— Перестань кривляться! — А вот Клоздгейт наверняка перешел на малопристойный ор: его даже стало почти совсем отчетливо слышно. — Тоже мне, наивный невинный агнец! Не понимаешь, какая выходка?! А слово «чинзано» ты понимаешь?! Три литровых бутыли коллекционного черного «Чини-чин» сорокалетней выдержки! Сюда, на твою посудину, на твое имя, чтоб его обладателю гореть в аду! Заказ по бесконтактной синтез-сети! Сегодня… то есть уже вчера вечером — перед самым моим вылетом к тебе, дураку. Срочный заказ по секретной линии снабжения высшего руководства Космотранса! Да твои бутыли еще только начали материализоваться в прием-синтезаторе, мой рейдер еще в сопространство войти не успел, как заместитель главного интенданта и еще кое-кто помельче слетели с кресел! Спиртное на старт-финиш-диспетчерской — шутки?! А ты мне теперь смеешь дурацкие вопросики задавать! Клоун!
На миг в каюте линкор-капитана сделалось по-мертвому тихо. Как ни странно, за этот короткий миг Клоздгейт сумел взять себя в руки — когда уполномоченный заговорил вновь, голос его был спокоен, деловит и опять еле слышен:
— Ничто пока не потеряно. Я уже снесся с Фредди, договорился представить все это как внеплановую проверку работы связистов и интендантства. Но учти: если моя инспекция тут у тебя выявит какой-нибудь непорядок… что-нибудь хоть на вот столько серьезнее миража в студенческой программе…
Чину не больно-то хотелось слушать караван-командорские наставления. А если бы и хотелось, все равно бы не удалось — отдаленные бормотания Клоздгейта почти напрочь забивал громоподобный изверговский шепоток, без сомнения предназначенный одному Извергу, только Извергу и никому, кроме Изверга:
— Чинзано… Щеночек, значит, пыжится доказать, что Чингисхан — это все-таки он… Ну все, щеночек… Все…
— Что ты там лепечешь?! — снова раздражаясь, осведомился уполномоченный OOP.
— Так, ерунду, — бесстрастно ответил Виктор Борисович. — Просто я… э-э-э… просто молюсь.
И подслушивающий студент, обмирая, подумал, что Изверг действительно вполне может теперь молиться. Например, за упокой души наглого щенка по фамилии Чинарев, у которого появился шанс в ближайшее время погибнуть — безвременно и насильственно.
После «молюсь» из капитанской каюты довольно долго не транслировалось ничего путного. Чин-чин уже совсем было вознамерился прекращать свое шпионское занятие, как вдруг Гарвей Клоздгейт заговорил вновь — очень по-деловому и гораздо явственнее, чем прежде:
— Давай я подарю тебе еще день. Тем более что мне действительно есть чем заняться помимо твоих проблем, — крепнущий командорский голос уже чуть ли не подминал угрюмое сопение Изверга (небось, уполномоченный подошел вплотную к собеседнику, а заодно и к микрофону). — У нас серьезная проблема с «Вервольфом». Там действительно заблокированы все системы управления и контроля. Мой бортинженер считает, что переналадка займет минимум сорок часов и что экипаж необходимо временно эвакуировать на рейдер… Кстати, нужно будет составить подробнейший отчет о том, как был доведен до подобного состояния корабль противника… гм… условного.
Ну конечно, славный парень Гарви, может быть, и Клозет, но отнюдь не дурак, а потому ни малейших иллюзий по поводу Лиги не питает.
Тем временем не питающий иллюзий славный парень Клозет продолжал:
— Дело даже не в том, что это будет огромный плюс в твою пользу. Понимаешь, Лига с такой готовностью… Дьявол, да они буквально навязали нам «Вервольф»! А я… Как там говорил этот… ну, тот, древний… «Бойтесь нанайцев, дары приносящих». Вот мы и боимся. Эта «любезность», без сомнения, имела шкурную цель, о которой мы можем только гадать. Правда, наша «доверчивость» тоже не без двойного донышка… Мы рассчитывали опробовать на подарочке Лиги новые средства обнаружения — прости, дружище, но о кое-каком оснащении твоего блокшива не осведомлен даже ты. Не исключено, что Лига… — Голос караван-командора опять стал затухать, и Чин, вслушиваясь, подался ближе к динамику. — Возможно, они хотели прощупать оборону одной из новейших старт-финиш-диспетчерских. А вышло слегка наоборот, хе-хе… Последнее достижение космической диверсионной техники нокаутировано, наши спецы получили возможность как следует порыться в его потрохах… Надеюсь, Лига теперь надолго подожмет хвост, но свои выводы она тоже сделает, будь уверен!
«Да уж, выводы, это Лига теперь пренепременнейше… — горестно думал Чин. — Только отнюдь не те, которыми озабочиваются важные господа в Космотрансе. И еще это трижды проклятое чинзано… трижды… три бутылки… Ой, как же все хреново раскладывается! Единственная отрада — упомянутый Клоздгейтом отчет о повержении злокозненного „Вервольфа“. Глядишь, и выгадается кой-кому лишняя пара часиков жизни: должен же Изверг понимать, что без некоего Чинарева ему, Извергу, такой отчет не осилить!»
А Клоздгейтова речь окончательно вернулась в свою прежнюю тихую да невнятную ипостась:
— Хорошо, достаточно с нас откровений на общие темы. Кстати, позаботься как можно скорее уничтожить все следы нашего разговора… Итак, будь добр до завтра привести все у себя в идеальный порядок. Слышишь?! В идеальнейший!
Извергово дыхание стало вовсе уж похоже на взрыки гризли-астматика (тяжких, ох тяжких усилий стоило живой легенде сносить менторский тон, какие бы там знаки различия не красовались у ментора на шевронах). И там, среди этих взрыков, еле слышно барахтались поучения неплохого парня Гарви Клозета:
— Старайся не привлечь внимание практикантов. Девица — дочь довольно высокопоставленного чиновника. Еще сболтнет… Зачем нам лишняя проблема? Удобней бы усыпить их до завтра, но внережимная активация пассиваторов — тоже нежелательная аномалия… В общем, делай что хочешь, но чтобы мне…
Дальше Чину удавалось разбирать (и то с немалым трудом) лишь отрывки: «…бога не воображай, будто все это — ради одного… если бы я искренне не считал тебя самой подходящей… никогда… только ради благополучного исхода важнейшей…» Можно было смело прозакладывать что угодно: господин караван-командор изволили страховаться на случай, если запись конфиденциальной беседы почему-либо уцелеет.
