— Не так.
Вообще-то Виталий, слушая дядюшкин монолог, очень было захотел съехидничать на совершенно иную тему, а именно по поводу чумообразного комп-паразита. Об истинной сути оного положительный староста ничего наверняка не знал (шныряние по базам данных блокшивских следилок тут не помогло: Чинарев-Молчанов слишком быстро и качественно замел следы). Тем не менее «Интерпол, Лигу и нас краешком» прекрасно объяснило Виталию, делом чьих именно шаловливых конечностей была помянутая шикарная атака. А напоказная междупрочимность родственникова упоминания об этой самой атаке ясней ясного показывала, что истинные масштабы поражения в наилучшем (естественно, для Макрохарда) случае очень-очень-очень не ограничиваются мало что краешком — краищем даже. И теперь невыносимей, чем давеча утильный микрофон в ухе, зудело у Виталия на языке что-то вроде: «А, поднагадили в траузера-с?! Это вам не премийку между делом срубить за беззаветную победу над лонгольером собственного изготовления! Оказывается, настоящий мордобой — это неудобно и больно, кто б мог подумать!»
Вот обязательно бы не удержался трусовато-положительный человек от высказывания в этаком злопыхательском роде, но влиятельный родственник своим якобы риторическим таканьем подставился под куда более соблазнительное злорадство. И даже не «подставился под», а «напросился на». Что ж, отказывать родственникам, да еще влиятельным, было не в натуре Виталия. Поэтому он и сказал: «Нет». А затем продолжил неспешно да снисходительно, избегая, впрочем, споткнуться взглядом о стремительно звереющий менеджерский прищур:
— Про расписку чуть-чуть потом, сперва про запись. Насколько я разбираюсь в таких делах, юридическим доказательством считается цельное воспроизведение без лук… этих… лакун…
— …содержащее не менее чем двадцатиминутную фиксацию периодов, предшествующего выраженно-логичному началу беседы и следующим за ее связным окончанием, — раздраженно подсказал макрохардовец. — Ну?!
— Антилопа гну! — собственная дерзость Виталия просто ужасала, и от смертельного этого ужаса дерзилось старосте все пуще и пуще. — Даже не стану напоминать, что сам-то я ничего уж такого опасного еще не сказал, это ВЫ тут досаморазоблачались до трусов и дальше. Я о другом: бьем на пятерню, что вы сами свою запись сейчас испортите?
— Я уже когда-то просил в разговоре со мной не употреблять ваш идиотский жаргон! — Дядино лицо сделалось брюзгливым и оттого как-то неуловимо почеловечнело. — Пятерня — это сколько? Пять? Или пятьдесят?
— Пятьсот. А то — пятка и паутинник.
Эталон менеджерства завел глаза и с громким стоном потряс головой (очевидно, проиллюстрировал таким образом свое мнение об умственных способностях молодежи). Затем он, вероятно, вспомнил, что простейший способ добиться толку от психа — по возможности с ним соглашаться. И кивнул:
— Ладно. Бьем. Парим. Как там у вас еще — букмекаем? Дальше-то что?!
— Дальше… — пытаясь зацепиться за остатки норовящей удрать самоуверенности (а еще бы ей, бедолаге, не норовить — в преддверии кульминационного-то момента… Виталий бы и сам с удовольствием…) Так вот, из последних сил тщась хоть изобразить хозяина положения, гордость курса решил изменить это самое положение в физическом смысле слова, а именно развалиться вальяжно и нагло. Затея почти удалась, вот только, наверное, при этом следовало осторожней ерзать туго обкомбинезоненным задом по натуральной коже сиденья. Подло издавшийся в результате звук (рожденный всего-навсего трением разнородных материалов) был так громок и до того смахивал на нечто постыдное… В общем, никакой позой не компенсируешь взопламенелость собственных ушей и откровенно презрительную собеседническую гримасу. Оставалось только искать утешения в факте глобального несовершенства мира да стоически гнуть свое. Так Виталий и поступил.
— Дальше, — пропыхтел он, безуспешно тужась утереть взмокрелое чело влагоотталкивающим рукавом, — дальше все просто. Вы тут какую-то мою расписку упоминали. Никак не доморгаюсь: о чем речь?
Дядя замер, таращась; потом вдруг слепо-лихорадочно зашарил по лимузиновой приборной панели, по карманам серого своего шикарного костюма…
Манускриптер обнаружился у макрохардовского функционера под локтем. С минуту упомянутый функционер терзал обнаруженное, то выкрикивая невнятные команды, то принимаясь внемую избивать негнущимися пальцами вызванный, очевидно, на дисплей псевдоконтактор. Как всегда бывает при такой спешке, элементарная операция — загрузка текстового файла — заняла раз в десять больше времени, чем ей полагалось… то есть вместо одной миллисекунды аж десять.
Вызвав расписку, дядя ее прочел. Потом еще раз прочел. Потом снова начал что-то бормотать, куда-то тыкать… А потом обмяк, аккуратно сложил ноут вчетверо, бросил его себе под ноги… и устало-вопросительно уставился на племянника.
Виталий тоже слегка обмяк, но голос его вздрагивал и пресекался:
— Сначала одно ма-аленькое обстоятельство… Не сомневаюсь в вашей готовности… это… сделаться козлом ради… в смысле отпущения козлом… ради любимого Макрохер… харда. Это я про запись. Но если из нее хоть кто-то третий узнает, каким вы оказались идио… извините… ну, скажем так: идеалистом… Хотя, как я ни скажи, а подумают-то…
Эталон менеджера среднего звена согнулся, кряхтя. Нет, он не рулевую «качалку» лбом продавить хотел, он тянулся за манускриптером. Гордость курса не стал отслеживать команды, которые влиятельный (не в прошлом ли?) родственник бормотал своему писалу. В содержании этих команд он, гордость курса, не сомневался, а потому сказал великодушно:
— Пятерню я вам — уж ладно! — прощаю. Это шутка была. Вы только про лимузинный бортовик не забудьте: он же, наверное, тоже….
