Страница:
– Мистер Хейнз, – начал он, – я тут просматриваю материалы Полоумного Люка к вечерней музыкальной программе. Слушателям это не понравится, во всяком случае, тем, для кого я делаю передачу. Старушки, которые живут у Парка, не покупают подержанных автомобилей. Они выключают радио сразу, как только заслышат что-нибудь подобное. И…
– Я вас понимаю, – перебил его Хейнз, – но, насколько мне известно, Посин запродал весь эфир под материал Шарпштайна – каждые полчаса. И потом, Джим, мы же идем на это исключительно в порядке эксперимента.
– Пусть так. Но когда эксперимент закончится, у нас не будет ни старушек, ни спонсоров. А Люк к тому времени сбагрит свои девяносто партий «хадсонов-55» – или чем он там торгует, и что дальше? Думаете, он останется с нами после того, как перебьет хребты своим конкурентам? Ему это нужно только для того, чтобы избавиться от них.
– Тут вы правы, – сказал Хейнз.
– Еще бы я был не прав!
– Наверное, Посин не устоял перед соблазном.
– Боюсь, что так, – сказал Джим.
– Ну, мы уже подписали контракт. Нужно выполнить наши обязательства перед Шарпштайном, а на будущее – будем осторожнее в таких делах.
– То есть вы хотите, чтобы я вставил вот это в музыку для ужинающих? Да вы послушайте.
Он потянулся за сценарием, Пэт подала его.
– Я в курсе, что там, – сказал Хейнз. – Слышал по другим независимым станциям. Но, учитывая, что контракт подписан, я считаю, что мы обязаны отработать его. Идти на попятную – это не по-деловому.
– Мистер Хейнз, это убьет нас.
Во всяком случае, спонсоров классической музыки это точно отпугнет. Ресторанчики, которым она нужна, отвернутся от радиостанции, будут для нее потеряны.
– Давайте попробуем, а там – видно будет, – по голосу Хейнза было понятно, что он уже принял решение. – Договорились, старина? Может, все как раз обернется в нашу пользу. В конце концов, сейчас это у нас самый серьезный рекламодатель. Оцените ситуацию в долгосрочной перспективе. Ну, покапризничает кое-кто из этих мелких модных рестораторов какое-то время… Но потом-то куда они денутся? Правильно, старина?
Спор продолжался еще какое-то время. Наконец Джим сдался.
Когда они прощались, Хейнз поблагодарил его за звонок:
– Рад, что вы посчитали нужным обсудить этот вопрос со мной, потолковать в открытую.
Джим положил трубку и продекламировал:
– У Люка преотли-ичные автомобили!
– Значит, все-таки в эфир? – спросила Пэт.
Он принес текст рекламы в студию и записал на пленку часть «2 А (эхо)». Потом включил еще один «Ампекс»[32], записал часть «1 А» и наложил их друг на друга, так чтобы во время программы можно было просто включить магнитофон. Закончив, он перемотал пленку и нажал на воспроизведение. Из колонок раздался его голос – голос профессионального радиоведущего: «Купив СЕГОДНЯ автомобиль у Полоумного Люка…»
Не выключая запись, он принялся за почту. Сначала открытки от подростков с просьбами поставить что-нибудь из последних популярных песенок – он брал их себе на заметку для послеобеденной программы. Потом жалоба от одного общительного практичного бизнесмена – мол, слишком много камерной музыки в программе для ужинающих. А вот милое письмо от добрейшей старушки Эдит Холкам из Стоунстауна: она получает огромное удовольствие, слушая чудесную музыку, это замечательно, что благодаря их станции такая музыка продолжает жить.
Вот что гонит кровь по моим жилам, подумал он, откладывая письмо, чтобы оно было под рукой. Можно показать рекламодателям. Он занимался этим уже пять лет, старался жить только этим. Отдавал всего себя работе, своей музыке, программам. Своему делу.
В студию заглянула Пэт.
– Вечером ставишь «Фантастическую симфонию»?
– Да, собираюсь.
Она вошла, села в удобное кресло напротив него. Достала сигарету. Желтой искрой, язычком пламени вспыхнула в ее руке зажигалка. Его подарок трехлетней давности. Она положила ногу на ногу, шурша юбкой. Разгладила ее. Его бывшая жена. Их все еще связывало несколько тонких ниточек, вот, например, симфония Берлиоза. Он любил эту вещь с давних пор, и стоило ему услышать ее, как вновь оживали все старые запахи, вкусы, шорох ее юбки, как вот только что. Ей нравились длинные тяжелые яркие юбки, широкие пояса, блузки без рукавов, напоминавшие ему сорочки девушек с обложек исторических романов. Ее темные волосы легко ниспадали неприбранной массой, и это всегда шло ей. Ее нельзя было назвать крупной, весила она ровно сто одиннадцать фунтов. У нее были тонкие кости. Полые, как она однажды сообщила ему. Как у белки-летяги. Их объединял целый ворох таких сравнений – вспоминая их, он чувствовал что-то вроде смущения.
Они почти не расходились во вкусах – не из-за этого потерпел крушение их брак. Он никому не рассказывал о причине развода и надеялся, что она тоже молчит. Их история послужила бы плодородной почвой для служебных сплетен. Им хотелось детей – сразу и много, но дети не рождались; после консультаций с врачами выяснилось, что бесплодным оказался – кто бы мог подумать! – он. Но самым страшным было не это: Пэт возжелала прибегнуть к помощи метода, бесхитростно называемого «донорством». Он и думать об этом не хотел, и они разошлись. Совершенно серьезно, хотя и не без презрения к себе, не без ярости, он предложил ей найти любовника – роман на стороне, но с человеческими чувствами, казался ему не таким отвратительным, как научно-фантастическая затея с искусственным оплодотворением. Или взять и просто усыновить ребенка – почему бы и нет? Но ее увлекла идея донорства. Он решил, что она помешалась на возможности партеногенеза, девственного размножения, хотя такое объяснение не пришлось Пэт по душе. Так постепенно они перестали по-настоящему понимать друг друга.
Теперь, глядя на нее, он думал, что больше двадцати семи – двадцати восьми лет этой привлекательной женщине не дашь. И сразу бросаются в глаза те ее качества, которыми она его покорила. Она по-настоящему женственна, а не просто изящна, миниатюрна или даже грациозна – все это было в ней, но помимо этого он ценил в ней природную живость ума и души.
