очаровательная молодая особа, которая сумеет убедить молодого господина в
том, что именно она должна присматривать за ним. То есть за ним и его
деньґгами.
В то время новоиспеченному сэру Бэзилу Тэртону быґло, пожалуй, лет
сорок; он был холостяком, нрава мягкоґго и скромного и до той поры не
обнаруживал интереса ни к чему, кроме своей коллекции современных картин и
скульптур. Женщины его не волновали, скандалы и сплетґни не затрагивали его
имя. Но как только он стал влаґстелином весьма обширной газетно-журнальной
империи, у него появилась надобность в том, чтобы выбраться из тиши
загородного дома своего отца и объявиться в Лонґдоне.
Естественно, тотчас же стали собираться хищники, и, полагаю, что не
только Флит-стрит, но, весьма вероятно, и весь город принялся с напряженным
вниманием слеґдить за тем, как они берут в кольцо добычу. Подбираґлись они,
разумеется, медленно, осмотрительно и очень медленно, и поэтому лучше будет
сказать, что это были не простые хищники, а группа проворных крабов,
пытаґющихся вцепиться в кусок мяса, оказавшийся под водой.
Между тем, ко всеобщему удивлению, молодой госґподин оказался на
редкость увертливым, и охота растяґнулась на всю весну и захватила начало
лета нынешнеґго года. Я не был знаком с сэром Бэзилом лично и не имел причин
чувствовать по отношению к нему дружеґскую приязнь, но не мог не встать на
сторону предстаґвителя пола, к которому сам принадлежу, и не раз лоґвил себя
на том, что бурно радовался, когда ему удаваґлось сорваться с крючка.
И вот где-то примерно в начале августа, видимо, по условному знаку
какой-то пожелавшей остаться неизвеґстной женщины, барышни объявили что-то
вроде переґмирия и отправились за границу, где набирались сил,
пеґрегруппировывались и строили свежие планы на зимнюю охоту. Это явилось
ошибкой, потому как именно в это время ослепительное создание по имени
Наталия, о коґтором дотоле никто и не слыхивал, неожиданно явилось из
Европы, крепко взяло сэра Бэзила за руку и отвело его, пребывавшего в
полубессознательном состоянии, в Кекстон-холл, в регистратуру, где и
свершилось бракосоґчетание, прежде чем кто-либо, а менее всего жених,
соґобразил, что к чему.
Нетрудно представить себе, в какое негодование при-ґшли лондонские
дамы, и естественно, что они принялись распространять в большом количестве
разные пикантґные сплетни насчет новой леди Тэртон ("Эта подлая
браконьерша", -- называли они ее). Но не будем на этом задерживать внимание.
По существу, для целей настояґщего рассказа можем пропустить шесть
последующих лет и в результате подходим к нынешнему времени, к тому
случившемуся неделю назад, день в день, событию, когда я имел удовольствие
впервые познакомиться с ее светлостью. Теперь она, как вы, должно быть, уже
доґгадались, не только заправляла всей "Тэртон пресс", но и, как следствие,
являла собою значительную политичеґскую силу в стране. Я отдаю себе отчет в
том, что женґщины проделывали подобное и прежде, но что делает этот случай
исключительным, так это то обстоятельство, что она иностранка и никто толком
так и не знал, откуґда она приехала -- из Югославии, Болгарии или России.
Итак, в прошлый четверг я отправился на небольшую вечеринку к одному
лондонскому приятелю. Когда мы стояли в гостиной, дожидаясь приглашения к
столу, поґтягивали отличное мартини и беседовали об атомной бомбе и мистере
Биване[1], в комнату заглянула служанґка, чтобы объявить о приходе
последнего гостя.
-- Леди Тэртон, -- произнесла она.
Разговора никто не прервал: мы были слишком хоґрошо воспитаны для
этого. Никто и головы не повернул. В ожидании ее появления мы лишь скосили
глаза в стоґрону двери.
Она вошла быстрой походкой -- высокая, стройная женщина в
красно-золотистом платье с блестками; улыґбаясь, она протянула руку хозяйке,
и, клянусь, должен сказать, это была красавица.
-- Милдред, добрый вечер!
-- Моя дорогая леди Тэртон! Как я рада! Мне кажется, в эту минуту мы
все-таки умолкли и, повернувшись, уставились на нее и принялись покорно
ждать, когда нас ей представят, точно она была королевой или знаменитой
кинозвездой. Однако выглядела она лучше той или другой. У нее были черные
волосы, а к вин -- одно из тех бледных, овальных, невинных лиц, коґторые
писали фламандские художники в пятнадцатом веґке, почти как у мадонны
Мемлинга или Ван Эйка[2]. По крайней мере, таково было первое впечатление.
Позднее, когда пришел мой черед пожать ей руку, я рассмотрел ее поближе и
увидел, что, кроме очертания и цвета лица, она была отнюдь не мадонна --
пожалуй, ей было слишґком далеко до нее.
Ноздри, к примеру, были весьма странные, несколько более открытые, чем
обычно, более широкие, чем мне когда-либо приходилось видеть, и к тому же
чрезмерно выгнутые. Это придавало всему носу какой-то фыркаюґщий вид, и
что-то в нем было от дикого животного, скажем мустанга.
А глаза, когда я увидел их вблизи, были не такими широкими и круглыми,
какими их делали художники, рисовавшие мадонну, но узкие и полузакрытые,
полуулыґбающиеся, полусердитые и чуть-чуть вульгарные, что так или иначе
сообщало ее лицу утонченно-рассеянное выраґжение. Что еще примечательнее,
они не глядели прямо на вас. Они как-то медленно откуда-то выкатывались,
отґчего мне становилось не по себе. Я пытался разглядеть, какого они цвета;
мне показалось -- бледно-серые, но я в этом не могу быть уверен.
Затем ее повели через всю комнату, чтобы познакоґмить с другими
гостями. Я стоял и наблюдал за ней. Очевидно было: она понимала, что
пользуется успехом, и чувствовала, что эти лондонцы раболепствуют перед ней.
"Посмотрите на меня, -- словно говорила она, -- я приґехала сюда всего лишь
несколько лет назад, однако я уже богаче любого из вас, да и власти у меня
побольше". В походке ее было нечто величественное и надменное.
Спустя несколько минут нас пригласили к столу, и, к своему удивлению, я
обнаружил, что сижу по правую руку от ее светлости. Я предположил, что наша
хозяйка выказала таким образом любезность по отношению ко мне, полагая, что
я смогу найти какой-нибудь материал для колонки светской хроники, которую я
каждый день пишу для вечерней газеты. Я уселся, намереваясь с инґтересом
провести время. Однако знаменитая леди не обґращала на меня ни малейшего
внимания; она все время разговаривала с тем, кто сидел слева от нее, то есть
о хозяином. И так продолжалось до тех пор, пока наконец в ту самую минуту,
когда я доедал мороженое, она неґожиданно не повернулась ко мне и, протянув
руку, не взяла со стола мою карточку и не прочитала мое имя, После чего,
как-то странно закатив глаза, она взглянула мне в лицо. Я улыбнулся и чуть
заметно поклонился, Она не улыбнулась в ответ, а принялась забрасывать меґня
вопросами, причем вопросами личного свойства-- работа, возраст, семейное
положение и всякое такое, и гоґлос ее при этом как-то странно журчал. Я
поймал себя на том, что стараюсь ответить на них как можно полґнее.
