любимое его словечко --
"непредсказуемость".
А скорее всего будем иметь развал государства и что-то похожее на хаос.
Поэтому "далеко продвигаться" ему мешает чувство утраты рычагов власти,
причем совсем. Поэтому же он держится за привычные приемы, но в "бархатных
перчатках". Ибо концепции, к чему идем, у него нет. Заявления насчет
социалистических ценностей, идеалов Октября, как только он начинает их
перечислять, звучат иронически для понимающих. За этим ничего нет. Например,
социальная защищенность. А что это сейчас такое, когда 22 миллиона получают
пенсию меньше 60 рублей? И т. д. Он отбивается от демагогов, которые
разрушают "ценности", не видя (или видя?), что это вернет нас к тому, от
чего ушли в 1917 году. Но мы ведь никуда не ушли, вернее, ушли в никуда и
сами не знаем, в каком обществе живем.
7 мая
М. С. вроде готовился встретиться с корреспондентами, чтобы поговорить
о своей личной жизни. Я оказался у него вместе с Шеварднадзе. Он стал с нами
советоваться: мол, множатся сплетни, Раиса Максимовна переживает, а мне
скрывать нечего: готов открыто и всем говорить. Я сказал: сделать это надо,
но не сейчас, а после съезда, когда вы станете президентом (так я полагал).
Тогда это будет выглядеть естественнее, а сейчас -- вроде как заискивание
перед обывательской общественностью. Он со мной не согласился. Эдуард
Амвросиевич встал на его сторону. Однако потом узнаю, что корреспондентов
Горбачев не позвал. Может, и в самом деле подействовал мой совет.
13 мая
Размышления после встречи Горбачева с Бейкером. Новое мышление уже
сработало в том смысле, что всем ясно: на нас никто не нападет и можем
заниматься своими делами и сколько угодно сокращать армию, ВПК, уходить из
Восточной Европы и т. д.
Горбачев развязал везде необратимые уже процессы распада, которые
раньше сдерживались или были прикрыты:
-- гонкой вооружений,
-- страхом мировой войны,
Оригинал этого текста расположен на сайте www.gorby.ru
---------------------------------------------------------------
Черняев А.С. 1991 год: Дневник помощника президента СССР. - М.: ТЕРРА;
Республика, 1997. - 336 с. ISBN 5-300-01358-7.
Дневник автора начинается с осени 1989 года, но особенно подробно
изложены события 91-го года - переломного в истории страны, самого тяжелого
для перестройки и М.С.Горбачева и последнего в жизни А.С.Черняева, по его
словам, "при политике".
В неудачах не крушение самих идей, а только падение людей, их
производящих.
В. О. Ключевский
Справедливость, не поддержанная силой,
немощна, сила, не поддержанная справедливостью,
тиранична... Значит, надо объединять силу со справедливостью.
Блез Паскаль
Кончив вторую книгу, которую назвал "Моя жизнь и мое время", я еще раз
перелистал свои дневники. И вновь увидел, что из них "пошло в дело" едва ли
10 процентов. А это двадцать четыре "тома" толстых годовых блокнотов за
четверть века. Опубликовать их все не нужно и невозможно -- по многим
причинам. Но кое-что очень просится наружу по соображениям больше
общественным, чем личным.
Выбирая, на чем остановиться, я предпочел то, что и дало название
книге: "1991 год". Этот выбор связан с неисчерпанностью роли Горбачева в
моей жизни.
Феномен Горбачева не перестает будоражить общественное сознание, как бы
ни старались заказные и добровольные "интеллектуальные киллеры" покончить с
ним или, по крайней мере, изувечить. В связи с заведомо неудачной попыткой
Горбачева вернуться в Кремль оживились спекуляции вокруг тех качеств его
личности, которыми воспользовались, чтобы оборвать на полдороге его
исторический подвиг.
Кроме того, в последние годы появился ряд серьезных книг (на Западе,
конечно). Авторы дают свою трактовку перестройки, анализируют внешнюю
политику Горбачева, делают попытки объяснить мотивы его решений и поступков,
вникнуть в "психологию" этого человека. Но именно в этом последнем, судя по
откликам на вышедшие книги, они меньше всего преуспели. Не дают об этой
стороне "проблемы Горбачева" полного представления, по мнению рецензентов, и
его собственные мемуары.