Сидя напротив него, Пэт сказала вполголоса:
– Ты понимаешь, что значит этот контракт с Полоумным Люком? Твоей классической музыке пришел конец. Он потребует музыку оуки[33], гавайских гитар, Роя Экьюфа[34]. Тебя выдавят. Перестанут слушать старушки… от нас отвернутся рестораны. Тебе…
– Знаю, – ответил он.
– Может быть, нужно все-таки что-то предпринять?
– Что в моих силах, я сделал, – сказал он. – Высказал свое мнение.
Она встала и потушила сигарету.
– Телефон, – сказала она и плавно скользнула совсем рядом с ним в своем ярком наряде – ослепительная блузка, пуговицы по всей длине.
Как странно, подумал он. Когда-то его любовь к ней была делом праведным, а он сам – добродетельным супругом. А теперь это грех, даже думать об этом не смей. Время и близость, непоследовательность жизни. Он смотрел, как она уходит, и чувствовал себя одиноким, думал, что для него, пожалуй, и сейчас не все еще решено. Им до сих пор руководила надежда. За два года, с тех пор как они развелись, он не встретил ни одной женщины, которая могла бы сравниться с ней.
Мне никак не уйти от нее, мне все еще необходимо быть где-то рядом, думал он.
Вернувшись к пластинкам и письмам, он принялся набрасывать заметки к вечерней музыкальной программе.
2
3
– Я вас понимаю, – перебил его Хейнз, – но, насколько мне известно, Посин запродал весь эфир под материал Шарпштайна – каждые полчаса. И потом, Джим, мы же идем на это исключительно в порядке эксперимента.
– Пусть так. Но когда эксперимент закончится, у нас не будет ни старушек, ни спонсоров. А Люк к тому времени сбагрит свои девяносто партий «хадсонов-55» – или чем он там торгует, и что дальше? Думаете, он останется с нами после того, как перебьет хребты своим конкурентам? Ему это нужно только для того, чтобы избавиться от них.
– Тут вы правы, – сказал Хейнз.
– Еще бы я был не прав!
– Наверное, Посин не устоял перед соблазном.
– Боюсь, что так, – сказал Джим.
– Ну, мы уже подписали контракт. Нужно выполнить наши обязательства перед Шарпштайном, а на будущее – будем осторожнее в таких делах.
– То есть вы хотите, чтобы я вставил вот это в музыку для ужинающих? Да вы послушайте.
Он потянулся за сценарием, Пэт подала его.
– Я в курсе, что там, – сказал Хейнз. – Слышал по другим независимым станциям. Но, учитывая, что контракт подписан, я считаю, что мы обязаны отработать его. Идти на попятную – это не по-деловому.
– Мистер Хейнз, это убьет нас.
Во всяком случае, спонсоров классической музыки это точно отпугнет. Ресторанчики, которым она нужна, отвернутся от радиостанции, будут для нее потеряны.
– Давайте попробуем, а там – видно будет, – по голосу Хейнза было понятно, что он уже принял решение. – Договорились, старина? Может, все как раз обернется в нашу пользу. В конце концов, сейчас это у нас самый серьезный рекламодатель. Оцените ситуацию в долгосрочной перспективе. Ну, покапризничает кое-кто из этих мелких модных рестораторов какое-то время… Но потом-то куда они денутся? Правильно, старина?
Спор продолжался еще какое-то время. Наконец Джим сдался.
Когда они прощались, Хейнз поблагодарил его за звонок:
– Рад, что вы посчитали нужным обсудить этот вопрос со мной, потолковать в открытую.
Джим положил трубку и продекламировал:
– У Люка преотли-ичные автомобили!
– Значит, все-таки в эфир? – спросила Пэт.
Он принес текст рекламы в студию и записал на пленку часть «2 А (эхо)». Потом включил еще один «Ампекс»[32], записал часть «1 А» и наложил их друг на друга, так чтобы во время программы можно было просто включить магнитофон. Закончив, он перемотал пленку и нажал на воспроизведение. Из колонок раздался его голос – голос профессионального радиоведущего: «Купив СЕГОДНЯ автомобиль у Полоумного Люка…»
Не выключая запись, он принялся за почту. Сначала открытки от подростков с просьбами поставить что-нибудь из последних популярных песенок – он брал их себе на заметку для послеобеденной программы. Потом жалоба от одного общительного практичного бизнесмена – мол, слишком много камерной музыки в программе для ужинающих. А вот милое письмо от добрейшей старушки Эдит Холкам из Стоунстауна: она получает огромное удовольствие, слушая чудесную музыку, это замечательно, что благодаря их станции такая музыка продолжает жить.
Вот что гонит кровь по моим жилам, подумал он, откладывая письмо, чтобы оно было под рукой. Можно показать рекламодателям. Он занимался этим уже пять лет, старался жить только этим. Отдавал всего себя работе, своей музыке, программам. Своему делу.
В студию заглянула Пэт.
– Вечером ставишь «Фантастическую симфонию»?
– Да, собираюсь.
Она вошла, села в удобное кресло напротив него. Достала сигарету. Желтой искрой, язычком пламени вспыхнула в ее руке зажигалка. Его подарок трехлетней давности. Она положила ногу на ногу, шурша юбкой. Разгладила ее. Его бывшая жена. Их все еще связывало несколько тонких ниточек, вот, например, симфония Берлиоза. Он любил эту вещь с давних пор, и стоило ему услышать ее, как вновь оживали все старые запахи, вкусы, шорох ее юбки, как вот только что. Ей нравились длинные тяжелые яркие юбки, широкие пояса, блузки без рукавов, напоминавшие ему сорочки девушек с обложек исторических романов. Ее темные волосы легко ниспадали неприбранной массой, и это всегда шло ей. Ее нельзя было назвать крупной, весила она ровно сто одиннадцать фунтов. У нее были тонкие кости. Полые, как она однажды сообщила ему. Как у белки-летяги. Их объединял целый ворох таких сравнений – вспоминая их, он чувствовал что-то вроде смущения.
