Чилая Сергей. Донор

   Я прикоснулся пальцем к студенистому пятну на лобке женщины, что лежала на столе в домике спасателей в Поти, и поднес палец к глазу... Характерный запах спермы ударил в нос. Заторможенный мозг рывками стал выстраивать одну за другой мучительно знакомые и страшные события, пока вдруг разом я не вспомнил все, что приключилось с нами, и не узнал в этой женщине, бесстыдно, грубо и страшно распятой на столе, Даррел... Я закричал. Мне показалось, что крик раздерет легкие. Человек, за столом, с трудом поднял голову и удивленно уставился на меня...
   Продолжая кричать, я блуждал глазом по комнате, пока не наткнулся на пустую пятилитровую бутыль из-под вина. Схватив ее двумя руками, я двинулся к сидящему за столом и со всей силы опустил бутыль на голову... Мужчина помолчал удивленно и ткнулся лицом в стол... Повернувшись к тем двоим, спавшим валетом, я вновь поднял двумя руками над головой еще целую бутыль, успев удивиться ее прочности, и вдруг почувствовал, что зверею и жажда убийства завладела мной. Я обрушил бутыль на голову ближнего к себе человека на топчане. Тот протяжно всхлипнул. Бутыль, наконец, со звоном разлетелась на куски, которые еще долго позванивали, скользя по полу... Я повернулся к третьему, который в ужасе глядя на страшное, с длинными острыми краями горло бутыли в моей руке, пытался встать и защитить лицо...
   Он не успел. Я вонзил в него края бутылки, которые удивительно легко проникли в кости лицевого скелета. Удовлетворенно оглянувшись, я нагнулся к чужестранке и, взяв ее за руку, прошептал в ухо, не особенно надеясь на успех:
   - Даррел! Открой глаза. - Она открыла и уставилась в потолок.
   - Сядь, пожалуйста, - также шопотом попросил я. Она села, касаясь ногами пола, и стала смотреть в открытую дверь за моей спиной.
   На гвозде возле двери висел длинный мужской плащ серого цвета. Я стянул его со стены и подошел к девушке:
   - Попробуй встать. - Она молча встала и замерла, вытянув руки вдоль туловища, продолжая сжимать остатки майки в побелевших пальцах. Я помог ей натянуть на голое тело грязный плащ, застегнув его на единственную нижнюю пуговицу и сказал: - Пойдем!
   Она сделала несколько шагов к двери, некрасиво расставляя ноги и по-прежнему не замечая меня...
   - Подожди минутку, - попросил я, оглянувшись, и, увидев синие спортивные штаны с длинными полосками белой ткани по бокам, одной рукой стал натягивать их на себя, прихватывая другой по пути лежавшую на стуле заскорузлую вонючую рубаху в красно-синюю клетку...
   Мы осторожно спустились по лестнице.
   - Эй, доктор! - услышал я вдруг над головой. - Забирай бабу и проваливай! Бабе лучше все забыть! - тусклый и монотонный, как шум недалекого прибоя, голос вколачивал гвозди в сильно болевшую голову енивой уверенностью и спокойствием... - Подумаешь, делов-то: два мужика бабувыебали!
   Я недоуменно повернул к говорившему голову...
   - Омар не стал... - сказал бородач. - А она пусть не шляется голой...
   - Ваш Омар просто нравственный идеал социалистической эпохи! среагировал я и тут до меня дошло, что эти сукины дети живы... Вот они все на веранде - толпа счастливчиков, провожающаяся нас, только что насладившихся телом чужестранки... Значит бойня, учиненная мной в домике на сваях с пятилитровой бутылью в руках, вся моя ярость и отвага. реализовались лишь в воспаленном мозгу...