Но студента Чинарева ухищрения предусмотрительного Клозета не интересовали. Пора было сворачиваться с подслушиванием и оперативненько заметать следы: беседа господ начальников явно шла к завершению.
Вот именно с заметанием-то и возникли досадные трудности. Как и следовало ожидать, потайные жучки-сверчки (пес знает, сколько их было понатыкано в рубке) скрупулезно запротоколировали все, оттранслированное динамиком компа. Чинарев без труда нашел нужный участок записи, стер голоса капитана да командора и переписал на их место равный отрывок бессодержательных рабочих шумов (точнее, рабочей тишины). Все прошло без сучка-задоринки, но в последний момент Чин заметил, что растреклятая ябеда под названием «диспетчер-программа» втихаря состряпала отдельный фискальный файлик: дата, время, некорректное обращение с хранимой информацией. Плюс подробная справка как о самом обращении, так и о его некорректности. Практикант Чинарев со злобным удовольствием вымарал обнаруженное. В следующий миг чинаревское удовольствие улетучилось, а злобность распухла до вселенских масштабов, потому что файл-донос шустренько восстановился, да еще и с дополнением, повествующим о коварном покушении на его (файла) драгоценную жизнь.
Возиться по-умному с этой внезапной проблемой не хотелось, да и времени на особую возню, наверное, уже не было. Поэтому Чин-чин решил разобраться с программным стукачом по-дурацки: влез в файл через текстовый редактор и заменил все буквы на вопросительные знаки.
Сработало.
Правда, после самого последнего «?» файл все-таки приписал новую кляузу о «некорректной переконвертации значущих информационных символов» — ну и мать его раздолбать. Формулировка удачная получилась, расплывчатая; блокшивское программное обеспечение последнее время очень кстати взялось миражить… В общем, как это бишь сказано у древнего поэта Некрасова: «Софт знай себе глючит, а я ни при чем»? Именно то, что надо — с поправкой на архаику терминологии.
Размышляя так, Чинарев на всякий случай заглянул в текущий протокол — а ну как вредный диспетчер и туда настучал? Но нет, в протокольном файле значились лишь события хоть и неординарные, но к некорректным (то бишь криминальным) не относящиеся. Например, что за последние дни чиф-процессор систем жизнеобеспечения аж трижды обращался в информ-подбанк акустического и видеонаблюдения за рубкой. Небось, установочные настройки оного чифа тоже не без маниакалыцины. Мерещилось нечто, способное нанести ущерб драгоценным жизням драгоценного экипажа, вот и лез проверять… Только чего ж так часто? И вообще… Три даже не подтвердившиеся подозрения за такой срок — это чепе, чиф обязан был учинить алярм… Или он учинял? Или опять миражи какие-то? Ладно, это пускай Изверга волнует.
А комплект-ревизор свой долгий труд уже завершил. Как Чин и ожидал, выискалось еще несколько хыб: в паре текстовиков часть информации тоже подменили собой шеренги знаков препинания, и два-три мелких сервисных файла оказались пустыми (одно название и ни байта содержимого).
Вся эта обнаружившаяся шелуха, в общем-то, не должна была особо влиять на общую работоспособность программы, и Чина-рев решил, не теряя времени, докладывать господам начальникам об успешном окончании реставрационных работ. Правда, где-то по самому подзаборью его сознания этаким шустрым тараканчиком шмыгнула какая-то мысль, связанная с пустыми файлами и с причиною их образования, но…
Но.
Отмахнулся Чинарев от нее, от мыслишки этой.
Мысли приходят, уходят и чаще всего приходят опять, а вот упущенное время возвратить не удавалось еще, кажется, никому.
Чин-чин не без основания полагал, что чем досрочнее он щелкнет каблуками перед караван-командором, тем небрежнее этот самый караван-командор станет его проверять.
Так и вышло.
Выслушав доклад проштрафившегося практиканта, рубочный интерком раздраженно прорявкал голосом Клоздгейта:
— Что, так быстро? Очень подозрительная прыть! Сейчас приду, проверю — и упаси вас господь!..
Господь упас.
Собственно, ответственный уполномоченный всего-то и дал себе труда убедиться, что после заставки на мониторе вырисовывается нечто дальнейшее. Засим караван-командор Клоздгейт снизошли трепануть студента Чинарева по плечу, сообщив, что «вот такие бортпрограммисты нам и нужны», после чего развернулись к монитору спиной и думать забыли обо всех программах да программистах, сколько их ни есть в исследованной части Галактики.
Высокий гость изволил ужасно спешить. Он вызвал по интеркому кухонный блок и приказал своим громилам через десять секунд быть возле швартовочного шлюза; потом сообщил Извергу (тот как вошел, так и привалился к стенке близ люка), что неотложные дела лишают его, Клоздгейта, «удовольствия присутствовать на завтраке», но он тем не менее надеется завтра «в полной мере восполнить»…
Фразочка получалась не из коротких, и уполномоченный решил договорить ее в коридоре. Выходя вслед за ним, Изверов удостоил наконец взглядом все еще тянущегося по стойке «смирно» Чин-чина. Взгляд был краток, однако же сумел вместить многое. Жаль только, что среди этого многого студент Чинарев так и не выискал для себя ничего хорошего.
6
На миг в каюте линкор-капитана сделалось по-мертвому тихо. Как ни странно, за этот короткий миг Клоздгейт сумел взять себя в руки — когда уполномоченный заговорил вновь, голос его был спокоен, деловит и опять еле слышен:
— Ничто пока не потеряно. Я уже снесся с Фредди, договорился представить все это как внеплановую проверку работы связистов и интендантства. Но учти: если моя инспекция тут у тебя выявит какой-нибудь непорядок… что-нибудь хоть на вот столько серьезнее миража в студенческой программе…
Чину не больно-то хотелось слушать караван-командорские наставления. А если бы и хотелось, все равно бы не удалось — отдаленные бормотания Клоздгейта почти напрочь забивал громоподобный изверговский шепоток, без сомнения предназначенный одному Извергу, только Извергу и никому, кроме Изверга:
— Чинзано… Щеночек, значит, пыжится доказать, что Чингисхан — это все-таки он… Ну все, щеночек… Все…
— Что ты там лепечешь?! — снова раздражаясь, осведомился уполномоченный OOP.
