Чуковский Николай Корнеевич. Балтийское небо

   Они снова сели в кузов и понеслись. Разрывы гремели теперь далеко позади. Чувство счастья и покоя охватило Лунина. Даже бочка больше не раздражала. Он почувствовал, что голова Ховрина, сидевшего рядом с ним, склонилась к нему на плечо. Ховрин уснул. Стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить его, и придерживая ногою бочку, Лунин заснул тоже.
   Проснувшись, он увидел, что они едут по мосту через широкую реку, в которой отражается заря. Он понял, что это Нева. За мостом опять был лес.
   И Лунин снова заснул.
   Когда он проснулся во второй раз, кругом были дома, окна блестели на солнце.
   - Подъезжаем, - сказал Ховрин. - Бывали в Ленинграде?
   - Был один раз, - ответил Лунин. - Прожил здесь когда-то целое лето. Я в Ленинграде женился.
   - А сейчас ваша жена на юге?
   Лунин слегка нахмурился.
   - У меня нет жены, - сказал он.
   - Умерла?
   - Разошлись.
   Они ехали по улице, и красный трамвайный вагон, звеня, двигался рядом с ними.
   2.
   Пожав руку Ховрину и соскочив с грузовика, Лунин пошел пешком по улицам Ленинграда. Нужно было отыскать коменданта города и узнать у него, где находится дивизия, в которую его назначили.
   Чем дальше шагал он по длинным, прямым улицам, по мостам, по набережным каналов, тем сильнее становилось его волнение. Здесь его волновало всё, даже самый воздух, наполнявший этот город, - свежий, резкий, влажный воздух, сквозь который и свет и звук проникали как-то по-особенному отчетливо и ясно. Здесь он когда-то познакомился с Лизой, здесь они когда-то бродили вдвоем - напролет долгие светлые летние ночи, - здесь он женился.
   Комендант города помещался на Садовой, неподалеку от Инженерного замка. Там Лунина, как моряка, принял заместитель коменданта, седеющий майор в морской форме, сухощавый, высокий, сдержанный, вежливый, с начищенными до ясного блеска пуговицами и твердыми крахмальными манжетами, пожелтевшими от долгого употребления. В этих твердых манжетах, выглядывавших из рукавов кителя, и даже в этих длинных, тонких пальцах было что-то особое, ленинградское. Просмотрев документы Лунина, заместитель коменданта сказал, что ему следует явиться в штаб ВВС КБФ. Там ему укажут, где находится его дивизия. Но когда Лунин спросил, где ему искать штаб ВВС КБФ, произошла заминка. К удивлению Лунина, заместитель коменданта, казалось, и сам не знал, где находится этот большой и важный штаб.
   - Всё сейчас движется, - сказал он.
   Попросив Лунина подождать, он ушел в глубь комнаты и там долго разговаривал вполголоса с одним из своих подчиненных. Лунин ясно расслышал слово "Петергоф". Он уже решил было, что штаб ВВС, видимо, в Петергофе, но заместитель коменданта, вместо того чтобы направить его в Петергоф, ушел в соседнюю комнату и там звонил по телефону. Когда он вернулся, его подчиненный сказал ему:
   - Я вам говорил, что туда проезда больше нет. Их там и быть не может.
   И заместитель коменданта посоветовал Лунину попытаться отыскать представителя штаба ВВС в здании Адмиралтейства.
   Лунин вышел на Невский и увидел впереди Адмиралтейскую иглу. Радость и боль припоминания охватили его. "И светла Адмиралтейская игла..." Впрочем, игла теперь была вовсе не светла. Ее покрасили в темный цвет. "Чтобы не так бросалась в глаза немецким летчикам и артиллеристам", - догадался Лунин. В саду перед Адмиралтейством пахло сыростью, сладковатой прелью, и этот запах тоже показался ему знакомым и ленинградским, особенным. Представителя ВВС он искал и ждал несколько часов, слоняясь по громадному, как целый город, запущенному петровскому зданию, по бесконечным коридорам, по темноватым комнатам со сводчатыми потолками, наскоро перегороженным фанерными переборками. Неизвестно, знал ли представитель, где находится штаб ВВС. Он посоветовал Лунину явиться прямо в дивизию, а штаб дивизии, кажется, уже перебрался на Поклонную гору, за Лесным.