— А с чего ты решил, будто я что-нибудь выключил? Или что хоть собираюсь? — Бесстрастие дядиных вопросов казалось просто-таки сверхъестественным (особенно если учесть, что, вопрошаючи, оный дядя яростно скомкал ноут и зашвырнул его через плечо, в салон).
— Не собираетесь, так соберетесь, — Виталий устало ссутулился, снова отвернулся к окну. — Когда вы прошлый раз меня сюда выдернули… Ну, когда я расписку эту чертову подписал… Помните, вы мне тогда грузили, что ваше писало прочавкивает команды на одрайвенеть скольких литературных языках? Помните?
— Помню. А еще я помню, как тогда же запретил тебе употреблять в моем…
— Ага, — положительный человек Белоножко устал до абсолютно взаправдашнего бесстрашия. — Это после того как я, уже подписав, отрекордил… извините — воспроизвел… ну, пересказал поучение наших курсантов-наставников — ремембите? Вы тогда еще заподозрили от меня какую-то пакость, подпись затеяли проверять… А она на месте была. Так?
— Ну?!
— Прилип ко дну… Еще б ей тогда не оказаться на месте! Исчезнуть она должна была позже. Вы, дядюшка, хлопанулись тот раз как последний… как даже не знаю кто. Сами же сказали: манускриптер воспринимает ЛИТЕРАТУРНЫЕ языки. В тэ че и русский — литературный. И если б удосужились вдуматься, да из моей тогдашней бредовени вылущить осмысленные именно литературные слова, получили бы: «Осуществляю специальный команд-ввод исключительно по-русски. Для долгосрочного исполнения. Последнее изменение стереть через десять стандартных функциональных команд. Исполнять». Вы тогда не вбрэйнились, а компик ваш — ин э моумент… Вы уже потом и файл-расписку улистали, и с чем-то другим затеялись, а он знай себе функц-команды отсчитывал. Досчитал до десяти — и стер изменение. Последнее на момент получения той моей команды. Подпись мою стер. Ну, дошло наконец?
Дядя молчал. Он думал. Думал так напряженно, так сосредоточенно и так забыв обо всем, кроме неведомых своих мыслей, что… Задрапированные искристо-дымчатым шелком плечи почти незаметно для глаз обмякли; выполированные щеки занавесились прозрачным намеком на тени от скул; поперек лба словно бы три-четыре блондинистых дядюшкиных волоска налипло… А возможно, всему виною был свет — вернее, его скудость… Снегопад там, снаружи, все крепчал да густел, и густел сумрак в лимузинном нутре, и монотонное падение разлапистых хлопьев зализывало лицо макрохардовского функционера скользящим монотонным падением грязно-серых теней… Так, иначе ли, но Виталию, искоса поглядывающему на родственника, не узналось, конечно же, но осозналось по-настоящему только теперь: человек этот без малого вдвое старше собственной внешности.
Бог знает, сколько минут пошло на жвачку вялой неприятной молчанке.
Первым не выдержал Белоножко:
— Давайте начистоту. Провокация ваша с распиской не удалась. С интеллектатором вы тоже хлопанулись по полной: оттуда, где он сейчас, вам его не…
— О, господи! — устало-раздраженно простонал образец менеджера, безотрывно глядясь в залепленное талой жижей лобовое окно. — Сейчас ты мне начнешь рассказывать, что спрятал интересующий нас предмет в архиразнадежнейшее место и что если что-нибудь случится с тобой… Именно с тобой — при не вполне легальном способе жизни твоих свежеупокоенных дружков отслеживать их судьбу хранителям очень не с руки… Так вот, если с тобой, индикатором, хоть что-нибудь — хранители-отслеживатели в момент выдадут интеллектатор Интерполу, раззвонят обо всем масс-медионщикам, вывалят в глобсеть охапищу сенсационных разоблачений… — Он оторвался от любования заоконьем, насмешливо-презрительно глянул на племянника. — А я могу тебе рассказать, что интеллектатор сдан лично тобою в отделение «Космотрансбанка» в порту прибытия. В сейф с замком-идентификатором личности-внешности — вы, дураки, говорили об этом в стратолайнере, по пути сюда… Ты знаешь… — Крестный дядя вывернулся на сиденье, упер в родственника гадливый прищур. — Ты слыхал о дактилоконтакторах? А о линзах с псевдосетчаткой? Про пластомаску вообще молчу — в любом джокермаркете штабелями… Хоть президента, хоть Гарольда Стейна… Или Виталия Белоножко — нашей соответствующей лаборатории на полчаса работы. А потом Виталий Белоножко придет в банк, изымет хранимое, а ты и знать не будешь…
— Про все про это я слыхал. — Положительного человека старосту самого удивила (и даже напугала) невозмутимость, с которой он выдержал дядин уничижительный взгляд. — А только «Космобанк» — заведение из серьезнейших, они там про все тоже слыхали. И уж если чего гарантируют — значит, на всякие такие выдумки имеют кой-чего за душой.
— Увидим, — буркнул макрохардовец, отворачиваясь.