— Так, ерунду, — бесстрастно ответил Виктор Борисович. — Просто я… э-э-э… просто молюсь.
И подслушивающий студент, обмирая, подумал, что Изверг действительно вполне может теперь молиться. Например, за упокой души наглого щенка по фамилии Чинарев, у которого появился шанс в ближайшее время погибнуть — безвременно и насильственно.
После «молюсь» из капитанской каюты довольно долго не транслировалось ничего путного. Чин-чин уже совсем было вознамерился прекращать свое шпионское занятие, как вдруг Гарвей Клоздгейт заговорил вновь — очень по-деловому и гораздо явственнее, чем прежде:
— Давай я подарю тебе еще день. Тем более что мне действительно есть чем заняться помимо твоих проблем, — крепнущий командорский голос уже чуть ли не подминал угрюмое сопение Изверга (небось, уполномоченный подошел вплотную к собеседнику, а заодно и к микрофону). — У нас серьезная проблема с «Вервольфом». Там действительно заблокированы все системы управления и контроля. Мой бортинженер считает, что переналадка займет минимум сорок часов и что экипаж необходимо временно эвакуировать на рейдер… Кстати, нужно будет составить подробнейший отчет о том, как был доведен до подобного состояния корабль противника… гм… условного.
Ну конечно, славный парень Гарви, может быть, и Клозет, но отнюдь не дурак, а потому ни малейших иллюзий по поводу Лиги не питает.
Тем временем не питающий иллюзий славный парень Клозет продолжал:
— Дело даже не в том, что это будет огромный плюс в твою пользу. Понимаешь, Лига с такой готовностью… Дьявол, да они буквально навязали нам «Вервольф»! А я… Как там говорил этот… ну, тот, древний… «Бойтесь нанайцев, дары приносящих». Вот мы и боимся. Эта «любезность», без сомнения, имела шкурную цель, о которой мы можем только гадать. Правда, наша «доверчивость» тоже не без двойного донышка… Мы рассчитывали опробовать на подарочке Лиги новые средства обнаружения — прости, дружище, но о кое-каком оснащении твоего блокшива не осведомлен даже ты. Не исключено, что Лига… — Голос караван-командора опять стал затухать, и Чин, вслушиваясь, подался ближе к динамику. — Возможно, они хотели прощупать оборону одной из новейших старт-финиш-диспетчерских. А вышло слегка наоборот, хе-хе… Последнее достижение космической диверсионной техники нокаутировано, наши спецы получили возможность как следует порыться в его потрохах… Надеюсь, Лига теперь надолго подожмет хвост, но свои выводы она тоже сделает, будь уверен!
«Да уж, выводы, это Лига теперь пренепременнейше… — горестно думал Чин. — Только отнюдь не те, которыми озабочиваются важные господа в Космотрансе. И еще это трижды проклятое чинзано… трижды… три бутылки… Ой, как же все хреново раскладывается! Единственная отрада — упомянутый Клоздгейтом отчет о повержении злокозненного „Вервольфа“. Глядишь, и выгадается кой-кому лишняя пара часиков жизни: должен же Изверг понимать, что без некоего Чинарева ему, Извергу, такой отчет не осилить!»
А Клоздгейтова речь окончательно вернулась в свою прежнюю тихую да невнятную ипостась:
— Хорошо, достаточно с нас откровений на общие темы. Кстати, позаботься как можно скорее уничтожить все следы нашего разговора… Итак, будь добр до завтра привести все у себя в идеальный порядок. Слышишь?! В идеальнейший!
Извергово дыхание стало вовсе уж похоже на взрыки гризли-астматика (тяжких, ох тяжких усилий стоило живой легенде сносить менторский тон, какие бы там знаки различия не красовались у ментора на шевронах). И там, среди этих взрыков, еле слышно барахтались поучения неплохого парня Гарви Клозета:
— Старайся не привлечь внимание практикантов. Девица — дочь довольно высокопоставленного чиновника. Еще сболтнет… Зачем нам лишняя проблема? Удобней бы усыпить их до завтра, но внережимная активация пассиваторов — тоже нежелательная аномалия… В общем, делай что хочешь, но чтобы мне…
Дальше Чину удавалось разбирать (и то с немалым трудом) лишь отрывки: «…бога не воображай, будто все это — ради одного… если бы я искренне не считал тебя самой подходящей… никогда… только ради благополучного исхода важнейшей…» Можно было смело прозакладывать что угодно: господин караван-командор изволили страховаться на случай, если запись конфиденциальной беседы почему-либо уцелеет.
Но студента Чинарева ухищрения предусмотрительного Клозета не интересовали. Пора было сворачиваться с подслушиванием и оперативненько заметать следы: беседа господ начальников явно шла к завершению.
Вот именно с заметанием-то и возникли досадные трудности. Как и следовало ожидать, потайные жучки-сверчки (пес знает, сколько их было понатыкано в рубке) скрупулезно запротоколировали все, оттранслированное динамиком компа. Чинарев без труда нашел нужный участок записи, стер голоса капитана да командора и переписал на их место равный отрывок бессодержательных рабочих шумов (точнее, рабочей тишины). Все прошло без сучка-задоринки, но в последний момент Чин заметил, что растреклятая ябеда под названием «диспетчер-программа» втихаря состряпала отдельный фискальный файлик: дата, время, некорректное обращение с хранимой информацией. Плюс подробная справка как о самом обращении, так и о его некорректности. Практикант Чинарев со злобным удовольствием вымарал обнаруженное. В следующий миг чинаревское удовольствие улетучилось, а злобность распухла до вселенских масштабов, потому что файл-донос шустренько восстановился, да еще и с дополнением, повествующим о коварном покушении на его (файла) драгоценную жизнь.
Возиться по-умному с этой внезапной проблемой не хотелось, да и времени на особую возню, наверное, уже не было. Поэтому Чин-чин решил разобраться с программным стукачом по-дурацки: влез в файл через текстовый редактор и заменил все буквы на вопросительные знаки.
Сработало.
Правда, после самого последнего «?» файл все-таки приписал новую кляузу о «некорректной переконвертации значущих информационных символов» — ну и мать его раздолбать. Формулировка удачная получилась, расплывчатая; блокшивское программное обеспечение последнее время очень кстати взялось миражить… В общем, как это бишь сказано у древнего поэта Некрасова: «Софт знай себе глючит, а я ни при чем»? Именно то, что надо — с поправкой на архаику терминологии.
