Страница:
Эл Миллер издал звук, который нельзя было истолковать ни как «да», ни как «нет». Теперь он полностью пробудился. Значит, миссис Лейн знает Хармана; это его оживило и заинтересовало. Не забывал он и об осторожности.
– Из вашего тона я заключаю, – сказала она, – что вы разговаривали с мистером Харманом и именно его имели в виду, когда сказали, что вам представилась новая деловая возможность после того, как вы виделись со мной в моем офисе. Что ж, хочу вам кое-что сказать. – Теперь, показалось ему, она выглядела по-настоящему немного испуганной. Она облизнула губы, помедлила, стиснула свою сумку обеими руками и поерзала на стуле. – Стул у вас какой-то маленький, – сказала она.
– Так и есть, – согласился он.
– Я знаю его, – сказала она, – где-то около пяти лет. Естественно, я много чего слышу. Это мой бизнес. Он все время обращается к моему бизнесу, бизнесу с недвижимостью. Купля-продажа, как говорится. Занимается многими вещами. Мастер на все руки, что называется.
– Понимаю, – сказал Эл.
– У него много… – Она остановилась. Потом, с неожиданной широкой улыбкой, показывающей ее украшенные золотом передние зубы, продолжила: – В общем, он не такой, как вы, мистер Миллер; я хочу сказать, его не тревожит, причиняет ли он миру зло.
Эл кивнул. Ее тон перестал быть мягким; в него проникли прямота и удивительная резкость. Харман ей и впрямь не по душе, осознал он. Ее чувства вышли наружу, потому что она не была лицемеркой. Она не могла притворяться, что ей кто-то нравится, если он ей не нравился.
– Вы считаете, – сказал он, – что мне следует держаться подальше от этого Хармана?
Теперь ее улыбка смягчилась, стала более задумчивой.
– Ну, – медленно проговорила она, – это, конечно, ваше дело. Может быть, вы знаете его лучше, чем я.
– Нет, – сказал он.
– Я думаю, что вы честный человек, а он нет.
Она смотрела на него со спокойствием во взгляде. И все же за этим спокойствием скрывалось волнение. Это ведь так трудно, подумал он, для негритянки. Сидеть здесь с белым мужчиной и в нелестных выражениях обсуждать другого белого мужчину; того и гляди, на нее ополчатся. Я могу оборвать ее, могу ее выставить. Но боится она не совсем этого; больше похоже на то, что она боится, как бы я не перестал обращать внимание на ее слова. Как бы не закоснел в своих расовых предрассудках и не проигнорировал все, что она сказала.
– Я знаю, что вы близко к сердцу принимаете мои интересы, – сказал он, но, хотя именно это он и имел в виду, слова прозвучали фальшиво. Просто фраза.
Она подняла и опустила голову: поделенный на части кивок.
– Я буду действовать осторожно, – сказал он.
5
6
– Из вашего тона я заключаю, – сказала она, – что вы разговаривали с мистером Харманом и именно его имели в виду, когда сказали, что вам представилась новая деловая возможность после того, как вы виделись со мной в моем офисе. Что ж, хочу вам кое-что сказать. – Теперь, показалось ему, она выглядела по-настоящему немного испуганной. Она облизнула губы, помедлила, стиснула свою сумку обеими руками и поерзала на стуле. – Стул у вас какой-то маленький, – сказала она.
– Так и есть, – согласился он.
– Я знаю его, – сказала она, – где-то около пяти лет. Естественно, я много чего слышу. Это мой бизнес. Он все время обращается к моему бизнесу, бизнесу с недвижимостью. Купля-продажа, как говорится. Занимается многими вещами. Мастер на все руки, что называется.
– Понимаю, – сказал Эл.
– У него много… – Она остановилась. Потом, с неожиданной широкой улыбкой, показывающей ее украшенные золотом передние зубы, продолжила: – В общем, он не такой, как вы, мистер Миллер; я хочу сказать, его не тревожит, причиняет ли он миру зло.
Эл кивнул. Ее тон перестал быть мягким; в него проникли прямота и удивительная резкость. Харман ей и впрямь не по душе, осознал он. Ее чувства вышли наружу, потому что она не была лицемеркой. Она не могла притворяться, что ей кто-то нравится, если он ей не нравился.
– Вы считаете, – сказал он, – что мне следует держаться подальше от этого Хармана?
Теперь ее улыбка смягчилась, стала более задумчивой.
– Ну, – медленно проговорила она, – это, конечно, ваше дело. Может быть, вы знаете его лучше, чем я.
– Нет, – сказал он.
– Я думаю, что вы честный человек, а он нет.
Она смотрела на него со спокойствием во взгляде. И все же за этим спокойствием скрывалось волнение. Это ведь так трудно, подумал он, для негритянки. Сидеть здесь с белым мужчиной и в нелестных выражениях обсуждать другого белого мужчину; того и гляди, на нее ополчатся. Я могу оборвать ее, могу ее выставить. Но боится она не совсем этого; больше похоже на то, что она боится, как бы я не перестал обращать внимание на ее слова. Как бы не закоснел в своих расовых предрассудках и не проигнорировал все, что она сказала.
– Я знаю, что вы близко к сердцу принимаете мои интересы, – сказал он, но, хотя именно это он и имел в виду, слова прозвучали фальшиво. Просто фраза.
Она подняла и опустила голову: поделенный на части кивок.
– Я буду действовать осторожно, – сказал он.
5
Спустя недолгое время Джим Фергессон, лежавший на полу своей мастерской под «Бьюиком», услышал, как неподалеку остановилась, подъехав, какая-то машина. Судя по звуку, машина была новой. Он выкатился и увидел перед собой радиаторную решетку почти нового «Кадиллака». Дверца уже была открыта, и наружу выбирался мужчина в деловом костюме и сияющих туфлях.
– Приветствую вас, мистер Харман, – сказал старик, садясь на своей тележке. – Вижу, вы вернулись. Я отлучался, когда вы приезжали в прошлый раз. С вашим автомобилем ничего серьезного, не так ли? Этот же «Кадиллак» ваш почти новый?
Он нервно рассмеялся, потому что ему ни в коей мере не хотелось иметь дело с машиной Хармана; у него не было ни инструментов для машины такого рода, ни опыта работы с нею, этой новой дорогой машиной, с ее неисчислимыми вспомогательными механизмами и аксессуарами.
