висячий мост с помощью подґвесных канатов.
Боже мой, подумал я. Век живи -- век учись. Но наконец работа была
закончена, и я снова отстуґпил па шаг. чтобы в последний раз посмотреть на
карґтину. Зрелище было и вправду удивительное? Эта женґщина, Жанет де
Пеладжиа, изображенная почти в натуґральную величину, стояла в нижнем белье
-- дело, по-моему, происходило в какой-то гостиной, -- и над головой се
свисала огромная люстра, а рядом стояло кресло, обитое красным бархатом,
притом сама она -- это было осоґбенно волнующе -- глядела столь беззаботно,
столь безґмятежно, широко раскрыв свои голубые глаза, а безобґразно красивый
рот расплывался в слабой улыбке. С чем-то вроде потрясения я также вдруг
отметил, что она быґла необычайно кривонога, точно жокей. Сказать по
правґде, все это меня озадачило. У меня было такое чувство, словно я не имел
права находиться в комнате и уж точґно не имел права рассматривать картину.
Поэтому спуґстя какое-то время я вышел и закрыл за собой дверь. Наґверно,
это единственное, что требовали сделать приличия.
А теперь -- следующий и последний шаг! И не дуґмайте, раз уж я в
последнее время не говорю об этом, будто за последние несколько месяцев моя
жажда мщеґния сколько-нибудь уменьшилась. Напротив, она только возросла, и,
когда осталось совершить последний акт, скаґжу вам, мне стало трудно
сдерживаться. В эту ночь, к примеру, я вообще не ложился спать.
Видите ли, дело в том, что мне не терпелось разоґслать приглашения. Я
просидел всю ночь, сочиняя их и надписывая конверты. Всего их было двадцать
два, и мне хотелось, чтобы каждое послание было личным. "В пятницу, двадцать
второго, в восемь вечера, я устраиваю небольшой обед. Очень надеюсь, что вы
сможете ко мне прийти... С нетерпением жду встречи с вами... "
Самое первое приглашение, наиболее тщательно обґдуманное, было
адресовано Жанет де Пеладжиа. В нем я выражал сожаление по поводу того, что
так долго ее не видел... был за границей... хорошо бы встретиться и т. д. и
т. п. Следующее было адресовано Глэдис Понсонби. Я также пригласил леди
Гермиону Гэрдлстоун, принґцессу Бичено, миссис Кадберд, сэра Хьюберта Кола,
мисґсис Гэлболли, Питера Юана-Томаса, Джеймса Пинскера, сэра Юстаса
Пигроума, Питера ван Сантена,. Элизабет Мойнихан, лорда Малхеррина, Бертрама
Стюарта, Фиґлиппа Корпелиуса, Джека Хилла, леди Эйкман, миссис Айсли, Хамфри
Кинга-Хауэрда, Джона О'Коффи, миссис Ювари и наследную графиню Воксвортскую.
Список был тщательно составлен и включал в себя самых замечательных
мужчин, самых блестящих и влиятельных женщин в верхушке нашего общества.
Я отдавал себе отчет в том, что обед в моем доме считается событием
незаурядным; всем хотелось бы прийґти ко мне. И, следя за тем, как кончик
моего пера быстґро движется по бумаге, я живо представлял себе дам,
коґторые, едва получив утром приглашение, в предвкушении удовольствия
снимают трубку телефона, стоящего возле кровати, и визгливыми голосами
сообщают друг дружке:
"Лайонель устраивает вечеринку... Он тебя тоже приглаґсил? Моя дорогая,
как это замечательно... У него всегда так вкусно... и он такой прекрасный
мужчина, не правда ли? "
Неужели они так и будут говорить? Неожиданно мне пришло в голову, что
все может происходить и по-другоґму. Скорее, пожалуй, так: "Я согласна с
тобой, дорогая, да, он неплохой старик, но немножко занудливый, тебе так не
кажется?.. Что ты сказала?.. Скучный?.. Верно, моя дорогая. Ты прямо в точку
попала... Ты слышала, что о нем однажды сказала Жанет де Пеладжиа?.. Ах да,
ты уже знаешь об этом... Необыкновенно смешно, тебе так не кажется?.. Бедная
Жанет... не понимаю, как она могла терпеть его так долго... "
Как бы там ни было, я разослал приглашения, и в течение двух дней все с
удовольствием приняли их, кроґме миссис Кадберд и сэра Хьюберта Кола, бывших
в отъезде.