Размышляя так, Чинарев на всякий случай заглянул в текущий протокол — а ну как вредный диспетчер и туда настучал? Но нет, в протокольном файле значились лишь события хоть и неординарные, но к некорректным (то бишь криминальным) не относящиеся. Например, что за последние дни чиф-процессор систем жизнеобеспечения аж трижды обращался в информ-подбанк акустического и видеонаблюдения за рубкой. Небось, установочные настройки оного чифа тоже не без маниакалыцины. Мерещилось нечто, способное нанести ущерб драгоценным жизням драгоценного экипажа, вот и лез проверять… Только чего ж так часто? И вообще… Три даже не подтвердившиеся подозрения за такой срок — это чепе, чиф обязан был учинить алярм… Или он учинял? Или опять миражи какие-то? Ладно, это пускай Изверга волнует.
А комплект-ревизор свой долгий труд уже завершил. Как Чин и ожидал, выискалось еще несколько хыб: в паре текстовиков часть информации тоже подменили собой шеренги знаков препинания, и два-три мелких сервисных файла оказались пустыми (одно название и ни байта содержимого).
Вся эта обнаружившаяся шелуха, в общем-то, не должна была особо влиять на общую работоспособность программы, и Чина-рев решил, не теряя времени, докладывать господам начальникам об успешном окончании реставрационных работ. Правда, где-то по самому подзаборью его сознания этаким шустрым тараканчиком шмыгнула какая-то мысль, связанная с пустыми файлами и с причиною их образования, но…
Но.
Отмахнулся Чинарев от нее, от мыслишки этой.
Мысли приходят, уходят и чаще всего приходят опять, а вот упущенное время возвратить не удавалось еще, кажется, никому.
Чин-чин не без основания полагал, что чем досрочнее он щелкнет каблуками перед караван-командором, тем небрежнее этот самый караван-командор станет его проверять.
Так и вышло.
Выслушав доклад проштрафившегося практиканта, рубочный интерком раздраженно прорявкал голосом Клоздгейта:
— Что, так быстро? Очень подозрительная прыть! Сейчас приду, проверю — и упаси вас господь!..
Господь упас.
Собственно, ответственный уполномоченный всего-то и дал себе труда убедиться, что после заставки на мониторе вырисовывается нечто дальнейшее. Засим караван-командор Клоздгейт снизошли трепануть студента Чинарева по плечу, сообщив, что «вот такие бортпрограммисты нам и нужны», после чего развернулись к монитору спиной и думать забыли обо всех программах да программистах, сколько их ни есть в исследованной части Галактики.
Высокий гость изволил ужасно спешить. Он вызвал по интеркому кухонный блок и приказал своим громилам через десять секунд быть возле швартовочного шлюза; потом сообщил Извергу (тот как вошел, так и привалился к стенке близ люка), что неотложные дела лишают его, Клоздгейта, «удовольствия присутствовать на завтраке», но он тем не менее надеется завтра «в полной мере восполнить»…
Фразочка получалась не из коротких, и уполномоченный решил договорить ее в коридоре. Выходя вслед за ним, Изверов удостоил наконец взглядом все еще тянущегося по стойке «смирно» Чин-чина. Взгляд был краток, однако же сумел вместить многое. Жаль только, что среди этого многого студент Чинарев так и не выискал для себя ничего хорошего.
6
Завтрак проходил в тесном кругу и гробовом молчании. Практиканты сосредоточенно занимались содержимым тарелок, лишь изредка покалывая украдливыми короткими взглядами друг друга и Изверга.
Изверг был хмур, еду в себя заталкивал с мучительным отвращением, временами даже постанывать принимался… Впрочем, стоны эти и сведенные омерзением губы вряд ли являлись следствием вкусовых ощущений. Прославленный ветеран изводился переживаниями. Всяческими и разнообразными. И то, что он не считал нужным скрывать свои переживания от посторонних глаз, нравилось Чину меньше всего.
Особой приязни Чин к Изверову, конечно же, не питал (и неособой, кстати, тоже), но видеть его таким… Ну, отчитал тебя друг-начальник, который по сравнению с тобой — тьху, дерьмецо плюгавое, и сам, кстати, это превосходнейше об себе понимает… Ну, подложило тебе свинью с проклятым чинзано какое-то там ничтожество (правда, «ничтожество» — это смотря с чьей точки зрения)… Ну и хрен с ними со всеми! Ведь все еще исправимо; а когда все исправится, ты им должки с процентами отстегнешь, ежели не побрезгуешь. Сам так называемый студент Чинарев, доведись ему быть теперь на изверовском месте, рассуждал бы именно вышеизложенным образом. А этот железный герой космоса, когда-то сумевший натворить такого дребезгу из боевой эскадры флериан, что эти клювастые головорезы по сию пору чуть ли не молятся на него…
Дьявольщина, ну надо же как распустил сопельки! Слюнтяй!
Чин-чин вдруг призадумался: а кому же именно адресовал он эти мысленные восклицания? Извергу или самому себе? Из перечисленных кандидатур более предпочтительной казалась вторая, та самая, которая свое и без того паскудное настроение вконец допаскуживает бессмысленными переживаниями за какого-то там Изверга.
От внезапного осознания собственного жалкого слюнтяйства так называемый Чинарев совсем озверел. И тут Леночка сдуру напросилась поработать громоотводом. Стряхивая с ложки на Чинову тарелку порцию второй компоненты завтрака, прелестная Халэпочка едва слышно спросила:
— А че это Изверг такой… суицидальный?
— Еще вот именно ты будешь с вопросиками!.. — злобно прошипел Чин.
Пушистые соболиные бровки, испоганить которые не удалось даже новейшим достижениям косметики, изумленно вздернулись.
— Еще вот именно ты будешь мне бровями играть! — бешено сипел Чинарев, прикрываясь ладонями. — Погоди, я тебе наедине такие игры устрою — по гроб жизни икаться будет!
— Псих, — громко и внятно произнесла Леночка бесстрастным тоном электронного диагноста.
На лице гадливо жующего Изверга прорисовался легкий интерес к окружающему.
Столь же бесстрастно и внятно папина Халэпа разъяснила:
— Студенту Чинареву, видите ли, не нравится десерт номер тридцать три дробь ка. Говорит: «До сих пор вместо еды давали лекарства для внутреннего употребления, а сегодня — наружное».
