столь же открыто, как это, казалось, делала моя жена, тайком улыбаясь мне,
подмигивая и незаметно кивая головой.
Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребыґвая в отличном
расположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре. Мы
играли с высоґкими ставками -- десять шиллингов за сто очков, поэтоґму
решили не разбивать семьи, и я все время был партґнером своей жены. К игре
мы все отнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли
молча, сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали
ставки. Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены
хватает, да, видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к
игре серьезно.
Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, и
мы оказались в худшем положеґнии. Я видел, что она не совсем сосредоточенна,
а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала игґрать беспечно. То
и дело она вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови,
при этом ноздґри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта
появлялась злорадная улыбка.
Наши противники играли отлично. Они умело объґявляли масть и за весь
вечер сделали только одну ошибґку. Это случилось, когда молодая женщина
слишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие карґты, и
объявила. шестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три
карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была лишь временная неудача,
но я помню, что Сэлли Снейп была очень огорчена ею, неґсмотря даже на то,
что муж ее тот час же простил, поґцеловав ей руку и сказав, чтобы она не
беспокоилась.
Около половины первого моя жена объявила, что хоґчет спать.
-- Может, еще один роббер? -- спросил Генри Снейп.
-- Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу.
Давайте-ка все спать.
Мы вышли вслед за ней из комнаты и все четверо отправились наверх.
Наверху мы, как и полагается, поґговорили насчет завтрака, чего бы они еще
хотели/и как позвать служанку.
-- Надеюсь, ваша комната вам понравится, -- сказала моя жена. -- Окна
выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять.
Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спальґня, и я видел, как
провод, который я уложил днем, тяґнулся поверх плинтуса и исчезал в их
комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и
лезет в глаза.
-- Спокойной ночи, -- сказала моя жена. -- Приятных сновидений, миссис
Снейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и
закрыл дверь.
-- Быстрее! -- вскричала она. -- Включай его! Это было похоже на мою
жену -- она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили,
что во время охоты -- сам я никогда не охочусь -- она всегда, чеґго бы это
ни стоило ей пли ее лошади, была первой вмеґсте с гончими из страха, что
убиение свершится без нее. Мне было ясно, что и на этот раз она не
собиралась упустить своего.
Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовреґмя, чтобы можно было
расслышать, как открылась и заґкрылась их дверь.
-- Ага! -- произнесла моя жена. -- Вошли.
Она стояла посреди комнаты в своем голубом платье, стиснув пальцы и
вытянув шею; она внимательно приґслушивалась, и при этом ее крупное белое
лицо сморщиґлось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Из
радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно и
четко.
-- Ты просто дура, -- говорил он, и этот голос так резко отличался от
того, который был мне знаком, таким on был грубым и неприятным, что я
вздрогнул. -- Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков -- это восемь
фунтов на двоих!
-- Я запуталась, -- ответила женщина. -- Обещаю, больше этого не
повторится.
-- Что такое? -- произнесла моя жена. -- Что это про-ис-ходит? -- Она
быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко подняв брови, и
склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что и я
несколько разволновался.
-- Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повториться, -- говорила
женщина.
-- Выбора у нас нет, -- безжалостно отвечал мужчиґна. -- Попробуем
прямо сейчас еще рад.
-- О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу!
-- Послушай-ка, -- сказал мужчина, -- стоило ли ехать сюда поживиться
за счет этой богатой суки, чтобы ты взяґла и все - испортила.. На этот раз
вздрогнула моя жена.
-- И это второй раз на этой неделе, -- продолжал он.
-- Обещаю, больше этого не повторится.
-- Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай.
-- Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа.
-- Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила.
Займемся лишь объявлением масти и онерами.
-- О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала.
-- Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами в
совершенстве, -- ответил он. -- Ты же знаґешь -- на следующей неделе мы
играем каждый день. А есть-то нам надо.
-- Что происходит? -- прошептала моя жена. -- Что, черт возьми,
происходит?
-- Тише! -- проговорил я. -- Слушай!
-- Итак, -- говорил мужской голос. -- Начнем с самого начала. Ты
готова?
-- О, Генри, прошу тебя! -- Судя по голосу, она вот-вот расплачется.
-- Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. -- Затем соверґшенно другим
голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: -- Одна
трефа.
Я обратил внимание на то, что слово "одна" он проґизнес как-то странно,
нараспев.
-- Туз, дама треф, -- устало ответила женщина. -- Коґроль, валет пик.
Червей нет. Туз, валет бубновой масти.
-- А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами.
-- Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами.
-- Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их...
-- Да, я их знаю.
Он помолчал, а затем произнес:
-- Трефа.
-- Король, валет треф, -- заговорила женщина. -- Туз пик. Дама, валет
червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал:
-- Одна трефа.
-- Туз, король треф...
-- Бог ты мой! -- вскричал я. -- Это ведь закодированґное объявление
масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках!
-- Артур, этого не может быть!
-- Точно такие же штуки проделывают фокусники, которые спускаются в
зал, берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязанными
глазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назвать
предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен.
-- Быть этого не может!
-- Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научитьґся этому, нужно
здорово потрудиться. Послушай-ка их.
-- Я пойду с червей, -- говорил мужской голос.
-- Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Буґбен нет. Дама,
валет треф...
-- И обрати внимание, -- сказал я, -- пальцами он поґказывает ей,
сколько у него карт такой-то масти.
-- Каким образом?
-- Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом.
-- Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и
занимались?
-- Боюсь, что да.
Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив,
она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я
понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не совсем был уверен что,
потому что мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения
информации. Я ждал решения моей жены.
-- Знаешь, Артур, -- медленно проговорила она, выґпуская облачки дыма.
-- Знаешь, а ведь это превосходґная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому
научиться?
-- Что?!
-- Ну конечно, сможем. Почему бы и нет?
-- Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро
пересекла комнату, подошла близґко ко мне, опустила голову, посмотрела на
меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбґкой,
прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос
ее был презрительно вздерґнут, а большие серые глаза с блестящими черными
точґками посередине были испещрены сотнями крошечные красных вен. Когда она
пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня
возникало такое чувство, будто я тону.
-- Да, -- сказала она. -- Почему бы и нет?
-- Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов...
-- Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной все
время. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямо
сейчас и начґнем.
