портрету и внимаґтельно на него посмотрел. К своему удивлению, я увиґдел,
что краска на платье была наложена таким толстым слоем, что буквально
выпячивалась. Это был прием, по-своему довольно эффектный, но не слишком уж
оригиґнальный и для художника несложный.
-- Видишь? -- спросила она. -- Краска на платье леґжит толстым слоем,
не правда ли?
-- Да.
-- Между тем за этим кое-что скрывается, Лайонель. Думаю, будет лучше,
если я опишу тебе все, что случиґлось в самый первый раз, когда я пришла к
нему на сеанс.
"Ну и зануда же она, -- подумал я. -- Как бы мне улизнуть? "
-- Это было примерно год назад, и я помню, какое волнение я испытывала
оттого, что мне предстоит побыґвать в студии великого художника. Я
облачилась во все новое от Нормана Хартнелла, специально напялила красґную
шляпку и отправилась к нему. Мистер Ройден встреґтил меня у дверей и,
разумеется, просто покорил меня. У него бородка клинышком и пронизывающие
голубые глаза, и на нем был черный бархатный пиджак. Студия у него огромная,
с бархатными диванами красного цвета и обитыми бархатом стульями -- он
обожает бархат -- и с бархатными занавесками и даже бархатным ковром на
полу. Он усадил меня, предложил выпить и тотчас же приступил к делу. Рисует
он не так, как другие художґники. По его мнению, чтобы достичь совершенства
пря изображении женской фигуры, существует только один-единственный способ,
и пусть меня не шокирует, когда я услышу, в чем он состоит. "Не думаю, что
меня это шокирует, мистер Ройден", -- сказала я ему. "Я тоже так не думаю",
-- отвечал он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается,
они как бы светятся в бороде. "Дело, видите ли, вот в чем, -- продолжал он.
-- Посмотрите на любую картину, изображающую. женщиґну -- все равно кто ее
написал, -- и вы увидите, что, хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее
возникает впеґчатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье
накинуто на бревно. И знаете, почему кажется? " -- "Нет, мистер Ройден, не
знаю". -- "Потому что сами художники не знают, что под ним".
Глэдис Понсонби умолкла, чтобы сделать еще нескольґко глотков бренди.
-- Не пугайся так, Лайонель, -- сказала она мне. -- В атом нет ничего
дурного. Успокойся и дай мне закончить. И тогда мистер Ройден сказал: "Вот
почему я настаиваю на том, чтобы сначала рисовать обнаженную натуру". --
"Боже праведный, мистер Ройден! "--воскликнула я. "Если вы возражаете, я
готов пойти на небольшую уступґку, леди Понсонби, -- сказал он. -- Но я бы
предпочел иной путь". -- "Право же, мистер Ройден, я не знаю". -- "А когда я
нарисую вас в обнаженном виде, -- продолжал он, нам придется выждать
несколько недель, пока высохґнет краска. Потом вы возвращаетесь, и я рисую
вас в нижнем белье. А когда и оно подсохнет; я нарисую сверґху платье.
Видите, как все просто.
-- Да он попросту нахал! -- воскликнул я.
-- Нет, Лайонель, пет! Ты совершено не прав. Если бы ты только мог его
выслушать, как он прелестно обо всем этом говорит, с какой неподдельной
искренностью. Сразу видно, что он чувствует то, что говорит.
-- Повторяю, Глэдис, он же нахал!
-- Нельзя же быть таким глупым, Лайонель. И поґтом, дай мне закончить.
Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни
за что на это не согласится.
"А ваш муж и не должен об этом знать, -- отвечал он. -- Стоит ли
волновать его? Никто не знает моего секґрета, кроме тех женщин, которых я
рисовал".
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: "Моя
дорогая леди Понсонби, в этом нет ниґчего безнравственного. Искусство
безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же -- в
медиґцине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в
присутствии врача? "
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль. в
ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, и, должна
сказать, его доводы были весьма убедительны, поэтому спустя какое-то вреґмя
я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теґперь ты знаешь мой секрет.
-- Она поднялась и отправиґлась за очередной порцией бренди.
-- Глэдис, это все правда?
-- Разумеется, правда.
-- Ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
-- Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают.
Они видят лишь замечательный портґрет своей жены, полностью одетой. Конечно
же, нет ниґчего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художґники все
время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
-- Ну и наглый же он парень!
-- Думаю, он гений.
-- Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
-- Чушь, Лайонель.
-- Ну разумеется, это так. Однако вот что скажи мне, Глэдис. Ты
что-нибудь знала о... об этих своеобразных приемах Ройдена, прежде чем
отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди;
поколебавшись, она повернула голову в мою сторону, улыбнулась мне своей
шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
-- Черт тебя побери, Лайонель, -- сказала она. -- Ты дьявольски умен.
От тебя ничего не скроешь.
-- Так, значит, знала?
-- Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдл-стоун.
-- Так я и думал!
-- II все равно в этом нет ничего дурного.
-- Ничего, -- согласился я. -- Абсолютно ничего. Теперь мне все было
совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал и к тому же проделывает самые
гнусґные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется
целая группа богатых, ничем не запяґтых женщин, которые встают с постели в
полдень и проґводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, -- играют в бридж,
канасту, ходят по магазинам, пока но наступит час пить коктейли. Больше
всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-нибудь
необычґном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятґно, новость о
том, что можно развлечься таким вот обґразом, распространяется среди них
подобно вспышке эпиґдемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за
карточным столиком, рассказывающую им об этом:
"... Но, дорогая моя, это просто потрясающе... Не могу тебе передать,
как это интересно... гораздо интереснее, чем ходить к врачу... "
-- Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.
-- Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэґдис, мне в самом деле
уже пора.
-- Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы
посиди со мной, пока я не допью бренди.
Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она
по-прежнему поглядывала на меґня своими погребенными глазками, притом как-то
озорґно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина
вынашивает замысел какой-нибудь очередной неприятности пли скандала. Глаза
ее злодейски сверкали, а в уголках рта затаилась усмешка, и я почувствовал
-- хотя, может, мне это только показалось, -- запахло чем-то опасным.
И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:
-- Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?
-- Глэдис, прошу тебя...
-- Лайонель, ты покраснел!
-- Ерунда.
-- Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?
-- Глэдис, все это просто глупо. -- Я попытался быґло подняться, по она
положила руку мне на колено и удержала меня.
-- Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть
секретов друг от друга?
-- Жанет -- прекрасная девушка.
-- Едва ли можно назвать ее девушкой. -- Глэдис поґмолчала, глядя в
огромный стакан с бренди, который она сжимала в обеих ладонях. -- Но я,
разумеется, согласна с тобой, Лайонель, что она во всех отношениях
прекрасґный человек. Разве что, -- заговорила она очень медленґно, -- разве
что иногда она говорит весьма странные вещи.