Некоторое время Белоножко молча грыз губы. Потом сказал просительно:
— Давайте не будем взаимно испытывать судьбу, а? Пока вы не попытаетесь меня… это… я вам не опасен. Я ж понимаю: как только начну звенеть, то есть сверчать, так вы меня сразу… это. А если вы меня… тогда все всплывет. По-моему, взаимно приемлемая ситуация. Нет?
— Нет. — Дядя больше на племянника не смотрел, дядя чего-то там наяривал на лимузиновом пульте. — Это, не это… Молись, чтоб мы не сумели изъять интеллектатор. А попробуешь хоть на вот столько распустить свой наглый язык — мы тебя действительно ЭТО. Моментально. Невзирая ни на какие последствия. Понял?
— Понял, — неожиданно осклабился Виталий. — Я-то понял, что уж после таких-то слов вам запись нашего разговора точно опасней, чем мне.
А дядя сказал:
— Пошел вон.
Староста Белоножко покладисто вылез из машины, под валящую с небес промозглую слякоть. Не успела еще задвинуться выпустившая его дверь, как лимузин в нарушение всех мыслимых правил транспортного движения подпрыгнул и по широкой дуге ушел в исходящие снегопадом низкие кудлатые тучи.
Воцарившаяся на площадном демонстраторе ООРовская пресс-атташе по вопросам Глобальной Сети была хороша. Она без запинки, явно гордясь своей ловкостью, выговаривала «глоблокальнооперинформсеть», «квазиавтореставрирующийся суперкороткий сверхмакролонгольер», «дефенсдезинфекцакция»; итожащее чуть ли не каждый смысловой отрывок похоронное «абсолютная несостоятельность существующих защитных средств» у кого другого смахивало бы на шипение недодавленной гадюки, а у хорошенькой прессовички звучало как песня… Единственно, что раздражало, так это открытое вечернее платье. Декольте, глубиной способное тягаться с Марианскою впадиной, на удивление хорошо виделось сквозь снежную кутерьму и провоцировало мучительное недоумение: когда же эта миленькая говорунья обессилеет наконец корчить из себя йогиню какую-то, обхватит руками голые свои плечи и примется громко да внятно стучать зубами?!
— А как ты смотришь на маленько подсобить изнемогшему соратнику и другу? — Леночка скосилась на Матвея, увидела, куда и как тот смотрит в действительности, и фыркнула: — Ну конечно, мужику только покажи голое вымя, и валяй, меси языком любую хлопню — все зачавкает. Интересно, что ты там видишь? Блевотина эта небесная, две силовые ширмы… И вымя-то, между прочим… будто она его уже третья донашивает… Можно подумать, тебе здесь ничего лучшего нету для посмотреть!
— Я не смотрю, — сказал Молчанов. — Я слушаю.
— Тогда слушай крутя, — Халэпа ткнула подельнику фруктовый ножик, который с переменным успехом пыталась использовать в качестве отвертки. — Сам пришпандоривал, сам теперь и валяй. Только аккуратненько, слышишь?! А я… «Тогда считать мы стали раны…»
Матвей вздохнул и занялся. Слушать при этом — увы! — не удавалось: очень уж трудоемким и сложным оказалось отколупывание современного компьютерного дистанц-коннектора от рухляди, узлы коей скреплены (анекдот!) на болтах… как бишь это… а, клеммы. Да еще не дай бог, отсоединяючи, подпортить долбаного уродца. «Аккуратненько»… Как же, антиквариат. Век семнадцатый. Или даже шестнадцатый.
— Слышь, подруга! Может, ну его, этого динозавра от звукопередачи? Я все-таки не реставратор. Да еще без путного инструмента… Не будь жлобихой, давай выкинем.
— Я те выкину! Знаешь, сколько это стоит?! Не знаешь… А я знаю. И знаю, куда можно выгодно пристроить… Ну вот, так и знала! — Это она обнаружила-таки «рану» (едва различимую царапинку на художественно оформленном ногте). Обнаружила и едва не развсхлипывалась.
— Ну, пристраив-в-в-вай! — Ножик, соскользнув, воткнулся Матвею в палец, и неудалый крутильщик инстинктивно сунул проколотое в рот (что внятности речи, естественно, не способствовало). — А рафкруфыфать нафыфа… тьху! Раскручивать-то на шиша?! Прямо бы так и…
— А ты представь: пытаешься втюхать знатокам… я знаю… ну, например, шлем этого… Македонского… а на нем — портик для подключения генератора силового поля. Куда тебя с таким шлемом пошлют? Что? Ага, именно — если не дальше. И все равно пока делать нечего. Интерполовцы еще только часа через два-три заявятся (я специально им так назначила, чтоб до поры под ногами не сновигали). Что ж, скучать пока? Вон ты как на ту клизму визионную таращился… Если тебя ничем не занять, воспользуешься уединенностью-интимностью, приставать начнешь… Нет?
Впрочем, «нет» прозвучало как-то не очень в тон всему остальному — не с опасением прозвучало, а скорее с надеждой. Но тут Леночка, наверное, по аналогии с интимным тетатетом вспомнила Виталиево пребывание наедине с ее голой попой, вызверилась хищно, обшарила свирепеющим взглядом заснеженную площадь…
— Ушел он уже. Он уже, наверное, в лайнере, домой летит… — сообщил догадливый Матвей, вновь принимаясь за работу. — А как думаешь, сумеют макросы вылущить из банка?..
— Не сумеют, — безапелляционно заявила Халэпа.