Перевод И. А. Богданова
В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru
Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, коґторая покрыла давнишнюю
ранку. Он нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Короста -- это
всегда интересно: она обладала какой-то особой притягаґтельностью, и он не
мог удержаться от того, чтобы время or времени не разглядывать ее.
Да, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, даже если в
середине она крепко держится, даґже если будет страшно больно.
Он принялся осторожно подсовывать ноготь под край коросты. Ему это
удалось, и, когда он поддел ее, почти не приложив к тому усилия, она
неожиданно отвалилась, вся твердая коричневая короста просто-напросто
отвалиґлась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи.
Здорово. Просто здорово. Он потер кружочек и боля при этом не
почувствовал. Потом взял коросту, положил на бедро и щелчком сбил ее, так
что она отлетела в сторону и приземлилась на краю ковра, огромного
красґно-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину холґла от лестницы, на
ступеньках которой он сидел, до входґной двери. Потрясный ковер. Больше
теннисной площадґки. Еще как больше. Он принялся с серьезным видом и с
нескрываемым удовольствием рассматривать его. Раньґше он вообще не обращал
на него внимания, а тут вдруг ковер точно заиграл всеми красками, и они
просто ослеґпили его.
Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна -- это
раскаленные угли. Сделаю-ка я вот что: дойду до двери, не наступая на них.
Если наступлю на красное, то обожгусь. Наверно, весь сгорю. А черные линии
на ковре... Ага, черные линии -- это змеи, ядовиґтые змеи, в основном гадюки
и еще кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и если я наступлю на
одґну из них, то она меня укусит и я умру еще до того, как меня позовут к
чаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня не укусит змея,
то завтра, в день рождения, мне подарят щенка.
Он поднялся по лестнице, чтобы получше рассмотреть это обширное
красочное поле, где на каждом шагу тебя подстерегает смерть. Смогу ли я
перейти через него? Не мало ли желтого? Идти ведь можно только по желтому.
По силам ли вообще такое кому-нибудь? Решиться на это рискованное
путешествие -- непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большими
голубыми глазами и маленьким острым подбородком с тревогой глядел вниз
поверх перил. В некоторых местах желтая полоска была довольно узкой и раз
или два опасно прерывалась, но, похоже, все-таки тянулась до дальнего конца
ковра. Для того, кто только накануне с успехом прошел весь путь по уложенной
кирпичами дорожке от конюшни до летґнего домика и при этом ни разу не
наступил на щели между кирпичами, эта новая задача не должна показатьґся
слишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он от
страха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток.
Он медленно спустился по лестнице и подошел к краю ковра. Вытянув
ножку, обутую в сандалию, он осторожґно поставил ее на желтую полоску. Потом
поднял втоґрую ногу, и места как раз хватило для того, чтобы встать двумя
ногами. Ну вот! Начало сделано! На его круглом лице с блестящими глазами
появилось выражение сосреґдоточенности, хотя оно, быть может, и было бледнее
обычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногу
над черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носком
на узґкую желтую полоску. Сделав второй шаг, он остановился, чтобы
передохнуть, и застыл на месте. Узкая желтая поґлоска уходила вперед, не
прерываясь, по меньшей мере ярдов на пять, и он осмотрительно двинулся по
ней, стуґпая шаг за шагом, словно шел по канату. Там, где она наконец
свернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступив
на сей раз через устґрашающего вида сочетание черного и красного. На
сеґредине пути он зашатался. Пытаясь удержать равновеґсие, он дико замахал
руками, точно мельница, и снова ему удалось успешно преодолеть отрезок пути
и переґдохнуть. Он уже совсем выбился из сил, оттого что ему все время
приходилось быть в напряжении и передвиґгаться на носках с расставленными
руками и сжатыми кулаками. Добравшись до большого желтого острова, о а
почувствовал себя в безопасности. На острове было мноґго места, упасть с
него он никак не мог, и мальчик проґсто стоял, раздумывая, выжидая и мечтая
навсегда остатьґся на атом большом желтом острове, где можно чувствоґвать
себя в безопасности. Однако, испугавшись, что он может не получить щенка, он
продолжил путь.
Шаг за шагом он продвигался вперед и, прежде чем ступить куда-либо,
медлил, стремясь точно определить, куда следует поставить ногу. Раз у него
появился выбор--ґлибо налево, либо направо, и он решил пойти налево, поґтому
что, хотя это было и труднее, в этом направлении было не так много черного.
Черный цвет особенно беспоґкоил его. Он быстро оглянулся, чтобы узнать, как
далеґко ему удалось пройти. Позади почти половина пути. Назад дороги уже
нет. Он находился в середине и возґвратиться не мог, как не мог и уйти в
сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел, сколько впереди
красного и черного, в груди его опять появилось это противное чувство
страха, как это было на прошлую Пасху, в тот день, когда он заблудился,
оказавшись совґсем один в самой глухой части леса.
Он сделал еще один шаг, осторожно поставив ногу на единственное
небольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз нога его
оказалась в сантиметґре от черного. Она не касалась черного, он это видел,
он отлично видел, как узкая желтая полоска проходила межґду носком его
сандалии и черным, однако змея зашевеґлилась, будто почуяв его близость,
подняла голову и устаґвилась на его ногу блестящими, как бусинки, глазами,
следя за тем, наступит он на нее или нет.
-- Я не дотронулся до тебя! Ты не укусишь меня! Я же не дотронулся до
тебя!
Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперь
в его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили за
его ногой, уставившись как раз в то место под ремешком сандалии, где видна
была кожа. Мальчик сделал нескольґко шагов на носках и замер, охваченный
ужасом. Проґшло несколько минут, прежде чем он решился снова сдвинуться с
места.
А вот следующий шаг, наверно, будет самым длинґным. Впереди была
глубокая извивающаяся черная реґка, протекавшая через весь ковер, а там, где
он должен был через нее перебираться, находилась ее самая широґкая часть.