   В дивизию Лунин ехал на трамвае номер девять, на площадке прицепного вагона. Его удивляло, что он едет на фронт в трамвае, что с ним едут домохозяйки, возвращающиеся с рынка, и студентки Политехнического института н что кондукторша, всю дорогу воевавшая с прицепившимися сзади мальчишками, потребовала от него, как от прочих, пятиалтынный.
   И в то же время повсюду замечал он приметы близости к фронту. Город был готов к отпору. Вдаль по боковым переулкам уходили глубокие рвы, линии надолб и колючей проволоки. Из-за заборов тянулись вверх хоботы зенитных орудий. В угловых домах окна были заложены кирпичом и оставлены узкие бойницы, которые зорко и безмолвно наблюдали за всем вокруг. И на всех лицах, самых разнообразных, видна была спокойная настороженность. В трамвае, в углу, против кондукторши, сидел человек в военном и держал между колен что-то длинное, завернутое в брезентовый чехол. Сначала Лунину показалось, что это какой-то музыкальный инструмент, да и лицом , человек напоминал музыканта. Но, приглядевшись, Лунин понял, что в чехле винтовка. Что же это за винтовка, которую нужно возить в чехле? И вдруг Лунин догадался. Снайпер! Едет куда-то на передовую, к своему рабочему месту...
   В Лесном, на одной из остановок, в трамвай вошел летчик в морской фуражке, как у Лунина, но в короткой кожаной куртке с застежкой "молния" на груди вместо кителя, - такие куртки часто носят летом на аэродромах. На рукавах у него не было знаков различия. Это был человек среднего роста, лет около тридцати, с округлым лицом и маленькими умными, внимательными глазами. Войдя, он остановился на площадке прямо против Лунина и стал с приязненной, но холодноватой улыбкой разглядывать его всего - лицо, плечи, китель, чемодан. Так, молча, они проехали несколько остановок. Потом летчик в куртке сказал:
   - Нам с вами здесь, майор.
   И Лунин послушно вышел за ним.
   Поклонная гора оказалась не горой, а громадной ямой, дно которой было покрыто крышами деревянных дачек. Лунин и его спутник пошли вниз по крутой немощеной дороге.
   - Инструктор лётной школы? - спросил летчик в куртке, продолжая разглядывать Лунина сбоку.
   Лунин кивнул.
   - С юга?
   Лунин опять кивнул.
   - Выпросились на фронт?
   - Выпросился.
   - В город на машине прорвались?
   "Что за чёрт, он всё про меня знает", - подумал Лунин.
   Штаб найти было нетрудно - по проводам, сбегавшимся со всех сторон к одной дачке. Но проводов этих, видимо, было недостаточно, потому что возле дачки несколько связистов разматывали клубки проволоки. Они были странно одеты: смесь флотского и армейского обмундирования. Увидев спутника Лунина, они бросили работу и выпрямились.
   - Ну как, все побывали в воде? - спросил шедший за Луниным летчик.
   - Все, - ответили связисты хором.
   Летчик в куртке остановился и разглядывал их так же внимательно, как давеча разглядывал Лунина.
   - Как устроились? - спросил он.
   - Устроились хорошо, - сказал один из связистов, выходя вперед. - Вот обмундирования всё не дают взамен пропавшего. Видите, в чем ходим.
   На нем была старая расстегнутая красноармейская шинель поверх флотской тельняшки.
   - Насчет обмундирования я сейчас поговорю, - сказал летчик.
   Он помолчал, с явным удовольствием разглядывая молодое суховатое лицо связиста. Потом продолжал:
   - Так ты, Игнатов, значит, выплыл... Это хорошо. Сколько же ты плавал?
   - Сначала четыре часа, потом подобрали. А потом два часа, и опять подобрали...
   - А девушки?
   - Двоих нету.
   - Маня Соколова?
   - Соколова хорошо плавала. Ее "Мессершмитты" в воде застрелили.