— Я тебе уже говорил: опасно так недооценивать такого врага… Дьявол, приржавело, что ли?! Ага, стронулось… Нельзя, говорю, недооценивать. На Виталиеву якобы обмолвку про допотопную-недопотопную аппаратуру они, конечно, купились по-хлоповски — тем более нельзя ждать, что каждый раз…
— Ну, купились… Тут бы кто угодно купился. Кто б нормальный допер, что тебе удалось к компу вместо звучалки примайстрячить такой… как его — репродоктор? Еще дубовее той дубни, что ты на Виталия своего понавешал… И что крупнотвердые никакие не хлопы — то козе ясно. Но насчет банка я настаиваю: не сумеют!
Последнее заявление юная Халэпа провозгласила до того самодовольно, что подельник ее мгновенно отвлекся от реставрационных работ. И обнаружил, что Чингисханочка разматывает свою челку и что челка эта самая наверчена была на…
— Та-ак… — Матвей отложил импровизированную отвертку, поскреб затылок. — И когда ж ты успела?
Вопрос Лена сочла чисто риторическим, а потому ответила риторически же — выражением лица.
— А что же Белорученька в банк упрятал? — продолжал удовлетворять свое любопытство хакер-поэт.
— «Семечницу», — невнятно сказала Халэпа, возясь. — Отстань, не мешай. Я ж не спрашиваю, откеда ты всю эту электронную антикварию понавыдостал.
— «По-на-вы-до»… — передразнил Молчанов добродушно. — «Откеда»… Оттеда. У Изверга такого полная каюта нанычена. Знаешь же его манию: чем оборудование древней, тем при нештатностях надежней… А Виталий-то в теме, что он на самом деле забанковал?
— Не-а. Ничего, так ему спокойнее будет. И безопасней — даже изловчись макрики забраться в банк, толку им с того будет полный безоговорочный хрен. А значит, твоему глистюку по-любому бояться нече…
— А ну, цыц! — прикрикнул вдруг на нее подельник.
Все-таки визион был от кафешки далековато, да и площадь полюднела — народ собирался к очередному транзитнику. Раздерганная настольная звуковушка опять сбилась с настройки, а пока Матвей приводил ее в чувство, начало сообщения успело пройти. Впрочем, хакеропоэту вполне хватило оставшегося.
«…самым последним данным утрачена связь между периферийными аналитическими центрами Лиги. Представители Интерпола всячески уклоняются от контактов с масс-медиа, однако есть основания полагать, что там положение еще хуже. Буквально сейчас получено экстренное сообщение: из конфиденциального источника в главном представительстве „Макрохарда" стало известно о стремительном распространении того же или сходного комп-паразита в сетях, серверах и базах данных этой группы компаний. Просочились сведения о хаосе и панике среди сотрудников. Подавляющее большинство специалистов уверено: впервые в истории комп-эпидемия грозит перерасти в комп-пандемию. Имеется версия о причастности к происходящему некоего Матвея Молчанова, известного своими…»
Известный своими невесть чем некий Матвей Молчанов деактивировал звуковушку, малость поразмыслил… И сказал решительно:
— Знаешь, я, наверное, не буду дожидаться этих твоих… интерхазар.
— Кого?! — вытаращилась Леночка.
— Ну, интерполовцев. Понимаешь, как-то расхотелось мне с ними видеться. Тут через полтора часа редкое событие — старт местного борта… Народу в кафе, наверное, много станет… А у меня в рюкзаке запасная одежда и пластомаска имеется… Перелиняю и свалю себе незаметненько, ты уж прости.
— Думаешь, это все… — Лена кивнула в сторону продолжающего рассказывать ужасы демонстратора, — думаешь, это несколько твоих таракашек?..
— Не несколько, — Матвей рассеянно вертел в руках ножик-отвертку. — То-то мне, понимаешь, не давало покоя словцо одно закавычистое. Партеногенез. Способность самок размножаться без помощи самцов. Наиболее распространены такие дела среди некоторых видов насекомых. Тараканы, кажется, к этим некоторым видам не относятся, но… Так что, боюсь, будет нам и пандемия, и еще всякие мелочи. Конец света, например. Или хуже.
Ленок хлопала глазами. Долго хлопала, непонимающе. Так, хлопая, и вымямлила наконец:
— Ну, допустим, свалишь ты. А потом?
— По ситуации. Время на размышление есть: семимесячные послеорбитальные каникулы. И дельце одно прорисовывается. Ты, кстати, тоже можешь…
— Совала я себе эти дельца знаешь куда? — Нет, Чингисханочка не злилась; сказано это было вполне миролюбиво, раздумчиво даже. — Мне не до делец будет, меня еще минимум полгода интеры будут юзать по полной… А знаешь, жалко их все-таки!
— Кого? Интеров?!
— Насекомых баб. Которые с партеногенезом без партнеров. Из всей бабьей доли им, значит, самое неприятное осталось: рожать. А удовольствия — фиг…
Матвей улыбнулся:
— Да, людям лучше. Людские бабы наоборот научились: удовольствие получать, ни к чему себя не обязывая…
— Вот и я об этом, — перебила Леночка. — Об удовольствии, ни к чему не обязывающем. Говоришь, до твоего свала еще часа полтора?
Она встала — расстегнутый комбинезон, естественно, соскользнул по самые ботинки, и деталь одежды, открывшаяся Матвееву взгляду… кроме Леночки-Халэпочки никому бы в голову не пришло назвать это шортами, а не плавками.
— Ну, так и будешь сидеть дундук-дундуком, время по-зряшному разбазаривать? — осведомилась Чингисхан женского рода, под видом потягивания выгибаясь так, что Матвей моментально разучился дышать. — Между прочим, полтора часа — это очень немного!