   Мы молча добрели до моря. Стало светать. Дождь прекратился. Она ступала, переваливаясь, как утка... Я снял с нее плащ и за руку ввел в воду. Она равнодушно выполняла команды, не замечая меня... Я медленно протянул руку к ее промежности и, нащупав скользящую под пальцами сперму, смыл ее... Потом ввел пальцы в растянутое влагалище и стал осторожно извлекать оттуда густую липкую массу, сразу исчезавшую с ладони в теплой соленой воде... Было по-прежнему ветренно и пасмурно, и далекий тростник шептал что-то, тревожно посвистывая, и я сразу вспомнил Паскаля, и его мыслящий тростник, и Тютчева:
   Рассвело. Сильный шок избавил нас обоих от ненужных мучительных обсуждений: мы молча двигались в сторону Поти, до которого было километров пять... Сильно болела голова и так тошнило, что каждый деяток метров приходилось останавливаться, но рвота не приносила облегчения....
   В мозгу медленно и болезненно шевелились обрывки мыслей, которые кто-то сразу затаптывал, но постепенно они оформились в привычные словесные образы, вселившие в меня ужас и отчаяние и ни с чем не сравнимое унижение, сильнее всего требовавшее реванша.
   "Утренним поездом из Сочи в Батуми прибывает мама, - ярко промелькнуло в мозгу. - Мы должны добраться до Батуми и она возьмет на себя заботу о нас с чужестранкой... Она гинеколог", - это была еще одна конкретная и очень глубокая мысль...
   Нас кто-то подвез до порта. Незнакомые люди, их было несколько на причале, дали деньги на билеты... Их хватило и на бутылку коньяка. Я написал на клочке бумаги телефоны, которые вспоминал мучительно долго. Мы сели в "Ракету" на верхнюю палубу, где от сильного шума нельзя было говорить, и принялись за коньяк.
   Она начала выходить из шока, когда в бутылке осталось чуть меньше половины. Она по-прежнему молчала и не смотрела мне в лицо, но ее голова прислонилась к плечу, а ближняя рука крепко обхватила мое бедро. Позже я почувствовал, что плечу стало горячо. Это она заплакала, наконец...
   С гинекологией чужеземки все обошлось. Моя мама очень хороший врач... О событиях той страшной ночи мы не вспоминали никогда. Мне казалось, что Даррел и не помнила почти ничего из случившегося или гнала от себя воспоминания... Через неделю мы вернулись в Тбилиси. Я познакомил ее с Полом. Тот пришел в восторг и несколько дней таскал нас по тбилисским кабаком и пригородным харчевням...
   - Пол! - сказал я, когда отправил Даррел в Ригу. - С нами приключилась беда в Поти...
   Пол внимательно посмотрел на меня:
   - Говори, Боринька!
   Не м-могу, Пол! - сказал я и заплакал беззвучно, и крупные слезы застучали по тарелке дождем. - Может, было бы лучше, если б они нас убили.
   - Говори, что случилось! На тебя смотрят...
   Я выложил ему все. Даже то, как затащил ее в море, чтоб отмыть от чужой спермы.
   Утром следующего дня на машине Пола мы поехали в Поти. За нами увязалась Кэтино.
   - Зачем она нам, Пол? - спросил я.
   - Не знаю... Посмотрим.
   В моей теннисной сумке лежало Полово ружье с десятком патронов. Пистолет Пол заткнул за пояс... По дороге мы заехали в Полову деревню. Нас накормили и приставили двух молодых грузин, которые забросили в багажник своей "Нивы" охотничьи ружья и отправились следом за нами.
   "Будто на охоту собрались,"- подумал я
   Мы добрались в Поти к вечеру. Стояла жара и пляж был полон. Я увидел домик на сваях и сердце заколотилось, болея. Я почувствовал, что плыву:
   - Что-то плохо мне, Пол...
   - Возьми бинокль, Боринька, и смотри! - Сказал Пол строго и протянул старый морской бинокль.
   Я поднес бинокль к глазам, стараясь потными трясущимися руками удержать и настроить его, и не смог.
   - Хорошо! - резюмировал Пол. - Подождем, пока стемнеет, и пошлем к ним Кэтино... Опиши их, чтоб она могла узнать...