Они почти не расходились во вкусах – не из-за этого потерпел крушение их брак. Он никому не рассказывал о причине развода и надеялся, что она тоже молчит. Их история послужила бы плодородной почвой для служебных сплетен. Им хотелось детей – сразу и много, но дети не рождались; после консультаций с врачами выяснилось, что бесплодным оказался – кто бы мог подумать! – он. Но самым страшным было не это: Пэт возжелала прибегнуть к помощи метода, бесхитростно называемого «донорством». Он и думать об этом не хотел, и они разошлись. Совершенно серьезно, хотя и не без презрения к себе, не без ярости, он предложил ей найти любовника – роман на стороне, но с человеческими чувствами, казался ему не таким отвратительным, как научно-фантастическая затея с искусственным оплодотворением. Или взять и просто усыновить ребенка – почему бы и нет? Но ее увлекла идея донорства. Он решил, что она помешалась на возможности партеногенеза, девственного размножения, хотя такое объяснение не пришлось Пэт по душе. Так постепенно они перестали по-настоящему понимать друг друга.
Теперь, глядя на нее, он думал, что больше двадцати семи – двадцати восьми лет этой привлекательной женщине не дашь. И сразу бросаются в глаза те ее качества, которыми она его покорила. Она по-настоящему женственна, а не просто изящна, миниатюрна или даже грациозна – все это было в ней, но помимо этого он ценил в ней природную живость ума и души.
Сидя напротив него, Пэт сказала вполголоса:
– Ты понимаешь, что значит этот контракт с Полоумным Люком? Твоей классической музыке пришел конец. Он потребует музыку оуки[33], гавайских гитар, Роя Экьюфа[34]. Тебя выдавят. Перестанут слушать старушки… от нас отвернутся рестораны. Тебе…
– Знаю, – ответил он.
– Может быть, нужно все-таки что-то предпринять?
– Что в моих силах, я сделал, – сказал он. – Высказал свое мнение.
Она встала и потушила сигарету.
– Телефон, – сказала она и плавно скользнула совсем рядом с ним в своем ярком наряде – ослепительная блузка, пуговицы по всей длине.
Как странно, подумал он. Когда-то его любовь к ней была делом праведным, а он сам – добродетельным супругом. А теперь это грех, даже думать об этом не смей. Время и близость, непоследовательность жизни. Он смотрел, как она уходит, и чувствовал себя одиноким, думал, что для него, пожалуй, и сейчас не все еще решено. Им до сих пор руководила надежда. За два года, с тех пор как они развелись, он не встретил ни одной женщины, которая могла бы сравниться с ней.
Мне никак не уйти от нее, мне все еще необходимо быть где-то рядом, думал он.
Вернувшись к пластинкам и письмам, он принялся набрасывать заметки к вечерней музыкальной программе.
2
В пять часов вечера закончилась его передача о популярной музыке для подростков. Обычно в это время он сразу шел в кафе через улицу и обедал там за столиком в дальнем углу, положив рядом с собой текст и заметки для вечерней музыкальной программы.
В этот июльский вечер, когда он закончил свой «Клуб 17», перед стеклянным окном студии, поглядывая на него, топталась группка подростков. Он узнал их и помахал рукой. Эти ребята и раньше приходили сюда. Парня в очках, свитере и коричневых брюках, с папкой и учебниками в руках звали Ферд Хайнке, он возглавлял клуб любителей фантастики «Существа с планеты Земля». Рядом стоял Джо Мантила, очень смуглый, коренастый, похожий на тролля. Его жирные черные волосы лоснились, и все в нем было каким-то засаленным: щеки, шея, мясистые неровности лица, старательно взращиваемый пушок усиков. Третьим был Арт Эмманьюэл, белокурый красавец с мужественным лицом, голубыми глазами и большими руками рабочего, одетый в белую хлопковую рубашку и джинсы. Первые двое все еще учились в школе «Галилео», а Арт Эмманьюэл, который был на год старше их, пошел, как сам рассказывал Джиму, в ученики к старому мистеру Ларсену, который держал типографию на Эдди-стрит, печатавшую приглашения на свадьбы, визитные карточки, а иногда брошюрки упертых негритянских сектантов. Арт был смышлен, говорил скороговоркой, а когда волновался, начинал заикаться. Все трое нравились Джиму. Выйдя из студии и направившись к ним, он подумал о том, насколько ему важно общение с ними.
– П-п-привет, – поздоровался Арт, – классная передача получилась!
– Спасибо, – сказал Джим.
Мальчишки несмело переступали с ноги на ногу.
– Ну, нам пора, – сказал Джо Мантила. – Домой надо двигать.
– А не многовато ли этих оркестровых телячьих нежностей? – бросил Ферд. – Может, ансамблей бы побольше?
– Пошли, – позвал его Джо Мантила. – Я тебя подвезу.
Ферд и Джо ушли. Арт остался. Он был как-то необычно возбужден, переминался с ноги на ногу.
– А п-п-помните, как вы нам ра-разрешили посидеть в аппаратной во время п-п-передачи? – Он так и просиял. – Классно было.
Джим сказал:
– Я поесть собираюсь, вон там, через улицу. Хочешь, пойдем вместе, ты кофе попьешь?
Ребята временами ходили за ним хвостом, засыпали его разными вопросами о радио, музыке, обо всем на свете. Ему нравилось обедать с ними, он забывал о своем одиночестве.
Арт бросил взгляд в сторону.
– Со мной жена пришла, познакомиться с вами хочет. Вашу передачу постоянно слушает.
– Кто с тобой пришел? – удивился Джим.
– Жена, – сказал Арт.
– Не знал, что ты женат. – Ему и в голову не могло прийти, что у этого восемнадцатилетнего мальчишки, вчерашнего школьника, зарабатывавшего пятьдесят долларов в месяц, есть, видите ли, жена. По его представлениям, Арт должен был бы жить в родительском доме, в комнате наверху с авиамоделями и школьными вымпелами, развешанными по стенам. – Конечно, давай. С удовольствием с ней познакомлюсь.
Жена Арта ждала в гостевой комнате радиостанции.
– Вот моя ж-ж-жена, – сказал Арт, вспыхнув и прикоснувшись к ее плечу.
На ней было платье для беременной. Если не считать живота, она была совсем худенькой. Волосы коротко и неровно подстрижены. Туфли на низком каблуке на босу ногу, на лице – никаких следов косметики. Она стояла потупившись, без всякого выражения на лице. Нос у нее был узкий, скорее маленький. И поразительные глаза – довольно темные зрачки, пристальный, озабоченный взгляд в пространство. Вид у нее был какой-то недокормленный, но глаза очаровали Джима.
– Привет, – поздоровался он.
– Р-р-рейчел, – представил ее Арт.