-- Какие еще вещи?
-- Ну, всякие -- о разных людях. О тебе, например.
-- Что она говорила обо мне?
-- Ничего особенного. Тебе это будет неинтересно.
-- Что она говорила обо мне?
-- Право же, это даже не стоит того, чтобы повтоґрять. Просто мне это
показалось довольно странным.
-- Глэдис, что она говорила? -- В ожидании ответа я чувствовал, что
весь обливаюсь потом.
-- Ну как бы тебе это сказать? Она, разумеется, проґсто шутила, и у
меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом,, но мне кажется, она
действительно говоґрила, что все это ей немножечко надоело.
-- Что именно?
-- Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обеґдать с тобой чуть ли
не каждый день или что-то в этом роде.
-- Она сказала, что ей это надоело?
-- Да. -- Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила остатки бренди
и выпрямилась. -- Если уж тебе это действительно интересно, то она сказала,
что ей все это до чертиков надоело. II потом...
-- Что она еще говорила?
-- Послушай, Лайонель, не нужно так волноваться. Я ведь для твоей же
пользы тебе все это рассказываю.
-- Тогда живо рассказывай все до конца.
-- Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я
спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Пет, сказала она, она
занята.
-- Продолжай.
-- По правде, она сказала следующее: "Завтра я обеґдаю с этим старым
занудой Лайонелем Лэмпсоном".
-- Это Жанет так сказала?
-- Да, Лайонель, дорогой.
-- Что еще?
-- Ну, этого уже достаточно. Не думаю, что я должґна пересказывать и
все остальное.
-- Прошу тебя, выкладывай все до конца!
-- Лайонель, ну не кричи же так па меня. Конечно, я все тебе расскажу,
если ты так настаиваешь. Если хоґчешь знать, я бы не считала себя настоящим
другом, если бы этого не сделала. Тебе не кажется, что это знак истинґной
дружбы, когда два человека, вроде пас с тобой...
-- Глэдис! Прошу тебя, говори же!
-- О Господи, да дай же мне подумать! Значит, так... Насколько я помню,
па самом деле она сказала следуюґщее... -- Ноги Глэдис Понсонби едва
касались пола, хотя она сидела прямо; она отвела от меня свой взгляд и
устаґвилась в стену, а потом весьма ловко заговорила низким голосом, так
хорошо мне знакомым: -- "Такая тоска, моя дорогая, ведь с Лайонелем все
заранее известно, с наґчала и до конца. Обедать мы будем в Савой-гриле -- мы
всегда обедаем в Савой-гриле, -- и целых два часа я выґнуждена буду слушать
всю эту напыщенность... то есть я хочу сказать, что мне придется слушать,
как он будет бубнить про картины и фарфор -- он всегда бубнит про картины и
фарфор. Домой мы отправимся в такси, он возьмет меня за руку, придвинется
поближе, на меня пахнет сигарой и бренди, и он станет бормотать о том, как
бы ему хотелось, о, как бы ему хотелось, чтобы он был лет на двадцать
моложе. А я скажу: "Вы не могли бы опустить стекло? " И когда мы подъедем к
моему доґму, я скажу ему, чтобы он отправлялся в том же такси, однако он
сделает вид, что не слышит, и быстренько расґплатится. А потом, когда мы
подойдем к двери и я буду искать ключи, в его глазах появится взгляд глупого
спаґниеля. Я медленно вставлю ключ в замок, медленно буду его поворачивать и
тут -- быстро-быстро, не давая ему. опомниться, -- пожелаю ему доброй ночи,
вбегу в дом и захлопну за собой дверь... " Лайонель! Да что это с тоґбой,
дорогой? Тебе явно нехорошо...
К счастью, в этот момент я, должно быть, полностью отключился. Что
произошло дальше в этот ужасный веґчер, я практически не помню, хотя у меня
сохранилось смутное и тревожное подозрение, что когда я пришел в себя, то
совершенно потерял самообладание и позволил Глэдис Понсонби утешать меня
самыми разными спосоґбами. Потом я, кажется, вышел от нее и был отправлен
домой, однако полностью сознание вернулось ко мне лишь на следующее утро,
когда я проснулся в своей поґстели.
Наутро я чувствовал себя слабым и опустошенным. Я неподвижно лежал с
закрытыми глазами, пытаясь восґстановить события минувшего вечера: гостиная
Глэдис Понсонби; Глэдис сидит на диване и потягивает бренди, ее маленькое
сморщенное лицо, рот, похожий на рот лоґсося, и еще она что-то говорила...
Кстати, о чем это она говорила? Ах да! Обо мне. Боже мой, ну конечно же! О
Жанет и обо мне. Как это мерзко и гнусно! Неужели Жанет произносила эти
слова? Как она могла?
Помню, с какой ужасающей быстротой во мне начаґла расти ненависть к
Жанет де Пеладжиа. Все произошґло в считанные минуты -- во мне вдруг
закипела яростґная ненависть, быстро переполнившая меня, так что мне
казалось, что я вот-вот лопну. Я попытался было отдеґлаться от мыслей о ней,
но они пристали ко мне, точно лихорадка, и скоро я уже обдумывал способ
возмездия, словно какой-нибудь подлый гангстер.
Вы можете сказать: довольно странная манера повеґдения для такого
человека, как я, на что я отвечу: вовсе нет, если принять во внимание
обстоятельства. По-моему, такое может заставить человека пойти на убийство.
По правде говоря, не будь во мне некоторой склонности к садизму, побудившей
меня изыскивать более утонченное в мучительное наказание для моей жертвы, я
бы и сам стал убийцей. Однако я пришел к заключению, что проґсто убить эту
женщину-- значит сделать ей добро, я к тому же на мой вкус это весьма грубо.
Поэтому я приґнялся обдумывать какой-нибудь более изощренный споґсоб.
Вообще-то я скверный выдумщик; что-либо выдумыватъ кажется мне жутким
занятием, и практики у меня в этом деле никакой. Однако ярость и ненависть
способны неґвероятно концентрировать помыслы, и весьма скоро в моґей голове
созрел замысел -- замысел столь восхитительґный и волнующий, что он захватил
меня полностью. К тому времени, когда я обдумал все детали и преодолел пару
незначительных затруднений, разум мои воспарил необычайно, и я помню, что
начал дико прыгать на кроґвати и хлопать в ладоши. Вслед за тем я уселся с
телеґфонной книгой на коленях и принялся торопливо разысґкивать нужную
фамилию. Найдя ее, я поднял трубку я набрал номер.
