Страница:
— В самом деле?
— Желаете поинтересоваться? — сказал Жак Коллен, улыбаясь.
Судье стало стыдно.
— Я могу дать вам их прочесть… Но довольно шутить! Ведь мы играем в открытую?.. Вы потом вернете мне письма и запретите шпионить за лицом, которое их принесет, следовать за ним и опознавать его.
— Это отнимет много времени? — спросил генеральный прокурор.
— Нет, сейчас половина десятого… — ответил Жак Коллен, посмотрев на стенные часы. — Ну что же! Через четыре минуты мы получим по одному письму каждой дамы; прочтя их, вы отмените гильотину! Окажись они иными, я не был бы так спокоен. К тому же дамы предупреждены…
Господин де Гранвиль жестом выразил удивление.
— Они теперь, верно, в больших хлопотах; они подымут на ноги министра юстиции, дойдут, до чего доброго, и до короля… Послушайте, даете мне слово не узнавать, кто принесет письма, не следить за этим лицом и не преследовать его в течение часа?
— Обещаю!
— Хорошо! Вы-то не пожелаете обмануть беглого каторжника. Вы из породы Тюреннов* и верны своему слову, даже если дали его ворам. Ну, так вот! В настоящую минуту посреди залы Потерянных шагов стоит одетая в лохмотья старуха нищенка. Она, верно, беседует с одним из писцов о какой-нибудь тяжбе из-за смежной стены; пошлите за ней служителя, пускай он скажет так: «Dabor ti mandana». Она придет…Но не будьте жестоки понапрасну!.. Либо вы принимаете мои предложения, либо вы не желаете связываться с каторжником…Я повинен лишь в подлоге, имейте в виду!.. Так вот! Избавьте Кальви от страшной пытки туалета…
— Казнь уже отложена… — сказал г-н де Гранвиль Жаку Коллену. — Я не хочу, чтобы правосудие оказалось в долгу у вас!
Жак Коллен посмотрел на генерального прокурора с некоторым удивлением и увидел, что тот дернул шнурок звонка.
— Вам не вздумается сбежать?.. Дайте мне слово, я этим удовольствуюсь. Ступайте за этой женщиной…
Вошел канцелярский служитель.
— Феликс, отошлите жандармов, — сказал г-н де Гранвиль.
Жак Коллен был побежден.
В этом поединке с судьею он хотел поразить его своим величием, мужеством, великодушием, но судья его превзошел. И все же каторжник чувствовал немалое превосходство в том, что он разыграл правосудие, убедив его в невиновности преступника, и победоносно оспаривает человеческую голову; но то было превосходство немое, тайное, скрытое, тогда как Аист посрамлял его открыто, величественно!
В эту самую минуту, когда Жак Коллен выходил из кабинета г-на де Гранвиля, генеральный секретарь совета, депутат граф де Люпо, входил туда с каким-то болезненным на вид старичком. Этот старичок с пудреными волосами, холодным, мертвенным лицом, одетый в красновато-коричневое ватное пальто, как будто еще на дворе стояла зима, шел, точно подагрик, не доверяя собственным ногам, в непомерно больших башмаках из орлеанской кожи, опираясь на трость с золотым набалдашником; шляпу он держал в руке, в петлице сюртука красовалось семь орденских ленточек.
— Что случилось, мой дорогой Люпо? — спросил генеральный прокурор.
— Я послан принцем*, — сказал он на ухо г-ну де Гранвилю, — Вам предоставляются неограниченные полномочия для изъятия писем госпожи де Серизи и госпожи де Монфриньез, а также мадемуазель Клотильды де Гранлье. Вы можете условиться с этим господином…
— Кто это? — шепотом спросил генеральный прокурор графа де Люпо.
— От вас, мой дорогой прокурор, у меня нет тайн! Это знаменитый Корантен. Его величество поручает вам лично изложить ему все обстоятельства этого дела и указать ему путь к успешному его завершению.
— Не откажите в услуге, — отвечал все так же тихо генеральный прокурор, — доложить принцу, что все закончено, что мне уже не понадобился этот господин, — прибавил он, указывая на Корантена. — Я буду просить у его величества указаний по поводу завершения этого дела, подлежащего ведению министра юстиции, ибо речь идет о двух помилованиях.
— Вы поступили мудро, предупредив события, — сказал де Люпо, пожимая руку генеральному прокурору, — король не желает накануне подготовляющихся больших перемен* видеть пэрство и знатные фамилии ославленными, замаранными; это уже не просто уголовный процесс, это дело государственной важности…
— Но не забудьте сказать принцу, что, когда вы пришли, все уже было закончено!
— В самом деле?
— Полагаю.
— Ну, быть вам министром юстиции, когда теперешний министр юстиции станет канцлером, мой дорогой…
— Я не честолюбив, — отвечал генеральный прокурор.
Де Люпо, улыбаясь, направился к выходу.
— Попросите принца исходатайствовать для меня аудиенцию у короля минут на десять, так около половины третьего, — прибавил г-н де Гранвиль, провожая графа де Люпо.
— И вы не честолюбивы! — сказал де Люпо, бросив на г-на де Гранвиля лукавый взгляд. — Полноте, у вас двое детей, вы желаете быть по крайней мере пэром Франции…
— Если письма находятся у вас, господин генеральный прокурор, мое вмешательство излишне, — заметил Корантен, оставшись наедине с г-ном де Гранвилем, который разглядывал его с весьма понятным любопытством.
— Такой человек, как вы, никогда не может быть лишним в столь щекотливом деле, — отвечал генеральный прокурор, рассудив, что Корантен либо все понял, либо все слышал.
Корантен кивнул головой почти покровительственно.
— Известна ли вам, сударь, личность, о которой идет речь?
— Да, господин граф, это Жак Коллен, главарь общества Десяти тысяч, казначей трех каторг, беглый каторжник, скрывавшийся пять лет под сутаной аббата Карлоса Эррера. Как могли ему дать поручение от испанского короля к нашему покойному королю? Мы все здесь запутались в поисках истины! Я ожидаю ответа из Мадрида, куда я послал с доверенным лицом запрос. Этот каторжник владеет тайнами двух королей…
— Да, он человек крепкого закала! У нас может быть только два решения: либо привязать его к себе, либо избавиться от него, — сказал генеральный прокурор.
— Наши мысли совпали, это большая честь для меня, — отвечал Корантен. — Я вынужден обдумывать столько вещей и для стольких людей, что я не могу не натолкнуться в конце концов на умного человека.
Это было сказано так сухо и таким ледяным тоном, что генеральный прокурор промолчал и стал просматривать папки с какими-то неотложными делами.
