— Что, молодые люди, имеем банальный конфликт интересов? У вас, конечно, полное право на частную беседу, но у окружающих столько же прав не быть свидетелями вашего выяснения отношений. Поэтому предлагаю: либо вы немедленно прекращаете свару, либо немедленно же проваливаете выяснять отношения где-нибудь в другом… в другом…
Он был сорокалетним двухметровым красавцем, этот изысканно одетый атлет с золотой таблошкой «менеджер» на черной сюртучной груди; он наверняка не один год отсидел в крохотном изящном строеньице, неброско приткнувшемся в углу кафешной площадки, — отсидел, управляя силовыми «стенами» заведения, сворой исполнительных механизмов и вообще всем. Наверняка проблемы, сходные с нынешней, случались в его владениях очень нечасто (все-таки стратопорт… хотя, конечно, захолустный — не без всякого, значит…); и наверняка же одно появление столь представительной фигуры мгновенно утихомиривало любых скандалистов. Короче, по нынешней ситуации блюститель питейного заведения имел один-единственный недостаток. Пол. Не который под ногами, а в самом примитивном физиологическом смысле. И стоило распунцовевшемуся в перепалке Ленку вскинуться на новый голос, выверенно колыхнув своим ударным калибром, как менеджерская властная речь пошла сбиваться на растерянное какое-то блеяние. А через миг вообще пресеклась — это когда папина Халэпа, то и дело отфыркивая от глаз вытрепавшуюся из закрутки прядь, осведомилась воинственно:
— А альтернативным вариантом… ну, всех устраивающим… ваша нахлебаловка разве не оборудована?
Загипнотизированный нацеленными на него в упор двумя карими искристыми безднами, менеджер даже «нахлебаловку» проглотил безропотно и только пытался бормотать что-то на тему дороговизны альтернативного варианта — дескать, молодым людям вряд ли по средств… Но бормотание тоже захлебнулось. Потому что Ленок, не дослушав, сунулась к своему черт-те где болтающемуся нагрудному карману. Дотягиваясь, ей пришлось круто отвернуться, привстать и нагнуться. Все сие проделано было одним чрезвычайно грациозным махом, в результате коего комбинезон совершил невозможное: сполз еще ниже. Насладиться зрелищем, правда, блюстителю не удалось. Стремительно распрямившись, Халэпа ткнула ему под нос активированный кредитный жетон. Менеджер пересчитал нули высвеченного на платильнике числа, потом еще раз пересчитал — кажется, для верности загибая пальцы…
— Будьте любезны вставить в паз на столике… нет-нет, в центре… благодарю, — седоватый верзила все-таки не вытянулся во фрунт, однако Леночка для него явно перестала быть обворожительной девушкой, а моментально превратилась в абстрактно-бесполое нечто с ТАКОЙ суммой в кармане. — Режим «ширма» включится, когда вы оба переместитесь внутрь… видите, на полу круг… и выключится, когда жетон будет вынут. Желаю приятного…
Звук обрезало: оказавшийся вне светового круга Матвей вдвинулся внутрь, и «ширма» тут же покладисто активировалась, причем в режиме двусторонней звукоизоляции. Теперь снаружи виделся на месте их столика зеркальный цилиндр.
Чингисханочка, почти в точности повторив давешний пируэт, сунулась к валяющемуся на полу рюкзаку. Молчанов проследил за менеджером, как тот, по инерции дошевелив беззвучно губами, отправился, пошатываясь, восвояси. Затем хакеропоэт зыркнул на разлитое по столу горпигорское пойло (лазурная лужица дымилась с этаким отчетливым неприятным потрескиванием) и сказал неодобрительно:
— Терпеть не могу твои экспромты. Пока допрешь, чего ты там еще выдумала…
— Ничего, тебе полезно лишний разок процессор прогреть. — Лена распрямилась и вывалила, отдуваясь, на столешницу микросупербрэйн с полуохапкой всяких к нему приставок. — Это тебе не вновь-бровь-любовь-свекровь, тут думать надо…
Она еще что-то бормотала про стишки и про думать, а над супером уже выспел-налился диковинный фрукт видеопространства голографического дисплея, и приставки затлевали холодными угольками дистанц-портов, пострекатывали-попискивали встревоженными горностаями…
Наконец Лена перевела дух, сказала:
— Ну, вроде как слежки за нами нет.
— Именно что «вроде как», — фыркнул Матвей. — А хоть бы и впрямь… Все равно нечего было привлекать общее внимание. Если уж тебе интима захотелось, могли бы просто заказать, по-обычному. А вся эта клоунада со стриптизом…
— Сам ты клоун! Вот если бы мы «просто заказали» — это бы сильней внимание привлекло… А так наше поведение было ЕСТЕСТВЕННЫМ. И занавесились мы не по собственному желанию, и теперь можем спокойно, без оглядки все слушать — и черви сыты, и файлы целы. И между прочим, две силовые защиты лучше, чем одна. Забыл, с кем дело имеем?
Вообще-то Молчанов мог бы поспорить, какое поведение впрямь естественно, а какое таковым может считать лишь избалованная папенькина дочка, самовлюбленная пигалица и бесстыжая грудасто-попастая зараза — все, естественно, в одной персоне. Однако, еще раз скосившись на облитый стол, он решил пока от дискуссии воздержаться.
Между тем Гунн Вандалович Чингисхан женского грудасто-попастого рода, завершив сноровистую возню с комп-причиндалами, объявила брезгливо:
— Радуйся, имеем связь с этим твоим… Помехи, правда… Вот тебе: даже я не могу снять искажения от прокола силового щита. А ты: «Вроде как, вроде как…»
— Ох, подруга, мания величия в нашем деле — первая фаза летального исхода. Макросы нас с тобою ежели и дурней, то не очень. Ладно, давай сюда коммуникатор… или сама хочешь?
Ответом послужило громкое «пффф!». Еще на блокшиве, проснувшись и дознавшись, сколько времени Белоножко провел наедине с неким бесчувственным, да еще и кое-где оголенным телом, Халэпочка отношение свое к старосте изменила. Резко. С равнодушно-пренебрежительного на озверело-плотоядное. И никакие резоны не действовали — ни что Виталий ее практически спас, ни что выполненный сперва Матвеем, потом ею самой, а потом еще раз Матвеем тщательнейший анализ прослушечных записей ничего предосудительного не выявил… На молчановской памяти это был единственный случай, когда его подельница проявила абсолютную неспособность к мышлению — не только логическому, но и вообще. Оный факт даже радовал. Если человек, прославившийся параноидальной чистоплотностью, больше суток не моется и лихорадочно выискивает по сетевым справочникам, можно ли на живой человеческой коже отследить отпечатки пальцев и еще срам сказать чего, — такое поведение вселяет надежду» будто человеку этому ничто женское не чуждо и кроме первичных половых признаков. Ту же надежду вселяло безоговорочное амнистирование самого Матвея. «Ты-то всего лишь чуть не спровадил на тот свет, и то ведь случайно, потому что как лучше хотел, а этот… у-у, подлый… склизень паскудный… глистоид… без спросу глазел, без спросу трогать мог и даже… да… да за такое башкой в утилизатор — и то бы мало… мало… мало ли кто там кого спа-а-а-ас!!!» — подлинный отрывок из исторического монолога Е.Халэпы, каковой монолог прерывался то хищным рыком, то всхлипами и в конце концов вылился в прозаический бабий рев (именно вылился — Матвеева грудь промокла тогда до самых лопаток).