Харман, улыбаясь, сказал:
– У каждой машины есть свои тараканы, Джим. Как вы мне всегда говорите.
– Это, конечно, правда, – сказал Фергессон.
– Ничего серьезного, – сказал Харман. – Ее надо только смазать.
– Хорошо, – с облегчением сказал Фергессон.
– Джим, вы, говорят, закрываете свое дело, – сказал Харман.
– Пора отдохнуть, – сказал старик.
– Навсегда?
– Мастерская продана.
– Понимаю, – сказал Харман.
– Слушайте, – сказал старик, порываясь было положить руку Харману на плечо, но затем быстро одумался и начал вытирать тряпкой свои замасленные руки. – В городе есть пара приличных мастерских; вам не стоит беспокоиться. Я знаю пару хороших механиков, которым можно доверять. В наши дни, с этими чертовыми профсоюзами…
– Да, – перебил его Харман. – Предпринимателям приходится нанимать людей, которых присылают профсоюзы. Независимо от того, компетентны они или нет.
– Мы оба занимаемся бизнесом, – сказал Фергессон. – Вы знаете, что к чему.
– Получаешь работничков, – сказал Харман, – которые только слоняются вокруг и совершенно ничего не делают. А когда пытаешься их уволить… – Он закончил свою фразу выразительным жестом.
– Это оказывается невозможным, – сказал Фергессон.
– Противозаконным.
– И потому невозможно получить никого, кроме дворников, как в дни рузвельтовского Управления общественных работ[10]. Социализм, да и только.
Старик чувствовал возбуждение, нечто вроде неистовства. До чего же приятно стоять вот так с этим своим хорошо одетым клиентом, мистером Харманом, который ездит на «Кадиллаке» 1958 года выпуска, и разговаривать с ним на равных, как бизнесмен с бизнесменом. Вот в этом и было дело: они были на равных. Его руки бешено заметались, тряпка выскользнула, и он взбрыкнул ногой, стряхивая ее с обшлага брючины.
– Я долгое время занимаюсь бизнесом, – сказал он. – И посмотрите, что сотворили со мной налоги. Это часть их системы – отвратить человека от того, чтобы всю свою жизнь посвящать работе, потому как что он получает, когда все сделает? Подоходный налог. – Он сплюнул на пол.
– Да, – сказал Харман своим хорошо поставленным спокойным голосом. – Подоходный налог определенно входит в их схему дележки благосостояния.
– Они навязали ее Америке, – сказал старик. – Во времена правления Франклина Рузвельта. Всякий раз я думаю об этом Рузвельте – и о его сыне, полковнике.
С мягкой, добродушной улыбкой Харман сказал:
– Это меня просто поражает. Думать об Элиоте как о полковнике[11].
– Я вас задерживаю, – сказал старик.
– Нисколько, – возразил Харман.
– У вас много дел, да и у меня тоже. Говорю вам, Харман, нам обоим слишком много надо сделать. Единственное различие между вами и мной – это то, что у вас есть жизненные силы и молодость, чтобы со всем управиться, а у меня их нет. Я изнурен. Правду вам говорю: мне крышка.
– Черт, да нет же, – сказал Харман.
– Это факт.
– Почему? Боже, когда я вошел…
– Ну конечно, я лежал под тем «Бьюиком». Но послушайте. – Старик придвинулся к Харману так близко, как только было возможно, чтобы не испачкать того маслом, и тихо проговорил: – Однажды, когда я буду под ним лежать, знаете что произойдет? У меня случится сердечный приступ, и я умру. – Он отступил. – Вот почему мне надо выбраться отсюда.
– Вместе со всей вашей сноровкой, – сказал Харман.
– Печально, конечно, – согласился старик. – Но я должен слушаться Фратта; это его дело. Я обращаюсь к специалистам. Я не доктор. Мне известно только одно – уже много лет я страдал диспепсией, а когда я отправился к Фратту, он сначала ничего у меня не нашел, но потом измерил мне кровяное давление.
Он сказал Харману, какое у него было давление. Цифры были ужасны, и он увидел, как это отразилось на лице у Хармана.
– Досадно, Джим, – сказал Харман.
– Но если спокойней отнестись к этому – а мне не очень-то улыбается торчать без дела дома – и найти себе какую-нибудь работу, не требующую такого напряжения… Поднятия всех этих тяжестей… – Он умолк.
– Вы никогда не думали кого-нибудь нанять? – спросил Харман. – Кто бы делал тяжелую работу?
– Никогда не находил никого, на кого можно было бы положиться.
– Вы обсуждали это со своим брокером?
– С Мэттом Пестевридсом?
– Со своим адвокатом, – сказал Харман. – Или риелтором. С кем вы говорили о проблемах своего бизнеса? С кем консультировалась, прежде чем продать помещение?
Старик молчал.
– Вы что, не обсуждали этого с кем-нибудь, кто имеет опыт в таких делах? Вы могли бы заполучить кое-кого, чтобы он управлялся здесь, в мастерской, в ваших интересах, мастера. Так всегда делают. Любой хороший деловой консультант мог бы навести справки и найти для вас надежного человека; это вопрос тщательности и умения искать, вопрос методики.
Старик не мог ничего придумать в ответ.
– Ваш брокер удивляет меня, – сказал Харман.
– Я просто позвонил ему, – объяснил старик, – и сказал, что хочу продать помещение из-за состояния моего здоровья.
– Вынужденная продажа. Вы, наверное, понесли потерю?
– Да, – сказал он.
– Если мне позволено будет спросить, сколько вы за него получаете?
– Тридцать пять тысяч.
Харман бегло осмотрел здание.
– Вроде бы цена достойная. – Он задумался, потирая нижнюю губу костяшками пальцев. – Слушайте, Джим, – сказал он. – Обсуждать, что еще вы могли бы сделать со своей мастерской, теперь все равно что плакать над пролитым молоком. Но цену свою вы получили. Не прогадали ни в коем случае.
– Да, – сказал старик, чувствуя гордость.
Резко на него глянув, Харман сказал:
– Надеюсь, вы не взяли бумаги.
– Бумаги?
– Вторички. Вторичные акты доверительной собственности.
– О нет, – сказал он сразу же. – Никаких бумаг. Десять тысяч наличными, а остальное – по две сотни в месяц.
– Под какой процент?
Вспомнить старик не смог.