   Когда Кэтино вернулась, стало совсем темно.
   - Их там двое. Светлого парня с длинными волосами нет, - отчиталась она. - Я спросила, нет ли у них аспирина?
   - Ты просто Мата Хари, д-дорогуша! - заметил я. - П-пойдешь на п-повышение в КГБ?
   Она добавила что-то по-грузински, и Пол перевел:
   - Кэто говорит, что в стене дома выжжена большая дыра. Свежая, очень странная. - Он помолчал: - Будем ждать.
   Около десяти вечера Пол сказал: - Пошли! Оставьте ружья. Никакой стрельбы... Возьмите из моего багажника канистру с бензином, бичебо!
   Мы приблизились к дому. Пол расположил под ним канистру и открыл крышку.
   - Хорошо, - сказал я. - Уходите! Я справлюсь... Если не взорвется, вернусь и выстрелю в канистру из ружья...
   Они пошли к машинам, а я, подождав немного, густо смочил бензином широкий бинт и, погрузив свободный конец в канистру, медленно побрел к ближайшей дюне, удивленно разматывая непривычно мокрую марлю.
   Пройдя метров десять я присел, вынул из кармана коробку спичек и сразу обрел спокойствие, недостававшее весь вечер. Я взглянул в последний раз на дом и увидел в стене странную дыру с ровными обожженными краями, о которой говорила Кэто, будто кто-то гигантской лупой выжег ее.
   - Господи, прости меня! - сказал я, все еще держа в памяти дыру, вынул спичку из коробки, еще раз взглянул на дом, едва различимый в темноте, и внезапно понял, что никогда не смогу зажечь спичку и поднести ее к скрученной полоске бинта, пропитанного бензином, какой бы сладостной ни была месть в этот миг для меня...
   Я медленно вернулся к машинам. Взволнованный Пол сунул мне в руки ружье и что-то сказал по-грузински.
   - Н-не помыкай, Пол. Я не могу убить человека, даже если очень хочется... М-мне не под силу... Я просто не смогу жить потом с этой н-ношей... Что бы ни сделали они с Даррел, кто дал мне право лишать их жизни? Кто, П-пол, говори?!
   - Тогда я сам! - сказал он, поднимая ружье.
   - Нет! Т-те, кто готовы постоять за других, пользуются общественным т-транспортом...
   - Ты просто интеллигентский придурок и кусок дерьма на дороге, Боринька! - Пол поглядел, на месте ли патроны, и попытался отодвинуть меня в сторону.
   - Нет! Не смей! - сказал я, не обидевшись и опуская ему ствол...
   - Ты куда засобирался? - нервно спросил Пол, когда я повернулся к нему спиной. - К ним что ли идешь прощаться... или извиниться решил?!
   - Н-нет! Заберу канистру...
   - Не суетись! Резо принесет... - Он помолчал, а потом добавил жалостливо: "Прости, Боринька!" - и, размахнувшись, сильно ударил кулаком в лицо, стараясь не попасть в очки. Я отлетел в сторону, но сумел удержаться на ногах. Потом вдруг пляж поплыл куда-то вместе с Полом, кричащей что-то по-грузински Кэтино, машинами... Я упал, ткнувшись носом в песок... Подниматься не хотелось...
   Всю осень, каждые две недели, я летал к Даррел в Ригу. Много раз мы встречались в Москве, в гостинце "Спутник". Ночью она забирала подушку и, наплевав на гостиничные строгости, шла ко мне по длинному коридору...
   Однажды Кузьма пригласил нас поужинать в "Националь".
   - Пы-пы хочу силно, - сказала она, наклонившись ко мне, когда ужин подходил к концу. - Проводыть мэнья, пожалуста, туалэт, Рыыжэнкый.
   Я все эти несколько месяцев умиравший от любви и почти переставший спать и работать, готов был идти с ней куда угодно.
