Диккенс Чарльз. Наш общий друг (Книга 3 и 4)

   - Нервы мистера Швея сильно расстроены, - заметил Юджин Лайтвуду. - И вообще я считаю необходимым окурить мистера Швея.
   Он взял совок, поддел на него кучку горячих угольев, достал из коробки несколько ароматических лепешечек и положил их на уголья; затем, с величайшим спокойствием начал размахивать совком перед мистером Швеем, как бы отделяя его от остального общества.
   - Господи помилуй! Юджин! - воскликнул Мортимер, опять рассмеявшись. С ума ты сошел, что ли! Зачем он к тебе притащился?
   - Сейчас услышим, - сказал Юджин, не переставая зорко наблюдать за лицом старика. - Ну, говорите же! Не бойтесь. Изложите ваше дело.
   - Мист Рейберн! - начал гость хрипло и невнятно. - Это ведь мистер Рэйберн?
   И он тупо уставился в пространство.
   - Разумеется. Смотрите на меня! Что вам нужно?
   Мистер Швей словно осел на своем стуле и едва слышно произнес:
   - На три пенса рому.
   - Не будешь ли ты любезен, дорогой Мортимер, еще раз завести мистера Швея? - сказал Юджин. - Я занят окуриванием.
   Точно такое же количество рома было снова налито в рюмку, и мистер Швей поднес ее ко рту тем же кружным путем. Выпив рому, он приступил к делу, очевидно опасаясь, что завод скоро кончится.
   - Мист Рэйберн. Толкнул было вас, да вы не пожелали. Вам нужен тот адрес? Хотите знать, где она живет? Хотите ведь, мист Рэйберн?
   Взглянув на своего друга, Юджин сурово ответил:
   - Хочу.
   - Я тот человек, - сказал мистер Швей, пытаясь ударить себя в грудь кулаком, но попадая куда-то по соседству с глазом, - который достанет. Тот, который достанет.
   - Что вы достанете? - все так же сурово спросил Юджин.
   - Тот адрес.
   - У вас он есть?
   Пытаясь изобразить гордость и достоинство, мистер Швей покачал головой, пробудив в слушателях живейшую надежду, потом ответил, словно это было самое лучшее, чего от него ждали:
   - Нет.
   - Тогда чего же вы хотите?
   Мистер Швей после своей интеллектуальной победы опять осел и словно задремал на стуле, но все же ответил:
   - На три пенса рому.
   - Заведи его опять, Мортимер, - сказал Рэйберн, - заведи его опять.
   - Юджин, Юджин, - тихо упрекнул его Лайтвуд, наливая ром, - как можешь ты унижаться, пользуясь таким орудием?
   - Я же сказал, что отыщу ее любыми средствами, честными и нечестными, ответил Юджин с тем же выражением решимости. - Это нечестное средство, и я воспользуюсь им - если раньше не поддамся искушению и не хвачу мистера Швея совком по голове. Вы можете достать адрес? Намерены это сделать? Говорите все! Если вы за этим пришли, скажите, сколько вам заплатить.
   - Десять шиллингов - на три пенса рому, - сказал мистер Швей.
   - Вы их получите.
   - Пятнадцать шиллингов - на три пенса рому, - сказал мистер Швей, делая попытку выпрямиться.
   - Вы их получите. И остановитесь на этом. Как вы достанете адрес, о котором говорите?
   - Я тот человек, который достанет, сэр, - величественно произнес мистер Швей.
   - Как вы его достанете, я спрашиваю?
   - Со мной плохо обращаются, - захныкал мистер Швей. - Колотят с утра до вечера. Ругают. Она купается в золоте, сэр, а хоть бы когда поставила на три пенса рому.
   - Дальше, - отвечал Юджин, постукивая по трясущейся голове совком. Что же дальше?
   Сделав попытку держаться с достоинством, собравшись с силами, и если можно так выразиться, роняя десять кусков самого себя, а подбирая один, мистер Швей, покачивая головой из стороны в сторону, посмотрел на своего допросчика, как ему казалось, презрительно и с высокомерной улыбкой.
   - Она смотрит на меня как на мальчишку, сэр. А я не мальчишка, сэр. Человек. И с дарованием. Они друг другу письма пишут. По почте. Человеку с дарованием легко достать другой адрес, раз у него есть свой адрес.