Во время этого допроса среди прочего выяснилось, что я являюсь
поклонником живописи и скульптуры.
-- В таком случае вы должны как-нибудь к нам приґехать и посмотреть
коллекцию моего мужа. -- Она сказаґла это невзначай, как бы в смысле
поддержания разговоґра, но, как вы понимаете, в моем деле нельзя упускать
подобную возможность.
-- Как это любезно с вашей стороны, леди Тэртон. Мне бы очень этого
хотелось. Когда я могу приехать?
Она склонила голову и заколебалась, потом нахмуриґлась, пожала плечами
и сказала:
-- О, все равно. В любое время.
-- Как насчет этого уик-энда? Это вам будет удобно? Она медленно
перевела взор на меня, задержав его на какое-то мгновение на моем лице,
после чего вновь отґвела глаза.
-- Думаю, что да, если вам так угодно. Мне все
равно.
Вот так и получилось, что в ближайшую субботу я ехал в Утоп, уложив в
багажник автомобиля чемодан. Вы, быть может, подумаете, будто я сам
напросился на приґглашение, но иным способом я получить его не мог. И помимо
профессиональной стороны дела мне просто хоґтелось побывать в этом доме. Как
вам известно, Утоп -- один из самых известных особняков раннего английского
Возрождения. Как и его собратья Лонглит, Уолатон и Монтакью, он был построен
во второй половине шестнаґдцатого столетия, когда впервые для аристократов
стали строить удобные жилища, а не замки и когда новая волґна архитекторов,
таких, как Джон Торп[3] и Смитсоны[4], начали возводить удивительные
постройки по всей страґне. Утоп расположен к югу от Оксфорда, близ
небольшоґго городка под названием Принсиз-Ризборо, -- от Лондоґна это
недалекий путь, -- и, когда я завернул в главные ворота, тучи над головой
сгущались и наступал ранний зимний вечер.
Я неспешно двинулся по длинной дорожке, стараясь разглядеть как можно
больше, особенно мне хотелось увидеть знаменитый сад с подстриженными
кустами, о котором я столько слышал. И должен сказать, это было впечатляющее
зрелище. По обеим сторонам стояли огґромные тисовые деревья, подстриженные
так, что они имели вид куриц, голубей, бутылок, башмаков, стульев, замков,
рюмок для яиц, фонарей, старух с развевающиґмися юбками, высоких колонн;
некоторые были увенчаґны шарами, другие -- большими круглыми крышами и
флеронами[5], похожими на шляпку гриба. В наступившей полутьме зеленый цвет
превратился в черный, так что каждая фигура, то есть каждое дерево, казалось
выточенґной скульптурой. В одном месте я увидел расставленные на лужайке
гигантские шахматные фигуры, причем кажґдая, чудесным образом исполненная,
была живым тисоґвым деревом. Я остановил машину, вышел из нее и приґнялся
бродить среди них; фигуры были в два раза выше меня. Что особенно
удивительно, комплект был полный-- короли, ферзи, слоны, кони, ладьи и пешки
стояли в наґчальной позиции, готовые к игре.
За следующим поворотом я увидел сам огромный сеґрый дом и обширный
передний двор, окруженный высоґкой стеной с парапетом и небольшими
павильонами в виґде колонн по внешним углам. Устои парапетов были увенґчаны
каменными обелисками -- итальянское влияние на мышление Тюдоров[6], -- а к
дому вел лестничный марш шириной не меньше сотни футов.
Подъехав к переднему двору, я с немалым удивлениґем увидел, что чашу
фонтана, стоявшую посередине его, поддерживала большая статуя Эпстайна[7].
Вещь, должен вам заметить, замечательная, но она явно не гармонироґвала с
окружением. Потом, поднимаясь по лестнице к парадной двери, я оглянулся и
увидел, что повсюду, на всех маленьких лужайках и газонах, стояли и другие
современные статуи и множество разнообразных скульпґтур. Мне показалось, что
в отдалении я разглядел рабоґты Годье Брешка, Бранкузи, Сент-Годана, Генри
Мура[8] и снова Эпстайна.
Дверь мне открыл молодой лакей, который провел меґня в спальню на
втором этаже. Ее светлость, объяснил он, отдыхает, как и прочие гости, но
все спустятся в главґную гостиную примерно через час, переодетые к обеду.
В моей работе уик-энд занимает важное место. Полагаю, что в год я
провожу около пятидесяти суббот и воскресений в чужих домах и, как
следствие, весьма восприимчив к непривычной обстановке. Едва войдя в дверь,
я уже. носом чую, повезет мне тут или нет, а в доме, в который я только что
вошел, мне сразу же не понравилось. Здесь не так пахло. В воздухе точно
слабо веяло предощущением беды; я это чувствовал, даже когґда нежился в
огромной мраморной ванне, и только и теґшил себя надеждой, что ничего
неприятного до понедельґника не случится.
Первая неприятность, хотя скорее это была неожиґданность, произошла
спустя десять минут. Я сидел на кровати и надевал носки, когда дверь
неслышно открыґлась и в комнату проскользнул какой-то древний кривоґбокий
гном в черном фраке. Он объяснил, что служит тут дворецким, а зовут его
Джелкс и ему надобно знать, удобно ли мне и все ли у меня есть, что нужно.
Я ему отвечал, что мне удобно и у меня все есть.
На это он сказал, что сделает все возможное, чтобы я приятно провел
уик-энд. Я поблагодарил его и стал ждать, когда он уйдет. Он замялся в
нерешительности, а потом слащавым голосом попросил у - меня дозволения
заґтронуть один весьма деликатный вопрос. Я велел ему не церемониться.
Если откровенно, сказал он, речь о чаевых. Вся эта процедура с чаевыми
делает его глубоко несчастным.
Вот как? Это почему же?
Ну, если мне это действительно интересно, то ему не нравится то, что
гости, покидая дом, чувствуют себя как бы обязанными давать ему чаевые --
они просто не моґгут их не давать. А это унизительно как для дающего, так и
для берущего. Более того, он отлично понимает, каґкие душевные муки
одолевают некоторых гостей вроде меня, которые, если позволите, повинуясь
условности, иногда ощущают желание дать больше, чем они могут себе
позволить.
Он умолк, и его маленькие лукавые глазки испытуюґще заглянули в мои
глаза. Я пробормотал, что насчет меня ему нечего беспокоиться.
Напротив, сказал он, он искренне надеется на то, что я с самого начала
соглашусь не давать ему никаких чаґевых.