-- Хэлло, -- сказал я. -- Мистер Ройден? Мистер Джон Ройден?
-- Да.
Уговорить его заглянуть ко мне ненадолго было неґтрудно. Прежде я с ним
не встречался, по ему, конечно, известно было мое имя как видного собирателя
картин и как человека, занимающего некоторое положение в обґществе. Такую
важную птицу, как я, он не мог себе позґволить упустить.
-- Дайте-ка подумать, мистер Лэмпсон, -- сказал он. -- Думаю, что смогу
освободиться через пару часов. Вас это устроит?
Я отвечал, что это замечательно, дал ему свой адрес и повесил трубку.
Потом я выскочил из постели. Просто удивительно, какой восторг меня
охватил. Еще недавно я был в отчаґянии, размышляя об убийстве и самоубийстве
и не знаю о чем еще, и вот я уже в ванной насвистываю какую-то арию из
Пуччини. Я то и дело ловил себя на том, что с каким-то безумством потираю
руки, и, выкидывая всяґкие фортели, даже свалился на пол и захихикал, точно
школьник.
В назначенное время мистера Джона Ройдена проводили н мою библиотеку, и
я поднялся, чтобы приветствоґвать его. Это был опрятный человечек небольшого
роста, с несколько рыжеватой козлиной бородкой. На нем была черная бархатная
куртка, галстук цвета ржавчины, красный пуловер и черные замшевые башмаки. Я
пожал его маленькую аккуратненькую ручку.
-- Спасибо за то, что вы пришли так быстро, мистер Ройден.
-- Не стоит благодарить меня, сэр. -- Его розовые гуґбы, прятавшиеся в
бороде, как губы почти всех бородаґтых мужчин, казались мокрыми и голыми.
Еще раз выґразив восхищение его работой, я тотчас же приступил к делу.
-- Мистер Ройден, -- сказал я, -- у меня к вам довольґно необычная
просьба, несколько личного свойства.
-- Да, мистер Лэмпсон? -- Он сидел в кресле напроґтив меня, склонив
голову набок, живой и бойкий, точно птица.
-- Разумеется, я надеюсь, что могу полагаться на ваґшу сдержанность в
смысле того, что я скажу.
-- Можете во мне не сомневаться, мистер Лэмпсон.
-- Отлично. Я предлагаю вам следующее: в городе есть некая дама, и я
хочу, чтобы вы ее нарисовали. Мне бы очень хотелось иметь ее хороший
портрет. Однако в этом деле имеются некоторые сложности. К примеру, в силу
ряда причин мне бы не хотелось, чтобы она знала, что это я заказал портрет.
-- То есть вы хотите сказать...
-- Именно, мистер Ройден. Именно это я и хочу скаґзать. Я уверен, что,
будучи человеком благовоспитанґным, вы меня поймете.
Он улыбнулся кривой улыбочкой, показавшейся в боґроде, и понимающе
кивнул.
-- Разве так не бывает, -- продолжал я, -- что мужчиґна -- как бы это
получше выразиться? -- был без ума от дамы и вместе с тем имел основательные
причины жеґлать, чтобы она об этом не знала?
-- Еще как бывает, мистер Лэмпсон.
-- Иногда мужчине приходится подбираться к своей жертве с необычайной
осторожностью, терпеливо выжиґдая момент, когда. можно себя обнаружить.
-- Точно так. мистер Лэмпсон.
-- Есть ведь лучшие способы поймать птицу, чем гоґняться за ней по
лесу.
-- Да, вы правы, мистер Лэмпсон.
-- И можно и насыпать ей соли на хвост.
-- Ха-ха!
-- Бот и отлично, мистер Ройден. Думаю, вы меня поґняли. А теперь
скажите: вы случайно не знакомы с даґмой, которую зовут Жанет де Пеладжиа?
-- Жанет де Пеладжиа? Дайте подумать... Пожалуй, да. То есть я хочу
сказать, по крайней мере слышал о ней. Но никак не могу утверждать, что я с
ней знаком.
-- Жаль. Это несколько усложняет дело. А как вы думаете, вы могли бы
познакомиться с ней -- например, на какой-нибудь вечеринке или еще
где-нибудь?
-- Это дело несложное, мистер Лэмпсон.
-- Хорошо, ибо вот что я предлагаю: нужно, чтобы вы отправились к ней и
сказали, что именно она -- тот тип, который вы ищете уже много лет, -- у нее
именно то лицо, та фигура, да и глаза того цвета. Впрочем, это вы лучше меня
знаете. Потом спросите у нее, не против ли она, чтобы бесплатно позировать
вам. Скажите, что вы бы хотели сделать ее портрет к выставке в Академии а
следующем году. Я уверен, что она будет рада помочь вам и, я бы сказал,
почтет это за честь. Потом вы нариґсуете ее и выставите картину, а по
окончании выставки доставите ее мне. Никто, кроме вас, не должен знать, что
я купил ее.
Мне показалось, что маленькие круглые глазки миґстера Джона Ройдена
смотрят па меня проницательно, и голова его опять склонилась набок. Он сидел
на краґешке кресла и всем своим видом напоминал мне малиґновку с красной
грудью, сидящую на ветке и прислушиґвающуюся к подозрительному шороху.
-- Во всем этом нет решительно ничего дурного, -- сказал я. -- Пусть
это будет, если угодно, невинный маґленький заговор, задуманный... э-э-э...
довольно романґтичным стариком.
-- Понимаю, мистер Лэмпсон, понимаю... Казалось, он еще колеблется,
поэтому я быстро приґбавил:
-- Буду рад заплатить вам вдвое больше того, что вы обычно получаете.
Это его окончательно сломило. Он просто облизался. -
-- Вообще-то, мистер Лэмпсон, должен сказать, что я не занимаюсь такого
рода делами. Вместе с тем нужґно быть весьма бессердечным человеком, чтобы
отказатьґся от такого... скажем так... романтического поручения.
-- И прошу вас, мистер Ройден, мне бы хотелось, чтобы это был портрет в
полный рост. На большом холґсте... Ну, допустим... раза в два больше, чем
вот тот Маґне на стене.
-- Примерно шестьдесят па тридцать шесть? -- Да. И мне бы хотелось,
чтобы она стояла. Мне каґжется, в этой позе она особенно изящна.
-- Я все понял, мистер Лэмпсон. С удовольствием нарисую столь
прекрасную даму.