Поначалу он задумал было перепрыгнуть чеґрез нее, но решил, что вряд ли
сумеет точно приземлитьґся на узкую полоску желтого на другом берегу. Он
глуґбоко вздохнул, поднял одну ногу и стал вытягивать ее вперед, дюйм за
дюймом, все дальше и дальше, потом стал опускать ее, все ниже и ниже, и
наконец сандалия благополучно коснулась желтого края, а затем и ступила на
него. Он потянулся вперед, перенося тяжесть тела на эту ногу. Потом
попытался переставить и другую ногу. Он вытягивал тело, но ноги были
расставлены слишком далеко, и у него ничего не получалось. Тогда он
попроґбовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получился
шпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел под
собой глубоґкую извилистую черную реку. В некоторых местах она начинала
двигаться, раскручиваться, скользить и засветиґлась каким-то ужасным
маслянистым блеском. Он закаґчался, дико замахал руками, силясь удержать
равновеґсие, но, похоже, только испортил дело. Он начал падать. Поначалу он
медленно клонился вправо, потом все быґстрее и быстрее. В последнее
мгновение он инстинктивно выставил руку и тут увидел, что этой своей голой
рукой может угодить прямо в середину огромной сверкающей массы черного, и,
когда это случилось, он издал пронзиґтельный крик ужаса.
А где-то далеко от дома, там, где светило солнце, мать искала своего
сына.
Перевод И. А. Богданова
В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru
Вот уже тридцать шесть лет, пять раз в неделю, я езжу в Сити поездом,
который отправляется в воґсемь двенадцать. Он никогда не бывает чересчур
переґполнен и к тому же доставляет меня прямо на станцию Кэннон-стрит, а
оттуда всего одиннадцать с половиной минут ходьбы до дверей моей конторы в
Остин-Фрайерз. Мне всегда нравилось ездить ежедневно на работу из пригород;
) в город и обратно: каждая часть этого небольґшого путешествия доставляет
мне удовольствие. В нем есть какая-то размеренность, действующая
успокаиваюґще на человека, любящего постоянство, и в придачу оно служит
своего рода артерией, которая неспешно, но увеґренно выносит меня в
водоворот повседневных деловых забот.
Всего лишь девятнадцать-двадцать человек собираютґся на пашей небольшой
пригородной станции, чтобы сесть на поезд, отправляющийся в восемь
двенадцать. Соґстав нашей группы редко меняется, и когда на платфорґме
иногда появляется новое лицо, то это всякий раз выґзывает недовольство, как
это бывает, когда в клетку к канарейкам сажают новую птицу.
По утрам, когда я приезжаю на станцию за четыре минуты до отхода
поезда, они обыкновенно уже все там, все эти добропорядочные, солидные,
степенные люди, стоящие на своих обычных местах с неизменными зонтиґками, в
шляпах, при галстуках, с одними и теми же выґражениями лиц и с газетами под
мышкой, не меняющиеґся с годами, как не меняется мебель в моей гостиной. Мне
это правится.
Мне также нравится сидеть в своем углу у окна и чиґтать "Тайме" под
перестук колес. Эта часть путешествия длится тридцать две минуты, и, подобно
хорошему проґдолжительному массажу, она действует успокоительно на мою душу
и старое больное тело. Поверьте мне, чтобы сохранять спокойствие духа, нет
ничего лучше размеренґности и постоянства. В общей сложности я уже почти
десять тысяч раз проделал это утреннее путешествие и с каждым днем
наслаждаюсь им все больше и больше. Я и сам (это отношения к делу не имеет,
но любопытно) стал чем-то вроде часов. Я могу без труда сказать, опазґдываем
ли мы на две, три или четыре минуты, и мне не нужно смотреть в окно, чтобы
сказать, на- какой станции мы остановились.
Путь от конца Кэннон-стрит до моей конторы ни доґлог, ни короток -- это
полезная для здоровья небольшая прогулка по улицам, заполненным такими же
путешестґвенниками, направляющимися к месту службы по тому же неизменному
графику, что и я. У меня возникает чувство уверенности от того, что я
двигаюсь среди этих заслуживающих доверия, достойных людей, которые преґданы
своей службе и не шатаются по всему белу свету. Их жизни, подобно моей,
превосходно регулирует минутґная стрелка точно идущих часов, и очень часто
наши пути ежедневно пересекаются на улице в одно и то же время па одном и
том же месте.
К примеру, когда я сворачиваю на Сент-Свизинз-лейн, я неизменно
сталкиваюсь с благонравной дамой средних лет в серебряном пенсне и с черным
портфелем в руке. По мне, это образцовый бухгалтер пли, быть может,
слуґжащая какой-нибудь текстильной фабрики. Когда я по сигналу светофора
перехожу через Треднидл-стрит,. в деґвяти случаях из десяти я прохожу мимо
джентльмена, у которого каждый день в петлице какой-нибудь новый саґдовый
цветок. На нем черные брюки и серые гетры, и это определенно человек
пунктуальный и педантичный, скоґрее всего -- банковский работник или,
возможно, адвоґкат, как и я. Торопливо проходя мимо друг друга, мы несколько
раз за последние двадцать пять лет обмениваґлись мимолетными взглядами в
знак взаимной симпатии и расположения.
Мне знакомы по меньшей мере полдюжины лиц, с коґторыми я встречаюсь в
ходе этой небольшой прогулки. И должен сказать, все это добрые лица, лица,
которые мне нравятся, все это симпатичные мне люди -- надежґные,
трудолюбивые, занятые, и глаза их не горят и не бегают беспокойно, как у
всех этих так называемых умґников, которые хотят перевернуть мир с помощью
своих лейбористских правительств, государственного здравоохґранения и
всякого такого прочего.
Итак, как видите, я в полном смысле этого слова явґляюсь довольным
путешественником. Однако не правильґнее ли будет сказать, что я был
довольным путешественґником? В то время, когда я писал этот небольшой
автоґбиографический очерк, который вы только что прочитаґли, -- у меня было
намерение распространить его среди сотрудников нашей конторы в качестве
наставления и примера -- я совершенно правдиво описывал свои чувстґва. Но
это было целую неделю назад, а за это время проґизошло нечто необыкновенное.
По правде говоря, все наґчалось во вторник на прошлой неделе, в то самое
утро, когда я направлялся в столицу с черновым наброском своего очерка в
кармане, и все сошлось столь неожиданґным образом, что мне не остается
ничего другого, как предположить, что тут не обошлось без Провидения.
Госґподь Бог, видимо, прочитал мое небольшое сочинение и сказал про себя:
"Что-то этот Перкинс становится чересґчур уж самодовольным. Пора бы мне
проучить его". Я искренне верю, что так оно и было.