   - Ну, так достаньте его! - сказал Юджин и, понизив голос, прибавил с сердцем: - Ах ты скотина! Достань адрес, принеси мне сюда и получишь на шестьдесят трехпенсовых порций рома. Выпей их сразу одну за другой, авось поскорее допьешься до смерти!
   Последние слова этой специальной инструкции он произнес, поворотившись к огню, и высыпал угли в камин, после чего поставил совок на место.
   Тут мистер Швей неожиданно обнаружил, что Лайтвуд нанес ему оскорбление, и пожелал немедленно объясниться с ним начистоту, вызывая его на бой и предлагая самые выгодные условия: поставить соверен против его полупенса. Затем мистер Швей расплакался, затем выказал наклонность вздремнуть. Это последнее явление потребовало самых крайних мер, поскольку угрожало затянуть визит на неопределенное время. Юджин, подхватив каминными щипцами изношенную шляпу гостя, нахлобучил ее ему на голову и, взяв его за ворот - все это он проделал, держась от него на длину вытянутой руки, проводил его вниз по лестнице и вывел за ворота на Флит-стрит. Там Юджин повернул его лицом к западу и оставил одного.
   Когда он вернулся, Лайтвуд стоял у камина, углубленный в невеселые, по-видимому, размышления.
   - Я умою руки после мистера Швея - физически - и сейчас же вернусь к тебе, Мортимер.
   - Я предпочел бы, чтобы ты умыл руки после мистера Швея - морально, возразил Мортимер.
   - Я тоже, - сказал Юджин, - но понимаешь ли, милый мой мальчик, мне без него никак не обойтись.
   Через минуту-другую он снова уселся в кресло, невозмутимый как всегда, и принялся подшучивать над своим другом, удачно избежавшим столкновения с таким силачом и забиякой, как их гость.
   - Это меня развеселить не может, - уныло сказал Мортимер. - Ты можешь развеселить меня шутками на любую тему, Юджин, но только не на эту.
   - Что ж! - воскликнул Юджин. - Мне и самому немножко стыдно, так что давай переменим тему.
   - Это так унизительно, - продолжал Мортимер, - так недостойно тебя пускаться в эту позорную разведку.
   - Вот мы и переменили тему! - беззаботно воскликнул Юджин. - Мы нашли новую в слове "разведка". Не будь похож на фигуру Терпения с каминной доски, неодобрительно взирающую на мистера Швея; сядь, и я расскажу тебе кое-что в самом деле забавное. Возьми сигару. Посмотри на мою. Я закуриваю - втягиваю дым - выпускаю кольцо, - вот оно, - это мистер Швей - оно исчезло, а раз оно исчезло, ты снова становишься человеком.
   - Ты хотел поговорить о разведке, - заметил Мортимер, закурив сигару и с удовольствием затянувшись раза два.
   - Совершенно верно. Разве не смешно, что каждый раз, когда я выхожу вечером из дому, меня непременно сопровождает один шпион, а нередко и двое?
   Лайтвуд в изумлении перестал курить сигару и взглянул на своего друга, словно подозревая, что в его словах таится либо шутка, либо иное, скрытое значение.
   - Честное слово, я не шучу, - сказал Рэйберн, отвечая на его взгляд беззаботной улыбкой, - я не удивляюсь твоим предположениям, но нет же, честное слово, нет. Я говорю именно то, что хочу сказать. Всякий раз, как я выхожу, после того как стемнеет, я оказываюсь в смешном положении человека, которого выслеживают издали два шпиона, но чаще - один.
   - Ты не ошибаешься, Юджин?
   - Ошибаюсь? Милый мой, это всегда одни и те же люди.
   - Но на тебя еще никто не подал в суд. Евреи только грозятся. Они пока что ровно ничего не сделали. Кроме того, они знают, где тебя искать, и я твой представитель. Зачем же им трудиться?
   - Вижу, ты рассуждаешь как юрист, - заметил Юджин. - Рука красильщика приобретает цвет той краски, в которую он красит или красил бы, если б ему дали заказ. Уважаемый адвокат, - не в том дело. Учитель вышел на улицу.
   - Учитель?
   - Да! Иногда учитель выходит вместе с учеником. Ну, без меня ты совсем заржавел! Все-таки не понимаешь? Те самые, что заходили сюда как-то вечером. Они и есть те шпионы, которые оказывают мне честь, сопровождая меня под покровом ночи.
