Чин явно не понял и Виктор Борисович обворожительно улыбнулся:
— Вполне вероятно, что Лига собралась решить проблему идентификации Чингисхана со свойственным ей размахом: попросту грохнуть мой блокшив (без малейших угрызений так называемой совести высморкавшись на факт пребывания здесь непричастных лиц и собственного агента), а параллельно грохнуть и твоего Крэнга… а возможно, и еще пол-училища перебить — для верности.
Он примолк на миг, а потом вдруг добавил:
— Кстати, еще… Незадолго до меня кто-то еще жаждал добраться до содержимого твоих «букашек-таракашек». ВРОДЕ КАК жаждал. Сперва залез из бортовой сети в память чиф-компа и пытался скачать нахрапом, потом зашел через головной глобфункциональник и таки просклизнул сквозь защиту (есть там специальная взлом-программа — случаи-то разные, бывает, случаются). Взломать взломал, скачал даже, но прочел вряд ли: к фонту-дешифратору этот кто-то не прикасался. Вот я и гадаю: может, неведомый любопытный субъект попытку свою только обозначивал? А то странноватая, понимаешь, история. То ли он, этот кто-то, простоты проще, то ли уж ну до того он хитер…
4
— Вполне вероятно, что Лига собралась решить проблему идентификации Чингисхана со свойственным ей размахом: попросту грохнуть мой блокшив (без малейших угрызений так называемой совести высморкавшись на факт пребывания здесь непричастных лиц и собственного агента), а параллельно грохнуть и твоего Крэнга… а возможно, и еще пол-училища перебить — для верности.
Он примолк на миг, а потом вдруг добавил:
— Кстати, еще… Незадолго до меня кто-то еще жаждал добраться до содержимого твоих «букашек-таракашек». ВРОДЕ КАК жаждал. Сперва залез из бортовой сети в память чиф-компа и пытался скачать нахрапом, потом зашел через головной глобфункциональник и таки просклизнул сквозь защиту (есть там специальная взлом-программа — случаи-то разные, бывает, случаются). Взломать взломал, скачал даже, но прочел вряд ли: к фонту-дешифратору этот кто-то не прикасался. Вот я и гадаю: может, неведомый любопытный субъект попытку свою только обозначивал? А то странноватая, понимаешь, история. То ли он, этот кто-то, простоты проще, то ли уж ну до того он хитер…
4
Огненная спираль Галактики вдруг, без предупреждения и ни с того ни с сего, закрутилась-свилась в тугой, истошно звенящий от собственной монолитности ком и всей невообразимой тяжестью миллиардов биллионов спрессованных солнечных эквивалентов звезданулась о мятую заспанную рожу студента Чинарева.
Через какую-нибудь там стотысячную долю мгновения помянутый студент обнаружил себя валяющимся на полу собственной каюты — в нелепейшей позе и в одних трусах. Это, стало быть, не Галактика его по роже хряснула, а сам он хряснулся рожей об пол. Спросонок рванулся с койки, запутался ногами в простыне и хряснулся. Крепко. Со всего маху. До звездной россыпи перед глазами и до отчаянного звона в ушах.
Чин протер кулаками глаза, основательно встряхнул головой. Звезды стереть удалось, а вот звон заартачился.
Звон. Отвратительный, скрежещущий — будто бы циркулярная пила раз за разом пробует на зуб стальной тонкостенный бак.
Как, бишь, это называется? Зуммер громк… А, во: колокола громкого боя. Г-господи, какому же… кому только дерябнуло в голову назвать подобную хрень колоколами? Колокола — это совершенно иное. Это литавровая надменность Домского собора, льдистые перезвоны над замершим в предрождественском ожидании Кремлем… да хоть бы и простуженное бряканье Спаса-на-Кутейке, казавшееся когда-то самым ненавистным звуком на свете (в Сумеречных Кварталах церковный колокол по совместительству был еще и школьным звонком).
Сумеречные Кварталы… Тяжкое, по-всегдашнему серое небо, подпертое тоскливой одинаковостью вечно грязных и вечно сырых фасадов… Безустальный ветер завивает на перекрестках пыльные смерчики… Сквозь трещины заплеванных тротуаров обильно топорщится блеклый нахальный спорыш… И Старый Комбинат — лабиринты обветшалых стен, бесформенные кляксы черноты вместо когдатошних окон, джунглеподобная полынь на грудах древнего хлама, идентифицировать который не возьмется ни один археолог… И жестяное дребезжание сонного колокола заставляет навьючивать ранец и плестись в пахнущие сортиром угодья раздражительных и раздражающих учителей — вместо того, чтоб в стайке малолетней шпаны прокрадываться среди развалин (которые на сей раз оборотились, скажем, темучинским джанглом, кишащим диверсионными отрядами подлых конфедератов); или где-нибудь на задворках резаться в чок-чок — по-крупному, по полмонетки за микс; или просто забраться на пару с дружком Дикки Крэнгом куда-нибудь в укромное местечко и, покуривая, болтать о том-сем: о ночной стрельбе на углу Второй и Семнадцатой, о девчонках, о Гераське Хрящатом, герое, который ночами гоняет по Магистрали на моноцикле с запрещенным бензиновым движком…
Болтать о чем угодно.
Можно даже и так сказать: обо всем. Обо всем-всем-всем… конечно же, не нарочно, а всего-навсего по чистой случайности забывая хоть словечком помянуть бесконечный мир, определяемый уравнением «остальная вселенная минус Сумеречные Кварталы».
Тот самый мир, который вспучивает загоризонтье подоблачными вершинами сверкающих небоскребов, рушится с небес иерихонским ревом набирающих высоту стратолайнеров, мытарит душу издевательски-несбыточными визионными сказками…
Мир, отделенный от Сумеречных Кварталов только узенькой лентишкой под названием Кутейка — густой мешаниной ряски, кувшиночных листьев и всяческой водолюбивой живности.
Мир, про который ты едва ли не с самых пеленок привык слышать: тебя там не ждут.
Здесь у тебя хоть крыша над головой (какая-никакая, а собственная), и работа найдется — тоже, конечно, никакая-такая, но верная; а там… Да не ковыряй ты в носу-то! И физию свою замурзанную не вороти! Ты слушай, слушай, дурашка, покудова есть кого. Тут все твое, и сам ты свой тут, а там… Тебя там не ждут. Там хватает своего… гхм… этого.