Как я уже сказал, это произошло во вторник на проґшлой неделе, в первый
вторник после Пасхи. Было тепґлое светлое весеннее утро, и я шагал к
платформе нашей небольшой станции с "Тайме" под мышкой и наброском очерка
"Довольный путешественник" в кармане, когда меня вдруг пронзила мысль --
что-то не так. Я прямо-таки физически ощутил ропот, разом прошедший по
ряґдам моих попутчиков. Я остановился и огляделся.
Незнакомец стоял прямо посередине платформы, расґставив ноги и сложив
на груди руки, глядя на окружаюґщее так, словно все вокруг принадлежало ему.
Это был довольно большой, плотного сложения мужчина, и даже со спины он
умудрялся производить сильное впечатлеґние человека высокомерного и
надменного. Определенно это был не наш человек. У него была трость вместо
зонґтика, башмаки на нем были коричневые, а не черные, шляпа серого цвета
сидела как-то набекрень, и, как на него ни посмотри, что-то все-таки
обнаруживало в нем лоск и внешний блеск. Более я не утруждал себя
разґглядыванием его персоны. Я прошествовал мимо него с высоко поднятой
головой, добавив -- я искренне надеґюсь, что это так, -- настоящего морозцу
в атмосферу, и без того достаточно холодную.
Подошел поезд. А теперь постарайтесь, если можете, вообразить, какой
ужас меня охватил, когда этот новый человек последовал за мной в мое
собственное купе. Таґкого со мной никто еще не проделывал в продолжение
пятнадцати лет. Мои спутники всегда почитали мое преґвосходство. Одна из
моих небольших привилегий состоґит в том, что я сижу наедине с собой хотя бы
одну, иноґгда две или даже три остановки. А тут, видите ли, место напротив
меня оккупировал этот человек, к тому же неґзнакомец, который принялся
сморкаться, шелестеть страницами "Дейли мейл", да еще закурил свою
отвраґтительную трубку.
Я опустил "Тайме" и вгляделся в его лицо. Он, видиґмо, был того же
возраста, что и я, -- лет шестидесяти двух или трех, однако у него было одно
из тех неприятно красивых, загорелых, напомаженных лиц, которые нынче то и
дело видишь на рекламе мужских рубашек, -- это я охотник на львов, и игрок в
поло, и альпинист, побывавґший на Эвересте, и исследователь тропических
джунгґлей, и яхтсмен одновременно; темные брови, стальные глаза, крепкие
белые зубы, сжимающие трубку. Лично я недоверчиво отношусь ко всем красивым
мужчинам. Соґмнительные удовольствия будто сами находят их, и по миру они
идут, словно лично ответственны за свою приґвлекательную внешность. Я не
против, если красива женґщина. Это другое. Но мужская красота, вы уж
простите меня, совершенно оскорбительна. Как бы там ни было, прямо напротив
меня сидел этот самый человек, а я глядел на него поверх "Тайме", и вдруг он
посмотрел на меня, и наши глаза встретились.
-- Вы не против того, что я курю трубку? -- спросил он, вынув ее изо
рта. Только это он и сказал. Но голос его произвел на меня неожиданное
действие. Мне даже показалось, будто я вздрогнул. Потом я как бы замер и по
меньшей мере с минуту пристально смотрел на него, прежде чем смог совладать
с собой и ответить.
-- Это ведь вагон для курящих, -- сказал я, -- поэтоґму поступайте как
угодно.
-- Просто я решил спросить.
И опять этот удивительно рассыпчатый, знакомый гоґлос, проглатывающий
слова, а потом сыплющий ими, -- маленькие и жесткие, как зернышки, они точно
вылетаґли из крошечного пулеметика. Где я его слышал? И поґчему каждое
слово, казалось, отыскивало самое уязвимое место в закоулках моей памяти?
Боже мой, думал я. Да возьми же ты себя в руки. Что еще за чепуха лезет мне
в голову!
Незнакомец снова погрузился в чтение газеты. Я сдеґлал вид, будто делаю
то же самое. Однако теперь я уже был совершенно выбит из колеи и никак не
подмигивая и незаметно кивая головой.
Около девяти тридцати, плотно поужинав и пребыґвая в отличном
расположении духа, мы возвратились в гостиную, чтобы приступить к игре. Мы
играли с высоґкими ставками -- десять шиллингов за сто очков, поэтоґму
решили не разбивать семьи, и я все время был партґнером своей жены. К игре
мы все отнеслись серьезно, как только и нужно к ней относиться, и играли
молча, сосредоточенно, раскрывая рот лишь в тех случаях, когда делали
ставки. Играли мы не ради денег. Чего-чего, а этого добра у моей жены
хватает, да, видимо, и у Снейпов тоже. Но мастера обыкновенно относятся к
игре серьезно.
Игра в этот вечер шла на равных, но однажды моя жена сыграла плохо, и
мы оказались в худшем положеґнии. Я видел, что она не совсем сосредоточенна,
а когда время приблизилось к полуночи, она вообще стала игґрать беспечно. То
и дело она вскидывала на меня свои большие серые глаза и поднимала брови,
при этом ноздґри ее удивительным образом расширялись, а в уголках рта
появлялась злорадная улыбка.
Наши противники играли отлично. Они умело объґявляли масть и за весь
вечер сделали только одну ошибґку. Это случилось, когда молодая женщина
слишком уж понадеялась, что у ее партнера на руках хорошие карґты, и
объявила. шестерку пик. Я удвоил ставку, и они вынуждены были сбросить три
карты, что обошлось им в восемьсот очков. Это была лишь временная неудача,
но я помню, что Сэлли Снейп была очень огорчена ею, неґсмотря даже на то,
что муж ее тот час же простил, поґцеловав ей руку и сказав, чтобы она не
беспокоилась.
Около половины первого моя жена объявила, что хоґчет спать.
-- Может, еще один роббер? -- спросил Генри Снейп.
-- Нет, мистер Снейп. Я сегодня устала. Да и Артур тоже. Я это вижу.
Давайте-ка все спать.
Мы вышли вслед за ней из комнаты и все четверо отправились наверх.
Наверху мы, как и полагается, поґговорили насчет завтрака, чего бы они еще
хотели/и как позвать служанку.