Очень, очень хотелось верить, что истерика тогдашняя произрастала не только из миражения Халэпочкиных мозгов после гипно-чинзано-встряски. Все-таки женщина с такой внешностью непременно должна время от времени украшаться ярким букетом классических женских глупостей. Иначе она уж слишком напоминает… Ну, в общем, как если бы семикратный гейтсовский лауреат Айзек Фоблер по кличке Айсберг Вобл побывал на столе у недоколовшегося хирурга (двоение в глазах, онемелость искореженных ломкой пальцев, ошибка ввода — и вместо удаления геморройной шишки запускается программа общей корректировки фигуры под шаблон Мэрилин Монро).
А коммуникатор уже работал. Коммуникатор уже сипел, подвывал и хрюкал вовсю. То есть подгруженные Леночкой забористые фильтр-программы весьма ловко вылущивали из этого звукового многообразия связную людскую речь, а шелуху помех затрамбовывали куда-то на самые задворки слышимости — и все равно качество связи действовало Матвею на нервы.
И не только Матвею.
Едва успев доскрипеться, что соучастнички изволили наконец активировать двусторонний акуст-контакт, Виталий тут же принялся наводить критику. Непосредственно помехи он, правда, обошел по эллиптической, зато уж некоего Чинарева-Молчанова разогнался таранить всем тоннажом. Ларинг, мол, ему (Виталию то есть) в воротник вклеили таксебешный, тяжелый, а про телефон и говорить стыдобно: огромный, глупый, толстый, заметный-заметный — небось, кончик только на чуть не достает высунуться наружу из уха… И давит он, и свербит, и на приеме щекочется совершенно невыносимо… Это Матвей, болт ему в порт по самые гланды, навязал вместо контакт-аппаратуры доисторический утиль, ясельный сделайсам какой-то! Свой-то прием, небось, через брэйн фильтруете, а по этой дубне, которая в ухе, он, Виталий то бишь, даже сам себя еле слышит; она ва-аще на фиг муляжная, дубня эта, она даже из слышного человечьим ухом диапазона пропускает в лучшем случае трети две, а то и меньше, и дядюшка-то не хлоп слюнопливый, дядюшка враз дубню эту муляжную засечет…
— Заткнись, — рявкнул Матвей. Очень негромко рявкнул, но Белоножко заткнулся, причем так моментально, что Молчанову аж неловко перед ним стало. Но вслух, естественно, Матвей этого не сказал. Вслух он бормотнул рассеянно-раздраженно:
— У нас что, было время подготовиться лучше? Или возможность у нас такая была? И думай вообще, чего ляпаешь. Макросы запросто могли уже отслушать район встречи, и волну найти, и коды передачи взломать… Неча им давать лишний шанс, у них и без того шансов этих…
Нет, Виталий не пожелал внять голосу разума. Он только дождался, покуда этот самый голос замолкнет, и опять принялся гнуть свое:
— «У нас, у нас»… Тоже мне, авторитеты! Столпы! Корифеи хреновы! Да я бы, будь моя…
Он опять вдруг замолк, на сей раз по собственной инициативе.
Впрочем, не вполне по собственной.
Ленок в возбуждении пребольно двинула хакер-поэта локтем — смотри-де, смотри! — но тот и без ее тычков заметил: на площадь (на пешеходную площадь) неторопливо, словно бы даже как-то развалисто, по-хозяйски, въезжал роскошный черно-золотой лимузин.
Все-таки дизайнеры маленько недоработали. Впершемуся на площадь транспортному средству для полноты имиджа не помешали бы еще два-три эффектных штришка — например, башенка с курантами или английский газон перед парадным входом… Но даже и без таких, крайне, казалось бы, необходимых аксессуаров, лимузин производил впечатление совершенно петергофско-луврское. Вот только производить его, впечатление это, хозяин (или кто там обретался в лимузиновом нутре?) решил с некоторого расстояния. Во всяком случае, остановился он метрах в десяти от Виталия, и тот, наверное, мысленно перекрестившись, решился-таки подойти сам…
— Ты гля, как шаг чеканит! — шепот Ленка сочился презрением даже более ядовитым, чем шкварчащее на столешнице горпигорское пойло. — Парим, что каблуками щелкнет да честь отдаст? Сто против двадцатки гружу — парим?
Матвей приложил палец к губам: на Виталия-то они впрямь навешали дубню самую древнюю, какую только смогли раздобыть, но в Халэпочкином брэйнике микрофон — чувствительней некуда. Положительный староста и так взвинчен, ему только шепоток этот расслышать недоставало…
С минуту оба молчали. Староста Белоножко просто сидел и боялся (прикидывал, например, сколько головорезов может прятаться под задними сиденьями). А дядюшка сосредоточенно изучал развернутый манускриптер. Или только делал вид, будто бы изучает: ноут был активирован в режиме «антизевака» — глядя со стороны, хрен поймешь, изображается ли там хоть что-то.
Наконец влиятельный родственничек отбил по дисплею какую-то команду (словно десяток резвых невидимых таракашек пальцем передушить старался), взглянул на племянника… И таким неприятным был этот взгляд, что у изнервничавшегося Виталия почернело в глазах и оборвалось внутри. Наверное, старосте-таки не удалось бы отвертеться от позорного обморока, но телефон вдруг расщекотался в ухе совсем уж осатанело. А тут еще и дядюшка внезапно сказал:
— Да вынь ты его к чертям. Не мучайся.
Сперва Белоножко послушно и поспешно выколупал расходившуюся слухалку, потом вздохнул облегченно… и только уже потом уставился ошалело на родственника. А тот ухмыльнулся — не зло, без особой неприязни даже, но и не по-доброму, а как-то… понимающе, что ли?
— Ну-ну, — сказал образец для всех менеджеров среднего звена. — Кончай мне театр играть. Я все сделал, как мы оба с тобой хотели. А теперь… Того, чего я жду, ты, конечно же, при себе не имеешь?
Виталий кивнул.
— Ты разобрался, что оно такое на самом деле?
Виталий опять кивнул.