А в школе учителя долдонят в единый голос: учись, учись лучше, учись всему, чему только можно выучиться, — вот единственный способ перебраться через Горбатый мост, туда, за блок-пропускник, охраняемый грозным святым Петром в чине сержанта муниципальной милиции. Долдонят бесцветным стремительным говорком, явно боясь дать возможность слушающим втиснуться с вопросом: а сами-то? Вы же вроде как выучились, а, господа наставники? Почему же вы еще не ушагали по дороге желтого кирпича куда-нибудь в Бразилио, Москву, Сидней или любой другой из несметных изумрудных городов сказочной Волшебной Страны?
А герои вроде Хрящатого цедят, как сплевывают, глядя поверх сопливых носов и лучащихся восхищением глаз: чушь. Хоть до ста лет намозоливай ягодицы перед дисплеем учебника — все равно так и сдохнешь в этом заповеднике для неудачников. Главное — случай. Только его не ждать нужно, его нужно ловить. А лучше — делать самому. Из дерьма. Из вакуума. Из ничего.
Хрящатый…
Рейнджерские ботинки с шипами, комбинезон из доподлинной «мокрой кожи», шлем в виде черепа горпигорского гребнезуба… Фасонистый зеркальный щиток в пол-лица… Серый рот с недовыплюнутым чинариком на презрительно оттопыренной губе…
— Слышьте вы, смоллеры, у меня проблэмз: мне пропуск в Город абортнули. М-муниципалы, мазал их мазер… Главное, ведь ни за тэйл собачий! Ну, страйкнул по хрякалу одному тут… ур-р-р-роду… Разок всего, легонечко, а они… Слышьте, вас же там, на вашей фабрике дебилов, тичают лазить по Сети… Вот если бы кто сумел подшнырнуть в базу данных пропускника… Ну, самсинг уделитить, самсинг нового втайпать — чтоб меня, как раньше, — в любой тайм отсюда туда и наконтрэри… Я бы такому ин моумент отшуршал пятерку десяток. Вбрэйнились?
Еще б тут не вбрэйниться! Пять раз по десять — это будет целый полтинник. Неслыханное богатство для двух десятилетних «смоллеров». Это вам не рухлядь всякую с балконов таскать, не у пьяных карманы дырявые выворачивать! Это — случай. Тот самый, который нужно ловить. Вон дружок Дикки от избытка чувств аж завсхрюкивал, да противно так… будто пила по сталь… А-а, черт все раздери!!!
На сей раз Галактика решила обойтись без мордобоя — исключительно только потому, что дальше пола оказалось некуда падать. Правда, Чин и без галактической помощи умудрился скребануть рожей по псевдоворсу (так, самую чуть, никакого сравнения с предыдущим разом), а потом, пытаясь натянуть на ноги штанины комбинезона и одновременно с этим выскочить в коридор, малость промахнулся мимо входного люка.
Вообще-то, все было понятно и, наверное, правильно. Человек ночь напролет возился с компьютером, беседовал с Извергом (причем исключительно только на радостные темы вроде «Вервольфа») — чем угодно занимался, кроме сна. До койки упомянутый человек добрался только под утро и еще с полчаса ерзал по простыне, обсусоливая полученную информацию в ожидании, когда же наконец скажется действие пассиватора. Но работающий в рутинном ночном режиме каютный гипно дисциплинированно навевал лишь легкую сонливость (без героических усилий преодолимую в случае экстренной необходимости, а также, как выяснялось, и без подобного случая). Обсусоливание тоже не приносило пользы: из лезущей в голову всячины единственно внятен был соблазнительный образ верньера ручного управления пассиватором. В принципе, действительно ничто не мешало повысить интенсивность гипноза, но ручное управление проклятой машинкой было ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ручным, даже без минимума автоматики (вероятно, именно чтобы не вводить в соблазн). Так что усилить-то легко, а как потом выключить?
Наконец, совсем озверев от желания спать и совершеннейшей своей неспособности заснуть по-нормальному, человек решительно объявил себе, что тараканы — всего-навсего невинные и непорочные дети природы-матушки. Засим пресловутый человек встал, выволок из укромного уголка бутылку с мешаниной текилы и юных шестиногих утопленииков (благо, так до сих пор и не поднялась рука выплеснуть ее в унитаз)… Нет, врожденное чувство брезгливости ему вовсе не изменило: целых пять минут он посвятил тщательному процеживанию содержимого бутылки через носовой платок. Нацедился почти полный стакан. Зажмурившись до хруста под веками, человек залпом хватил нацеженное и еле успел добраться до койки.
Нужно ли удивляться, что, будучи сброшен на пол сигналом боевой тревоги, этот многократно помянутый человек тут же попытался «заснуть обратно» и даже успел вновь пережить в обморокоподобном сне гаденький серый денек, когда он, человек, сделал первый серьезный шаг по оказавшейся такой кривой и такой скользкой дороге желтого кирпича…
Жуть надвигалась с экрана. С распахнутого по-невиданному — на всю рубочную стену — сканерного экрана над главным пультом. С огромного черного овала, изъеденного радужными язвами звезд. Хищная тень надвигалась оттуда, из аспидной стеклистой глыби. Крылатая, клювастая, поджарая, тень эта неотвратимо крупнела, плотнела, все отчетливей проступая разноцветными сетками сканерной рельефографии.
— «Вервольф», мать его переэтак…
Только теперь Чин заметил Изверга. Верней, не самого Изверга, а изверговскую пегую макушку, слегка выпирающую из-за подголовья кресла главного оператора.
— Выходит на дистанцию залповой атаки, — вновь подал голос Изверов. — Минут через пятнадцать, глядишь, и выйдет… Вот ведь с-сука… Не торопится… Знает, подонок, что у меня свободного ходу на полтора маневришки… — Кресло скрипнуло, макушка скрылась из виду, а на экране прорисовалась линейка визуального дальномера. — Вот и давит на психику — чтоб я задергался, спалил ресурс и вообще обездвижел…
Чин-чин вякнул тихонечко:
— А мы сами его ничем не можем?
— Мы! — злобно передразнил экс-великий космонавт. — Вы-то, господин Молчанов, уже смогли — смогли его накликать сюда на нашу погибель. Кстати, и на собственную вашу тоже (единственное, что меня радует в нынешней ситуации), — речь скрытого огромной кресельной спинкой Изверга была прерывиста и невнятна — он работал на пульте. — Мы его, а? Увы! Нечем-с! Разве что кильватерной струей на форсаже, так пока я буду задницу разворачивать… Даже связаться ни с кем нельзя — этот гад забивает все мыслимые диапазоны.
— А метеоритная защита? — опять вякнул Чин.
— Против его деструкторов это харкнуть и растереть! — выговорил Изверов чуть ли не с удовольствием. — Что, хакер, намочил брючки? Помирать-то, оказывается, неприятно! Так ты-то хоть за дело, а мы, прочие, ради какого такого хрена?..