Господин линкор-капитан с видимым усилием проглотил последнюю дозу канареечно-желтого снадобья (которое действительно так и просилось наружу), утерся салфеткой и промолвил раздумчиво:
— Что ж, господа, раз вам не нравится десерт…
— Никак нет, нравится! — подал было голос Виталий. — Очень нрав…
Увы, не удалось старосте завершить свое объяснение в любви десертному рациону. Изверг крепко растер глаза пальцами и вдруг упер в лучшего на курсе студента такой мутный и такой неподъемный взгляд, что Виталий мгновенно онемел. А экс-космоволк медленно перевел взглядоподобное черт-те что на Леночку (девица ойкнула и выронила «раздаточную» ложку), потом на Чин-чина (тому сразу очень захотелось пропасть — куда угодно, лишь бы как можно дальше)…
— Расходитесь по каютам, — сказал Виктор Борисович неожиданно мирно.
— А убрать? — подхватилась Халэпочка. — Я счас, мигом я…
Но Изверг легонько прихлопнул ладонями о столешницу, повысил голос:
— Немедленно. По каютам. Каждый в свою. И до завтрашнего утра не высовываться.
Пожалуй, еще ни одно приказание не выполнялось практикантами с таким истовым рвением.
Чин от приставаний отбивался. Он думал. Ему тоже очень хотелось понять, что происходит. Не с Извергом (это-то нашпионившему практиканту было в главных чертах понятно), а вот именно вообще. Например, снова шмыганула по подсознанию совершенно идиотская, а потому очень правде подобная догадочка о причинах появления в чиф-комповской памяти пустых файлов и файлов, изгаженных знаками препинания. Шмыганула было она, догадочка-то, да тут же и ушмыгнула на фиг, спугнутая вздорными приставаниями Леночки и Виталия. Знать они, видите ли, хотят, эти «обое». Ничего, как захотелось, так и перехочется, мать ихнюю…
Все это студент Чинарев, будучи уже на пороге своей каюты, весьма экспансивно произнес вслух (увы, мать и прочее, с нею связанное, он тоже озвучил), после чего изо всех сил захлопнул каютный люк перед трясущимися от любознательности носами своих однокашников.
Уединившись в комфортабельной звукоизолированной берлоге, Чин некоторое время метался по ней, как… как… как тигр. (Ай-ай, господин поэт! Берлога — это медведь, а не тигр! Где же знаменитое молчановское умение выстраивать целостный образ, гори он вонючим пламенем?!)
Четыре шага от люка к дверце душевой кабинки, поворот (бедром об угол стола — чирк!), четыре шага от дверцы к люку, поворот (плечом о кожух озонатора — больно, м-мать!)… И снова раз-два-три-четыре — чирк! раз-два-три-четыре — мать! Чирк — мать, чирк — мать…
Чинзано.
Три бутылки коллекционного «Чини-чин».
Изверг полагает, будто щенок Молчанов таким образом тщился доказать, что он по правде никакой не Молчанов, а Чингисхан. Тот самый. Гунн Вандалович. Законспирированный Интерполом шип в заднице грозной могучей Лиги.
Увы, господин линкор-капитан, ваше предположение не соответствует. Представьте себе, студент Чинарев, равно как и хакер-поэт Молчанов, отнюдь не является идиотом. Означенный студент, равно как и упомянутый хакер-поэт, превосходнейше понимает: выходкой с чинзано он бы только окончательно укрепил вас в уверенности, что он НЕ Чингисхан. Впрочем, эта ваша уверенность ни в каких добавочных укреплениях и не нуждается.
Итак, студент-хакер-поэт Чинарев (во девичестве Молчанов) к чинзано отношения не имеет.
Вот к Интерполу — грешен! — имеет… Верней, это Интерпол имеет обоих — и отношение, и самого хакер-поэта. И даже вульгарное изнасилование этому самому Интерполу за оное имение не пришьешь, потому как все — по обоюдному согласию. Операция прикрытия особоценного свидетеля, в коей операции г-н Молчанов (т.е., пардон, Чинарев) согласился на почетную роль отвлекающей мишени. Согласился, стал-быть. За наисоблазнительнейшие посулы. И из соображений возвышенно-благородно-романтических (вот об этих последних кто узнает, тот не поверит, а кто поверит, тот оборжется).
Раз-два-три-четыре — чирк!
Раз-два-три-четыре — мать!
Да уж, операция прикрытия… Чушь собачья. Не сработала она, операция-то.
Даже вон Изверг то ли догадался уже, ху есть кто и кто есть ху, то ли почти догадался… Недаром ведь чертов старикан так ехидно советовал просмотреть запись событий, сопутствовавших компьютерному считыванию информации с таракана! Рубка-то ведь не жилая каюта, где надлежит блюсти тайну интимной жизни. В рубке сексом заниматься воспрещено, и на сантехдеструктор в ней не усядешься ввиду стопроцентного отсутствия такового… В общем, смотри — не хочу. А ежели смотреть, не строя наименее противоречивые модельки мотивации поступков, а отследить только одни именно поступки… даже такое: когда у кого дыхание пресеклось, кто на кого когда разозлился, кто когда побледнел-покраснел… Н-да.
Люк — дверца — поворот — чирк!
Дверца — люк — поворот… Ого! Здо-о-ро-вый синячище будет…
Три бутылки чинзано.
Не две, не четыре, не семь с осьмушкой, а именно три.
На каждого практиканта по штуке. Что из этого факта следует?
А следует из этого факта, что угнездившийся на блокшиве сверчок с позывными «Милашка» по правде вовсе и не Милашка, а распоследняя сука. Въедливая дошлая сука — вот что следует из трех бутылок. Ведь не было у Лиги времени внедрять нормальную агентуру, наверняка вербанули в сверчки первое мало-мальски годным показавшееся дерьмо из студентов. И вот — не промахнулись. Лига вообще редко промахивается.
Интересно, сучье дерьмо Милашка и само знало, что Молчанов и Чингисхан — не одно и то же, что «почти наркотическая» тяга к чинзано — это именно Чингисхан?.. Ой, вряд ли! Просто оно преспокойненько прочитало шифровочку, прикочевавшую от этого их литовского Пинчера, или как его там… Мало, что ли, возможностей шнырять по здешней локальной сети, не задействуя напрямую ни один из блокшивских серверов?! Вон под койкой в вещмешке одна такая возможность припрятана — почему бы у суки Милашки не иметься второй? А маразм с любопытным мыслительным узлом контроля жизнеобеспечения — просто маскировка какая-то…
Прах побери, вымарать нужно было эту поганую шифровку сразу же по приеме. Как только понял, что это именно шифровка. От греха. Без оглядки на собственное любопытство и на всякие там «а вдруг». Эх, что уж теперь, после драки-то…
Ладно, это все не главное.