Двадцать второго, в восемь тридцать вечера, моя большая гостиная
наполнилась людьми. Они расхажиґвали по комнате, восхищаясь картинами,
потягивая марґтини и громко разговаривая друг с другом. От женщин сильно
пахло духами, у мужчин, облаченных в строгие смокинги, были розовые лица.
Жанет де Пеладжиа надеґла то же черное платье, в котором она была изображена
на портрете, и всякий раз, когда она попадала в поле моего зрения, у меня
перед глазами возникала картинка, точно из какого-нибудь глупого мультика, и
на ней я виґдел Жанет в нижнем белье, ее черный бюстгальтер, розовый
эластичный пояс, подвязки, ноги жокея.
Я переходил от одной группы к другой, любезно со всеми беседуя и
прислушиваясь к их разговорам. Я слыґшал, как за моей спиной миссис Гэболли
рассказывает сэру Юстасу Пигроуму и Джеймсу Пинскеру о сидевшем накануне
вечера за соседним столиком в "Клэриджиз" мужчине, седые усы которого были
перепачканы помаґдой. "Оп был просто измазан в помаде, -- говорила она, -- а
старикашке никак не меньше девяноста... " Стоявшая неподалеку леди
Гэрдлстоун рассказывала кому-то о том, где можно достать трюфели, вымоченные
в бренди, а миссис Айсли что-то нашептывала лорду Малхеррину, тогда как его
светлость медленно покачивал головой из стороны в сторону, точно старый,
безжизненный метроґном.
Было объявлено, что обед подан, и мы потянулись из гостиной.
-- Боже милостивый! -- воскликнули они, войдя в столовую. -- Как здесь
темно и зловеще!
-- Я ничего не вижу!
-- Какие божественные свечи и какие крошечные!
-- Однако, Лайонель, как это романтично!
По середине длинного стола, футах в двух друг от друга, были
расставлены шесть очень тонких свечей. Своґим небольшим пламенем они
освещали лишь сам стол, тогда как вся комната была погружена во тьму. Это
быґло довольно оригинально, и, помимо того обстоятельства, что все эти
приготовления вполне отвечали моим намеґрениям, они же вносили и некоторое
разнообразие. Гоґсти расселись на отведенные для них места, и обед наґчался.
Всем им, похоже, очень нравится обедать при свечах, и все шло отлично,
хотя темнота почему-то вынуждала их говорить громче обычного. Голос Жанет де
Пеладжиа казался мне особенно резким. Она сидела рядом с лорґдом
Малхеррином, и я слышал, как она рассказывала ему о том, как скучно провела
время в Кап-Ферра недеґлю назад. "Там одни французы, -- говорила она. --
Всюду одни только французы... "
Я, со своей стороны, наблюдал за свечами. Они были такими тонкими, что
я знал -- скоро они сгорят до осґнования. И еще я очень нервничал -- должен
в этом приґзнаться -- и в то же время был необыкновенно возбужґден, почти до
состояния опьянения. Всякий раз, когда я слышал голос Жанет или взглядывал
на ее лицо, едва различимое при свечах, во мне точно взрывалось что-то, и я
чувствовал, как под кожей у меня бежит огонь.
Они ели клубнику, когда я, в конце концов, решил -- пора. Сделав
глубокий вдох, я громким голосом объяґвил:
-- Боюсь, нам придется зажечь свет. . Свечи почти сгорели. Мэри! --
крикнул я. -- Мэри, будьте добры, включите свет.
После моего объявления наступила минутная тишина. Я слышал, как
служанка подходит к двери, затем едва слышно щелкнул выключатель и комнату
залило ярким светом. Они все прищурились, потом широко раскрыли глаза и
огляделись.
В этот момент я поднялся со стула и незаметно выґскользнул из комнаты,
однако когда я выходил, я увиґдел картину, которую никогда не забуду до
конца дней своих. Жанет воздела было руки, да так и замерла, поґзабыв о том,
что, жестикулируя, разговаривала с кем-то, сидевшим напротив нее. Челюсть у
нее упала дюйма на два, и на лице застыло удивленное, непонимающее
выраґжение человека, которого ровно секунду назад застреґлили, причем пуля
попала прямо в сердце.
