Страница:
– На это я и рассчитываю, – сказал Фергессон, а потом ему в голову пришло кое-что еще. – Женщины в мастерскую обращаться не будут. Машины туда пригоняют мужчины.
– Как долго вы занимаетесь ремонтным бизнесом?
– Большую часть жизни.
– И как оно вам?
– Нормально. – Он почувствовал нетерпение. – Ползаешь под машинами с утра до ночи, ни сна ни продыху.
– Вам понравилось то, что вы здесь увидели?
– Да.
– Вот ведь смешная, черт возьми, штука, – сказал Кармайкл. – Давайте-ка вернемся. – Он взял Фергессона под руку, и они вдвоем направились к котловану и холму за ним. – Сюда многие являются, едут всю дорогу от города… знают ведь, что здесь не закончено, знают, что шоссе не готово, как и дома, ан нет – когда приезжают, то озираются вокруг и лаются – как собаки. Бога ради, да чего же они хотят? Я-то вижу это местечко; все, что требуется, это уметь смотреть. Через два-три года здесь раскинутся сплошные лужайки, и жены будут их поливать, и дети станут повсюду лазать. Чего им надо? Эти застройки выглядят одинаковыми? Ну так и что, они перестанут походить друг на друга, когда в них заселятся люди. Это ведь люди заставляют их выглядеть по-разному. Возьмите любые шесть кварталов пустых домов – ужас, да и только. Это люди ввозят в них личную мебель и развешивают портьеры и картины по своему вкусу.
– Сколько вы продали домов? – спросил Фергессон.
– Шесть. Нет, семь. Есть еще один продавец, в городе.
Они пересекли котлован и остановились, чтобы Фергессон мог отдышаться.
– Какие-то деньги со стороны вы привлечете? – спросил Кармайкл.
– Нет. – Он опять тяжело дышал, карабканье далось немалым трудом. Давая себе повод передохнуть, он обернулся на дома, чтобы еще раз окинуть их взглядом, прежде чем снова лезть в горку. – Я могу потянуть это в одиночку, финансовую часть.
– Но вы бы наняли механиков?
– Да, – сказал Фергессон.
– Вы женаты? У вас есть семья?
– Да, – сказал он.
Кармайкл начал неторопливо подниматься по склону холма, и Фергессон последовал за ним. Башмаки старика увязали в глине, а трава, за которую он хватался, выскальзывала у него из пальцев. Кармайкл поднимался с прямой спиной, легко и уверенно, и неторопливо говорил:
– Вам решать. Нет причин, почему бы здесь это не выгорело. У них с этой застройкой связана куча денег, и все вертится вокруг шоссе. Им приблизительно известно, когда будет продано большинство домов. В любом случае, окупаться ваши затраты начнут сразу же, потому что здесь повсюду множество подобных площадок, большинство из них заселены, и люди едут сюда из Петалумы. А на выходные здесь все забито теми, кто едет на Русскую реку[13]. Вы же видели, сколько машин на шоссе Сто один. Это загруженная зона, и загрузка все растет. Чего же здесь ждать, кроме роста?
Джим Фергессон с трудом карабкался по склону. Шагавший впереди Кармайкл все говорил и говорил, и он его слушал со всей внимательностью, на какую был способен. Ладони у него были мокрыми и зудели от порезов о края травы. В одном месте он поскользнулся и упал на влажную землю, пальцы увязли в ней, и он закрыл глаза. Кармайкл добрался до вершины и шел дальше, теперь уже медленнее, потому что чувствовал, что старик за ним не поспевает. Фергессон поднялся и стал ступать широко, чтобы в три шага закончить остаток подъема. На вершине было скопление стальных опорных балок, и, когда он достиг их, его башмак запутался в траве, выросшей между ними. Он шагнул вперед и рухнул. Из него вырвался воздух, он упал в темноту, упал так внезапно, что не смог издать ни звука. Земля притянула его, словно магнит. Он упал на нее, как металл, ничком, раскинув руки; не увидел, как вздыбилась земля, не услышал собственного падения. Только что он с трудом ковылял позади Кармайкла, и вот уже лежит ничком в грязи.
Кармайкл, продолжая говорить, сделал еще несколько шагов. Оглянувшись, чертыхнулся, вернулся и наклонился, приблизив свое безмятежное лошадиное лицо к лицу Фергессона. Тот почувствовал его присутствие и заворчал, пытаясь подняться. Но подняться он не мог. Не было сил. Он ничего не слышал, кроме отдаленного жужжания, и, хотя он помнил голос Кармайкла, не мог на самом деле понять, что это за звуки.
Ухватив старика за руку, Кармайкл пытался поднять его. Он поднимал его обеими руками, но Фергессон не шелохнулся; Кармайкл не способен был сдвинуть его с места, а Фергессон чувствовал свой собственный вес, тяжелый и мертвый, плотно прихваченный магнетической землей. Он попал в западню и не мог ничего ни сделать, ни произнести; мог только ждать. И надеяться, что Кармайкл найдет выход.
– Эй! – позвал Кармайкл, обращаясь к нескольким рабочим на склоне холма. – Здесь требуется помощь.
Рабочие подошли к нему. Фергессон не чувствовал ни испуга, ни того, что он оказался в дурацком положении; он ощущал лишь слабую тошноту и начинающуюся боль в груди. В его сознании отпечатывались очертания стальных опорных балок. Они были под ним. Давление превратилось в боль, и он сморщился.
– Что случилось? – спросил кто-то из рабочих.
– Он упал, – сказал Кармайкл.
Они подняли старика на ноги, перевели его в стоячее положение. Фергессон обнаружил, что он стоит и что с него спадают комья грязи и раздавленные сорняки. Однако давление в груди так и осталось; он поднял руку и машинально пригладил волосы. Собственное лицо показалось ему отекшим и сочащимся влагой, как будто из него струилась кровь.
– Спасибо, – сказал Кармайкл, и рабочие разошлись. – Эй, – обратился он к Фергессону. – Ну вы и грохнулись!
Фергессон кивнул. Боль в груди лишала его дара речи. Он коснулся ее своими оцепеневшими пальцами, но не почувствовал ровным счетом ничего. Говорить он тоже не мог. Теперь он испугался.
– Пойдемте в офис, – сказал Кармайкл. Придерживая Фергессона за плечо, он привел его к лачуге с крышей, покрытой толем. – Чашку кофе?
– Нет, – сказал Фергессон. Его голос звучал разлаженно и словно бы доносился издалека. Он как будто слышал его по телефону. – Мне надо возвращаться.