   - Даррел! - любил повторять я. - В нашем сумасшедшем романе мне не хватает страданий! Мне нужна безответная любовь. Мне надо мучиться, ревновать и каждый раз снова завоевывать тебя...
   - Коому? - она, по-прежнему, говорила, ставя ударение на первом слоге.
   - Н-неважно! Хоть к машинисту тепловоза, что привез тебя в Москву. Мне страстно хочется притерпеть от тебя, если ты понимаешь о чем я...
   Поджидая ее выхода из туалета, я слонялся от окна к окну в большом холле "Националя", автоматически прислушиваясь к разговорам иностранцев.
   Вдруг все вокруг посветлело, притихли иностранцы, зазвучала негромкая музыка, мотив которой я никогда не мог разобрать, сильно подозревая, что это Бах: адажио из Первого концерта в до миноре...
   - Простыытэ, что заставывшы ждат. Оочерэд. Как всэгда, нэ дозыыруют. .
   - Д-даррел! Я тоже сквозану на минутку. Подожди чуток...
   Меня не удивило отсутствие писсуаров. Я вошел в кабинку, сделал пи-пи и, махнув по привычке пенисом, стал возиться с молнией на брюках.
   Дверь вдруг отворилась и, повернувшись, я увидел пожилую англичанку, переминавшуюся с поднятой юбкой. Мы молча уставились друг на друга, мучительно соображая, кто из нас ошибся...
   - What are you doing in there, Sir? - Спросила она, явно чувствуя свою правоту.
   - I'm waiting for my girlfriend in there, - неуверенно начал я.
   - Do you usually get very nervous before a meeting with your lady?
   Я еще не понимал ее напора и спросил идиотски улыбаясь:
   - Nervous? No, I never get nervous...
   - In that case what are you doing in the ladies room?! - Победоносно закончила дама, и я, поняв свою ошибку, бросился к выходу, продираясь сквозь толпу хохочущих иностранок.
   - Что вы дэлали здэсь, Боорыс? - Спокойно спросила Даррел, даже не подумав улыбнуться.
   "Я сейчас умру под дверью женского туалета гостиницы "Националь" от любви к ней", - подумал я, садясь на пол.
   Когда, вернувшись, я рассказал Кузьме, как сильно влюблен в Даррел, он посерьезнел и молвил строго:
   - Давно пора жениться на ней, не то совсемохуеешьРыжий!
   Через месяц, в конце декабря, я прилетел в Ригу, чтоб жениться. После свадьбы мы несколько дней пожили в Таллине, обедая в гостиничном гриле, где каждый раз заказывали жареную куру и миндаль. Виски мы приносили с собой.
   Внешне в моей жизни ничего не изменилось. Она по-прежнему жила и работала в Риге, а я дважды в месяц прилетал к ней на выходные. Она перебралась в Тбилиси только через год, когда родился первый сын...
   Тогда я еще не знал, что брак - кара за любовь...
   Глава 9. Эффекты Этери
   Через несколько лет, когда я понял, что опять влюбился, было поздно предпринимать что-либо. Поздно не потому, что я пытался кричать вслед уходящему поезду... Новое чувство так сильно завладело мной, потеснив любовь к Даррел, сыновьям, хирургии, подавив привычные обязанности, привязанности, привычки и инстинкты, что, казалось, я и не собирался бежать за поездом, а просто лежу на рельсах и жду его с наслаждением...
   Теперь я понимаю, что с таким же успехом мог влюбиться в вид из окна дорогой гостиницы или двухэтажный автобус, застрявший на перекрестке. Пылкая влюбленность пятидесятилетнего профессора, потерявшего голову... и не только, как перешептывалась по углам лабораторная публика, не вызывала у Этери адекватной реакции, которой так не хватало мне. Загадочно улыбаясь, она выслушивала мои любовные признания и старательно отвечала на сексуальные притязания, но ни разу не сказала, что влюблена...