Между тем на экране вокруг изрядно подросших абрисов «Вервольфа» вычертился яркий красный овал. Потом откуда-то сбоку выплыл второй овал, помотался туда-сюда по изображению и совместился с первым. Бравый компьютерный голос протараторил какую-то цифирную скороговорку, малость размыслил и доложил о пятиминутной готовности (без пояснения к чему именно).
И тут вдруг студент Чинарев поймал себя на ощущении какой-то неправильности — трудноуловимой, но настырной и раздражающей. Он вознамерился было обернуться к Леночке и Виталию, спросить, чувствуют ли они то же самое, и если да, то отчего бы могло почувствоваться такое…
Вознамерился, но не успел.
Истошно взвизгнуло кресло — это ветеран космофлота решил покинуть амортизирующие объятия операторского рабочего места и встать у пульта, как надлежит старому космическому волку: гордо, во весь рост.
Открывшееся зрелище впечатляло. На Изверове обнаружился полный парадный мундир армад-командора с умопомрачительным количеством звезд и орденских планок. Выбритый до зеркального блеска подбородок зашевелился, играя отсветами золотого шитья; кованой медью залязгал суровый командорский голос:
— Ну-ка, вы, все! У вас пять минут, чтобы добраться до спасательной капсулы. Бего-о-ом… арррш!
— А вы? — испуганно пискнула Леночка.
— А я — на таран! Как жил, так и умру — по-мужски! И ты… — Изверг снизошел удостоить студента Чинарева персональным брезгливым взглядом, — и ты тоже — в капсулу. Живи дальше своей тараканьей жизнью, это лучшее для тебя наказание.
Наверное, господин армад-командор сказал бы еще что-нибудь героическое; возможно, он отдал бы честь или запел какой-нибудь гимн… Но злокозненный студент Чинарев безвозвратно испаскудил патетику судьбоносной минуты, ткнув пальцем в экран и вопросив идиотским голосом:
— А почему же его фиксируют сканеры? Ну, «Вервольфа» — вы ж говорили, что он невидимый?
— Пшел вон! — ответил господин армад-командор.
— Вон, так вон… — хмуро промямлил Чин.
А Виталий уже распахивал люк и выволакивал в него полуобморочную Халэпу.
Они бежали как сумасшедшие.
Тесная, плавноизгибающаяся труба коридора стремительными толчками неслась навстречу и мимо, отмеряя драгоценные секунды монотонными всплесками плафонного света, а густовато — чуть ли не через каждые пять метров — натыканные динамики внутренней связи громыхали-лязгали изверовским голосом:
— Кстати, господин Молчанов! Не угодно ли выслушать одно из ваших гениальных сочинений, изумительно к нынешней ситуации подходящее? Вот, извольте: о ком бы это?
В кабаке, что шириной
с Землю-грешницу,
во хмелю храпел герой
на столешнице.
Подхватился, глянул вдруг
замороченно:
это кем же здесь вокруг
наворочано?!
Это кто ж стряхнул с души
плесень-крошево?!
Поздновато палаши
в ножны вброшены,
много лишнего в труху
нашинковано,
на мильярд за чепуху
нашиковано.
Память крепко подразмыли
мед с бражкою:
брезжит только, что кутили
ватажкою,
подбоченясь, как князья,
выли песенки…
Где ж вы сгинули, друзья —
сотрапезники?!
Сколько ж мы сгубили душ,
расходившися?!
Да врагов — то б ладно уж!
Так, случившихся…
Лучше б нам сивухи злой
и не пробовать!
Но хлебали-то гурьбой.
А расхлебывать?
Ведь воронам да волкам
с нашей милости
так гуляется, как нам
и не снилося…
А судьба-то — половой
в грязном фартухе —
уж маячит над душой,
смачно харкает;
швырь на руку рушничок,
как портяночку:
«Все. Плати-ка, мужичок.
не за пьяночку,
не за скотства — милуй, Бог! —
свиноватые,
а за то, что не убег
с виноватыми».
Увы, студент Чинарев, которого Изверов упорно именовал Молчановым, так и не успел ответить, к кому же подходит прорявканная через множество громкоговорителей стихотворная речёвка.
Не успел, потому что маячившие впереди, в округлой рамке коридорной трубы, спины Виталия и полувисящей на нем Леночки вдруг брызнули злобным ослепительным фейерверком.
Чину еще успелось подуматься, что это либо состоялся уже геройский таран, либо у капитана «Вервольфа» все-таки хватило ума не дожидаться апогея изверовского героизма.
Миллисекундой позже Чинарев осознал, что почему-то еще живехонек, что вокруг не лопаются бронированные переборки, не уносится с радостным улюлюканьем-свистом в ничто вырвавшийся из корабельного заточения воздух, зато возобновили свой муторный зудеж так называемые колокола громкого боя.
Самым неприятным из открытий оказалась звонкая долбящая боль — словно бы этакое огромное торопливое долото норовило скоренько отколоть от студента Чинарева левую треть головы и левое же плечо… или как будто студент Чинарев с разбегу грянулся обо что-то высокое, угловатое, жесткое, да так и застыл, влипнув в негаданную преграду.
По некотором размышлении вторая идея показалась ему перспективнее. Вот только оценить как следует ее правдоподобие не удавалось: зрение было законопачено непрошибаемой темнотой. А дедуктивный метод давал сбой за сбоем. Во что можно было врезаться в пустом коридорном тоннеле? Разве что Виталий вконец изнемог под Леночкиной тяжестью и решил приостановиться да поудобней закинуть за спину свою фигуристую длинноногую кладь? Пожалуй, это единственное объяснение… Как бы только проверить? Ах, ч-черт!!!
Он вдруг вспомнил, что наделен осязанием. Правда, руки вздумали было артачиться и словно бы закоченели, но… Несмотря на показное пренебрежение юной Халэпой, Чин-чин отлично знал, какова Леночка на ощупь во всех ее мыслимых и немыслимых местах. И теперь он сразу понял: то, обо что его, студента-пратиканта Чинарева, грохнуло, — это не Лена. Это больше всего походило на… на… а-а-ах, будь ты все трижды по трижды проклято!!!
По глазам резануло дергающееся окровавленное лезвие — всего-то навсего приоткрылись наконец веки, и в зрачки ворвалась мерная пульсация багрового алярм-индикатора на входном люке блокшивской рубки.