– Хотите сесть в свою машину?
Фергессон кивнул, и Кармайкл подвел его к припаркованному «Понтиаку». Кармайкл открыл дверцу, и старик забрался за руль. Он откинулся на мягкое сиденье и большими глотками всасывал воздух. От воздуха у него саднило в горле, как будто его он тоже ободрал при падении. Подняв руку к грудной клетке, он надавил на нее.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Кармайкл.
Он кивнул.
– Надо было смотреть на эту мокрую землю, с ней шутки плохи.
– Да, – сказал Фергессон.
В голове у него начало проясняться, и он стал осознавать, что к чему. Но боль в груди свидетельствовала, что внутри у него что-то повреждено; он дрожал от испуга и хотел, чтобы Кармайкл оставил его в покое. Ему не терпелось вернуться в Окленд.
Кармайкл, опершись на дверцу машину, долго говорил, продолжая свои рассуждения как ни в чем не бывало. Его бесконечное спокойствие нарушено не было: старик упал, а Кармайкл организовал, чтобы его подняли на ноги. Старик обливался потом, откинувшись на сиденье своего автомобиля, и думал, как доехать обратно. Он был уверен, что справится; сможет, если понадобится, съехать с дороги. Решив ехать прямо сейчас, он открыл глаза и перебил агента по продажам:
– Спасибо, мистер Кармайкл. Увидимся.
Правой рукой он включил зажигание, ногой надавил на газ. Мотор завелся.
– Погодите, – сказал Кармайкл. – Я дам вам свою карточку.
Фергессон принял карточку и сунул ее себе в карман. Он отъехал на ярд, а Кармайкл шагал рядом. Глядя через ветровое стекло, Фергессон моргал, когда пот просачивался сквозь брови и затекал в глаза. Боль стала интенсивнее, не такой приглушенной, как прежде; он почувствовал, что она локализуется в сердце, и внезапно понял, что у него был сердечный приступ: не сильный, легкий, случившийся из-за ходьбы в гору и волнения.
– До свидания, – сказал он и кивнул; автомобиль тронулся с места и покатил по дороге.
– Увидимся, Джим, – сказал Кармайкл.
Он исчез из поля зрения Фергессона. Звук его голоса растаял. Фергессон вел машину, вцепившись в руль обеими руками. Проехав около мили, он приостановился и снова откинулся на сиденье, стараясь устроиться поудобнее. Боль, казалось, ослабевала. Это его радовало.
К тому времени, когда он снова отыскал шоссе, ему уже вполне удавалось сидеть прямо. Спазм ослабел – или боль утихла. Трясущейся рукой он впервые переключился на высокую скорость. Рев двигателя стал тише.
Он все еще был испуган и, ведя машину, напевал самому себе: «Бом-бом, бом-бом». Это ничего не означало, и он никогда прежде не издавал подобных звуков, не было случая, чтобы его губы снова и снова повторяли такие звуки, как будто они были чем-то важным. «Бом-бом». Он испытал облегчение, когда по обе стороны увидел Сан-Рафаэль, потому что это означало, что вскоре он окажется на мосту и поедет обратно к Ист-Бэю. «Бом-бом», – сказал он себе, вслушиваясь в собственный голос. Силы его восстановились, и он повторил это громче. Полуденное солнце припекало, из-за чего пот стекал у него по щекам и заливался под воротник. Куртка сковывала его движения, а когда он пошевелился, то почувствовал подергивание ткани. Возможно, подумал он, стальные балки рассекли ему грудь.
7
– Как долго вы занимаетесь ремонтным бизнесом?
– Большую часть жизни.
– И как оно вам?
– Нормально. – Он почувствовал нетерпение. – Ползаешь под машинами с утра до ночи, ни сна ни продыху.
– Вам понравилось то, что вы здесь увидели?
– Да.
– Вот ведь смешная, черт возьми, штука, – сказал Кармайкл. – Давайте-ка вернемся. – Он взял Фергессона под руку, и они вдвоем направились к котловану и холму за ним. – Сюда многие являются, едут всю дорогу от города… знают ведь, что здесь не закончено, знают, что шоссе не готово, как и дома, ан нет – когда приезжают, то озираются вокруг и лаются – как собаки. Бога ради, да чего же они хотят? Я-то вижу это местечко; все, что требуется, это уметь смотреть. Через два-три года здесь раскинутся сплошные лужайки, и жены будут их поливать, и дети станут повсюду лазать. Чего им надо? Эти застройки выглядят одинаковыми? Ну так и что, они перестанут походить друг на друга, когда в них заселятся люди. Это ведь люди заставляют их выглядеть по-разному. Возьмите любые шесть кварталов пустых домов – ужас, да и только. Это люди ввозят в них личную мебель и развешивают портьеры и картины по своему вкусу.
– Сколько вы продали домов? – спросил Фергессон.
– Шесть. Нет, семь. Есть еще один продавец, в городе.
Они пересекли котлован и остановились, чтобы Фергессон мог отдышаться.
– Какие-то деньги со стороны вы привлечете? – спросил Кармайкл.
– Нет. – Он опять тяжело дышал, карабканье далось немалым трудом. Давая себе повод передохнуть, он обернулся на дома, чтобы еще раз окинуть их взглядом, прежде чем снова лезть в горку. – Я могу потянуть это в одиночку, финансовую часть.
– Но вы бы наняли механиков?
– Да, – сказал Фергессон.
– Вы женаты? У вас есть семья?
– Да, – сказал он.
Кармайкл начал неторопливо подниматься по склону холма, и Фергессон последовал за ним. Башмаки старика увязали в глине, а трава, за которую он хватался, выскальзывала у него из пальцев. Кармайкл поднимался с прямой спиной, легко и уверенно, и неторопливо говорил:
– Вам решать. Нет причин, почему бы здесь это не выгорело. У них с этой застройкой связана куча денег, и все вертится вокруг шоссе. Им приблизительно известно, когда будет продано большинство домов. В любом случае, окупаться ваши затраты начнут сразу же, потому что здесь повсюду множество подобных площадок, большинство из них заселены, и люди едут сюда из Петалумы. А на выходные здесь все забито теми, кто едет на Русскую реку[13]. Вы же видели, сколько машин на шоссе Сто один. Это загруженная зона, и загрузка все растет. Чего же здесь ждать, кроме роста?