   - И давно это началось? - спросил Лайтвуд, с нахмуренным лицом встречая улыбку друга.
   - Полагаю, что с тех пор, как уехала известная особа. Возможно, что оно началось несколько раньше, чем я это заметил: в общем, все-таки получается, что в то самое время.
   - Как по-твоему, они, может быть, воображают, что это ты ее похитил?
   - Милый Мортимер, ты же знаешь, что профессиональные занятия поглощают все мое внимание: мне, право, некогда было даже подумать об этом.
   - А ты не спрашивал, что им надо? Не протестовал?
   - Зачем же я буду спрашивать, чего им надо, если мне это совершенно не интересно? И зачем мне выражать протест, если я ничего не имею против?
   - Ты в самом бесшабашном настроении. Но ты же сам назвал положение смехотворным, а люди в большинстве случаев протестуют против этого, даже если совершенно равнодушны ко всему остальному.
   - Ты просто очарователен, Мортимер, со своей трактовкой моих слабостей. (Кстати, самое слово "трактовка" всегда пленяло меня. Трактовка роли горничной такой-то актрисой, трактовка джиги танцовщиком, трактовка романса певцом, трактовка моря художником-маринистом, трактовка музыкальной фразы барабанщиком - все это звучит неувядаемо и прелестно.) Я говорил о том, как ты понимаешь мои слабости. Сознаюсь, мне неприятно попадать в смешное положение, и потому я предоставляю это шпионам.
   - Мне бы хотелось, Юджин, чтоб ты говорил более трезво и понятно, хотя бы из уважения к тому, что я встревожен гораздо больше твоего.
   - Скажу тебе трезво и понятно, Мортимер, - я хочу раздразнить учителя до бешенства. Я ставлю учителя в такое смешное положение, давая ему понять, насколько он смешон, что, когда мы встречаемся, видно, как он весь кипит и выходит из себя. Это приятное занятие стало утешением моей жизни, с тех пор как меня обманули известным тебе образом, о чем нет надобности вспоминать. Мне это доставляет невыразимую радость. Я делаю так: выхожу, после того как стемнеет, прогуливаюсь не спеша, разглядываю витрины и смотрю, нет ли где учителя. Рано или поздно, я замечаю учителя на посту; иногда в сопровождении подающего надежды ученика, чаще без него. Уверившись в том, что он на страже и шпионит за мной, я его вожу по всему Лондону. Один вечер я иду на восток, другой - на север; в несколько вечеров я обхожу все румбы компаса. Иногда я иду пешком, иной раз еду в кэбе, опустошая карманы учителя, которому тоже приходится ехать за мной в кэбе. В течение дня я изучаю и обхожу самые заброшенные тупики. По вечерам, облеченный в тайну на манер венецианской маски, я отыскиваю эти тупики, проскальзываю в них темными дворами, соблазняя учителя следовать за мной, потом внезапно поворачиваю и ловлю его на месте, прежде чем он успеет отступить. Мы сталкиваемся лицом к лицу, я прохожу мимо, будто бы не подозревая о его существовании, а он терпит адские муки. Точно таким же образом я прохожу быстрым шагом по короткой улице, быстро сворачиваю за угол и, скрывшись из виду, так же быстро поворачиваю обратно. Я ловлю его на посту, опять-таки прохожу мимо, якобы не подозревая о его существовании, и снова он терпит адские муки. Вечер за вечером его разочарование становится все острей, однако надежда снова оживает в учительской груди, и назавтра он снова следит за мной. Вот так-то я наслаждаюсь всеми удовольствиями охоты, извлекая большую пользу из здорового моциона. А когда я не наслаждаюсь охотой, то, насколько мне известно, он сторожит ворота Тэмпла всю ночь напролет.
   - Очень странная история, - заметил Лайтвуд, выслушав ее серьезно и внимательно. - Мне она не нравится.
   - Ты не в духе, мой милый, - возразил Юджин, - слишком уж ты засиделся. Пойдем насладимся всеми удовольствиями охоты.
   - Ты хочешь сказать, что он и сейчас на страже?
   - Нимало в этом не сомневаюсь.
   - Ты видел его сегодня вечером?