-- Что ж, -- отвечал я, -- Давайте сейчас не будем об этом говорить, а
придет время, посмотрим, какое у нас будет настроение.
-- Нет, сэр! -- вскричал он. -- Прошу вас, я должен настаивать на
своем.
И я согласился.
Он поблагодарил меня и, волоча ноги, приблизился еще на пару шагов,
после чего, склонив голову набок и стиснув руки, как священник, едва заметно
пожал плеґчами, словно извинялся. Он так и не сводил с меня своих маленьких
острых глаз, а я выжидал, сидя в одном носґке и держа в руке другой и
пытаясь угадать, что будет дальше.
Все, что ему нужно, тихо произнес он, так тихо, что его голос прозвучал
точно музыка, которая едва слышна на улице из большого концертного зала,
все, что ему нужно взамен чаевых, это чтобы я отдал ему тридцать три и три
десятых процента от суммы, которую я выигґраю в карты в продолжение
уик-энда.
Все это было сказано так тихо и спокойно и прозвуґчало столь
неожиданно, что я даже не удивился.
-- Здесь много играют в карты, Джелкс?
-- Да, сэр, очень много.
-- Тридцать три и три десятых -- не слишком ли это круто?
-- Я так не думаю, сэр.
-- Дам вам десять процентов.
-- Нет, сэр, на это я не пойду. -- Он принялся расґсматривать ногти на
пальцах левой руки, терпеливо хмуґрясь.
-- Тогда пусть будет пятнадцать. Согласны?
-- Тридцать три и три десятых. Это вполне разумно. В конце концов, сэр,
я даже не знаю, хороший ли вы игрок, и то, что я делаю -- простите, но я не
имею в виду вас лично, -- это ставлю на лошадь, которую еще не виґдел в
деле.
Вы, несомненно, подумали, что я с самого начала стал торговаться с
дворецким, и, пожалуй, вы правы. Однаґко, будучи человеком либеральных
взглядов, я всегда стараюсь делать все от себя зависящее, чтобы быть
люґбезным с представителями низших сословий. Кроме того, чем больше я думал,
тем больше склонялся к тому, что подобное предложение не вправе отвергать ни
один любитель скачек.
-- Ладно, Джелкс. Как вам будет угодно.
-- Благодарю вас, сэр. -- Он направился было к двери, двигаясь бочком,
как краб, однако, взявшись за ручку, снова замялся. -- Могу я дать вам один
небольшой совет, сэр?
-- Слушаю.
-- Просто я хотел сказать, что у ее светлости есть склонность объявлять
больше взяток, чем она может взять.
Ну это уж слишком! Я вздрогнул, так что даже ноґсок выпал у меня из
рук. В конце концов, одно дело -- ради спортивного интереса условиться с
дворецким наґсчет чаевых, но когда он начинает вступать с вами в сговор по
поводу того, чтобы отобрать у хозяйки деньги, тогда с этим надо кончать.
-- Хорошо, Джелкс. Этого уже довольно.
-- Надеюсь, сэр, вы не обиделись. Я лишь имел в виду, что вам придется
играть против ее светлости. Она всегда делает своим партнером майора
Хэддока.
-- Майора Хэддока? Вы говорите о майоре Джеке Хэддоке?
-- Да, сэр.
Я обратил внимание на то, что, когда он произнес имя этого человека, на
лице его появилась презрительґная ухмылка. С леди Тэртон дело обстояло еще
хуже. Всякий раз, когда он говорил "ее светлость", он произґносил эти слова
кончиками губ, словно жевал лимон, и в голосе его слышалась насмешка.
-- Теперь простите меня, сэр. Ее светлость спуститґся к семи часам. К
тому же времени сойдут майор Хэддок и остальные.
Он выскользнул за дверь, оставив за собой что-то вроґде слабого запаха
припарки.
Вскоре после семи я отыскал дорогу в главную гостиґную, и леди Тэртон,
как всегда прекрасная, поднялась, чтобы поздороваться со мной.
-- Я не была уверена, что вы приедете, -- пропела она своим голоском.
-- Как, вы сказали, вас зовут?
-- Боюсь, что я поймал вас на слове, леди Тэртон. Надеюсь, я ничего
дурного не совершил?
-- Ну что вы, -- сказала она. -- В доме сорок семь спален. А это мой
муж.
Из-за ее спины выступил маленький человечек и проґговорил:
-- Я так рад, что вы смогли приехать.
У него была чудесная теплая рука, и, когда он взял мою руку, я тотчас
же ощутил дружеское рукопожаґтие.
-- А это Кармен Ляроза, -- сказала леди Тэртон.
Это была женщина крепкого сложения, и мне покаґзалось, что она имеет
какое-то отношение к лошадям. Она кивнула мне и, хотя я протянул ей руку, не
дала мне свою, принудив меня таким образом сделать вид, будто я собираюсь
высморкаться.
-- Вы простудились? -- спросила она. -- Мне очень жаль.
Мисс Кармен Ляроза мне не понравилась.
-- А это Джек Хэддок.
Я тотчас узнал этого человека. Он был директором компаний (сам не знаю,
что это означает) и хорошо изґвестен в обществе. Я несколько раз использовал
его имя в своей колонке, но он мне никогда не нравился, думаю, главным
образом потому, что я испытываю глубокое неґдоверие ко всем людям, которые
привносят военные маґнеры в частную жизнь, особенно это касается майоров и
полковников. С лицом пышущего здоровьем животного, черными бровями и
большими белыми зубами, этот обґлаченный во фрак человек казался почти до
неприличия красивым. Когда он улыбался, приподнималась его верхґняя губа и
обнажались зубы; протягивав мне волосатую смуглую руку, он расплылся в
улыбке.
-- Надеюсь, вы напишете о нас что-нибудь хорошее в своей колонке.
-- Пусть только попробует не сделать этого, -- сказаґла леди Тэртон. --
Иначе я помещу о нем что-нибудь мерзкое на первой полосе моей газеты.
Я рассмеялся, однако вся троица -- леди Тэртоп, майґор Хэддок и Кармен
Ляроза -- уже отвернулись и приґнялись рассаживаться на диване. Джелкс подал
мне боґкал, и сэр Бэзил тихонько утащил меня в дальний конец комнаты, где мы
могли спокойно беседовать. Леди Тэрґтон то и дело обращалась к своему мужу с
просьбой приґнести ей то одно, то другое -- мартини, сигарету, пепельґницу,
носовой платок, -- и он уже приподнимался было в кресле, как его опережал
бдительный Джелкс, исполґнявший за него поручения хозяйки.
Заметно было, что Джелкс любил своего хозяина, и также было заметно,
что он ненавидел его жену. Всяґкий раз, исполняя какую-нибудь ее просьбу, он
слегка усмехался " поджимал губы, отчего рот его становился похожим на зад
индейки.