На протяжении пяти лет после ухода Горбачева из Кремля написано немало
статей в российских газетах и даже книжки о нем. Пошлое ерничество и
сведение счетов не в счет: недостойно даже презрения. Безусловным вкладом в
осмысление политики и личности Горбачева стали мемуарные книги Георгия
Шахназарова и Вадима Медведева. Не раз предпринимались попытки философского
или публицистического анализа феномена Горбачева и сути "перестройки".
Особенно часто -- в связи с пятилетием путча и распада Советского Союза.
Калибр их очень разный: от блестящих, талантливых эссе В. Третьякова и Д.
Фурмана до претенциозных, кишащих жалким нарциссизмом газетных "простынь" А.
Ципко. Встречались и просто спекулятивные упражнения, лишенные элементарного
знания о предмете, как правило, нахальные и лживые, не поднимающиеся по
"умозаключениям" над уровнем толпы или интеллигентской черни. К этому
разряду относятся и "заметки" по поводу мемуаров Горбачева, которые даже
рецензиями назвать нельзя -- настолько очевидно, что их авторы самих
мемуаров не читали.
Должен признаться: что бы ни попадалось мне на глаза из сочинений о
Горбачеве -- доброжелательное или подлое, серьезное или поверхностное, -- не
могу побороть в себе странное чувство вины, сверлит мысль: кто же, как не
ты, обязан опровергнуть, оспорить, показать, как было на самом деле,
пригвоздить, уличить в преднамеренном вранье и т. п.?!
Увы! Для этого надо быть, как минимум, Ключевским, а заодно и
Достоевским. За мной ничего подобного, понятно, не водится.
Единственно, что я могу, это рассказать, как виделся мне Горбачев с
очень близкого расстояния. Я написал книгу "Шесть лет с Горбачевым". Но на
нее обратили внимание только на Западе, у нас -- приговорили к замалчиванию.
Совесть побуждает меня не отступаться. Огрызаться на каждую ложь и клевету
-- недостойно и бессмысленно. Да и кто будет публиковать? Понимаю, что в
наше время никого переубедить в сложившемся отношении к Горбачеву
невозможно. Но есть ведь история и, дай Бог, будет. А она склонна считаться
преимущественно с документами, хотя и подвергает их суровой и в конце концов
честной проверке. Сам начинавший свой поиск профессии с занятия историей, я
поступил бы неблагородно по отношению к ней, если бы "унес с собой"
свидетельства "с близкого расстояния" о великом деятеле, изменившем ход этой
истории. Поскольку "рукописи не горят", хотелось бы положить на "стол
истории" такое, что ни в каких других источниках не найдешь. И сделать это
пораньше: может, какую-то пользу (или хотя бы удовлетворение интереса) это
принесет.
Читавшие рукопись друзья усомнились: такое -- излишне откровенное о
себе и о других -- обычно издают посмертно. Некоторые советовали просто
написать еще одну книгу о Горбачеве. Но при всей "документальности" это
все-таки -- литература. А я хочу оставить "зеркало" -- со всеми собственными
противоречиями и даже нелепостями, когда само непонимание мною многих вещей
позволяет лучше видеть, что происходило на самом деле.
Да, текст в таком жанре теряет стройность. Единственное, что связывает
описываемые события и переживания, -- хронология, календарь. Но зато это
больше отвечает современному восприятию жизни, где все калейдоскопично,
разорвано, несовместимо.
Зачем же все-таки так откровенно?
Во-первых, я ощущаю себя уже "по ту сторону добра и зла". Замечаю, что
и многие, кому я известен, воспринимают меня примерно так же. Наверное, мне
уже позволено то, что для не переступивших возрастную грань считается
неприличным. Впрочем, понятия о приличиях сейчас сильно попорчены. Если кто
будет читать, то уже не так, как прочел бы лет 5 назад.