– Я вам покажу. – Он направился к своему захламленному офису, а Харман, широко шагая, последовал за ним. – Вот. – Он достал документы из ящика стола, разложил и отступил, чтобы Харман мог их рассмотреть.
Какое-то время Харман изучал документы.
– По-моему, вы все сделали очень хорошо, – сказал он наконец.
– Спасибо, – с облегчением сказал старик.
Стоя у стола, Харман в глубокой задумчивости барабанил костяшками пальцев по сложенным документам. Постукивал по ним снова и снова.
– Вот что я вам скажу. Слушайте. Вам нужен – как мне это назвать? – не совет, а… – Подняв документы, он снова стал их перелистывать. – На другой стороне Залива. В округе Марин. Там сейчас много строят. Расширяются. – Он уставился на старика.
– Да, – сказал старик. Он затаил дыхание.
– Они полностью перестраивают отрезки шоссе сто один. Проект на много миллионов долларов, который займет не один год. Вы там бывали?
– Вот уже с год не выбирался.
– Там несколько новых торговых центров, – сказал Харман. – Один из них – у Корте-Мадеры. Поистине великолепная работа. Теперь слушайте. – Его голос стал резким, грубым; он проникал повсюду, и старик направился к двери в офис, чтобы закрыть ее, хотя Харман его об этом не просил. – Не стоит обманываться, – сказал Харман. – Рост будет происходить там, а не здесь. Не в Ист-Бэе. Генеральный план… – Он рассмеялся. – Здесь по-прежнему нет места. Ист-Бэй забит. Как и полуостров. Расти и строиться можно только в округе Марин! – Он взирал на старика широко открытыми глазами.
– Да, – кивая, сказал старик.
Харман полез в карман и достал плоский темно-серый бумажник; открыв его, вынул визитную карточку. На ее обратной стороне он стал что-то медленно и старательно писать авторучкой, затем передал карточку старику.
На обратной стороне карточки Харман написал телефонный номер, префикс которого обвел чернилами несколько раз. Старик не знал этого коммутатора. ДА, прочел он.
– Данлэп, – сказал Харман. – Позвоните по этому номеру.
– Зачем?
– Позвоните в течение ближайших двадцати четырех часов, – сказал Харман. – Не тяните с этим, Джим.
– Что это такое? – настойчиво спросил Фергессон: теперь ему очень хотелось это знать, ему необходимо было это знание.
Усевшись на заваленный стол, Харман скрестил руки и долгое время молча смотрел на старика.
– Скажите мне, – мучительно выдавил тот, слыша в своем голосе такие скулящие, подвывающие нотки, подобных которым до этого не слыхивал в нем ни разу в жизни.
– Этого человека, – сказал Харман, – зовут Ахиллес Бредфорд. Вы бы его знали, если бы участвовали в каком-нибудь деле. Если застанете его, пока он еще не примет решения, берите своего адвоката и поезжайте туда. Он собирается заниматься там бизнесом. Он хочет заниматься бизнесом. Но он не может ждать. На сегодня он вложил туда около миллиона своих собственных денег. – Более спокойным голосом он продолжал: – Это торговый центр, Джим. По шоссе Сто один, между Сан-Рафаэлем и Петалумой. Возле Новато. Там находится база ВВС, аэродром Гамильтона. Много застроек, типовые дома. Их постоянно становится больше.
– Понимаю, – сказал старик. Однако он ничего не понимал.
– Я слышал, – сказал Харман, – что они собираются построить автомобильный центр. Агентство – вероятно, для «Шевроле», но, возможно, и для «Фордов». Или даже для популярных импортных машин, таких, как «Фольксваген». Так или иначе, они точно будут строить станцию техобслуживания. Эти люди, Джим, все время ездят на работу и обратно. Вплоть до самого Сан-Франциско. Они наматывают по двести миль в день на этом восьмиполосном шоссе, а в часы пик едут бампер к бамперу. И слушайте. Там нет железнодорожного сообщения. Понимаете, что это значит? Им необходимо обслуживать свои машины. Автомобильный центр будет охватывать все. Продажу новых машин, поставку запчастей, автомастерскую – ведь только от ремонта зависит, устоит этот центр или развалится. А это означает большую мастерскую, Джим. Не такую, как здесь у вас, где вы работаете в одиночку. Чтобы держать весь тамошний народ на дороге, требуется круглосуточный ремонтный сервис. Чтобы все время от десяти до пятнадцати механиков были готовы принять вызов. Нужны тягачи. Маршрутка, чтобы ездить в город за запчастями. У вас начинает складываться картина?
– Да, – сказал он. И это было правдой.
– Это новая концепция автосервиса. Ориентированная на будущее. Это, в некотором смысле, автосервис завтрашнего дня. Способный взять на себя ответственность за завтрашние транспортные потоки. Старомодные мастерские исчезнут в ближайшие пять лет. Вы были правы, продав свою вовремя; очень дальновидно с вашей стороны.
Фергессон кивнул.
– Вы можете в этом участвовать, – сказал Харман. – Сможете туда съездить? Прихватить своего адвоката и отправиться туда?
– Не знаю, – сказал старик.
– Если нет, то поезжайте без него. Но поезжайте обязательно. – Внезапно Харман спрыгнул со стола. – Мне пора. Опаздываю. – Он устремился к выходу из офиса и широко распахнул дверь.
Поспевая за ним, Фергессон сказал:
– Но мое здоровье – ведь все дело в том, что я не могу заниматься ремонтной работой.
Харман приостановился.
– Инвестор станции обслуживания вносит первоначальный капитал и руководит мастерской. Он делится своим ноу-хау и опытом. Физическую работу выполняют механики из профсоюза. Улавливаете?
– О! – воскликнул старик.
Протягивая руку, Харман сказал:
– Пока, Джим.
Чувствуя неловкость, Джим Фергессон пожал ему руку.
– Все остальное, – сказал Харман, – на ваше усмотрение. – Он подмигнул – подчеркнуто дружественно, оптимистично. – Вы сами себе хозяин. – Взмахнув рукой, он прошел к своему «Кадиллаку» и впрыгнул в него. Заведя двигатель, крикнул: – Смазку придется перенести на завтра; ждать сейчас не могу.
«Кадиллак» исчез, влившись в транспортный поток.
Джим Фергессон долго смотрел ему вслед. Потом потихоньку двинулся обратно, к «Бьюику», с которым работал.
