Страница:
– Простите? – сказал Харман, поднося ладонь ковшиком к уху.
– Одному негру.
– А! – сказал Харман. – Убанги. – Он улыбнулся.
– Наличных, естественно, у того не было. Он выложил четыре сотни. Я продал ее в кредит через свою кредитную компанию, что на другой стороне улицы.
Харман рассмеялся.
– Мне пришлось только перейти через Сан-Пабло, – сказал Эл, – и обратиться в Западную Оклендскую сберегательную и кредитную компанию. Я получил двенадцать процентов составной доли на неоплаченный баланс, включая кредитные выплаты и прочие гонорары. А если нам понадобится вернуть машину в собственность, то убанги по-прежнему несет ответственность за весь неоплаченный баланс. Это контракт на три года. Фактически в общей сложности моя доля достигает реалистических двадцати четырех процентов, потому что это то, что мы называем дисконтом.
– Думаю, я понимаю, какого рода эта доля, – сказал Харман. – Я с таким сталкивался.
– Так что в общем я получил почти две тысячи долларов за бывшее такси, – сказал Эл. – Изначально же эта машина стоила всего около шестнадцати сотен, новая. Мне пришлось только покрасить ее и почистить. А когда я ее красил, то даже не стал ошкуривать ржавчину и рихтовать выбоины: я просто заполнил выбоины шпатлевкой и закрасил сверху.
Мистер Харман опять рассмеялся. Казалось, он очень заинтересован: он не выказывал никаких признаков нетерпения, желания, чтобы Эл поторопился и перешел к делу; он, казалось, с удовольствием послушал бы дальше.
– Я имею в виду, – сказал Эл, – что сделаю все на свете, чтобы продать машину. Я всегда заново нарезаю шины.
– Это как?
– Ну, беру лысую шину – без протектора – и разогретой иглой делаю нарезку в резине. Наношу фальшивый протектор, а потом крашу шину черной краской, чтобы выглядела как новая.
– Разве это не опасно?
– Еще как! – сказал Эл. – Если парень наедет хотя бы на незагашенную спичку, то шина лопнет. Но он думает, что получает комплект хороших шин, из-за чего идет дальше и покупает машину, которую иначе мог бы и не купить. Это часть бизнеса; все или почти все делают так же. Запасы надо сбывать и обновлять. Главное – это иметь наготове историю, чтобы объяснить что угодно. Если не можешь завести машину, то всегда говоришь, что она не заправлена. Если стекло не поднимается или не опускается, говоришь, что машину пригнали только сегодня утром и твой парнишка еще не успел ее осмотреть. Вам, мол, придется зайти чуть позже. Если клиент замечает, что истерт напольный коврик, говоришь, что машину водила женщина на шпильках. Если изорвалась обшивка сидений, может, из-за детей, говоришь, что прежний хозяин брал с собой домашнюю собачку, а та своими когтями сделала это за неделю. Всегда выдаешь какую-нибудь историю.
– Понимаю, – сказал Харман, очень внимательно все слушая.
– Если из-за плохих подшипников двигатель работает слишком шумно, говоришь, что это просто эксцентрик не приработался. – Харман кивнул. – Если у машины не переключаются скорости, говоришь, что только что установил новое сцепление и оно еще не успело приработаться.
Харман, поразмыслив, спросил:
– А что, если тормоза не работают? Предположим, вы позволяете клиенту проехаться на одной из ваших машин, а она, когда он пытается ее остановить, просто не останавливается? Что вы тогда скажете?
– Тогда говоришь, что какие-то ворюги слили ночью тормозную жидкость, – сказал Эл. – И кроешь всех подонков, которые уводят зажигалки, лампы и запаски; честишь их в хвост и гриву.
– Понимаю, – кивнул Харман.
– У меня хороший бизнес, – сказал Эл. – Мне нравится мериться с ними своей смекалкой. Это возбуждает, это стимулирует. Я не стал бы заниматься ничем другим. Это для меня – источник жизненной силы. Я рожден для этого бизнеса. Я знаю в нем все ходы и выходы.
– Да, похоже на то, – сказал Харман.
– Но я вынужден его оставить, – сказал Эл.
– Почему?
– Мелковат он, чтобы меня удержать.
– А, – сказал Харман.
– Послушайте, – сказал Эл. – Я – как шаровая молния. Мне надо двигаться. Меня нельзя удержать чем-то мелким. Продажа подержанных машин была для меня чем-то вроде тренировочной площадки. Это научило меня пониманию мира. Теперь я готов к чему-то настоящему. К чему-то такому, где мои способности потребуются в полной мере. Прежде это было для меня вызовом, но теперь уже нет. Потому что, – он стал говорить тихо и резко, – я знаю, что могу победить. Всякий раз. Не им со мной тягаться, хоть по одному, хоть всем разом. Стоит им ступить ко мне на стоянку, как… – Он изобразил удар кнутом. – Они мои. Состязаться не с кем.
Харман молчал.
– Мы – страна с расширяющейся экономикой, – сказал Эл. – Растущая страна со своим предназначением. Каждый становится или больше, или меньше; он либо поднимается вместе с экономикой, либо падает. Становится ничем. Я отказываюсь превращаться в ничто. Я намереваюсь связать себя с американской системой, которая предоставляет место для человека, обладающего напором и прямотой.
Харман внимательно на него смотрел.
– Вот почему у меня это получается, – сказал Эл. – Вот почему я могу всякий раз их уделывать. Потому что я верю в то, что делаю.
Харман медленно кивнул.
– Это не работа, – сказал Эл. – Не просто сколачивание баксов. Сами по себе деньги для меня ничего не значат; важно то, что они олицетворяют. Деньги – это доказательство, они свидетельствуют, что у человека есть честолюбие и решимость, что он не боится столкнуться лицом к лицу с фортуной. Деньги показывают, что он не боится самого себя. И он знает себе подобных. Он распознает их, потому что они обладают таким же напором и в такой же мере не желают, чтобы их остановило или отбросило назад поражение.
– Что же заставило вас прийти сюда, к Тичу? – спросил Харман.
– Я познакомился с вами, – сказал Эл. – Это и есть ответ. – Жестом он дал понять, что добавлять ничего не будет.
Последовало молчание.
– Хорошо, – сказал Харман. – Чего вы здесь хотите? Пока вы лишь подробно рассказывали свою историю.
– Я хочу работать на Кристиана Хармана, – сказал Эл. – Всего-навсего.
Харман приподнял брови.
– Вакансий здесь нет, насколько мне известно.