Еще с каким удовольствием, сказал я про себя. Ты, мои мальчик, иначе и
за кисть не возьмешься. Уж насчет удовольствия не сомневаюсь. Однако ему
сказал:
-- Хорошо, мистер Ройден, в таком случае я полаґгаюсь на вас. И не
забудьте, пожалуйста, -- этот маленьґкий секрет должен оставаться между
нами,
Едва он ушел, как я заставил себя усесться и сдеґлать двадцать пять
глубоких вдохов. Ничто другое не удержало бы меня от того, чтобы не
запрыгать и не заґкричать от радости. Никогда прежде не приходилось мне
ощущать такое веселье. Мой план сработал! Самая трудґная часть преодолена.
Теперь лишь остается ждать, долґго ждать. На то, чтобы закончить картину, у
него с его методами уйдет несколько месяцев. Что ж, мне остается только
запастись терпением, вот и все.
Мне тут же пришла в голову мысль, что лучше всего на это время
отправиться за границу; и на следующее утро, отослав записку Жанет (с
которой, если помните, я должен был обедать в тот вечер) и сообщив ей, что
меня вызвали из-за границы, я отбыл в Италию.
Там, как обычно, я чудесно провел время, омрачаемое лишь постоянным
нервным возбуждением, причиной коґторого была мысль о том, что когда-то мне
все-таки предґстоит возвратиться к месту событий.
В конце концов в июле, четыре месяца спустя, я верґнулся домой, как раз
на следующий день после открыґтия выставки в Королевской Академии, и, к
своему обґлегчению, обнаружил, что за время моего отсутствия все прошло в
соответствии с моим планом. Картина, изобраґжающая Жанет де Пеладжиа, была
закончена и висела в выставочном зале и уже вызвала весьма благоприятґные
отзывы со стороны как критиков, так и публики. Сам я удержался от соблазна
взглянуть на нее, однако Ройден сообщил мне по телефону, что поступили
запросы от некоторых лиц, пожелавших купить ее, но он всем им дал знать, что
она не продается. Когда выставка заґкончилась, Ройден доставил картину в мой
дом и полуґчил деньги.
Я тотчас же отнес ее к себе в мастерскую и со всеґвозрастающим
волнением принялся внимательно осматґривать ее. Художник изобразил ее в
черном платье, а на заднем плане стоял диван, обитый красным бархатом. Ее
левая рука покоилась на спинке тяжелого кресла, также обитого красным
бархатом, а с потолка свисала огромная хрустальная люстра.
О Господи, подумал я, ну и жуть! Сам портрет, впроґчем, был неплох. Он
схватил ее выражение -- наклон гоґловы вперед, широко раскрытые голубые
глаза, больґшой, безобразно красивый рот с тенью улыбки в одном уголке.
Конечно же он польстил ей. На лице ее не было ни одной морщинки и ни
малейшего намека на двойной подбородок. Я приблизил глаза, чтобы
повнимательнее рассмотреть, как он нарисовал платье. Да, краска тут лежала
более толстым слоем, гораздо. более толстым. И тогда, не в силах более
сдерживаться, я сбросил пиджак и занялся приготовлениями к работе.
Здесь мне следует сказать, что картины реставрирую я сам и делаю это
неплохо. Например, подчистить карґтину -- задача относительно простая, если
есть терпение и легкая рука, а с теми профессионалами, которые делаґют
невероятный секрет из своего ремесла и требуют за работу таких
умопомрачительных денег, я дела не имею. Что касается моих картин, то я
всегда занимаюсь ими, сам.
Отлив немного скипидару, я добавил в пего несколько капель спирта.
Смочив этой смесью, ватку, я отжал ее и принялся нежно, очень нежно,
вращательными движениґями снимать черную краску платья. Только бы Ройден дал
каждому слою как следует высохнуть, прежде чем наложить другой, иначе два
слоя смешались и то, что я задумал, будет невозможно осуществить. Скоро я об
этом узнаю. Я трудился над квадратным дюймом черного платья где-то в районе
живота дамы и времени не жаґлел, тщательно счищая краску, добавляя в смесь
каплю-другую спирта, потом смотрел на свою работу, добавлял еще каплю, пока
раствор не сделался достаточно крепґким. чтобы растворить пигмент.
Наверно, целый час я корпел над этим маленьким квадратиком черного
цвета, стараясь действовать все боґлее осторожно, по мере того как
подбирался к следуюґщему слою. И вскоре показалось крошечное розовое
пятґнышко, становившееся все больше и больше, пока весь квадратный дюйм не
стал ярким розовым пятном. Я быстґро обработал его чистым скипидаром.
Пока все шло хорошо. Я уже знал, что черную краску можно снять, не
потревожив то, что было под ней. Если у меня хватит терпения и усердия, то я
легко смогу снять ее целиком. Я также определил правильный состав смеси и
то, с какой силой следует нажимать, чтобы не повредить следующий слой.
Теперь дело должно пойти быстрее.
Должен сказать, что это занятие меня забавляло, я начал с середины тела
и пошел вниз, и, по мере того как нижняя часть ее платья по кусочку
приставала к ватке, взору стал являться какой-то предмет нижнего белья
роґзового цвета. Убейте, не знаю, как эта штука называетґся, одно могу
сказать -- это была капитальная конструкґция, и назначение ее, видимо,
состояло в том, чтобы сжиґнать расплывшуюся женскую фигуру, придавать ей
складную обтекаемую форму и создавать ложное впечатґление стройности.
Спускаясь все ниже и ниже, я столкґнулся с удивительным набором подвязок,
тоже розового цвета, которые соединялись с этой эластичной сбруей и тянулись
вниз, дабы ухватиться за верхнюю часть чуґлок.
Совершенно фантастическое зрелище предстало моим глазам, когда я
отступил на шаг. Увиденное вселило в меня сильное подозрение, что меня как
бы дурачили, ибо не я ли в продолжение всех этих последних месяцев
восґхищался грациозной фигурой этой дамы? Да она просто мошенница. В этом
нет никаких сомнений. Однако интеґресно, многие ли другие женщины прибегают
к подобґному обману? -- подумал я. Разумеется, я знал, что в те времена,
когда женщины носили корсеты, для дамы быґло обычным делом шнуровать себя,
однако я почему-то полагал, что теперь для них остается лишь диета.
Когда сошла вся нижняя половина платья, я переґключил свое внимание на
верхнюю часть, медленно проґдвигаясь наверх от середины тела. Здесь, в
районе диафґрагмы, был кусочек обнаженного тела; затем, чуть повыґше, я
натолкнулся на покоящееся на груди приспособґление, сделанное из какого-то
тяжелого черного металла и отделанное кружевом. Это, как мне было отлично
изґвестно, был бюстгальтер -- еще одно капитальное устройґство,
поддерживаемое посредством черных бретелек столь же искусно и ловко, что и
что краска на платье была наложена таким толстым слоем, что буквально
выпячивалась. Это был прием, по-своему довольно эффектный, но не слишком уж
оригиґнальный и для художника несложный.