Джим Фергессон с трудом карабкался по склону. Шагавший впереди Кармайкл все говорил и говорил, и он его слушал со всей внимательностью, на какую был способен. Ладони у него были мокрыми и зудели от порезов о края травы. В одном месте он поскользнулся и упал на влажную землю, пальцы увязли в ней, и он закрыл глаза. Кармайкл добрался до вершины и шел дальше, теперь уже медленнее, потому что чувствовал, что старик за ним не поспевает. Фергессон поднялся и стал ступать широко, чтобы в три шага закончить остаток подъема. На вершине было скопление стальных опорных балок, и, когда он достиг их, его башмак запутался в траве, выросшей между ними. Он шагнул вперед и рухнул. Из него вырвался воздух, он упал в темноту, упал так внезапно, что не смог издать ни звука. Земля притянула его, словно магнит. Он упал на нее, как металл, ничком, раскинув руки; не увидел, как вздыбилась земля, не услышал собственного падения. Только что он с трудом ковылял позади Кармайкла, и вот уже лежит ничком в грязи.
Кармайкл, продолжая говорить, сделал еще несколько шагов. Оглянувшись, чертыхнулся, вернулся и наклонился, приблизив свое безмятежное лошадиное лицо к лицу Фергессона. Тот почувствовал его присутствие и заворчал, пытаясь подняться. Но подняться он не мог. Не было сил. Он ничего не слышал, кроме отдаленного жужжания, и, хотя он помнил голос Кармайкла, не мог на самом деле понять, что это за звуки.
Ухватив старика за руку, Кармайкл пытался поднять его. Он поднимал его обеими руками, но Фергессон не шелохнулся; Кармайкл не способен был сдвинуть его с места, а Фергессон чувствовал свой собственный вес, тяжелый и мертвый, плотно прихваченный магнетической землей. Он попал в западню и не мог ничего ни сделать, ни произнести; мог только ждать. И надеяться, что Кармайкл найдет выход.
– Эй! – позвал Кармайкл, обращаясь к нескольким рабочим на склоне холма. – Здесь требуется помощь.
Рабочие подошли к нему. Фергессон не чувствовал ни испуга, ни того, что он оказался в дурацком положении; он ощущал лишь слабую тошноту и начинающуюся боль в груди. В его сознании отпечатывались очертания стальных опорных балок. Они были под ним. Давление превратилось в боль, и он сморщился.
– Что случилось? – спросил кто-то из рабочих.
– Он упал, – сказал Кармайкл.
Они подняли старика на ноги, перевели его в стоячее положение. Фергессон обнаружил, что он стоит и что с него спадают комья грязи и раздавленные сорняки. Однако давление в груди так и осталось; он поднял руку и машинально пригладил волосы. Собственное лицо показалось ему отекшим и сочащимся влагой, как будто из него струилась кровь.
– Спасибо, – сказал Кармайкл, и рабочие разошлись. – Эй, – обратился он к Фергессону. – Ну вы и грохнулись!
Фергессон кивнул. Боль в груди лишала его дара речи. Он коснулся ее своими оцепеневшими пальцами, но не почувствовал ровным счетом ничего. Говорить он тоже не мог. Теперь он испугался.
– Пойдемте в офис, – сказал Кармайкл. Придерживая Фергессона за плечо, он привел его к лачуге с крышей, покрытой толем. – Чашку кофе?
– Нет, – сказал Фергессон. Его голос звучал разлаженно и словно бы доносился издалека. Он как будто слышал его по телефону. – Мне надо возвращаться.
– Хотите сесть в свою машину?
Фергессон кивнул, и Кармайкл подвел его к припаркованному «Понтиаку». Кармайкл открыл дверцу, и старик забрался за руль. Он откинулся на мягкое сиденье и большими глотками всасывал воздух. От воздуха у него саднило в горле, как будто его он тоже ободрал при падении. Подняв руку к грудной клетке, он надавил на нее.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Кармайкл.
Он кивнул.
– Надо было смотреть на эту мокрую землю, с ней шутки плохи.
– Да, – сказал Фергессон.
В голове у него начало проясняться, и он стал осознавать, что к чему. Но боль в груди свидетельствовала, что внутри у него что-то повреждено; он дрожал от испуга и хотел, чтобы Кармайкл оставил его в покое. Ему не терпелось вернуться в Окленд.
Кармайкл, опершись на дверцу машину, долго говорил, продолжая свои рассуждения как ни в чем не бывало. Его бесконечное спокойствие нарушено не было: старик упал, а Кармайкл организовал, чтобы его подняли на ноги. Старик обливался потом, откинувшись на сиденье своего автомобиля, и думал, как доехать обратно. Он был уверен, что справится; сможет, если понадобится, съехать с дороги. Решив ехать прямо сейчас, он открыл глаза и перебил агента по продажам:
– Спасибо, мистер Кармайкл. Увидимся.
Правой рукой он включил зажигание, ногой надавил на газ. Мотор завелся.
– Погодите, – сказал Кармайкл. – Я дам вам свою карточку.
Фергессон принял карточку и сунул ее себе в карман. Он отъехал на ярд, а Кармайкл шагал рядом. Глядя через ветровое стекло, Фергессон моргал, когда пот просачивался сквозь брови и затекал в глаза. Боль стала интенсивнее, не такой приглушенной, как прежде; он почувствовал, что она локализуется в сердце, и внезапно понял, что у него был сердечный приступ: не сильный, легкий, случившийся из-за ходьбы в гору и волнения.
– До свидания, – сказал он и кивнул; автомобиль тронулся с места и покатил по дороге.
– Увидимся, Джим, – сказал Кармайкл.
Он исчез из поля зрения Фергессона. Звук его голоса растаял. Фергессон вел машину, вцепившись в руль обеими руками. Проехав около мили, он приостановился и снова откинулся на сиденье, стараясь устроиться поудобнее. Боль, казалось, ослабевала. Это его радовало.
К тому времени, когда он снова отыскал шоссе, ему уже вполне удавалось сидеть прямо. Спазм ослабел – или боль утихла. Трясущейся рукой он впервые переключился на высокую скорость. Рев двигателя стал тише.
Он все еще был испуган и, ведя машину, напевал самому себе: «Бом-бом, бом-бом». Это ничего не означало, и он никогда прежде не издавал подобных звуков, не было случая, чтобы его губы снова и снова повторяли такие звуки, как будто они были чем-то важным. «Бом-бом». Он испытал облегчение, когда по обе стороны увидел Сан-Рафаэль, потому что это означало, что вскоре он окажется на мосту и поедет обратно к Ист-Бэю. «Бом-бом», – сказал он себе, вслушиваясь в собственный голос. Силы его восстановились, и он повторил это громче. Полуденное солнце припекало, из-за чего пот стекал у него по щекам и заливался под воротник. Куртка сковывала его движения, а когда он пошевелился, то почувствовал подергивание ткани. Возможно, подумал он, стальные балки рассекли ему грудь.