Трудно себе вообразить удивление мадемуазель Жакелины Коллен, когда Жак Коллен появился в зале Потерянных шагов. Она стояла как вкопанная, упершись руками в бока, наряженная торговкой овощами. Как ни привыкала она к проделкам своего племянника, последняя превосходила все.
— Ну, долго ли ты будешь еще смотреть на меня, как на какое-то музейное чучело? — сказал Жак Коллен, взяв тетку за руку и выходя с ней из залы Потерянных шагов. — На примут за какую-то диковинку, того и гляди, остановят, и мы потеряем время.
И он спустился с лестницы Торговой галереи, что ведет на улицу Барильери.
— Где Паккар?
— Он ожидает меня у Рыжей и прогуливается по Цветочной набережной.
— А Прюданс?
— Она там же, в качестве моей крестницы.
— Идем туда…
— Смотри, не следят ли за нами…
Рыжая торговка скобяным товаром на Цветочной набережной была вдовой известного убийцы, одного из общества Десяти тысяч. В 1819 году Жак Коллен честно передал этой девушке двадцать с лишним тысяч франков от имени любовника после его казни. Обмани-Смерть один знал о близости девушки, модистки в ту пору, с его товарищем.
— Я даб твоего парня, — сказал тогдашний жилец г-жи Воке этой модистке, вызвав ее в Ботанический сад. — Он, вероятно, говорил с тобою обо мне, моя крошка? Кто меня выдаст, тот умрет в тот же год! Кто верен мне, тому нечего опасаться меня. Я из тех дружков, которые умрут, но словом не обмолвятся во вред тому, кому желают добра. Предайся мне, как иная душа предается дьяволу, и ты на этом выгадаешь. Я обещал твоему бедняге Огюсту, что ты будешь счастливой… он так мечтал окружить тебя роскошью! И дал себя скосить из-за тебя. Не плачь! Слушай, никто в мире не знает, что ты была любовницей убийцы, которого охладили в субботу; никогда и никому я не скажу об этом. Тебе двадцать два года, ты красотка, в кармане у тебя двадцать шесть тысяч франков; забудь Огюста, выходи замуж, будь честной женщиной, если можешь. В награду за это мирное житье я прошу тебя служить мне и тому, кого я к тебе буду посылать, но служить слепо. Никогда я не попрошу от тебя ничего такого, что опорочило бы тебя, или твоих детей, или твоего мужа, ежели он у тебя будет, или твою родню. В моем ремесле часто встречается надобность в надежном месте, где можно побеседовать, спрятаться. Мне нужна верная женщина, чтобы отнести письмо, взять на себя поручение. Ты будешь всего только моим почтовым ящиком, моей сторожкой, моим посланцем. Ты больно белокурая; мы с Огюстом прозвали тебя Рыжей, так ты и будешь называться. Моя тетка, торговка в Тампле, с которой я тебя познакомлю, единственный в мире человек, которому ты должна повиноваться; говори ей все, что бы с тобой ни случилось; она выдаст тебя замуж, она будет тебя очень полезна.
Так был заключен один из дьявольских договоров, в духе того, которым Жак Коллен на долгое время привязал к себе Прюданс Сервьен и которые этот человек всегда старался закрепить, ибо у него, как и у дьявола, был страсть вербовать приверженцев.
Около 1821 года Жакелина Коллен выдала Рыжую замуж за старшего приказчика владельца оптовой торговли скобяным товаром. Приказчик заканчивал в этот момент переговоры о покупке торгового дома своего хозяина, дела его процветали, у него было двое детей, и он являлся помощником мэра в своем районе. Никогда Рыжая, став г-жой Прелар, не могла пожаловаться на Жака Коллена и на его тетку, но всякий раз, когда к ней обращались с просьбой об услуге, г-жа Прелар дрожала с головы до ног. Вот почему вся краска сбежала у нее с лица, когда на пороге ее лавки появились эти две страшные личности.
— Мы пришли к вам по делу, сударыня, — сказал Жак Коллен.
— Мой муж здесь, — отвечала она.
— Ну что ж! Пока мы обойдемся и без вас; я никогда не беспокою людей понапрасну.
— Пошлите за фиакром, крошка, — сказала Жакелина Коллен, — и попросите мою крестницу, Я надеюсь устроить ее горничной к одной знатной даме, которая прислала за ней своего домоуправителя.
Тем временем Паккар, похожий на жандарма, одетого зажиточным горожанином, беседовал с г-ном Преларом о крупном заказе на проволоку для какого-то моста.
Приказчик пошел за фиакром; и спустя несколько минут Европа, или, чтобы не называть ее именем, под которым она служила у Эстер, Прюданс Сервьен, а также Паккар, Жак Коллен и его тетка, — все, к великой радости Рыжей, уселись в фиакр, и Обмани-Смерть приказал кучеру ехать к заставе Иври.
Прюданс Сервьен и Паккар, трепещущие от страха перед дабом, напоминали души грешников перед лицом бога.
— Где семьсот тысяч франков? — спросил даб, вперяя в них свой пристальный и ясный взгляд, до такой степени волновавший кровь этих погибших душ, когда они чувствовали за собою вину, что им казалось, будто им в мозг вонзается столько булавок, сколько волос на их голове.
— Семьсот тридцать тысяч франков, — отвечала Жакелина Коллен своему племяннику, — в надежном месте, я поутру передала их Ромет в запечатанном пакете…
— Ваше счастье, что вы передали деньги Жакелине, — сказал Обмани-Смерть, — иначе отправились бы прямо туда… — прибавил он, указывая на Гревскую площадь, мимо которой проезжал фиакр.
Прюданс Сервьен, по обычаю своей родины, перекрестилась, точно над нею грянул гром.
— Прощаю вас, — продолжал даб, — но впредь остерегайтесь подобных ошибок и служите мне, как служат эти два пальца, — сказал он, показывая на указательный и средний палец правой руки. — Большой палец — это она, моя добрая маруха! — И он похлопал по плечу свою тетку. — Слушайте! — продолжал он. — Отныен ты, Паккар, можешь ничего бояться, шатайся по Пантену, сколько твоя душа пожелает. Я разрешаю тебя жениться на Прюданс.
Паккар схватил руку Жака Коллена и почтительно ее поцеловал.
— А что я должен делать? — спросил он.
— Ничего! У тебя будет рента и женщины, кроме собственной жены, ведь у тебя вкусы в духе Регенства, старина!.. Вот что значит быть чересчур красивым мужчиной!
Паккар покраснел, получив эту насмешливую похвалу от своего султана.