Во-вторых, есть довольно естественная у пишущих всю жизнь людей
потребность выговориться. Тяжело носить в себе до конца жизни то, что в
общем-то принадлежит не только тебе. И не только ты несешь ответственность
за сделанное тобой.
В-третьих, просто эгоистическое желание: пережить, работая над
записями, еще раз свою собственную жизнь -- пусть на малом отрезке.
Почему я выбрал только 1991 год? Он -- переломный в истории страны,
самый тяжелый для перестройки и Горбачева и последний в моей жизни "при
политике".
Были сомнения. Я ведь сильно подставляюсь... со всех сторон: политикам
и моралистам, "патриотам" и "демократам", дорогим мне людям и
недоброжелателям, циникам и порядочным, кому угодно. Только любящие меня
поймут. Но таких единицы.
Главная тут проблема... Мне говорили, кто читал рукопись: что ж ты так
-- в первой книжке -- в основном апологетика, а теперь, отсылая к тем же
событиям, так его "подставляешь"?!
Но это с какой точки зрения подходить: если по клише, к которым нас
долго приучали и по которым выстраивались наши представления о
государственном интересе, о том, что стране нужно и что для нее гибельно,
тогда действительно охотников поиграться найдется много.
Если же по логике здравого смысла, по критериям нормального,
человеческого понимания интересов государства и народа на рубеже таких двух
веков, если судить не по канонам обанкротившейся идеологии и не считать, что
достойно России снова строить свое величие на нище-
те народа и насилии над ним, то это -- материал для размышлений, для
проникновения в "нервные клетки" политика, пошедшего на подвиг ради блага
страны.
Кроме того, читатель вправе отнестись к материалам книги не как к
фактам, а как к моим суждениям о них. Я не настаиваю на том, что был прав,
иногда, а бывало и часто, не соглашаясь с Горбачевым. И отнюдь не уверен в
том, что если бы он действовал согласно "моим советам" и по моим
невысказанным оценкам, то было бы достигнуто хотя бы то, что благодаря
Горбачеву достигнуто. А это -- величайшие, исторического значения вещи.
Не претендую я на истинность своих суждений и выводов, на оправданность
своих разочарований, огорчений и т. п. Должен сказать при этом, что не
заметил в Горбачеве -- политике и человеке -- недобрых мотивов и намерений
по отношению к стране, к людям, даже враждебным ему... Хотя так уж совсем
никого не обидеть просто невозможно, делая политику. В идее перестройки не
было корыстных мотивов -- ни личных, ни "ради спасения системы", дававшей
привилегии, в чем его не раз обвиняли.
А что касается расхожего, обывательского -- мол, взялся и не справился,
-- то это тоже от наших прежних представлений об общественном развитии.
Такое требование уместно предъявлять какому-нибудь новому Сталину, который
самодержавно мог "направлять" страну, потому что имел ГУЛАГ, легионы
"идеологических попов", не говоря уже о фанатиках, а также вышколенную армию
запуганных лжецов, знавших, что они лгут, но не имевших, как правило, силы
духа, чтобы "выскочить из колеи".
В послесловии к своей книге "Шесть лет с Горбачевым" я пытался
суммировать, что он сделал, будучи во главе одной из сверхдержав.
Позволю себе воспроизвести эту страничку здесь, в частности для того,
чтобы исключить кривотолки насчет моего мнения о его заслугах.
Главные из его достижений, каждое из которых -- с точки зрения оценки
личной его роли в них -- может быть приравнено к подвигу, таковы:
-- он разрушил самый мощный из существовавших когда-либо тоталитарный
режим, основанный на сталинистско-коммунистических принципах;
-- он дал многомиллионному народу свободу самому, без навязываемых
сверху схем и идеологических догм устраивать свою жизнь и выбирать пути
развития;
-- он открыл населению шестой части планеты возможность войти в общее
русло современной цивилизации на основе признания таких общечеловеческих
ценностей, как демократия, правовое государство, рыночная экономика, права
человека, свобода слова, вероисповедания и т. д.;
-- он сделал больше, чем кто бы то ни было, для прекращения "холодной
войны" и гонки ядерных вооружений, тем самым внеся решающий вклад в спасение
человечества от гибели в катастрофе третьей мировой войны.