КОНЕЦ
Вообще-то Виталий, слушая дядюшкин монолог, очень было захотел съехидничать на совершенно иную тему, а именно по поводу чумообразного комп-паразита. Об истинной сути оного положительный староста ничего наверняка не знал (шныряние по базам данных блокшивских следилок тут не помогло: Чинарев-Молчанов слишком быстро и качественно замел следы). Тем не менее «Интерпол, Лигу и нас краешком» прекрасно объяснило Виталию, делом чьих именно шаловливых конечностей была помянутая шикарная атака. А напоказная междупрочимность родственникова упоминания об этой самой атаке ясней ясного показывала, что истинные масштабы поражения в наилучшем (естественно, для Макрохарда) случае очень-очень-очень не ограничиваются мало что краешком — краищем даже. И теперь невыносимей, чем давеча утильный микрофон в ухе, зудело у Виталия на языке что-то вроде: «А, поднагадили в траузера-с?! Это вам не премийку между делом срубить за беззаветную победу над лонгольером собственного изготовления! Оказывается, настоящий мордобой — это неудобно и больно, кто б мог подумать!»
Вот обязательно бы не удержался трусовато-положительный человек от высказывания в этаком злопыхательском роде, но влиятельный родственник своим якобы риторическим таканьем подставился под куда более соблазнительное злорадство. И даже не «подставился под», а «напросился на». Что ж, отказывать родственникам, да еще влиятельным, было не в натуре Виталия. Поэтому он и сказал: «Нет». А затем продолжил неспешно да снисходительно, избегая, впрочем, споткнуться взглядом о стремительно звереющий менеджерский прищур:
— Про расписку чуть-чуть потом, сперва про запись. Насколько я разбираюсь в таких делах, юридическим доказательством считается цельное воспроизведение без лук… этих… лакун…
— …содержащее не менее чем двадцатиминутную фиксацию периодов, предшествующего выраженно-логичному началу беседы и следующим за ее связным окончанием, — раздраженно подсказал макрохардовец. — Ну?!
— Антилопа гну! — собственная дерзость Виталия просто ужасала, и от смертельного этого ужаса дерзилось старосте все пуще и пуще. — Даже не стану напоминать, что сам-то я ничего уж такого опасного еще не сказал, это ВЫ тут досаморазоблачались до трусов и дальше. Я о другом: бьем на пятерню, что вы сами свою запись сейчас испортите?
— Я уже когда-то просил в разговоре со мной не употреблять ваш идиотский жаргон! — Дядино лицо сделалось брюзгливым и оттого как-то неуловимо почеловечнело. — Пятерня — это сколько? Пять? Или пятьдесят?
— Пятьсот. А то — пятка и паутинник.
Эталон менеджерства завел глаза и с громким стоном потряс головой (очевидно, проиллюстрировал таким образом свое мнение об умственных способностях молодежи). Затем он, вероятно, вспомнил, что простейший способ добиться толку от психа — по возможности с ним соглашаться. И кивнул:
— Ладно. Бьем. Парим. Как там у вас еще — букмекаем? Дальше-то что?!
— Дальше… — пытаясь зацепиться за остатки норовящей удрать самоуверенности (а еще бы ей, бедолаге, не норовить — в преддверии кульминационного-то момента… Виталий бы и сам с удовольствием…) Так вот, из последних сил тщась хоть изобразить хозяина положения, гордость курса решил изменить это самое положение в физическом смысле слова, а именно развалиться вальяжно и нагло. Затея почти удалась, вот только, наверное, при этом следовало осторожней ерзать туго обкомбинезоненным задом по натуральной коже сиденья. Подло издавшийся в результате звук (рожденный всего-навсего трением разнородных материалов) был так громок и до того смахивал на нечто постыдное… В общем, никакой позой не компенсируешь взопламенелость собственных ушей и откровенно презрительную собеседническую гримасу. Оставалось только искать утешения в факте глобального несовершенства мира да стоически гнуть свое. Так Виталий и поступил.
— Дальше, — пропыхтел он, безуспешно тужась утереть взмокрелое чело влагоотталкивающим рукавом, — дальше все просто. Вы тут какую-то мою расписку упоминали. Никак не доморгаюсь: о чем речь?
Дядя замер, таращась; потом вдруг слепо-лихорадочно зашарил по лимузиновой приборной панели, по карманам серого своего шикарного костюма…
Манускриптер обнаружился у макрохардовского функционера под локтем. С минуту упомянутый функционер терзал обнаруженное, то выкрикивая невнятные команды, то принимаясь внемую избивать негнущимися пальцами вызванный, очевидно, на дисплей псевдоконтактор. Как всегда бывает при такой спешке, элементарная операция — загрузка текстового файла — заняла раз в десять больше времени, чем ей полагалось… то есть вместо одной миллисекунды аж десять.
Вызвав расписку, дядя ее прочел. Потом еще раз прочел. Потом снова начал что-то бормотать, куда-то тыкать… А потом обмяк, аккуратно сложил ноут вчетверо, бросил его себе под ноги… и устало-вопросительно уставился на племянника.
Виталий тоже слегка обмяк, но голос его вздрагивал и пресекался:
— Сначала одно ма-аленькое обстоятельство… Не сомневаюсь в вашей готовности… это… сделаться козлом ради… в смысле отпущения козлом… ради любимого Макрохер… харда. Это я про запись. Но если из нее хоть кто-то третий узнает, каким вы оказались идио… извините… ну, скажем так: идеалистом… Хотя, как я ни скажи, а подумают-то…
Эталон менеджера среднего звена согнулся, кряхтя. Нет, он не рулевую «качалку» лбом продавить хотел, он тянулся за манускриптером. Гордость курса не стал отслеживать команды, которые влиятельный (не в прошлом ли?) родственник бормотал своему писалу. В содержании этих команд он, гордость курса, не сомневался, а потому сказал великодушно:
— Пятерню я вам — уж ладно! — прощаю. Это шутка была. Вы только про лимузинный бортовик не забудьте: он же, наверное, тоже….