-- Видишь? -- спросила она. -- Краска на платье леґжит толстым слоем,
не правда ли?
-- Да.
-- Между тем за этим кое-что скрывается, Лайонель. Думаю, будет лучше,
если я опишу тебе все, что случиґлось в самый первый раз, когда я пришла к
нему на сеанс.
"Ну и зануда же она, -- подумал я. -- Как бы мне улизнуть? "
-- Это было примерно год назад, и я помню, какое волнение я испытывала
оттого, что мне предстоит побыґвать в студии великого художника. Я
облачилась во все новое от Нормана Хартнелла, специально напялила красґную
шляпку и отправилась к нему. Мистер Ройден встреґтил меня у дверей и,
разумеется, просто покорил меня. У него бородка клинышком и пронизывающие
голубые глаза, и на нем был черный бархатный пиджак. Студия у него огромная,
с бархатными диванами красного цвета и обитыми бархатом стульями -- он
обожает бархат -- и с бархатными занавесками и даже бархатным ковром на
полу. Он усадил меня, предложил выпить и тотчас же приступил к делу. Рисует
он не так, как другие художґники. По его мнению, чтобы достичь совершенства
пря изображении женской фигуры, существует только один-единственный способ,
и пусть меня не шокирует, когда я услышу, в чем он состоит. "Не думаю, что
меня это шокирует, мистер Ройден", -- сказала я ему. "Я тоже так не думаю",
-- отвечал он. У него просто великолепные белые зубы, и, когда он улыбается,
они как бы светятся в бороде. "Дело, видите ли, вот в чем, -- продолжал он.
-- Посмотрите на любую картину, изображающую. женщиґну -- все равно кто ее
написал, -- и вы увидите, что, хотя платье и хорошо нарисовано, тем не менее
возникает впеґчатление чего-то искусственного, некой ровности, будто платье
накинуто на бревно. И знаете, почему кажется? " -- "Нет, мистер Ройден, не
знаю". -- "Потому что сами художники не знают, что под ним".
Глэдис Понсонби умолкла, чтобы сделать еще нескольґко глотков бренди.
-- Не пугайся так, Лайонель, -- сказала она мне. -- В атом нет ничего
дурного. Успокойся и дай мне закончить. И тогда мистер Ройден сказал: "Вот
почему я настаиваю на том, чтобы сначала рисовать обнаженную натуру". --
"Боже праведный, мистер Ройден! "--воскликнула я. "Если вы возражаете, я
готов пойти на небольшую уступґку, леди Понсонби, -- сказал он. -- Но я бы
предпочел иной путь". -- "Право же, мистер Ройден, я не знаю". -- "А когда я
нарисую вас в обнаженном виде, -- продолжал он, нам придется выждать
несколько недель, пока высохґнет краска. Потом вы возвращаетесь, и я рисую
вас в нижнем белье. А когда и оно подсохнет; я нарисую сверґху платье.
Видите, как все просто.
-- Да он попросту нахал! -- воскликнул я.
-- Нет, Лайонель, пет! Ты совершено не прав. Если бы ты только мог его
выслушать, как он прелестно обо всем этом говорит, с какой неподдельной
искренностью. Сразу видно, что он чувствует то, что говорит.
-- Повторяю, Глэдис, он же нахал!
-- Нельзя же быть таким глупым, Лайонель. И поґтом, дай мне закончить.
Первое, что я ему тогда сказала, что мой муж (который тогда еще был жив) ни
за что на это не согласится.
"А ваш муж и не должен об этом знать, -- отвечал он. -- Стоит ли
волновать его? Никто не знает моего секґрета, кроме тех женщин, которых я
рисовал".
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: "Моя
дорогая леди Понсонби, в этом нет ниґчего безнравственного. Искусство
безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же -- в
медиґцине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в
присутствии врача? "
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль. в
ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, и, должна
сказать, его доводы были весьма убедительны, поэтому спустя какое-то вреґмя
я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теґперь ты знаешь мой секрет.
-- Она поднялась и отправиґлась за очередной порцией бренди.
-- Глэдис, это все правда?
-- Разумеется, правда.
-- Ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
-- Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают.
Они видят лишь замечательный портґрет своей жены, полностью одетой. Конечно
же, нет ниґчего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художґники все
время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
-- Ну и наглый же он парень!
-- Думаю, он гений.
-- Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
-- Чушь, Лайонель.
-- Ну разумеется, это так. Однако вот что скажи мне, Глэдис. Ты
что-нибудь знала о... об этих своеобразных приемах Ройдена, прежде чем
отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди;
поколебавшись, она повернула голову в мою сторону, улыбнулась мне своей
шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
-- Черт тебя побери, Лайонель, -- сказала она. -- Ты дьявольски умен.
От тебя ничего не скроешь.
-- Так, значит, знала?
-- Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдл-стоун.
-- Так я и думал!
-- II все равно в этом нет ничего дурного.
-- Ничего, -- согласился я. -- Абсолютно ничего. Теперь мне все было
совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал и к тому же проделывает самые
гнусґные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется
целая группа богатых, ничем не запяґтых женщин, которые встают с постели в
полдень и проґводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, -- играют в бридж,
канасту, ходят по магазинам, пока но наступит час пить коктейли. Больше
всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-нибудь
необычґном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятґно, новость о
том, что можно развлечься таким вот обґразом, распространяется среди них
подобно вспышке эпиґдемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за
карточным столиком, рассказывающую им об этом:
"... Но, дорогая моя, это просто потрясающе... Не могу тебе передать,
как это интересно... гораздо интереснее, чем ходить к врачу... "
-- Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.
-- Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэґдис, мне в самом деле
уже пора.
-- Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы
посиди со мной, пока я не допью бренди.
Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она
по-прежнему поглядывала на меґня своими погребенными глазками, притом как-то
озорґно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина
вынашивает замысел какой-нибудь очередной неприятности пли скандала. Глаза
ее злодейски сверкали, а в уголках рта затаилась усмешка, и я почувствовал
-- хотя, может, мне это только показалось, -- запахло чем-то опасным.
И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:
-- Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?
-- Глэдис, прошу тебя...
-- Лайонель, ты покраснел!
-- Ерунда.
-- Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?
-- Глэдис, все это просто глупо. -- Я попытался быґло подняться, по она
положила руку мне на колено и удержала меня.
-- Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть
секретов друг от друга?
-- Жанет -- прекрасная девушка.