   Она часами просиживала в моем кабинете, облокотившись на спинку старинного стула, глядя на меня и покачивая ногой такой совершенной формы, что не терпелось поскорее залезть под эти немыслимые юбки из мешковины всегда пастельных тонов, чтобы посмотреть, так ли совершенна эта нога там, где она крепится к тазу. И даже добравшись до этого места, и убедившись, что нога по-прежнему прекрасна, и погрузавшись в плоть, отдававшую всю себя целиком, и затем корчась вместе в судорогах сладостного оргазма, я постоянно анализировал действия молодой женщины, почти девочки, ни на минуту не забывая, что не могу не только сформулировать, но даже понять характер ее чувств и отношений к себе...
   В присутствии Этери лабораторные датчики могли воспроизводить изменения в напряжении газов сердца без калибровки. Мне казалось, что вместо кислородных датчиков, на которые пожилые и талантливые физико-химики лаборатории потратили несколько лет беспрерывного труда, она могла использовать обычные пуговицы, которые работали бы не хуже... Эта мысль так крепко засела во мне, что в одной из книг, посвященных мониторингу Ро2 в кардиохирургии, я попросил художника нарисовать на обложке изолированное сердце с пришитыми к его поверхности пуговицами от нижнего солдатского белья.
   Уже после того, как книга с пуговицами вышла в свет, мы проводили в Лаборатории один из экспериментов по одновременной регистрации напряжения кислорода и углекислого газа в ткани консервируемого сердца.
   Видимо, день был выбран неудачно, потому что все не ладилось: шли наводки, датчики капризничали, публика нервничала и, как принято в таких случаях, искала виноватого.
   - Где Этери? - спросил я, ощутив за спиной непривычную пустоту. Почему ее нет ? Или она опять отправилась на чертов ядерный реактор?
   - Она звонила и сказала, что опоздает, - сказала Кэтино, копаясь вместе с физико-химиками во внутренностях двух открытых настеж регистраторов неподалеку от операционного стола.
   Я не успел ответить: в операционную вошла Этери, и я напустился на нее, вымещая все неудачи сегодняшнего дня:
   - Надеюсь, ты понимаешь, Honey, что мы все пока живем при социализме и с-система, которая многим здесь не по нраву, налагает на нас определенные обязательства не только друг перед другом, но также перед лабораторией, приютившей тебя и регулярно выплачивающей жалованье.
   - Не надо про жалованье, БД! - сказал Грегори. - Вы даже не знаете, сколько платите ей.
   - Что з-значит "не надо"? - раздраженно спросил я. - Кто здесь командует п-парадом? П-поглядите в рану. У вас кровит миокард под датчиком, а я удивляюсь, что вместо г-газа он мерит т-температуру.
   Грэг взялся за коагулятор, но прежде успел громко пробубнить в маску, закрывавшую лицо:
   - Вы ей платите 75 рэ.
   У меня пропала охота продолжать бессмысленную дискуссию с Грегори и атаковать лучезарную, уверенную в себе и своей красоте, невозмутимую Этери, которая, никак не реагируя на мои слова, подошла к физико-химикам и молча встала рядом, уставившись на меня, будто и впрямь ожидала прибавки.
   Через минуту все заработало, и датчики с завидным постоянством стали демонстрировать потрясающую воспроизводимость в ответ на действия анестезиолога, менявшего режимы вентиляции легких.
   - Поздравляю физико-химиков, будущих Нобелевских лауреатов! - сказал я, когда хирурги зашили грудную клетку. - Так хорошо датчики не работали никогда! Вам п-премия в 50 рублей и две цапы с гравицапой.
   Публика начала шумно аплодировать физикам и химикам. Мощные операционные звучалки надрывались фортепианным дуэтом Оскара Питерсона и Каунта Бейси, перекрывая шум работающей аппаратуры. Вдруг раздался удивленный голос Зураба, всегда находившего что-то плохое или очень плохое:
   - Что мы мерили, БД? Силовой кабель не подключен к щиту.
   Будущие Нобелевские лауреаты, сильно покраснев, стали судорожно рыться в проводах.