7
Мастерская не открывалась весь день; ее деревянные двери были заперты. Старик припарковал «Понтиак» у входа и неуклюже выбрался, чтобы отпереть амбарный замок, удерживавший двери вместе. Когда он потянул их кверху, его окатило хлынувшим потоком влажного затхлого воздуха.
Загнав «Понтиак» внутрь, он прошел в свой офис и расстегнул куртку. Сунув руку под рубашку и майку, чтобы добраться до тела, он обнаружил, что ткань пропитана кровью. Ребра пересекала глубокая зарубка, которая все еще кровоточила. Он тут же отправился в умывальню, где смыл кровь с помощью бруска мыла «Лава». Зарубка стала белой, а плоть, оказалось, была не столько рассечена, сколько вмята.
Значит, думал он, вернувшись за письменный стол в офисе, боль была вызвана столкновением, ударом; это сталь ударила его по груди, и нет причин предполагать что-то более серьезное. Болеть перестало. Он чувствовал слабость и тошноту. Наклонившись, он выдвинул нижний ящик и достал полупинту бренди «Братья во Христе». Единственным стаканом, который он смог найти, был бумажный стаканчик со скрепками. Высыпав их и выпив немного бренди, он стал щелкать по скрепкам, запуская их по поверхности стола. Потом, наконец, нашел номер Хармана и набрал его.
– Алло, – сказал он. – Харман? Мистер Харман?
– Один момент, – отозвалась телефонистка. – Соединяю вас с мистером Харманом.
Послышался ряд щелчков, он ждал. Потом раздался мужской голос.
– Харман слушает.
– Это Фергессон, – сказал он. – Меня заинтересовала эта площадка, но я не могу найти мистера Бредфорда.
– Ах да, – сказал Харман, и в его голосе прозвучала мимолетная озадаченность.
– Я ездил туда, но его там не было.
После паузы голос Хармана сказал:
– Друг мой, я все думаю о вас и о вашем бизнесе. Думаю, как вам лучше поступить… у вас есть адвокат?
– Нет, – сказал Фергессон.
– Ну а кто занимался документами по вашей автомастерской?
– Мэтт Пестевридес. Брокер по недвижимости.
– Мне кажется, – сказал Харман, – что если вы собираетесь иметь дело с Бредфордом, вам следует действовать через кого-то другого. Говорю это, не подразумевая ничего обидного. Но я, Джим, полагаю, что вы действительно управились бы гораздо лучше, если бы смогли вести дела через какого-нибудь представителя, который привык общаться с такими предпринимателями, как Бредфорд. Который может – понимаете, что я имею в виду? – говорить с ними на одном языке.
– Я хочу это заведение, – сказал Фергессон.
– Автосервис?
– Хочу его купить! – громко сказал он прямо в ухо Хармана. Рокот его голоса отозвался в трубке нестройными звуками.
– Хорошо, послушайте, – сказал Харман. – Наймите адвоката. Пусть он найдет подход к Бредфорду. Пусть скажет им, что у него есть интересный клиент, который хочет узнать о них больше. Он разберется, как с ними обращаться. Может, у Бредфорда и его компаньонов уже имеется проспект – ну, вы знаете, что это такое, это финансовый проект, в котором излагаются все подробности. Пускай ваш адвокат его просмотрит и скажет, что он думает. Или свяжитесь с брокером по инвестициям. С кем-то, у кого есть опыт в такого рода вещах. Или, если хотите, предоставьте это мне.
– Я поручу это Царнасу. – Это был болгарин, поверенный, занимавшийся делами собственности, который готовил документы на его хозяйство, когда он его только покупал. – Спасибо.
– Если хотите, я сообщу вам имя своего собственного поверенного, – сказал Харман. – Он отличный специалист.
– Нет. – У него снова начала болеть грудь. – Спасибо.
Он положил трубку.
Почему, думал он, мне нельзя повидаться с Бредфордом самому? Почему я должен действовать через кого-то еще? Бредфорд, подобно богу, был невидим, находился где-то высоко в небе; его знали только по его делам. Большим людям, финансистам, полагалось узнавать о Джиме Фергессоне не напрямую и не сразу; знание о Фергессоне должно подползать к ним постепенно, если только ему вообще суждено доползти. И в какой мере оно будет им важно? Насколько ценно? Но он принял решение двигаться дальше.
Он позвонил в офис Царнаса. Ответила его дочь.
– Я хотел бы поговорить с Борисом, – сказал он. – Это Фергессон.
Он попросил Царнаса разузнать о «Садах округа Марин», а потом, положив трубку, выдвинул ящик стола и нашел сигару «Датч-мастерс», до сих пор завернутую в целлофан. У сигары был хороший вкус, и она дала ему возможность расслабиться. Боль в грудной клетке была тупой, невнятной, однообразной, повторяющейся, как пульс.
Снаружи, за дверью офиса, стояли автомобили, ожидавшие его рук, автомобили с металлической пылью на капотах, оставленной продолжительным истиранием клапанов. Один «Плимут» стоял на задних колесах, поддерживаемый гидравлическим домкратом; он забыл его опустить. «Плимут» стоял так уже три дня. Он подивился, как здорово держат сжатый воздух уплотнения домкрата. Докурив сигару, он вышел из офиса и взял с верстака инструменты. Вытолкнул ногой плоскую деревянную тележку и опустился на нее.
Снова он был под машиной, в холодной тьме, среди неотчетливых очертаний. Отыскав на шнуре лампочку, защищенную колпаком, он потянул ее за собой; желтая область распространилась на коробку передач и маховое колесо автомобиля.
Когда он перекатился на бок, чтобы взять торцовый ключ, в груди у него что-то хрустнуло. При этом от боли у него открылся рот, он выпустил ключ. Боль, которую он испытывал прежде, набросилась на него снова, как будто и не исчезала. Боль воцарилась в нем, и он не мог дышать. Когда он хватал воздух ртом, у него свистело в горле, словно оно было чем-то заложено.
– Черт, – сказал он, когда смог говорить, и перекатился обратно на спину.
Он лежал, прижав руки к бокам, и видел ослепительный свет электрической лампы. Что-то внутри него вышло из строя. Что-то весьма существенное. После недавнего падения он не оправился.