— А с чего ты решил, будто я что-нибудь выключил? Или что хоть собираюсь? — Бесстрастие дядиных вопросов казалось просто-таки сверхъестественным (особенно если учесть, что, вопрошаючи, оный дядя яростно скомкал ноут и зашвырнул его через плечо, в салон).
— Не собираетесь, так соберетесь, — Виталий устало ссутулился, снова отвернулся к окну. — Когда вы прошлый раз меня сюда выдернули… Ну, когда я расписку эту чертову подписал… Помните, вы мне тогда грузили, что ваше писало прочавкивает команды на одрайвенеть скольких литературных языках? Помните?
— Помню. А еще я помню, как тогда же запретил тебе употреблять в моем…
— Ага, — положительный человек Белоножко устал до абсолютно взаправдашнего бесстрашия. — Это после того как я, уже подписав, отрекордил… извините — воспроизвел… ну, пересказал поучение наших курсантов-наставников — ремембите? Вы тогда еще заподозрили от меня какую-то пакость, подпись затеяли проверять… А она на месте была. Так?
— Ну?!
— Прилип ко дну… Еще б ей тогда не оказаться на месте! Исчезнуть она должна была позже. Вы, дядюшка, хлопанулись тот раз как последний… как даже не знаю кто. Сами же сказали: манускриптер воспринимает ЛИТЕРАТУРНЫЕ языки. В тэ че и русский — литературный. И если б удосужились вдуматься, да из моей тогдашней бредовени вылущить осмысленные именно литературные слова, получили бы: «Осуществляю специальный команд-ввод исключительно по-русски. Для долгосрочного исполнения. Последнее изменение стереть через десять стандартных функциональных команд. Исполнять». Вы тогда не вбрэйнились, а компик ваш — ин э моумент… Вы уже потом и файл-расписку улистали, и с чем-то другим затеялись, а он знай себе функц-команды отсчитывал. Досчитал до десяти — и стер изменение. Последнее на момент получения той моей команды. Подпись мою стер. Ну, дошло наконец?
Дядя молчал. Он думал. Думал так напряженно, так сосредоточенно и так забыв обо всем, кроме неведомых своих мыслей, что… Задрапированные искристо-дымчатым шелком плечи почти незаметно для глаз обмякли; выполированные щеки занавесились прозрачным намеком на тени от скул; поперек лба словно бы три-четыре блондинистых дядюшкиных волоска налипло… А возможно, всему виною был свет — вернее, его скудость… Снегопад там, снаружи, все крепчал да густел, и густел сумрак в лимузинном нутре, и монотонное падение разлапистых хлопьев зализывало лицо макрохардовского функционера скользящим монотонным падением грязно-серых теней… Так, иначе ли, но Виталию, искоса поглядывающему на родственника, не узналось, конечно же, но осозналось по-настоящему только теперь: человек этот без малого вдвое старше собственной внешности.
Бог знает, сколько минут пошло на жвачку вялой неприятной молчанке.
Первым не выдержал Белоножко:
— Давайте начистоту. Провокация ваша с распиской не удалась. С интеллектатором вы тоже хлопанулись по полной: оттуда, где он сейчас, вам его не…
— О, господи! — устало-раздраженно простонал образец менеджера, безотрывно глядясь в залепленное талой жижей лобовое окно. — Сейчас ты мне начнешь рассказывать, что спрятал интересующий нас предмет в архиразнадежнейшее место и что если что-нибудь случится с тобой… Именно с тобой — при не вполне легальном способе жизни твоих свежеупокоенных дружков отслеживать их судьбу хранителям очень не с руки… Так вот, если с тобой, индикатором, хоть что-нибудь — хранители-отслеживатели в момент выдадут интеллектатор Интерполу, раззвонят обо всем масс-медионщикам, вывалят в глобсеть охапищу сенсационных разоблачений… — Он оторвался от любования заоконьем, насмешливо-презрительно глянул на племянника. — А я могу тебе рассказать, что интеллектатор сдан лично тобою в отделение «Космотрансбанка» в порту прибытия. В сейф с замком-идентификатором личности-внешности — вы, дураки, говорили об этом в стратолайнере, по пути сюда… Ты знаешь… — Крестный дядя вывернулся на сиденье, упер в родственника гадливый прищур. — Ты слыхал о дактилоконтакторах? А о линзах с псевдосетчаткой? Про пластомаску вообще молчу — в любом джокермаркете штабелями… Хоть президента, хоть Гарольда Стейна… Или Виталия Белоножко — нашей соответствующей лаборатории на полчаса работы. А потом Виталий Белоножко придет в банк, изымет хранимое, а ты и знать не будешь…
— Про все про это я слыхал. — Положительного человека старосту самого удивила (и даже напугала) невозмутимость, с которой он выдержал дядин уничижительный взгляд. — А только «Космобанк» — заведение из серьезнейших, они там про все тоже слыхали. И уж если чего гарантируют — значит, на всякие такие выдумки имеют кой-чего за душой.
— Увидим, — буркнул макрохардовец, отворачиваясь.
Некоторое время Белоножко молча грыз губы. Потом сказал просительно:
— Давайте не будем взаимно испытывать судьбу, а? Пока вы не попытаетесь меня… это… я вам не опасен. Я ж понимаю: как только начну звенеть, то есть сверчать, так вы меня сразу… это. А если вы меня… тогда все всплывет. По-моему, взаимно приемлемая ситуация. Нет?