   - Я забыл взглянуть на него, когда в последний раз выходил из дому, отвечал Юджин с невозмутимым спокойствием, - но полагаю, что он был на месте. Идем! Будь же британским спортсменом, насладись удовольствием охоты. Тебе это будет полезно.
   Лайтвуд колебался; потом, поддавшись любопытству, встал с кресла.
   - Браво! - крикнул Юджин, тоже вставая. - Или, ежели "Ату его!" более уместно, считай, что я крикнул: "Ату его!". Береги свои ноги, Мортимер, твоим сапогам нынче достанется. Если ты готов, я тоже готов, - надо ли говорить: "Пора вперед, рога трубят" и так далее?
   - Неужели ничто не заставит тебя быть серьезным? - сказал Мортимер, улыбаясь вопреки своей озабоченности.
   - Я всегда серьезен, но как раз в эту минуту я немножко взволнован тем, что южный ветер и облачное небо обещают нам славную охоту. Готов? Так. Мы гасим лампу, запираем дверь и выезжаем в поле.
   Когда оба друга вышли из ворот Тэмпла на улицу, Юджин тоном любезного хозяина осведомился у Мортимера, по какому направлению ему хотелось бы начать гон?
   - В районе Бетнел-Грина местность пересеченная и довольно затруднительная для бега, - сказал Юджин, - к тому же мы давно там не бывали. Что ты скажешь насчет Бетнел-Грина?
   Мортимер согласился на Бетнел-Грин, и они повернули к востоку.
   - Теперь, как только мы дойдем до кладбища при соборе святого Павла, продолжал Юджин, - мы схитрим и замедлим шаг, и я покажу тебе учителя.
   Однако оба они увидели его, еще не доходя до кладбища; он крался за ними один, в тени домов по другой стороне улицы.
   - Теперь приготовься, - сказал Юджин, - я сейчас разовью скорость. Не приходило ли тебе в голову, что, если это продлится, дети Веселой Англии много потеряют в смысле образования? Учитель не может смотреть и за мной и за мальчиками вместе. Ну как, приготовился? Я пошел!
   С какой скоростью он шел, для того чтобы загонять учителя, а потом как он топтался и мешкал, для того чтобы на иной лад испытать его терпение, какие странные пути он избирал ни для чего другого, как только для того, чтобы провести и наказать учителя; и как он изматывал его всеми уловками, какие только мог изобрести его изворотливый ум, - все это Лайтвуд отмечал, изумляясь тому, что этот беззаботный человек может быть таким предусмотрительным и что такой лентяй может так стараться. Наконец, когда третий час охоты был уже на исходе и Юджин опять загнал несчастного учителя обратно в Сити, он провел Мортимера по каким-то темным проходам на маленький квадратный дворик, быстро вывел его назад, и они почти наткнулись на Брэдли Хэдстона.
   - Ты же видишь, я тебе говорил, Мортимер, - заметил Юджин вслух, с величайшим хладнокровием, словно их никто не мог услышать, - ты сам видишь, я же тебе говорил - терпит адские муки.
   Для данного случая это было не слишком сильно сказано. Он был похож не на охотника, а на загнанного зверя; замученный, растерянный, с выражением обманутой надежды и всепожирающей ненависти на лице, с белыми губами, дикими глазами, встрепанный, истерзанный ревностью и злобой, мучимый сознанием, что все это в нем заметно и что они этому рады, он прошел мимо них в темноте, словно бледный призрак головы, повисшей в воздухе: лицо было настолько выразительно, что вся остальная фигура делалась совершенно незаметной.
   Мортимер Лайтвуд был не особенно впечатлителен, но это лицо произвело на него впечатление. Он не один раз заговаривал об этом по дороге домой, и не один раз после того как они вернулись домой.
   Оба они уже часа три лежали в постелях, каждый в своей комнате, когда Юджина наполовину разбудили чьи-то шаги, и он совсем проснулся, увидев, что Мортимер стоит рядом с его кроватью.
   - Что-нибудь случилось, Мортимер?
   - Ничего не случилось.
   - Так с чего же тебе вздумалось бродить среди ночи?
   - Никак не могу уснуть.
   - Отчего же так, хотел бы я знать?
   - Юджин, это лицо стоит у меня перед глазами. Не могу его забыть.
   - Странно, - сказал Юджин с легким смешком, - а я могу.
   И, повернувшись на другой бок, он уснул.