— Тогда так: мы договариваемся, как, где, когда и за сколько ты отдашь мне интеллектатор, и пока расстаемся, взаимно уважая друг друга. Нет?
Племянник рассеянно вертел в пальцах телефон, хмурился. Наконец, когда собеседник начал явственно проявлять нетерпение, вымямлил:
— Как МЫ хотели?
— Кончай, говорю, театр! — Крестный дядя-макрос досадливо сморщился. — Думаешь, я поверю, будто ты действительно не знаешь о способах контролировать все возможные диапазоны? Или что про различия в системах приемопередатчиков у тебя и твоих… скажем так, вынужденных друзей… что ты про это в эфире рассказал так просто, ради беседу поддержать? Ладно, — он скривился еще сильнее, — ты, вижу, из тех чистоплюйчиков, которым не хватает духу самим себе признаваться в собственных подлостях. Хорошо, я тебе расскажу, как ты… Вы втроем разобрались с интеллектатором; втроем придумали нас шантажировать. Но тебя грызли вполне резонные сомнения: нужно ли делиться с остальными? А то ведь риск целиком тебе одному, а барыши… Вот и нашел способ. Знаешь ведь: чертов Чингисхан — кто-то из этих двоих (уверен, ты даже разнюхал, кто именно)… Послезавтра этот последний шанс Интерпола должен давать официальные показания, и нам очень нужно успеть заткнуть ему пасть. То есть формально не нам, а Лиге, но тебе-то ясно… А еще тебе ясно, что в нынешней ситуации меня даже угроза скандала не остановит — тем более что официально мы к Лиге ни малейшего отношения… Ну, оказался я поблизости, когда головная боль Лиги стартовала в рай, — что с того? Боль-то Лиги, не наша. И тем более не лично моя. Вот сообразил ты все это, да и подсказал мне способ вкорзинить твоих «друзей» без (боже упаси!) вреда для тебя драгоценного. И молодец: мне бы не хотелось оборвать ВСЕ выходы к маленькой штучке, которую ты спопулизмил. Да, кстати, об интеллектаторе и о молодцах… Как вы догадались?
Белоножко, похоже, опамятовывал потихоньку. Во всяком случае, в голосе его вдруг наметилось самодовольство:
— Не мы, а я. Когда допер, что по вашему раскладу получаюсь единственная кандидатура на роль лиговского сверчка… — Он укоризненно скосился на дядю, но тот лишь руками развел да осклабился на все тридцать два (дескать, что разумно, то не подло — сам разве не этим же девизом только что отруководствовался?). — Так вот…
Тут староста попытался взять эффектную паузу, но родственник изувечил ее оскорбительно-хлестким, будто оплеуха, «ну!».
Это оказалось последней каплей. Напереживавшегося студента разом вышибло из последних жалких остатков самообладания — только не вполне туда, куда, вероятно, рассчитывал его вышибить дядя. На Виталиевы скулы и щеки словно бы жидким азотом плеснуло (казалось, лишь попробуй приоткрыть рот, и кожа растрескается, осыплется звонкими льдинками); все вокруг — лимузиновую шикарную внутренность, занавешенную снегом площадь снаружи — весь мир втянуло, подменило собой брезгливое нетерпение в сощуренных менеджерских глазах…
Что, не терпится тебе, макрос?! Ишь, разнукался… Воображаешь — все, запряг уже хлопа-студентишку?! А вот тебе!..
«Вы же сами мне все подсказали, демиурги хреновы! Еще ни один яйцеголовый не способен точно сформулировать, что такое человеческий (хотя бы только человеческий!) интеллект. Так куда ж ваш Макрохард сунулся, а? И ведь который уже раз такое! Уря, мы могем! Че могем, на кой фиг могем — сами еще толком не поврубались, так нет же, давай галопом ваять. Пока нас не обогнали. Пока мы одни такие могучие, шо могем. А все остальные нехай завидуют. И боятся. Мало ли как там до нас с клонированием обгадились — то ж просто дураки были! А мы не просто, мы дураки умные! И могучие! Че-че? Кто-то против? Запрет? Дык это они оттого, шо завидують. И боятся. А мы на ихние запреты — тьху, мы прям вот щас начнем себе антивещество производить. На хрена? Потом, потом разберемся — главное, абы раньшей всех успеть как можно больше, и еще больше, и еще… Успели. А потом и разобрались-таки — сидючи на берегах Аризонско-Канзасского моря. А пока, значит, одни с морем разбирались (через сколько сот лет оно излучать перестанет, да сколько миллионов сограждан при взрыве уцелело только затем, чтоб перетопнуть)… Пока, значит, одни разбирались, другие могучие решили себе биокибов наваять побольше да пообрывистей. Всяких. Безмозгликов на имплантанты, головорезов для армии… Сервис-антоидов — шоб трудились, пока умные могучие дураки совершенствуют дурацкие свои ум да могущество… Ну, с теми-то дураками в два счета разобрались… биокибы. А уже с кибами весь прочий мир без малого десять лет разбирался, надцать миллионов душ полегло… И теперь вы, новые, туда же — электронные интеллекты плодить по собственному вашему безмозглому подобию… Ну кто вас, таких, все время шпыняет сотворять, незнамо чего? Или вы в школах по истории из колов не вылазили?!»
— Ты что, племянник, онемел? Долго я буду ждать?
Это дядюшка.
Заждался ответа на свой уже хрен-зна когда заданный вопрос.
А ты, пле-мян-ни-чек, зыркаешь на него по-шакальи, злобно-трусливо то есть, и молчишь — проповеди в уме сочиняешь. Думаешь, он от проповедей, да еще от твоих, враз исправится? Мечтай-мечтай…
— Слушай, мое терпение уже вот-вот…
Так, эталон менеджерства изволит гневаться все сильней.
Ладно. Проповедь нехай в уме и останется. Можно бы, конечно, и вслух, да ведь проку с того «вслуха» явно никакого не будет (извечное самооправдание трусов). Хорошо.