Часом позже в офисе зазвонил телефон. Сняв трубку, он обнаружил, что говорит с Харманом.
– Что он сказал? – спросил Харман.
– Я ему не звонил, – сказал старик.
– Вы – что? – Голос у Хармана был полон изумления. – Что ж, вам лучше поторопиться, Джим; не допустите, чтобы это от вас ускользнуло. – Он сказал еще несколько фраз в том же духе, а потом, попросив старика дать ему знать, когда он поговорит с Бредфордом, повесил трубку.
Старик посидел за столом в офисе, раздумывая.
Меня не заставят действовать опрометчиво, сказал он себе. Никто не может мной помыкать. Это против моей природы.
Я не буду звонить, подумал он. Ни сейчас, ни когда-нибудь.
А что я сделаю, решил он, так это съезжу туда, в округ Марин. Чтобы увидеть этот торговый центр. Осмотреть его собственными глазами. А потом, если мне понравится то, что увижу, я, может, и поговорю с тем парнем.
Он чуть ли не физически ощутил глубинный подъем самооценки – торжество своей собственной натуры, своей собственной хитрости. И рассмеялся. «К черту все это», – сказал он вслух. Взять и вот так звонить, ничего не зная? Ничем не располагая, кроме чьих-то слов?
С чего бы мне верить Харману? С чего бы мне вообще кому-либо верить? Я ведь не достиг бы того, что имею, полагаясь на то, что мне говорили. На слухи.
Но ему требовалась уверенность, что он увидит именно то место. Поэтому, сняв трубку, он набрал номер, стоявший напротив фамилии Хармана в его списке давнишних клиентов.
Этим вечером, приехав домой, он молча прошел мимо жены. Направился прямиком в ванную, закрыл и запер дверь и, прежде чем его смог отвлечь голос Лидии, на полную мощность пустил воду в ванну.
Лежа в воде и отмокая, он подумал: я знаю, где это место. Я смогу его найти.
Он решил отправиться туда завтра с утра пораньше и вернуться к полудню в мастерскую. Лежа на спине в ванне, уставившись на влажный от пара потолок, он обдумывал свой план до мельчайших подробностей. Смакуя его, прокручивая то так, то этак, чтобы ничто не осталось необдуманным.
Это нечто новое, думал он. Там все будет новым, каждая грань этого заведения. Ни пятен масла, ни прогорклого запаха; сырость, ощущение старости, забракованные запчасти, грудой валяющиеся в углу… все это сгинуло. Сметено прочь. Груды хлама, пыль. Всего как не бывало.
К черту все это, думал он. У меня будет офис, сплошь застекленный и звуконепроницаемый; я буду сверху следить за работой механиков. Буду за ними присматривать. С несколькими интеркомами. Возможно, беспроводными. Повсюду будут лампы дневного света, как на новых фабриках. Много автоматики. Все как следует организовано; никаких потерь времени, которое стоит денег.
Все будет по-научному, сказал он себе. В духе атомного века, как в лабораториях. Как в Ливерморе, где изобрели Бомбу.
Он увидел себя частью нового мира, вместе с Харманом, вместе со всеми другими предпринимателями. Это Америка, подумал он. Дар предвидения. То, что ты способен сделать, обладая капиталом и воображением. А у меня есть и то, и другое.
Уверенность, подумал он. Нужно быть бесстрашным. Даже безжалостным. Иначе тебя достанут. Они всегда будут начеку, пытаясь стащить тебя вниз, на свой уровень; их, естественно, возмущает, когда ты поднимаешься над ними. Они завидуют. Но ты не обращаешь на это внимания. Как Никсон: он стоит и ухмыляется, когда его оскорбляют, бросают камни, даже плюются. Рискует жизнью.
Полузакрыв глаза, погруженный в горячую воду и охраняемый ревом новой воды, старик думал, что уж он-то не затеряется на грязной, никчемной авеню Сан-Пабло со всеми тамошними ресторанами и кинотеатрами для автомобилистов; он видел себя рядом с большими людьми, которые что-то значили. Мое место в индустрии, думал он. Не в политике, это не моя игра. Эта страна основана на бизнесе. Он – ее становой хребет.
Инвестиции! Я инвестирую в будущее Америки. Не ради моего собственного блага – черт, не ради выгоды, – но чтобы развивать ее экономику. И это пойдет в счет. То, что я сделаю, пойдет в счет.
– Приветствую вас, мистер Харман, – сказал старик, садясь на своей тележке. – Вижу, вы вернулись. Я отлучался, когда вы приезжали в прошлый раз. С вашим автомобилем ничего серьезного, не так ли? Этот же «Кадиллак» ваш почти новый?
Он нервно рассмеялся, потому что ему ни в коей мере не хотелось иметь дело с машиной Хармана; у него не было ни инструментов для машины такого рода, ни опыта работы с нею, этой новой дорогой машиной, с ее неисчислимыми вспомогательными механизмами и аксессуарами.
Харман, улыбаясь, сказал:
– У каждой машины есть свои тараканы, Джим. Как вы мне всегда говорите.
– Это, конечно, правда, – сказал Фергессон.
– Ничего серьезного, – сказал Харман. – Ее надо только смазать.
– Хорошо, – с облегчением сказал Фергессон.
– Джим, вы, говорят, закрываете свое дело, – сказал Харман.
– Пора отдохнуть, – сказал старик.
– Навсегда?
– Мастерская продана.
– Понимаю, – сказал Харман.
– Слушайте, – сказал старик, порываясь было положить руку Харману на плечо, но затем быстро одумался и начал вытирать тряпкой свои замасленные руки. – В городе есть пара приличных мастерских; вам не стоит беспокоиться. Я знаю пару хороших механиков, которым можно доверять. В наши дни, с этими чертовыми профсоюзами…
– Да, – перебил его Харман. – Предпринимателям приходится нанимать людей, которых присылают профсоюзы. Независимо от того, компетентны они или нет.
– Мы оба занимаемся бизнесом, – сказал Фергессон. – Вы знаете, что к чему.
– Получаешь работничков, – сказал Харман, – которые только слоняются вокруг и совершенно ничего не делают. А когда пытаешься их уволить… – Он закончил свою фразу выразительным жестом.
– Это оказывается невозможным, – сказал Фергессон.
– Противозаконным.