Я остановился в холле и прислушался к начинаюґщейся суматохе, к
пронзительным крикам дам и пего-дующим восклицаниям мужчин, отказывавшихся
верить увиденному, а потому поднялся невероятный гул, все одновременно
заговорили громкими голосами. Затем -- и это был самый приятный момент -- я
услышал голос лорґда Малхеррина, заглушивший остальные голоса:
-- Эй! Есть тут кто-нибудь? Скорее! Дайте же ей воды!
На улице шофер помог мне сесть в мой автомобиль, и скоро мы выехали из
Лондона и весело покатили по Норт-роуд к другому моему дому, который
находится всего-то в девяноста пяти милях от столицы.
Следующие два дня я торжествовал. Я бродил повсюґду, охваченный
исступленным восторгом, необыкновенно довольный собой; меня переполняло
столь сильное чувстґво удовлетворения, что в ногах я ощущал беспрестанное
покалывание. И лишь сегодня утром, когда мне позвониґла по телефону Глэдис
Понсонби, я неожиданно пришел в себя и понял, что я вовсе не герой, а
мерзавец. Она сообщила (как мне показалось, с некоторым удовольствиґем) ,
что все восстали против меня, что все мои старые, любимые друзья говорили
обо мне самые ужасные вещи и поклялись никогда больше со мной не
разговаривать. Кроме нее, говорила она. Все, кроме нее. И не кажется ли мне,
спрашивала она, что будет весьма кстати, если она приедет и побудет со мной
несколько дней, чтобы подбодрить меня?
Боюсь, что к тому времени я уже был настолько расґстроен, что не мог
даже вежливо ей ответить. Я просто положил трубку и отправился плакать.
И вот сегодня в полдень меня сразил окончательный удар. Пришла почта, и
-- с трудом могу заставить себя писать об с"том, так мне стыдно -- вместе с
пей пришло письмо, послание самое доброе, самое нежное, какое только можно
вообразить. И от кого бы вы думали? От самой Жанет де Пеладжиа. Она писала,
что полностью простила меня за все, что я сделал. Она понимала, что, это
была всего лишь шутка, и я не должен слушать ужасные вещи, которые люди
говорят обо мне. Она любит меня по-прежнему и всегда будет любить до
последґнего смертного часа.
О, каким хамом, какой скотиной я себя почувствовал, когда прочитал эти
строки! И ощущение это возросло еще сильнее, когда я узнал, что этой же
почтой она выслала мне небольшой подарок как знак своей любви --
полуґфунтовую банку моего самого любимого лакомства, свеґжей икры.
От хорошей икры я ни при каких обстоятельствах не могу устоять Наверно,
это самая моя большая слабость. И, хотя по понятным причинам в тот вечер у
меня не было решительно никакого аппетита, должен признатьґся, что я
съел-таки несколько ложечек в попытке утеґшиться в своем горе. Возможно
даже, что я немного пеґреел, потому как уже час, или что-то около того, я не
очень-то весело себя чувствую. Пожалуй, мне немедленґно следует выпить
содовой. Как только почувствую себя лучше, вернусь и закончу свой рассказ;
думаю, мне буґдет легче это сделать.
Вообще-то мне вдруг действительно стало нехорошо.
-------------------------
[1] Ныне отпущаеши (лат. ).

[2] У. У. У. Рокингем (1730--1782) -- премьер-министр Англии. Дм. Споуд
(1754--1827) -- английский мастер гончарного ремесла. Венециан -- шерстяная
ткань и тяжелый подкладочный сатин. Шератон -- стиль мебели XVIII в., по
имени английґского мастера Томаса Шератона (1751--1806). Чиппендель--стиль
мебели XVIII в., по имени английского мастера Томаса Чиппенделя
(1718--1779). Поммар, монтраше -- марки вин.

[3] Дж. Констебель (1776--1837)-- английский живописец. Р. П. Бонингтон
(1801/2--1828} -- английский живописец. А. Тулуз-Лотрек (1864--1901) -
французский живописец. О. Редон (1840--1916)
-- французский живописец. Э. Вюйяр
(1868--1940)-- французский живописец.