Эл ничего не сказал.
– Что у вас на уме? У вас нет опыта в пластиночном бизнесе.
– Могу я говорить откровенно? – спросил Эл.
– Пожалуйста. – Харман снова улыбнулся.
– Я ничего не знаю о пластинках, – сказал Эл. – Будем реалистичны. Но продавец продает не продукт. Он продает себя. А уж этот предмет я знаю, мистер Харман. Я знаю себя. А с этим знанием я могу продавать что угодно.
Харман поразмыслил.
– Вы согласны на любую работу у нас? Из того, что вы говорили, я заключил…
Перебивая его, Эл сказал:
– Позвольте мне уточнить. Я намерен работать на того, кто сможет найти мне применение. Я не намерен гнить. Мне надо найти применение, причем применение должным образом. Никто не шлифует клапаны мотыгой. Никто не воспользуется отменным пистолетом ручной работы, от лучших европейских мастеров, чтобы стрелять по жестянкам. – Он сделал паузу. – Но уж вы-то, мистер Харман, знаете, кто на что годится. Вы знаете свою организацию, знаете, в чем она нуждается. И если речь идет обо мне, то главное – это интересы организации. Я ясно выражаюсь?
– Думаю, да, – сказал Харман. – Другими словами, вы хотите предоставить мне решить этот вопрос.
– Именно так, – сказал Эл.
– Хорошо, – сказал Харман, почесывая нос. – Вот что я вам предложу. Оставьте секретарше свое имя и сообщите, где вас можно найти. Я обговорю это с мистером Найтом и мистером Гэмом, а там посмотрим. Как правило, наем на работу я поручаю Гэму.
Эл тотчас поднялся на ноги.
– Благодарю вас, мистер Харман, – сказал он. – Я сделаю, как вы говорите. И больше не стану занимать ваше время. – Он протянул руку Харману.
После недолгой паузы мистер Харман подался вперед, они обменялись рукопожатием, а затем Эл вышел из кабинета.
Снаружи он остановился у стола секретарши.
– Мистер Харман попросил меня оставить вам кое-какие данные, – сказал он приподнятым тоном.
Девушка протянула ему бювар и карандаш; он, однако, выхватил свою шариковую ручку и написал свое имя и адрес, а также домашний телефон, зарегистрированный на девичью фамилию жены. Затем улыбнулся секретарше и вышел из здания.
Когда он оказался на улице, в глаза ему шибанул яркий солнечный свет, и у него сразу заболела голова. Анацин, осознал он, переставал действовать. Так же, как спарин с дексимилом. Чувствуя себя усталым и ослабевшим, он кое-как доковылял до машины, с трудом открыл дверцу и забрался за руль.
Интересно, даст ли Харман о себе знать, подумал он.
Так или иначе, я свой ход сделал. Сделал все, что было в моих силах.
Спустя какое-то время он завел мотор и поехал к «Распродаже машин Эла».
В пятницу, когда он уже почти перестал надеяться, к обочине у «Распродажи машин Эла» подкатил автомобиль, из которого выбрался молодой человек в галстуке, но без пиджака.
– Мистер Миллер? – сказал он.
Выйдя из своего маленького домика, Эл откликнулся:
– Слушаю вас.
– Я из «Пластинок Тича», – объяснил молодой человек. – С вами пытался связаться мистер Гэм. Он хотел бы, чтобы вы позвонили ему, как только сможете.
– Хорошо, – сказал Эл. – Благодарю вас.
Молодой человек снова сел в свою машину и укатил.
Вот оно, подумал Эл. Он направился в кафе на другой стороне улицы, где вошел в будку таксофона. Мгновением позже соединился с телефонисткой «Пластинок Тича».
– Это мистер Миллер, – сказал он. – Мистер Гэм просил меня позвонить.
– Ах да, мистер Миллер, – сказала девушка. – Мы только что послали человека в ваш офис. Ему удалось вас найти?
– Да, – подтвердил Эл.
– Секундочку, соединяю вас с мистером Гэмом.
Вскоре в трубке раздался глубокий голос мужчины средних лет.
– Мистер Миллер, – сказал он, – меня зовут Фрэд Гэм. Вы обсуждали с мистером Харманом возможность получить у нас место. Если вы по-прежнему заинтересованы, то мы обдумали эту идею и кое к чему пришли. Вероятно, вам стоило бы заглянуть к нам где-нибудь в начале следующей недели.
– Я могу и сегодня, – сказал Эл. – Отменю все остальное.
– Чудесно, – сказал мистер Гэм. – Буду с нетерпением ждать встречи с вами, скажем, часа в четыре.
В четыре часа Эл закрыл свою стоянку и поехал к «Пластинкам Тича». Мистер Гэм оказался добродушным седым мужчиной плотного телосложения, занимавшим кабинет примерно тех же размеров, что и кабинет мистера Хармана.
– Рад познакомиться, – сказал Гэм, пожимая ему руку. На его столе лежало множество документов, которые он просматривал перед приходом Эла. – Что ж, мистер Миллер, – сказал он, – кажется, вы хотите присоединиться к нашей организации.
– Верно, – сказал Эл.
– Тогда пойдемте.
Гэм поднялся, сделал приглашающий жест, и Эл последовал за ним по коридору, минуя дверь за дверью.
Они вышли в обширное помещение, в котором работали люди. Воздух был насыщен ароматами работающих агрегатов. Шум ударил Эла по ушам – постоянный механический гул.
– Это производство, – сказал мистер Гэм. – Именно здесь мы штампуем пластинки.
Для Эла это выглядело как цех по восстановлению протекторов: те же круглые машины, за каждой стоит рабочий, крышки то открываются, то закрываются.
– С этой стороной дела вы соприкасаться не будете, – сказал мистер Гэм. Он увел Эла из цеха, и они оказались в другом коридоре.
Эл сказал:
– Я считаю Криса Хармана самой вдохновляющей личностью из тех, с кем я имел счастье повстречаться. А в моем бизнесе я повидал немало представителей рода человеческого.
– Да, Крис говорил, что познакомился с вами на вашей автостоянке. Вы с Крисом были полностью откровенны, так что и мы будем столь же открыты с вами. Вы пришли к нам совершенно ко времени. Вы не могли бы подгадать момент лучше, даже если бы у вас был какой-нибудь осведомитель, внедренный в нашу организацию. – Он остановился и пристально посмотрел на Эла. – Три дня назад этого рабочего места не существовало, и его необходимо укомплектовать прямо сейчас. Это хорошая работа, мистер Миллер. Просто отличная.