-- Едва ли можно назвать ее девушкой. -- Глэдис поґмолчала, глядя в
огромный стакан с бренди, который она сжимала в обеих ладонях. -- Но я,
разумеется, согласна с тобой, Лайонель, что она во всех отношениях
прекрасґный человек. Разве что, -- заговорила она очень медленґно, -- разве
что иногда она говорит весьма странные вещи.
-- Какие еще вещи?
-- Ну, всякие -- о разных людях. О тебе, например.
-- Что она говорила обо мне?
-- Ничего особенного. Тебе это будет неинтересно.
-- Что она говорила обо мне?
-- Право же, это даже не стоит того, чтобы повтоґрять. Просто мне это
показалось довольно странным.
-- Глэдис, что она говорила? -- В ожидании ответа я чувствовал, что
весь обливаюсь потом.
-- Ну как бы тебе это сказать? Она, разумеется, проґсто шутила, и у
меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом,, но мне кажется, она
действительно говоґрила, что все это ей немножечко надоело.
-- Что именно?
-- Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обеґдать с тобой чуть ли
не каждый день или что-то в этом роде.
-- Она сказала, что ей это надоело?
-- Да. -- Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила остатки бренди
и выпрямилась. -- Если уж тебе это действительно интересно, то она сказала,
что ей все это до чертиков надоело. II потом...
-- Что она еще говорила?
-- Послушай, Лайонель, не нужно так волноваться. Я ведь для твоей же
пользы тебе все это рассказываю.
-- Тогда живо рассказывай все до конца.
-- Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я
спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Пет, сказала она, она
занята.
-- Продолжай.
-- По правде, она сказала следующее: "Завтра я обеґдаю с этим старым
занудой Лайонелем Лэмпсоном".
-- Это Жанет так сказала?
-- Да, Лайонель, дорогой.
-- Что еще?
-- Ну, этого уже достаточно. Не думаю, что я должґна пересказывать и
все остальное.
-- Прошу тебя, выкладывай все до конца!
-- Лайонель, ну не кричи же так па меня. Конечно, я все тебе расскажу,
если ты так настаиваешь. Если хоґчешь знать, я бы не считала себя настоящим
другом, если бы этого не сделала. Тебе не кажется, что это знак истинґной
дружбы, когда два человека, вроде пас с тобой...
-- Глэдис! Прошу тебя, говори же!
-- О Господи, да дай же мне подумать! Значит, так... Насколько я помню,
па самом деле она сказала следуюґщее... -- Ноги Глэдис Понсонби едва
касались пола, хотя она сидела прямо; она отвела от меня свой взгляд и
устаґвилась в стену, а потом весьма ловко заговорила низким голосом, так
хорошо мне знакомым: -- "Такая тоска, моя дорогая, ведь с Лайонелем все
заранее известно, с наґчала и до конца. Обедать мы будем в Савой-гриле -- мы
всегда обедаем в Савой-гриле, -- и целых два часа я выґнуждена буду слушать
всю эту напыщенность... то есть я хочу сказать, что мне придется слушать,
как он будет бубнить про картины и фарфор -- он всегда бубнит про картины и
фарфор. Домой мы отправимся в такси, он возьмет меня за руку, придвинется
поближе, на меня пахнет сигарой и бренди, и он станет бормотать о том, как
бы ему хотелось, о, как бы ему хотелось, чтобы он был лет на двадцать
моложе. А я скажу: "Вы не могли бы опустить стекло? " И когда мы подъедем к
моему доґму, я скажу ему, чтобы он отправлялся в том же такси, однако он
сделает вид, что не слышит, и быстренько расґплатится. А потом, когда мы
подойдем к двери и я буду искать ключи, в его глазах появится взгляд глупого
спаґниеля. Я медленно вставлю ключ в замок, медленно буду его поворачивать и
тут -- быстро-быстро, не давая ему. опомниться, -- пожелаю ему доброй ночи,
вбегу в дом и захлопну за собой дверь... " Лайонель! Да что это с тоґбой,
дорогой? Тебе явно нехорошо...
К счастью, в этот момент я, должно быть, полностью отключился. Что
произошло дальше в этот ужасный веґчер, я практически не помню, хотя у меня
сохранилось смутное и тревожное подозрение, что когда я пришел в себя, то
совершенно потерял самообладание и позволил Глэдис Понсонби утешать меня
самыми разными спосоґбами. Потом я, кажется, вышел от нее и был отправлен
домой, однако полностью сознание вернулось ко мне лишь на следующее утро,
когда я проснулся в своей поґстели.
Наутро я чувствовал себя слабым и опустошенным. Я неподвижно лежал с
закрытыми глазами, пытаясь восґстановить события минувшего вечера: гостиная
Глэдис Понсонби; Глэдис сидит на диване и потягивает бренди, ее маленькое
сморщенное лицо, рот, похожий на рот лоґсося, и еще она что-то говорила...
Кстати, о чем это она говорила? Ах да! Обо мне. Боже мой, ну конечно же! О
Жанет и обо мне. Как это мерзко и гнусно! Неужели Жанет произносила эти
слова? Как она могла?
Помню, с какой ужасающей быстротой во мне начаґла расти ненависть к
Жанет де Пеладжиа. Все произошґло в считанные минуты -- во мне вдруг
закипела яростґная ненависть, быстро переполнившая меня, так что мне
казалось, что я вот-вот лопну. Я попытался было отдеґлаться от мыслей о ней,
но они пристали ко мне, точно лихорадка, и скоро я уже обдумывал способ
возмездия, словно какой-нибудь подлый гангстер.
Вы можете сказать: довольно странная манера повеґдения для такого
человека, как я, на что я отвечу: вовсе нет, если принять во внимание
обстоятельства. По-моему, такое может заставить человека пойти на убийство.
По правде говоря, не будь во мне некоторой склонности к садизму, побудившей
меня изыскивать более утонченное в мучительное наказание для моей жертвы, я
бы и сам стал убийцей. Однако я пришел к заключению, что проґсто убить эту
женщину-- значит сделать ей добро, я к тому же на мой вкус это весьма грубо.
Поэтому я приґнялся обдумывать какой-нибудь более изощренный споґсоб.
Вообще-то я скверный выдумщик; что-либо выдумыватъ кажется мне жутким
занятием, и практики у меня в этом деле никакой. Однако ярость и ненависть
способны неґвероятно концентрировать помыслы, и весьма скоро в моґей голове
созрел замысел -- замысел столь восхитительґный и волнующий, что он захватил
меня полностью. К тому времени, когда я обдумал все детали и преодолел пару
незначительных затруднений, разум мои воспарил необычайно, и я помню, что
начал дико прыгать на кроґвати и хлопать в ладоши. Вслед за тем я уселся с
телеґфонной книгой на коленях и принялся торопливо разысґкивать нужную
фамилию. Найдя ее, я поднял трубку я набрал номер.