Она не подняла глаз. Лоб ее был нахмурен. Наконец она серьезно посмотрела на Джима, напомнив ему тонкокостную Патрицию. И в той, и в другой чувствовалась какая-то дикая, животная непокорность. И было ей, судя по всему, не больше семнадцати.
– Р-р-рейчел ни одной вашей передачи не пропускает, – сказал Арт. – Приходит домой с работы, обед стряпает. Вот захотела прийти, познакомиться с вами.
– Могу я угостить вас чашкой кофе? – предложил Джим, обращаясь к Рейчел.
– Спасибо, не стоит, – ответила она.
– Пойдемте, – настаивал он. – Тут только улицу перейти – я обедать собрался. Угощаю.
Обменявшись взглядами, они последовали за ним. Сказать им было особенно нечего. Они держались почтительно, но замкнуто, как будто мысли их витали где-то далеко.
За столиком кафе он рассматривал их, сидя над телячьей отбивной, чашкой кофе, салатом и столовым серебром. Ни Арт, ни Рейчел не стали ничего заказывать. Они сидели рядышком, спрятав руки. В кафе было шумно, оживленно: у стойки было уже негде присесть, все столики тоже были заняты.
– Когда вы ждете ребенка? – спросил Джим у Рейчел.
– В январе.
– А жить есть где? Где малыша растить будете?
– У нас квартира в Филлморе[35], – сказала Рейчел. – В подвальном этаже.
– Сколько комнат?
– Гостиная, спальня и кухня.
– Давно вы поженились? – спросил он, снова обращаясь к ней.
– 14 апреля, – ответила Рейчел. – В Санта-Розе. Мы… ну, убежали. Понимаете? Я еще в школе училась, жениться нам не полагалось. Про возраст регистраторше в загсе наврали. Я сказала, что мне восемнадцать, а ему – двадцать один, документик даже написала.
Она улыбнулась.
– Она подписала его именем моей мамы, – сказал Арт.
– Мы так и с уроков сбегали, – сообщила Рейчел. – Гуляли по городу или просто в парке сидели. В Золотых Воротах. А почерк у меня красивый.
Она положила руки на стол, и он увидел ее длинные, тонкие пальцы. Как у взрослой женщины, подумал он. Совсем не детские руки.
– А ша-шафером шериф был, – сказал Арт.
– Причем с пистолетом, – добавила Рейчел. – Я уж подумала было, что он чего-нибудь с нами сделает, ну там, обратно увезет. А он после подошел и Арту руку пожал.
– А су-судья сказал…
– Что если у нас нету пяти долларов, чтобы ему заплатить, – подхватила Рейчел, – то можно и не платить. Но мы заплатили. Приехали мы туда на попутках. Переночевали у одной девчонки, знакомой моей. Родителям ее наплели, что в поход отправились, или что-то вроде этого. Не помню уже. А потом мы вернулись домой.
– А что было, когда все обнаружилось?
– Ой, чем нам только не угрожали.
– Меня в тюрьму обещали уп-п-п-рятать, – сказал Арт.
– Я сказала, что жду ребенка. Хотя тогда это была еще неправда. Ну, они и отвязались от нас.
Рейчел задумалась на миг и продолжила:
– Как-то вечером идем мы домой – из кино, и вдруг нас окликают из полицейской машины. Приказали Арту встать лицом к стене. Засыпали нас вопросами. Запугивали его.
– Комендантский час же, – пояснил Арт. – А мы нарушили.
Джим никогда не задумывался о том, что и в самом деле действует комендантский час для несовершеннолетних.
– То есть могут так запросто забрать, если выйдешь на улицу ночью?
– Ну да, любого парня или девчонку, – ответил Арт, и оба – он и Рейчел – мрачно кивнули.
– Нам не поверили, что мы муж и жена, – сказала она. – Повезли нас домой, заставили предъявить свидетельство. В квартире настоящий обыск устроили – в вещах рылись. Не знаю, чего уж они там искали, так, смотрели на всякий случай, наверно.
– И как они вам все это объяснили?
– Да никак. Это они вопросы задавали.
– С-с-спросили, чем я на жизнь зарабатываю, – сказал Арт.
– Черт возьми, – их рассказ подействовал на него угнетающе.
– Нас много куда не пускают, – сказала Рейчел. – Хоть мы и муж и жена. Боятся, что натворим чего-нибудь или стащим что-нибудь. Мы же малолетки. Как в тот раз, когда мы в ресторан пошли, сразу, как поженились. У меня работа есть – в авиакомпании. Цену билетов подсчитываю.
– Она в математике ас, – похвалил ее Арт.
– Ну вот, хотели мы сходить куда-нибудь посидеть. Поужинать там, и все такое. Так нас оттуда попросили. А ресторан на вид был очень приятный.
– Просто одеты были не так, – предположил Арт.
– Да нет, – возразила она. – По-моему, не в этом дело.
– Были бы одеты как надо, нас бы не вышвырнули, – энергично закивал головой он.
– Нет, это из-за того, что не доросли мы еще.
– И что, никто за вас не вступился? – спросил Джим.
– Тем вечером, когда нас полицейские остановили, вокруг целая толпа собралась – народ из баров выходил, – сказала Рейчел. – Стоят и глазеют – тетки, толстухи старые в мехах своих облезлых. Выкрикивали что-то нам. Я не расслышала что.
– И потом, – подхватил Арт, – нас вечно учат, как надо жить. Как мистер Ларсен, например, ну, старикан, у которого я работаю в типографии. Всегда с со-со-советами лезет. Чтоб я, н-н-например, неграм никогда на слово не верил. Он черных лютой ненавистью ненавидит. Хотя все время имеет с ними дело. Но в долг им никогда ничего не даст, только налом берет.
– Был у меня один знакомый парень – негр, – сказала Рейчел, – так мои мамаша с папашей чуть с ума не сошли – боялись, что мы с ним дружить начнем.
– Вот уж хулиганы, – сказал Джим.
Он не нашел в ее рассказе ничего смешного – ни в самой истории, ни в ее отношении к ней.
– Вот это как раз одна старушенция тогда и выкрикивала – «хулиганы». Я-то разобрал.
Рейчел взглянула на него.
– Правда? А я не услышала. Не до них было.
– Должен же быть какой-то выход! – возмутился Джим. – Комендантский час для детей… При желании его ведь можно и для тех, кому еще нет тридцати, установить. Да для кого угодно. Почему не для рыжих сорокалетних?
Захотят – и введут, подумал он.