   Связист говорил понизив голос и угрюмо поглядывая на Лунина. Ему, видимо, было неприятно вести этот разговор при постороннем человеке.
   - Вам сюда, майор, - сказал летчик Лунину. - Заходите. А я еще здесь потолкую.
   Лунин прошел через садик. Огненные георгины цвели перед верандой. Поднявшись на крыльцо, он вошел.
   Дежурный сидел возле своих телефонов в одной рубашке и пришивал к кителю чистый воротничок. Мальчишеское лицо его было черно от загара. Увидев Лунина, он перегрыз нитку белыми крепкими зубами, надел китель и оказался лейтенантом.
   Взяв бумаги Лунина, он просмотрел их и сказал, что сейчас доложит заместителю начальника штаба. Он двинулся с бумагами к двери в соседнюю комнату, но в эту минуту вошел тот летчик, с которым Лунин встретился в трамвае. Лейтенант мгновенно остановился, выпрямился, козырнул и крикнул:
   - Смирно!
   Он начал было рапортовать:
   - Товарищ комиссар...
   Но тот прервал его, скучливо взмахнув рукой. "Комиссар дивизии, понял наконец Лунин. - Молодой!"
   - Хорошо у вас тут, - сказал комиссар, глянув через открытое окно на георгины.
   - Не знаю, - ответил лейтенант. - Я еще не осмотрелся, вчера вечером только прибыли. В Таллине цветов еще больше было.
   - Кто здесь старший на рейде? - спросил комиссар.
   - Заместитель начальника штаба.
   - Начальник штаба.
   - Заместитель...
   - Он уже начальник штаба, - сказал комиссар твердо.
   - А подполковник?-спросил лейтенант испуганно. Комиссар промолчал.
   - Утонул?
   Комиссар кивнул.
   - Это проверено?
   Комиссар кивнул еще раз.
   Они долго молча стояли друг против друга. Потом лейтенант выпрямился и спросил совсем по-другому, вполне официально:
   - Вы к начальнику штаба, товарищ комиссар?
   - Нет, он мне сейчас не нужен, - сказал комиссар. - Я пойду посмотрю, как вы людей разместили. Почему у вас рота связи в таком виде?
   - Да они в воде всё с себя поскидали. Но обмундирование для них уже получено.
   - Когда же вы их оденете?
   - А вот после ужина...
   Уходя, комиссар протянул Лунину руку и представился совсем не по-военному:
   - Уваров. Полковой комиссар.
   Лунин назвал себя.
   - Мы с вами еще увидимся, товарищ Лунин.
   Когда комиссар дивизии вышел, лейтенант направился к начальнику штаба.
   Вернувшись, он объявил, что Лунину приказано немедленно явиться в полк.
   Однако оказалось, что всё-таки не совсем ясно, куда именно ему нужно ехать. Все три эскадрильи полка находились в разных местах: первая - на южном берегу, вторая - на северном, третья - в Кронштадте. Штаб полка находился вместе с первой эскадрильей на южном берегу. Лунин не понимал, что это за южный берег, но, видимо, это было место, до которого трудно добраться. Дежурный стал звонить в штаб, полка через множество посредствующих звеньев, вызывая солнце, луну и все семь планет. Это заняло минут сорок, и он всё кричал в трубку:
   - Старший лейтенант Тарараксин? Кто говорит? Тарараксин?
   Так впервые Лунин услышал эту фамилию. Наконец дозвонился. Командир полка майор Проскуряков приказал новоприбывшему летчику явиться во вторую эскадрилью, в распоряжение капитана Рассохина.
   - Второй эскадрильей командует капитан Рассохин, - сказал лейтенант, делая ударение на слове "капитан" и смотря на майорские нашивки Лунина.
   Он, очевидно, хотел обратить внимание Лунина на то, что Лунин, майор, оказался в подчинении у капитана. Он внимательно посмотрел Лунину в глаза, стараясь отгадать, какое впечатление произвело на него это известие. Но Лунин ничего не понял. Он ощущал себя человеком штатским, и ему казалось естественным, что на войне всякий кадровый военный должен быть выше его.
   3.