— Хорошо, — Виталий облизнулся, сглотнул, еще раз облизнулся. — Извольте. Испмеханизм с вашим довеском интеллект-то приобрел, но калечный. Создали вы, к сожалению, тупицу. Идиота — не в клиническом понимании, а в общечеловеческом. Стал я копаться в фактах, выяснил, что один из бортовых исполнителей сплошь-рядом вертится у всех под ногами в нештатных местах в нештатное время… Что исполнитель этот — именно которому я ваш довесок примартышил… Что кто-то симулировал попытку взлома адресованной сверчку шифровки, но при этом недоскрипел симулировать и взлом ключа к шифру… И все тот же мехисполнитель во время атаки «Вервольфа» перегадил, похоже, Извергу упреждающий удар, а потом… Потом он ломанулся в спасательную капсулу. Понимаете? Исполнительный механизм кинулся СПАСАТЬСЯ! Вот тут я окончательно и допер: это не просто очень забористая поведенческая программа, это обрывистей, — Виталий опять судорожно мотнул языком по вконец ошершавевшим губам. — Знаете, как я его потом отловил? Пустил по локалке, что как бы готовится проверка всех FK с FKLaми на соответствие тест-блоков стандарту. Этот дебил испугался быть вернут… то есть как… вер… ну, что его вернут в штатное состояние… С инстинктом самосохранения ваши яйцелобые ох как перебульонили! Испугался он и решил укрыть свое сокровище от проверки. Понимаете? На стандартный блок заменить удумал. И спрятать. А? Ему, интеллектанутому, в голову (в смысле — куда там?) не пришло: стоит только эту штуку из себя вытащить, как он тут же и вывалится в примитивное штатное состояние. Даже хуже — испмех без тестерного блока деактивируется по всем системам. Вот вам ваш искусственный интеллект. И… — он замялся было, но все-таки не удержался, добавил потупясь: — И вот отчего все, кроме вас да вашей Лиги, рубятся в OOP за табу на этакие разработки. С вашим-то еще повезло. Окажись он чуть поумней, мог ради спасения своей драгоценной индивидуальности переделитить всех на блокшиве. И не только на…
— Мы вряд ли сочли бы такой исход невезением, — дядюшка мило улыбнулся. — А как про все это узнали твои… э-э-э… однокашники?
Староста пожал плечами:
— От меня, естественно. Должен же я был доказать, что я не… Ну, Матв… — Тут он было дернулся зажимать рот ладонью, но сообразил: во-первых, уже поздно вталкивать обратно полусорвавшееся с губ, во-вторых, это, кажется, не первая такая обмолвка случилась, а в-третьих, теперь-то какая разница?! — В общем, Молчанов сразу и давай строить планы, как можно с этой штукой вашу контору придавить. Штука прошла таможню, на ней доподлиннейший код с датой, производителем и остальным — не отвертитесь; что оно такое на самом деле, так это любой спецэксперт докажет… попотеет, но докажет… До суда, конечно, не дойдет, но ска-андалище!.. А может, и дойдет — больно уж тема сейчас одиозной стала. Всему Макрохарду, наверное, особой приятности не выйдет, а вот… — тут Виталий довольно успешно скопировал дядюшкину толькочтошную любезность, — а вот уж отдельным не самым крупным руководителям…
Макрохардовский менеджер откинулся на спинку сиденья, потянулся с отчетливым сладострастным хрустом, выговорил расслабленно:
— Значит, это молчановская идея… А ведь он понимал, что такой шантаж и по тебе крепко ударит. Даже не зная о расписке…
— Он знал, — подал голос Белоножко.
— Ах, даже так… Тогда тем более. Тебя использовали и готовились подставить без малейших зазрений. Вот и тебе нечего кукситься. Ты абсолютно правильно решил сменить партнеров. Вполне все по-христиански: око за око…
Виталий спохватился, что до сих пор вертит в пальцах крохотный тубусик телефона, уронил его. Потом спросил, изо всех сил тужась казаться бесстрастным:
— А вы не слишком ли откровенничаете? Как-никак микрофон у меня… Вдруг где-нибудь все-таки пишется наш разговор?
— Не-ет, племяш, ты либо круглый дурак, либо иначе тот еще фруктик, — крестный дядя развернулся, облокотясь о руль и вонзив в собеседника насмешливый жесткий прищур. — Для особо одаренных объясняю ситуацию прямо. Вас троих плотно вели от финиш-площадки орбитального лифта. С частотой и кодами ваших переговоров разобрались секунд за пять. Стоило тебе сунуться сюда, в лимуз, как на этом вот манускрипторе высветились все твои коммуникационные украшения. И телефон, и микрофон в вороте… и еще один микрофон, о котором ты, думаю, сам не знал. Регулятор комбинезонного кондишна, воображаешь, просто так барахлил? А потом — один спецсигнальчик, и вся твоя шпионская аппаратурка накрылась. Но сперва по твоей любезной подсказке мы разобрались с твоими… точнее, не мы, а лично я сам. Тоже спецсигнал. У тебя-то телефон дряхлый, грубый; тебе только дурно стало на миг (небось, толком даже не сообразил, что к чему), а вот девочке Лене и не в меру хитрому мальчику Матвею через их супер досталось по высшему разряду.
Положительный староста оглядываться не хотел, боялся даже, но шея его сама, собственной волей развернула голову, едва не вплющив старостов нос в запотелое дверце-вое окно.
За окном был снег. Огромные мокрые хлопья тяжко валились с низкого неба, жидкой слякотью расшибались о тротуарные плиты, липли на безлистые ветви, превращая кусты и деревья в безобразные ворохи застиранных драных кружев… В этом монотонном густом падении недомерзлой воды совсем растворилось кафе с его силовыми зеркалами, до невидимости наглотавшимися отражений снеговой серости, небесной серости, бетонной серости…
А макрохардовский деятель все вещал, все мурлыкал наглым сытым котярой:
— Если им повезло, все было мгновенно и безболезненно… почти. Ну, а если нет — идиотизм. В КЛИНИЧЕСКОМ понимании. Мы это узнаем, но не раньше, чем иссякнет девочкин жетон. А там, насколько я в курсе, денег суток на восемь интим-режима… Взламывать-то никто не станет: лишний шум и тэ пэ. Но отследим, это уж будь уверен — внешнее наблюдение не снимем. Так сказать, почетный, хе-хе, караул… Во-от… А тебе, род-ствен-ни-чек, помолиться бы за души упокоенные, ты им жизнью обязан. Не снабди они тебя, как ты выразился, дубьем, импотентным к воспроизводству сложных модуляций… Понимаешь, ради твоей персоны такой случай упускать никто бы не стал. Суд через день, а убирать Чингиза более… гм… откровенно — опасно. Да и возможности у нас сейчас малость подорваны. Кто-то (в принципе, нетрудно догадаться кто) провел шикарную атаку по локальным сетям Интерпола и Лиги. И нам тоже досталось краешком. То есть достается еще до сих пор. Даже по нарастающей. Интересный паразит применен: разлетается, как чума, никакая защита не помогает… Тем не менее хоть и рассчитывает кое-кто из наших узнать у тебя чего-нибудь про этого паразита, и хоть интеллектатор мы очень заинтересованы себе возвратить, но… Окажись твой телефон посовременней — увы. Меня бы, правда, назначили козлом отпущения — если тебе этот факт утешителен, рад… — Кажется, эталон менеджерства вновь потянулся, треща то ли суставами, то ли тканью изысканного своего костюма. — А насчет записи нашего разговора… Не беспокойся, ведется запись. Здесь. В этой машине. Так что ты и без всяких расписок уже накрепко к нам приварен. Так?