[4] Тейт -- национальная галерея живописи Великобритании,


    Роалд Дал. Яд



Перевод И. А. Богданова
В кн.: Роальд Даль. Убийство Патрика Мэлони
Москва: РИЦ "Культ-информ-пресс", СКФ "Человек", 1991
OCR & spellchecked by Alexandr V. Rudenko (середа, 11 липня 2001 р. )
avrud@mail. ru

Было, должно быть, около полуночи, когда я возвраґщался домой. У самых
ворот бунгало я выключил фары, чтобы луч света не попал в окно спальни и не
поґтревожил спящего Гарри Поупа. Однако я напрасно бесґпокоился. Подъехав к
дому, я увидел, что у него горел свет -- он наверняка еще не спал, если
только не заснул с книгой в руках.
Я поставил машину и поднялся по лестнице на веґранду, внимательно
пересчитывая в темноте каждую стуґпеньку -- всего их было пять, -- чтобы
нечаянно не стуґпить еще на одну, когда взойду наверх, потом открыл дверь с
сеткой, вошел в дом и включил свет в холле. Поґдойдя к двери комнаты Гарри,
я тихонько открыл ее и заглянул к нему.
Он лежал на кровати, и я увидел, что он не спит. Одґнако он не
пошевелился. Он даже не повернул голову в мою сторону, но я услышал, как он
произнес:
-- Тимбер, Тимбер, иди сюда.
Он говорил медленно, тихо произнося каждое слово. Я распахнул дверь и
быстро вошел в комнату.
-- Остановись. Погоди минутку, Тимбер. Я с трудом понимал, что он
говорит. Казалось, кажґдое слово стоило ему огромных усилий.
-- Что случилось, Гарри?
-- Тес! -- прошептал он. -- Тес! Тише, умоляю тебя. Сними ботинки и
подойди ближе. Прошу тебя, Тимбер, делай так, как я говорю.
То, как он произносил эти слова, напомнило мне Джорджа Барлинга,
который, получив пулю в живот, прислонился к грузовику, перевозившему
запасной двиґгатель самолета, схватился за живот обеими руками и при этом
что-то говорил вслед немецкому летчику тем же хриплым шепотом, каким сейчас
обращался ко мне Гарри.
-- Быстрее, Тимбер, но сначала сними ботинки. Я не мог понять, зачем
нужно снимать ботинки, но подумал, что если он болен, -- а судя по голосу,
так оно и было -- то лучше выполнить его волю, поэтому я наґгнулся, снял
ботинки и оставил их посреди комнаты. Поґсле этого я подошел к кровати.
-- Не притрагивайся к постели! Ради Бога, не приґтрагивайся к постели!
Он лежал на спине, накрытый лишь одной простыней, и продолжал говорить
так, будто был ранен в живот. На нем была пижама в голубую, коричневую и
белую полоґску, и он обливался потом. Ночь была душная, я и сам немного
взмок, но не так, как Гарри. Лицо его было мокґрым, даже подушка вокруг
головы была вся пропитана потом. Я подумал, что его сразила малярия.
-- Что с тобой, Гарри?
-- Крайт, -- ответил он.
-- Крайт? О Господи! Он тебя укусил? Когда?
-- Помолчи, -- прошептал он.
-- Послушай, Гарри, -- сказал я и, наклонившись к нему, коснулся его
плеча. -- Мы должны действовать быґстро. Ну же, говори скорее, куда он тебя
укусил.
Он по-прежнему не двигался и был напряжен, точно крепился, дабы не
закричать от острой боли.
-- Он не укусил меня, -- прошептал он. -- Пока не укусил. Он лежит у
меня на животе. Лежит себе и спит.
Я быстро отступил на шаг и невольно перевел взгляд на его живот, или,
лучше сказать, на простыню, котоґрая закрывала его. Простыня в нескольких
местах была смята, и невозможно было сказать, что было под нею.
-- Ты правду говоришь, что вот прямо сейчас на твоем животе лежит
крайт?
-- Клянусь.
-- Как он там оказался? -- Этот вопрос можно было не задавать, потому
что видно было, что он не валяет дурака. Лучше бы я попросил его помолчать.