За обедом наша хозяйка усадила двух своих друзей, Хэддока и Лярозу, по
обе стороны от себя. В результаґте столь нетрадиционного размещения гостей
мы с сэґром Бэзилом получили возможность продолжить нашу приятную беседу о
живописи и скульптуре. Теперь я уже не сомневался, что майор был сильно
увлечен ее светґлостью. И хотя мне и не хотелось бы это говорить, но скажу,
что мне показалось, будто и эта Ляроза пыталась завоевать симпатии леди
Тэртон.
Все эти уловки, похоже, забавляли хозяйку, но не приводили в восторг ее
мужа. Я видел, в продолжение всего нашего разговора он следил за этим
небольшим представлением, иногда забывался и умолкал на полуґслове, при этом
взгляд его скользил в другой конец стоґла и на мгновение останавливался,
исполненный сочувстґвия, на этой чудесной головке с черными волосами и
разґдувающимися ноздрями. Он уже, должно быть, обратил внимание на то, как
она была оживлена, как рука ее, которой она в разговоре жестикулировала, то
и дело каґсалась руки майора и как та, другая женщина, которая, видимо,
имела какое-то отношение к лошадям, без конґца повторяла: "Ната-лия!
Ната-лия, ну выслушай же меня! "
-- Завтра, -- сказал я, -- вы должны взять меня на прогулку и показать
мне все скульптуры в саду.
-- Разумеется, -- отвечал он, -- с удовольствием.
Он снова посмотрел на жену, и во взгляде его появиґлась невыразимая
мольба. Он был человеком таким тиґхим и спокойным, что даже теперь я не
заметил, чтобы он выражал гнев или беспокойство по поводу надвигавґшейся
опасности или каким-либо иным образом обнаруґживал, что вот-вот взорвется.
После обеда меня тотчас же усадили за карточный столик; мы с мисс
Кармен Ляроза должны были играть против майора Хэддока и леди Тэртон. Сэр
Бэзил тихоньґко уселся на диване с книжкой.
Сама игра ничего особенного собой не представляла -- по обыкновению,
она проходила довольно скучно. Но вот Джелкс был невыносим. Весь вечер он
шнырял возле нас, заменяя пепельницы, спрашивая насчет выпивки и заглядывая
в карты. Он явно был близорук, и вряд ли ему удавалось толком что-либо
разглядеть, потому что -- не знаю, известно вам это или нет, -- у нас в
Англии дворецкому никогда не разрешали носить очки, а также, коли на то
пошло, и усы. Это золотое незыблемое праґвило и к тому же весьма разумное,
хотя я не совсем увеґрен, что за ним стоит. Я полагаю, впрочем, что с усами
он чересчур бы походил на джентльмена, а в очках -- на американца, а как же
тогда мм, хотелось бы мне знать. Как бы там ни было, Джелкс был невыносим
весь вечер; невыносима была и леди Тэртон, которую беспрерывно звали к
телефону по делам газеты.
В одиннадцать часов она оторвалась от карт и скаґзала:
-- Бэзил, тебе пора спать.
-- Да, дорогая, пожалуй, действительно пора. -- Он закрыл книгу,
поднялся и с минуту стоял, наблюдая за игрой. -- Вам не скучно? -- спросил
он.
Поскольку другие промолчали, то я ответил:
-- Что вы, нам очень интересно.
-- Я рад. Джелкс останется на тот случай, если вам что-нибудь
понадобится.
-- Джелкс пусть тоже идет спать, -- сказала его жена.
Я слышал, как майор Хэддок сопит возле меня, как одна за другой на стол
неслышно ложатся карты и как Джелкс, волоча ноги, направился к нам по ковру.
-- Вы но желаете, чтобы я оставался, ваша светґлость?
-- Нет. Отправляйтесь спать. Ты тоже, Бэзил.
-- Да, дорогая. Доброй ночи. Доброй вам всем ночи. Джелкс открыл дверь,
и сэр Бэзил медленно вышел,
сопровождаемый дворецким.
Как только закончился следующий роббер, я сказал,
что тоже хочу спать.
-- Хорошо, -- сказала леди Тэртон. -- Доброй ночи.
Я поднялся в свою комнату, запер дверь, принял табґлетку и заснул.
На следующее утро, в воскресенье, я поднялся около десяти часов, оделся
и спустился к завтраку. Сэр Бэзил уже сидел за столом, и Джелкс подавал ему
жареные почки с беконом и помидорами. Он сказал, что рад виґдеть меня, и
предложил после завтрака совершить по поґместью длительную прогулку. Я
отвечал, что ничто не доставит мне большего удовольствия.
Спустя полчаса мы вышли, и вы представить себе не можете, какое это
было облегчение -- выйти из дома на свежий воздух. Был один из тех теплых
солнечных дней, которые случаются в середине зимы после ночи с проливным
дождем, когда на удивление ярко светит солнґце и нет ни ветерка. Голые
деревья, освещенные солнґцем, казались прекрасными, с веток капало, и земля
поґвсюду сверкала изумрудами. По небу плыли прозрачные облака.
-- Какой чудесный день!
-- В самом деле, день просто чудесный!
Во время прогулки мы едва ли обменялись еще паґрой слов -- в этом не
было нужды. Между тем он водил меня всюду, и я увидел все -- огромные
шахматные фиґгуры н сад с подстриженными деревьями. Вычурные саґдовые
домик", пруды, фонтаны, детский лабиринт, где грабы и липы составляли живую
изгородь -- летом она была особенно впечатляюща, -- а также цветники, сад с
декоративными каменными горками, оранжерея с виноґградными лозами и
нектарными деревьями. И конечно же скульптуры. Здесь были представлены почти
все соґвременные европейские скульптуры в бронзе, граните, известняке и
дереве, и, хотя приятно было видеть, как они греются и сверкают на солнце,
мне они все же казаґлись немного не на месте среди этого обширного, строго
распланированного окружения.
-- Может, присядем здесь ненадолго? -- спросил сэр Бэзил после того,
как мы пробыли в саду больше часа.
И мы уселись на белую скамью возле заросшего лиґлиями пруда, полного
карпов и серебряных карасей, и закурили. Мы находились в некотором отдалении
от доґма; земля туг несколько возвышалась, и с того места, где мы сидели, мы
видели раскинувшийся внизу сад, котоґрый казался иллюстрацией из
какой-нибудь старой книґги по садовой архитектуре; изгороди, лужайки, газоны
и фонтаны составляли красивый узор из квадратов и коґлец.
-- Мой отец купил это поместье незадолго до моего рождения, --
проговорил сэр Бэзил. -- С тех пор я здесь и живу и знаю каждый дюйм его. С
каждым днем мне здесь нравится все больше.
-- Летом здесь, должно быть, замечательно.
-- О да! Вы должны побывать у нас в мае и июне. Обещаете?
-- Ну конечно, -- сказал я. -- Очень бы хотел сюда приехать.