Он был сорокалетним двухметровым красавцем, этот изысканно одетый атлет с золотой таблошкой «менеджер» на черной сюртучной груди; он наверняка не один год отсидел в крохотном изящном строеньице, неброско приткнувшемся в углу кафешной площадки, — отсидел, управляя силовыми «стенами» заведения, сворой исполнительных механизмов и вообще всем. Наверняка проблемы, сходные с нынешней, случались в его владениях очень нечасто (все-таки стратопорт… хотя, конечно, захолустный — не без всякого, значит…); и наверняка же одно появление столь представительной фигуры мгновенно утихомиривало любых скандалистов. Короче, по нынешней ситуации блюститель питейного заведения имел один-единственный недостаток. Пол. Не который под ногами, а в самом примитивном физиологическом смысле. И стоило распунцовевшемуся в перепалке Ленку вскинуться на новый голос, выверенно колыхнув своим ударным калибром, как менеджерская властная речь пошла сбиваться на растерянное какое-то блеяние. А через миг вообще пресеклась — это когда папина Халэпа, то и дело отфыркивая от глаз вытрепавшуюся из закрутки прядь, осведомилась воинственно:
— А альтернативным вариантом… ну, всех устраивающим… ваша нахлебаловка разве не оборудована?
Загипнотизированный нацеленными на него в упор двумя карими искристыми безднами, менеджер даже «нахлебаловку» проглотил безропотно и только пытался бормотать что-то на тему дороговизны альтернативного варианта — дескать, молодым людям вряд ли по средств… Но бормотание тоже захлебнулось. Потому что Ленок, не дослушав, сунулась к своему черт-те где болтающемуся нагрудному карману. Дотягиваясь, ей пришлось круто отвернуться, привстать и нагнуться. Все сие проделано было одним чрезвычайно грациозным махом, в результате коего комбинезон совершил невозможное: сполз еще ниже. Насладиться зрелищем, правда, блюстителю не удалось. Стремительно распрямившись, Халэпа ткнула ему под нос активированный кредитный жетон. Менеджер пересчитал нули высвеченного на платильнике числа, потом еще раз пересчитал — кажется, для верности загибая пальцы…
— Будьте любезны вставить в паз на столике… нет-нет, в центре… благодарю, — седоватый верзила все-таки не вытянулся во фрунт, однако Леночка для него явно перестала быть обворожительной девушкой, а моментально превратилась в абстрактно-бесполое нечто с ТАКОЙ суммой в кармане. — Режим «ширма» включится, когда вы оба переместитесь внутрь… видите, на полу круг… и выключится, когда жетон будет вынут. Желаю приятного…
Звук обрезало: оказавшийся вне светового круга Матвей вдвинулся внутрь, и «ширма» тут же покладисто активировалась, причем в режиме двусторонней звукоизоляции. Теперь снаружи виделся на месте их столика зеркальный цилиндр.
Чингисханочка, почти в точности повторив давешний пируэт, сунулась к валяющемуся на полу рюкзаку. Молчанов проследил за менеджером, как тот, по инерции дошевелив беззвучно губами, отправился, пошатываясь, восвояси. Затем хакеропоэт зыркнул на разлитое по столу горпигорское пойло (лазурная лужица дымилась с этаким отчетливым неприятным потрескиванием) и сказал неодобрительно:
— Терпеть не могу твои экспромты. Пока допрешь, чего ты там еще выдумала…
— Ничего, тебе полезно лишний разок процессор прогреть. — Лена распрямилась и вывалила, отдуваясь, на столешницу микросупербрэйн с полуохапкой всяких к нему приставок. — Это тебе не вновь-бровь-любовь-свекровь, тут думать надо…
Она еще что-то бормотала про стишки и про думать, а над супером уже выспел-налился диковинный фрукт видеопространства голографического дисплея, и приставки затлевали холодными угольками дистанц-портов, пострекатывали-попискивали встревоженными горностаями…
Наконец Лена перевела дух, сказала:
— Ну, вроде как слежки за нами нет.
— Именно что «вроде как», — фыркнул Матвей. — А хоть бы и впрямь… Все равно нечего было привлекать общее внимание. Если уж тебе интима захотелось, могли бы просто заказать, по-обычному. А вся эта клоунада со стриптизом…
— Сам ты клоун! Вот если бы мы «просто заказали» — это бы сильней внимание привлекло… А так наше поведение было ЕСТЕСТВЕННЫМ. И занавесились мы не по собственному желанию, и теперь можем спокойно, без оглядки все слушать — и черви сыты, и файлы целы. И между прочим, две силовые защиты лучше, чем одна. Забыл, с кем дело имеем?
Вообще-то Молчанов мог бы поспорить, какое поведение впрямь естественно, а какое таковым может считать лишь избалованная папенькина дочка, самовлюбленная пигалица и бесстыжая грудасто-попастая зараза — все, естественно, в одной персоне. Однако, еще раз скосившись на облитый стол, он решил пока от дискуссии воздержаться.
Между тем Гунн Вандалович Чингисхан женского грудасто-попастого рода, завершив сноровистую возню с комп-причиндалами, объявила брезгливо:
— Радуйся, имеем связь с этим твоим… Помехи, правда… Вот тебе: даже я не могу снять искажения от прокола силового щита. А ты: «Вроде как, вроде как…»
— Ох, подруга, мания величия в нашем деле — первая фаза летального исхода. Макросы нас с тобою ежели и дурней, то не очень. Ладно, давай сюда коммуникатор… или сама хочешь?
Ответом послужило громкое «пффф!». Еще на блокшиве, проснувшись и дознавшись, сколько времени Белоножко провел наедине с неким бесчувственным, да еще и кое-где оголенным телом, Халэпочка отношение свое к старосте изменила. Резко. С равнодушно-пренебрежительного на озверело-плотоядное. И никакие резоны не действовали — ни что Виталий ее практически спас, ни что выполненный сперва Матвеем, потом ею самой, а потом еще раз Матвеем тщательнейший анализ прослушечных записей ничего предосудительного не выявил… На молчановской памяти это был единственный случай, когда его подельница проявила абсолютную неспособность к мышлению — не только логическому, но и вообще. Оный факт даже радовал. Если человек, прославившийся параноидальной чистоплотностью, больше суток не моется и лихорадочно выискивает по сетевым справочникам, можно ли на живой человеческой коже отследить отпечатки пальцев и еще срам сказать чего, — такое поведение вселяет надежду» будто человеку этому ничто женское не чуждо и кроме первичных половых признаков. Ту же надежду вселяло безоговорочное амнистирование самого Матвея. «Ты-то всего лишь чуть не спровадил на тот свет, и то ведь случайно, потому что как лучше хотел, а этот… у-у, подлый… склизень паскудный… глистоид… без спросу глазел, без спросу трогать мог и даже… да… да за такое башкой в утилизатор — и то бы мало… мало… мало ли кто там кого спа-а-а-ас!!!» — подлинный отрывок из исторического монолога Е.Халэпы, каковой монолог прерывался то хищным рыком, то всхлипами и в конце концов вылился в прозаический бабий рев (именно вылился — Матвеева грудь промокла тогда до самых лопаток).