Джим поймал себя на том, что для него, так же как и для Арта и Рейчел, существуют какие-то твердолобые «они». Но для него это были не взрослые – а кто же тогда? Он невольно задумался. Может быть, это – Полоумный Люк? Или Тед Хейнз? Или, коли на то пошло, все вокруг.
Но его, по крайней мере, из ресторанов не выгоняли. Никто не останавливал его ночью и не пихал лицом к стене. Для него это только повод к размышлению, в жизни его это не касалось. А этих ребят коснулось напрямую. Тоже мне, гражданские права. Добропорядочные граждане твердят о правах человека, о защите меньшинств. И вводят комендантский час.
– Только для взрослых. Вход с собаками воспрещен, – произнес он.
– Что? – не понял Арт. – А, это вы п-п-про рестораны.
Он не ожидал, что кто-то из них поймет. Но они поняли. Так гласили вывески в окнах ресторанов на Юге: «Только для белых. Вход с собаками воспрещен». Но тут речь шла не о неграх. Во всяком случае, не только о них.
– С-с-скажите, а почему вы решили диджеем стать? – спросил Арт.
– Странно, наверно, знать, что все тебя слышат, когда говоришь что-нибудь, – сказала Рейчел. – Ну, то есть каждое твое слово – вот вы всегда говорите, мол, за рулем осторожнее – это ведь не кому-то конкретно.
– Это моя жизнь, – ответил он.
– Вам нравится? – Она устремила на него взгляд своих глаз – огромных, черных. – Наверно, очень странно должны себя чувствовать, как-то не по себе должно быть.
Ей как будто не подыскать было нужных слов. И Арт, и она были взволнованы, пытаясь что-то донести до него. Ему передалось их напряжение, но не смысл того, что они хотели сказать.
– Да нет, – сказал он, – к этому привыкаешь. Ты хочешь сказать, если вдруг запнусь или слово какое-нибудь перевру?
Рейчел отрицательно покачала головой.
– Нет, – казалось, у нее резко изменилось настроение. Ей больше не хотелось разговаривать с ним.
– Мы пойдем, пожалуй, – заторопился Арт. – Нам домой пора.
– Простите. – Рейчел скользнула к краю сиденья и встала. – Я сейчас.
Она пошла между столиками, за которыми сидели завсегдатаи кафе. Джим и Арт проводили ее взглядами.
– А я и не знал, что ты женат, – сказал Джим.
– Всего три месяца.
– Красавица она у тебя.
– Эт-т-то да. – Арт царапал ногтем по столу.
– Как вы познакомились?
– В кегельбане. Мы одно время ходили туда играть. Я вообще-то ее еще со школы знал. Ну, а тут пошли как-то с Джо Мантилой шары покатать, смотрю – и она там, я ее с-с-разу узнал.
Вернулась Рейчел. Она принесла небольшой белый бумажный пакет и положила его перед Джимом.
– Это вам.
Он заглянул в пакет: там лежала плюшка.
– Любит она делать подарки. – Арт встал рядом со своей женой и приобнял ее.
– Может, зайдете к нам как-нибудь, поужинаем вместе? – пригласила Рейчел. – Как-нибудь в воскресенье. У нас ведь знакомых – раз, два и обчелся.
– Обязательно, – сказал Джим, тоже вставая и машинально заворачивая края белого бумажного пакета.
Ему никогда раньше не дарили булочек. Что сказать или сделать в ответ? Он был тронут до кома в горле и перебирал в уме, чем бы таким их отблагодарить. Одно он твердо понимал – теперь он их должник.
Поднимая рукав, чтобы посмотреть на часы, Джим спросил:
– Вы на машине? Может быть, вас…
– Мы не домой, – сказала Рейчел. – Может, в кино сходим.
– Спасибо, – поблагодарил Арт.
– Ну, тогда, может быть, в другой раз. – Джим раздумывал, что бы им предложить. – Как вы на это смотрите?
– Можно, – согласился Арт.
– Я так рада, что познакомилась с вами, – в избитую формулу вежливости Рейчел вложила столько чувства, пропустила ее через себя так, что в ее устах слова прозвучали совсем незатасканно. Она добавила: – Вы правда как-нибудь к нам зайдете?
– И не сомневайтесь, – заверил он ее совершенно искренне.
Джим смотрел им вслед. Арт повел ее за собой к выходу из кафе, крепко держа за руку. Она двигалась медленно. Набирает вес, подумал он. Уже был заметен округлившийся под платьем живот. Она шла, опустив голову, словно погрузившись в созерцание. На тротуаре они остановились. По ним не сказать было, что они идут в какое-то определенное место, и ему представилось, как они бредут по улицам, не замечая прохожих, забыв, где они, все дальше и дальше, а потом, усталые, отправляются домой.
На столе все остыло, доедать не хотелось. Он расплатился, вышел и, перейдя Гиэри-стрит, вернулся на станцию. Арт и Рейчел не шли у него из головы. В общем отделе он отметился в журнале рабочего времени. За последние годы нести все свои заботы к Пэт стало его привычкой. Вот и сейчас он стоял перед ее рабочим местом. Но все, что там обычно лежало, было спрятано в ящики стола, прибранного и опустевшего. Пэт ушла домой.
Неужели уже так поздно?
Он направился в одно из помещений в глубине станции, разложил наброски и продолжил приводить их в порядок к вечерней передаче. Среди записей был и рекламный текст Полоумного Люка с прикрепленными к нему шестнадцатидюймовыми дисками радиороликов, присланными от Люка. Он поставил один из них на проигрыватель и включил первую дорожку.
Из акустической системы под проигрывателем раздалось:
– Хо-хо-хо-ха-ха-ха-хо-о-хи-хи-хи-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о-о-о!
Джим закрыл уши руками.
– Итак, друзья, – объявил голос. – Все, как один, быстренько к Полоумному Люку! Во-первых, у него все по-честному – как нигде, а во-вторых, друзья мои, вы приобретете здесь автомобиль без сучка без задоринки, друзья, – в нем вы сможете сразу сесть за руль и смело выезжать на шоссе, и доехать, друзья мои, до самого Чи-ка-аго…
Он представил себе диктора из Канзас-Сити с широкой пустой улыбкой – с отвисшим подбородком и бессмысленно растянутыми губами. Искренняя интонация… Вера в полную чушь собачью. Ухмыляющаяся, пустая рожа из павильона смеха – несет бред и верит в него, несет и верит! Он протянул руку, чтобы поднять звукосниматель с пластинки.