-- Надеюсь, ваша комната вам понравится, -- сказала моя жена. -- Окна
выходят прямо на долину, и солнце в них заглядывает часов в десять.
Мы стояли в коридоре, где находилась и наша спальґня, и я видел, как
провод, который я уложил днем, тяґнулся поверх плинтуса и исчезал в их
комнате. Хотя он был того же цвета, что и краска, мне казалось, что он так и
лезет в глаза.
-- Спокойной ночи, -- сказала моя жена. -- Приятных сновидений, миссис
Снейп. Доброй ночи, мистер Снейп. Я последовал за ней в нашу комнату и
закрыл дверь.
-- Быстрее! -- вскричала она. -- Включай его! Это было похоже на мою
жену -- она всегда боялась, что что-то может пропустить. Про нее говорили,
что во время охоты -- сам я никогда не охочусь -- она всегда, чеґго бы это
ни стоило ей пли ее лошади, была первой вмеґсте с гончими из страха, что
убиение свершится без нее. Мне было ясно, что и на этот раз она не
собиралась упустить своего.
Маленький радиоприемник разогрелся как раз вовреґмя, чтобы можно было
расслышать, как открылась и заґкрылась их дверь.
-- Ага! -- произнесла моя жена. -- Вошли.
Она стояла посреди комнаты в своем голубом платье, стиснув пальцы и
вытянув шею; она внимательно приґслушивалась, и при этом ее крупное белое
лицо сморщиґлось, словно это было и не лицо вовсе, а мех для вина. Из
радиоприемника тотчас же раздался голос Генри Снейпа, прозвучавший сильно и
четко.
-- Ты просто дура, -- говорил он, и этот голос так резко отличался от
того, который был мне знаком, таким on был грубым и неприятным, что я
вздрогнул. -- Весь вечер пропал к черту! Восемьсот очков -- это восемь
фунтов на двоих!
-- Я запуталась, -- ответила женщина. -- Обещаю, больше этого не
повторится.
-- Что такое? -- произнесла моя жена. -- Что это про-ис-ходит? -- Она
быстро подбежала к приемнику, широко раскрыв рот и высоко подняв брови, и
склонилась над ним, приставив ухо к динамику. Должен сказать, что и я
несколько разволновался.
-- Обещаю, обещаю тебе, больше этого не повториться, -- говорила
женщина.
-- Выбора у нас нет, -- безжалостно отвечал мужчиґна. -- Попробуем
прямо сейчас еще рад.
-- О нет, прошу тебя! Я этого не выдержу!
-- Послушай-ка, -- сказал мужчина, -- стоило ли ехать сюда поживиться
за счет этой богатой суки, чтобы ты взяґла и все - испортила.. На этот раз
вздрогнула моя жена.
-- И это второй раз на этой неделе, -- продолжал он.
-- Обещаю, больше этого не повторится.
-- Садись. Я буду объявлять масть, а ты отвечай.
-- Нет, Генри, прошу тебя. Не все же пятьсот. На это уйдет три часа.
-- Ладно. Оставим фокусы с пальцами. Полагаю, ты их хорошо запомнила.
Займемся лишь объявлением масти и онерами.
-- О, Генри, нужно ли все это затевать? Я таи устала.
-- Абсолютно необходимо, чтобы ты овладела этими приемами в
совершенстве, -- ответил он. -- Ты же знаґешь -- на следующей неделе мы
играем каждый день. А есть-то нам надо.
-- Что происходит? -- прошептала моя жена. -- Что, черт возьми,
происходит?
-- Тише! -- проговорил я. -- Слушай!
-- Итак, -- говорил мужской голос. -- Начнем с самого начала. Ты
готова?
-- О, Генри, прошу тебя! -- Судя по голосу, она вот-вот расплачется.
-- Ну же, Сэлли. Возьми себя в руки. -- Затем соверґшенно другим
голосом, тем, который мы уже слышали в гостиной, Генри Снейп сказал: -- Одна
трефа.
Я обратил внимание на то, что слово "одна" он проґизнес как-то странно,
нараспев.
-- Туз, дама треф, -- устало ответила женщина. -- Коґроль, валет пик.
Червей нет. Туз, валет бубновой масти.
-- А сколько карт каждой масти? Внимательно следя за моими пальцами.
-- Ты. сказал, что мы оставим фокусы с пальцами.
-- Что ж, если ты вполне уверена, что знаешь их...
-- Да, я их знаю.
Он помолчал, а затем произнес:
-- Трефа.
-- Король, валет треф, -- заговорила женщина. -- Туз пик. Дама, валет
червей и туз, дама бубен. Он снова помолчал, потом сказал:
-- Одна трефа.
-- Туз, король треф...
-- Бог ты мой! -- вскричал я. -- Это ведь закодированґное объявление
масти. Они сообщают друг другу, какие у них карты на руках!
-- Артур, этого не может быть!
-- Точно такие же штуки проделывают фокусники, которые спускаются в
зал, берут у вас какую-нибудь вещь, а на сцене стоит девушка с завязанными
глазами, и по тому, как он строит вопрос, она может определенно назвать
предмет, даже если это железнодорожный билет, и на какой станции он куплен.
-- Быть этого не может!
-- Ничего невероятного тут нет. Но, чтобы научитьґся этому, нужно
здорово потрудиться. Послушай-ка их.
-- Я пойду с червей, -- говорил мужской голос.
-- Король, дама, десятка червей. Туз, валет пик. Буґбен нет. Дама,
валет треф...
-- И обрати внимание, -- сказал я, -- пальцами он поґказывает ей,
сколько у него карт такой-то масти.
-- Каким образом?
-- Этого я не знаю. Ты же слышала, что он говорит об этом.
-- Боже мой, Артур! Ты уверен, что они весь вечер именно этим и
занимались?
-- Боюсь, что да.
Она быстро подошла к кровати, на которой лежала пачка сигарет. Закурив,
она повернулась ко мне и тоненькой струйкой выпустила дым к потолку. Я
понимал, что что-то нам нужно предпринять, но не совсем был уверен что,
потому что мы никак не могли обвинить их, не раскрыв источника получения
информации. Я ждал решения моей жены.
-- Знаешь, Артур, -- медленно проговорила она, выґпуская облачки дыма.