Очень, очень хотелось верить, что истерика тогдашняя произрастала не только из миражения Халэпочкиных мозгов после гипно-чинзано-встряски. Все-таки женщина с такой внешностью непременно должна время от времени украшаться ярким букетом классических женских глупостей. Иначе она уж слишком напоминает… Ну, в общем, как если бы семикратный гейтсовский лауреат Айзек Фоблер по кличке Айсберг Вобл побывал на столе у недоколовшегося хирурга (двоение в глазах, онемелость искореженных ломкой пальцев, ошибка ввода — и вместо удаления геморройной шишки запускается программа общей корректировки фигуры под шаблон Мэрилин Монро).
А коммуникатор уже работал. Коммуникатор уже сипел, подвывал и хрюкал вовсю. То есть подгруженные Леночкой забористые фильтр-программы весьма ловко вылущивали из этого звукового многообразия связную людскую речь, а шелуху помех затрамбовывали куда-то на самые задворки слышимости — и все равно качество связи действовало Матвею на нервы.
И не только Матвею.
Едва успев доскрипеться, что соучастнички изволили наконец активировать двусторонний акуст-контакт, Виталий тут же принялся наводить критику. Непосредственно помехи он, правда, обошел по эллиптической, зато уж некоего Чинарева-Молчанова разогнался таранить всем тоннажом. Ларинг, мол, ему (Виталию то есть) в воротник вклеили таксебешный, тяжелый, а про телефон и говорить стыдобно: огромный, глупый, толстый, заметный-заметный — небось, кончик только на чуть не достает высунуться наружу из уха… И давит он, и свербит, и на приеме щекочется совершенно невыносимо… Это Матвей, болт ему в порт по самые гланды, навязал вместо контакт-аппаратуры доисторический утиль, ясельный сделайсам какой-то! Свой-то прием, небось, через брэйн фильтруете, а по этой дубне, которая в ухе, он, Виталий то бишь, даже сам себя еле слышит; она ва-аще на фиг муляжная, дубня эта, она даже из слышного человечьим ухом диапазона пропускает в лучшем случае трети две, а то и меньше, и дядюшка-то не хлоп слюнопливый, дядюшка враз дубню эту муляжную засечет…
— Заткнись, — рявкнул Матвей. Очень негромко рявкнул, но Белоножко заткнулся, причем так моментально, что Молчанову аж неловко перед ним стало. Но вслух, естественно, Матвей этого не сказал. Вслух он бормотнул рассеянно-раздраженно:
— У нас что, было время подготовиться лучше? Или возможность у нас такая была? И думай вообще, чего ляпаешь. Макросы запросто могли уже отслушать район встречи, и волну найти, и коды передачи взломать… Неча им давать лишний шанс, у них и без того шансов этих…
Нет, Виталий не пожелал внять голосу разума. Он только дождался, покуда этот самый голос замолкнет, и опять принялся гнуть свое:
— «У нас, у нас»… Тоже мне, авторитеты! Столпы! Корифеи хреновы! Да я бы, будь моя…
Он опять вдруг замолк, на сей раз по собственной инициативе.
Впрочем, не вполне по собственной.
Ленок в возбуждении пребольно двинула хакер-поэта локтем — смотри-де, смотри! — но тот и без ее тычков заметил: на площадь (на пешеходную площадь) неторопливо, словно бы даже как-то развалисто, по-хозяйски, въезжал роскошный черно-золотой лимузин.
Все-таки дизайнеры маленько недоработали. Впершемуся на площадь транспортному средству для полноты имиджа не помешали бы еще два-три эффектных штришка — например, башенка с курантами или английский газон перед парадным входом… Но даже и без таких, крайне, казалось бы, необходимых аксессуаров, лимузин производил впечатление совершенно петергофско-луврское. Вот только производить его, впечатление это, хозяин (или кто там обретался в лимузиновом нутре?) решил с некоторого расстояния. Во всяком случае, остановился он метрах в десяти от Виталия, и тот, наверное, мысленно перекрестившись, решился-таки подойти сам…
— Ты гля, как шаг чеканит! — шепот Ленка сочился презрением даже более ядовитым, чем шкварчащее на столешнице горпигорское пойло. — Парим, что каблуками щелкнет да честь отдаст? Сто против двадцатки гружу — парим?
Матвей приложил палец к губам: на Виталия-то они впрямь навешали дубню самую древнюю, какую только смогли раздобыть, но в Халэпочкином брэйнике микрофон — чувствительней некуда. Положительный староста и так взвинчен, ему только шепоток этот расслышать недоставало…
* * *
Дядюшка вновь самолично был за рулем своей разъездной виллы, однако на сей раз доброжелательством не лучился. На сей раз он вообще ничем не лучился — он сочился. Как занесенный в тепло снежок набухает талой прозрачной влагой, так влиятельный функционер Макрохарда преисполнился морозной бесстрастности, едва лишь Виталий торопливо вскользнул в не успевшую еще толком раздвинуться лимузинную дверь.С минуту оба молчали. Староста Белоножко просто сидел и боялся (прикидывал, например, сколько головорезов может прятаться под задними сиденьями). А дядюшка сосредоточенно изучал развернутый манускриптер. Или только делал вид, будто бы изучает: ноут был активирован в режиме «антизевака» — глядя со стороны, хрен поймешь, изображается ли там хоть что-то.
Наконец влиятельный родственничек отбил по дисплею какую-то команду (словно десяток резвых невидимых таракашек пальцем передушить старался), взглянул на племянника… И таким неприятным был этот взгляд, что у изнервничавшегося Виталия почернело в глазах и оборвалось внутри. Наверное, старосте-таки не удалось бы отвертеться от позорного обморока, но телефон вдруг расщекотался в ухе совсем уж осатанело. А тут еще и дядюшка внезапно сказал:
— Да вынь ты его к чертям. Не мучайся.
Сперва Белоножко послушно и поспешно выколупал расходившуюся слухалку, потом вздохнул облегченно… и только уже потом уставился ошалело на родственника. А тот ухмыльнулся — не зло, без особой неприязни даже, но и не по-доброму, а как-то… понимающе, что ли?
— Ну-ну, — сказал образец для всех менеджеров среднего звена. — Кончай мне театр играть. Я все сделал, как мы оба с тобой хотели. А теперь… Того, чего я жду, ты, конечно же, при себе не имеешь?
Виталий кивнул.
— Ты разобрался, что оно такое на самом деле?
Виталий опять кивнул.