-- Я читал, -- сказал Гарри, заговорив медленно, с расстановкой,
выдавливая из себя слова и стараясь не двигать мускулами живота. -- Лежал на
спине и читал и почувствовал что-то на груди, за книгой. Будто меня кто-то
щекочет. Потом краем глаза увидел крайта, полґзущего по пижаме. Небольшого,
дюймов десять. Я понял, что шевелиться мне нельзя. Да и не мог я этого
сделать. Просто лежал и смотрел на него. Думал, что он прополґзет по
простыне.
Гарри умолк и несколько минут не произносил ни слова. Взгляд его
скользнул по простыне к тому месту, где она прикрывала живот, и я понял, что
он хотел- убеґдиться, не потревожил ли его шепот то, что там лежало.
-- Там была складка, -- проговорил он еще медленнее и так тихо, что я
принужден был наклониться, чтобы расслышать его слова. -- Видишь, вот она.
Он в нее и заґбрался. Я чувствовал, как он ползет по пижаме к живоґту. Потом
он перестал ползти и теперь лежит там в тепле. Наверно, спит. Я тебя уже
давно жду. -- Он поднял глаза и посмотрел на меня.
-- Как давно?
-- Уже несколько часов, -- прошептал он. -- Уже неґсколько, черт
побери, часов. Я не могу больше не двиґгаться. Мне хочется откашляться.
В том, что Гарри говорит правду, не приходилось соґмневаться. Вообще-то
на крайта это похоже. Они ползаґют вокруг человеческих жилищ и любят тепло.
Не похоґже на него то, что он до сих пор не укусил Гарри. Если вовремя не
схватить его, то он может укусить, а укус у него смертельный, и ежегодно в
Бенгалии, главным обґразом в деревнях, они убивают довольно много людей.
-- Хорошо, Гарри, -- заговорил я, и тоже шепотом. -- Не двигайся и
ничего больше не говори без надобности. Ты же знаешь -- если его не пугать,
он не укусит. Сейґчас мы что-нибудь придумаем.
Неслышно ступая, я вышел из комнаты и взял на кухне маленький острый
нож. Я положил его в карман брюк на тот случай, если что-то произойдет, пока
мы обдумываем план действий. Если Гарри кашлянет, пошеґвелится или сделает
что-нибудь такое, что испугает змею и она его укусит, то я надрежу место
укуса и высосу яд. Я вернулся в спальню. Гарри по-прежнему был недвиґжим, и
пот струился по его лицу. Он следил за тем, как я иду по комнате к кровати,
и я понял, что ему не терґпится узнать, что я затеял. Я остановился возле
него, обдумывая, что бы предпринять.
-- Гарри, -- сказал я, почти касаясь губами его уха, чтобы он мог
расслышать мой шепот, -- думаю, что лучґшее, что я могу сделать, -- это
очень осторожно стянуть с тебя простыню. А там посмотрим. Мне кажется, я
смоґгу это сделать, не потревожив змею.
-- Не будь идиотом. -- Голос его прозвучал бесстрастґно. Каждое слово
он произносил медленно, осторожно и чересчур мягко, и фраза не прозвучала
грубо. Все, что он хотел выразить, я увидел в его глазах и в уголках его
рта.
-- Но почему?
-- Она испугается света. А там темно.
-- Тогда как насчет того, чтобы быстро сдернуть проґстыню и сбросить
змею, прежде чем она успеет укусить тебя?
-- Почему бы тебе не пригласить врача? -- спросил Гарри. Его взгляд
выражал то, о чем я бы и сам мог доґгадаться.
-- Врача? Ну конечно. Вот именно. Сейчас вызову Гандербая.
Я на цыпочках вышел в холл, разыскал в телефонной книге номер Гандербая
и попросил телефонистку побыґстрее соединить меня с ним.
-- Доктор Гандербай? -- сказал я. -- Это Тимбер Вудс.
-- Хэлло, мистер Вудс. Вы еще не спите?
-- Послушайте, не могли бы вы немедленно приехать? И захватите
сыворотку от укуса змеи.
-- Кто укушен? -- Вопрос был задан так резко, будґто у меня выстрелили
над самым ухом.