   Оказалось, что во вторую эскадрилью сейчас отправляется грузовая машина, и дежурный усадил Лунина рядом с шофёром. Лунин оглядывался по сторонам, стараясь понять, где они едут. Он понимал только, что они находятся к северу от города, между городом и финскими войсками, наступавшими с севера по Карельскому перешейку и остановленными на линии Сестрорецк - Белоостров. Понимал он также, что приближается к морю.
   Они без конца ехали мимо опустевших дач с пылающими кустами георгинов у веранд. Иногда дачи пропадали и начинались картофельные поля, где женщины копали картошку. Лунин всё глядел вперед, всё ждал, что увидит море, но уже наступали сумерки, а моря всё не было. Так и не увидев моря, они въехали на аэродром.
   Это был, конечно, не аэродром, а просто поляна в еловом лесу, на окраине пустого дачного поселка, приспособленная для взлета самолетов. Лунин, несмотря на сумерки, опытным взглядом сразу заметил все самолеты, стоявшие в разных местах по краям поляны под широкими лапами елей. Их было всего шесть - истребителей "И-16".
   Шофёр показал Лунину тропинку к командному пункту Рассохина, и он пошел туда один, таща свой чемодан. Командный пункт помещался на краю аэродрома, в землянке, покрытой дерном, купол которой едва возвышался над землей. У входа стоял краснофлотец в металлическом круглом шлеме, с автоматом на животе. Он попросил Лунина подождать и нажал кнопку звонка.
   Через минуту из землянки вышел крепкий, плотный человек очень маленького роста, в лётном комбинезоне, с непокрытой головой. "Вес пера", подумал Лунин. Лицо маленького человека было чем-то озабочено, и он оглядел Лунина не без досады.
   - Старший лейтенант Кабанков, - представился он, однако, вполне вежливо. - Комиссар второй эскадрильи.
   Лунин пожал ему руку и назвал себя.
   - Вы к капитану? - спросил Кабанков.
   - К капитану Рассохину, - сказал Лунин.
   На маленьком твердом лице Кабанкова опять мелькнуло выражение досады. "Я, кажется, не во-время", - подумал Лунин.
   - Вы из дивизии, товарищ майор? - спросил Кабанков, медля у входа.
   - Из дивизии, - ответил Лунин и сразу почувствовал, что Кабанков неверно его понял. Он хотел сказать, что приехал из штаба дивизии, а Кабанков решил, что он - представитель штаба дивизии. Но поправиться Лунин не сумел.
   Кабанков повел его вниз, толкнул дверь, провел темным подземным коридором, пол которого был устлан досками; под досками хлюпала вода. Кабанков открыл еще одну дверь, и они очутились в маленькой комнате, тускло освещенной керосиновой лампочкой с закопченным стеклом, висевшей на стене. Сладковато пахло сосновой смолой. Потолок был низок, Лунин почти задевал его фуражкой. Комната имела и вторую дверь, и два летчика в комбинезонах стояли возле этой двери и хмуро прислушивались к тому, что за ней происходило. При появлении Кабанкова и Лунина они обернулись.
   - Кабанок, ты видел его? - шёпотом спросил один из них, мальчик лет девятнадцати, простодушный на вид, с круглыми, девичьими щеками.
   Кабанков кивнул.
   - Правда, что он прожил еще минут двадцать?
   - Не знаю... Минут восемь, может быть....- шёпотом ответил Кабанков, подходя к двери. - Он захлебнулся кровью. У него грудь прострелена навылет в двух местах. Когда его вынимали из самолета, кровь била между губами фонтаном.
   - Он помнил что-нибудь? - спросил молоденький летчик с детским любопытством.
   - Ничего не помнил, - ответил Кабанков.
   - Перелетел через море с простреленной грудью! - сказал молоденький летчик. - Шел прямо за капитаном и Серовым и ни разу не сбился. Я видел, я сзади всех шел, за Байсеитовым. А ведь он уже умирал...
   - Техник его на аэродроме только тогда начал догадываться, когда увидел, что он идет на посадку, не выпустив шасси, - сказал второй летчик, доселе молчавший.