— Тогда так: мы договариваемся, как, где, когда и за сколько ты отдашь мне интеллектатор, и пока расстаемся, взаимно уважая друг друга. Нет?
Племянник рассеянно вертел в пальцах телефон, хмурился. Наконец, когда собеседник начал явственно проявлять нетерпение, вымямлил:
— Как МЫ хотели?
— Кончай, говорю, театр! — Крестный дядя-макрос досадливо сморщился. — Думаешь, я поверю, будто ты действительно не знаешь о способах контролировать все возможные диапазоны? Или что про различия в системах приемопередатчиков у тебя и твоих… скажем так, вынужденных друзей… что ты про это в эфире рассказал так просто, ради беседу поддержать? Ладно, — он скривился еще сильнее, — ты, вижу, из тех чистоплюйчиков, которым не хватает духу самим себе признаваться в собственных подлостях. Хорошо, я тебе расскажу, как ты… Вы втроем разобрались с интеллектатором; втроем придумали нас шантажировать. Но тебя грызли вполне резонные сомнения: нужно ли делиться с остальными? А то ведь риск целиком тебе одному, а барыши… Вот и нашел способ. Знаешь ведь: чертов Чингисхан — кто-то из этих двоих (уверен, ты даже разнюхал, кто именно)… Послезавтра этот последний шанс Интерпола должен давать официальные показания, и нам очень нужно успеть заткнуть ему пасть. То есть формально не нам, а Лиге, но тебе-то ясно… А еще тебе ясно, что в нынешней ситуации меня даже угроза скандала не остановит — тем более что официально мы к Лиге ни малейшего отношения… Ну, оказался я поблизости, когда головная боль Лиги стартовала в рай, — что с того? Боль-то Лиги, не наша. И тем более не лично моя. Вот сообразил ты все это, да и подсказал мне способ вкорзинить твоих «друзей» без (боже упаси!) вреда для тебя драгоценного. И молодец: мне бы не хотелось оборвать ВСЕ выходы к маленькой штучке, которую ты спопулизмил. Да, кстати, об интеллектаторе и о молодцах… Как вы догадались?
Белоножко, похоже, опамятовывал потихоньку. Во всяком случае, в голосе его вдруг наметилось самодовольство:
— Не мы, а я. Когда допер, что по вашему раскладу получаюсь единственная кандидатура на роль лиговского сверчка… — Он укоризненно скосился на дядю, но тот лишь руками развел да осклабился на все тридцать два (дескать, что разумно, то не подло — сам разве не этим же девизом только что отруководствовался?). — Так вот…
Тут староста попытался взять эффектную паузу, но родственник изувечил ее оскорбительно-хлестким, будто оплеуха, «ну!».
Это оказалось последней каплей. Напереживавшегося студента разом вышибло из последних жалких остатков самообладания — только не вполне туда, куда, вероятно, рассчитывал его вышибить дядя. На Виталиевы скулы и щеки словно бы жидким азотом плеснуло (казалось, лишь попробуй приоткрыть рот, и кожа растрескается, осыплется звонкими льдинками); все вокруг — лимузиновую шикарную внутренность, занавешенную снегом площадь снаружи — весь мир втянуло, подменило собой брезгливое нетерпение в сощуренных менеджерских глазах…
Что, не терпится тебе, макрос?! Ишь, разнукался… Воображаешь — все, запряг уже хлопа-студентишку?! А вот тебе!..
«Вы же сами мне все подсказали, демиурги хреновы! Еще ни один яйцеголовый не способен точно сформулировать, что такое человеческий (хотя бы только человеческий!) интеллект. Так куда ж ваш Макрохард сунулся, а? И ведь который уже раз такое! Уря, мы могем! Че могем, на кой фиг могем — сами еще толком не поврубались, так нет же, давай галопом ваять. Пока нас не обогнали. Пока мы одни такие могучие, шо могем. А все остальные нехай завидуют. И боятся. Мало ли как там до нас с клонированием обгадились — то ж просто дураки были! А мы не просто, мы дураки умные! И могучие! Че-че? Кто-то против? Запрет? Дык это они оттого, шо завидують. И боятся. А мы на ихние запреты — тьху, мы прям вот щас начнем себе антивещество производить. На хрена? Потом, потом разберемся — главное, абы раньшей всех успеть как можно больше, и еще больше, и еще… Успели. А потом и разобрались-таки — сидючи на берегах Аризонско-Канзасского моря. А пока, значит, одни с морем разбирались (через сколько сот лет оно излучать перестанет, да сколько миллионов сограждан при взрыве уцелело только затем, чтоб перетопнуть)… Пока, значит, одни разбирались, другие могучие решили себе биокибов наваять побольше да пообрывистей. Всяких. Безмозгликов на имплантанты, головорезов для армии… Сервис-антоидов — шоб трудились, пока умные могучие дураки совершенствуют дурацкие свои ум да могущество… Ну, с теми-то дураками в два счета разобрались… биокибы. А уже с кибами весь прочий мир без малого десять лет разбирался, надцать миллионов душ полегло… И теперь вы, новые, туда же — электронные интеллекты плодить по собственному вашему безмозглому подобию… Ну кто вас, таких, все время шпыняет сотворять, незнамо чего? Или вы в школах по истории из колов не вылазили?!»
— Ты что, племянник, онемел? Долго я буду ждать?
Это дядюшка.
Заждался ответа на свой уже хрен-зна когда заданный вопрос.
А ты, пле-мян-ни-чек, зыркаешь на него по-шакальи, злобно-трусливо то есть, и молчишь — проповеди в уме сочиняешь. Думаешь, он от проповедей, да еще от твоих, враз исправится? Мечтай-мечтай…
— Слушай, мое терпение уже вот-вот…
Так, эталон менеджерства изволит гневаться все сильней.
Ладно. Проповедь нехай в уме и останется. Можно бы, конечно, и вслух, да ведь проку с того «вслуха» явно никакого не будет (извечное самооправдание трусов). Хорошо.