-- Никто. Пока никто. Гарри Поуп в постели, а на животе у него лежит
змея и спит -- прямо под простыґней.
Секунды три в трубке молчали. Потом медленно и отчетливо Гандербай
произнес:
-- Передайте ему, чтобы он не шевелился. Он не долґжен ни двигаться, ни
разговаривать. Вы понимаете?
-- Разумеется.
-- Я сейчас буду! -- Он положил трубку, и я отпраґвился назад, в
спальню. Гарри следил за тем, как я приґближаюсь к нему.
-- Гандербай сейчас будет. Он сказал, чтобы ты не шевелился.
-- А что он, черт побери, думает, я тут делаю?
-- Слушай, Гарри, и он сказал, чтобы ты не разгоґваривал. Вообще не
разговаривал. Да и я тоже.
-- Почему бы тебе тогда не заткнуться? -- Едва он сказал это, как
уголок его рта быстро задергался, и проґдолжалось это какое-то время после
того, как он замолґчал. Я достал платок и очень осторожно вытер пот на его
лице и шее, чувствуя, как под моими пальцами поґдергивается та мышца,
которая служит для выражения улыбки.
Я выскользнул на кухню, достал лед из морозилки, завернул его в
салфетку и принялся разбивать на мелґкие кусочки. Мне не нравилось, что у
него дергается угоґлок рта. Да и то, как он разговаривал, мне тоже не
нраґвилось. Я вернулся в спальню и положил на лоб Гарри мешочек со льдом.
-- Так тебе будет лучше.
Он сощурил глаза и, не раскрывая рта, резко втянул в себя воздух.
-- Убери, -- прошептал он. -- У меня от этого начиґнается кашель. --
Мышца, служащая ему для выражеґния улыбки, снова задергалась.
По комнате скользнул луч света. Это Гандербай поґвернул свою машину к
бунгало. Я вышел встретить его, держа в обеих руках мешочек со льдом.
-- Как дела? -- спросил Гандербай и, не дожидаясь ответа, прошествовал
мимо меня; он прошел через веґранду, толкнул дверь с сеткой и ступил в холл.
-- Где он? В какой комнате?
Оставив свой чемоданчик на стуле в холле, он послеґдовал за мной в
комнату Гарри. На нем были мягкие тапочки, и передвигался он бесшумно и
мягко, как остоґрожный кот. Скосив глаза, Гарри наблюдал за ним. Дойґдя до
кровати, Гандербай посмотрел на него сверху впил и улыбнулся со спокойной
уверенностью, кивком головы дав Гарри понять, что дело тут простое и не о
чем бесґпокоиться, а нужно лишь положиться на доктора Ганґдербая. Затем он
повернулся и вышел в холл, а я послеґдовал за ним.
-- Прежде всего попытаемся ввести ему сыворотку, -- сказал он и,
раскрыв свой чемоданчик, занялся необхоґдимыми приготовлениями. --
Внутривенно. Но мне нужно быть осторожным. Он не должен дрогнуть.
Мы прошли на кухню, и он прокипятил иглу. Взяв в одну руку шприц для
подкожных впрыскиваний, а в другую -- небольшой пузырек, он проткнул
резиновую пробку пузырька и начал набирать в шприц бледно-желґтую жидкость.
Потом протянул шприц мне.
-- Держите, его, пока он мне не понадобится. Он взял свой чемоданчик, и
мы вернулись в спальню. Глаза Гарри были широко раскрыты и блестели.
Гандерґбай склонился над Гарри и очень осторожно, будто имел дело с кружевом
шестнадцатого века, закатал ему до локоть рукав пижамы, не пошевелив руку.
Он проделал все это, не касаясь кровати.
-- Я сделаю вам укол, -- прошептал он. -- Это сывоґротка. Вы
почувствуете слабую боль, но постарайтесь не двигаться. Не напрягайте мышцы
живота.
Гарри взглянул на шприц.
Гандербай достал из чемоданчика красную резиновую трубку и обмотал ею
его руку выше локтя, затем крепко завязал трубку узлом. Протерев небольшой
участок кожи спиртом, он протянул мне тампон и взял у меня шприц. Поднеся
его к свету, он, сощурившись, выпустил вверх тоненькой струйкой какую-то
часть желтой жидкости. Я стоял возле него и наблюдал за его действиями.