Главное то, что интерполовская программа защиты свидетеля оказалась туфтой. Господи, да куда этим интерполовцам тягаться с Лигой, если они даже из собственного нутра не способны повытравить сверчков?! К-козлы…
Ах, как было задумано! Прикидывание Чингисханом лучше всего получится у приятеля и равного по классу хакера, каковые обе ипостаси очень удачно слиты в едином молчановском лице. А если противник все-таки распознает в Чинареве Молчанова, он (противник) начнет искать Чингиза среди молчановских друзей — искать вблизи, но не рядом. На сей случай в училище внедрен лаборант-программистом давний доподлинный молчановский кореш — Дикки Крэнг. Грубо внедрен, с шумом, чтоб привлекал побольше внимания. И главное: настоящую мишень никто никогда не прячет вплотную к отвлекающей (это с точки зрения интерполовских стратегов от психологии); следовательно, самое безопасное место для настоящего Чингисхана — в одном взводе и даже в одной тройке практикантов с Чингисханом-лже.
А сучье дерьмо Милашка клюнуть на Дикки Крэнга то ли не додумалось, то ли поленилось. И насчет того, где никогда не прячут настоящую мишень, оно тоже оказалось без понятия. Зато оно непосредственно поучаствовало в той самой сцене, которая, кажется, натолкнула Изверга на очень опасные подозрения. Вот такие же подозрения, по всему видать, забрезжили и у Милашки. И теперь Милашка эти подозрения проверяет. Экспериментально, стал-быть. Окончательно. Однозначно.
Чин вдруг замер посреди каюты, тупо уставившись в никуда и не менее тупо приоткрыв рот. Он вдруг понял, что именно заставило его метаться от «чирк» до «мать» и обратно, зарабатывая синяки и развлекаясь никому уже в общем-то не нужной дедукцией.
Страх.
Дикая боязнь того, что уже давно оформившаяся догадка окажется правильной. Что вот сейчас он, Чин, сунется в какое-нибудь место из тех, в какие прежде всего суется вернувшийся домой человек, и обнаружит одну из трех бутылок чинзано. И придется ему кончать с дедукцией и начинать…
От мысли, что же такое потребуется тогда начинать, у лжестудента псевдо-Чинарева подкосились колени.
Действительному члену почетной десятки самых опасных кримэлементов человечества еще ни разу не приходилось никого убивать. То есть не приходилось так, как вполне вероятно придется теперь — впрямую. Не компьютерными изощрениями, а собственными руками.
Все неизведанное — страшно. Знающие люди (из тех, кому уже приходилось) любят порассказать всякие ужасы. Кошмарные сны, в которых обожает являться убитый, какие-то угрызения какой-то совести… Господи, а ну как хоть что-то из этих россказней окажется правдой?!
Псевдо-Чин бессильно плюхнулся на койку и вдруг с воплем перекатился набок, зашарил под простыней мгновенно взмокшими пятернями.
Так и есть.
Бутылка.
Огромная, сувенирная, литровая. Ребристая и угластая.
«Чини-чин».
Значит, все додумано правильно.
Каждому по бутылке. Себе — тоже. («Господин линкор-капитан, смотрите, какую мне кто-то гадость подсунул!» — своего рода алиби).
Если такую бутылку найдет у себя на койке настоящий подлинный Чингисхан, у которого «почти наркотическое пристрастие», — выхлебает в момент до самого дна, ни на миг не задумываясь о последствиях. А при искусственной гравитации эти самые последствия таковы, что хрена с два скроешь.
Правда, лже-Чингисхан (Чинарев-Молчанов) тоже выхлебает — доказывая, стал-быть, что он не лже.
Дальнейшая арифметика проста. Напился один Чинарев — хватай его, Гунна Вандаловича. Оба подопытных напились? Что ж, имеем два уравнения с двумя неизвестными. По одному уравнению выражаем икс через игрек (например, через стихоплетство или показушную чингисханистость), полученное подставляем в уравнение номер два, вычитаем… задачка для подготовительного класса.
Чин сел поудобнее, поставил бутылку перед собою на пол и закляк в тоскливом недоумении, словно русалка перед трусами.
Господи, ну как же все умудрилось сложиться аж настолько хреново?!
А ведь ни малейшими бы проблемами и не запахло, успей догадливый студент Чинарев вовремя предупредить о своих догадках подлинного Чингисхана. Но теперь наверняка уже поздно: при виде бутылки человек с почти наркотическим пристрастием мешкает не пить, а думать.
Изверг был хмур, еду в себя заталкивал с мучительным отвращением, временами даже постанывать принимался… Впрочем, стоны эти и сведенные омерзением губы вряд ли являлись следствием вкусовых ощущений. Прославленный ветеран изводился переживаниями. Всяческими и разнообразными. И то, что он не считал нужным скрывать свои переживания от посторонних глаз, нравилось Чину меньше всего.
Особой приязни Чин к Изверову, конечно же, не питал (и неособой, кстати, тоже), но видеть его таким… Ну, отчитал тебя друг-начальник, который по сравнению с тобой — тьху, дерьмецо плюгавое, и сам, кстати, это превосходнейше об себе понимает… Ну, подложило тебе свинью с проклятым чинзано какое-то там ничтожество (правда, «ничтожество» — это смотря с чьей точки зрения)… Ну и хрен с ними со всеми! Ведь все еще исправимо; а когда все исправится, ты им должки с процентами отстегнешь, ежели не побрезгуешь. Сам так называемый студент Чинарев, доведись ему быть теперь на изверовском месте, рассуждал бы именно вышеизложенным образом. А этот железный герой космоса, когда-то сумевший натворить такого дребезгу из боевой эскадры флериан, что эти клювастые головорезы по сию пору чуть ли не молятся на него…
Дьявольщина, ну надо же как распустил сопельки! Слюнтяй!
Чин-чин вдруг призадумался: а кому же именно адресовал он эти мысленные восклицания? Извергу или самому себе? Из перечисленных кандидатур более предпочтительной казалась вторая, та самая, которая свое и без того паскудное настроение вконец допаскуживает бессмысленными переживаниями за какого-то там Изверга.