-- Знаешь, а ведь это превосходґная идея. Как ты думаешь, мы сможем этому
научиться?
-- Что?!
-- Ну конечно, сможем. Почему бы и нет?
-- Послушай. Ни за что! Погоди минуту, Памела... Но она уже быстро
пересекла комнату, подошла близґко ко мне, опустила голову, посмотрела на
меня сверху вниз и при этом улыбнулась хорошо знакомой мне улыбґкой,
прятавшейся в уголках рта, которая, быть может, была и не улыбкой вовсе; нос
ее был презрительно вздерґнут, а большие серые глаза с блестящими черными
точґками посередине были испещрены сотнями крошечные красных вен. Когда она
пристально и сурово глядела на меня такими глазами, клянусь, у меня
возникало такое чувство, будто я тону.
-- Да, -- сказала она. -- Почему бы и нет?
-- Но, Памела... Боже праведный... Нет... В конце концов...
-- Артур, я бы действительно хотела, чтобы ты не спорил со мной все
время. Именно так мы и поступим. А теперь принеси-ка колоду карт, прямо
сейчас и начґнем.
Перевод И. А. Богданова
В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru
Мальчик ладонью нащупал на коленке коросту, коґторая покрыла давнишнюю
ранку. Он нагнулся, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Короста -- это
всегда интересно: она обладала какой-то особой притягаґтельностью, и он не
мог удержаться от того, чтобы время or времени не разглядывать ее.
Да, решил он, я отковыряю ее, даже если она еще не созрела, даже если в
середине она крепко держится, даґже если будет страшно больно.
Он принялся осторожно подсовывать ноготь под край коросты. Ему это
удалось, и, когда он поддел ее, почти не приложив к тому усилия, она
неожиданно отвалилась, вся твердая коричневая короста просто-напросто
отвалиґлась, оставив любопытный маленький кружок гладкой красной кожи.
Здорово. Просто здорово. Он потер кружочек и боля при этом не
почувствовал. Потом взял коросту, положил на бедро и щелчком сбил ее, так
что она отлетела в сторону и приземлилась на краю ковра, огромного
красґно-черно-желтого ковра, тянувшегося во всю длину холґла от лестницы, на
ступеньках которой он сидел, до входґной двери. Потрясный ковер. Больше
теннисной площадґки. Еще как больше. Он принялся с серьезным видом и с
нескрываемым удовольствием рассматривать его. Раньґше он вообще не обращал
на него внимания, а тут вдруг ковер точно заиграл всеми красками, и они
просто ослеґпили его.
Я-то понимаю, в чем тут дело, сказал он про себя. Красные пятна -- это
раскаленные угли. Сделаю-ка я вот что: дойду до двери, не наступая на них.
Если наступлю на красное, то обожгусь. Наверно, весь сгорю. А черные линии
на ковре... Ага, черные линии -- это змеи, ядовиґтые змеи, в основном гадюки
и еще кобры, в середине толстые, как стволы деревьев, и если я наступлю на
одґну из них, то она меня укусит и я умру еще до того, как меня позовут к
чаю. А если я пройду по ковру и при этом не обожгусь и меня не укусит змея,
то завтра, в день рождения, мне подарят щенка.
Он поднялся по лестнице, чтобы получше рассмотреть это обширное
красочное поле, где на каждом шагу тебя подстерегает смерть. Смогу ли я
перейти через него? Не мало ли желтого? Идти ведь можно только по желтому.
По силам ли вообще такое кому-нибудь? Решиться на это рискованное
путешествие -- непростое дело. Мальчик со светло-золотистой челкой, большими
голубыми глазами и маленьким острым подбородком с тревогой глядел вниз
поверх перил. В некоторых местах желтая полоска была довольно узкой и раз
или два опасно прерывалась, но, похоже, все-таки тянулась до дальнего конца
ковра. Для того, кто только накануне с успехом прошел весь путь по уложенной
кирпичами дорожке от конюшни до летґнего домика и при этом ни разу не
наступил на щели между кирпичами, эта новая задача не должна показатьґся
слишком уж трудной. Вот разве что змеи. При одной только мысли о змеях он от
страха ощутил покалывание в ногах, точно через них пропустили слабый ток.
Он медленно спустился по лестнице и подошел к краю ковра. Вытянув
ножку, обутую в сандалию, он осторожґно поставил ее на желтую полоску. Потом
поднял втоґрую ногу, и места как раз хватило для того, чтобы встать двумя
ногами. Ну вот! Начало сделано! На его круглом лице с блестящими глазами
появилось выражение сосреґдоточенности, хотя оно, быть может, и было бледнее
обычного; пытаясь удержать равновесие, он расставил руки. Высоко подняв ногу
над черным пятном, он сделал еще один шаг, тщательно стараясь попасть носком
на узґкую желтую полоску. Сделав второй шаг, он остановился, чтобы
передохнуть, и застыл на месте. Узкая желтая поґлоска уходила вперед, не
прерываясь, по меньшей мере ярдов на пять, и он осмотрительно двинулся по
ней, стуґпая шаг за шагом, словно шел по канату. Там, где она наконец
свернула в сторону, он вынужден был сделать еще один большой шаг, переступив
на сей раз через устґрашающего вида сочетание черного и красного. На
сеґредине пути он зашатался. Пытаясь удержать равновеґсие, он дико замахал
руками, точно мельница, и снова ему удалось успешно преодолеть отрезок пути
и переґдохнуть. Он уже совсем выбился из сил, оттого что ему все время
приходилось быть в напряжении и передвиґгаться на носках с расставленными
руками и сжатыми кулаками. Добравшись до большого желтого острова, о а
почувствовал себя в безопасности. На острове было мноґго места, упасть с
него он никак не мог, и мальчик проґсто стоял, раздумывая, выжидая и мечтая
навсегда остатьґся на атом большом желтом острове, где можно чувствоґвать
себя в безопасности. Однако, испугавшись, что он может не получить щенка, он
продолжил путь.
Шаг за шагом он продвигался вперед и, прежде чем ступить куда-либо,
медлил, стремясь точно определить, куда следует поставить ногу. Раз у него
появился выбор--ґлибо налево, либо направо, и он решил пойти налево, поґтому
что, хотя это было и труднее, в этом направлении было не так много черного.