– Чудесно, – сказал Эл.
– Хотите узнать, в чем было дело, Миллер?
– Да, – сказал Эл.
– В вашей прямоте, – сказал Гэм. – Никогда ее не теряйте. В нашем обществе это чертовски редкая штука.
– Я никогда ее не потеряю, – сказал Эл. – Потому что обрел ее в момент высочайшего мужества и опасности. Я обрел ее в Корее. Когда комми поставили меня к стенке. Когда я смотрел в лицо смерти, бешеное косоглазое лицо азиата со штыком в лапах. Я разобрался в себе, мистер Гэм. Я хорошенько разглядел себя, все, что я собой представляю, все, что предумыслил во мне Создатель. А такого знания человек никогда не теряет.
Чуть помолчав, Гэм проговорил:
– Жаль, что им нельзя поделиться. Нельзя передать его каждому из живущих. У меня никогда не будет того, чем обладаете вы.
– Боюсь, что так, – сказал Эл.
– Вы говорили Крису, что деньги для вас не главное. Это его тронуло. Для Криса дело тоже заключается не в деньгах. Почему он занялся бизнесом в этой области, в звукозаписи? Потому что хотел улучшить условия жизни среднего человека с помощью единственного, что может их улучшить, – не через более крупные авто или более качественные телевизоры, но посредством искусства, музыки. – Мистер Гэм толчком открыл тяжелую дверь, выводившую на парковочную площадку, и они медленно пошли через парковку. – Естественно, здесь приходится идти на компромиссы. Бизнес требует платы. Мы это понимаем. Такова жестокая реальность. Вот почему возникли «Веселые пластинки», да и – давайте смотреть правде в лицо – сами «Пластинки Тича». Вы, конечно, знаете каталог. Это, по большей части, мусор. Так и предполагалось, потому расчет здесь делается на коммерческий сбыт. Рок-н-ролл, негритянский джаз – так называемая расовая музыка. Кантри, то есть деревенщина со слайд-гитарами. И попса. У нас было несколько хитов. «Тич» попадал в «горячую десятку», причем часто. С «Пластинками Тича» уже много лет сотрудничает Фрэнк Фритч.
– Я в курсе, – сказал Эл.
– Фортепианные выкрутасы Фрэнка Фритча были в числе наших бестселлеров. И Джорджия О’Хара с ее «Весельчаками песни». В данный момент наш бестселлер в каталоге – «Гордость». Ее можно услышать в тысячах закусочных по всей Америке.
Они вошли в другое здание.
– Вашей заботой, – сказал мистер Гэм, – станет новая марка, та, которую Крис Харман всегда жаждал выпускать, но до этого не мог. Она называется «Антика». Возможной она стала благодаря появлению долгоиграющих пластинок. Вы будете ответственны за ее продвижение на рынке. Ваш месячный оклад составит семьсот пятьдесят долларов, плюс командировочные – по обычной подотчетной системе, которую мы постепенно усовершенствуем, по мере того как будем узнавать вас лучше. И базовый ваш оклад со временем тоже будет повышаться.
– Понятно, – сказал Эл.
– Мы приобрели это здание недавно, – сказал Гэм, когда они проходили по свежеокрашенному вестибюлю. – И сейчас переделываем. Еще не все закончено. Ваш кабинет будет здесь.
Он достал ключ и открыл дверь; Эл обнаружил перед собой кабинет, пахнущий свежей краской.
– Что будет выпускаться под маркой «Антика»?
– Это великий проект мистера Хармана, – сказал мистер Гэм. – Мессы и хоралы Средневековья и раннего Возрождения. Палестрина[14], де Пре[15], Орландо Лассус[16]. Полифония и монодия. Грегорианская музыка, если возможно; если будет рынок.
Далековато от продажи подержанных авто, думал Эл, заглядывая в пустой, вновь окрашенный и декорированный кабинет. Вот, значит, что я получаю за выступление перед Крисом Харманом? Вот, значит, что он увидел во мне и в том, что я говорил?
И этот человек пытается облапошить Джима Фергессона? Этот человек приторговывает грязной версией «Маленькой Евы на льду»?
Он почувствовал себя больным и обескураженным. Все это дело не имело для него ровно никакого смысла, к тому же, на беду его, при нем не было ни дексимила, ни спарина, никаких таблеток, чтобы помочь ему справиться с ситуацией. Единственное, что он мог, это слушать мистера Гэма. Он зашел слишком далеко, слишком глубоко забрался в «Пластинки Тича» и в организацию Криса Хармана, чтобы поворачивать обратно.
10
– Одному негру.
– А! – сказал Харман. – Убанги. – Он улыбнулся.
– Наличных, естественно, у того не было. Он выложил четыре сотни. Я продал ее в кредит через свою кредитную компанию, что на другой стороне улицы.
Харман рассмеялся.
– Мне пришлось только перейти через Сан-Пабло, – сказал Эл, – и обратиться в Западную Оклендскую сберегательную и кредитную компанию. Я получил двенадцать процентов составной доли на неоплаченный баланс, включая кредитные выплаты и прочие гонорары. А если нам понадобится вернуть машину в собственность, то убанги по-прежнему несет ответственность за весь неоплаченный баланс. Это контракт на три года. Фактически в общей сложности моя доля достигает реалистических двадцати четырех процентов, потому что это то, что мы называем дисконтом.
– Думаю, я понимаю, какого рода эта доля, – сказал Харман. – Я с таким сталкивался.
– Так что в общем я получил почти две тысячи долларов за бывшее такси, – сказал Эл. – Изначально же эта машина стоила всего около шестнадцати сотен, новая. Мне пришлось только покрасить ее и почистить. А когда я ее красил, то даже не стал ошкуривать ржавчину и рихтовать выбоины: я просто заполнил выбоины шпатлевкой и закрасил сверху.
Мистер Харман опять рассмеялся. Казалось, он очень заинтересован: он не выказывал никаких признаков нетерпения, желания, чтобы Эл поторопился и перешел к делу; он, казалось, с удовольствием послушал бы дальше.
– Я имею в виду, – сказал Эл, – что сделаю все на свете, чтобы продать машину. Я всегда заново нарезаю шины.
– Это как?
– Ну, беру лысую шину – без протектора – и разогретой иглой делаю нарезку в резине. Наношу фальшивый протектор, а потом крашу шину черной краской, чтобы выглядела как новая.
– Разве это не опасно?