От внезапного осознания собственного жалкого слюнтяйства так называемый Чинарев совсем озверел. И тут Леночка сдуру напросилась поработать громоотводом. Стряхивая с ложки на Чинову тарелку порцию второй компоненты завтрака, прелестная Халэпочка едва слышно спросила:
— А че это Изверг такой… суицидальный?
— Еще вот именно ты будешь с вопросиками!.. — злобно прошипел Чин.
Пушистые соболиные бровки, испоганить которые не удалось даже новейшим достижениям косметики, изумленно вздернулись.
— Еще вот именно ты будешь мне бровями играть! — бешено сипел Чинарев, прикрываясь ладонями. — Погоди, я тебе наедине такие игры устрою — по гроб жизни икаться будет!
— Псих, — громко и внятно произнесла Леночка бесстрастным тоном электронного диагноста.
На лице гадливо жующего Изверга прорисовался легкий интерес к окружающему.
Столь же бесстрастно и внятно папина Халэпа разъяснила:
— Студенту Чинареву, видите ли, не нравится десерт номер тридцать три дробь ка. Говорит: «До сих пор вместо еды давали лекарства для внутреннего употребления, а сегодня — наружное».
Господин линкор-капитан с видимым усилием проглотил последнюю дозу канареечно-желтого снадобья (которое действительно так и просилось наружу), утерся салфеткой и промолвил раздумчиво:
— Что ж, господа, раз вам не нравится десерт…
— Никак нет, нравится! — подал было голос Виталий. — Очень нрав…
Увы, не удалось старосте завершить свое объяснение в любви десертному рациону. Изверг крепко растер глаза пальцами и вдруг упер в лучшего на курсе студента такой мутный и такой неподъемный взгляд, что Виталий мгновенно онемел. А экс-космоволк медленно перевел взглядоподобное черт-те что на Леночку (девица ойкнула и выронила «раздаточную» ложку), потом на Чин-чина (тому сразу очень захотелось пропасть — куда угодно, лишь бы как можно дальше)…
— Расходитесь по каютам, — сказал Виктор Борисович неожиданно мирно.
— А убрать? — подхватилась Халэпочка. — Я счас, мигом я…
Но Изверг легонько прихлопнул ладонями о столешницу, повысил голос:
— Немедленно. По каютам. Каждый в свою. И до завтрашнего утра не высовываться.
Пожалуй, еще ни одно приказание не выполнялось практикантами с таким истовым рвением.
* * *
Путь от столовой к спальному блоку (сиречь к коридорному аппендиксу, в который выходят двери всех блокшивских спальных кают) занимает от силы минут пять очень неспешного ходу. За эти пять минут сокурсники успели трижды пристать к Чину с расспросами (сперва Белоножко пристал, затем Леночка, затем, по выражению той же Леночки, «обое»). Господа студенты очень интересовались дознаться, что нынче такое происходит — с Извергом и вообще.Чин от приставаний отбивался. Он думал. Ему тоже очень хотелось понять, что происходит. Не с Извергом (это-то нашпионившему практиканту было в главных чертах понятно), а вот именно вообще. Например, снова шмыганула по подсознанию совершенно идиотская, а потому очень правде подобная догадочка о причинах появления в чиф-комповской памяти пустых файлов и файлов, изгаженных знаками препинания. Шмыганула было она, догадочка-то, да тут же и ушмыгнула на фиг, спугнутая вздорными приставаниями Леночки и Виталия. Знать они, видите ли, хотят, эти «обое». Ничего, как захотелось, так и перехочется, мать ихнюю…
Все это студент Чинарев, будучи уже на пороге своей каюты, весьма экспансивно произнес вслух (увы, мать и прочее, с нею связанное, он тоже озвучил), после чего изо всех сил захлопнул каютный люк перед трясущимися от любознательности носами своих однокашников.
Уединившись в комфортабельной звукоизолированной берлоге, Чин некоторое время метался по ней, как… как… как тигр. (Ай-ай, господин поэт! Берлога — это медведь, а не тигр! Где же знаменитое молчановское умение выстраивать целостный образ, гори он вонючим пламенем?!)
Четыре шага от люка к дверце душевой кабинки, поворот (бедром об угол стола — чирк!), четыре шага от дверцы к люку, поворот (плечом о кожух озонатора — больно, м-мать!)… И снова раз-два-три-четыре — чирк! раз-два-три-четыре — мать! Чирк — мать, чирк — мать…
Чинзано.
Три бутылки коллекционного «Чини-чин».
Изверг полагает, будто щенок Молчанов таким образом тщился доказать, что он по правде никакой не Молчанов, а Чингисхан. Тот самый. Гунн Вандалович. Законспирированный Интерполом шип в заднице грозной могучей Лиги.
Увы, господин линкор-капитан, ваше предположение не соответствует. Представьте себе, студент Чинарев, равно как и хакер-поэт Молчанов, отнюдь не является идиотом. Означенный студент, равно как и упомянутый хакер-поэт, превосходнейше понимает: выходкой с чинзано он бы только окончательно укрепил вас в уверенности, что он НЕ Чингисхан. Впрочем, эта ваша уверенность ни в каких добавочных укреплениях и не нуждается.
Итак, студент-хакер-поэт Чинарев (во девичестве Молчанов) к чинзано отношения не имеет.
Вот к Интерполу — грешен! — имеет… Верней, это Интерпол имеет обоих — и отношение, и самого хакер-поэта. И даже вульгарное изнасилование этому самому Интерполу за оное имение не пришьешь, потому как все — по обоюдному согласию. Операция прикрытия особоценного свидетеля, в коей операции г-н Молчанов (т.е., пардон, Чинарев) согласился на почетную роль отвлекающей мишени. Согласился, стал-быть. За наисоблазнительнейшие посулы. И из соображений возвышенно-благородно-романтических (вот об этих последних кто узнает, тот не поверит, а кто поверит, тот оборжется).
Раз-два-три-четыре — чирк!
Раз-два-три-четыре — мать!
Да уж, операция прикрытия… Чушь собачья. Не сработала она, операция-то.
Даже вон Изверг то ли догадался уже, ху есть кто и кто есть ху, то ли почти догадался… Недаром ведь чертов старикан так ехидно советовал просмотреть запись событий, сопутствовавших компьютерному считыванию информации с таракана! Рубка-то ведь не жилая каюта, где надлежит блюсти тайну интимной жизни. В рубке сексом заниматься воспрещено, и на сантехдеструктор в ней не усядешься ввиду стопроцентного отсутствия такового… В общем, смотри — не хочу. А ежели смотреть, не строя наименее противоречивые модельки мотивации поступков, а отследить только одни именно поступки… даже такое: когда у кого дыхание пресеклось, кто на кого когда разозлился, кто когда побледнел-покраснел… Н-да.