Черный цвет особенно беспоґкоил его. Он быстро оглянулся, чтобы узнать, как
далеґко ему удалось пройти. Позади почти половина пути. Назад дороги уже
нет. Он находился в середине и возґвратиться не мог, как не мог и уйти в
сторону, потому что это было слишком далеко, а когда увидел, сколько впереди
красного и черного, в груди его опять появилось это противное чувство
страха, как это было на прошлую Пасху, в тот день, когда он заблудился,
оказавшись совґсем один в самой глухой части леса.
Он сделал еще один шаг, осторожно поставив ногу на единственное
небольшое желтое пятно, до которого смог дотянуться, и на этот раз нога его
оказалась в сантиметґре от черного. Она не касалась черного, он это видел,
он отлично видел, как узкая желтая полоска проходила межґду носком его
сандалии и черным, однако змея зашевеґлилась, будто почуяв его близость,
подняла голову и устаґвилась на его ногу блестящими, как бусинки, глазами,
следя за тем, наступит он на нее или нет.
-- Я не дотронулся до тебя! Ты не укусишь меня! Я же не дотронулся до
тебя!
Еще одна змея бесшумно проползла возле первой, подняла голову, и теперь
в его сторону были повернуты две головы, две пары глаз пристально следили за
его ногой, уставившись как раз в то место под ремешком сандалии, где видна
была кожа. Мальчик сделал нескольґко шагов на носках и замер, охваченный
ужасом. Проґшло несколько минут, прежде чем он решился снова сдвинуться с
места.
А вот следующий шаг, наверно, будет самым длинґным. Впереди была
глубокая извивающаяся черная реґка, протекавшая через весь ковер, а там, где
он должен был через нее перебираться, находилась ее самая широґкая часть.
Поначалу он задумал было перепрыгнуть чеґрез нее, но решил, что вряд ли
сумеет точно приземлитьґся на узкую полоску желтого на другом берегу. Он
глуґбоко вздохнул, поднял одну ногу и стал вытягивать ее вперед, дюйм за
дюймом, все дальше и дальше, потом стал опускать ее, все ниже и ниже, и
наконец сандалия благополучно коснулась желтого края, а затем и ступила на
него. Он потянулся вперед, перенося тяжесть тела на эту ногу. Потом
попытался переставить и другую ногу. Он вытягивал тело, но ноги были
расставлены слишком далеко, и у него ничего не получалось. Тогда он
попроґбовал вернуться назад. Но и из этого ничего не вышло. У него получился
шпагат, и он почти не мог сдвинуться с места. Он посмотрел вниз и увидел под
собой глубоґкую извилистую черную реку. В некоторых местах она начинала
двигаться, раскручиваться, скользить и засветиґлась каким-то ужасным
маслянистым блеском. Он закаґчался, дико замахал руками, силясь удержать
равновеґсие, но, похоже, только испортил дело. Он начал падать. Поначалу он
медленно клонился вправо, потом все быґстрее и быстрее. В последнее
мгновение он инстинктивно выставил руку и тут увидел, что этой своей голой
рукой может угодить прямо в середину огромной сверкающей массы черного, и,
когда это случилось, он издал пронзиґтельный крик ужаса.
А где-то далеко от дома, там, где светило солнце, мать искала своего
сына.
Перевод И. А. Богданова
В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru
Вот уже тридцать шесть лет, пять раз в неделю, я езжу в Сити поездом,
который отправляется в воґсемь двенадцать. Он никогда не бывает чересчур
переґполнен и к тому же доставляет меня прямо на станцию Кэннон-стрит, а
оттуда всего одиннадцать с половиной минут ходьбы до дверей моей конторы в
Остин-Фрайерз. Мне всегда нравилось ездить ежедневно на работу из пригород;
) в город и обратно: каждая часть этого небольґшого путешествия доставляет
мне удовольствие. В нем есть какая-то размеренность, действующая
успокаиваюґще на человека, любящего постоянство, и в придачу оно служит
своего рода артерией, которая неспешно, но увеґренно выносит меня в
водоворот повседневных деловых забот.
Всего лишь девятнадцать-двадцать человек собираютґся на пашей небольшой
пригородной станции, чтобы сесть на поезд, отправляющийся в восемь
двенадцать. Соґстав нашей группы редко меняется, и когда на платфорґме
иногда появляется новое лицо, то это всякий раз выґзывает недовольство, как
это бывает, когда в клетку к канарейкам сажают новую птицу.
По утрам, когда я приезжаю на станцию за четыре минуты до отхода
поезда, они обыкновенно уже все там, все эти добропорядочные, солидные,
степенные люди, стоящие на своих обычных местах с неизменными зонтиґками, в
шляпах, при галстуках, с одними и теми же выґражениями лиц и с газетами под
мышкой, не меняющиеґся с годами, как не меняется мебель в моей гостиной. Мне
это правится.
Мне также нравится сидеть в своем углу у окна и чиґтать "Тайме" под
перестук колес. Эта часть путешествия длится тридцать две минуты, и, подобно
хорошему проґдолжительному массажу, она действует успокоительно на мою душу
и старое больное тело. Поверьте мне, чтобы сохранять спокойствие духа, нет
ничего лучше размеренґности и постоянства. В общей сложности я уже почти
десять тысяч раз проделал это утреннее путешествие и с каждым днем
наслаждаюсь им все больше и больше. Я и сам (это отношения к делу не имеет,
но любопытно) стал чем-то вроде часов. Я могу без труда сказать, опазґдываем
ли мы на две, три или четыре минуты, и мне не нужно смотреть в окно, чтобы
сказать, на- какой станции мы остановились.
Путь от конца Кэннон-стрит до моей конторы ни доґлог, ни короток -- это
полезная для здоровья небольшая прогулка по улицам, заполненным такими же
путешестґвенниками, направляющимися к месту службы по тому же неизменному
графику, что и я. У меня возникает чувство уверенности от того, что я
двигаюсь среди этих заслуживающих доверия, достойных людей, которые преґданы
своей службе и не шатаются по всему белу свету. Их жизни, подобно моей,
превосходно регулирует минутґная стрелка точно идущих часов, и очень часто
наши пути ежедневно пересекаются на улице в одно и то же время па одном и
том же месте.