   - Этого не может быть! Вы же сами видели, БД, как все работало и реагировало, когда Дали меняла режимы дыхалки. Поглядите: датчики и сейчас прекрасно калибруются! - химико-физики кричали, понимая, что лишаются премии.
   Я посмотрел на Этери, которая, расположившись на вращающемся железном стуле без спинки, невозмутимо болтала о чем-то с Гореликом, привычно стряхивая пепел на мраморный пол операционной. Я был готов поклясться, что это ее штучки и что самописцы регистрировали бы реальные цифры, если бы вместо датчиков к миокарду были пришиты обычные лоскутки.
   - Премии отменяются, скобари! - Сказал я, покидая операционную.
   - Оставьте хоть гравицапу! - Заныли химико-физики.
   - Фигу вам, л-лажакам! Пейте на свои! - И ногой открыл дверь.
   - Скажи, Honey, как ты это делаешь?
   Мы сидели в популярном загородном закусарии неподалеку от Тбилиси, славившимся хачапури и замечательными лимонадами. Было поздно и пусто в ресторанном зале. Грубо сколоченные деревянные скамейки, уложенные на такие же низкие массивные столы, напоминали метательные орудия Архимеда. Пахло молодым вином, зеленью и горячим тестом.
   Ресторан при дороге без названия был выстроен в стародавние времена. По преданию, по этому маршруту двигался Пушкин. У источника, в небольшой роще ореховых деревьев поздним вечером он попросил возницу остановить экипаж, чтобы сделать пи-пи. Ему так понравилось здесь, что он зашел в крестьянскую избу попроситься на ночлег. Хозяева спали, но тут же накрыли для гостя стол, выставив еду, что была в доме: хачапури, фасоль, сыр, зелень, кукурузные лепешки и вино - все, что подают и сегодня, что подавали вчера и много лет назад, не спрашивая.
   - К-колись, Honey, и смотри мне в глаза! - Вспомнил я реплику киношных чекистов: дурных и совсем не страшных в советских фильмах. - Почему датчики мерят. Хорошо! Не надо! - Я взял ее за руку и притянул к себе. Вместе с неудобной тяжелой деревянной табуреткой она неожиданно легко придвинулась и обняла за шею, сунув вторую руку куда-то между бедер. Пока в этом движении не было ничего сексуального: ей нравилось ощущать телесную связь, и она пристально глядела на меня широко раскрытыми зелеными глазами, меняющими цвет на серый.
   Я приготовился к путешествию, еще не зная, каким оно будет: познавательной прогулкой в странный мир, где можно останавливать и поворачивать вспять события, проникая в суть явлений и вещей, чего я всегда боялся, или очередной внеземной сексуальной забавой, настолько неожиданной и яркой, реальной и нестерпимо приятной, что возращение в мир привычных брачных обязанностей казалось надоедливой процедурой: чем-то вроде утренней зарядки или чистки зубов.
   - Смогу ли я сегодня пойти за Этери так далеко, как она этого хочет? В панике размышлял я, испытывая привычный страх перед неведомым и странным знанием, за которое надо расплачиваться. Я был уверен, что полученные сведения могут сделать меня другим: проницательным и мудрым, разительно непохожим на других, если эти последние слова способны передать невероятное смятение человека, только что вернувшегося с чужой планеты.
   Вокруг уже густо клубился голубой туман. Глаза Этери стали прозрачными и были теперь совсем близко. Я почувствовал, как она исчезает, перетекая в меня.
   То, что я увидел, потрясло меня гораздо сильнее, чем ожидавшийся визит в другой мир. Я был на чердаке старого многоэтажного дома с остроконечной черепичной крышей, с мощными деревянными балочными перекрытиями в глубоких трещинах, с витражами в слуховых окнах, сквозь которые смутно виднелись два зеленоватых остроконечных церковных шпиля, и натянутыми бельевыми веревками, на которых сушилась странная одежда.