Так-то ты, практикант! Вот поэтому всевозможнейшие инструкции, уставы, законы и прочие постановления в один голос орут благим матом о разнаикатегоричнейшей недопустимости употребления спиртных напитков в условиях искусственной гравитации. Они, уставы-постановления, как ни странно, не всегда и не все пишутся дураками. Гораздо чаще они пишутся ДЛЯ дураков. Для самоуверенных невежественных дураков. Таких, как ты.
Полный стакан текилы. Залпом. С устатку. С бессонницы. Наволновавшись. В условиях искусственной гравитации, да еще и в зоне действия гипнопассиватора (тот, конечно, работал всего лишь на штатном минимуме, но в плюсах с остальным и минимум не подарок). Вот и будьте благолюбезны получить результат: «утрата самоконтроля, поведение, сходное с сомнамбулизмом и лунатизмом, активное галлюцинирование, сновидения наяву…» Вот тебе напророченные Извергом ощущения, которые хуже любой выволочки. Вот тебе твои снообразные вспоминаньица о Сумеречных Кварталах и героическое самозаклание армад-командора и прочее, что ты успел нагаллюцинировать, сомнамбулируя по сигналу тревоги в рубку управления. Козел…
А еще в рубке оказалось пусто. Единственным живым существом здесь был Изверг, колдующий возле пульта. Нет, отнюдь не возле главного пульта, бывшего ходового, который, небось, ни разу не оживал с тех пор, как этот корабль переоснастили под блокшив. Изверг деловито колдовал над мерцающим многоцветьем сенсоров чиф-комповского контактора. Физиономия экс-космоволка малость смахивала на невзбитую подушку; траченые залысинами и сединою волосы свалялись в этакий лихо заломленный потертый берет, но вообще Вэ Бэ Изверов вполне соответствовал имиджу героического аса при исполнении. Даже комбинезон был на нем надет не рабочий, а форменный, со знаками различия — правда, не армад-командора, а всего лишь линкор-капитана, но изрядному количеству прославленных асов и такое «всего лишь» виделось только в сладостных снах.
Когда Чин ввалился в рубку (именно ввалился, зацепившись обо что-то ногой и едва не брякнувшись на четвереньки), Изверг сперва прирявкнул: «Тихо ты!», а уж потом зыркнул через плечо, да так и застыл с нелепо вывернутой шеей и бровями, вздернувшимися чуть ли не к самой макушке.
Обозленный на собственную дурацкую оплошку с текилой (а следовательно, и на весь прочий мир), Чин хотел было поинтересоваться, не ожидал ли Виктор Борисович вместо практиканта узреть горпигорскую королеву-девственницу или, скажем, горпигорского же супермакроглиста. Хотел, но так и проглотил невыговоренную дерзость, поскольку вовремя додумался до причины изверовского ошеломления. Сперва мордой об пол (это когда с койки), затем мимо проема об стену и чуть позже — с разбегу об закрытый люк. Ну и видик, небось, у этой многострадальной морды…
Судорожно облизав губы (верхняя была раза в два толще нижней и изрядно болела), Чин-чин принялся мямлить что-то вроде «студент-практикант имярек по сигналу боевой тревоги прибыл…».
— Хреново вас учат в вашем училище, — пробурчал господин линкор-капитан, вновь отворачиваясь к дисплею. — Ты не член экипажа. По алярм-распорядку место всех нечленов экипажа — в спасательной капсуле.
— А Лена с Виталием? Они в этой… в капсуле? — ценой немалых усилий Чин все-таки сумел заставить свой расквашенный рот издавать почти вполне членораздельные звуки.
— Они в своих кроватках, — нарочито неспешно ответствовал Изверов. — Спят. Пассиватор в каждой каюте — удобнейшая затея, доложу я тебе.
Пару секунд Чинарев переваривал услышанное. Потом попытался спросить:
— А почему я не?.. То есть почему?..
— По кочану, — экс-космоволк упрямо цеплялся за свой архаичный имидж. — Да, половина из них — сверчок Лиги, а вторая половина, может быть, вообще… ладно, это не главное. Главное вот: несмотря на вышеизложенное, мне их жалко. Капсула-то — одно название что спасательная. Как-то мне слабо верится, что ЭТИ (кивок на дисплей) дадут спасалке уйти. Клали они на Харьковскую конвенцию, они по-любому будут кончать всех. Для гарантии. Да и свидетели им нужны, как роботу биде. Так что пускай себе ребята спят и не ведают.
Изверов замолк, резко шатнулся к дисплею. Чин только теперь удосужился осознать, что пользовательское кресло трансформировано в некое подобие полуложа. Сидеть в таком было не шибко удобно, зато при малейшем толчке пользователь помимо желания (а при необходимости и вопреки оному) откинулся бы в надежный амортизатор, не мешающий контролировать изображение и поддерживать с компом саунд-контакт.
Тем временем Изверг, почти воткнувшись носом в монитор, продолжал свою проповедь:
— А вот ты… Ты вроде как спасаешь человека, предотвратившего колоссальную гнусность на Центавре-6, помогаешь интерполовской программе защиты свидетелей… по сути, ты помогаешь правосудию… Только все это… «Чеканным шагом к светлой цели он шагал — во благо тех, кого дорогой затоптал» — это ведь тоже из молчановских сочинений? Вот и хлебай до конца то, что сам же заваривал. Понял? Хлебай! До конца!! Пока ложка о донце не заскребет!!!
Выискав в своих недоизбавившихся от дурмана мозгах единственный способ сбить накатывающее на господина линкор-капитана бешенство, Чин выпрямился, припечатал руки по швам и рявкнул оловянным голосом: «Слушаюсь! »
Линкор-капитан мгновенно обмяк; его яростное рычание выдохлось в негромкий полустон-полувсхлип:
— Именно теперь! Господи, это ж только подумать: именно теперь!
Чинарев не больно-то вслушивался. Пользуясь тем, что Изверг вроде как перестал обращать на него внимание, студент Чин подкрался поближе и попробовал разобраться в изображении на дисплее.
На дисплее было много звезд, много черноты, а еще — небольшой ярко-рубиновый эллипс, украшенный колонкой чисел. Числа смахивали на дистанцию и гелиоцентрические координаты, а эллипс — на целеуказатель. Но почему…
— Я же тебе уже объяснял: по кочану, — (проклятая текила! Чин и не заметил, что ляпнул свое «почему» вслух). — Вас вообще хоть чему-нибудь учат, студиоз?
— Учат… Конкретно нас — бортпрограммированию… Ну и вообще всякому… — промямлил студент Чинарев.