Ему, Горбачеву, мы обязаны тем, что окружающий мир начал видеть в нас
нормальных людей. И это потому прежде всего, что он, генсек всемогущей и
наводившей на всех страх компартии и руководитель сверхдержавы --
объявившийся, заметьте, из нашего, советского зазеркалья и вопреки, казалось
бы, забетонированной традиции, -- не побоялся предстать перед внешним миром
таким, как он есть, обычным человеком, открытым всему земному и способным
по-человечески воспринимать собеседников "с другого берега". И, будучи в
общем-то хорошим человеком, он постепенно стал выживать двоемыслие и обман
из нашей внешней политики, насыщать ее простым здравым смыслом. И это
"потрясло" внешний мир больше, чем сонм наших официальных, в том числе его
собственных, инициатив и деклараций.
А "идеологией" внутренней перестройки были всего-то простые
человеческие помыслы и потребности, обыденный, "народный" взгляд на жизнь,
нормальные "частные" помыслы и желания рядового человека, обобщенно говоря
-- здравый смысл.
Горбачев впервые в нашей истории апеллировал к человеку в человеке. Он
дал свободу, а то, что "получилось, как всегда", -- это наша общая
"заслуга"; не справились мы со свободой.
Я считаю, если отрицать существенно позитивное, исторически творческое
начало в феномене Горбачева, нет морального права судить и обо всем
остальном в его деятельности. Более того, без этой предпосылки никакой
скрупулезный анализ не будет объективен и адекватен, никакие архивные бумаги
или "коридорные" данные "из первых рук", никакие ссылки на факты не будут
отражать реальность неповторимого момента истории.
Известно, что дьявол прячется в деталях. Успех или провал даже великих
замыслов тоже складывается из деталей и подчас случайностей. Вот и пусть
историки (и все, кому не лень) разбираются: что было бы, если бы в том или
ином случае Горбачев поступил так, а не эдак. Детали (которые я сохранил
такими, какие они запечатлены по свежим следам) составляют главное в этой
публикации.
Не буду лукавить: эта книга не о Горбачеве только, она обо мне самом, а
значит, и о людях, которые, вырвавшись из двоемыслия, оказались в
обстоятельствах, позволявших делать то, к чему давно втайне стремились. Они
бросились помогать инициатору грандиозного поворота -- каждый чем мог и где
мог. И каждый прошел перестроечный путь до своего рубежа, за которым другие
соблазны оказались сильнее. А мне вот сподобилось быть до конца рядом:
видеть, что, как и почему возникло, переживать из-за того, что, с моей точки
зрения, делалось не так или не вовремя. Здесь -- уже моя драма и таких, как
я, не искавших личной выгоды. Не стесняюсь это заявить, и пусть найдется
человек, который покажет пальцем -- врешь!
Предвижу презрительное -- "это твои проблемы" и оставь своим приятелям
или родственникам копаться в твоих дневниках. Может быть, может быть...
Впрочем, тщеславия в моих дневниках, кажется, не так уж много. К тому же
есть, как говорится, и другая точка зрения. Вот приходили ко мне студенты и
студентки с "моего" истфака МГУ. Их интересовала "психология" формирования
политики перестройки. Они занимаются этим. И, думаю, это плодотворная
работа, позволяющая объяснять многое существенное в "железных законах"
материального прогресса.
91-й год едва поместился в самый объемный из моих дневниковых
блокнотов. Его я и воспроизведу в "натуральном" виде с неизбежными, конечно,
купюрами, с редактированием наспех сделанных записей, с расшифровкой
помеченного "телеграфно", с добавлениями и пояснениями, но без модернизации
и "опрокидывания" теперешних моих суждений и переживаний на то время.
Я счел уместным "залезть" немножко в предшествующие два года -- 1989-й
и 1990-й. Без этого разворот событий последнего года труднообъясним.
Ощущение, что страна, "сорванная с закрепок" (выражение Горбачева), сползает
"не туда", возникло у меня еще в 1988 году. А в 90-м меня уже неотступно
преследовало чувство, что все рушится, хотя я и не усматривал в этом "гибели
Отечества".