– Ха-ха-ха, родненькие, – прорыдал голос, – это так, ха-ха: Полоумный Люк принимает старенькие о-хо-хо-нюшки и сразу же сажает вас в хи-хикушки, ха-ха!
«Ха-ха», – передразнил он про себя диктора, останавливая диск. Пальцы соскользнули, и звукосниматель проехался по мягкой пластмассовой поверхности; алмазная игла прорезала линию от наружного ободка к «яблоку». Ну вот. Диск был испорчен. Авария на производстве, сказал он про себя, слушая яростный грохот: игла продолжала терзать и кромсать этикетку, белые клочки ее посыпались на него и во все стороны.
В этот июльский вечер, когда он закончил свой «Клуб 17», перед стеклянным окном студии, поглядывая на него, топталась группка подростков. Он узнал их и помахал рукой. Эти ребята и раньше приходили сюда. Парня в очках, свитере и коричневых брюках, с папкой и учебниками в руках звали Ферд Хайнке, он возглавлял клуб любителей фантастики «Существа с планеты Земля». Рядом стоял Джо Мантила, очень смуглый, коренастый, похожий на тролля. Его жирные черные волосы лоснились, и все в нем было каким-то засаленным: щеки, шея, мясистые неровности лица, старательно взращиваемый пушок усиков. Третьим был Арт Эмманьюэл, белокурый красавец с мужественным лицом, голубыми глазами и большими руками рабочего, одетый в белую хлопковую рубашку и джинсы. Первые двое все еще учились в школе «Галилео», а Арт Эмманьюэл, который был на год старше их, пошел, как сам рассказывал Джиму, в ученики к старому мистеру Ларсену, который держал типографию на Эдди-стрит, печатавшую приглашения на свадьбы, визитные карточки, а иногда брошюрки упертых негритянских сектантов. Арт был смышлен, говорил скороговоркой, а когда волновался, начинал заикаться. Все трое нравились Джиму. Выйдя из студии и направившись к ним, он подумал о том, насколько ему важно общение с ними.
– П-п-привет, – поздоровался Арт, – классная передача получилась!
– Спасибо, – сказал Джим.
Мальчишки несмело переступали с ноги на ногу.
– Ну, нам пора, – сказал Джо Мантила. – Домой надо двигать.
– А не многовато ли этих оркестровых телячьих нежностей? – бросил Ферд. – Может, ансамблей бы побольше?
– Пошли, – позвал его Джо Мантила. – Я тебя подвезу.
Ферд и Джо ушли. Арт остался. Он был как-то необычно возбужден, переминался с ноги на ногу.
– А п-п-помните, как вы нам ра-разрешили посидеть в аппаратной во время п-п-передачи? – Он так и просиял. – Классно было.
Джим сказал:
– Я поесть собираюсь, вон там, через улицу. Хочешь, пойдем вместе, ты кофе попьешь?
Ребята временами ходили за ним хвостом, засыпали его разными вопросами о радио, музыке, обо всем на свете. Ему нравилось обедать с ними, он забывал о своем одиночестве.
Арт бросил взгляд в сторону.
– Со мной жена пришла, познакомиться с вами хочет. Вашу передачу постоянно слушает.
– Кто с тобой пришел? – удивился Джим.
– Жена, – сказал Арт.
– Не знал, что ты женат. – Ему и в голову не могло прийти, что у этого восемнадцатилетнего мальчишки, вчерашнего школьника, зарабатывавшего пятьдесят долларов в месяц, есть, видите ли, жена. По его представлениям, Арт должен был бы жить в родительском доме, в комнате наверху с авиамоделями и школьными вымпелами, развешанными по стенам. – Конечно, давай. С удовольствием с ней познакомлюсь.
Жена Арта ждала в гостевой комнате радиостанции.
– Вот моя ж-ж-жена, – сказал Арт, вспыхнув и прикоснувшись к ее плечу.
На ней было платье для беременной. Если не считать живота, она была совсем худенькой. Волосы коротко и неровно подстрижены. Туфли на низком каблуке на босу ногу, на лице – никаких следов косметики. Она стояла потупившись, без всякого выражения на лице. Нос у нее был узкий, скорее маленький. И поразительные глаза – довольно темные зрачки, пристальный, озабоченный взгляд в пространство. Вид у нее был какой-то недокормленный, но глаза очаровали Джима.
– Привет, – поздоровался он.
– Р-р-рейчел, – представил ее Арт.
Она не подняла глаз. Лоб ее был нахмурен. Наконец она серьезно посмотрела на Джима, напомнив ему тонкокостную Патрицию. И в той, и в другой чувствовалась какая-то дикая, животная непокорность. И было ей, судя по всему, не больше семнадцати.
– Р-р-рейчел ни одной вашей передачи не пропускает, – сказал Арт. – Приходит домой с работы, обед стряпает. Вот захотела прийти, познакомиться с вами.
– Могу я угостить вас чашкой кофе? – предложил Джим, обращаясь к Рейчел.
– Спасибо, не стоит, – ответила она.
– Пойдемте, – настаивал он. – Тут только улицу перейти – я обедать собрался. Угощаю.
Обменявшись взглядами, они последовали за ним. Сказать им было особенно нечего. Они держались почтительно, но замкнуто, как будто мысли их витали где-то далеко.
За столиком кафе он рассматривал их, сидя над телячьей отбивной, чашкой кофе, салатом и столовым серебром. Ни Арт, ни Рейчел не стали ничего заказывать. Они сидели рядышком, спрятав руки. В кафе было шумно, оживленно: у стойки было уже негде присесть, все столики тоже были заняты.
– Когда вы ждете ребенка? – спросил Джим у Рейчел.
– В январе.
– А жить есть где? Где малыша растить будете?
– У нас квартира в Филлморе[35], – сказала Рейчел. – В подвальном этаже.
– Сколько комнат?
– Гостиная, спальня и кухня.
– Давно вы поженились? – спросил он, снова обращаясь к ней.
– 14 апреля, – ответила Рейчел. – В Санта-Розе. Мы… ну, убежали. Понимаете? Я еще в школе училась, жениться нам не полагалось. Про возраст регистраторше в загсе наврали. Я сказала, что мне восемнадцать, а ему – двадцать один, документик даже написала.
Она улыбнулась.
– Она подписала его именем моей мамы, – сказал Арт.