   Это был человек несколько постарше, высокий, худощавый, слегка сутулившийся, с добрым, грустным и умным лицом.
   - Круг над аэродромом сделал правильно, но шасси не выпустил и самолет посадил на брюхо, - продолжал он. - Шасси у него в порядке - значит, просто сил не хватило. Он потерял сознание только когда посадил. Замечательно посадил! Костыль немного сбил в сторону. Техники за ночь исправят, и к утру самолет будет цел.
   - Всё равно летать на нем некому, - сказал Кабанков.
   Он слегка приоткрыл дверь и заглянул в щелку. Все сразу замолчали. Он приоткрыл дверь шире.
   Лунин тоже заглянул в дверь и впервые увидел капитана Рассохина.
   Рассохин сидел за столом. На столе стояла большая керосиновая лампа, и лицо его было хорошо освещено. Широкие скулы, рыжие брови, шероховатая кожа с крупными веснушками - из тех лиц, которые называют конопатыми. К маленьким, подвижным, широко расставленным голубым глазам со всех сторон сбегались сухие, как щепочки, морщинки. Ему, пожалуй, лет тридцать. Деревенское, крестьянское лицо. И в то мгновение, когда Лунин его впервые увидел, на. этом лице было только одно выражение - бешенство.
   Появившихся в дверях Кабанкова и Лунина Рассохин не заметил, - может быть, потому, что слишком яркий свет лампы на столе мешал ему. Он глядел только на человека, стоявшего перед ним по другую сторону стола. Глядел с бешенством.
   Это был смуглый красавец, сухощавый и прямой, горбоносый, черноволосый, с черными бровями, сросшимися на переносице. Из-под этих бровей он прямо смотрел в лицо Рассохину. В руках он держал свой лётный шлем, теребил и мял его. Каждые полминуты он оглядывался, словно боялся, что кто-то стоит у него за спиной, хотя за спиной у него никого не было.
   - Ты бросил его аккуратненько, - говорил Рассохин, с ненавистью глядя ему в лицо. - Ты его ведомый и должен был смотреть, чтобы никто не зашел к нему в хвост. А ты аккуратненько бросил его.
   - Я сбил "Юнкерс", - сказал горбоносый, глядя на Рассохина прекрасными, слегка навыкате глазами.
   - Плевать я хотел, что ты сбил "Юнкерс!" - крикнул Рассохин. Он побледнел от гнева, и все щербинки у него на лице стали еще заметнее. - Ты погнался за "Юнкерсом", а его застрелили. Не бывает таких случаев, когда можно оставить ведущего! Не бывает!
   - Я сбил "Юнкерс", - повторил горбоносый упрямо и обернулся.
   Он, видимо, уже очень много раз повторял эту единственную фразу.
   Рассохин ударил веснушчатым кулаком по столу. Он хотел крикнуть, но бешенство перехватило ему горло, и он почти прошептал:
   - Пошел вон!
   Горбоносый свернул свой кожаный шлем в жгут и вышел из комнаты, протискавшись между Кабанковым и Луниным.
   - Капитан, - сказал Кабанков, видимо страдавший, что всё это происходило при постороннем человеке. - К вам прибыл товарищ майор из дивизии.
   Рассохин, жмурясь от света лампы, глянул в дверь и тут только увидел Лунина. Заметив майорские нашивки у него на рукавах, он неторопливо встал со стула и оказался человеком среднего роста, очень плотным, широким. Он глядел на Лунина с тем же выражением бешенства, с каким только что глядел на горбоносого.
   - Явился в ваше распоряжение, товарищ капитан, - сказал Лунин, вытягиваясь и поднося руку к фуражке.
   Рассохин не сразу понял и долго рассматривал сопроводительную бумажку, выданную Лунину в штабе дивизии. Наконец догадался и сел. Лунин снял фуражку и вытер платком вспотевший лоб.
   - Вы летчик? - спросил Рассохин, разглядывая лысеющую голову Лунина и всю его несколько грузную фигуру.
   - Летчик, - ответил Лунин.
   Глаза Рассохина сузились и стали насмешливыми:
   - Из гражданской авиации?
   - Из гражданской.