Глава I
По ухабам перестройки
9 октября 1988 года
В пятницу Горбачев позвал нас с Шахназаровым. Лобызал его по случаю
64-летия. Поговорили о предстоящей поездке в ООН, заодно -- на Кубу и в
Лондон. Походя "отвели" Квицинского в качестве заведующего Международным
отделом ЦК вместо Добрынина. И вдруг его прорвало насчет Карабаха. Встал
против нас, сидящих, и произнес: "Я хочу, чтобы по-человечески, чтобы не
дошло до крови, чтобы начали разговаривать друг с другом... Действует
коррумпированная публика. Демирчян (армянский первый секретарь ЦК) собирает
своих, в Баку мобилизуют своих, а интеллектуалы армянские обанкротились:
ничего ведь предложить не могут, ничего, что вело бы к решению. Но я и сам
не знаю решения. Если б я знал, я не посчитался бы ни с какими
установлениями, ни с тем, что есть, что уже сложилось и т. д. Но я не знаю!"
Потом напомнил о деле Алиева. Копаем, говорит, и дело вроде образуется
почище рашидовского.
28 октября
Был Коль один на один с Горбачевым (плюс я и Тель-чик -- помощник
канцлера). И вот когда наблюдаешь это стремление на высшем уровне говорить
как человек с человеком (с обеих сторон), то физически ощущаешь, что мы уже
вступаем в новый мир, в котором не классовая борьба, и не идеология, и
вообще не противоположности и враждебность определяют. А берет верх что-то
общечеловеческое. И тогда понимаешь весь масштаб смелости и прозорливости М.
С., который "без всякой теоретической подготовки" объявил новое мышление и
стал действовать по здравому смыслу. Ведь это его идеи: свобода и выбора,
уважение ценностей друг друга, баланс интересов, отказ от насилия в
политике, общеевропейский дом, ликвидация ядерного оружия и т. д. и т. п.
Все это, каждое по себе, отнюдь не ново. Но ново, что человек, вышедший из
советского марксизма-ленинизма, из советского общества, порожденного и
обусловленного с ног до головы сталинизмом, встав во главе государства,
всерьез и искренне начал проводить эти идеи. И поэтому нечего удивляться,
что мир поразился и восхитился. А наша публика до сих пор не может оценить,
что он уже их перевел из одного состояния в другое.
Чебриков в моем и Яковлева присутствии звонит М. С. по телефону по
поводу избрания Сахарова в Президиум Академии наук: "Незрелая у нас
академия, Михаил Сергеевич". М. С. тут же поиздевался над его бдительностью
и добавил: "Пусть Сахаров ездит за границу. Он показал, что он патриот и
честный человек".
15 ноября 1988 года
М. С. вернулся с Урала довольный. В аэропорту Медведев, Слюньков и
Чебриков, которые только что побывали по его поручению в Латвии, Литве и
Эстонии, обрушили на Генерального секретаря ушат холодной воды. Их днем и
ночью пикетировали с плакатами: "Русские, убирайтесь вон!", "КГБ, МВД,
Советская Армия -- в Москву!", "Долой диктат Москвы!", "Немедленный выход из
Союза!", "Полный суверенитет!" и т. п.
Боюсь, грядет либо Чехословакия 1968 года, либо... Финляндия 1918 года.
М. С. должен делать выбор. И то и другое для него очень опасно. Но первый
вариант означает и гибель перестройки, всего нового мышления. А во втором
варианте -- русский шовинизм плюс консерватизм, можно, пожалуй, выдержать.
Нет, я слишком русский, чтобы осуждать эстонцев.
10 декабря 1988 года
Бушует Прибалтика. А в Армении и Азербайджане за одну неделю около 10
убийств, идет сплошной межнациональный разбой. 50 тысяч беженцев, дети на
морозе, разграбленные дома, диверсии на транспорте и т. д.