И тут я увидел фигуру женщины в красном, которая где-то в отдалении
двигалась среди клумб. Я видел, как она, размеренно шагая, пересекала
том, что именно она должна присматривать за ним. То есть за ним и его
деньґгами.
В то время новоиспеченному сэру Бэзилу Тэртону быґло, пожалуй, лет
сорок; он был холостяком, нрава мягкоґго и скромного и до той поры не
обнаруживал интереса ни к чему, кроме своей коллекции современных картин и
скульптур. Женщины его не волновали, скандалы и сплетґни не затрагивали его
имя. Но как только он стал влаґстелином весьма обширной газетно-журнальной
империи, у него появилась надобность в том, чтобы выбраться из тиши
загородного дома своего отца и объявиться в Лонґдоне.
Естественно, тотчас же стали собираться хищники, и, полагаю, что не
только Флит-стрит, но, весьма вероятно, и весь город принялся с напряженным
вниманием слеґдить за тем, как они берут в кольцо добычу. Подбираґлись они,
разумеется, медленно, осмотрительно и очень медленно, и поэтому лучше будет
сказать, что это были не простые хищники, а группа проворных крабов,
пытаґющихся вцепиться в кусок мяса, оказавшийся под водой.
Между тем, ко всеобщему удивлению, молодой госґподин оказался на
редкость увертливым, и охота растяґнулась на всю весну и захватила начало
лета нынешнеґго года. Я не был знаком с сэром Бэзилом лично и не имел причин
чувствовать по отношению к нему дружеґскую приязнь, но не мог не встать на
сторону предстаґвителя пола, к которому сам принадлежу, и не раз лоґвил себя
на том, что бурно радовался, когда ему удаваґлось сорваться с крючка.
И вот где-то примерно в начале августа, видимо, по условному знаку
какой-то пожелавшей остаться неизвеґстной женщины, барышни объявили что-то
вроде переґмирия и отправились за границу, где набирались сил,
пеґрегруппировывались и строили свежие планы на зимнюю охоту. Это явилось
ошибкой, потому как именно в это время ослепительное создание по имени
Наталия, о коґтором дотоле никто и не слыхивал, неожиданно явилось из
Европы, крепко взяло сэра Бэзила за руку и отвело его, пребывавшего в
полубессознательном состоянии, в Кекстон-холл, в регистратуру, где и
свершилось бракосоґчетание, прежде чем кто-либо, а менее всего жених,
соґобразил, что к чему.
Нетрудно представить себе, в какое негодование при-ґшли лондонские
дамы, и естественно, что они принялись распространять в большом количестве
разные пикантґные сплетни насчет новой леди Тэртон ("Эта подлая
браконьерша", -- называли они ее). Но не будем на этом задерживать внимание.
По существу, для целей настояґщего рассказа можем пропустить шесть
последующих лет и в результате подходим к нынешнему времени, к тому
случившемуся неделю назад, день в день, событию, когда я имел удовольствие
впервые познакомиться с ее светлостью. Теперь она, как вы, должно быть, уже
доґгадались, не только заправляла всей "Тэртон пресс", но и, как следствие,
являла собою значительную политичеґскую силу в стране. Я отдаю себе отчет в
том, что женґщины проделывали подобное и прежде, но что делает этот случай
исключительным, так это то обстоятельство, что она иностранка и никто толком
так и не знал, откуґда она приехала -- из Югославии, Болгарии или России.
Итак, в прошлый четверг я отправился на небольшую вечеринку к одному
лондонскому приятелю. Когда мы стояли в гостиной, дожидаясь приглашения к
столу, поґтягивали отличное мартини и беседовали об атомной бомбе и мистере
Биване[1], в комнату заглянула служанґка, чтобы объявить о приходе
последнего гостя.
-- Леди Тэртон, -- произнесла она.
Разговора никто не прервал: мы были слишком хоґрошо воспитаны для
этого. Никто и головы не повернул. В ожидании ее появления мы лишь скосили
глаза в стоґрону двери.
Она вошла быстрой походкой -- высокая, стройная женщина в
красно-золотистом платье с блестками; улыґбаясь, она протянула руку хозяйке,
и, клянусь, должен сказать, это была красавица.
-- Милдред, добрый вечер!
-- Моя дорогая леди Тэртон! Как я рада! Мне кажется, в эту минуту мы
все-таки умолкли и, повернувшись, уставились на нее и принялись покорно
ждать, когда нас ей представят, точно она была королевой или знаменитой
кинозвездой. Однако выглядела она лучше той или другой. У нее были черные
волосы, а к вин -- одно из тех бледных, овальных, невинных лиц, коґторые
писали фламандские художники в пятнадцатом веґке, почти как у мадонны
Мемлинга или Ван Эйка[2]. По крайней мере, таково было первое впечатление.
Позднее, когда пришел мой черед пожать ей руку, я рассмотрел ее поближе и
увидел, что, кроме очертания и цвета лица, она была отнюдь не мадонна --
пожалуй, ей было слишґком далеко до нее.
Ноздри, к примеру, были весьма странные, несколько более открытые, чем
обычно, более широкие, чем мне когда-либо приходилось видеть, и к тому же
чрезмерно выгнутые. Это придавало всему носу какой-то фыркаюґщий вид, и
что-то в нем было от дикого животного, скажем мустанга.
А глаза, когда я увидел их вблизи, были не такими широкими и круглыми,
какими их делали художники, рисовавшие мадонну, но узкие и полузакрытые,
полуулыґбающиеся, полусердитые и чуть-чуть вульгарные, что так или иначе
сообщало ее лицу утонченно-рассеянное выраґжение. Что еще примечательнее,
они не глядели прямо на вас. Они как-то медленно откуда-то выкатывались,
отґчего мне становилось не по себе. Я пытался разглядеть, какого они цвета;
мне показалось -- бледно-серые, но я в этом не могу быть уверен.
Затем ее повели через всю комнату, чтобы познакоґмить с другими
гостями. Я стоял и наблюдал за ней. Очевидно было: она понимала, что
пользуется успехом, и чувствовала, что эти лондонцы раболепствуют перед ней.
"Посмотрите на меня, -- словно говорила она, -- я приґехала сюда всего лишь
несколько лет назад, однако я уже богаче любого из вас, да и власти у меня
побольше". В походке ее было нечто величественное и надменное.
Спустя несколько минут нас пригласили к столу, и, к своему удивлению, я
обнаружил, что сижу по правую руку от ее светлости. Я предположил, что наша
хозяйка выказала таким образом любезность по отношению ко мне, полагая, что
я смогу найти какой-нибудь материал для колонки светской хроники, которую я
каждый день пишу для вечерней газеты. Я уселся, намереваясь с инґтересом
провести время. Однако знаменитая леди не обґращала на меня ни малейшего
внимания; она все время разговаривала с тем, кто сидел слева от нее, то есть
о хозяином. И так продолжалось до тех пор, пока наконец в ту самую минуту,
когда я доедал мороженое, она неґожиданно не повернулась ко мне и, протянув
руку, не взяла со стола мою карточку и не прочитала мое имя, После чего,
как-то странно закатив глаза, она взглянула мне в лицо. Я улыбнулся и чуть
заметно поклонился, Она не улыбнулась в ответ, а принялась забрасывать меґня
вопросами, причем вопросами личного свойства-- работа, возраст, семейное
положение и всякое такое, и гоґлос ее при этом как-то странно журчал. Я
поймал себя на том, что стараюсь ответить на них как можно полґнее.