-- Хэлло, -- сказал я. -- Мистер Ройден? Мистер Джон Ройден?
-- Да.
Уговорить его заглянуть ко мне ненадолго было неґтрудно. Прежде я с ним
не встречался, по ему, конечно, известно было мое имя как видного собирателя
картин и как человека, занимающего некоторое положение в обґществе. Такую
важную птицу, как я, он не мог себе позґволить упустить.
-- Дайте-ка подумать, мистер Лэмпсон, -- сказал он. -- Думаю, что смогу
освободиться через пару часов. Вас это устроит?
Я отвечал, что это замечательно, дал ему свой адрес и повесил трубку.
Потом я выскочил из постели. Просто удивительно, какой восторг меня
охватил. Еще недавно я был в отчаґянии, размышляя об убийстве и самоубийстве
и не знаю о чем еще, и вот я уже в ванной насвистываю какую-то арию из
Пуччини. Я то и дело ловил себя на том, что с каким-то безумством потираю
руки, и, выкидывая всяґкие фортели, даже свалился на пол и захихикал, точно
школьник.
В назначенное время мистера Джона Ройдена проводили н мою библиотеку, и
я поднялся, чтобы приветствоґвать его. Это был опрятный человечек небольшого
роста, с несколько рыжеватой козлиной бородкой. На нем была черная бархатная
куртка, галстук цвета ржавчины, красный пуловер и черные замшевые башмаки. Я
пожал его маленькую аккуратненькую ручку.
-- Спасибо за то, что вы пришли так быстро, мистер Ройден.
-- Не стоит благодарить меня, сэр. -- Его розовые гуґбы, прятавшиеся в
бороде, как губы почти всех бородаґтых мужчин, казались мокрыми и голыми.
Еще раз выґразив восхищение его работой, я тотчас же приступил к делу.
-- Мистер Ройден, -- сказал я, -- у меня к вам довольґно необычная
просьба, несколько личного свойства.
-- Да, мистер Лэмпсон? -- Он сидел в кресле напроґтив меня, склонив
голову набок, живой и бойкий, точно птица.
-- Разумеется, я надеюсь, что могу полагаться на ваґшу сдержанность в
смысле того, что я скажу.
-- Можете во мне не сомневаться, мистер Лэмпсон.
-- Отлично. Я предлагаю вам следующее: в городе есть некая дама, и я
хочу, чтобы вы ее нарисовали. Мне бы очень хотелось иметь ее хороший
портрет. Однако в этом деле имеются некоторые сложности. К примеру, в силу
ряда причин мне бы не хотелось, чтобы она знала, что это я заказал портрет.
-- То есть вы хотите сказать...
-- Именно, мистер Ройден. Именно это я и хочу скаґзать. Я уверен, что,
будучи человеком благовоспитанґным, вы меня поймете.
Он улыбнулся кривой улыбочкой, показавшейся в боґроде, и понимающе
кивнул.
-- Разве так не бывает, -- продолжал я, -- что мужчиґна -- как бы это
получше выразиться? -- был без ума от дамы и вместе с тем имел основательные
причины жеґлать, чтобы она об этом не знала?
-- Еще как бывает, мистер Лэмпсон.
-- Иногда мужчине приходится подбираться к своей жертве с необычайной
осторожностью, терпеливо выжиґдая момент, когда. можно себя обнаружить.
-- Точно так. мистер Лэмпсон.
-- Есть ведь лучшие способы поймать птицу, чем гоґняться за ней по
лесу.
-- Да, вы правы, мистер Лэмпсон.
-- И можно и насыпать ей соли на хвост.
-- Ха-ха!
-- Бот и отлично, мистер Ройден. Думаю, вы меня поґняли. А теперь
скажите: вы случайно не знакомы с даґмой, которую зовут Жанет де Пеладжиа?
-- Жанет де Пеладжиа? Дайте подумать... Пожалуй, да. То есть я хочу
сказать, по крайней мере слышал о ней. Но никак не могу утверждать, что я с
ней знаком.
-- Жаль. Это несколько усложняет дело. А как вы думаете, вы могли бы
познакомиться с ней -- например, на какой-нибудь вечеринке или еще
где-нибудь?
-- Это дело несложное, мистер Лэмпсон.
-- Хорошо, ибо вот что я предлагаю: нужно, чтобы вы отправились к ней и
сказали, что именно она -- тот тип, который вы ищете уже много лет, -- у нее
именно то лицо, та фигура, да и глаза того цвета. Впрочем, это вы лучше меня
знаете. Потом спросите у нее, не против ли она, чтобы бесплатно позировать
вам. Скажите, что вы бы хотели сделать ее портрет к выставке в Академии а
следующем году. Я уверен, что она будет рада помочь вам и, я бы сказал,
почтет это за честь. Потом вы нариґсуете ее и выставите картину, а по
окончании выставки доставите ее мне. Никто, кроме вас, не должен знать, что
я купил ее.
Мне показалось, что маленькие круглые глазки миґстера Джона Ройдена
смотрят па меня проницательно, и голова его опять склонилась набок. Он сидел
на краґешке кресла и всем своим видом напоминал мне малиґновку с красной
грудью, сидящую на ветке и прислушиґвающуюся к подозрительному шороху.
-- Во всем этом нет решительно ничего дурного, -- сказал я. -- Пусть
это будет, если угодно, невинный маґленький заговор, задуманный... э-э-э...
довольно романґтичным стариком.
-- Понимаю, мистер Лэмпсон, понимаю... Казалось, он еще колеблется,
поэтому я быстро приґбавил:
-- Буду рад заплатить вам вдвое больше того, что вы обычно получаете.
Это его окончательно сломило. Он просто облизался. -
-- Вообще-то, мистер Лэмпсон, должен сказать, что я не занимаюсь такого
рода делами. Вместе с тем нужґно быть весьма бессердечным человеком, чтобы
отказатьґся от такого... скажем так... романтического поручения.
-- И прошу вас, мистер Ройден, мне бы хотелось, чтобы это был портрет в
полный рост. На большом холґсте... Ну, допустим... раза в два больше, чем
вот тот Маґне на стене.
-- Примерно шестьдесят па тридцать шесть? -- Да. И мне бы хотелось,
чтобы она стояла. Мне каґжется, в этой позе она особенно изящна.
-- Я все понял, мистер Лэмпсон. С удовольствием нарисую столь
прекрасную даму.