И соратники М. С., и прибалты чувствуют, что Горбачев готов пойти очень
далеко по пути федерализации Союза. Недаром он оставляет в качестве скреп
самые общие вещи: Октябрь, социализм, верность ленинскому выбору... Об
остальном, мол, сумеем договориться. Но его беспокоит реакция российской
части Союза. Несколько раз в разговоре один на один ссылался на то, что
великодержавные "потенции" угрожающе "урчат". Мне же кажется, что в русском
национализме сейчас верх берет "не единая и неделимая", а национализм как
таковой: "пошли они, все эти эстонцы и армяне, к такой-то матери!"
Народу-то, видимо, действительно начхать, а вот антиперестройщики создают
фон: мол, разваливает Советский Союз, великое наше завоевание...
Горбачев спрашивал и меня, и, как я узнал, Шахназарова и Яковлева:
неужели прибалты действительно хотят уйти? Я ему отвечал: думаю, что да. И
дело зашло далеко, если даже народная артистка СССР, великолепная и любимая
всеми Артмане публично говорит о 40-летней оккупации Латвии. Он мне в ответ
(то ли дурака валяет, то ли всерьез так думает): они погибнут, отрезав себя
от остального Союза. Самообман и наивность...
31 декабря
Разговор с одним итальянским другом. Тот задал ему риторический вопрос:
что будет с "мировым революционным процессом", когда мы, СССР, перестанем
быть мировой военной сверхдержавой? В самом деле, думаю я, сейчас эйфория на
Западе в отношении нас потому, что Горбачев осмелился отказаться от этого
статуса и снял советскую угрозу, а в остальном-то зачем мы им, каков у них
может быть интерес к нам? Скажем, по сравнению с Латинской Америкой, Китаем?
Любопытство? Да, конечно. Все-таки, Толстой! Достоевский! и прочие всемирные
мифы, на которых строятся представления о нас, русских. Это проблема.
Хорошо, если мировая. А если провинциальная и только наша?!
...Прав Гаврила Попов (вчера по телевидению): в 1989 году, мол, ничего
не произойдет заметного в "положении жизни", хотя новые тенденции будут
нарастать. Думаю, однако, что объективная логика начатого Горбачевым (а
может быть, и не вполне осознаваемый им замысел) такова: режим, созданный за
70 лет, должен распасться, его надо развалить. Только тогда общество из
чувства самосохранения начнет создавать себя заново. И никаких догм
прошлого, будь они даже ленинские. Так что Попов прав, возможно, в отношении
экономики, но с точки зрения дальнейшего развала 1989 год принесет очень
много. Вон какой уже темп неуправляемости.
19 февраля 1989 года
В Пицунде (М. С. с Р. М. на отдыхе, я при нем). Какое обилие мыслей и
талантов в России, когда свобода. Одно это -- уже великое завоевание,
которое навсегда войдет в историю, даже если собственно с перестройкой
ничего не выйдет. М. С. думает об этом, не исключает провала. Но это не
ослабляет его порыва.
Кстати, один эпизод из его недавней встречи с рабочими. Фрезеровщик
московского завода после выступления М. С. сказал: "Что ж это получается? Вы
все на себя берете -- и успехи, и провалы, -- а другие что? Будут
отсиживаться в креслах, пока не прочтем в газетах сообщение, что по возрасту
и состоянию здоровья..." М. С. покраснел, как-то выкрутился, а в публикации
об этой встрече эпизод был сведен к нескольким словам: "Подсыпали ему и
перцу, и соли".
3 апреля 1989 года
Зашел разговор о Зайкове. Я заметил: не политический он деятель. М. С.
в ответ: "Не только это. Политическим деятелем становятся, но должна быть
основа -- кувшин. Содержимое кувшина -- наживное, а сам-то он от Бога. Вот я
что, разве изменился? Нет. Каким был сызмальства, таким и остался... по
сути..."
Шахназаров, присутствовавший при этом диалоге, выступил так: "Пора,
Михаил Сергеевич, менять команду. Вот мы с Черняевым, да и другие, всю жизнь
в писарях, но, наверное, что-то смогли бы, если бы своевременно нас
подпустили к решениям. Впрочем, время такое. И вы, Михаил Сергеевич, не
упустите время. Подтягивайте свежие силы. Мы с Анатолием уже старые. Нам
осталось чуть-чуть. Нас в политики уже не выведешь..."