Экс-космоволк одарил его коротким саркастическим взглядом, вздохнул:
— Ладно. Почему бы, в самом деле, не потратить немного свободного времени на поучительную лекцию? — Вел себя Изверг так, будто бы в окрестном пространстве не присутствовало ничего опасней и ближе тараканов в кухонном блоке. — Да будет тебе известно, сту-ди-оз, что маскировочные поля «Вервольфа» как бы обтекаются всеми видами излучений. Не отражают, не рассеивают, а… Ладно, понял — хорошо, а не понял, так и черт с тобой. В общем, при этом «обтекании» часть лучей все-таки отклоняется. Ничтожная часть, но… А-а-а, дьявол тебя… Одним словом, фиксируя изменения комплексного оптико-гравитационного спектра видимых светил, можно сяк-так выявить перекрываемые «Вервольфом». В том, естественно, случае, ежели заранее получены основания для опаски и ежели производить подобную фиксацию имеется чем. Даже у горпигорцев и флериан это самое «чем» заимеется, вероятней всего, не скоро. И у многих человеческих миров — тоже.
Через какую-нибудь там стотысячную долю мгновения помянутый студент обнаружил себя валяющимся на полу собственной каюты — в нелепейшей позе и в одних трусах. Это, стало быть, не Галактика его по роже хряснула, а сам он хряснулся рожей об пол. Спросонок рванулся с койки, запутался ногами в простыне и хряснулся. Крепко. Со всего маху. До звездной россыпи перед глазами и до отчаянного звона в ушах.
Чин протер кулаками глаза, основательно встряхнул головой. Звезды стереть удалось, а вот звон заартачился.
Звон. Отвратительный, скрежещущий — будто бы циркулярная пила раз за разом пробует на зуб стальной тонкостенный бак.
Как, бишь, это называется? Зуммер громк… А, во: колокола громкого боя. Г-господи, какому же… кому только дерябнуло в голову назвать подобную хрень колоколами? Колокола — это совершенно иное. Это литавровая надменность Домского собора, льдистые перезвоны над замершим в предрождественском ожидании Кремлем… да хоть бы и простуженное бряканье Спаса-на-Кутейке, казавшееся когда-то самым ненавистным звуком на свете (в Сумеречных Кварталах церковный колокол по совместительству был еще и школьным звонком).
Сумеречные Кварталы… Тяжкое, по-всегдашнему серое небо, подпертое тоскливой одинаковостью вечно грязных и вечно сырых фасадов… Безустальный ветер завивает на перекрестках пыльные смерчики… Сквозь трещины заплеванных тротуаров обильно топорщится блеклый нахальный спорыш… И Старый Комбинат — лабиринты обветшалых стен, бесформенные кляксы черноты вместо когдатошних окон, джунглеподобная полынь на грудах древнего хлама, идентифицировать который не возьмется ни один археолог… И жестяное дребезжание сонного колокола заставляет навьючивать ранец и плестись в пахнущие сортиром угодья раздражительных и раздражающих учителей — вместо того, чтоб в стайке малолетней шпаны прокрадываться среди развалин (которые на сей раз оборотились, скажем, темучинским джанглом, кишащим диверсионными отрядами подлых конфедератов); или где-нибудь на задворках резаться в чок-чок — по-крупному, по полмонетки за микс; или просто забраться на пару с дружком Дикки Крэнгом куда-нибудь в укромное местечко и, покуривая, болтать о том-сем: о ночной стрельбе на углу Второй и Семнадцатой, о девчонках, о Гераське Хрящатом, герое, который ночами гоняет по Магистрали на моноцикле с запрещенным бензиновым движком…
Болтать о чем угодно.
Можно даже и так сказать: обо всем. Обо всем-всем-всем… конечно же, не нарочно, а всего-навсего по чистой случайности забывая хоть словечком помянуть бесконечный мир, определяемый уравнением «остальная вселенная минус Сумеречные Кварталы».
Тот самый мир, который вспучивает загоризонтье подоблачными вершинами сверкающих небоскребов, рушится с небес иерихонским ревом набирающих высоту стратолайнеров, мытарит душу издевательски-несбыточными визионными сказками…
Мир, отделенный от Сумеречных Кварталов только узенькой лентишкой под названием Кутейка — густой мешаниной ряски, кувшиночных листьев и всяческой водолюбивой живности.
Мир, про который ты едва ли не с самых пеленок привык слышать: тебя там не ждут.
Здесь у тебя хоть крыша над головой (какая-никакая, а собственная), и работа найдется — тоже, конечно, никакая-такая, но верная; а там… Да не ковыряй ты в носу-то! И физию свою замурзанную не вороти! Ты слушай, слушай, дурашка, покудова есть кого. Тут все твое, и сам ты свой тут, а там… Тебя там не ждут. Там хватает своего… гхм… этого.
А в школе учителя долдонят в единый голос: учись, учись лучше, учись всему, чему только можно выучиться, — вот единственный способ перебраться через Горбатый мост, туда, за блок-пропускник, охраняемый грозным святым Петром в чине сержанта муниципальной милиции. Долдонят бесцветным стремительным говорком, явно боясь дать возможность слушающим втиснуться с вопросом: а сами-то? Вы же вроде как выучились, а, господа наставники? Почему же вы еще не ушагали по дороге желтого кирпича куда-нибудь в Бразилио, Москву, Сидней или любой другой из несметных изумрудных городов сказочной Волшебной Страны?
А герои вроде Хрящатого цедят, как сплевывают, глядя поверх сопливых носов и лучащихся восхищением глаз: чушь. Хоть до ста лет намозоливай ягодицы перед дисплеем учебника — все равно так и сдохнешь в этом заповеднике для неудачников. Главное — случай. Только его не ждать нужно, его нужно ловить. А лучше — делать самому. Из дерьма. Из вакуума. Из ничего.
Хрящатый…
Рейнджерские ботинки с шипами, комбинезон из доподлинной «мокрой кожи», шлем в виде черепа горпигорского гребнезуба… Фасонистый зеркальный щиток в пол-лица… Серый рот с недовыплюнутым чинариком на презрительно оттопыренной губе…
— Слышьте вы, смоллеры, у меня проблэмз: мне пропуск в Город абортнули. М-муниципалы, мазал их мазер… Главное, ведь ни за тэйл собачий! Ну, страйкнул по хрякалу одному тут… ур-р-р-роду… Разок всего, легонечко, а они… Слышьте, вас же там, на вашей фабрике дебилов, тичают лазить по Сети… Вот если бы кто сумел подшнырнуть в базу данных пропускника… Ну, самсинг уделитить, самсинг нового втайпать — чтоб меня, как раньше, — в любой тайм отсюда туда и наконтрэри… Я бы такому ин моумент отшуршал пятерку десяток. Вбрэйнились?