Люк — дверца — поворот — чирк!
Дверца — люк — поворот… Ого! Здо-о-ро-вый синячище будет…
Три бутылки чинзано.
Не две, не четыре, не семь с осьмушкой, а именно три.
На каждого практиканта по штуке. Что из этого факта следует?
А следует из этого факта, что угнездившийся на блокшиве сверчок с позывными «Милашка» по правде вовсе и не Милашка, а распоследняя сука. Въедливая дошлая сука — вот что следует из трех бутылок. Ведь не было у Лиги времени внедрять нормальную агентуру, наверняка вербанули в сверчки первое мало-мальски годным показавшееся дерьмо из студентов. И вот — не промахнулись. Лига вообще редко промахивается.
Интересно, сучье дерьмо Милашка и само знало, что Молчанов и Чингисхан — не одно и то же, что «почти наркотическая» тяга к чинзано — это именно Чингисхан?.. Ой, вряд ли! Просто оно преспокойненько прочитало шифровочку, прикочевавшую от этого их литовского Пинчера, или как его там… Мало, что ли, возможностей шнырять по здешней локальной сети, не задействуя напрямую ни один из блокшивских серверов?! Вон под койкой в вещмешке одна такая возможность припрятана — почему бы у суки Милашки не иметься второй? А маразм с любопытным мыслительным узлом контроля жизнеобеспечения — просто маскировка какая-то…
Прах побери, вымарать нужно было эту поганую шифровку сразу же по приеме. Как только понял, что это именно шифровка. От греха. Без оглядки на собственное любопытство и на всякие там «а вдруг». Эх, что уж теперь, после драки-то…
Ладно, это все не главное.
Главное то, что интерполовская программа защиты свидетеля оказалась туфтой. Господи, да куда этим интерполовцам тягаться с Лигой, если они даже из собственного нутра не способны повытравить сверчков?! К-козлы…
Ах, как было задумано! Прикидывание Чингисханом лучше всего получится у приятеля и равного по классу хакера, каковые обе ипостаси очень удачно слиты в едином молчановском лице. А если противник все-таки распознает в Чинареве Молчанова, он (противник) начнет искать Чингиза среди молчановских друзей — искать вблизи, но не рядом. На сей случай в училище внедрен лаборант-программистом давний доподлинный молчановский кореш — Дикки Крэнг. Грубо внедрен, с шумом, чтоб привлекал побольше внимания. И главное: настоящую мишень никто никогда не прячет вплотную к отвлекающей (это с точки зрения интерполовских стратегов от психологии); следовательно, самое безопасное место для настоящего Чингисхана — в одном взводе и даже в одной тройке практикантов с Чингисханом-лже.
А сучье дерьмо Милашка клюнуть на Дикки Крэнга то ли не додумалось, то ли поленилось. И насчет того, где никогда не прячут настоящую мишень, оно тоже оказалось без понятия. Зато оно непосредственно поучаствовало в той самой сцене, которая, кажется, натолкнула Изверга на очень опасные подозрения. Вот такие же подозрения, по всему видать, забрезжили и у Милашки. И теперь Милашка эти подозрения проверяет. Экспериментально, стал-быть. Окончательно. Однозначно.
Чин вдруг замер посреди каюты, тупо уставившись в никуда и не менее тупо приоткрыв рот. Он вдруг понял, что именно заставило его метаться от «чирк» до «мать» и обратно, зарабатывая синяки и развлекаясь никому уже в общем-то не нужной дедукцией.
Страх.
Дикая боязнь того, что уже давно оформившаяся догадка окажется правильной. Что вот сейчас он, Чин, сунется в какое-нибудь место из тех, в какие прежде всего суется вернувшийся домой человек, и обнаружит одну из трех бутылок чинзано. И придется ему кончать с дедукцией и начинать…
От мысли, что же такое потребуется тогда начинать, у лжестудента псевдо-Чинарева подкосились колени.
Действительному члену почетной десятки самых опасных кримэлементов человечества еще ни разу не приходилось никого убивать. То есть не приходилось так, как вполне вероятно придется теперь — впрямую. Не компьютерными изощрениями, а собственными руками.
Все неизведанное — страшно. Знающие люди (из тех, кому уже приходилось) любят порассказать всякие ужасы. Кошмарные сны, в которых обожает являться убитый, какие-то угрызения какой-то совести… Господи, а ну как хоть что-то из этих россказней окажется правдой?!
Псевдо-Чин бессильно плюхнулся на койку и вдруг с воплем перекатился набок, зашарил под простыней мгновенно взмокшими пятернями.
Так и есть.
Бутылка.
Огромная, сувенирная, литровая. Ребристая и угластая.
«Чини-чин».
Значит, все додумано правильно.
Каждому по бутылке. Себе — тоже. («Господин линкор-капитан, смотрите, какую мне кто-то гадость подсунул!» — своего рода алиби).
Если такую бутылку найдет у себя на койке настоящий подлинный Чингисхан, у которого «почти наркотическое пристрастие», — выхлебает в момент до самого дна, ни на миг не задумываясь о последствиях. А при искусственной гравитации эти самые последствия таковы, что хрена с два скроешь.
Правда, лже-Чингисхан (Чинарев-Молчанов) тоже выхлебает — доказывая, стал-быть, что он не лже.
Дальнейшая арифметика проста. Напился один Чинарев — хватай его, Гунна Вандаловича. Оба подопытных напились? Что ж, имеем два уравнения с двумя неизвестными. По одному уравнению выражаем икс через игрек (например, через стихоплетство или показушную чингисханистость), полученное подставляем в уравнение номер два, вычитаем… задачка для подготовительного класса.
Чин сел поудобнее, поставил бутылку перед собою на пол и закляк в тоскливом недоумении, словно русалка перед трусами.
Господи, ну как же все умудрилось сложиться аж настолько хреново?!
А ведь ни малейшими бы проблемами и не запахло, успей догадливый студент Чинарев вовремя предупредить о своих догадках подлинного Чингисхана. Но теперь наверняка уже поздно: при виде бутылки человек с почти наркотическим пристрастием мешкает не пить, а думать.