— А тебе, Прюданс, — продолжал Жак, — нужно иметь свое дело, хорошее положение, нужно обеспечить будущее и по-прежнему служить мне. Слушай меня хорошенько. На улице Сент-Барб существует отличное заведение, принадлежащее той самой госпоже Сент-Эстев, у которой моя тетка при случае заимствует фамилию…Отличное заведение, с хорошей клиетурой; оно приносит годового дохода тысяч пятнадцать — двадцать…Сент-Эстев поручила управление этим заведением…
— Гоноре, — сказала Жакелина.
— Марухе бедного Чистюльки, — сказал Паккар, — мы с Европай улизнули туда в день смерти бедной госпожи Ван Богсек, нашей хозяйки…
— Болтать, когда я говорю? — гневно сказал Жак Коллен.
Глубокое молчание воцарилось в фиакре, Прюданс и Паккар не осмеливались более взглянуть друг на друга.
— Итак, дом управляется Гонорой, — продолжал Жак Коллен. — Ежели ты с Прюданс укрывался там, я вижу, Паккар, что ты достаточно умен, чтобы вкручивать баки фараонам (проводить полицию), но недостаточно хитер, чтобы втереть очки подручной даба… — продолжал он, потрепав свою тетушку за подбородок. — Теперь я догадываюсь, как она тебя нашла…Это получилось очень кстати! Вы вернетесь опять к Гоноре…Продолжаю. Жакелина вступит с госпожой Нуррисон в переговоры о покупке ее заведения на улице Сент-Барб; будешь умненька себя вести, составишь себе там состояние, крошка, — сказал он, глядя на Прюданс. — В твои-то годы и уже игуменья! Это бывает лишь с дочерьми французского короля, — прибавил он ядовитыс тоном.
Прюданс бросилась на шею Обмани-Смерть и поцеловала его; но резким ударом, обнаружившим его недюжинную силу, даб так сильно оттолкнул ее, что, не будь тут Паккара, девушка угодила бы головой в окно и разбила бы стекло.
— Руки прочь! Не люблю я этих манер! — сухо сказал даб. — Это значит не оказывать мне должного уважения.
— Он прав, малютка, — сказал Паккар. — Понимаешь, ведь выходит, что даб дарит тебе сто тысяч франков. Лавка стоит того. Это на бульваре, напротив театра Жимназ, с той стороны, где бывает театральный разъезд…
— Я сделаю больше: куплю и дом, — сказал Обмани-Смерть.
— И вот через шесть лет мы миллионеры! — вскричал Паккар.
Раздосадованный тем, что его перебивают, Обмани-Смерть изо всех сил ударил Паккара ногой по голени; но у Паккара были стальные нервы и резиновые мускулы.
— Довольно, даб! Мы молчим, — отвечал он.
— Уж не думаете ли вы, что я мелю вздор? — продолжал Обмани-Смерть, тут только заметивший, что Паккар хлебнул несколько лишних стаканчиков. — Слушайте! В этом доме, в погребе, зарыты двести пятьдесят тысяч франков золотом…
В фиакре снова воцарилось глубочайшее молчание.
— Золото лежит в каменной кладке, очень крепкой. Надо его извлечь оттуда. А в нашем распоряжении только три ночи. Жакелина нам поможет… Сто тысяч пойдут на покупку заведения, остальное пусть лежит на месте.
— Где? — спросил Паккар.
— В погребе? — воскликнула Прюданс.
— Молчите! — сказала Жакелина.
— Да, но для такой поклажи при перевозке потребуется разрешение от фараонова племени, — заметил Паккар.
— Получим, — сказал сухо Обмани-Смерть. — Чего ты вечно суешься не в свое дело?
Жакелина взглянула на племянника и была поражена, как исказилось его лицо, несмотря на бесстрастную маску, под которой этот человек, столь владевший собой, скрывал обычно свое волнение.
— Дочь моя, — сказал Жак Коллен, обращаясь к Прюданс Сервьен, — моя тетка передаст тебе семьсот пятьдесят тысяч франков.
— Семьсот тридцать, — сказал Паккар.
— Добро! Семьсот тридцать, — продолжал Жак Коллен. — Сегодня же ночью надо во что бы то ни стало попасть в дом госпожи Эстер. Ты влезешь через слуховое окно на крышу, спустишься по трубе в спальню твоей покойной госпожи и положишь в матрац на ее постели приготовленный ею пакет…
— А почему не через дверь? — сказала Прюданс Сервьен.
— Дура, ведь на ней печати! — возразил Жак Коллен. — Через несколько дней там произведут опись имущества, и вы окажетесть неповинными в краже…
— Да здравствует даб! — вскричал Паккар. — Что за доброта!
— Стой!.. — крикнул кучеру своим могучим голосом Жак Коллен.
Карета остановилась против стоянки фиакров возле Ботанического сада.
— Ну, а теперь удирайте, ребята! — сказал Жак Коллен. — И не делайте глупостей! Вечером, в пять часов, приходите на мост Искусств, и там моя тетка скажет вам, не отменяется ли приказ. Надо предвидеть все, — шепнул он своей тетке. — Жакелина объяснит вам завтра, — продолжал он, — как безопаснее извлечь золото из погреба. Это дело тонкое.
Прюданс и Паккар соскочили на мостовую, счастливые, как помилованные воры.
— И какой же молодчина наш даб! — сказал Паккар.
— Это был бы король среди мужчин, если бы он не презирал так женщин!
— Ну, он очень обходителен! — вскричал Паккар. — Ты видела, как он меня хватил ногой! Мы заслужили, чтобы нас отправили на ad patres[26]; ведь в конце концов это мы поставили его в затруднительное положение…
— Лишь бы он не впутал нас в какое-нибудь дело, — сказала умная и хитрая Прюданс, — чтобы отправиться на лужок…
— Он-то! Да если бы ему пришла в голову такая фантазия, он бы сказал бы нам все начистоту, ты его не знаешь! Какую расчудесную жизнь он тебе устроит! Вот мы и буржуа. Какая удача! Уж если этот человек кого полюбит, не найдешь равного ему по доброте…
— Голубушка! — сказал Жак Коллен своей тетке. — Позаботься о Гоноре, нужно будет усыпить ее; через пять дней ее арестуют и найдут в ее комнате сто пятьдесят тысяч франков золотом; эти деньги сочтут за остаток суммы, украденной при убийстве стариков Кротта, родителей нотариуса.
— Она угодит за это на пять годков в Мадлонет, — заметила Жакелина.