– Еще как! – сказал Эл. – Если парень наедет хотя бы на незагашенную спичку, то шина лопнет. Но он думает, что получает комплект хороших шин, из-за чего идет дальше и покупает машину, которую иначе мог бы и не купить. Это часть бизнеса; все или почти все делают так же. Запасы надо сбывать и обновлять. Главное – это иметь наготове историю, чтобы объяснить что угодно. Если не можешь завести машину, то всегда говоришь, что она не заправлена. Если стекло не поднимается или не опускается, говоришь, что машину пригнали только сегодня утром и твой парнишка еще не успел ее осмотреть. Вам, мол, придется зайти чуть позже. Если клиент замечает, что истерт напольный коврик, говоришь, что машину водила женщина на шпильках. Если изорвалась обшивка сидений, может, из-за детей, говоришь, что прежний хозяин брал с собой домашнюю собачку, а та своими когтями сделала это за неделю. Всегда выдаешь какую-нибудь историю.
– Понимаю, – сказал Харман, очень внимательно все слушая.
– Если из-за плохих подшипников двигатель работает слишком шумно, говоришь, что это просто эксцентрик не приработался. – Харман кивнул. – Если у машины не переключаются скорости, говоришь, что только что установил новое сцепление и оно еще не успело приработаться.
Харман, поразмыслив, спросил:
– А что, если тормоза не работают? Предположим, вы позволяете клиенту проехаться на одной из ваших машин, а она, когда он пытается ее остановить, просто не останавливается? Что вы тогда скажете?
– Тогда говоришь, что какие-то ворюги слили ночью тормозную жидкость, – сказал Эл. – И кроешь всех подонков, которые уводят зажигалки, лампы и запаски; честишь их в хвост и гриву.
– Понимаю, – кивнул Харман.
– У меня хороший бизнес, – сказал Эл. – Мне нравится мериться с ними своей смекалкой. Это возбуждает, это стимулирует. Я не стал бы заниматься ничем другим. Это для меня – источник жизненной силы. Я рожден для этого бизнеса. Я знаю в нем все ходы и выходы.
– Да, похоже на то, – сказал Харман.
– Но я вынужден его оставить, – сказал Эл.
– Почему?
– Мелковат он, чтобы меня удержать.
– А, – сказал Харман.
– Послушайте, – сказал Эл. – Я – как шаровая молния. Мне надо двигаться. Меня нельзя удержать чем-то мелким. Продажа подержанных машин была для меня чем-то вроде тренировочной площадки. Это научило меня пониманию мира. Теперь я готов к чему-то настоящему. К чему-то такому, где мои способности потребуются в полной мере. Прежде это было для меня вызовом, но теперь уже нет. Потому что, – он стал говорить тихо и резко, – я знаю, что могу победить. Всякий раз. Не им со мной тягаться, хоть по одному, хоть всем разом. Стоит им ступить ко мне на стоянку, как… – Он изобразил удар кнутом. – Они мои. Состязаться не с кем.
Харман молчал.
– Мы – страна с расширяющейся экономикой, – сказал Эл. – Растущая страна со своим предназначением. Каждый становится или больше, или меньше; он либо поднимается вместе с экономикой, либо падает. Становится ничем. Я отказываюсь превращаться в ничто. Я намереваюсь связать себя с американской системой, которая предоставляет место для человека, обладающего напором и прямотой.
Харман внимательно на него смотрел.
– Вот почему у меня это получается, – сказал Эл. – Вот почему я могу всякий раз их уделывать. Потому что я верю в то, что делаю.
Харман медленно кивнул.
– Это не работа, – сказал Эл. – Не просто сколачивание баксов. Сами по себе деньги для меня ничего не значат; важно то, что они олицетворяют. Деньги – это доказательство, они свидетельствуют, что у человека есть честолюбие и решимость, что он не боится столкнуться лицом к лицу с фортуной. Деньги показывают, что он не боится самого себя. И он знает себе подобных. Он распознает их, потому что они обладают таким же напором и в такой же мере не желают, чтобы их остановило или отбросило назад поражение.
– Что же заставило вас прийти сюда, к Тичу? – спросил Харман.
– Я познакомился с вами, – сказал Эл. – Это и есть ответ. – Жестом он дал понять, что добавлять ничего не будет.
Последовало молчание.
– Хорошо, – сказал Харман. – Чего вы здесь хотите? Пока вы лишь подробно рассказывали свою историю.
– Я хочу работать на Кристиана Хармана, – сказал Эл. – Всего-навсего.
Харман приподнял брови.
– Вакансий здесь нет, насколько мне известно.
Эл ничего не сказал.
– Что у вас на уме? У вас нет опыта в пластиночном бизнесе.
– Могу я говорить откровенно? – спросил Эл.
– Пожалуйста. – Харман снова улыбнулся.
– Я ничего не знаю о пластинках, – сказал Эл. – Будем реалистичны. Но продавец продает не продукт. Он продает себя. А уж этот предмет я знаю, мистер Харман. Я знаю себя. А с этим знанием я могу продавать что угодно.
Харман поразмыслил.
– Вы согласны на любую работу у нас? Из того, что вы говорили, я заключил…
Перебивая его, Эл сказал:
– Позвольте мне уточнить. Я намерен работать на того, кто сможет найти мне применение. Я не намерен гнить. Мне надо найти применение, причем применение должным образом. Никто не шлифует клапаны мотыгой. Никто не воспользуется отменным пистолетом ручной работы, от лучших европейских мастеров, чтобы стрелять по жестянкам. – Он сделал паузу. – Но уж вы-то, мистер Харман, знаете, кто на что годится. Вы знаете свою организацию, знаете, в чем она нуждается. И если речь идет обо мне, то главное – это интересы организации. Я ясно выражаюсь?
– Думаю, да, – сказал Харман. – Другими словами, вы хотите предоставить мне решить этот вопрос.
– Именно так, – сказал Эл.
– Хорошо, – сказал Харман, почесывая нос. – Вот что я вам предложу. Оставьте секретарше свое имя и сообщите, где вас можно найти. Я обговорю это с мистером Найтом и мистером Гэмом, а там посмотрим. Как правило, наем на работу я поручаю Гэму.
Эл тотчас поднялся на ноги.
– Благодарю вас, мистер Харман, – сказал он. – Я сделаю, как вы говорите. И больше не стану занимать ваше время. – Он протянул руку Харману.
После недолгой паузы мистер Харман подался вперед, они обменялись рукопожатием, а затем Эл вышел из кабинета.
Снаружи он остановился у стола секретарши.
– Мистер Харман попросил меня оставить вам кое-какие данные, – сказал он приподнятым тоном.