В аэропорту провожали Горбачева. Началась свара еще при нем... в
отдалении от иностранных послов, которые не без удивления наблюдали эту
горячую сцену. А когда самолет Горбачева выруливал на взлетную полосу, в
аэропорту остались Рыжков, Слюньков, Зайков. Премьер-министр крыл Зайкова
чуть ли не матом: "До чего ты довел Москву?!" Слюньков поддавал, Зайков
оправдывался. Я подумал: высшие руководители страны собачатся по поводу
того, что в одной молочной только молоко, в другой -- только сливки, в
третьей -- только кефир. А капуста навалом будет гнить на базах, а в
магазинах ее нет, и т. п.
Николай Иванович рефреном повторял: "Можете вы с Лигачевым говорить что
угодно, я буду против, потому что это тупик, катастрофа".
23 апреля
Куда ни кинь, страна в расхристанном положении. Она больна. И гласность
-- как горячечный бред больного, не подающего пока признаков выздоровления.
30 апреля
После Пленума ЦК Горбачев позвонил мне домой. Интересовался, как я
воспринял происходившее. Я сказал, что в зале витал дух "Нины Андреевой" и
что если даже кое-кто там за перестройку, то уровень их сознания не выше
"Нины". И, конечно, с такими кадрами во главе обкомов и ведомств перестройку
не сделаешь. Горбачев крыл многих выступавших на Пленуме матом. Ну а что с
ними делать, остановил сам себя, поступить, как с Егорычевым в 1967 году? Я
ему в ответ: народ это понял бы... раз революцию делаем. Демократия не всюду
срабатывает. Потом я написал ему целый трактат о Пленуме. Предлагал, в
частности, довести состав ЦК до 100 человек и покончить с представительским
принципом. Поднимать интеллектуальный уровень ЦК.
2 мая 1989 года
Внутри растет тоска и тревога, ощущение кризиса горбачевской идеи. Он
готов далеко пойти. Но что это означает? Любимое его словечко --
"непредсказуемость".
А скорее всего будем иметь развал государства и что-то похожее на хаос.
Поэтому "далеко продвигаться" ему мешает чувство утраты рычагов власти,
причем совсем. Поэтому же он держится за привычные приемы, но в "бархатных
перчатках". Ибо концепции, к чему идем, у него нет. Заявления насчет
социалистических ценностей, идеалов Октября, как только он начинает их
перечислять, звучат иронически для понимающих. За этим ничего нет. Например,
социальная защищенность. А что это сейчас такое, когда 22 миллиона получают
пенсию меньше 60 рублей? И т. д. Он отбивается от демагогов, которые
разрушают "ценности", не видя (или видя?), что это вернет нас к тому, от
чего ушли в 1917 году. Но мы ведь никуда не ушли, вернее, ушли в никуда и
сами не знаем, в каком обществе живем.
7 мая
М. С. вроде готовился встретиться с корреспондентами, чтобы поговорить
о своей личной жизни. Я оказался у него вместе с Шеварднадзе. Он стал с нами
советоваться: мол, множатся сплетни, Раиса Максимовна переживает, а мне
скрывать нечего: готов открыто и всем говорить. Я сказал: сделать это надо,
но не сейчас, а после съезда, когда вы станете президентом (так я полагал).
Тогда это будет выглядеть естественнее, а сейчас -- вроде как заискивание
перед обывательской общественностью. Он со мной не согласился. Эдуард
Амвросиевич встал на его сторону. Однако потом узнаю, что корреспондентов
Горбачев не позвал. Может, и в самом деле подействовал мой совет.
13 мая
Размышления после встречи Горбачева с Бейкером. Новое мышление уже
сработало в том смысле, что всем ясно: на нас никто не нападет и можем
заниматься своими делами и сколько угодно сокращать армию, ВПК, уходить из
Восточной Европы и т. д.
Горбачев развязал везде необратимые уже процессы распада, которые
раньше сдерживались или были прикрыты:
-- гонкой вооружений,
-- страхом мировой войны,