Некоторое время он лежал под машиной, а потом выкатился на тележке наружу. Бросил инструменты на верстак и вернулся в офис. С час он просидел там, ничего не делая. Времени было уже полчетвертого, а он не ел с шести утра. Через залитый белым солнечным светом прямоугольник входа проходили чьи-то силуэты. Не зайдет ли кто-нибудь к нему, прикидывал он. Если так, то, может, этот кто-то принес бы ему сэндвич из кафе неподалеку.
Ближе к вечеру, когда солнце уже не так жарило, Эл Миллер вынес галлоновую бутылку политуры и принялся полировать «Олдсмобиль» 1954 года, который он взял у оптового торговца. В ожидании, пока политура высохнет, он включил воду, взял шланг и стал мыть другие свои машины; он переводил шланг то туда, то сюда. Свет в это время дня был особенно ярким, и ему пришлось надеть темные очки. Из-за слепящего света он стоял спиной к улице и тротуару.
Двинувшись к задней части одной из машин, он повернулся и заметил, что к нему направляется какая-то женщина, которая, незамеченная им, уже проникла на его участок. Очень быстро шагая, она приближалась к нему по прямой линии. Она наступала на него, а он стоял с брызжущим шлангом в руках и щурился, пытаясь распознать, кто это такая, если он вообще ее знал. Часто вот таким образом приходили женщины, которые хотели, чтобы им изменили показания счетчика платного времени парковки, – с такой же быстротой и целеустремленностью.
Женщина, дебелая, средних лет, начала вдруг вопить на него высоким голосом:
– Ах ты, ужасная личность, все стоишь здесь! Ничего не делаешь, как всегда!
Она повторила эти же слова несколько раз, по-разному их перетасовывая; он смотрел на нее с открытым ртом, совершенно ошарашенный.
Это, теперь он видел, была Лидия Фергессон.
– Просто стоишь здесь, и все! – кричала она, ее лицо удлинялось, вытягивалось, как бы перестраиваясь изнутри. – Никогда ничего не делаешь в обширном мире, кроме как для себя, ты, эгоистичный, отвратительный тип!
– Что? – сказал он, двинувшись, чтобы закрыть воду.
Лидия указала на мастерскую.
– Его там нет, – сказал Эл. – Целый день не было. Я заглядывал около двух.
Рот у нее раскрылся, и она сказала:
– Он лежал там больной.
О господи, подумал Эл. Вот те на.
– Больной чем? – спросил он. – Может, скажете? – У него самого повысился голос, сделавшись почти таким же пронзительным, как у нее. – Ты, чужестранка истеричная, дура повернутая! – заорал он на нее, стоя так близко, что различал каждую пору на ее коже, каждую складку и морщинку, каждый волосок. Она попятилась, выказывая страх. – Убирайся отсюда! – орал он. – Убирайся с моей стоянки! – Когда она стала отступать, он побежал за ней. – Что с ним случилось? – крикнул он, бросая шланг и хватая ее за рукав. – Говори!
– У него был приступ, – сказала она.
– Где он сейчас?
– Дома. – Голос у нее стал тише, в нем больше не было обвинительных ноток. – Один хороший клиент, у которого есть привязанность к нему и забота, случайно приехал и нашел его сидящим в офисе; он даже не мог позвонить. И он отвез его к доктору, который сделал ему рентген и перевязку.
Испуг Эла несколько уменьшился.
– Вы это так подали, словно он умер. Как будто концы отдал.
Его трясло, а голос звучал неровно.
– До свидания, – сказала Лидия. – Я приехала сюда на такси, чтобы сказать вам, к чему могло бы привести ваше отношение.
– Какое отношение? – Он последовал за ней до края своего участка. Там, на парковочной площадке, стояло такси, новое, желтое и блестящее; его водитель, сидя за рулем, читал газету. – Я сам отвезу вас обратно, – сказал он. – Повидаю его, ладно? Могу я его увидеть, посмотреть, как он там?
– Будете ли вы управлять машиной с осторожностью? – спросила Лидия.
– Конечно, – сказал он, уже направляясь к лучшей своей машине, «Шевроле».
Он открыл дверцу, завел мотор и дал ему набрать обороты, нажав на педаль газа. Потом он подошел к припаркованному такси и заплатил шоферу. Вернувшись, обнаружил, что Лидия уже забралась в «Шевроле» и устроилась на заднем сиденье. Она сидела, уставившись вперед, с ничего не выражающим лицом… нарочно, подумал он, усаживаясь за руль. Заявилась сюда затем лишь, чтобы мне стало плохо, потому что я его не нашел.
Он вел машину, маневрируя в потоке транспорта. Никто из них не раскрывал рта.
Подъехав к их дому на Гроув-стрит, он пошел впереди Лидии, прежде нее поднялся на крыльцо. Но входная дверь была заперта, и ему пришлось ее дожидаться. Как только она отперла дверь, он вошел внутрь.
Там, в гостиной, он и застал старика, который выглядел почти так же, как всегда, за исключением того, что вместо хлопчатого рабочего костюма и башмаков был облачен в голубой банный халат и домашние тапочки. Он сидел посреди кушетки, положив ноги на пуфик, и смотрел телевизор. Телевизор был включен на такую громкость, что его звук наполнял всю комнату. Эл остановился, глядя на старика, но тот его вроде и не замечал.
В конце концов Эл подошел к телевизору и убавил звук. Тогда старик повернул голову и заметил его.
– Что случилось? – спросил Эл.
– Грудь рассек, – сказал старик.
– И все?
– Может, ребро треснуло. Доктор сделал рентген. Перевязал меня.
– Как это произошло?
– Упал, – сказал старик.
– Что, поскользнулся на масле?
– Нет.
Эл ждал.
– Как же тогда? – спросил он наконец.
– На мокрой траве, – сказал старик.
– Черт, где же ты ее нашел, мокрую траву?
– Он был в округе Марин, – из-за его спины сказала Лидия.
– На отдыхе, что ли? – предположил Эл.
– По делам, – сказал старик.
Какое-то время он сидел молча, с мрачным лицом. Ничего больше не говорил. Эл не мог придумать, что сказать; он просто стоял, переводя дух и успокаиваясь. В конце концов, все вроде было не так уж плохо. Очевидно, жена его просто переволновалась.
– Ты в чем-либо нуждаешься, тебе что-нибудь требуется? – спросила Лидия, приближаясь к старику.
– Может, кофе, – сказал старик. – Как насчет чашки кофе? – спросил он у Эла.
– Идет, – сказал Эл.
Лидия исчезла на кухне. Мужчины остались наедине, и оба молчали.
– Как она меня перепугала, – сказал Эл.
Старик ничего не сказал, и выражение его лица нисколько не изменилось.