— Похоже на то, — отвечал Жак Коллен. — И это будет причиной того, что Нуррисонша захочет избавиться от дома; она не может сама управлять им, а управляющих по своему вкусу найти не так-то легко. Таким образом, ты отлично сумеешь оборудовать это дельце. У нас будет там свой глаз. Но все эти три операции зависят от начатых мною переговоров по поводу писем. Ну-ка, распарывай свой мундир и давай мне образчики товаров. А где находятся наши три пакета?
— У Рыжей, шут их дери!
— Эй, кучер! — крикнул Жак Коллен. — Поезжай обратно к Дворцу правосудия, и во весь опор!.. Я похвалился быстротой действия, а вот уже полчаса, как отсутствую, это слишком долго! Жди у Рыжей и, когда служитель из прокуратуры спросит госпожу де Сент-Эстев, отдай ему запечатанные пакеты. Частица де будет служить условным знаком, и он должен тебя сказать: «Сударыня, я послан господином генеральным прокурором, а зачем, вы знаете». Дежурь у дверей Рыжей и глазей на цветочный рынок, чтобы не привлечь внимание Прелара. Как только ты передашь письма, займись Паккаром и Прюданс.
— Я вижу тебя насквозь, — сказала Жакелина, — ты хочешь занять место Биби-Люпена. У тебя ум за разум зашел после смерти малыша!
— А Теодор? Ведь ему уже собирались сбрить волосы, чтобы скосить его сегодня в четыре часа дня! — вскричал Жак Коллен.
— Впрочем, это разумно! Мы кончим жизнь честными людьми, как настоящие буржуа, в красивом поместье, в прекрасном климате, в Турени.
— А что мне оставалось? Люсьен унес с собой мою душу, все счастье моей жизни; впереди еще лет тридцать скуки и пустое сердце. Вместо того чтобы быть дабом каторги, я стану Фигаро правосудия и отомщу за Люсьена. Ведь только в шкуре легавого я могу безопасно уничтожить Корантена. А когда тебе предстоит слопать человека, значит, жизнь еще не кончена. Всякое положение в этом мире лишь видимость; и единственная реальность — это мысль! — прибавил он, ударяя себя по лбу. — Много ли еще добра в нашем казначействе?
— Это составляет…
— Пятьсот шестьдесят тысяч…
— Сто пятьдесят тысяч золотом должны Паккар и Прюданс. Сейчас я скажу тебе, где взять остальные двести тысяч. Мы их получим из наследства Эстер. Надобно вознаградить Нуррисоншу! С Теодором, Паккаром, Прюданс, Нуррисоншей и тобой я живо создам священный отряд, который мне нужен… Послушай, мы подъезжаем…
— Вот эти три письма, — сказала Жакелина, сделав последний надрез ножницами в подкладке своего платья.
— Добро! — отвечал Жак Коллен, получив три драгоценных автографа, три веленевых бумажки, сохранившие еще аромат духов. — Случай в Нантере — дело рук Теодора.
— Так это он!…
— Молчи, время дорого! Ему нужно было подкормить корсиканскую птичку по имени Джинета… Поручи Нуррисонше разыскать ее, а я дам тебе нужные сведения в письме, которое передаст тебе Го. Подойди к калитке Консьержери через два часа. Задача в том, чтобы подбросить эту девчонку одной прачке, сестре Годе, и чтобы она пришлась там ко двору…Годе и Рюфар-сообщники Чистюльки в краже и убийстве, совершенных у Кротта. Четыреста тысяч пятьдесят франков в целости; треть их в погребе Гоноры, это доля Чистюльки; другая треть в спальне Гоноры, это доля Рюфара; третья часть спрятана у сестры Годе. Мы начнем с того, что изымем сто пятьдесят тысяч франков из копилки Чистюльки, потом сто из копилки Годе и сто из копилки Рюфара. Если Рюфар и Годе погорят, пусть сами отвечают за то, что не хватает в их ширмане. Я сумею убедить Годе в том, что мы бережем для него сто тысяч, а Рюфара и Чистюльку в том, что Гонора спасла эти деньги для них!.. Прюданс и Паккар будут работать у Гоноры. Ты и Джинета, а она мне кажется продувной бестией, начнете орудовать у сестры Годе. Ради моего первого выступления в комических ролях я дам Аисту возможность отыскать четыреста пятьдесят тысяч франков, украденных у Кротта, и найти виновников. Я делаю вид, что раскрываю убийство в Нантере. Мы получим обратно наше рыжевье и попадем в самое логово лягавых! Мы были дичью, а становимся охотниками, вот и все! Дай три франка кучеру.
Фиакр остановился перед Дворцом правосудия. Жакелина, совершенно ошеломленная, заплатила. Обмани-Смерть стал подниматься по лестнице, в кабинет генерального прокурора.
Крутой перелом в жизни — это момент настолько острый, что, несмотря на свою решимость, Жак Коллен медленно подымался по ступеням, ведущим с улицы Барильери к Торговой галерее, где под перистилем суда присяжных находится мрачный вход в прокуратуру. Какой-то политический процесс собрал целое скопище людей возле двойной лестницы, ведущей в суд присяжных, и каторжник, ушедший в свои думы, был на некоторое время задержан толпой. Налево от этой двойной лестницы стоит, напоминая массивный столб, один из контрфорсов дворца, в этой громаде можно заметить маленькую дверь. Она выходит на винтовую лестницу, которая ведет к Консьержери. Через нее проходят генеральный прокурор, начальник Консьержери, председатели суда присяжных, товарищи прокурора и начальник тайной полиции. По одному из этих разветвлений этой лестницы, ныне замурованному, прошла Мария-Антуанетта, королева Франции, в Революционный трибунал, заседавший, как известно, в большой зале торжественных заседаний кассационного суда.
Сердце сжимается, когда увидишь эту страшную лестницу и вспомнишь о том, что тут проходила дочь Марии-Терезии, для которой, с ее прической, фижмами и пышной свитой, была тесна парадная лестница в Версале! Быть может, она искупала преступление своей матери — возмутительный раздел Польши? Монархи, совершая подобные преступления, не думают, очевидно, о возмездии, которое готовит им судьба.
В ту минуту, когда Жак Коллен вступила под перистиль главного входа, направляясь к генеральному прокурору, Биби-Люпен выходил из потайной двери в колонне. Начальник тайной полиции шел из Консьержери и также направлялся к генеральному прокурору. Легко понять удивление Биби-Люпена, когда он признал сюртук Карлоса Эррера, который он поутру так внимательно изучал. Он ускорил шаг, желая его обогнать. Жак Коллен обернулся. Враги очутились лицом к лицу. Оба они застыли на месте, и их столь непохожие глаза метнули одинаковы взгляд, подобно двум дуэльным пистолетам, разряженным одновременно.