   - На истребителях летали?
   - Очень мало. В запасном полку.
   - В бою были?
   - Не приходилось.
   О своем участии в гражданской войне Лунин поминать не собирался.
   - Так вас к нам на пополнение? - спросил Рассохин уже совсем издевательски. - Вместо Никритина?
   Лунин молчал.
   - Почему же вас одного? - продолжал Рассохин. - Нас осталось пять человек. Они вам об этом не говорили?
   Лунин молчал.
   Рассохин тоже замолчал и задумался. И вдруг сказал совсем по-иному, спокойно и без всякой насмешки:
   - Дадим товарищу майору самолет Никритина. А, Кабанок?
   - Другого нет, - сказал Кабанков.
   - Байсеитов! - крикнул Рассохин.
   Горбоносый летчик вошел в комнату, вытянулся и уставился на Рассохина черными упрямыми глазами.
   - Вот майор Лунин будет летать на самолете Никритина, - сказал ему Рассохин. - Но я тебя ему не дам! Ты его погубишь. Ты, Бййсеитов, всякого погубишь! Я тебя никому не дам, я тебя себе возьму. Ты будешь моим ведомым вместо Серова.
   Байсеитов ничего не сказал и только посмотрел себе через плечо, как будто искал кого-то у себя за спиной.
   - А вам, майор, я, так и быть, отдам Серова, - продолжал Рассохин. Он мой ведомый с первого дня войны и ни разу меня не подвел. - Голос Рассохина стал мягким. - Серов!
   Вошел один из тех летчиков, которые слушали за дверью,- тот, что постарше, сутуловатый. Он казался неуклюжим в своих огромных мохнатых унтах.
   - Ну, Коля, мы с тобой расстаемся, - сказал Рассохин. - Теперь твоим ведущим будет майор Лунин. Он прибыл к нам командиром звена, на место Никритина.
   - Есть, товарищ капитан, - сказал Серов.
   Видно было, что он огорчен. Но, вероятно, он не хотел обидеть Лунина и вдруг улыбнулся ему доброй улыбкой.
   - Ужинать, - сказал Рассохин, посмотрев на часы.
   В столовую пошли вчетвером: Лунин, Серов, Байсеитов и младший лейтенант Чепелкин - тот молодой летчик с девичьими щеками, который расспрашивал Кабанкова, сколько минут прожил Никритин после посадки. Байсеитов шел немного в стороне от остальных и вдруг запел с легким кавказским акцентом:
   Иль погибнем мы со славой,
   иль покажем чудеса!..
   Он всё еще внутренне хорохорился и, видимо, ожидал, что товарищи с ним заговорят. Но все молчали, замолчал и он. Через каждые несколько шагов он поворачивал голову и глядел назад.
   Лунин нес свой чемодан и ни с кем не заговаривал. Он понимал, что все они думают о погибшем. Один только Серов искоса поглядывал на него.
   - Извините, товарищ майор,- спросил он наконец,- вы тот известный летчик Лунин?
   Лунин никогда не считал себя известным и решил, что Серов принял его за кого-то другого.
   Серов смутился, но всё-таки неуверенным голосом назвал один перелет, еще конца двадцатых годов, и спросил, не участвовал ли в нем Лунин. Лунин подтвердил, что участвовал.
   - Ну, вот видите, я же сказал, что это вы! - воскликнул Серов обрадованно. - Никакого другого Лунина нет. Я многих ваших учеников встречал. Вы тот самый известный Лунин.
   Возле столовой их обогнал Рассохин. Он очень спешил. Но, поровнявшись с Луниным, спросил:
   - Вы вологодский, майор?
   - Вологодский.
   - Я сразу узнал. С первого слова. И я вологодский. Земляки.
   - Я тоже сразу узнал, - сказал Лунин.
   Рассохин опять улыбнулся, прибавил шагу и убежал от них. Он, видимо, хотел смягчить резкость, с которой встретил Лунина. Но глаза его попрежнему были насмешливы.