– Мы так и с уроков сбегали, – сообщила Рейчел. – Гуляли по городу или просто в парке сидели. В Золотых Воротах. А почерк у меня красивый.
Она положила руки на стол, и он увидел ее длинные, тонкие пальцы. Как у взрослой женщины, подумал он. Совсем не детские руки.
– А ша-шафером шериф был, – сказал Арт.
– Причем с пистолетом, – добавила Рейчел. – Я уж подумала было, что он чего-нибудь с нами сделает, ну там, обратно увезет. А он после подошел и Арту руку пожал.
– А су-судья сказал…
– Что если у нас нету пяти долларов, чтобы ему заплатить, – подхватила Рейчел, – то можно и не платить. Но мы заплатили. Приехали мы туда на попутках. Переночевали у одной девчонки, знакомой моей. Родителям ее наплели, что в поход отправились, или что-то вроде этого. Не помню уже. А потом мы вернулись домой.
– А что было, когда все обнаружилось?
– Ой, чем нам только не угрожали.
– Меня в тюрьму обещали уп-п-п-рятать, – сказал Арт.
– Я сказала, что жду ребенка. Хотя тогда это была еще неправда. Ну, они и отвязались от нас.
Рейчел задумалась на миг и продолжила:
– Как-то вечером идем мы домой – из кино, и вдруг нас окликают из полицейской машины. Приказали Арту встать лицом к стене. Засыпали нас вопросами. Запугивали его.
– Комендантский час же, – пояснил Арт. – А мы нарушили.
Джим никогда не задумывался о том, что и в самом деле действует комендантский час для несовершеннолетних.
– То есть могут так запросто забрать, если выйдешь на улицу ночью?
– Ну да, любого парня или девчонку, – ответил Арт, и оба – он и Рейчел – мрачно кивнули.
– Нам не поверили, что мы муж и жена, – сказала она. – Повезли нас домой, заставили предъявить свидетельство. В квартире настоящий обыск устроили – в вещах рылись. Не знаю, чего уж они там искали, так, смотрели на всякий случай, наверно.
– И как они вам все это объяснили?
– Да никак. Это они вопросы задавали.
– С-с-спросили, чем я на жизнь зарабатываю, – сказал Арт.
– Черт возьми, – их рассказ подействовал на него угнетающе.
– Нас много куда не пускают, – сказала Рейчел. – Хоть мы и муж и жена. Боятся, что натворим чего-нибудь или стащим что-нибудь. Мы же малолетки. Как в тот раз, когда мы в ресторан пошли, сразу, как поженились. У меня работа есть – в авиакомпании. Цену билетов подсчитываю.
– Она в математике ас, – похвалил ее Арт.
– Ну вот, хотели мы сходить куда-нибудь посидеть. Поужинать там, и все такое. Так нас оттуда попросили. А ресторан на вид был очень приятный.
– Просто одеты были не так, – предположил Арт.
– Да нет, – возразила она. – По-моему, не в этом дело.
– Были бы одеты как надо, нас бы не вышвырнули, – энергично закивал головой он.
– Нет, это из-за того, что не доросли мы еще.
– И что, никто за вас не вступился? – спросил Джим.
– Тем вечером, когда нас полицейские остановили, вокруг целая толпа собралась – народ из баров выходил, – сказала Рейчел. – Стоят и глазеют – тетки, толстухи старые в мехах своих облезлых. Выкрикивали что-то нам. Я не расслышала что.
– И потом, – подхватил Арт, – нас вечно учат, как надо жить. Как мистер Ларсен, например, ну, старикан, у которого я работаю в типографии. Всегда с со-со-советами лезет. Чтоб я, н-н-например, неграм никогда на слово не верил. Он черных лютой ненавистью ненавидит. Хотя все время имеет с ними дело. Но в долг им никогда ничего не даст, только налом берет.
– Был у меня один знакомый парень – негр, – сказала Рейчел, – так мои мамаша с папашей чуть с ума не сошли – боялись, что мы с ним дружить начнем.
– Вот уж хулиганы, – сказал Джим.
Он не нашел в ее рассказе ничего смешного – ни в самой истории, ни в ее отношении к ней.
– Вот это как раз одна старушенция тогда и выкрикивала – «хулиганы». Я-то разобрал.
Рейчел взглянула на него.
– Правда? А я не услышала. Не до них было.
– Должен же быть какой-то выход! – возмутился Джим. – Комендантский час для детей… При желании его ведь можно и для тех, кому еще нет тридцати, установить. Да для кого угодно. Почему не для рыжих сорокалетних?
Захотят – и введут, подумал он.
Джим поймал себя на том, что для него, так же как и для Арта и Рейчел, существуют какие-то твердолобые «они». Но для него это были не взрослые – а кто же тогда? Он невольно задумался. Может быть, это – Полоумный Люк? Или Тед Хейнз? Или, коли на то пошло, все вокруг.
Но его, по крайней мере, из ресторанов не выгоняли. Никто не останавливал его ночью и не пихал лицом к стене. Для него это только повод к размышлению, в жизни его это не касалось. А этих ребят коснулось напрямую. Тоже мне, гражданские права. Добропорядочные граждане твердят о правах человека, о защите меньшинств. И вводят комендантский час.
– Только для взрослых. Вход с собаками воспрещен, – произнес он.
– Что? – не понял Арт. – А, это вы п-п-про рестораны.
Он не ожидал, что кто-то из них поймет. Но они поняли. Так гласили вывески в окнах ресторанов на Юге: «Только для белых. Вход с собаками воспрещен». Но тут речь шла не о неграх. Во всяком случае, не только о них.
– С-с-скажите, а почему вы решили диджеем стать? – спросил Арт.
– Странно, наверно, знать, что все тебя слышат, когда говоришь что-нибудь, – сказала Рейчел. – Ну, то есть каждое твое слово – вот вы всегда говорите, мол, за рулем осторожнее – это ведь не кому-то конкретно.
– Это моя жизнь, – ответил он.
– Вам нравится? – Она устремила на него взгляд своих глаз – огромных, черных. – Наверно, очень странно должны себя чувствовать, как-то не по себе должно быть.
Ей как будто не подыскать было нужных слов. И Арт, и она были взволнованы, пытаясь что-то донести до него. Ему передалось их напряжение, но не смысл того, что они хотели сказать.
– Да нет, – сказал он, – к этому привыкаешь. Ты хочешь сказать, если вдруг запнусь или слово какое-нибудь перевру?
Рейчел отрицательно покачала головой.