— Желаете поинтересоваться? — сказал Жак Коллен, улыбаясь.
Судье стало стыдно.
— Я могу дать вам их прочесть… Но довольно шутить! Ведь мы играем в открытую?.. Вы потом вернете мне письма и запретите шпионить за лицом, которое их принесет, следовать за ним и опознавать его.
— Это отнимет много времени? — спросил генеральный прокурор.
— Нет, сейчас половина десятого… — ответил Жак Коллен, посмотрев на стенные часы. — Ну что же! Через четыре минуты мы получим по одному письму каждой дамы; прочтя их, вы отмените гильотину! Окажись они иными, я не был бы так спокоен. К тому же дамы предупреждены…
Господин де Гранвиль жестом выразил удивление.
— Они теперь, верно, в больших хлопотах; они подымут на ноги министра юстиции, дойдут, до чего доброго, и до короля… Послушайте, даете мне слово не узнавать, кто принесет письма, не следить за этим лицом и не преследовать его в течение часа?
— Обещаю!
— Хорошо! Вы-то не пожелаете обмануть беглого каторжника. Вы из породы Тюреннов* и верны своему слову, даже если дали его ворам. Ну, так вот! В настоящую минуту посреди залы Потерянных шагов стоит одетая в лохмотья старуха нищенка. Она, верно, беседует с одним из писцов о какой-нибудь тяжбе из-за смежной стены; пошлите за ней служителя, пускай он скажет так: «Dabor ti mandana». Она придет…Но не будьте жестоки понапрасну!.. Либо вы принимаете мои предложения, либо вы не желаете связываться с каторжником…Я повинен лишь в подлоге, имейте в виду!.. Так вот! Избавьте Кальви от страшной пытки туалета…
— Казнь уже отложена… — сказал г-н де Гранвиль Жаку Коллену. — Я не хочу, чтобы правосудие оказалось в долгу у вас!
Жак Коллен посмотрел на генерального прокурора с некоторым удивлением и увидел, что тот дернул шнурок звонка.
— Вам не вздумается сбежать?.. Дайте мне слово, я этим удовольствуюсь. Ступайте за этой женщиной…
Вошел канцелярский служитель.
— Феликс, отошлите жандармов, — сказал г-н де Гранвиль.
Жак Коллен был побежден.
В этом поединке с судьею он хотел поразить его своим величием, мужеством, великодушием, но судья его превзошел. И все же каторжник чувствовал немалое превосходство в том, что он разыграл правосудие, убедив его в невиновности преступника, и победоносно оспаривает человеческую голову; но то было превосходство немое, тайное, скрытое, тогда как Аист посрамлял его открыто, величественно!
В эту самую минуту, когда Жак Коллен выходил из кабинета г-на де Гранвиля, генеральный секретарь совета, депутат граф де Люпо, входил туда с каким-то болезненным на вид старичком. Этот старичок с пудреными волосами, холодным, мертвенным лицом, одетый в красновато-коричневое ватное пальто, как будто еще на дворе стояла зима, шел, точно подагрик, не доверяя собственным ногам, в непомерно больших башмаках из орлеанской кожи, опираясь на трость с золотым набалдашником; шляпу он держал в руке, в петлице сюртука красовалось семь орденских ленточек.
— Что случилось, мой дорогой Люпо? — спросил генеральный прокурор.
— Я послан принцем*, — сказал он на ухо г-ну де Гранвилю, — Вам предоставляются неограниченные полномочия для изъятия писем госпожи де Серизи и госпожи де Монфриньез, а также мадемуазель Клотильды де Гранлье. Вы можете условиться с этим господином…
— Кто это? — шепотом спросил генеральный прокурор графа де Люпо.
— От вас, мой дорогой прокурор, у меня нет тайн! Это знаменитый Корантен. Его величество поручает вам лично изложить ему все обстоятельства этого дела и указать ему путь к успешному его завершению.
— Не откажите в услуге, — отвечал все так же тихо генеральный прокурор, — доложить принцу, что все закончено, что мне уже не понадобился этот господин, — прибавил он, указывая на Корантена. — Я буду просить у его величества указаний по поводу завершения этого дела, подлежащего ведению министра юстиции, ибо речь идет о двух помилованиях.
— Вы поступили мудро, предупредив события, — сказал де Люпо, пожимая руку генеральному прокурору, — король не желает накануне подготовляющихся больших перемен* видеть пэрство и знатные фамилии ославленными, замаранными; это уже не просто уголовный процесс, это дело государственной важности…
— Но не забудьте сказать принцу, что, когда вы пришли, все уже было закончено!
— В самом деле?
— Полагаю.
— Ну, быть вам министром юстиции, когда теперешний министр юстиции станет канцлером, мой дорогой…
— Я не честолюбив, — отвечал генеральный прокурор.
Де Люпо, улыбаясь, направился к выходу.
— Попросите принца исходатайствовать для меня аудиенцию у короля минут на десять, так около половины третьего, — прибавил г-н де Гранвиль, провожая графа де Люпо.
— И вы не честолюбивы! — сказал де Люпо, бросив на г-на де Гранвиля лукавый взгляд. — Полноте, у вас двое детей, вы желаете быть по крайней мере пэром Франции…
— Если письма находятся у вас, господин генеральный прокурор, мое вмешательство излишне, — заметил Корантен, оставшись наедине с г-ном де Гранвилем, который разглядывал его с весьма понятным любопытством.
— Такой человек, как вы, никогда не может быть лишним в столь щекотливом деле, — отвечал генеральный прокурор, рассудив, что Корантен либо все понял, либо все слышал.
Корантен кивнул головой почти покровительственно.
— Известна ли вам, сударь, личность, о которой идет речь?
— Да, господин граф, это Жак Коллен, главарь общества Десяти тысяч, казначей трех каторг, беглый каторжник, скрывавшийся пять лет под сутаной аббата Карлоса Эррера. Как могли ему дать поручение от испанского короля к нашему покойному королю? Мы все здесь запутались в поисках истины! Я ожидаю ответа из Мадрида, куда я послал с доверенным лицом запрос. Этот каторжник владеет тайнами двух королей…
— Да, он человек крепкого закала! У нас может быть только два решения: либо привязать его к себе, либо избавиться от него, — сказал генеральный прокурор.
— Наши мысли совпали, это большая честь для меня, — отвечал Корантен. — Я вынужден обдумывать столько вещей и для стольких людей, что я не могу не натолкнуться в конце концов на умного человека.
Это было сказано так сухо и таким ледяным тоном, что генеральный прокурор промолчал и стал просматривать папки с какими-то неотложными делами.