К примеру, когда я сворачиваю на Сент-Свизинз-лейн, я неизменно
сталкиваюсь с благонравной дамой средних лет в серебряном пенсне и с черным
портфелем в руке. По мне, это образцовый бухгалтер пли, быть может,
слуґжащая какой-нибудь текстильной фабрики. Когда я по сигналу светофора
перехожу через Треднидл-стрит,. в деґвяти случаях из десяти я прохожу мимо
джентльмена, у которого каждый день в петлице какой-нибудь новый саґдовый
цветок. На нем черные брюки и серые гетры, и это определенно человек
пунктуальный и педантичный, скоґрее всего -- банковский работник или,
возможно, адвоґкат, как и я. Торопливо проходя мимо друг друга, мы несколько
раз за последние двадцать пять лет обмениваґлись мимолетными взглядами в
знак взаимной симпатии и расположения.
Мне знакомы по меньшей мере полдюжины лиц, с коґторыми я встречаюсь в
ходе этой небольшой прогулки. И должен сказать, все это добрые лица, лица,
которые мне нравятся, все это симпатичные мне люди -- надежґные,
трудолюбивые, занятые, и глаза их не горят и не бегают беспокойно, как у
всех этих так называемых умґников, которые хотят перевернуть мир с помощью
своих лейбористских правительств, государственного здравоохґранения и
всякого такого прочего.
Итак, как видите, я в полном смысле этого слова явґляюсь довольным
путешественником. Однако не правильґнее ли будет сказать, что я был
довольным путешественґником? В то время, когда я писал этот небольшой
автоґбиографический очерк, который вы только что прочитаґли, -- у меня было
намерение распространить его среди сотрудников нашей конторы в качестве
наставления и примера -- я совершенно правдиво описывал свои чувстґва. Но
это было целую неделю назад, а за это время проґизошло нечто необыкновенное.
По правде говоря, все наґчалось во вторник на прошлой неделе, в то самое
утро, когда я направлялся в столицу с черновым наброском своего очерка в
кармане, и все сошлось столь неожиданґным образом, что мне не остается
ничего другого, как предположить, что тут не обошлось без Провидения.
Госґподь Бог, видимо, прочитал мое небольшое сочинение и сказал про себя:
"Что-то этот Перкинс становится чересґчур уж самодовольным. Пора бы мне
проучить его". Я искренне верю, что так оно и было.
Как я уже сказал, это произошло во вторник на проґшлой неделе, в первый
вторник после Пасхи. Было тепґлое светлое весеннее утро, и я шагал к
платформе нашей небольшой станции с "Тайме" под мышкой и наброском очерка
"Довольный путешественник" в кармане, когда меня вдруг пронзила мысль --
что-то не так. Я прямо-таки физически ощутил ропот, разом прошедший по
ряґдам моих попутчиков. Я остановился и огляделся.
Незнакомец стоял прямо посередине платформы, расґставив ноги и сложив
на груди руки, глядя на окружаюґщее так, словно все вокруг принадлежало ему.
Это был довольно большой, плотного сложения мужчина, и даже со спины он
умудрялся производить сильное впечатлеґние человека высокомерного и
надменного. Определенно это был не наш человек. У него была трость вместо
зонґтика, башмаки на нем были коричневые, а не черные, шляпа серого цвета
сидела как-то набекрень, и, как на него ни посмотри, что-то все-таки
обнаруживало в нем лоск и внешний блеск. Более я не утруждал себя
разґглядыванием его персоны. Я прошествовал мимо него с высоко поднятой
головой, добавив -- я искренне надеґюсь, что это так, -- настоящего морозцу
в атмосферу, и без того достаточно холодную.
Подошел поезд. А теперь постарайтесь, если можете, вообразить, какой
ужас меня охватил, когда этот новый человек последовал за мной в мое
собственное купе. Таґкого со мной никто еще не проделывал в продолжение
пятнадцати лет. Мои спутники всегда почитали мое преґвосходство. Одна из
моих небольших привилегий состоґит в том, что я сижу наедине с собой хотя бы
одну, иноґгда две или даже три остановки. А тут, видите ли, место напротив
меня оккупировал этот человек, к тому же неґзнакомец, который принялся
сморкаться, шелестеть страницами "Дейли мейл", да еще закурил свою
отвраґтительную трубку.
Я опустил "Тайме" и вгляделся в его лицо. Он, видиґмо, был того же
возраста, что и я, -- лет шестидесяти двух или трех, однако у него было одно
из тех неприятно красивых, загорелых, напомаженных лиц, которые нынче то и
дело видишь на рекламе мужских рубашек, -- это я охотник на львов, и игрок в
поло, и альпинист, побывавґший на Эвересте, и исследователь тропических
джунгґлей, и яхтсмен одновременно; темные брови, стальные глаза, крепкие
белые зубы, сжимающие трубку. Лично я недоверчиво отношусь ко всем красивым
мужчинам. Соґмнительные удовольствия будто сами находят их, и по миру они
идут, словно лично ответственны за свою приґвлекательную внешность. Я не
против, если красива женґщина. Это другое. Но мужская красота, вы уж
простите меня, совершенно оскорбительна. Как бы там ни было, прямо напротив
меня сидел этот самый человек, а я глядел на него поверх "Тайме", и вдруг он
посмотрел на меня, и наши глаза встретились.
-- Вы не против того, что я курю трубку? -- спросил он, вынув ее изо
рта. Только это он и сказал. Но голос его произвел на меня неожиданное
действие. Мне даже показалось, будто я вздрогнул. Потом я как бы замер и по
меньшей мере с минуту пристально смотрел на него, прежде чем смог совладать
с собой и ответить.
-- Это ведь вагон для курящих, -- сказал я, -- поэтоґму поступайте как
угодно.
-- Просто я решил спросить.
И опять этот удивительно рассыпчатый, знакомый гоґлос, проглатывающий
слова, а потом сыплющий ими, -- маленькие и жесткие, как зернышки, они точно
вылетаґли из крошечного пулеметика. Где я его слышал? И поґчему каждое
слово, казалось, отыскивало самое уязвимое место в закоулках моей памяти?
Боже мой, думал я. Да возьми же ты себя в руки. Что еще за чепуха лезет мне
в голову!
Незнакомец снова погрузился в чтение газеты. Я сдеґлал вид, будто делаю
то же самое. Однако теперь я уже был совершенно выбит из колеи и никак не