— Нет. — Дядя больше на племянника не смотрел, дядя чего-то там наяривал на лимузиновом пульте. — Это, не это… Молись, чтоб мы не сумели изъять интеллектатор. А попробуешь хоть на вот столько распустить свой наглый язык — мы тебя действительно ЭТО. Моментально. Невзирая ни на какие последствия. Понял?
— Понял, — неожиданно осклабился Виталий. — Я-то понял, что уж после таких-то слов вам запись нашего разговора точно опасней, чем мне.
А дядя сказал:
— Пошел вон.
Староста Белоножко покладисто вылез из машины, под валящую с небес промозглую слякоть. Не успела еще задвинуться выпустившая его дверь, как лимузин в нарушение всех мыслимых правил транспортного движения подпрыгнул и по широкой дуге ушел в исходящие снегопадом низкие кудлатые тучи.
* * *
«…нечто гораздо большее, чем очередной акт вандализма со стороны одиночки или даже целой группы хакеров. Скорость распространения нового компьютерного паразита, его загадочность, неуловимость и неуязвимость, а также принадлежность локальных сетей, на которые был направлен первый удар, — все говорит за то, что…»Воцарившаяся на площадном демонстраторе ООРовская пресс-атташе по вопросам Глобальной Сети была хороша. Она без запинки, явно гордясь своей ловкостью, выговаривала «глоблокальнооперинформсеть», «квазиавтореставрирующийся суперкороткий сверхмакролонгольер», «дефенсдезинфекцакция»; итожащее чуть ли не каждый смысловой отрывок похоронное «абсолютная несостоятельность существующих защитных средств» у кого другого смахивало бы на шипение недодавленной гадюки, а у хорошенькой прессовички звучало как песня… Единственно, что раздражало, так это открытое вечернее платье. Декольте, глубиной способное тягаться с Марианскою впадиной, на удивление хорошо виделось сквозь снежную кутерьму и провоцировало мучительное недоумение: когда же эта миленькая говорунья обессилеет наконец корчить из себя йогиню какую-то, обхватит руками голые свои плечи и примется громко да внятно стучать зубами?!
— А как ты смотришь на маленько подсобить изнемогшему соратнику и другу? — Леночка скосилась на Матвея, увидела, куда и как тот смотрит в действительности, и фыркнула: — Ну конечно, мужику только покажи голое вымя, и валяй, меси языком любую хлопню — все зачавкает. Интересно, что ты там видишь? Блевотина эта небесная, две силовые ширмы… И вымя-то, между прочим… будто она его уже третья донашивает… Можно подумать, тебе здесь ничего лучшего нету для посмотреть!
— Я не смотрю, — сказал Молчанов. — Я слушаю.
— Тогда слушай крутя, — Халэпа ткнула подельнику фруктовый ножик, который с переменным успехом пыталась использовать в качестве отвертки. — Сам пришпандоривал, сам теперь и валяй. Только аккуратненько, слышишь?! А я… «Тогда считать мы стали раны…»
Матвей вздохнул и занялся. Слушать при этом — увы! — не удавалось: очень уж трудоемким и сложным оказалось отколупывание современного компьютерного дистанц-коннектора от рухляди, узлы коей скреплены (анекдот!) на болтах… как бишь это… а, клеммы. Да еще не дай бог, отсоединяючи, подпортить долбаного уродца. «Аккуратненько»… Как же, антиквариат. Век семнадцатый. Или даже шестнадцатый.
— Слышь, подруга! Может, ну его, этого динозавра от звукопередачи? Я все-таки не реставратор. Да еще без путного инструмента… Не будь жлобихой, давай выкинем.
— Я те выкину! Знаешь, сколько это стоит?! Не знаешь… А я знаю. И знаю, куда можно выгодно пристроить… Ну вот, так и знала! — Это она обнаружила-таки «рану» (едва различимую царапинку на художественно оформленном ногте). Обнаружила и едва не развсхлипывалась.
— Ну, пристраив-в-в-вай! — Ножик, соскользнув, воткнулся Матвею в палец, и неудалый крутильщик инстинктивно сунул проколотое в рот (что внятности речи, естественно, не способствовало). — А рафкруфыфать нафыфа… тьху! Раскручивать-то на шиша?! Прямо бы так и…
— А ты представь: пытаешься втюхать знатокам… я знаю… ну, например, шлем этого… Македонского… а на нем — портик для подключения генератора силового поля. Куда тебя с таким шлемом пошлют? Что? Ага, именно — если не дальше. И все равно пока делать нечего. Интерполовцы еще только часа через два-три заявятся (я специально им так назначила, чтоб до поры под ногами не сновигали). Что ж, скучать пока? Вон ты как на ту клизму визионную таращился… Если тебя ничем не занять, воспользуешься уединенностью-интимностью, приставать начнешь… Нет?
Впрочем, «нет» прозвучало как-то не очень в тон всему остальному — не с опасением прозвучало, а скорее с надеждой. Но тут Леночка, наверное, по аналогии с интимным тетатетом вспомнила Виталиево пребывание наедине с ее голой попой, вызверилась хищно, обшарила свирепеющим взглядом заснеженную площадь…
— Ушел он уже. Он уже, наверное, в лайнере, домой летит… — сообщил догадливый Матвей, вновь принимаясь за работу. — А как думаешь, сумеют макросы вылущить из банка?..
— Не сумеют, — безапелляционно заявила Халэпа.