Гарри тоже не спускал с него глаз; лицо его блестело от пота, точно было
намазано толстым слоем крема, который таял на коже и стекал на подушку.
Я видел, как на сгибе руки Гарри, стянутая жгутом, вздулась голубая
вена, а потом увидел над веной иглу, причем Гандербай держал шприц почти
параллельно руґке, втыкая иглу через кожу в вену, втыкая медленно, но так
уверенно, что она входила мягко, словно в сыр. Гарґри закатил глаза, закрыл
их, потом снова открыл, но не шелохнулся.
Когда все кончилось, Гандербай склонился над ним и приставил губы к уху
Гарри.
-- Даже если теперь она вас укусит, все будет в поґрядке. Но только не
двигайтесь. Прошу вас, не двигайґтесь. Я сейчас вернусь.
Он взял свой чемоданчик и вышел в холл. Я последоґвал за ним.
-- Теперь он в безопасности? -- спросил я.
-- Нет.
-- Но хоть какая-то надежда есть?
Маленький врач-индиец молча покусывал нижнюю губу.
-- Это ведь должно ему хоть как-то помочь? -- спроґсил я.
Он отвернулся и направился к. дверям, выходившим на веранду. Я подумал
было, что он собирается выйти из дома, но он остановился перед дверьми с
сеткой и устаґвился в темноту.
-- Сыворотка ему не поможет? -- спросил я.
-- К сожалению, нет, -- не оборачиваясь, ответил он. -- Она может
помочь ему. Но скорее всего, нет. Я пытаґюсь придумать что-нибудь другое.
-- А не можем мы быстро сдернуть простыню и сброґсить змею, прежде чем
она успеет укусить его?
-- Ни в коем случае! Мы не имеем права рисковать. -- Голос его
прозвучал резче обычного.
-- Но ведь не можем же мы ничего не делать, -- скаґзал я. -- Он
начинает психовать.
-- Пожалуйста! Прошу вас! -- проговорил он, оберґнувшись и воздев руки.
-- Ради Бога, потерпите. В таких случаях не бросаются очертя голову. -- Он
вытер лоб платком и стоял нахмурившись, покусывая губу. -- Впроґчем, --
произнес он наконец, -- есть один выход. Вот что мы сделаем -- дадим этой
твари наркоз.
Это была великолепная мысль.
-- Это небезопасно, -- продолжал он, -- потому что змея относится к
холоднокровным существам и наркоз не действует на них ни хорошо, ни быстро,
но это лучґшее, что можно сделать. Мы можем использовать эфир-хлороформ...
-- Он говорил медленно, вслух обдумывая свой замысел.
-- Так на чем же мы остановимся?
-- Хлороформ, -- вдруг произнес он. -- Обычный хлороформ. Это лучше
всего. А теперь -- быстро! -- Он схваґтил меня за руку и потянул за собой на
балкон. -- Поезґжайте в мой дом. Пока вы едете, я разбужу по телефону моего
помощника, и он вам покажет шкафчик с ядами. Вот ключ от шкафчика. Возьмите
бутыль с хлороформом. На нем оранжевая этикетка. Я останусь здесь на тот
случай, если что-то произойдет. Поторапливайтесь же! Нет, нет, ботинки не
надевайте!
Я быстро поехал к нему и минут через пятнадцать вернулся с хлороформом.
Гандербай вышел из комнаты Гарри и встретил меня в холле.
-- Привезли? -- спросил он. -- Отлично, отлично. Я ему только что
рассказал, что мы собираемся сделать. Но теперь нам нужно спешить. Он уже
порядком измучилґся. Боюсь, как бы он не пошевелился.
Он возвратился в спальню, и я последовал за ним, бережно неся бутыль в
обеих руках. Гарри лежал на кровати точно в той же позе, что и прежде, и пот
ручьем стекал по его щекам. Лицо его было бледным и мокрым. Он скосил глаза
в мою сторону, и я улыбнулся и кивнул ему в знак поддержки. Он продолжал
смотреть на меня. Я поднял вверх большой палец, давая понять, что все будет
в порядке. Он закрыл глаза. Гандербай присел на корточки возле кровати;
рядом с ним на полу лежала полая резиновая трубка, которую он ранее