Девушка протянула ему бювар и карандаш; он, однако, выхватил свою шариковую ручку и написал свое имя и адрес, а также домашний телефон, зарегистрированный на девичью фамилию жены. Затем улыбнулся секретарше и вышел из здания.
Когда он оказался на улице, в глаза ему шибанул яркий солнечный свет, и у него сразу заболела голова. Анацин, осознал он, переставал действовать. Так же, как спарин с дексимилом. Чувствуя себя усталым и ослабевшим, он кое-как доковылял до машины, с трудом открыл дверцу и забрался за руль.
Интересно, даст ли Харман о себе знать, подумал он.
Так или иначе, я свой ход сделал. Сделал все, что было в моих силах.
Спустя какое-то время он завел мотор и поехал к «Распродаже машин Эла».
В пятницу, когда он уже почти перестал надеяться, к обочине у «Распродажи машин Эла» подкатил автомобиль, из которого выбрался молодой человек в галстуке, но без пиджака.
– Мистер Миллер? – сказал он.
Выйдя из своего маленького домика, Эл откликнулся:
– Слушаю вас.
– Я из «Пластинок Тича», – объяснил молодой человек. – С вами пытался связаться мистер Гэм. Он хотел бы, чтобы вы позвонили ему, как только сможете.
– Хорошо, – сказал Эл. – Благодарю вас.
Молодой человек снова сел в свою машину и укатил.
Вот оно, подумал Эл. Он направился в кафе на другой стороне улицы, где вошел в будку таксофона. Мгновением позже соединился с телефонисткой «Пластинок Тича».
– Это мистер Миллер, – сказал он. – Мистер Гэм просил меня позвонить.
– Ах да, мистер Миллер, – сказала девушка. – Мы только что послали человека в ваш офис. Ему удалось вас найти?
– Да, – подтвердил Эл.
– Секундочку, соединяю вас с мистером Гэмом.
Вскоре в трубке раздался глубокий голос мужчины средних лет.
– Мистер Миллер, – сказал он, – меня зовут Фрэд Гэм. Вы обсуждали с мистером Харманом возможность получить у нас место. Если вы по-прежнему заинтересованы, то мы обдумали эту идею и кое к чему пришли. Вероятно, вам стоило бы заглянуть к нам где-нибудь в начале следующей недели.
– Я могу и сегодня, – сказал Эл. – Отменю все остальное.
– Чудесно, – сказал мистер Гэм. – Буду с нетерпением ждать встречи с вами, скажем, часа в четыре.
В четыре часа Эл закрыл свою стоянку и поехал к «Пластинкам Тича». Мистер Гэм оказался добродушным седым мужчиной плотного телосложения, занимавшим кабинет примерно тех же размеров, что и кабинет мистера Хармана.
– Рад познакомиться, – сказал Гэм, пожимая ему руку. На его столе лежало множество документов, которые он просматривал перед приходом Эла. – Что ж, мистер Миллер, – сказал он, – кажется, вы хотите присоединиться к нашей организации.
– Верно, – сказал Эл.
– Тогда пойдемте.
Гэм поднялся, сделал приглашающий жест, и Эл последовал за ним по коридору, минуя дверь за дверью.
Они вышли в обширное помещение, в котором работали люди. Воздух был насыщен ароматами работающих агрегатов. Шум ударил Эла по ушам – постоянный механический гул.
– Это производство, – сказал мистер Гэм. – Именно здесь мы штампуем пластинки.
Для Эла это выглядело как цех по восстановлению протекторов: те же круглые машины, за каждой стоит рабочий, крышки то открываются, то закрываются.
– С этой стороной дела вы соприкасаться не будете, – сказал мистер Гэм. Он увел Эла из цеха, и они оказались в другом коридоре.
Эл сказал:
– Я считаю Криса Хармана самой вдохновляющей личностью из тех, с кем я имел счастье повстречаться. А в моем бизнесе я повидал немало представителей рода человеческого.
– Да, Крис говорил, что познакомился с вами на вашей автостоянке. Вы с Крисом были полностью откровенны, так что и мы будем столь же открыты с вами. Вы пришли к нам совершенно ко времени. Вы не могли бы подгадать момент лучше, даже если бы у вас был какой-нибудь осведомитель, внедренный в нашу организацию. – Он остановился и пристально посмотрел на Эла. – Три дня назад этого рабочего места не существовало, и его необходимо укомплектовать прямо сейчас. Это хорошая работа, мистер Миллер. Просто отличная.
– Чудесно, – сказал Эл.
– Хотите узнать, в чем было дело, Миллер?
– Да, – сказал Эл.
– В вашей прямоте, – сказал Гэм. – Никогда ее не теряйте. В нашем обществе это чертовски редкая штука.
– Я никогда ее не потеряю, – сказал Эл. – Потому что обрел ее в момент высочайшего мужества и опасности. Я обрел ее в Корее. Когда комми поставили меня к стенке. Когда я смотрел в лицо смерти, бешеное косоглазое лицо азиата со штыком в лапах. Я разобрался в себе, мистер Гэм. Я хорошенько разглядел себя, все, что я собой представляю, все, что предумыслил во мне Создатель. А такого знания человек никогда не теряет.
Чуть помолчав, Гэм проговорил:
– Жаль, что им нельзя поделиться. Нельзя передать его каждому из живущих. У меня никогда не будет того, чем обладаете вы.
– Боюсь, что так, – сказал Эл.
– Вы говорили Крису, что деньги для вас не главное. Это его тронуло. Для Криса дело тоже заключается не в деньгах. Почему он занялся бизнесом в этой области, в звукозаписи? Потому что хотел улучшить условия жизни среднего человека с помощью единственного, что может их улучшить, – не через более крупные авто или более качественные телевизоры, но посредством искусства, музыки. – Мистер Гэм толчком открыл тяжелую дверь, выводившую на парковочную площадку, и они медленно пошли через парковку. – Естественно, здесь приходится идти на компромиссы. Бизнес требует платы. Мы это понимаем. Такова жестокая реальность. Вот почему возникли «Веселые пластинки», да и – давайте смотреть правде в лицо – сами «Пластинки Тича». Вы, конечно, знаете каталог. Это, по большей части, мусор. Так и предполагалось, потому расчет здесь делается на коммерческий сбыт. Рок-н-ролл, негритянский джаз – так называемая расовая музыка. Кантри, то есть деревенщина со слайд-гитарами. И попса. У нас было несколько хитов. «Тич» попадал в «горячую десятку», причем часто. С «Пластинками Тича» уже много лет сотрудничает Фрэнк Фритч.