   Прямо передо мной, согнувшись пополам, в бесстыдно задранной на спину темной суконной юбке, обнажавшей стройные бедра и странно белый, почти светящийся в полумраке чердака голый зад с пучком коротких подбритых волос, оставляющих открытыми набухшие и сочащиеся влагой гениталии, стояла незнакомая молодая женщина с заплывшим от удара глазом и множеством ссадин на лице. Она опиралась руками о поручни кресла, покрытого солдатской шинелью. Приспущенные ниже колен грубые чулки в рубчик свисали на голенища сильно ношенных кожаных сапог с раздернутыми до лодыжек молниями.
   Позади женщины возвышался грузный высокий старик в красивых металлических очках, с интеллигентным, давно не бритым лицом, патлами свалявшихся седых волос, похожих на воронье гнездо, в замызганой дорогой охотничей куртке светло-желтой замши, с пуговицами в виде кабаньих клыков, надетой на серую майку, и в толстых, когда-то голубых джинсах, спущенных на разношенные зимние башмаки с рваными шнурками. Пах старика периодически прижимался к заду молодой женщины. Оба двигались вразброд, невпопад и до смешного обыденно, как будто занимались утренней гимнастикой. Рядом переминался с ноги на ногу пьяный замухрышка в солдатской зимней шапке со звездой и в старой телогрейке, дожидаясь своей очереди к белеющему заду. Он с любопытством разглядывал гениталии спаривающейся пары, роясь в собственных штанах в поисках затерявшегося пениса
   Было холодно, пахло застоялой мочой, старыми рвотными массами, немытым человеческим телом и чем-то еще, совершенно гнусным, не поддающимся определению. В дальнем углу чердака располагался стол, сколоченный из необструганных, покрытых корой, вокруг которого на пластмассовых коробках из-под кока-колы сидела дюжина мужчин и женщин, укутанных в пледы и старые одеяла. Стол был заставлен початыми бутылками с выпивкой и странной едой, похожей на салат. Я увидел большую прямоугольную бутылку с "Бурбоном", стоящую против пустующего стула темного дерева с высокой резной спинкой и подлокотниками. Все говорили одновременно. Некоторые обнимались... Их ласки были так же откровенны, как коитус странной пары неподалеку.
   - Похоже, я попал на вечеринку бродяг, - подумал я, не зная, куда себя деть, и увидел Этери, которая внимательно разглядывала могучего старика, принародно трахавшего свою подружку.
   Но вот он закончил и стал натягивать толстые, громко шуршащие джинсы, пока его подружка поодаль приводила себя в порядок. Она делала это настолько элегантно и непринужденно, что заморыш в солдатской шапке застыл с открытым ртом, любуясь, как и я, необычной и так хорошо знакомой пластикой тела под ворохом грязных одежд.
   - Они все одинаковы, парень, поэтому так легко узнаваемы, - услышал я собственный голос. - Разница только в цвете волос, г-глаз, может, некоторых деталях лица и тела.
   Я смотрел по сторонам, пытаясь найти источник звука. Старик улыбнулся и посмотрел на меня, я вдруг узнал его, и волосы у меня на голове зашевелились. Я даже провел рукой по волосам, чтобы убедиться в этом
   Открытие было настолько невероятным, что я почти физически ощутил, как меня заваливает мощный камнепад из рушащихся жизненных устоев, привычных правил, обычаев и порядков, из-под которого мне уже не выбраться.
   Я пришел в себя сидя за столом. Старик, заботливо склонившись, совал мне в руки бутылку с "Бурбоном". Публика, перестав болтать, внимательно разглядывала меня. Я посмотрел на старика и тут же почувствовал, что опять попадаю под камнепад. Однако на этот раз старик не стал отпускать меня так далеко. Он сунул горлышко бутылки мне в рот, я сделал глоток.
   - People are always in the market for entertainment, - смог пошутить я.
   - They think they have the game in the bag, - улыбаясь ответил старик, и я, наконец, без ужаса и содроганья взглянул на него...