– И потому невозможно получить никого, кроме дворников, как в дни рузвельтовского Управления общественных работ[10]. Социализм, да и только.
Старик чувствовал возбуждение, нечто вроде неистовства. До чего же приятно стоять вот так с этим своим хорошо одетым клиентом, мистером Харманом, который ездит на «Кадиллаке» 1958 года выпуска, и разговаривать с ним на равных, как бизнесмен с бизнесменом. Вот в этом и было дело: они были на равных. Его руки бешено заметались, тряпка выскользнула, и он взбрыкнул ногой, стряхивая ее с обшлага брючины.
– Я долгое время занимаюсь бизнесом, – сказал он. – И посмотрите, что сотворили со мной налоги. Это часть их системы – отвратить человека от того, чтобы всю свою жизнь посвящать работе, потому как что он получает, когда все сделает? Подоходный налог. – Он сплюнул на пол.
– Да, – сказал Харман своим хорошо поставленным спокойным голосом. – Подоходный налог определенно входит в их схему дележки благосостояния.
– Они навязали ее Америке, – сказал старик. – Во времена правления Франклина Рузвельта. Всякий раз я думаю об этом Рузвельте – и о его сыне, полковнике.
С мягкой, добродушной улыбкой Харман сказал:
– Это меня просто поражает. Думать об Элиоте как о полковнике[11].
– Я вас задерживаю, – сказал старик.
– Нисколько, – возразил Харман.
– У вас много дел, да и у меня тоже. Говорю вам, Харман, нам обоим слишком много надо сделать. Единственное различие между вами и мной – это то, что у вас есть жизненные силы и молодость, чтобы со всем управиться, а у меня их нет. Я изнурен. Правду вам говорю: мне крышка.
– Черт, да нет же, – сказал Харман.
– Это факт.
– Почему? Боже, когда я вошел…
– Ну конечно, я лежал под тем «Бьюиком». Но послушайте. – Старик придвинулся к Харману так близко, как только было возможно, чтобы не испачкать того маслом, и тихо проговорил: – Однажды, когда я буду под ним лежать, знаете что произойдет? У меня случится сердечный приступ, и я умру. – Он отступил. – Вот почему мне надо выбраться отсюда.
– Вместе со всей вашей сноровкой, – сказал Харман.
– Печально, конечно, – согласился старик. – Но я должен слушаться Фратта; это его дело. Я обращаюсь к специалистам. Я не доктор. Мне известно только одно – уже много лет я страдал диспепсией, а когда я отправился к Фратту, он сначала ничего у меня не нашел, но потом измерил мне кровяное давление.
Он сказал Харману, какое у него было давление. Цифры были ужасны, и он увидел, как это отразилось на лице у Хармана.
– Досадно, Джим, – сказал Харман.
– Но если спокойней отнестись к этому – а мне не очень-то улыбается торчать без дела дома – и найти себе какую-нибудь работу, не требующую такого напряжения… Поднятия всех этих тяжестей… – Он умолк.
– Вы никогда не думали кого-нибудь нанять? – спросил Харман. – Кто бы делал тяжелую работу?
– Никогда не находил никого, на кого можно было бы положиться.
– Вы обсуждали это со своим брокером?
– С Мэттом Пестевридсом?
– Со своим адвокатом, – сказал Харман. – Или риелтором. С кем вы говорили о проблемах своего бизнеса? С кем консультировалась, прежде чем продать помещение?
Старик молчал.
– Вы что, не обсуждали этого с кем-нибудь, кто имеет опыт в таких делах? Вы могли бы заполучить кое-кого, чтобы он управлялся здесь, в мастерской, в ваших интересах, мастера. Так всегда делают. Любой хороший деловой консультант мог бы навести справки и найти для вас надежного человека; это вопрос тщательности и умения искать, вопрос методики.
Старик не мог ничего придумать в ответ.
– Ваш брокер удивляет меня, – сказал Харман.
– Я просто позвонил ему, – объяснил старик, – и сказал, что хочу продать помещение из-за состояния моего здоровья.
– Вынужденная продажа. Вы, наверное, понесли потерю?
– Да, – сказал он.
– Если мне позволено будет спросить, сколько вы за него получаете?
– Тридцать пять тысяч.
Харман бегло осмотрел здание.
– Вроде бы цена достойная. – Он задумался, потирая нижнюю губу костяшками пальцев. – Слушайте, Джим, – сказал он. – Обсуждать, что еще вы могли бы сделать со своей мастерской, теперь все равно что плакать над пролитым молоком. Но цену свою вы получили. Не прогадали ни в коем случае.
– Да, – сказал старик, чувствуя гордость.
Резко на него глянув, Харман сказал:
– Надеюсь, вы не взяли бумаги.
– Бумаги?
– Вторички. Вторичные акты доверительной собственности.
– О нет, – сказал он сразу же. – Никаких бумаг. Десять тысяч наличными, а остальное – по две сотни в месяц.
– Под какой процент?
Вспомнить старик не смог.
– Я вам покажу. – Он направился к своему захламленному офису, а Харман, широко шагая, последовал за ним. – Вот. – Он достал документы из ящика стола, разложил и отступил, чтобы Харман мог их рассмотреть.
Какое-то время Харман изучал документы.
– По-моему, вы все сделали очень хорошо, – сказал он наконец.
– Спасибо, – с облегчением сказал старик.
Стоя у стола, Харман в глубокой задумчивости барабанил костяшками пальцев по сложенным документам. Постукивал по ним снова и снова.
– Вот что я вам скажу. Слушайте. Вам нужен – как мне это назвать? – не совет, а… – Подняв документы, он снова стал их перелистывать. – На другой стороне Залива. В округе Марин. Там сейчас много строят. Расширяются. – Он уставился на старика.
– Да, – сказал старик. Он затаил дыхание.
– Они полностью перестраивают отрезки шоссе сто один. Проект на много миллионов долларов, который займет не один год. Вы там бывали?
– Вот уже с год не выбирался.
– Там несколько новых торговых центров, – сказал Харман. – Один из них – у Корте-Мадеры. Поистине великолепная работа. Теперь слушайте. – Его голос стал резким, грубым; он проникал повсюду, и старик направился к двери в офис, чтобы закрыть ее, хотя Харман его об этом не просил. – Не стоит обманываться, – сказал Харман. – Рост будет происходить там, а не здесь. Не в Ист-Бэе. Генеральный план… – Он рассмеялся. – Здесь по-прежнему нет места. Ист-Бэй забит. Как и полуостров. Расти и строиться можно только в округе Марин! – Он взирал на старика широко открытыми глазами.