Еще б тут не вбрэйниться! Пять раз по десять — это будет целый полтинник. Неслыханное богатство для двух десятилетних «смоллеров». Это вам не рухлядь всякую с балконов таскать, не у пьяных карманы дырявые выворачивать! Это — случай. Тот самый, который нужно ловить. Вон дружок Дикки от избытка чувств аж завсхрюкивал, да противно так… будто пила по сталь… А-а, черт все раздери!!!
На сей раз Галактика решила обойтись без мордобоя — исключительно только потому, что дальше пола оказалось некуда падать. Правда, Чин и без галактической помощи умудрился скребануть рожей по псевдоворсу (так, самую чуть, никакого сравнения с предыдущим разом), а потом, пытаясь натянуть на ноги штанины комбинезона и одновременно с этим выскочить в коридор, малость промахнулся мимо входного люка.
Вообще-то, все было понятно и, наверное, правильно. Человек ночь напролет возился с компьютером, беседовал с Извергом (причем исключительно только на радостные темы вроде «Вервольфа») — чем угодно занимался, кроме сна. До койки упомянутый человек добрался только под утро и еще с полчаса ерзал по простыне, обсусоливая полученную информацию в ожидании, когда же наконец скажется действие пассиватора. Но работающий в рутинном ночном режиме каютный гипно дисциплинированно навевал лишь легкую сонливость (без героических усилий преодолимую в случае экстренной необходимости, а также, как выяснялось, и без подобного случая). Обсусоливание тоже не приносило пользы: из лезущей в голову всячины единственно внятен был соблазнительный образ верньера ручного управления пассиватором. В принципе, действительно ничто не мешало повысить интенсивность гипноза, но ручное управление проклятой машинкой было ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ручным, даже без минимума автоматики (вероятно, именно чтобы не вводить в соблазн). Так что усилить-то легко, а как потом выключить?
Наконец, совсем озверев от желания спать и совершеннейшей своей неспособности заснуть по-нормальному, человек решительно объявил себе, что тараканы — всего-навсего невинные и непорочные дети природы-матушки. Засим пресловутый человек встал, выволок из укромного уголка бутылку с мешаниной текилы и юных шестиногих утопленииков (благо, так до сих пор и не поднялась рука выплеснуть ее в унитаз)… Нет, врожденное чувство брезгливости ему вовсе не изменило: целых пять минут он посвятил тщательному процеживанию содержимого бутылки через носовой платок. Нацедился почти полный стакан. Зажмурившись до хруста под веками, человек залпом хватил нацеженное и еле успел добраться до койки.
Нужно ли удивляться, что, будучи сброшен на пол сигналом боевой тревоги, этот многократно помянутый человек тут же попытался «заснуть обратно» и даже успел вновь пережить в обморокоподобном сне гаденький серый денек, когда он, человек, сделал первый серьезный шаг по оказавшейся такой кривой и такой скользкой дороге желтого кирпича…
* * *
В рубку он примчался последним. Перепуганная (глазищи в пол-лица) Леночка, одетая, на удивление, обильно и скромно, была уже здесь; и Виталий был здесь — встрепанный, обалделый… хрен его знает, от чего больше обалделый — от колоколов громкого боя, слышанных до сих пор только в видеотриллерах, или от того, что полуобморочная Халэпочка в поисках поддержки физической и моральной изо всех силенок плющила о Виталиеву спину свой в буквальном смысле выдающийся бюст. И Виталий то норовил погладить вногтившиеся в его плечи тонкие пальцы, то, спохватившись, растопыривался, выпячивал грудь, заслоняя девушку от надвигающейся жути…Жуть надвигалась с экрана. С распахнутого по-невиданному — на всю рубочную стену — сканерного экрана над главным пультом. С огромного черного овала, изъеденного радужными язвами звезд. Хищная тень надвигалась оттуда, из аспидной стеклистой глыби. Крылатая, клювастая, поджарая, тень эта неотвратимо крупнела, плотнела, все отчетливей проступая разноцветными сетками сканерной рельефографии.
— «Вервольф», мать его переэтак…
Только теперь Чин заметил Изверга. Верней, не самого Изверга, а изверговскую пегую макушку, слегка выпирающую из-за подголовья кресла главного оператора.
— Выходит на дистанцию залповой атаки, — вновь подал голос Изверов. — Минут через пятнадцать, глядишь, и выйдет… Вот ведь с-сука… Не торопится… Знает, подонок, что у меня свободного ходу на полтора маневришки… — Кресло скрипнуло, макушка скрылась из виду, а на экране прорисовалась линейка визуального дальномера. — Вот и давит на психику — чтоб я задергался, спалил ресурс и вообще обездвижел…
Чин-чин вякнул тихонечко:
— А мы сами его ничем не можем?
— Мы! — злобно передразнил экс-великий космонавт. — Вы-то, господин Молчанов, уже смогли — смогли его накликать сюда на нашу погибель. Кстати, и на собственную вашу тоже (единственное, что меня радует в нынешней ситуации), — речь скрытого огромной кресельной спинкой Изверга была прерывиста и невнятна — он работал на пульте. — Мы его, а? Увы! Нечем-с! Разве что кильватерной струей на форсаже, так пока я буду задницу разворачивать… Даже связаться ни с кем нельзя — этот гад забивает все мыслимые диапазоны.
— А метеоритная защита? — опять вякнул Чин.
— Против его деструкторов это харкнуть и растереть! — выговорил Изверов чуть ли не с удовольствием. — Что, хакер, намочил брючки? Помирать-то, оказывается, неприятно! Так ты-то хоть за дело, а мы, прочие, ради какого такого хрена?..
Между тем на экране вокруг изрядно подросших абрисов «Вервольфа» вычертился яркий красный овал. Потом откуда-то сбоку выплыл второй овал, помотался туда-сюда по изображению и совместился с первым. Бравый компьютерный голос протараторил какую-то цифирную скороговорку, малость размыслил и доложил о пятиминутной готовности (без пояснения к чему именно).
И тут вдруг студент Чинарев поймал себя на ощущении какой-то неправильности — трудноуловимой, но настырной и раздражающей. Он вознамерился было обернуться к Леночке и Виталию, спросить, чувствуют ли они то же самое, и если да, то отчего бы могло почувствоваться такое…
Вознамерился, но не успел.
Истошно взвизгнуло кресло — это ветеран космофлота решил покинуть амортизирующие объятия операторского рабочего места и встать у пульта, как надлежит старому космическому волку: гордо, во весь рост.