– Ты ведь неплохо себя чувствуешь, да? – сказал Эл. – Когда думаешь вернуться к работе? Что сказал доктор?
– Он мне позвонит. Когда получит рентгеновский снимок.
Эл кивнул.
– Могу я чем-то помочь? – спросил он вскоре.
– Нет, – сказал старик. – Спасибо.
– Скажем, позвонить каким-нибудь твоим клиентам?
– Нет.
– Ладно, – сказал Эл. – Дай мне знать, если что.
Старик кивнул.
Из кухни донесся отчетливый голос Лидии:
– Мистер Миллер, зайдите сюда на минутку.
Он спустился в прихожую и прошел в кухню.
Лидия, стоя спиной к нему у буфета и готовя кофе, сказала:
– Пожалуйста, теперь, когда вы достаточно долго его видели, покиньте наш дом.
– Послушайте, – сказал Эл, – я проработал с ним немало лет…
Его переполнял гнев, смешанный со всегдашней неприязнью к ней.
– Достаточно долго, – сказала она быстро и четко, командным, едва ли не веселым голосом, отходя, чтобы взять кофейные чашки.
– Что я такое сделал? – спросил он.
Повернувшись к нему, Лидия сказала:
– Несмотря на все, что он говорит, он болен. Он – больной человек.
– Ну да, – сказал Эл.
– Позвольте ему оставаться дома, где ему подобает быть и где он восстанавливает свои силы. Не предъявляйте требований.
– Каких? – спросил он. – Каких требований? Что вы имеете в виду? Чего, по-вашему, я от него добиваюсь, что получаю? Думаете, я всегда прошу его помочь с починкой моих машин? Может, и так.
Он чувствовал и ненависть к ней, и унылость, обычную свою застарелую унылость. Конечно, так оно и было; он действительно использовал старика. И ей он никогда не нравился. Она и сама использовала старика, так что легко могла видеть, что происходит.
– Учтите только, что и я ему помогаю, – сказал он. – Со всякими тяжестями. Вы это учитываете? Лучше бы подумали и об этом.
Она ничего не сказала. Продолжала сновать по кухне, не обращая на него никакого внимания, с застывшей, по обыкновению, улыбкой. Теперь, произнеся слова своей роли, она лишь ждала, чтобы он убрался.
Какое-то время он не двигался с места. Пытался придумать, что еще сказать, но никаких мыслей не появлялось. Ничего не было, кроме переполнявших его чувств. Наконец он повернулся и направился обратно в гостиную. Старик, обнаружил он, опять смотрел телевизор, звук которого оставался приглушенным; старик не отводил глаз от экрана, все его внимание было направлено на водянистые серые очертания.
– Пока, – сказал Эл. – Мне надо ехать.
Старик тут же кивнул. Эл подождал, но тот не говорил. Так что он, сунув руки в карманы, прошел через дом к входной двери.
Минуту спустя он уже был снаружи, на тротуаре, и забирался в «Шевроле».
Не надо было мне уходить, думал он, отъезжая. Надо было остаться там, как-то там зацепиться и спасти его от этой ведьмы. От этой старой гарпии.
Но он не мог придумать никакого предлога, чтобы вернуться, никакого способа представить свое возвращение оправданным.
Черт возьми, я действительно ни на что не гожусь, сказал он себе. Бездельник, просто бездельник. Неудивительно, что я ничего не достиг. Нет у меня ни напора, ни амбиций. Я обречен, и сам это знаю. Для меня просто нет места. Кишка у меня тонка пробить себе место.
Загнав «Понтиак» внутрь, он прошел в свой офис и расстегнул куртку. Сунув руку под рубашку и майку, чтобы добраться до тела, он обнаружил, что ткань пропитана кровью. Ребра пересекала глубокая зарубка, которая все еще кровоточила. Он тут же отправился в умывальню, где смыл кровь с помощью бруска мыла «Лава». Зарубка стала белой, а плоть, оказалось, была не столько рассечена, сколько вмята.
Значит, думал он, вернувшись за письменный стол в офисе, боль была вызвана столкновением, ударом; это сталь ударила его по груди, и нет причин предполагать что-то более серьезное. Болеть перестало. Он чувствовал слабость и тошноту. Наклонившись, он выдвинул нижний ящик и достал полупинту бренди «Братья во Христе». Единственным стаканом, который он смог найти, был бумажный стаканчик со скрепками. Высыпав их и выпив немного бренди, он стал щелкать по скрепкам, запуская их по поверхности стола. Потом, наконец, нашел номер Хармана и набрал его.
– Алло, – сказал он. – Харман? Мистер Харман?
– Один момент, – отозвалась телефонистка. – Соединяю вас с мистером Харманом.
Послышался ряд щелчков, он ждал. Потом раздался мужской голос.
– Харман слушает.
– Это Фергессон, – сказал он. – Меня заинтересовала эта площадка, но я не могу найти мистера Бредфорда.
– Ах да, – сказал Харман, и в его голосе прозвучала мимолетная озадаченность.
– Я ездил туда, но его там не было.
После паузы голос Хармана сказал:
– Друг мой, я все думаю о вас и о вашем бизнесе. Думаю, как вам лучше поступить… у вас есть адвокат?
– Нет, – сказал Фергессон.
– Ну а кто занимался документами по вашей автомастерской?
– Мэтт Пестевридес. Брокер по недвижимости.
– Мне кажется, – сказал Харман, – что если вы собираетесь иметь дело с Бредфордом, вам следует действовать через кого-то другого. Говорю это, не подразумевая ничего обидного. Но я, Джим, полагаю, что вы действительно управились бы гораздо лучше, если бы смогли вести дела через какого-нибудь представителя, который привык общаться с такими предпринимателями, как Бредфорд. Который может – понимаете, что я имею в виду? – говорить с ними на одном языке.
– Я хочу это заведение, – сказал Фергессон.
– Автосервис?
– Хочу его купить! – громко сказал он прямо в ухо Хармана. Рокот его голоса отозвался в трубке нестройными звуками.
– Хорошо, послушайте, – сказал Харман. – Наймите адвоката. Пусть он найдет подход к Бредфорду. Пусть скажет им, что у него есть интересный клиент, который хочет узнать о них больше. Он разберется, как с ними обращаться. Может, у Бредфорда и его компаньонов уже имеется проспект – ну, вы знаете, что это такое, это финансовый проект, в котором излагаются все подробности. Пускай ваш адвокат его просмотрит и скажет, что он думает. Или свяжитесь с брокером по инвестициям. С кем-то, у кого есть опыт в такого рода вещах. Или, если хотите, предоставьте это мне.