– Нет, – казалось, у нее резко изменилось настроение. Ей больше не хотелось разговаривать с ним.
– Мы пойдем, пожалуй, – заторопился Арт. – Нам домой пора.
– Простите. – Рейчел скользнула к краю сиденья и встала. – Я сейчас.
Она пошла между столиками, за которыми сидели завсегдатаи кафе. Джим и Арт проводили ее взглядами.
– А я и не знал, что ты женат, – сказал Джим.
– Всего три месяца.
– Красавица она у тебя.
– Эт-т-то да. – Арт царапал ногтем по столу.
– Как вы познакомились?
– В кегельбане. Мы одно время ходили туда играть. Я вообще-то ее еще со школы знал. Ну, а тут пошли как-то с Джо Мантилой шары покатать, смотрю – и она там, я ее с-с-разу узнал.
Вернулась Рейчел. Она принесла небольшой белый бумажный пакет и положила его перед Джимом.
– Это вам.
Он заглянул в пакет: там лежала плюшка.
– Любит она делать подарки. – Арт встал рядом со своей женой и приобнял ее.
– Может, зайдете к нам как-нибудь, поужинаем вместе? – пригласила Рейчел. – Как-нибудь в воскресенье. У нас ведь знакомых – раз, два и обчелся.
– Обязательно, – сказал Джим, тоже вставая и машинально заворачивая края белого бумажного пакета.
Ему никогда раньше не дарили булочек. Что сказать или сделать в ответ? Он был тронут до кома в горле и перебирал в уме, чем бы таким их отблагодарить. Одно он твердо понимал – теперь он их должник.
Поднимая рукав, чтобы посмотреть на часы, Джим спросил:
– Вы на машине? Может быть, вас…
– Мы не домой, – сказала Рейчел. – Может, в кино сходим.
– Спасибо, – поблагодарил Арт.
– Ну, тогда, может быть, в другой раз. – Джим раздумывал, что бы им предложить. – Как вы на это смотрите?
– Можно, – согласился Арт.
– Я так рада, что познакомилась с вами, – в избитую формулу вежливости Рейчел вложила столько чувства, пропустила ее через себя так, что в ее устах слова прозвучали совсем незатасканно. Она добавила: – Вы правда как-нибудь к нам зайдете?
– И не сомневайтесь, – заверил он ее совершенно искренне.
Джим смотрел им вслед. Арт повел ее за собой к выходу из кафе, крепко держа за руку. Она двигалась медленно. Набирает вес, подумал он. Уже был заметен округлившийся под платьем живот. Она шла, опустив голову, словно погрузившись в созерцание. На тротуаре они остановились. По ним не сказать было, что они идут в какое-то определенное место, и ему представилось, как они бредут по улицам, не замечая прохожих, забыв, где они, все дальше и дальше, а потом, усталые, отправляются домой.
На столе все остыло, доедать не хотелось. Он расплатился, вышел и, перейдя Гиэри-стрит, вернулся на станцию. Арт и Рейчел не шли у него из головы. В общем отделе он отметился в журнале рабочего времени. За последние годы нести все свои заботы к Пэт стало его привычкой. Вот и сейчас он стоял перед ее рабочим местом. Но все, что там обычно лежало, было спрятано в ящики стола, прибранного и опустевшего. Пэт ушла домой.
Неужели уже так поздно?
Он направился в одно из помещений в глубине станции, разложил наброски и продолжил приводить их в порядок к вечерней передаче. Среди записей был и рекламный текст Полоумного Люка с прикрепленными к нему шестнадцатидюймовыми дисками радиороликов, присланными от Люка. Он поставил один из них на проигрыватель и включил первую дорожку.
Из акустической системы под проигрывателем раздалось:
– Хо-хо-хо-ха-ха-ха-хо-о-хи-хи-хи-хо-хо-хо-хо-о-о-о-о-о-о!
Джим закрыл уши руками.
– Итак, друзья, – объявил голос. – Все, как один, быстренько к Полоумному Люку! Во-первых, у него все по-честному – как нигде, а во-вторых, друзья мои, вы приобретете здесь автомобиль без сучка без задоринки, друзья, – в нем вы сможете сразу сесть за руль и смело выезжать на шоссе, и доехать, друзья мои, до самого Чи-ка-аго…
Он представил себе диктора из Канзас-Сити с широкой пустой улыбкой – с отвисшим подбородком и бессмысленно растянутыми губами. Искренняя интонация… Вера в полную чушь собачью. Ухмыляющаяся, пустая рожа из павильона смеха – несет бред и верит в него, несет и верит! Он протянул руку, чтобы поднять звукосниматель с пластинки.
– Ха-ха-ха, родненькие, – прорыдал голос, – это так, ха-ха: Полоумный Люк принимает старенькие о-хо-хо-нюшки и сразу же сажает вас в хи-хикушки, ха-ха!
«Ха-ха», – передразнил он про себя диктора, останавливая диск. Пальцы соскользнули, и звукосниматель проехался по мягкой пластмассовой поверхности; алмазная игла прорезала линию от наружного ободка к «яблоку». Ну вот. Диск был испорчен. Авария на производстве, сказал он про себя, слушая яростный грохот: игла продолжала терзать и кромсать этикетку, белые клочки ее посыпались на него и во все стороны.
3
Боб Посин был так рад заполучить в клиенты Полоумного Люка, что тем же вечером даром отдал одну ценную грампластинку фонотеки радиостанции «КОИФ», лежавшую у него дома.
– Я с удовольствием заплачу вам за нее десять баксов, – сказал Тони Вакуххи, сверяя номер на «яблоке» пластинки с листком бумаги, который он принес с собой. – Все равно не для себя беру, на кой мне эта классика! Это ведь для клиента. Все одно – продавать. В общем, нечестно как-то получается.
Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.
– Я с удовольствием заплачу вам за нее десять баксов, – сказал Тони Вакуххи, сверяя номер на «яблоке» пластинки с листком бумаги, который он принес с собой. – Все равно не для себя беру, на кой мне эта классика! Это ведь для клиента. Все одно – продавать. В общем, нечестно как-то получается.
Тони зарабатывал на жизнь посредничеством, он был человеком светским, носил строгий деловой костюм, волосы зачесывал назад и смазывал бриолином, а синеющий подбородок припудривал. Делами Тони занимался по вечерам. Яркий блеск его хитиновых глаз притух и смягчился по случаю такого замечательного приобретения.