– Я в курсе, – сказал Эл.
– Фортепианные выкрутасы Фрэнка Фритча были в числе наших бестселлеров. И Джорджия О’Хара с ее «Весельчаками песни». В данный момент наш бестселлер в каталоге – «Гордость». Ее можно услышать в тысячах закусочных по всей Америке.
Они вошли в другое здание.
– Вашей заботой, – сказал мистер Гэм, – станет новая марка, та, которую Крис Харман всегда жаждал выпускать, но до этого не мог. Она называется «Антика». Возможной она стала благодаря появлению долгоиграющих пластинок. Вы будете ответственны за ее продвижение на рынке. Ваш месячный оклад составит семьсот пятьдесят долларов, плюс командировочные – по обычной подотчетной системе, которую мы постепенно усовершенствуем, по мере того как будем узнавать вас лучше. И базовый ваш оклад со временем тоже будет повышаться.
– Понятно, – сказал Эл.
– Мы приобрели это здание недавно, – сказал Гэм, когда они проходили по свежеокрашенному вестибюлю. – И сейчас переделываем. Еще не все закончено. Ваш кабинет будет здесь.
Он достал ключ и открыл дверь; Эл обнаружил перед собой кабинет, пахнущий свежей краской.
– Что будет выпускаться под маркой «Антика»?
– Это великий проект мистера Хармана, – сказал мистер Гэм. – Мессы и хоралы Средневековья и раннего Возрождения. Палестрина[14], де Пре[15], Орландо Лассус[16]. Полифония и монодия. Грегорианская музыка, если возможно; если будет рынок.
Далековато от продажи подержанных авто, думал Эл, заглядывая в пустой, вновь окрашенный и декорированный кабинет. Вот, значит, что я получаю за выступление перед Крисом Харманом? Вот, значит, что он увидел во мне и в том, что я говорил?
И этот человек пытается облапошить Джима Фергессона? Этот человек приторговывает грязной версией «Маленькой Евы на льду»?
Он почувствовал себя больным и обескураженным. Все это дело не имело для него ровно никакого смысла, к тому же, на беду его, при нем не было ни дексимила, ни спарина, никаких таблеток, чтобы помочь ему справиться с ситуацией. Единственное, что он мог, это слушать мистера Гэма. Он зашел слишком далеко, слишком глубоко забрался в «Пластинки Тича» и в организацию Криса Хармана, чтобы поворачивать обратно.
10
Вечером того же дня Эл Миллер, сидя за обеденным столом напротив своей жены, вновь и вновь обдумывал ужасающую мысль о том, что Крис Харман является вполне достойным человеком, а никаким не мошенником.
Он предложил мне эту работу, думал Эл, чтобы наставить меня на путь истинный.
– У меня есть новость, – сказал он наконец Джули, вырываясь из сетей самосозерцания. – Мне предложили работу.
– Что за работу? – спросила она, тут же насторожившись.
– За семьсот пятьдесят в месяц, – сказал он. – Плюс подотчетные. И это только начальный оклад.
У нее расширились глаза.
– Семьсот пятьдесят долларов? – спросила она. – Расскажи мне об этом. Что тебе придется делать? Кто предложил?
– Фабрика грампластинок, – сказал он. – Что-то вроде связей с общественностью. – У него был такой унылый, такой потерянный тон, что ее лицо тотчас осунулось. – Это просто случайность, – сказал он. – У меня для этого нет квалификации. Я продержусь там две недели. Или два дня. – Он вернулся к еде.
– Но почему не попробовать? – сказала Джули. – Может, ты ошибаешься; ты ведь знаешь, что всегда пессимистически настроен и не шевелишься, все пускаешь на самотек, – эта работа сама падает тебе в руки, а ты так и сидишь. Не прилагаешь никаких усилий.
– Я приложил усилия, – сказал Эл. – Пошел и получил ее.
– Тогда нечего думать, что ты с ней не справишься, – сказала Джули. – Разве не логично? Тебя просто снова одолевают сомнения, обычные твои сомнения. Я уверена, что ты справишься.
– Он предложил мне ее просто из жалости, – сказал Эл: он не мог избавиться от этой мысли с тех пор, как покинул «Пластинки Тича».
– Что ты им сказал? Ты же не отказался, правда?
– Сказал, что подумаю, – ответил он. – Сказал, что свяжусь с ними в понедельник утром.
Это давало ему три дня.
– Хорошо, – сказала Джули бодрым, рассудительным тоном. – Предположим, им просто стало тебя жаль. Ну так и что? – Она повысила голос. – Это все равно хорошая работа; за нее все равно хорошо платят. Какое тебе дело до их мотивов? Это паранойя! – Она взволнованно взмахнула вилкой. – Как называется эта фирма? Я пойду и поговорю с ними; я им позвоню – вот что я сделаю. И скажу, что я твоя секретарша и что ты после длительных размышлений решил принять их предложение.
Весь мир сошел с ума, подумал Эл. Все притворяются.
– Если у тебя хватило сообразительности пойти и отыскать хорошо оплачиваемую работу, – сказала Джули, – то ее хватит и на то, чтобы взяться за эту работу и преуспеть в ней. Они не предложили бы ее тебе, если бы не верили, что ты с ней справишься. Соглашайся, Эл, или – без преувеличений, – если ты откажешься, то я себя знаю – и знаю, что стану из-за этого сомневаться в твоей верности. Мы оба давали брачный обет. Ты должен меня чтить и подчиняться мне.
– Вряд ли там шла речь о подчинении, – сказал Эл.
– Ну, не подчиняться, – сказала она. – Но чтить и уважать. Докажи это своим согласием на приличную работу, чтобы мы могли завести детей и получить все, чего мы хотим и чего заслуживаем. – Голос у нее от волнения сделался резким; ему был знаком этот тон. – Не подведи меня снова, Эл; прошу тебя, не давай ходу этим своим невротическим тревогам.
– Посмотрим, – сказал он.
Ему казалось, что он потерпел сокрушительное поражение из-за того, что ему предложили честную, достойную работу с хорошим окладом, и теперь его начинала беспокоить собственная реакция, это чувство, будто все пошло шиворот-навыворот. На первый взгляд такая реакция действительно выглядела странной, если не сказать большего. Может быть, Джули права; может быть, теперь, когда кто-то решил ему довериться, испытать его в настоящем деле, стало проявляться его собственное внутреннее чувство никчемности. Он невротик; Джули права.