Трудно себе вообразить удивление мадемуазель Жакелины Коллен, когда Жак Коллен появился в зале Потерянных шагов. Она стояла как вкопанная, упершись руками в бока, наряженная торговкой овощами. Как ни привыкала она к проделкам своего племянника, последняя превосходила все.
— Ну, долго ли ты будешь еще смотреть на меня, как на какое-то музейное чучело? — сказал Жак Коллен, взяв тетку за руку и выходя с ней из залы Потерянных шагов. — На примут за какую-то диковинку, того и гляди, остановят, и мы потеряем время.
И он спустился с лестницы Торговой галереи, что ведет на улицу Барильери.
— Где Паккар?
— Он ожидает меня у Рыжей и прогуливается по Цветочной набережной.
— А Прюданс?
— Она там же, в качестве моей крестницы.
— Идем туда…
— Смотри, не следят ли за нами…
Рыжая торговка скобяным товаром на Цветочной набережной была вдовой известного убийцы, одного из общества Десяти тысяч. В 1819 году Жак Коллен честно передал этой девушке двадцать с лишним тысяч франков от имени любовника после его казни. Обмани-Смерть один знал о близости девушки, модистки в ту пору, с его товарищем.
— Я даб твоего парня, — сказал тогдашний жилец г-жи Воке этой модистке, вызвав ее в Ботанический сад. — Он, вероятно, говорил с тобою обо мне, моя крошка? Кто меня выдаст, тот умрет в тот же год! Кто верен мне, тому нечего опасаться меня. Я из тех дружков, которые умрут, но словом не обмолвятся во вред тому, кому желают добра. Предайся мне, как иная душа предается дьяволу, и ты на этом выгадаешь. Я обещал твоему бедняге Огюсту, что ты будешь счастливой… он так мечтал окружить тебя роскошью! И дал себя скосить из-за тебя. Не плачь! Слушай, никто в мире не знает, что ты была любовницей убийцы, которого охладили в субботу; никогда и никому я не скажу об этом. Тебе двадцать два года, ты красотка, в кармане у тебя двадцать шесть тысяч франков; забудь Огюста, выходи замуж, будь честной женщиной, если можешь. В награду за это мирное житье я прошу тебя служить мне и тому, кого я к тебе буду посылать, но служить слепо. Никогда я не попрошу от тебя ничего такого, что опорочило бы тебя, или твоих детей, или твоего мужа, ежели он у тебя будет, или твою родню. В моем ремесле часто встречается надобность в надежном месте, где можно побеседовать, спрятаться. Мне нужна верная женщина, чтобы отнести письмо, взять на себя поручение. Ты будешь всего только моим почтовым ящиком, моей сторожкой, моим посланцем. Ты больно белокурая; мы с Огюстом прозвали тебя Рыжей, так ты и будешь называться. Моя тетка, торговка в Тампле, с которой я тебя познакомлю, единственный в мире человек, которому ты должна повиноваться; говори ей все, что бы с тобой ни случилось; она выдаст тебя замуж, она будет тебя очень полезна.
Так был заключен один из дьявольских договоров, в духе того, которым Жак Коллен на долгое время привязал к себе Прюданс Сервьен и которые этот человек всегда старался закрепить, ибо у него, как и у дьявола, был страсть вербовать приверженцев.
Около 1821 года Жакелина Коллен выдала Рыжую замуж за старшего приказчика владельца оптовой торговли скобяным товаром. Приказчик заканчивал в этот момент переговоры о покупке торгового дома своего хозяина, дела его процветали, у него было двое детей, и он являлся помощником мэра в своем районе. Никогда Рыжая, став г-жой Прелар, не могла пожаловаться на Жака Коллена и на его тетку, но всякий раз, когда к ней обращались с просьбой об услуге, г-жа Прелар дрожала с головы до ног. Вот почему вся краска сбежала у нее с лица, когда на пороге ее лавки появились эти две страшные личности.
— Мы пришли к вам по делу, сударыня, — сказал Жак Коллен.
— Мой муж здесь, — отвечала она.
— Ну что ж! Пока мы обойдемся и без вас; я никогда не беспокою людей понапрасну.
— Пошлите за фиакром, крошка, — сказала Жакелина Коллен, — и попросите мою крестницу, Я надеюсь устроить ее горничной к одной знатной даме, которая прислала за ней своего домоуправителя.
Тем временем Паккар, похожий на жандарма, одетого зажиточным горожанином, беседовал с г-ном Преларом о крупном заказе на проволоку для какого-то моста.
Приказчик пошел за фиакром; и спустя несколько минут Европа, или, чтобы не называть ее именем, под которым она служила у Эстер, Прюданс Сервьен, а также Паккар, Жак Коллен и его тетка, — все, к великой радости Рыжей, уселись в фиакр, и Обмани-Смерть приказал кучеру ехать к заставе Иври.
Прюданс Сервьен и Паккар, трепещущие от страха перед дабом, напоминали души грешников перед лицом бога.
— Где семьсот тысяч франков? — спросил даб, вперяя в них свой пристальный и ясный взгляд, до такой степени волновавший кровь этих погибших душ, когда они чувствовали за собою вину, что им казалось, будто им в мозг вонзается столько булавок, сколько волос на их голове.
— Семьсот тридцать тысяч франков, — отвечала Жакелина Коллен своему племяннику, — в надежном месте, я поутру передала их Ромет в запечатанном пакете…
— Ваше счастье, что вы передали деньги Жакелине, — сказал Обмани-Смерть, — иначе отправились бы прямо туда… — прибавил он, указывая на Гревскую площадь, мимо которой проезжал фиакр.
Прюданс Сервьен, по обычаю своей родины, перекрестилась, точно над нею грянул гром.
— Прощаю вас, — продолжал даб, — но впредь остерегайтесь подобных ошибок и служите мне, как служат эти два пальца, — сказал он, показывая на указательный и средний палец правой руки. — Большой палец — это она, моя добрая маруха! — И он похлопал по плечу свою тетку. — Слушайте! — продолжал он. — Отныен ты, Паккар, можешь ничего бояться, шатайся по Пантену, сколько твоя душа пожелает. Я разрешаю тебя жениться на Прюданс.
Паккар схватил руку Жака Коллена и почтительно ее поцеловал.
— А что я должен делать? — спросил он.
— Ничего! У тебя будет рента и женщины, кроме собственной жены, ведь у тебя вкусы в духе Регенства, старина!.. Вот что значит быть чересчур красивым мужчиной!
Паккар покраснел, получив эту насмешливую похвалу от своего султана.