Во время этого допроса среди прочего выяснилось, что я являюсь
поклонником живописи и скульптуры.
-- В таком случае вы должны как-нибудь к нам приґехать и посмотреть
коллекцию моего мужа. -- Она сказаґла это невзначай, как бы в смысле
поддержания разговоґра, но, как вы понимаете, в моем деле нельзя упускать
подобную возможность.
-- Как это любезно с вашей стороны, леди Тэртон. Мне бы очень этого
хотелось. Когда я могу приехать?
Она склонила голову и заколебалась, потом нахмуриґлась, пожала плечами
и сказала:
-- О, все равно. В любое время.
-- Как насчет этого уик-энда? Это вам будет удобно? Она медленно
перевела взор на меня, задержав его на какое-то мгновение на моем лице,
после чего вновь отґвела глаза.
-- Думаю, что да, если вам так угодно. Мне все
равно.
Вот так и получилось, что в ближайшую субботу я ехал в Утоп, уложив в
багажник автомобиля чемодан. Вы, быть может, подумаете, будто я сам
напросился на приґглашение, но иным способом я получить его не мог. И помимо
профессиональной стороны дела мне просто хоґтелось побывать в этом доме. Как
вам известно, Утоп -- один из самых известных особняков раннего английского
Возрождения. Как и его собратья Лонглит, Уолатон и Монтакью, он был построен
во второй половине шестнаґдцатого столетия, когда впервые для аристократов
стали строить удобные жилища, а не замки и когда новая волґна архитекторов,
таких, как Джон Торп[3] и Смитсоны[4], начали возводить удивительные
постройки по всей страґне. Утоп расположен к югу от Оксфорда, близ
небольшоґго городка под названием Принсиз-Ризборо, -- от Лондоґна это
недалекий путь, -- и, когда я завернул в главные ворота, тучи над головой
сгущались и наступал ранний зимний вечер.
Я неспешно двинулся по длинной дорожке, стараясь разглядеть как можно
больше, особенно мне хотелось увидеть знаменитый сад с подстриженными
кустами, о котором я столько слышал. И должен сказать, это было впечатляющее
зрелище. По обеим сторонам стояли огґромные тисовые деревья, подстриженные
так, что они имели вид куриц, голубей, бутылок, башмаков, стульев, замков,
рюмок для яиц, фонарей, старух с развевающиґмися юбками, высоких колонн;
некоторые были увенчаґны шарами, другие -- большими круглыми крышами и
флеронами[5], похожими на шляпку гриба. В наступившей полутьме зеленый цвет
превратился в черный, так что каждая фигура, то есть каждое дерево, казалось
выточенґной скульптурой. В одном месте я увидел расставленные на лужайке
гигантские шахматные фигуры, причем кажґдая, чудесным образом исполненная,
была живым тисоґвым деревом. Я остановил машину, вышел из нее и приґнялся
бродить среди них; фигуры были в два раза выше меня. Что особенно
удивительно, комплект был полный-- короли, ферзи, слоны, кони, ладьи и пешки
стояли в наґчальной позиции, готовые к игре.
За следующим поворотом я увидел сам огромный сеґрый дом и обширный
передний двор, окруженный высоґкой стеной с парапетом и небольшими
павильонами в виґде колонн по внешним углам. Устои парапетов были увенґчаны
каменными обелисками -- итальянское влияние на мышление Тюдоров[6], -- а к
дому вел лестничный марш шириной не меньше сотни футов.
Подъехав к переднему двору, я с немалым удивлениґем увидел, что чашу
фонтана, стоявшую посередине его, поддерживала большая статуя Эпстайна[7].
Вещь, должен вам заметить, замечательная, но она явно не гармонироґвала с
окружением. Потом, поднимаясь по лестнице к парадной двери, я оглянулся и
увидел, что повсюду, на всех маленьких лужайках и газонах, стояли и другие
современные статуи и множество разнообразных скульпґтур. Мне показалось, что
в отдалении я разглядел рабоґты Годье Брешка, Бранкузи, Сент-Годана, Генри
Мура[8] и снова Эпстайна.
Дверь мне открыл молодой лакей, который провел меґня в спальню на
втором этаже. Ее светлость, объяснил он, отдыхает, как и прочие гости, но
все спустятся в главґную гостиную примерно через час, переодетые к обеду.
В моей работе уик-энд занимает важное место. Полагаю, что в год я
провожу около пятидесяти суббот и воскресений в чужих домах и, как
следствие, весьма восприимчив к непривычной обстановке. Едва войдя в дверь,
я уже. носом чую, повезет мне тут или нет, а в доме, в который я только что
вошел, мне сразу же не понравилось. Здесь не так пахло. В воздухе точно
слабо веяло предощущением беды; я это чувствовал, даже когґда нежился в
огромной мраморной ванне, и только и теґшил себя надеждой, что ничего
неприятного до понедельґника не случится.
Первая неприятность, хотя скорее это была неожиґданность, произошла
спустя десять минут. Я сидел на кровати и надевал носки, когда дверь
неслышно открыґлась и в комнату проскользнул какой-то древний кривоґбокий
гном в черном фраке. Он объяснил, что служит тут дворецким, а зовут его
Джелкс и ему надобно знать, удобно ли мне и все ли у меня есть, что нужно.
Я ему отвечал, что мне удобно и у меня все есть.
На это он сказал, что сделает все возможное, чтобы я приятно провел
уик-энд. Я поблагодарил его и стал ждать, когда он уйдет. Он замялся в
нерешительности, а потом слащавым голосом попросил у - меня дозволения
заґтронуть один весьма деликатный вопрос. Я велел ему не церемониться.
Если откровенно, сказал он, речь о чаевых. Вся эта процедура с чаевыми
делает его глубоко несчастным.
Вот как? Это почему же?
Ну, если мне это действительно интересно, то ему не нравится то, что
гости, покидая дом, чувствуют себя как бы обязанными давать ему чаевые --
они просто не моґгут их не давать. А это унизительно как для дающего, так и
для берущего. Более того, он отлично понимает, каґкие душевные муки
одолевают некоторых гостей вроде меня, которые, если позволите, повинуясь
условности, иногда ощущают желание дать больше, чем они могут себе
позволить.
Он умолк, и его маленькие лукавые глазки испытуюґще заглянули в мои
глаза. Я пробормотал, что насчет меня ему нечего беспокоиться.
Напротив, сказал он, он искренне надеется на то, что я с самого начала
соглашусь не давать ему никаких чаґевых.