– Я поручу это Царнасу. – Это был болгарин, поверенный, занимавшийся делами собственности, который готовил документы на его хозяйство, когда он его только покупал. – Спасибо.
– Если хотите, я сообщу вам имя своего собственного поверенного, – сказал Харман. – Он отличный специалист.
– Нет. – У него снова начала болеть грудь. – Спасибо.
Он положил трубку.
Почему, думал он, мне нельзя повидаться с Бредфордом самому? Почему я должен действовать через кого-то еще? Бредфорд, подобно богу, был невидим, находился где-то высоко в небе; его знали только по его делам. Большим людям, финансистам, полагалось узнавать о Джиме Фергессоне не напрямую и не сразу; знание о Фергессоне должно подползать к ним постепенно, если только ему вообще суждено доползти. И в какой мере оно будет им важно? Насколько ценно? Но он принял решение двигаться дальше.
Он позвонил в офис Царнаса. Ответила его дочь.
– Я хотел бы поговорить с Борисом, – сказал он. – Это Фергессон.
Он попросил Царнаса разузнать о «Садах округа Марин», а потом, положив трубку, выдвинул ящик стола и нашел сигару «Датч-мастерс», до сих пор завернутую в целлофан. У сигары был хороший вкус, и она дала ему возможность расслабиться. Боль в грудной клетке была тупой, невнятной, однообразной, повторяющейся, как пульс.
Снаружи, за дверью офиса, стояли автомобили, ожидавшие его рук, автомобили с металлической пылью на капотах, оставленной продолжительным истиранием клапанов. Один «Плимут» стоял на задних колесах, поддерживаемый гидравлическим домкратом; он забыл его опустить. «Плимут» стоял так уже три дня. Он подивился, как здорово держат сжатый воздух уплотнения домкрата. Докурив сигару, он вышел из офиса и взял с верстака инструменты. Вытолкнул ногой плоскую деревянную тележку и опустился на нее.
Снова он был под машиной, в холодной тьме, среди неотчетливых очертаний. Отыскав на шнуре лампочку, защищенную колпаком, он потянул ее за собой; желтая область распространилась на коробку передач и маховое колесо автомобиля.
Когда он перекатился на бок, чтобы взять торцовый ключ, в груди у него что-то хрустнуло. При этом от боли у него открылся рот, он выпустил ключ. Боль, которую он испытывал прежде, набросилась на него снова, как будто и не исчезала. Боль воцарилась в нем, и он не мог дышать. Когда он хватал воздух ртом, у него свистело в горле, словно оно было чем-то заложено.
– Черт, – сказал он, когда смог говорить, и перекатился обратно на спину.
Он лежал, прижав руки к бокам, и видел ослепительный свет электрической лампы. Что-то внутри него вышло из строя. Что-то весьма существенное. После недавнего падения он не оправился.
Некоторое время он лежал под машиной, а потом выкатился на тележке наружу. Бросил инструменты на верстак и вернулся в офис. С час он просидел там, ничего не делая. Времени было уже полчетвертого, а он не ел с шести утра. Через залитый белым солнечным светом прямоугольник входа проходили чьи-то силуэты. Не зайдет ли кто-нибудь к нему, прикидывал он. Если так, то, может, этот кто-то принес бы ему сэндвич из кафе неподалеку.
Ближе к вечеру, когда солнце уже не так жарило, Эл Миллер вынес галлоновую бутылку политуры и принялся полировать «Олдсмобиль» 1954 года, который он взял у оптового торговца. В ожидании, пока политура высохнет, он включил воду, взял шланг и стал мыть другие свои машины; он переводил шланг то туда, то сюда. Свет в это время дня был особенно ярким, и ему пришлось надеть темные очки. Из-за слепящего света он стоял спиной к улице и тротуару.
Двинувшись к задней части одной из машин, он повернулся и заметил, что к нему направляется какая-то женщина, которая, незамеченная им, уже проникла на его участок. Очень быстро шагая, она приближалась к нему по прямой линии. Она наступала на него, а он стоял с брызжущим шлангом в руках и щурился, пытаясь распознать, кто это такая, если он вообще ее знал. Часто вот таким образом приходили женщины, которые хотели, чтобы им изменили показания счетчика платного времени парковки, – с такой же быстротой и целеустремленностью.
Женщина, дебелая, средних лет, начала вдруг вопить на него высоким голосом:
– Ах ты, ужасная личность, все стоишь здесь! Ничего не делаешь, как всегда!
Она повторила эти же слова несколько раз, по-разному их перетасовывая; он смотрел на нее с открытым ртом, совершенно ошарашенный.
Это, теперь он видел, была Лидия Фергессон.
– Просто стоишь здесь, и все! – кричала она, ее лицо удлинялось, вытягивалось, как бы перестраиваясь изнутри. – Никогда ничего не делаешь в обширном мире, кроме как для себя, ты, эгоистичный, отвратительный тип!
– Что? – сказал он, двинувшись, чтобы закрыть воду.
Лидия указала на мастерскую.
– Его там нет, – сказал Эл. – Целый день не было. Я заглядывал около двух.
Рот у нее раскрылся, и она сказала:
– Он лежал там больной.
О господи, подумал Эл. Вот те на.
– Больной чем? – спросил он. – Может, скажете? – У него самого повысился голос, сделавшись почти таким же пронзительным, как у нее. – Ты, чужестранка истеричная, дура повернутая! – заорал он на нее, стоя так близко, что различал каждую пору на ее коже, каждую складку и морщинку, каждый волосок. Она попятилась, выказывая страх. – Убирайся отсюда! – орал он. – Убирайся с моей стоянки! – Когда она стала отступать, он побежал за ней. – Что с ним случилось? – крикнул он, бросая шланг и хватая ее за рукав. – Говори!
– У него был приступ, – сказала она.
– Где он сейчас?
– Дома. – Голос у нее стал тише, в нем больше не было обвинительных ноток. – Один хороший клиент, у которого есть привязанность к нему и забота, случайно приехал и нашел его сидящим в офисе; он даже не мог позвонить. И он отвез его к доктору, который сделал ему рентген и перевязку.
Испуг Эла несколько уменьшился.
– Вы это так подали, словно он умер. Как будто концы отдал.
Его трясло, а голос звучал неровно.
– До свидания, – сказала Лидия. – Я приехала сюда на такси, чтобы сказать вам, к чему могло бы привести ваше отношение.