Проигрыш или успех: мне без разницы, решил он. Все это морока. Западня и обман. Кому это надо? Кому-то надо.
– Ты боишься высунуть голову, – сказала Джули. – Если у тебя ничего не получится, то ты еще больше погрязнешь в апатии, и ты это понимаешь. Ты же прекрасно себя знаешь. Ты предпочитаешь оставаться на месте, потому что так велика опасность провалиться, потому что это будет иметь для тебя ужасные последствия. Так или нет?
– Наверное, – сказал он.
– Значит, ты всегда и будешь оставаться тем, кто ты есть. Плыть по течению. Никуда не направляясь. Эл… – С каменным выражением лица она посмотрела ему в прямо в глаза. – Я в самом деле не знаю, смогу ли я терпеть это дальше. Просто не знаю. Хочу, но не могу; серьезно – не могу. Если ты подведешь меня снова, слышишь?
Он пробормотал в ответ что-то невразумительное.
После ужина он заглянул в квартиру Тути Дулитла. И Тути, и его жена были дома; они чистили кухонную печь. Повсюду были расстелены газеты. В раковине стояла мыльная землисто-серая вода.
Усевшись в сторонке, чтобы им не мешать, Эл обсуждал с Тути перспективы своей новой работы. Тот старательно вникал во все подробности.
– Может, это прикрытие, – сказал он, когда Эл закончил свой рассказ.
Такая мысль не приходила ему в голову, и она его приободрила; она давала совершенно новое истолкование ситуации – как в отношении работы, так и в отношении Хармана.
– Может, и так, – сказал Эл. – Ты хочешь сказать, что они все еще не хотят раскрывать мне свои карты. Все еще поддерживают дымовую завесу.
– Конечно, но они уберут ее, когда ты на них какое-то время поработаешь. Когда получше тебя узнают. Так всегда бывает.
И он стал подробно рассказывать Элу о своей давнишней работе, когда он возил какую-то тетку, а та держала подпольный притон, где делали аборты. Прошло немало месяцев, прежде чем он узнал, что это вовсе не шведский массажный салон; они утаивали от него это так долго, как только могли.
Потом он увел Эла в комнату, где они могли поговорить наедине.
– Ты, может, этой вещи не учитываешь, – сказал Тути. – Я случайно узнал кое-что о «Пластинках Тича», потому что интересуюсь музыкой. У них хороший каталог, но знаешь, почему они так называются? Это пиратская марка.
– Как это? – спросил Эл.
– Они воруют матрицы. То есть пиратским образом добывают и штампуют с них копии. У них нет законных прав на матрицы, с которых они прессуют, но они всегда подбирали что-то, когда прогорала какая-нибудь компания, или артист умирал, или еще что-нибудь. Или брали иностранные марки. А сам Тич был пиратом. Знаменитый пират Черная Борода, звали его Эдвард Тич[17].
– Понял, – сказал Эл, очень довольный. – А сам-то я связи не углядел.
– Так что нечего и сомневаться, они пиратствуют, – сказал Тути. – Может, этого фактика хватит, чтобы подбодрить тебя. Ты, наверно, думаешь, что только те, кто мошенничает, будут платить тебе чуть не восемь сотен в месяц. Если бы они были честными, то вряд ли стали бы вообще хоть что-то тебе платить. Потому что, ты сам это прекрасно о себе знаешь, да и скажу тебе как друг, которой неплохо тебя знает, – ты, понимаешь ли, ничего и не стоишь.
– Хочешь, чтобы я тебе башку проломил? – сказал Эл.
– Я тебе тут же и сам башку проломлю, – сказал Тути. – Теперь слушай сюда. Ты ничего не стоишь, потому что тебе нечего продать. Ты вроде тех цветных парней, которые едут на север, в города, из сельской местности на юге. Ты приехал из фермерского поселка, из, скажем, округа Напа. Ты куда больше похож на этих парней, чем ты думаешь. А я знаю: похож. Я вижу в тебе множество таких же черт, как у них, но ты этого не замечаешь по своему невежеству; я имею в виду, что тебе неведомо о том, что мне довелось узнать, хотя в остальных отношениях ты очень даже продвинутый. Слушай, что у них у всех есть на продажу, когда они приезжают в город? Их работа. Надо где-то трудиться, например на заводе «Крайслер», или за рулем грузовика, или, напялив фартук, в «Обезьяньем дворе»[18]. Почему кто-то им платит? Почему ты им платишь? Ты нанимаешь их мыть машины на твоей стоянке, то есть нанимал бы, если бы у тебя были деньги; на других стоянках так и делают – на других стоянках есть свои цветные парни. Ты так беден, что твой цветной парень – это ты сам.
Он предложил мне эту работу, думал Эл, чтобы наставить меня на путь истинный.
– У меня есть новость, – сказал он наконец Джули, вырываясь из сетей самосозерцания. – Мне предложили работу.
– Что за работу? – спросила она, тут же насторожившись.
– За семьсот пятьдесят в месяц, – сказал он. – Плюс подотчетные. И это только начальный оклад.
У нее расширились глаза.
– Семьсот пятьдесят долларов? – спросила она. – Расскажи мне об этом. Что тебе придется делать? Кто предложил?
– Фабрика грампластинок, – сказал он. – Что-то вроде связей с общественностью. – У него был такой унылый, такой потерянный тон, что ее лицо тотчас осунулось. – Это просто случайность, – сказал он. – У меня для этого нет квалификации. Я продержусь там две недели. Или два дня. – Он вернулся к еде.
– Но почему не попробовать? – сказала Джули. – Может, ты ошибаешься; ты ведь знаешь, что всегда пессимистически настроен и не шевелишься, все пускаешь на самотек, – эта работа сама падает тебе в руки, а ты так и сидишь. Не прилагаешь никаких усилий.
– Я приложил усилия, – сказал Эл. – Пошел и получил ее.
– Тогда нечего думать, что ты с ней не справишься, – сказала Джули. – Разве не логично? Тебя просто снова одолевают сомнения, обычные твои сомнения. Я уверена, что ты справишься.
– Он предложил мне ее просто из жалости, – сказал Эл: он не мог избавиться от этой мысли с тех пор, как покинул «Пластинки Тича».
– Что ты им сказал? Ты же не отказался, правда?
– Сказал, что подумаю, – ответил он. – Сказал, что свяжусь с ними в понедельник утром.
Это давало ему три дня.