Еще с каким удовольствием, сказал я про себя. Ты, мои мальчик, иначе и
за кисть не возьмешься. Уж насчет удовольствия не сомневаюсь. Однако ему
сказал:
-- Хорошо, мистер Ройден, в таком случае я полаґгаюсь на вас. И не
забудьте, пожалуйста, -- этот маленьґкий секрет должен оставаться между
нами,
Едва он ушел, как я заставил себя усесться и сдеґлать двадцать пять
глубоких вдохов. Ничто другое не удержало бы меня от того, чтобы не
запрыгать и не заґкричать от радости. Никогда прежде не приходилось мне
ощущать такое веселье. Мой план сработал! Самая трудґная часть преодолена.
Теперь лишь остается ждать, долґго ждать. На то, чтобы закончить картину, у
него с его методами уйдет несколько месяцев. Что ж, мне остается только
запастись терпением, вот и все.
Мне тут же пришла в голову мысль, что лучше всего на это время
отправиться за границу; и на следующее утро, отослав записку Жанет (с
которой, если помните, я должен был обедать в тот вечер) и сообщив ей, что
меня вызвали из-за границы, я отбыл в Италию.
Там, как обычно, я чудесно провел время, омрачаемое лишь постоянным
нервным возбуждением, причиной коґторого была мысль о том, что когда-то мне
все-таки предґстоит возвратиться к месту событий.
В конце концов в июле, четыре месяца спустя, я верґнулся домой, как раз
на следующий день после открыґтия выставки в Королевской Академии, и, к
своему обґлегчению, обнаружил, что за время моего отсутствия все прошло в
соответствии с моим планом. Картина, изобраґжающая Жанет де Пеладжиа, была
закончена и висела в выставочном зале и уже вызвала весьма благоприятґные
отзывы со стороны как критиков, так и публики. Сам я удержался от соблазна
взглянуть на нее, однако Ройден сообщил мне по телефону, что поступили
запросы от некоторых лиц, пожелавших купить ее, но он всем им дал знать, что
она не продается. Когда выставка заґкончилась, Ройден доставил картину в мой
дом и полуґчил деньги.
Я тотчас же отнес ее к себе в мастерскую и со всеґвозрастающим
волнением принялся внимательно осматґривать ее. Художник изобразил ее в
черном платье, а на заднем плане стоял диван, обитый красным бархатом. Ее
левая рука покоилась на спинке тяжелого кресла, также обитого красным
бархатом, а с потолка свисала огромная хрустальная люстра.
О Господи, подумал я, ну и жуть! Сам портрет, впроґчем, был неплох. Он
схватил ее выражение -- наклон гоґловы вперед, широко раскрытые голубые
глаза, больґшой, безобразно красивый рот с тенью улыбки в одном уголке.
Конечно же он польстил ей. На лице ее не было ни одной морщинки и ни
малейшего намека на двойной подбородок. Я приблизил глаза, чтобы
повнимательнее рассмотреть, как он нарисовал платье. Да, краска тут лежала
более толстым слоем, гораздо. более толстым. И тогда, не в силах более
сдерживаться, я сбросил пиджак и занялся приготовлениями к работе.
Здесь мне следует сказать, что картины реставрирую я сам и делаю это
неплохо. Например, подчистить карґтину -- задача относительно простая, если
есть терпение и легкая рука, а с теми профессионалами, которые делаґют
невероятный секрет из своего ремесла и требуют за работу таких
умопомрачительных денег, я дела не имею. Что касается моих картин, то я
всегда занимаюсь ими, сам.
Отлив немного скипидару, я добавил в пего несколько капель спирта.
Смочив этой смесью, ватку, я отжал ее и принялся нежно, очень нежно,
вращательными движениґями снимать черную краску платья. Только бы Ройден дал
каждому слою как следует высохнуть, прежде чем наложить другой, иначе два
слоя смешались и то, что я задумал, будет невозможно осуществить. Скоро я об
этом узнаю. Я трудился над квадратным дюймом черного платья где-то в районе
живота дамы и времени не жаґлел, тщательно счищая краску, добавляя в смесь
каплю-другую спирта, потом смотрел на свою работу, добавлял еще каплю, пока
раствор не сделался достаточно крепґким. чтобы растворить пигмент.
Наверно, целый час я корпел над этим маленьким квадратиком черного
цвета, стараясь действовать все боґлее осторожно, по мере того как
подбирался к следуюґщему слою. И вскоре показалось крошечное розовое
пятґнышко, становившееся все больше и больше, пока весь квадратный дюйм не
стал ярким розовым пятном. Я быстґро обработал его чистым скипидаром.
Пока все шло хорошо. Я уже знал, что черную краску можно снять, не
потревожив то, что было под ней. Если у меня хватит терпения и усердия, то я
легко смогу снять ее целиком. Я также определил правильный состав смеси и
то, с какой силой следует нажимать, чтобы не повредить следующий слой.
Теперь дело должно пойти быстрее.
Должен сказать, что это занятие меня забавляло, я начал с середины тела
и пошел вниз, и, по мере того как нижняя часть ее платья по кусочку
приставала к ватке, взору стал являться какой-то предмет нижнего белья
роґзового цвета. Убейте, не знаю, как эта штука называетґся, одно могу
сказать -- это была капитальная конструкґция, и назначение ее, видимо,
состояло в том, чтобы сжиґнать расплывшуюся женскую фигуру, придавать ей
складную обтекаемую форму и создавать ложное впечатґление стройности.
Спускаясь все ниже и ниже, я столкґнулся с удивительным набором подвязок,
тоже розового цвета, которые соединялись с этой эластичной сбруей и тянулись
вниз, дабы ухватиться за верхнюю часть чуґлок.
Совершенно фантастическое зрелище предстало моим глазам, когда я
отступил на шаг. Увиденное вселило в меня сильное подозрение, что меня как
бы дурачили, ибо не я ли в продолжение всех этих последних месяцев
восґхищался грациозной фигурой этой дамы? Да она просто мошенница. В этом
нет никаких сомнений. Однако интеґресно, многие ли другие женщины прибегают
к подобґному обману? -- подумал я. Разумеется, я знал, что в те времена,
когда женщины носили корсеты, для дамы быґло обычным делом шнуровать себя,
однако я почему-то полагал, что теперь для них остается лишь диета.
Когда сошла вся нижняя половина платья, я переґключил свое внимание на
верхнюю часть, медленно проґдвигаясь наверх от середины тела. Здесь, в
районе диафґрагмы, был кусочек обнаженного тела; затем, чуть повыґше, я
натолкнулся на покоящееся на груди приспособґление, сделанное из какого-то
тяжелого черного металла и отделанное кружевом. Это, как мне было отлично
изґвестно, был бюстгальтер -- еще одно капитальное устройґство,
поддерживаемое посредством черных бретелек столь же искусно и ловко, что и