— А тебе, Прюданс, — продолжал Жак, — нужно иметь свое дело, хорошее положение, нужно обеспечить будущее и по-прежнему служить мне. Слушай меня хорошенько. На улице Сент-Барб существует отличное заведение, принадлежащее той самой госпоже Сент-Эстев, у которой моя тетка при случае заимствует фамилию…Отличное заведение, с хорошей клиетурой; оно приносит годового дохода тысяч пятнадцать — двадцать…Сент-Эстев поручила управление этим заведением…
— Гоноре, — сказала Жакелина.
— Марухе бедного Чистюльки, — сказал Паккар, — мы с Европай улизнули туда в день смерти бедной госпожи Ван Богсек, нашей хозяйки…
— Болтать, когда я говорю? — гневно сказал Жак Коллен.
Глубокое молчание воцарилось в фиакре, Прюданс и Паккар не осмеливались более взглянуть друг на друга.
— Итак, дом управляется Гонорой, — продолжал Жак Коллен. — Ежели ты с Прюданс укрывался там, я вижу, Паккар, что ты достаточно умен, чтобы вкручивать баки фараонам (проводить полицию), но недостаточно хитер, чтобы втереть очки подручной даба… — продолжал он, потрепав свою тетушку за подбородок. — Теперь я догадываюсь, как она тебя нашла…Это получилось очень кстати! Вы вернетесь опять к Гоноре…Продолжаю. Жакелина вступит с госпожой Нуррисон в переговоры о покупке ее заведения на улице Сент-Барб; будешь умненька себя вести, составишь себе там состояние, крошка, — сказал он, глядя на Прюданс. — В твои-то годы и уже игуменья! Это бывает лишь с дочерьми французского короля, — прибавил он ядовитыс тоном.
Прюданс бросилась на шею Обмани-Смерть и поцеловала его; но резким ударом, обнаружившим его недюжинную силу, даб так сильно оттолкнул ее, что, не будь тут Паккара, девушка угодила бы головой в окно и разбила бы стекло.
— Руки прочь! Не люблю я этих манер! — сухо сказал даб. — Это значит не оказывать мне должного уважения.
— Он прав, малютка, — сказал Паккар. — Понимаешь, ведь выходит, что даб дарит тебе сто тысяч франков. Лавка стоит того. Это на бульваре, напротив театра Жимназ, с той стороны, где бывает театральный разъезд…
— Я сделаю больше: куплю и дом, — сказал Обмани-Смерть.
— И вот через шесть лет мы миллионеры! — вскричал Паккар.
Раздосадованный тем, что его перебивают, Обмани-Смерть изо всех сил ударил Паккара ногой по голени; но у Паккара были стальные нервы и резиновые мускулы.
— Довольно, даб! Мы молчим, — отвечал он.
— Уж не думаете ли вы, что я мелю вздор? — продолжал Обмани-Смерть, тут только заметивший, что Паккар хлебнул несколько лишних стаканчиков. — Слушайте! В этом доме, в погребе, зарыты двести пятьдесят тысяч франков золотом…
В фиакре снова воцарилось глубочайшее молчание.
— Золото лежит в каменной кладке, очень крепкой. Надо его извлечь оттуда. А в нашем распоряжении только три ночи. Жакелина нам поможет… Сто тысяч пойдут на покупку заведения, остальное пусть лежит на месте.
— Где? — спросил Паккар.
— В погребе? — воскликнула Прюданс.
— Молчите! — сказала Жакелина.
— Да, но для такой поклажи при перевозке потребуется разрешение от фараонова племени, — заметил Паккар.
— Получим, — сказал сухо Обмани-Смерть. — Чего ты вечно суешься не в свое дело?
Жакелина взглянула на племянника и была поражена, как исказилось его лицо, несмотря на бесстрастную маску, под которой этот человек, столь владевший собой, скрывал обычно свое волнение.
— Дочь моя, — сказал Жак Коллен, обращаясь к Прюданс Сервьен, — моя тетка передаст тебе семьсот пятьдесят тысяч франков.
— Семьсот тридцать, — сказал Паккар.
— Добро! Семьсот тридцать, — продолжал Жак Коллен. — Сегодня же ночью надо во что бы то ни стало попасть в дом госпожи Эстер. Ты влезешь через слуховое окно на крышу, спустишься по трубе в спальню твоей покойной госпожи и положишь в матрац на ее постели приготовленный ею пакет…
— А почему не через дверь? — сказала Прюданс Сервьен.
— Дура, ведь на ней печати! — возразил Жак Коллен. — Через несколько дней там произведут опись имущества, и вы окажетесть неповинными в краже…
— Да здравствует даб! — вскричал Паккар. — Что за доброта!
— Стой!.. — крикнул кучеру своим могучим голосом Жак Коллен.
Карета остановилась против стоянки фиакров возле Ботанического сада.
— Ну, а теперь удирайте, ребята! — сказал Жак Коллен. — И не делайте глупостей! Вечером, в пять часов, приходите на мост Искусств, и там моя тетка скажет вам, не отменяется ли приказ. Надо предвидеть все, — шепнул он своей тетке. — Жакелина объяснит вам завтра, — продолжал он, — как безопаснее извлечь золото из погреба. Это дело тонкое.
Прюданс и Паккар соскочили на мостовую, счастливые, как помилованные воры.
— И какой же молодчина наш даб! — сказал Паккар.
— Это был бы король среди мужчин, если бы он не презирал так женщин!
— Ну, он очень обходителен! — вскричал Паккар. — Ты видела, как он меня хватил ногой! Мы заслужили, чтобы нас отправили на ad patres[26]; ведь в конце концов это мы поставили его в затруднительное положение…
— Лишь бы он не впутал нас в какое-нибудь дело, — сказала умная и хитрая Прюданс, — чтобы отправиться на лужок…
— Он-то! Да если бы ему пришла в голову такая фантазия, он бы сказал бы нам все начистоту, ты его не знаешь! Какую расчудесную жизнь он тебе устроит! Вот мы и буржуа. Какая удача! Уж если этот человек кого полюбит, не найдешь равного ему по доброте…
— Голубушка! — сказал Жак Коллен своей тетке. — Позаботься о Гоноре, нужно будет усыпить ее; через пять дней ее арестуют и найдут в ее комнате сто пятьдесят тысяч франков золотом; эти деньги сочтут за остаток суммы, украденной при убийстве стариков Кротта, родителей нотариуса.
— Она угодит за это на пять годков в Мадлонет, — заметила Жакелина.