Открывшееся зрелище впечатляло. На Изверове обнаружился полный парадный мундир армад-командора с умопомрачительным количеством звезд и орденских планок. Выбритый до зеркального блеска подбородок зашевелился, играя отсветами золотого шитья; кованой медью залязгал суровый командорский голос:
— Ну-ка, вы, все! У вас пять минут, чтобы добраться до спасательной капсулы. Бего-о-ом… арррш!
— А вы? — испуганно пискнула Леночка.
— А я — на таран! Как жил, так и умру — по-мужски! И ты… — Изверг снизошел удостоить студента Чинарева персональным брезгливым взглядом, — и ты тоже — в капсулу. Живи дальше своей тараканьей жизнью, это лучшее для тебя наказание.
Наверное, господин армад-командор сказал бы еще что-нибудь героическое; возможно, он отдал бы честь или запел какой-нибудь гимн… Но злокозненный студент Чинарев безвозвратно испаскудил патетику судьбоносной минуты, ткнув пальцем в экран и вопросив идиотским голосом:
— А почему же его фиксируют сканеры? Ну, «Вервольфа» — вы ж говорили, что он невидимый?
— Пшел вон! — ответил господин армад-командор.
— Вон, так вон… — хмуро промямлил Чин.
А Виталий уже распахивал люк и выволакивал в него полуобморочную Халэпу.
Они бежали как сумасшедшие.
Тесная, плавноизгибающаяся труба коридора стремительными толчками неслась навстречу и мимо, отмеряя драгоценные секунды монотонными всплесками плафонного света, а густовато — чуть ли не через каждые пять метров — натыканные динамики внутренней связи громыхали-лязгали изверовским голосом:
— Кстати, господин Молчанов! Не угодно ли выслушать одно из ваших гениальных сочинений, изумительно к нынешней ситуации подходящее? Вот, извольте: о ком бы это?
В кабаке, что шириной
с Землю-грешницу,
во хмелю храпел герой
на столешнице.
Подхватился, глянул вдруг
замороченно:
это кем же здесь вокруг
наворочано?!
Это кто ж стряхнул с души
плесень-крошево?!
Поздновато палаши
в ножны вброшены,
много лишнего в труху
нашинковано,
на мильярд за чепуху
нашиковано.
Память крепко подразмыли
мед с бражкою:
брезжит только, что кутили
ватажкою,
подбоченясь, как князья,
выли песенки…
Где ж вы сгинули, друзья —
сотрапезники?!
Сколько ж мы сгубили душ,
расходившися?!
Да врагов — то б ладно уж!
Так, случившихся…
Лучше б нам сивухи злой
и не пробовать!
Но хлебали-то гурьбой.
А расхлебывать?
Ведь воронам да волкам
с нашей милости
так гуляется, как нам
и не снилося…
А судьба-то — половой
в грязном фартухе —
уж маячит над душой,
смачно харкает;
швырь на руку рушничок,
как портяночку:
«Все. Плати-ка, мужичок.
не за пьяночку,
не за скотства — милуй, Бог! —
свиноватые,
а за то, что не убег
с виноватыми».
Увы, студент Чинарев, которого Изверов упорно именовал Молчановым, так и не успел ответить, к кому же подходит прорявканная через множество громкоговорителей стихотворная речёвка.
Не успел, потому что маячившие впереди, в округлой рамке коридорной трубы, спины Виталия и полувисящей на нем Леночки вдруг брызнули злобным ослепительным фейерверком.
Чину еще успелось подуматься, что это либо состоялся уже геройский таран, либо у капитана «Вервольфа» все-таки хватило ума не дожидаться апогея изверовского героизма.
Миллисекундой позже Чинарев осознал, что почему-то еще живехонек, что вокруг не лопаются бронированные переборки, не уносится с радостным улюлюканьем-свистом в ничто вырвавшийся из корабельного заточения воздух, зато возобновили свой муторный зудеж так называемые колокола громкого боя.
Самым неприятным из открытий оказалась звонкая долбящая боль — словно бы этакое огромное торопливое долото норовило скоренько отколоть от студента Чинарева левую треть головы и левое же плечо… или как будто студент Чинарев с разбегу грянулся обо что-то высокое, угловатое, жесткое, да так и застыл, влипнув в негаданную преграду.
По некотором размышлении вторая идея показалась ему перспективнее. Вот только оценить как следует ее правдоподобие не удавалось: зрение было законопачено непрошибаемой темнотой. А дедуктивный метод давал сбой за сбоем. Во что можно было врезаться в пустом коридорном тоннеле? Разве что Виталий вконец изнемог под Леночкиной тяжестью и решил приостановиться да поудобней закинуть за спину свою фигуристую длинноногую кладь? Пожалуй, это единственное объяснение… Как бы только проверить? Ах, ч-черт!!!
Он вдруг вспомнил, что наделен осязанием. Правда, руки вздумали было артачиться и словно бы закоченели, но… Несмотря на показное пренебрежение юной Халэпой, Чин-чин отлично знал, какова Леночка на ощупь во всех ее мыслимых и немыслимых местах. И теперь он сразу понял: то, обо что его, студента-пратиканта Чинарева, грохнуло, — это не Лена. Это больше всего походило на… на… а-а-ах, будь ты все трижды по трижды проклято!!!
По глазам резануло дергающееся окровавленное лезвие — всего-то навсего приоткрылись наконец веки, и в зрачки ворвалась мерная пульсация багрового алярм-индикатора на входном люке блокшивской рубки.
Так-то ты, практикант! Вот поэтому всевозможнейшие инструкции, уставы, законы и прочие постановления в один голос орут благим матом о разнаикатегоричнейшей недопустимости употребления спиртных напитков в условиях искусственной гравитации. Они, уставы-постановления, как ни странно, не всегда и не все пишутся дураками. Гораздо чаще они пишутся ДЛЯ дураков. Для самоуверенных невежественных дураков. Таких, как ты.