– Да, – кивая, сказал старик.
Харман полез в карман и достал плоский темно-серый бумажник; открыв его, вынул визитную карточку. На ее обратной стороне он стал что-то медленно и старательно писать авторучкой, затем передал карточку старику.
На обратной стороне карточки Харман написал телефонный номер, префикс которого обвел чернилами несколько раз. Старик не знал этого коммутатора. ДА, прочел он.
– Данлэп, – сказал Харман. – Позвоните по этому номеру.
– Зачем?
– Позвоните в течение ближайших двадцати четырех часов, – сказал Харман. – Не тяните с этим, Джим.
– Что это такое? – настойчиво спросил Фергессон: теперь ему очень хотелось это знать, ему необходимо было это знание.
Усевшись на заваленный стол, Харман скрестил руки и долгое время молча смотрел на старика.
– Скажите мне, – мучительно выдавил тот, слыша в своем голосе такие скулящие, подвывающие нотки, подобных которым до этого не слыхивал в нем ни разу в жизни.
– Этого человека, – сказал Харман, – зовут Ахиллес Бредфорд. Вы бы его знали, если бы участвовали в каком-нибудь деле. Если застанете его, пока он еще не примет решения, берите своего адвоката и поезжайте туда. Он собирается заниматься там бизнесом. Он хочет заниматься бизнесом. Но он не может ждать. На сегодня он вложил туда около миллиона своих собственных денег. – Более спокойным голосом он продолжал: – Это торговый центр, Джим. По шоссе Сто один, между Сан-Рафаэлем и Петалумой. Возле Новато. Там находится база ВВС, аэродром Гамильтона. Много застроек, типовые дома. Их постоянно становится больше.
– Понимаю, – сказал старик. Однако он ничего не понимал.
– Я слышал, – сказал Харман, – что они собираются построить автомобильный центр. Агентство – вероятно, для «Шевроле», но, возможно, и для «Фордов». Или даже для популярных импортных машин, таких, как «Фольксваген». Так или иначе, они точно будут строить станцию техобслуживания. Эти люди, Джим, все время ездят на работу и обратно. Вплоть до самого Сан-Франциско. Они наматывают по двести миль в день на этом восьмиполосном шоссе, а в часы пик едут бампер к бамперу. И слушайте. Там нет железнодорожного сообщения. Понимаете, что это значит? Им необходимо обслуживать свои машины. Автомобильный центр будет охватывать все. Продажу новых машин, поставку запчастей, автомастерскую – ведь только от ремонта зависит, устоит этот центр или развалится. А это означает большую мастерскую, Джим. Не такую, как здесь у вас, где вы работаете в одиночку. Чтобы держать весь тамошний народ на дороге, требуется круглосуточный ремонтный сервис. Чтобы все время от десяти до пятнадцати механиков были готовы принять вызов. Нужны тягачи. Маршрутка, чтобы ездить в город за запчастями. У вас начинает складываться картина?
– Да, – сказал он. И это было правдой.
– Это новая концепция автосервиса. Ориентированная на будущее. Это, в некотором смысле, автосервис завтрашнего дня. Способный взять на себя ответственность за завтрашние транспортные потоки. Старомодные мастерские исчезнут в ближайшие пять лет. Вы были правы, продав свою вовремя; очень дальновидно с вашей стороны.
Фергессон кивнул.
– Вы можете в этом участвовать, – сказал Харман. – Сможете туда съездить? Прихватить своего адвоката и отправиться туда?
– Не знаю, – сказал старик.
– Если нет, то поезжайте без него. Но поезжайте обязательно. – Внезапно Харман спрыгнул со стола. – Мне пора. Опаздываю. – Он устремился к выходу из офиса и широко распахнул дверь.
Поспевая за ним, Фергессон сказал:
– Но мое здоровье – ведь все дело в том, что я не могу заниматься ремонтной работой.
Харман приостановился.
– Инвестор станции обслуживания вносит первоначальный капитал и руководит мастерской. Он делится своим ноу-хау и опытом. Физическую работу выполняют механики из профсоюза. Улавливаете?
– О! – воскликнул старик.
Протягивая руку, Харман сказал:
– Пока, Джим.
Чувствуя неловкость, Джим Фергессон пожал ему руку.
– Все остальное, – сказал Харман, – на ваше усмотрение. – Он подмигнул – подчеркнуто дружественно, оптимистично. – Вы сами себе хозяин. – Взмахнув рукой, он прошел к своему «Кадиллаку» и впрыгнул в него. Заведя двигатель, крикнул: – Смазку придется перенести на завтра; ждать сейчас не могу.
«Кадиллак» исчез, влившись в транспортный поток.
Джим Фергессон долго смотрел ему вслед. Потом потихоньку двинулся обратно, к «Бьюику», с которым работал.
Часом позже в офисе зазвонил телефон. Сняв трубку, он обнаружил, что говорит с Харманом.
– Что он сказал? – спросил Харман.
– Я ему не звонил, – сказал старик.
– Вы – что? – Голос у Хармана был полон изумления. – Что ж, вам лучше поторопиться, Джим; не допустите, чтобы это от вас ускользнуло. – Он сказал еще несколько фраз в том же духе, а потом, попросив старика дать ему знать, когда он поговорит с Бредфордом, повесил трубку.
Старик посидел за столом в офисе, раздумывая.
Меня не заставят действовать опрометчиво, сказал он себе. Никто не может мной помыкать. Это против моей природы.
Я не буду звонить, подумал он. Ни сейчас, ни когда-нибудь.
А что я сделаю, решил он, так это съезжу туда, в округ Марин. Чтобы увидеть этот торговый центр. Осмотреть его собственными глазами. А потом, если мне понравится то, что увижу, я, может, и поговорю с тем парнем.
Он чуть ли не физически ощутил глубинный подъем самооценки – торжество своей собственной натуры, своей собственной хитрости. И рассмеялся. «К черту все это», – сказал он вслух. Взять и вот так звонить, ничего не зная? Ничем не располагая, кроме чьих-то слов?