-- Что ж, -- отвечал я, -- Давайте сейчас не будем об этом говорить, а
придет время, посмотрим, какое у нас будет настроение.
-- Нет, сэр! -- вскричал он. -- Прошу вас, я должен настаивать на
своем.
И я согласился.
Он поблагодарил меня и, волоча ноги, приблизился еще на пару шагов,
после чего, склонив голову набок и стиснув руки, как священник, едва заметно
пожал плеґчами, словно извинялся. Он так и не сводил с меня своих маленьких
острых глаз, а я выжидал, сидя в одном носґке и держа в руке другой и
пытаясь угадать, что будет дальше.
Все, что ему нужно, тихо произнес он, так тихо, что его голос прозвучал
точно музыка, которая едва слышна на улице из большого концертного зала,
все, что ему нужно взамен чаевых, это чтобы я отдал ему тридцать три и три
десятых процента от суммы, которую я выигґраю в карты в продолжение
уик-энда.
Все это было сказано так тихо и спокойно и прозвуґчало столь
неожиданно, что я даже не удивился.
-- Здесь много играют в карты, Джелкс?
-- Да, сэр, очень много.
-- Тридцать три и три десятых -- не слишком ли это круто?
-- Я так не думаю, сэр.
-- Дам вам десять процентов.
-- Нет, сэр, на это я не пойду. -- Он принялся расґсматривать ногти на
пальцах левой руки, терпеливо хмуґрясь.
-- Тогда пусть будет пятнадцать. Согласны?
-- Тридцать три и три десятых. Это вполне разумно. В конце концов, сэр,
я даже не знаю, хороший ли вы игрок, и то, что я делаю -- простите, но я не
имею в виду вас лично, -- это ставлю на лошадь, которую еще не виґдел в
деле.
Вы, несомненно, подумали, что я с самого начала стал торговаться с
дворецким, и, пожалуй, вы правы. Однаґко, будучи человеком либеральных
взглядов, я всегда стараюсь делать все от себя зависящее, чтобы быть
люґбезным с представителями низших сословий. Кроме того, чем больше я думал,
тем больше склонялся к тому, что подобное предложение не вправе отвергать ни
один любитель скачек.
-- Ладно, Джелкс. Как вам будет угодно.
-- Благодарю вас, сэр. -- Он направился было к двери, двигаясь бочком,
как краб, однако, взявшись за ручку, снова замялся. -- Могу я дать вам один
небольшой совет, сэр?
-- Слушаю.
-- Просто я хотел сказать, что у ее светлости есть склонность объявлять
больше взяток, чем она может взять.
Ну это уж слишком! Я вздрогнул, так что даже ноґсок выпал у меня из
рук. В конце концов, одно дело -- ради спортивного интереса условиться с
дворецким наґсчет чаевых, но когда он начинает вступать с вами в сговор по
поводу того, чтобы отобрать у хозяйки деньги, тогда с этим надо кончать.
-- Хорошо, Джелкс. Этого уже довольно.
-- Надеюсь, сэр, вы не обиделись. Я лишь имел в виду, что вам придется
играть против ее светлости. Она всегда делает своим партнером майора
Хэддока.
-- Майора Хэддока? Вы говорите о майоре Джеке Хэддоке?
-- Да, сэр.
Я обратил внимание на то, что, когда он произнес имя этого человека, на
лице его появилась презрительґная ухмылка. С леди Тэртон дело обстояло еще
хуже. Всякий раз, когда он говорил "ее светлость", он произґносил эти слова
кончиками губ, словно жевал лимон, и в голосе его слышалась насмешка.
-- Теперь простите меня, сэр. Ее светлость спуститґся к семи часам. К
тому же времени сойдут майор Хэддок и остальные.
Он выскользнул за дверь, оставив за собой что-то вроґде слабого запаха
припарки.
Вскоре после семи я отыскал дорогу в главную гостиґную, и леди Тэртон,
как всегда прекрасная, поднялась, чтобы поздороваться со мной.
-- Я не была уверена, что вы приедете, -- пропела она своим голоском.
-- Как, вы сказали, вас зовут?
-- Боюсь, что я поймал вас на слове, леди Тэртон. Надеюсь, я ничего
дурного не совершил?
-- Ну что вы, -- сказала она. -- В доме сорок семь спален. А это мой
муж.
Из-за ее спины выступил маленький человечек и проґговорил:
-- Я так рад, что вы смогли приехать.
У него была чудесная теплая рука, и, когда он взял мою руку, я тотчас
же ощутил дружеское рукопожаґтие.
-- А это Кармен Ляроза, -- сказала леди Тэртон.
Это была женщина крепкого сложения, и мне покаґзалось, что она имеет
какое-то отношение к лошадям. Она кивнула мне и, хотя я протянул ей руку, не
дала мне свою, принудив меня таким образом сделать вид, будто я собираюсь
высморкаться.
-- Вы простудились? -- спросила она. -- Мне очень жаль.
Мисс Кармен Ляроза мне не понравилась.
-- А это Джек Хэддок.
Я тотчас узнал этого человека. Он был директором компаний (сам не знаю,
что это означает) и хорошо изґвестен в обществе. Я несколько раз использовал
его имя в своей колонке, но он мне никогда не нравился, думаю, главным
образом потому, что я испытываю глубокое неґдоверие ко всем людям, которые
привносят военные маґнеры в частную жизнь, особенно это касается майоров и
полковников. С лицом пышущего здоровьем животного, черными бровями и
большими белыми зубами, этот обґлаченный во фрак человек казался почти до
неприличия красивым. Когда он улыбался, приподнималась его верхґняя губа и
обнажались зубы; протягивав мне волосатую смуглую руку, он расплылся в
улыбке.
-- Надеюсь, вы напишете о нас что-нибудь хорошее в своей колонке.
-- Пусть только попробует не сделать этого, -- сказаґла леди Тэртон. --
Иначе я помещу о нем что-нибудь мерзкое на первой полосе моей газеты.
Я рассмеялся, однако вся троица -- леди Тэртоп, майґор Хэддок и Кармен
Ляроза -- уже отвернулись и приґнялись рассаживаться на диване. Джелкс подал
мне боґкал, и сэр Бэзил тихонько утащил меня в дальний конец комнаты, где мы
могли спокойно беседовать. Леди Тэрґтон то и дело обращалась к своему мужу с
просьбой приґнести ей то одно, то другое -- мартини, сигарету, пепельґницу,
носовой платок, -- и он уже приподнимался было в кресле, как его опережал
бдительный Джелкс, исполґнявший за него поручения хозяйки.
Заметно было, что Джелкс любил своего хозяина, и также было заметно,
что он ненавидел его жену. Всяґкий раз, исполняя какую-нибудь ее просьбу, он
слегка усмехался " поджимал губы, отчего рот его становился похожим на зад
индейки.