— Похоже на то, — отвечал Жак Коллен. — И это будет причиной того, что Нуррисонша захочет избавиться от дома; она не может сама управлять им, а управляющих по своему вкусу найти не так-то легко. Таким образом, ты отлично сумеешь оборудовать это дельце. У нас будет там свой глаз. Но все эти три операции зависят от начатых мною переговоров по поводу писем. Ну-ка, распарывай свой мундир и давай мне образчики товаров. А где находятся наши три пакета?
— У Рыжей, шут их дери!
— Эй, кучер! — крикнул Жак Коллен. — Поезжай обратно к Дворцу правосудия, и во весь опор!.. Я похвалился быстротой действия, а вот уже полчаса, как отсутствую, это слишком долго! Жди у Рыжей и, когда служитель из прокуратуры спросит госпожу де Сент-Эстев, отдай ему запечатанные пакеты. Частица де будет служить условным знаком, и он должен тебя сказать: «Сударыня, я послан господином генеральным прокурором, а зачем, вы знаете». Дежурь у дверей Рыжей и глазей на цветочный рынок, чтобы не привлечь внимание Прелара. Как только ты передашь письма, займись Паккаром и Прюданс.
— Я вижу тебя насквозь, — сказала Жакелина, — ты хочешь занять место Биби-Люпена. У тебя ум за разум зашел после смерти малыша!
— А Теодор? Ведь ему уже собирались сбрить волосы, чтобы скосить его сегодня в четыре часа дня! — вскричал Жак Коллен.
— Впрочем, это разумно! Мы кончим жизнь честными людьми, как настоящие буржуа, в красивом поместье, в прекрасном климате, в Турени.
— А что мне оставалось? Люсьен унес с собой мою душу, все счастье моей жизни; впереди еще лет тридцать скуки и пустое сердце. Вместо того чтобы быть дабом каторги, я стану Фигаро правосудия и отомщу за Люсьена. Ведь только в шкуре легавого я могу безопасно уничтожить Корантена. А когда тебе предстоит слопать человека, значит, жизнь еще не кончена. Всякое положение в этом мире лишь видимость; и единственная реальность — это мысль! — прибавил он, ударяя себя по лбу. — Много ли еще добра в нашем казначействе?
— Это составляет…
— Пятьсот шестьдесят тысяч…
— Сто пятьдесят тысяч золотом должны Паккар и Прюданс. Сейчас я скажу тебе, где взять остальные двести тысяч. Мы их получим из наследства Эстер. Надобно вознаградить Нуррисоншу! С Теодором, Паккаром, Прюданс, Нуррисоншей и тобой я живо создам священный отряд, который мне нужен… Послушай, мы подъезжаем…
— Вот эти три письма, — сказала Жакелина, сделав последний надрез ножницами в подкладке своего платья.
— Добро! — отвечал Жак Коллен, получив три драгоценных автографа, три веленевых бумажки, сохранившие еще аромат духов. — Случай в Нантере — дело рук Теодора.
— Так это он!…
— Молчи, время дорого! Ему нужно было подкормить корсиканскую птичку по имени Джинета… Поручи Нуррисонше разыскать ее, а я дам тебе нужные сведения в письме, которое передаст тебе Го. Подойди к калитке Консьержери через два часа. Задача в том, чтобы подбросить эту девчонку одной прачке, сестре Годе, и чтобы она пришлась там ко двору…Годе и Рюфар-сообщники Чистюльки в краже и убийстве, совершенных у Кротта. Четыреста тысяч пятьдесят франков в целости; треть их в погребе Гоноры, это доля Чистюльки; другая треть в спальне Гоноры, это доля Рюфара; третья часть спрятана у сестры Годе. Мы начнем с того, что изымем сто пятьдесят тысяч франков из копилки Чистюльки, потом сто из копилки Годе и сто из копилки Рюфара. Если Рюфар и Годе погорят, пусть сами отвечают за то, что не хватает в их ширмане. Я сумею убедить Годе в том, что мы бережем для него сто тысяч, а Рюфара и Чистюльку в том, что Гонора спасла эти деньги для них!.. Прюданс и Паккар будут работать у Гоноры. Ты и Джинета, а она мне кажется продувной бестией, начнете орудовать у сестры Годе. Ради моего первого выступления в комических ролях я дам Аисту возможность отыскать четыреста пятьдесят тысяч франков, украденных у Кротта, и найти виновников. Я делаю вид, что раскрываю убийство в Нантере. Мы получим обратно наше рыжевье и попадем в самое логово лягавых! Мы были дичью, а становимся охотниками, вот и все! Дай три франка кучеру.
Фиакр остановился перед Дворцом правосудия. Жакелина, совершенно ошеломленная, заплатила. Обмани-Смерть стал подниматься по лестнице, в кабинет генерального прокурора.
Крутой перелом в жизни — это момент настолько острый, что, несмотря на свою решимость, Жак Коллен медленно подымался по ступеням, ведущим с улицы Барильери к Торговой галерее, где под перистилем суда присяжных находится мрачный вход в прокуратуру. Какой-то политический процесс собрал целое скопище людей возле двойной лестницы, ведущей в суд присяжных, и каторжник, ушедший в свои думы, был на некоторое время задержан толпой. Налево от этой двойной лестницы стоит, напоминая массивный столб, один из контрфорсов дворца, в этой громаде можно заметить маленькую дверь. Она выходит на винтовую лестницу, которая ведет к Консьержери. Через нее проходят генеральный прокурор, начальник Консьержери, председатели суда присяжных, товарищи прокурора и начальник тайной полиции. По одному из этих разветвлений этой лестницы, ныне замурованному, прошла Мария-Антуанетта, королева Франции, в Революционный трибунал, заседавший, как известно, в большой зале торжественных заседаний кассационного суда.
Сердце сжимается, когда увидишь эту страшную лестницу и вспомнишь о том, что тут проходила дочь Марии-Терезии, для которой, с ее прической, фижмами и пышной свитой, была тесна парадная лестница в Версале! Быть может, она искупала преступление своей матери — возмутительный раздел Польши? Монархи, совершая подобные преступления, не думают, очевидно, о возмездии, которое готовит им судьба.
В ту минуту, когда Жак Коллен вступила под перистиль главного входа, направляясь к генеральному прокурору, Биби-Люпен выходил из потайной двери в колонне. Начальник тайной полиции шел из Консьержери и также направлялся к генеральному прокурору. Легко понять удивление Биби-Люпена, когда он признал сюртук Карлоса Эррера, который он поутру так внимательно изучал. Он ускорил шаг, желая его обогнать. Жак Коллен обернулся. Враги очутились лицом к лицу. Оба они застыли на месте, и их столь непохожие глаза метнули одинаковы взгляд, подобно двум дуэльным пистолетам, разряженным одновременно.