– Хорошо, – сказала Джули бодрым, рассудительным тоном. – Предположим, им просто стало тебя жаль. Ну так и что? – Она повысила голос. – Это все равно хорошая работа; за нее все равно хорошо платят. Какое тебе дело до их мотивов? Это паранойя! – Она взволнованно взмахнула вилкой. – Как называется эта фирма? Я пойду и поговорю с ними; я им позвоню – вот что я сделаю. И скажу, что я твоя секретарша и что ты после длительных размышлений решил принять их предложение.
Весь мир сошел с ума, подумал Эл. Все притворяются.
– Если у тебя хватило сообразительности пойти и отыскать хорошо оплачиваемую работу, – сказала Джули, – то ее хватит и на то, чтобы взяться за эту работу и преуспеть в ней. Они не предложили бы ее тебе, если бы не верили, что ты с ней справишься. Соглашайся, Эл, или – без преувеличений, – если ты откажешься, то я себя знаю – и знаю, что стану из-за этого сомневаться в твоей верности. Мы оба давали брачный обет. Ты должен меня чтить и подчиняться мне.
– Вряд ли там шла речь о подчинении, – сказал Эл.
– Ну, не подчиняться, – сказала она. – Но чтить и уважать. Докажи это своим согласием на приличную работу, чтобы мы могли завести детей и получить все, чего мы хотим и чего заслуживаем. – Голос у нее от волнения сделался резким; ему был знаком этот тон. – Не подведи меня снова, Эл; прошу тебя, не давай ходу этим своим невротическим тревогам.
– Посмотрим, – сказал он.
Ему казалось, что он потерпел сокрушительное поражение из-за того, что ему предложили честную, достойную работу с хорошим окладом, и теперь его начинала беспокоить собственная реакция, это чувство, будто все пошло шиворот-навыворот. На первый взгляд такая реакция действительно выглядела странной, если не сказать большего. Может быть, Джули права; может быть, теперь, когда кто-то решил ему довериться, испытать его в настоящем деле, стало проявляться его собственное внутреннее чувство никчемности. Он невротик; Джули права.
Проигрыш или успех: мне без разницы, решил он. Все это морока. Западня и обман. Кому это надо? Кому-то надо.
– Ты боишься высунуть голову, – сказала Джули. – Если у тебя ничего не получится, то ты еще больше погрязнешь в апатии, и ты это понимаешь. Ты же прекрасно себя знаешь. Ты предпочитаешь оставаться на месте, потому что так велика опасность провалиться, потому что это будет иметь для тебя ужасные последствия. Так или нет?
– Наверное, – сказал он.
– Значит, ты всегда и будешь оставаться тем, кто ты есть. Плыть по течению. Никуда не направляясь. Эл… – С каменным выражением лица она посмотрела ему в прямо в глаза. – Я в самом деле не знаю, смогу ли я терпеть это дальше. Просто не знаю. Хочу, но не могу; серьезно – не могу. Если ты подведешь меня снова, слышишь?
Он пробормотал в ответ что-то невразумительное.
После ужина он заглянул в квартиру Тути Дулитла. И Тути, и его жена были дома; они чистили кухонную печь. Повсюду были расстелены газеты. В раковине стояла мыльная землисто-серая вода.
Усевшись в сторонке, чтобы им не мешать, Эл обсуждал с Тути перспективы своей новой работы. Тот старательно вникал во все подробности.
– Может, это прикрытие, – сказал он, когда Эл закончил свой рассказ.
Такая мысль не приходила ему в голову, и она его приободрила; она давала совершенно новое истолкование ситуации – как в отношении работы, так и в отношении Хармана.
– Может, и так, – сказал Эл. – Ты хочешь сказать, что они все еще не хотят раскрывать мне свои карты. Все еще поддерживают дымовую завесу.
– Конечно, но они уберут ее, когда ты на них какое-то время поработаешь. Когда получше тебя узнают. Так всегда бывает.
И он стал подробно рассказывать Элу о своей давнишней работе, когда он возил какую-то тетку, а та держала подпольный притон, где делали аборты. Прошло немало месяцев, прежде чем он узнал, что это вовсе не шведский массажный салон; они утаивали от него это так долго, как только могли.
Потом он увел Эла в комнату, где они могли поговорить наедине.
– Ты, может, этой вещи не учитываешь, – сказал Тути. – Я случайно узнал кое-что о «Пластинках Тича», потому что интересуюсь музыкой. У них хороший каталог, но знаешь, почему они так называются? Это пиратская марка.
– Как это? – спросил Эл.
– Они воруют матрицы. То есть пиратским образом добывают и штампуют с них копии. У них нет законных прав на матрицы, с которых они прессуют, но они всегда подбирали что-то, когда прогорала какая-нибудь компания, или артист умирал, или еще что-нибудь. Или брали иностранные марки. А сам Тич был пиратом. Знаменитый пират Черная Борода, звали его Эдвард Тич[17].
– Понял, – сказал Эл, очень довольный. – А сам-то я связи не углядел.
– Так что нечего и сомневаться, они пиратствуют, – сказал Тути. – Может, этого фактика хватит, чтобы подбодрить тебя. Ты, наверно, думаешь, что только те, кто мошенничает, будут платить тебе чуть не восемь сотен в месяц. Если бы они были честными, то вряд ли стали бы вообще хоть что-то тебе платить. Потому что, ты сам это прекрасно о себе знаешь, да и скажу тебе как друг, которой неплохо тебя знает, – ты, понимаешь ли, ничего и не стоишь.
– Хочешь, чтобы я тебе башку проломил? – сказал Эл.
– Я тебе тут же и сам башку проломлю, – сказал Тути. – Теперь слушай сюда. Ты ничего не стоишь, потому что тебе нечего продать. Ты вроде тех цветных парней, которые едут на север, в города, из сельской местности на юге. Ты приехал из фермерского поселка, из, скажем, округа Напа. Ты куда больше похож на этих парней, чем ты думаешь. А я знаю: похож. Я вижу в тебе множество таких же черт, как у них, но ты этого не замечаешь по своему невежеству; я имею в виду, что тебе неведомо о том, что мне довелось узнать, хотя в остальных отношениях ты очень даже продвинутый. Слушай, что у них у всех есть на продажу, когда они приезжают в город? Их работа. Надо где-то трудиться, например на заводе «Крайслер», или за рулем грузовика, или, напялив фартук, в «Обезьяньем дворе»[18]. Почему кто-то им платит? Почему ты им платишь? Ты нанимаешь их мыть машины на твоей стоянке, то есть нанимал бы, если бы у тебя были деньги; на других стоянках так и делают – на других стоянках есть свои цветные парни. Ты так беден, что твой цветной парень – это ты сам.