– Какое отношение? – Он последовал за ней до края своего участка. Там, на парковочной площадке, стояло такси, новое, желтое и блестящее; его водитель, сидя за рулем, читал газету. – Я сам отвезу вас обратно, – сказал он. – Повидаю его, ладно? Могу я его увидеть, посмотреть, как он там?
– Будете ли вы управлять машиной с осторожностью? – спросила Лидия.
– Конечно, – сказал он, уже направляясь к лучшей своей машине, «Шевроле».
Он открыл дверцу, завел мотор и дал ему набрать обороты, нажав на педаль газа. Потом он подошел к припаркованному такси и заплатил шоферу. Вернувшись, обнаружил, что Лидия уже забралась в «Шевроле» и устроилась на заднем сиденье. Она сидела, уставившись вперед, с ничего не выражающим лицом… нарочно, подумал он, усаживаясь за руль. Заявилась сюда затем лишь, чтобы мне стало плохо, потому что я его не нашел.
Он вел машину, маневрируя в потоке транспорта. Никто из них не раскрывал рта.
Подъехав к их дому на Гроув-стрит, он пошел впереди Лидии, прежде нее поднялся на крыльцо. Но входная дверь была заперта, и ему пришлось ее дожидаться. Как только она отперла дверь, он вошел внутрь.
Там, в гостиной, он и застал старика, который выглядел почти так же, как всегда, за исключением того, что вместо хлопчатого рабочего костюма и башмаков был облачен в голубой банный халат и домашние тапочки. Он сидел посреди кушетки, положив ноги на пуфик, и смотрел телевизор. Телевизор был включен на такую громкость, что его звук наполнял всю комнату. Эл остановился, глядя на старика, но тот его вроде и не замечал.
В конце концов Эл подошел к телевизору и убавил звук. Тогда старик повернул голову и заметил его.
– Что случилось? – спросил Эл.
– Грудь рассек, – сказал старик.
– И все?
– Может, ребро треснуло. Доктор сделал рентген. Перевязал меня.
– Как это произошло?
– Упал, – сказал старик.
– Что, поскользнулся на масле?
– Нет.
Эл ждал.
– Как же тогда? – спросил он наконец.
– На мокрой траве, – сказал старик.
– Черт, где же ты ее нашел, мокрую траву?
– Он был в округе Марин, – из-за его спины сказала Лидия.
– На отдыхе, что ли? – предположил Эл.
– По делам, – сказал старик.
Какое-то время он сидел молча, с мрачным лицом. Ничего больше не говорил. Эл не мог придумать, что сказать; он просто стоял, переводя дух и успокаиваясь. В конце концов, все вроде было не так уж плохо. Очевидно, жена его просто переволновалась.
– Ты в чем-либо нуждаешься, тебе что-нибудь требуется? – спросила Лидия, приближаясь к старику.
– Может, кофе, – сказал старик. – Как насчет чашки кофе? – спросил он у Эла.
– Идет, – сказал Эл.
Лидия исчезла на кухне. Мужчины остались наедине, и оба молчали.
– Как она меня перепугала, – сказал Эл.
Старик ничего не сказал, и выражение его лица нисколько не изменилось.
– Ты ведь неплохо себя чувствуешь, да? – сказал Эл. – Когда думаешь вернуться к работе? Что сказал доктор?
– Он мне позвонит. Когда получит рентгеновский снимок.
Эл кивнул.
– Могу я чем-то помочь? – спросил он вскоре.
– Нет, – сказал старик. – Спасибо.
– Скажем, позвонить каким-нибудь твоим клиентам?
– Нет.
– Ладно, – сказал Эл. – Дай мне знать, если что.
Старик кивнул.
Из кухни донесся отчетливый голос Лидии:
– Мистер Миллер, зайдите сюда на минутку.
Он спустился в прихожую и прошел в кухню.
Лидия, стоя спиной к нему у буфета и готовя кофе, сказала:
– Пожалуйста, теперь, когда вы достаточно долго его видели, покиньте наш дом.
– Послушайте, – сказал Эл, – я проработал с ним немало лет…
Его переполнял гнев, смешанный со всегдашней неприязнью к ней.
– Достаточно долго, – сказала она быстро и четко, командным, едва ли не веселым голосом, отходя, чтобы взять кофейные чашки.
– Что я такое сделал? – спросил он.
Повернувшись к нему, Лидия сказала:
– Несмотря на все, что он говорит, он болен. Он – больной человек.
– Ну да, – сказал Эл.
– Позвольте ему оставаться дома, где ему подобает быть и где он восстанавливает свои силы. Не предъявляйте требований.
– Каких? – спросил он. – Каких требований? Что вы имеете в виду? Чего, по-вашему, я от него добиваюсь, что получаю? Думаете, я всегда прошу его помочь с починкой моих машин? Может, и так.
Он чувствовал и ненависть к ней, и унылость, обычную свою застарелую унылость. Конечно, так оно и было; он действительно использовал старика. И ей он никогда не нравился. Она и сама использовала старика, так что легко могла видеть, что происходит.
– Учтите только, что и я ему помогаю, – сказал он. – Со всякими тяжестями. Вы это учитываете? Лучше бы подумали и об этом.
Она ничего не сказала. Продолжала сновать по кухне, не обращая на него никакого внимания, с застывшей, по обыкновению, улыбкой. Теперь, произнеся слова своей роли, она лишь ждала, чтобы он убрался.
Какое-то время он не двигался с места. Пытался придумать, что еще сказать, но никаких мыслей не появлялось. Ничего не было, кроме переполнявших его чувств. Наконец он повернулся и направился обратно в гостиную. Старик, обнаружил он, опять смотрел телевизор, звук которого оставался приглушенным; старик не отводил глаз от экрана, все его внимание было направлено на водянистые серые очертания.
– Пока, – сказал Эл. – Мне надо ехать.
Старик тут же кивнул. Эл подождал, но тот не говорил. Так что он, сунув руки в карманы, прошел через дом к входной двери.
Минуту спустя он уже был снаружи, на тротуаре, и забирался в «Шевроле».
Не надо было мне уходить, думал он, отъезжая. Надо было остаться там, как-то там зацепиться и спасти его от этой ведьмы. От этой старой гарпии.
Но он не мог придумать никакого предлога, чтобы вернуться, никакого способа представить свое возвращение оправданным.
Черт возьми, я действительно ни на что не гожусь, сказал он себе. Бездельник, просто бездельник. Неудивительно, что я ничего не достиг. Нет у меня ни напора, ни амбиций. Я обречен, и сам это знаю. Для меня просто нет места. Кишка у меня тонка пробить себе место.