С чего бы мне верить Харману? С чего бы мне вообще кому-либо верить? Я ведь не достиг бы того, что имею, полагаясь на то, что мне говорили. На слухи.
Но ему требовалась уверенность, что он увидит именно то место. Поэтому, сняв трубку, он набрал номер, стоявший напротив фамилии Хармана в его списке давнишних клиентов.
Этим вечером, приехав домой, он молча прошел мимо жены. Направился прямиком в ванную, закрыл и запер дверь и, прежде чем его смог отвлечь голос Лидии, на полную мощность пустил воду в ванну.
Лежа в воде и отмокая, он подумал: я знаю, где это место. Я смогу его найти.
Он решил отправиться туда завтра с утра пораньше и вернуться к полудню в мастерскую. Лежа на спине в ванне, уставившись на влажный от пара потолок, он обдумывал свой план до мельчайших подробностей. Смакуя его, прокручивая то так, то этак, чтобы ничто не осталось необдуманным.
Это нечто новое, думал он. Там все будет новым, каждая грань этого заведения. Ни пятен масла, ни прогорклого запаха; сырость, ощущение старости, забракованные запчасти, грудой валяющиеся в углу… все это сгинуло. Сметено прочь. Груды хлама, пыль. Всего как не бывало.
К черту все это, думал он. У меня будет офис, сплошь застекленный и звуконепроницаемый; я буду сверху следить за работой механиков. Буду за ними присматривать. С несколькими интеркомами. Возможно, беспроводными. Повсюду будут лампы дневного света, как на новых фабриках. Много автоматики. Все как следует организовано; никаких потерь времени, которое стоит денег.
Все будет по-научному, сказал он себе. В духе атомного века, как в лабораториях. Как в Ливерморе, где изобрели Бомбу.
Он увидел себя частью нового мира, вместе с Харманом, вместе со всеми другими предпринимателями. Это Америка, подумал он. Дар предвидения. То, что ты способен сделать, обладая капиталом и воображением. А у меня есть и то, и другое.
Уверенность, подумал он. Нужно быть бесстрашным. Даже безжалостным. Иначе тебя достанут. Они всегда будут начеку, пытаясь стащить тебя вниз, на свой уровень; их, естественно, возмущает, когда ты поднимаешься над ними. Они завидуют. Но ты не обращаешь на это внимания. Как Никсон: он стоит и ухмыляется, когда его оскорбляют, бросают камни, даже плюются. Рискует жизнью.
Полузакрыв глаза, погруженный в горячую воду и охраняемый ревом новой воды, старик думал, что уж он-то не затеряется на грязной, никчемной авеню Сан-Пабло со всеми тамошними ресторанами и кинотеатрами для автомобилистов; он видел себя рядом с большими людьми, которые что-то значили. Мое место в индустрии, думал он. Не в политике, это не моя игра. Эта страна основана на бизнесе. Он – ее становой хребет.
Инвестиции! Я инвестирую в будущее Америки. Не ради моего собственного блага – черт, не ради выгоды, – но чтобы развивать ее экономику. И это пойдет в счет. То, что я сделаю, пойдет в счет.
6
Ранним утром на улице было сыро, над всеми домами нависал туман, влажный настолько, что начинал скатываться капельками по вертикальным поверхностям. Снаружи никого не было, но разбросанные там и сям желтые прямоугольники обозначали кухни, в которых, вообразил Джим Фергессон, мужчины стояли перед открытыми печами, повернувшись задом к огню.
Он побрился, подогрел остававшуюся с вечера маисовую кашу, налил из кофейника черного кофе, смахивающего на песок, а затем, облачившись в куртку, спустился в подвальный гараж, где был припаркован «Понтиак». Лидия спала. Никто его не слышал; никто не видел, как он выезжал.
В двигатель проникла влага, и он дважды глох, пока Фергессон подавал «Понтиак» задним ходом из гаража. Двигатель продолжал глухо кашлять, когда он поехал вниз по Гроув-стрит, и он не мог избавиться от мысли, что, будь у него время, он бы полностью его перебрал. Почти все в нем было изношено, ничто как следует не работало. Он не переключался на высокую скорость, но оставался на второй, пока не доехал до светофора; здесь он тщательно осмотрелся и, не останавливаясь, свернул направо. Скоро он ехал через Окленд со скоростью в тридцать пять миль в час. Когда он одолел около мили, двигатель прогрелся и заработал получше. Он включил радио и слушал программу «Сыновья первых поселенцев».
Большинство водителей на Восточнобережном шоссе направлялись в Сан-Франциско. Навстречу ему двигался большой транспортный поток, но его полосы, по которым Фергессон двигался в сторону Ричмонда, оставались свободны. Окна «Понтиака» были подняты, работал обогреватель. От чувства уюта Фергессона клонило ко сну, да и ковбойская музыка убаюкивала. Мало-помалу «Понтиак» стал сползать с полосы, но затем, когда просигналила ехавшая сзади машина, Фергессон выпрямился на сиденье, подтянулся и сосредоточился. Было шесть тридцать.
Вдоль плоской береговой линии Ист-Бэя, справа от него, простирался Аквапарк. К этому времени Фергессон разогнался до шестидесяти миль в час, и такая скорость представлялась ему вполне достаточной. По всей видимости, он не ездил этой дорогой дольше, чем ему казалось; на шоссе были изменения, новые развязки, объездные и спрямляющие пути. И полос уже стало двенадцать. Что, пришлось шоссе дополнительно расширить? Оно было из белого бетона, заторов на нем не встречалось. И покрытие такое приятное, гладкое-гладкое. Держа руль обеими руками, Фергессон рассматривал дома и холмы справа от себя.
Теперь проблема состояла в том, чтобы найти бульвар Хоффмана; ему надо было принять вправо, иначе он не смог бы съехать с шоссе. Так что он начал постепенно смещаться вправо, полагая, что это наилучший способ. Однако в машинах справа от него так не думали: на него обрушился хор негодующих гудков. Бросив машину вперед, он вырвался на открытое пространство на крайней правой полосе, едва ли не на асфальтовую обочину. Мгновением позже он катился по инерции по узкому и ухабистому временному началу бульвара Хоффмана; пронесся на зеленый свет на перекрестке и под зловещим переходом из темного металла с огромными предостерегающими знаками и мигающими желтыми лампами, узор которых менялся так, что, когда он проезжал под ними, у него возникло ощущение: вот-вот должно произойти нечто ужасное. Проезд под переходом был настолько узким, что на мгновение ему показалось, будто машина не сможет его преодолеть, оцарапает оба борта, и Фергессон мог только одно: держать обе руки на рулевом колесе. Но вот он уже был по другую сторону, и слева опять появился Залив.