— Я тебе уже говорил: опасно так недооценивать такого врага… Дьявол, приржавело, что ли?! Ага, стронулось… Нельзя, говорю, недооценивать. На Виталиеву якобы обмолвку про допотопную-недопотопную аппаратуру они, конечно, купились по-хлоповски — тем более нельзя ждать, что каждый раз…
— Ну, купились… Тут бы кто угодно купился. Кто б нормальный допер, что тебе удалось к компу вместо звучалки примайстрячить такой… как его — репродоктор? Еще дубовее той дубни, что ты на Виталия своего понавешал… И что крупнотвердые никакие не хлопы — то козе ясно. Но насчет банка я настаиваю: не сумеют!
Последнее заявление юная Халэпа провозгласила до того самодовольно, что подельник ее мгновенно отвлекся от реставрационных работ. И обнаружил, что Чингисханочка разматывает свою челку и что челка эта самая наверчена была на…
— Та-ак… — Матвей отложил импровизированную отвертку, поскреб затылок. — И когда ж ты успела?
Вопрос Лена сочла чисто риторическим, а потому ответила риторически же — выражением лица.
— А что же Белорученька в банк упрятал? — продолжал удовлетворять свое любопытство хакер-поэт.
— «Семечницу», — невнятно сказала Халэпа, возясь. — Отстань, не мешай. Я ж не спрашиваю, откеда ты всю эту электронную антикварию понавыдостал.
— «По-на-вы-до»… — передразнил Молчанов добродушно. — «Откеда»… Оттеда. У Изверга такого полная каюта нанычена. Знаешь же его манию: чем оборудование древней, тем при нештатностях надежней… А Виталий-то в теме, что он на самом деле забанковал?
— Не-а. Ничего, так ему спокойнее будет. И безопасней — даже изловчись макрики забраться в банк, толку им с того будет полный безоговорочный хрен. А значит, твоему глистюку по-любому бояться нече…
— А ну, цыц! — прикрикнул вдруг на нее подельник.
Все-таки визион был от кафешки далековато, да и площадь полюднела — народ собирался к очередному транзитнику. Раздерганная настольная звуковушка опять сбилась с настройки, а пока Матвей приводил ее в чувство, начало сообщения успело пройти. Впрочем, хакеропоэту вполне хватило оставшегося.
«…самым последним данным утрачена связь между периферийными аналитическими центрами Лиги. Представители Интерпола всячески уклоняются от контактов с масс-медиа, однако есть основания полагать, что там положение еще хуже. Буквально сейчас получено экстренное сообщение: из конфиденциального источника в главном представительстве „Макрохарда" стало известно о стремительном распространении того же или сходного комп-паразита в сетях, серверах и базах данных этой группы компаний. Просочились сведения о хаосе и панике среди сотрудников. Подавляющее большинство специалистов уверено: впервые в истории комп-эпидемия грозит перерасти в комп-пандемию. Имеется версия о причастности к происходящему некоего Матвея Молчанова, известного своими…»
Известный своими невесть чем некий Матвей Молчанов деактивировал звуковушку, малость поразмыслил… И сказал решительно:
— Знаешь, я, наверное, не буду дожидаться этих твоих… интерхазар.
— Кого?! — вытаращилась Леночка.
— Ну, интерполовцев. Понимаешь, как-то расхотелось мне с ними видеться. Тут через полтора часа редкое событие — старт местного борта… Народу в кафе, наверное, много станет… А у меня в рюкзаке запасная одежда и пластомаска имеется… Перелиняю и свалю себе незаметненько, ты уж прости.
— Думаешь, это все… — Лена кивнула в сторону продолжающего рассказывать ужасы демонстратора, — думаешь, это несколько твоих таракашек?..
— Не несколько, — Матвей рассеянно вертел в руках ножик-отвертку. — То-то мне, понимаешь, не давало покоя словцо одно закавычистое. Партеногенез. Способность самок размножаться без помощи самцов. Наиболее распространены такие дела среди некоторых видов насекомых. Тараканы, кажется, к этим некоторым видам не относятся, но… Так что, боюсь, будет нам и пандемия, и еще всякие мелочи. Конец света, например. Или хуже.
Ленок хлопала глазами. Долго хлопала, непонимающе. Так, хлопая, и вымямлила наконец:
— Ну, допустим, свалишь ты. А потом?
— По ситуации. Время на размышление есть: семимесячные послеорбитальные каникулы. И дельце одно прорисовывается. Ты, кстати, тоже можешь…
— Совала я себе эти дельца знаешь куда? — Нет, Чингисханочка не злилась; сказано это было вполне миролюбиво, раздумчиво даже. — Мне не до делец будет, меня еще минимум полгода интеры будут юзать по полной… А знаешь, жалко их все-таки!
— Кого? Интеров?!
— Насекомых баб. Которые с партеногенезом без партнеров. Из всей бабьей доли им, значит, самое неприятное осталось: рожать. А удовольствия — фиг…
Матвей улыбнулся:
— Да, людям лучше. Людские бабы наоборот научились: удовольствие получать, ни к чему себя не обязывая…
— Вот и я об этом, — перебила Леночка. — Об удовольствии, ни к чему не обязывающем. Говоришь, до твоего свала еще часа полтора?
Она встала — расстегнутый комбинезон, естественно, соскользнул по самые ботинки, и деталь одежды, открывшаяся Матвееву взгляду… кроме Леночки-Халэпочки никому бы в голову не пришло назвать это шортами, а не плавками.
— Ну, так и будешь сидеть дундук-дундуком, время по-зряшному разбазаривать? — осведомилась Чингисхан женского рода, под видом потягивания выгибаясь так, что Матвей моментально разучился дышать. — Между прочим, полтора часа — это очень немного!
КОНЕЦ