За обедом наша хозяйка усадила двух своих друзей, Хэддока и Лярозу, по
обе стороны от себя. В результаґте столь нетрадиционного размещения гостей
мы с сэґром Бэзилом получили возможность продолжить нашу приятную беседу о
живописи и скульптуре. Теперь я уже не сомневался, что майор был сильно
увлечен ее светґлостью. И хотя мне и не хотелось бы это говорить, но скажу,
что мне показалось, будто и эта Ляроза пыталась завоевать симпатии леди
Тэртон.
Все эти уловки, похоже, забавляли хозяйку, но не приводили в восторг ее
мужа. Я видел, в продолжение всего нашего разговора он следил за этим
небольшим представлением, иногда забывался и умолкал на полуґслове, при этом
взгляд его скользил в другой конец стоґла и на мгновение останавливался,
исполненный сочувстґвия, на этой чудесной головке с черными волосами и
разґдувающимися ноздрями. Он уже, должно быть, обратил внимание на то, как
она была оживлена, как рука ее, которой она в разговоре жестикулировала, то
и дело каґсалась руки майора и как та, другая женщина, которая, видимо,
имела какое-то отношение к лошадям, без конґца повторяла: "Ната-лия!
Ната-лия, ну выслушай же меня! "
-- Завтра, -- сказал я, -- вы должны взять меня на прогулку и показать
мне все скульптуры в саду.
-- Разумеется, -- отвечал он, -- с удовольствием.
Он снова посмотрел на жену, и во взгляде его появиґлась невыразимая
мольба. Он был человеком таким тиґхим и спокойным, что даже теперь я не
заметил, чтобы он выражал гнев или беспокойство по поводу надвигавґшейся
опасности или каким-либо иным образом обнаруґживал, что вот-вот взорвется.
После обеда меня тотчас же усадили за карточный столик; мы с мисс
Кармен Ляроза должны были играть против майора Хэддока и леди Тэртон. Сэр
Бэзил тихоньґко уселся на диване с книжкой.
Сама игра ничего особенного собой не представляла -- по обыкновению,
она проходила довольно скучно. Но вот Джелкс был невыносим. Весь вечер он
шнырял возле нас, заменяя пепельницы, спрашивая насчет выпивки и заглядывая
в карты. Он явно был близорук, и вряд ли ему удавалось толком что-либо
разглядеть, потому что -- не знаю, известно вам это или нет, -- у нас в
Англии дворецкому никогда не разрешали носить очки, а также, коли на то
пошло, и усы. Это золотое незыблемое праґвило и к тому же весьма разумное,
хотя я не совсем увеґрен, что за ним стоит. Я полагаю, впрочем, что с усами
он чересчур бы походил на джентльмена, а в очках -- на американца, а как же
тогда мм, хотелось бы мне знать. Как бы там ни было, Джелкс был невыносим
весь вечер; невыносима была и леди Тэртон, которую беспрерывно звали к
телефону по делам газеты.
В одиннадцать часов она оторвалась от карт и скаґзала:
-- Бэзил, тебе пора спать.
-- Да, дорогая, пожалуй, действительно пора. -- Он закрыл книгу,
поднялся и с минуту стоял, наблюдая за игрой. -- Вам не скучно? -- спросил
он.
Поскольку другие промолчали, то я ответил:
-- Что вы, нам очень интересно.
-- Я рад. Джелкс останется на тот случай, если вам что-нибудь
понадобится.
-- Джелкс пусть тоже идет спать, -- сказала его жена.
Я слышал, как майор Хэддок сопит возле меня, как одна за другой на стол
неслышно ложатся карты и как Джелкс, волоча ноги, направился к нам по ковру.
-- Вы но желаете, чтобы я оставался, ваша светґлость?
-- Нет. Отправляйтесь спать. Ты тоже, Бэзил.
-- Да, дорогая. Доброй ночи. Доброй вам всем ночи. Джелкс открыл дверь,
и сэр Бэзил медленно вышел,
сопровождаемый дворецким.
Как только закончился следующий роббер, я сказал,
что тоже хочу спать.
-- Хорошо, -- сказала леди Тэртон. -- Доброй ночи.
Я поднялся в свою комнату, запер дверь, принял табґлетку и заснул.
На следующее утро, в воскресенье, я поднялся около десяти часов, оделся
и спустился к завтраку. Сэр Бэзил уже сидел за столом, и Джелкс подавал ему
жареные почки с беконом и помидорами. Он сказал, что рад виґдеть меня, и
предложил после завтрака совершить по поґместью длительную прогулку. Я
отвечал, что ничто не доставит мне большего удовольствия.
Спустя полчаса мы вышли, и вы представить себе не можете, какое это
было облегчение -- выйти из дома на свежий воздух. Был один из тех теплых
солнечных дней, которые случаются в середине зимы после ночи с проливным
дождем, когда на удивление ярко светит солнґце и нет ни ветерка. Голые
деревья, освещенные солнґцем, казались прекрасными, с веток капало, и земля
поґвсюду сверкала изумрудами. По небу плыли прозрачные облака.
-- Какой чудесный день!
-- В самом деле, день просто чудесный!
Во время прогулки мы едва ли обменялись еще паґрой слов -- в этом не
было нужды. Между тем он водил меня всюду, и я увидел все -- огромные
шахматные фиґгуры н сад с подстриженными деревьями. Вычурные саґдовые
домик", пруды, фонтаны, детский лабиринт, где грабы и липы составляли живую
изгородь -- летом она была особенно впечатляюща, -- а также цветники, сад с
декоративными каменными горками, оранжерея с виноґградными лозами и
нектарными деревьями. И конечно же скульптуры. Здесь были представлены почти
все соґвременные европейские скульптуры в бронзе, граните, известняке и
дереве, и, хотя приятно было видеть, как они греются и сверкают на солнце,
мне они все же казаґлись немного не на месте среди этого обширного, строго
распланированного окружения.
-- Может, присядем здесь ненадолго? -- спросил сэр Бэзил после того,
как мы пробыли в саду больше часа.
И мы уселись на белую скамью возле заросшего лиґлиями пруда, полного
карпов и серебряных карасей, и закурили. Мы находились в некотором отдалении
от доґма; земля туг несколько возвышалась, и с того места, где мы сидели, мы
видели раскинувшийся внизу сад, котоґрый казался иллюстрацией из
какой-нибудь старой книґги по садовой архитектуре; изгороди, лужайки, газоны
и фонтаны составляли красивый узор из квадратов и коґлец.
-- Мой отец купил это поместье незадолго до моего рождения, --
проговорил сэр Бэзил. -- С тех пор я здесь и живу и знаю каждый дюйм его. С
каждым днем мне здесь нравится все больше.
-- Летом здесь, должно быть, замечательно.
-- О да! Вы должны побывать у нас в мае и июне. Обещаете?
-- Ну конечно, -- сказал я. -- Очень бы хотел сюда приехать.
И тут я увидел фигуру женщины в красном, которая где-то в отдалении
двигалась среди клумб. Я видел, как она, размеренно шагая, пересекала