Через несколько миль бульвар Хоффмана перешел в полосу бензозаправочных станций со сниженными ценами и кафе для дальнобойщиков, а потом в худший квартал обшарпанных негритянских хижин, какой ему когда-либо приходилось видеть. Огромные дизельные грузовики затесались среди легковых автомобилей, и все вместе очень медленно ползли. Это, понял он, был Ричмонд. На разбитых тротуарах валялся мусор.
Слева он видел фабрики и верфи. Недалеко от воды, осознал он. Один за другим шли железнодорожные пути. А потом впереди возник крутой холм с домами. Улица резко поворачивала. Глазам предстало открытое пространство, а затем – громада нефтеочистительного завода «Стандард ойл». Внезапно улица снова обратилась в поднимающееся шоссе, и машины со всех сторон от него стали набирать скорость. Он промчался по широкой кривой, проходившей над нефтеочистительным заводом, и теперь снова видел Залив и мост, соединявший Ист-Бэй и округ Марин. Это был самый безобразный мост, какой он только встречал, но это безобразие его не огорчило – напротив, заставило рассмеяться.
Замедлив ход у высокой площадки перед мостом, он заплатил положенные семьдесят пять центов, после чего оказался на мосту. Тот был построен так, что водитель ничего не мог видеть – ни воды, ни клочка острова, ни даже места своего назначения; все, что можно было углядеть, так это тяжелые металлические перила.
Он побрился, подогрел остававшуюся с вечера маисовую кашу, налил из кофейника черного кофе, смахивающего на песок, а затем, облачившись в куртку, спустился в подвальный гараж, где был припаркован «Понтиак». Лидия спала. Никто его не слышал; никто не видел, как он выезжал.
В двигатель проникла влага, и он дважды глох, пока Фергессон подавал «Понтиак» задним ходом из гаража. Двигатель продолжал глухо кашлять, когда он поехал вниз по Гроув-стрит, и он не мог избавиться от мысли, что, будь у него время, он бы полностью его перебрал. Почти все в нем было изношено, ничто как следует не работало. Он не переключался на высокую скорость, но оставался на второй, пока не доехал до светофора; здесь он тщательно осмотрелся и, не останавливаясь, свернул направо. Скоро он ехал через Окленд со скоростью в тридцать пять миль в час. Когда он одолел около мили, двигатель прогрелся и заработал получше. Он включил радио и слушал программу «Сыновья первых поселенцев».
Большинство водителей на Восточнобережном шоссе направлялись в Сан-Франциско. Навстречу ему двигался большой транспортный поток, но его полосы, по которым Фергессон двигался в сторону Ричмонда, оставались свободны. Окна «Понтиака» были подняты, работал обогреватель. От чувства уюта Фергессона клонило ко сну, да и ковбойская музыка убаюкивала. Мало-помалу «Понтиак» стал сползать с полосы, но затем, когда просигналила ехавшая сзади машина, Фергессон выпрямился на сиденье, подтянулся и сосредоточился. Было шесть тридцать.
Вдоль плоской береговой линии Ист-Бэя, справа от него, простирался Аквапарк. К этому времени Фергессон разогнался до шестидесяти миль в час, и такая скорость представлялась ему вполне достаточной. По всей видимости, он не ездил этой дорогой дольше, чем ему казалось; на шоссе были изменения, новые развязки, объездные и спрямляющие пути. И полос уже стало двенадцать. Что, пришлось шоссе дополнительно расширить? Оно было из белого бетона, заторов на нем не встречалось. И покрытие такое приятное, гладкое-гладкое. Держа руль обеими руками, Фергессон рассматривал дома и холмы справа от себя.
Теперь проблема состояла в том, чтобы найти бульвар Хоффмана; ему надо было принять вправо, иначе он не смог бы съехать с шоссе. Так что он начал постепенно смещаться вправо, полагая, что это наилучший способ. Однако в машинах справа от него так не думали: на него обрушился хор негодующих гудков. Бросив машину вперед, он вырвался на открытое пространство на крайней правой полосе, едва ли не на асфальтовую обочину. Мгновением позже он катился по инерции по узкому и ухабистому временному началу бульвара Хоффмана; пронесся на зеленый свет на перекрестке и под зловещим переходом из темного металла с огромными предостерегающими знаками и мигающими желтыми лампами, узор которых менялся так, что, когда он проезжал под ними, у него возникло ощущение: вот-вот должно произойти нечто ужасное. Проезд под переходом был настолько узким, что на мгновение ему показалось, будто машина не сможет его преодолеть, оцарапает оба борта, и Фергессон мог только одно: держать обе руки на рулевом колесе. Но вот он уже был по другую сторону, и слева опять появился Залив.
Через несколько миль бульвар Хоффмана перешел в полосу бензозаправочных станций со сниженными ценами и кафе для дальнобойщиков, а потом в худший квартал обшарпанных негритянских хижин, какой ему когда-либо приходилось видеть. Огромные дизельные грузовики затесались среди легковых автомобилей, и все вместе очень медленно ползли. Это, понял он, был Ричмонд. На разбитых тротуарах валялся мусор.
Слева он видел фабрики и верфи. Недалеко от воды, осознал он. Один за другим шли железнодорожные пути. А потом впереди возник крутой холм с домами. Улица резко поворачивала. Глазам предстало открытое пространство, а затем – громада нефтеочистительного завода «Стандард ойл». Внезапно улица снова обратилась в поднимающееся шоссе, и машины со всех сторон от него стали набирать скорость. Он промчался по широкой кривой, проходившей над нефтеочистительным заводом, и теперь снова видел Залив и мост, соединявший Ист-Бэй и округ Марин. Это был самый безобразный мост, какой он только встречал, но это безобразие его не огорчило – напротив, заставило рассмеяться.
Замедлив ход у высокой площадки перед мостом, он заплатил положенные семьдесят пять центов, после чего оказался на мосту. Тот был построен так, что водитель ничего не мог видеть – ни воды, ни клочка острова, ни даже места своего назначения; все, что можно было углядеть, так это тяжелые металлические перила.