Полный стакан текилы. Залпом. С устатку. С бессонницы. Наволновавшись. В условиях искусственной гравитации, да еще и в зоне действия гипнопассиватора (тот, конечно, работал всего лишь на штатном минимуме, но в плюсах с остальным и минимум не подарок). Вот и будьте благолюбезны получить результат: «утрата самоконтроля, поведение, сходное с сомнамбулизмом и лунатизмом, активное галлюцинирование, сновидения наяву…» Вот тебе напророченные Извергом ощущения, которые хуже любой выволочки. Вот тебе твои снообразные вспоминаньица о Сумеречных Кварталах и героическое самозаклание армад-командора и прочее, что ты успел нагаллюцинировать, сомнамбулируя по сигналу тревоги в рубку управления. Козел…
* * *
В рубке оказалось спокойно и тихо — это было единственное место, где не измывались над человеческим слухом скрежещущие «колокола».А еще в рубке оказалось пусто. Единственным живым существом здесь был Изверг, колдующий возле пульта. Нет, отнюдь не возле главного пульта, бывшего ходового, который, небось, ни разу не оживал с тех пор, как этот корабль переоснастили под блокшив. Изверг деловито колдовал над мерцающим многоцветьем сенсоров чиф-комповского контактора. Физиономия экс-космоволка малость смахивала на невзбитую подушку; траченые залысинами и сединою волосы свалялись в этакий лихо заломленный потертый берет, но вообще Вэ Бэ Изверов вполне соответствовал имиджу героического аса при исполнении. Даже комбинезон был на нем надет не рабочий, а форменный, со знаками различия — правда, не армад-командора, а всего лишь линкор-капитана, но изрядному количеству прославленных асов и такое «всего лишь» виделось только в сладостных снах.
Когда Чин ввалился в рубку (именно ввалился, зацепившись обо что-то ногой и едва не брякнувшись на четвереньки), Изверг сперва прирявкнул: «Тихо ты!», а уж потом зыркнул через плечо, да так и застыл с нелепо вывернутой шеей и бровями, вздернувшимися чуть ли не к самой макушке.
Обозленный на собственную дурацкую оплошку с текилой (а следовательно, и на весь прочий мир), Чин хотел было поинтересоваться, не ожидал ли Виктор Борисович вместо практиканта узреть горпигорскую королеву-девственницу или, скажем, горпигорского же супермакроглиста. Хотел, но так и проглотил невыговоренную дерзость, поскольку вовремя додумался до причины изверовского ошеломления. Сперва мордой об пол (это когда с койки), затем мимо проема об стену и чуть позже — с разбегу об закрытый люк. Ну и видик, небось, у этой многострадальной морды…
Судорожно облизав губы (верхняя была раза в два толще нижней и изрядно болела), Чин-чин принялся мямлить что-то вроде «студент-практикант имярек по сигналу боевой тревоги прибыл…».
— Хреново вас учат в вашем училище, — пробурчал господин линкор-капитан, вновь отворачиваясь к дисплею. — Ты не член экипажа. По алярм-распорядку место всех нечленов экипажа — в спасательной капсуле.
— А Лена с Виталием? Они в этой… в капсуле? — ценой немалых усилий Чин все-таки сумел заставить свой расквашенный рот издавать почти вполне членораздельные звуки.
— Они в своих кроватках, — нарочито неспешно ответствовал Изверов. — Спят. Пассиватор в каждой каюте — удобнейшая затея, доложу я тебе.
Пару секунд Чинарев переваривал услышанное. Потом попытался спросить:
— А почему я не?.. То есть почему?..
— По кочану, — экс-космоволк упрямо цеплялся за свой архаичный имидж. — Да, половина из них — сверчок Лиги, а вторая половина, может быть, вообще… ладно, это не главное. Главное вот: несмотря на вышеизложенное, мне их жалко. Капсула-то — одно название что спасательная. Как-то мне слабо верится, что ЭТИ (кивок на дисплей) дадут спасалке уйти. Клали они на Харьковскую конвенцию, они по-любому будут кончать всех. Для гарантии. Да и свидетели им нужны, как роботу биде. Так что пускай себе ребята спят и не ведают.
Изверов замолк, резко шатнулся к дисплею. Чин только теперь удосужился осознать, что пользовательское кресло трансформировано в некое подобие полуложа. Сидеть в таком было не шибко удобно, зато при малейшем толчке пользователь помимо желания (а при необходимости и вопреки оному) откинулся бы в надежный амортизатор, не мешающий контролировать изображение и поддерживать с компом саунд-контакт.
Тем временем Изверг, почти воткнувшись носом в монитор, продолжал свою проповедь:
— А вот ты… Ты вроде как спасаешь человека, предотвратившего колоссальную гнусность на Центавре-6, помогаешь интерполовской программе защиты свидетелей… по сути, ты помогаешь правосудию… Только все это… «Чеканным шагом к светлой цели он шагал — во благо тех, кого дорогой затоптал» — это ведь тоже из молчановских сочинений? Вот и хлебай до конца то, что сам же заваривал. Понял? Хлебай! До конца!! Пока ложка о донце не заскребет!!!
Выискав в своих недоизбавившихся от дурмана мозгах единственный способ сбить накатывающее на господина линкор-капитана бешенство, Чин выпрямился, припечатал руки по швам и рявкнул оловянным голосом: «Слушаюсь! »
Линкор-капитан мгновенно обмяк; его яростное рычание выдохлось в негромкий полустон-полувсхлип:
— Именно теперь! Господи, это ж только подумать: именно теперь!
Чинарев не больно-то вслушивался. Пользуясь тем, что Изверг вроде как перестал обращать на него внимание, студент Чин подкрался поближе и попробовал разобраться в изображении на дисплее.
На дисплее было много звезд, много черноты, а еще — небольшой ярко-рубиновый эллипс, украшенный колонкой чисел. Числа смахивали на дистанцию и гелиоцентрические координаты, а эллипс — на целеуказатель. Но почему…
— Я же тебе уже объяснял: по кочану, — (проклятая текила! Чин и не заметил, что ляпнул свое «почему» вслух). — Вас вообще хоть чему-нибудь учат, студиоз?
— Учат… Конкретно нас — бортпрограммированию… Ну и вообще всякому… — промямлил студент Чинарев.
Экс-космоволк одарил его коротким саркастическим взглядом, вздохнул:
— Ладно. Почему бы, в самом деле, не потратить немного свободного времени на поучительную лекцию? — Вел себя Изверг так, будто бы в окрестном пространстве не присутствовало ничего опасней и ближе тараканов в кухонном блоке. — Да будет тебе известно, сту-ди-оз, что маскировочные поля «Вервольфа» как бы обтекаются всеми видами излучений. Не отражают, не рассеивают, а… Ладно, понял — хорошо, а не понял, так и черт с тобой. В общем, при этом «обтекании» часть лучей все-таки отклоняется. Ничтожная часть, но… А-а-а, дьявол тебя… Одним словом, фиксируя изменения комплексного оптико-гравитационного спектра видимых светил, можно сяк-так выявить перекрываемые «Вервольфом». В том, естественно, случае, ежели заранее получены основания для опаски и ежели производить подобную фиксацию имеется чем. Даже у горпигорцев и флериан это самое «чем» заимеется, вероятней всего, не скоро. И у многих человеческих миров — тоже.