   Столовую они называли по-морскому - камбуз. Этот камбуз находился в маленькой дачке с кривыми березками перед верандой, белевшими во тьме. Внутри окна были затемнены синей бумагой, сияла керосиновая лампа, освещая два небольших стола, стоявших в виде буквы Т. Накрыто было на шесть человек. Байсеитов, Чепелкин и Серов уверенно сели на свои места - в самом конце.
   - Хильда! - крикнул Чепелкин. - Поскорей!
   Лунин колебался, не зная, какое из свободных мест нужно занять. Серов указал ему стул между собой и Байсеитовым. Хильда, девушка-эстонка, маленькая, с беленьким милым личиком, как у куклы, внесла поднос с
   тарелками. Полк первые месяцы войны провел в Эстонии и вывез ее оттуда.
   Она остановилась в дверях, смотря на Лунина, сидевшего между Байсеитовым и Серовым. В глазах ее был ужас.
   - Лейтенанта Никритина не будет? - спросила она.
   Серов отвернулся.
   - Не будет, - ответил Чепелкин угрюмо.
   Слезы побежали у нее по лицу, и она не могла их вытереть, потому что руки ее были заняты. Она поставила поднос на край стола, закрыла лицо фартуком и убежала на кухню. Но через минуту она вернулась, умытая, спокойная, и поставила перед каждым тарелку мяса с рисом.
   Ели молча все, кроме Байсеитова, который, ни к кому в отдельности не обращаясь, всё пытался завести разговор.
   - Ничего нет лучше вольной охоты! - говорил он, блестя глазами. - На охоте сам себе господин. Почему нас теперь не пускают на охоту? Эх, поохотился я на немцев в Эстонии! Немецкие мотоциклисты едут цепочкой по дороге из Пярну в Таллин. Я выскакиваю из-за леса, пикирую, бью по передним. Передние валятся, загораживают дорогу, задние налетают на передних, валятся тоже. Каша! Я бью прямо в кашу!..
   Он захохотал, потом обернулся и посмотрел, нет ли кого-нибудь у него за спиной. Все молчали, и он продолжал:
   - Легковые машины! Люблю гоняться за легковыми машинами. В легковой машине едет какой-нибудь начальник. Гоняешься за ней, бьешь в нее - она вся как решето. Переворачивается вверх колесами. Хорошая охота!
   Он опять захохотал, опять посмотрел через плечо. Никто не сказал ни слова. Он встал, оставив почти всё в тарелке, надел шлем и вышел. В дверях он столкнулся с Кабанковым. Они молча пропустили друг друга. Кабанков сел на свое место - рядом с пустым стулом Рассохина. Он был так мал ростом, что ноги его не доставали до пола.
   - Хильда! - крикнул он. - Давай, пожалуйста!
   Он подогнул под себя правую ногу и сел на нее. Сидя на ноге, он казался выше. Хильда принесла ему тарелку с мясом и взяла тарелку Байсеитова.
   - Байсеитов ничего не ел? - спросил Кабанков, торопливо глотая.
   - Ничего, - ответил Чепелкин. - Он нам рассказывал, как он любит вольную охоту.
   - Вольную охоту всякий любит, - сказал Кабанков.
   - Он сбил "Юнкерс", - мягко сказал Серов. - Я сам видел, и посты подтвердили. Он погнался за ним, догнал и сбил возле Ораниенбаума. "Юнкерс" шлепнулся в воду как раз против пирса.
   - Я не сомневаюсь, что он сбил "Юнкерс"! - сказал Кабанков сердито. Да разве так надо сбивать? Нет, не так. Надо так сбивать, чтобы при этом не погиб твой товарищ, который, к тому же, лучше тебя...
   - Это верно, - подтвердил Чепелкин.
   - Нет, ты подумай! - продолжал Кабанков, обращаясь к Чепелкину. - Мы с июня сбиваем "Юнкерсы". Вся Прибалтика, от Восточной Пруссии до самого Ленинграда, усыпана обломками "Юнкерсов". Если бы мы за каждый сбитый "Юнкерс" платили жизнью товарища, так нас всех давным-давно и в помине не было бы.
   Они замолчали, и слышно было только, как вилки стучат по тарелкам. Лунин понимал, что все они думают о Байсеитове.