— Хорошо, — Виталий облизнулся, сглотнул, еще раз облизнулся. — Извольте. Испмеханизм с вашим довеском интеллект-то приобрел, но калечный. Создали вы, к сожалению, тупицу. Идиота — не в клиническом понимании, а в общечеловеческом. Стал я копаться в фактах, выяснил, что один из бортовых исполнителей сплошь-рядом вертится у всех под ногами в нештатных местах в нештатное время… Что исполнитель этот — именно которому я ваш довесок примартышил… Что кто-то симулировал попытку взлома адресованной сверчку шифровки, но при этом недоскрипел симулировать и взлом ключа к шифру… И все тот же мехисполнитель во время атаки «Вервольфа» перегадил, похоже, Извергу упреждающий удар, а потом… Потом он ломанулся в спасательную капсулу. Понимаете? Исполнительный механизм кинулся СПАСАТЬСЯ! Вот тут я окончательно и допер: это не просто очень забористая поведенческая программа, это обрывистей, — Виталий опять судорожно мотнул языком по вконец ошершавевшим губам. — Знаете, как я его потом отловил? Пустил по локалке, что как бы готовится проверка всех FK с FKLaми на соответствие тест-блоков стандарту. Этот дебил испугался быть вернут… то есть как… вер… ну, что его вернут в штатное состояние… С инстинктом самосохранения ваши яйцелобые ох как перебульонили! Испугался он и решил укрыть свое сокровище от проверки. Понимаете? На стандартный блок заменить удумал. И спрятать. А? Ему, интеллектанутому, в голову (в смысле — куда там?) не пришло: стоит только эту штуку из себя вытащить, как он тут же и вывалится в примитивное штатное состояние. Даже хуже — испмех без тестерного блока деактивируется по всем системам. Вот вам ваш искусственный интеллект. И… — он замялся было, но все-таки не удержался, добавил потупясь: — И вот отчего все, кроме вас да вашей Лиги, рубятся в OOP за табу на этакие разработки. С вашим-то еще повезло. Окажись он чуть поумней, мог ради спасения своей драгоценной индивидуальности переделитить всех на блокшиве. И не только на…
— Мы вряд ли сочли бы такой исход невезением, — дядюшка мило улыбнулся. — А как про все это узнали твои… э-э-э… однокашники?
Староста пожал плечами:
— От меня, естественно. Должен же я был доказать, что я не… Ну, Матв… — Тут он было дернулся зажимать рот ладонью, но сообразил: во-первых, уже поздно вталкивать обратно полусорвавшееся с губ, во-вторых, это, кажется, не первая такая обмолвка случилась, а в-третьих, теперь-то какая разница?! — В общем, Молчанов сразу и давай строить планы, как можно с этой штукой вашу контору придавить. Штука прошла таможню, на ней доподлиннейший код с датой, производителем и остальным — не отвертитесь; что оно такое на самом деле, так это любой спецэксперт докажет… попотеет, но докажет… До суда, конечно, не дойдет, но ска-андалище!.. А может, и дойдет — больно уж тема сейчас одиозной стала. Всему Макрохарду, наверное, особой приятности не выйдет, а вот… — тут Виталий довольно успешно скопировал дядюшкину толькочтошную любезность, — а вот уж отдельным не самым крупным руководителям…
Макрохардовский менеджер откинулся на спинку сиденья, потянулся с отчетливым сладострастным хрустом, выговорил расслабленно:
— Значит, это молчановская идея… А ведь он понимал, что такой шантаж и по тебе крепко ударит. Даже не зная о расписке…
— Он знал, — подал голос Белоножко.
— Ах, даже так… Тогда тем более. Тебя использовали и готовились подставить без малейших зазрений. Вот и тебе нечего кукситься. Ты абсолютно правильно решил сменить партнеров. Вполне все по-христиански: око за око…
Виталий спохватился, что до сих пор вертит в пальцах крохотный тубусик телефона, уронил его. Потом спросил, изо всех сил тужась казаться бесстрастным:
— А вы не слишком ли откровенничаете? Как-никак микрофон у меня… Вдруг где-нибудь все-таки пишется наш разговор?
— Не-ет, племяш, ты либо круглый дурак, либо иначе тот еще фруктик, — крестный дядя развернулся, облокотясь о руль и вонзив в собеседника насмешливый жесткий прищур. — Для особо одаренных объясняю ситуацию прямо. Вас троих плотно вели от финиш-площадки орбитального лифта. С частотой и кодами ваших переговоров разобрались секунд за пять. Стоило тебе сунуться сюда, в лимуз, как на этом вот манускрипторе высветились все твои коммуникационные украшения. И телефон, и микрофон в вороте… и еще один микрофон, о котором ты, думаю, сам не знал. Регулятор комбинезонного кондишна, воображаешь, просто так барахлил? А потом — один спецсигнальчик, и вся твоя шпионская аппаратурка накрылась. Но сперва по твоей любезной подсказке мы разобрались с твоими… точнее, не мы, а лично я сам. Тоже спецсигнал. У тебя-то телефон дряхлый, грубый; тебе только дурно стало на миг (небось, толком даже не сообразил, что к чему), а вот девочке Лене и не в меру хитрому мальчику Матвею через их супер досталось по высшему разряду.
Положительный староста оглядываться не хотел, боялся даже, но шея его сама, собственной волей развернула голову, едва не вплющив старостов нос в запотелое дверце-вое окно.
За окном был снег. Огромные мокрые хлопья тяжко валились с низкого неба, жидкой слякотью расшибались о тротуарные плиты, липли на безлистые ветви, превращая кусты и деревья в безобразные ворохи застиранных драных кружев… В этом монотонном густом падении недомерзлой воды совсем растворилось кафе с его силовыми зеркалами, до невидимости наглотавшимися отражений снеговой серости, небесной серости, бетонной серости…
А макрохардовский деятель все вещал, все мурлыкал наглым сытым котярой:
— Если им повезло, все было мгновенно и безболезненно… почти. Ну, а если нет — идиотизм. В КЛИНИЧЕСКОМ понимании. Мы это узнаем, но не раньше, чем иссякнет девочкин жетон. А там, насколько я в курсе, денег суток на восемь интим-режима… Взламывать-то никто не станет: лишний шум и тэ пэ. Но отследим, это уж будь уверен — внешнее наблюдение не снимем. Так сказать, почетный, хе-хе, караул… Во-от… А тебе, род-ствен-ни-чек, помолиться бы за души упокоенные, ты им жизнью обязан. Не снабди они тебя, как ты выразился, дубьем, импотентным к воспроизводству сложных модуляций… Понимаешь, ради твоей персоны такой случай упускать никто бы не стал. Суд через день, а убирать Чингиза более… гм… откровенно — опасно. Да и возможности у нас сейчас малость подорваны. Кто-то (в принципе, нетрудно догадаться кто) провел шикарную атаку по локальным сетям Интерпола и Лиги. И нам тоже досталось краешком. То есть достается еще до сих пор. Даже по нарастающей. Интересный паразит применен: разлетается, как чума, никакая защита не помогает… Тем не менее хоть и рассчитывает кое-кто из наших узнать у тебя чего-нибудь про этого паразита, и хоть интеллектатор мы очень заинтересованы себе возвратить, но… Окажись твой телефон посовременней — увы. Меня бы, правда, назначили козлом отпущения — если тебе этот факт утешителен, рад… — Кажется, эталон менеджерства вновь потянулся, треща то ли суставами, то ли тканью изысканного своего костюма. — А насчет записи нашего разговора… Не беспокойся, ведется запись. Здесь. В этой машине. Так что ты и без всяких расписок уже накрепко к нам приварен. Так?