   ГЛАВА XI - Во мраке
   Брэдли Хэдстону не спалось в ту ночь, когда Юджин Рэйберн так легко перевернулся на другой бок и уснул; не спалось и маленькой мисс Пичер. Брэдли проводил бессонные часы, изводя самого себя, поблизости от того места, где сладко спал его беззаботный соперник; маленькая мисс Пичер проводила эти часы, поджидая возвращения властелина своего сердца и с грустью думая о том, что в жизни у него не все благополучно. Однако у него было гораздо более неблагополучно, чем это представлялось не хитро устроенной шкатулочке с мыслями мисс Пичер, где не имелось никаких темных закоулков. Ибо человек этот был настроен очень мрачно.
   Он был настроен очень мрачно, и сам это знал. Более того, растравлял это настроение в себе с каким-то извращенным удовольствием, подобно тому как больной иногда расчесывает рану на собственном теле.
   Связанный в течение целого дня школьной дисциплиной, вынужденный следовать обычной рутине педагогических фокусов, окруженный крикливой толпой школяров, по ночам он вырывался на свободу, словно плохо укрощенный дикий зверь. Днем он держал себя в руках, и ему доставляло радость, отнюдь не печаль, думать о том, что ему предстоит ночью, и о той свободе, которую он себе даст. Если бы великие преступники говорили правду - чего они, будучи преступниками, не делают, - они не часто рассказывали бы о своей борьбе с преступлением. Они не борются с преступлением, напротив, они поддаются ему. Они плывут против течения, стремясь достичь кровавого берега, а не оттолкнуться от него. Этот человек прекрасно понимав, что ненавидит соперника всеми злыми силами своей низкой души и что если он проследит его путь к Лиззи Хэксем, то это не принесет ничего доброго ни ей, ни ему в ее глазах. Все его усилия были направлены на то, чтобы увидеть, наконец, ненавистную фигуру рядом с Лиззи в ее убежище - и прийти в бешенство. И он хорошо знал, что сделает после того, как увидит их вместе, знал так же хорошо, как то, что мать произвела его на свет. Возможно, он не считал нужным часто напоминать себе ни о той, ни о другой хорошо известной ему истине.
   Он знал также хорошо, что намеренно раздувает в себе гнев и ненависть и что ради самооправдания и в целях провокации позволяет издеваться над собой каждую ночь беспечному и дерзкому Рэйберну. Знал все это и тем не менее продолжал действовать в том же духе, с бесконечным терпением, трудом и настойчивостью, - так могла ли его мрачная душа не знать, к чему это ведет?
   Растерянный, усталый и вне себя от ярости он остановился против ворот Тэмпла, когда они закрылись за Рэйберном и Лайтвудом, раздумывая, идти ли ему домой или оставаться на страже. Одержимый в своей ревности навязчивой идеей, будто Рэйберн посвящен в тайну, и едва ли не сам это затеял, Брэдли был уверен, что в конце концов одержит победу над Рэйберном, если будет все так же настойчиво преследовать его, как и раньше ему случалось преодолевать какую-нибудь школьную премудрость путем той же медленной и упорной настойчивости. Она уже сослужила хорошую службу ему, человеку быстро загоравшемуся страстью и медленно соображавшему, - и сослужит еще раз.
   В то время как он стоял под чьей-то дверью, глядя на ворота Тэмпла, ему в душу закралось подозрение, что, быть может, Лиззи прячется там. Это было возможно и могло послужить поводом для бесцельных прогулок Рэйберна. Он думал и думал и, наконец, решил прокрасться на лестницу и послушать у дверей, если только сторож его пропустит. И вот бледная голова, словно подвешенная в воздухе, двинулась через дорогу, подобно призраку одной из многих голов, когда-то украшавших соседний Тэмпл-Бар *, и остановилась перед сторожем.
   Сторож взглянул на нее и спросил:
   - К кому вы?
   - К мистеру Рэйберну.
   - Сейчас очень поздно.
   - Он, я знаю, вернулся с мистером Лайтвудом всего часа два назад. Но если он уже лег, я опущу записку в ящик для писем. Меня ждут. Сторож промолчал и открыл ворота с некоторым сомнением. Увидев, однако, что посетитель быстро идет в нужном направлении, он успокоился.
   Бледная голова поднялась по темной лестнице и осторожно нагнулась почти до полу перед дверью, ведущей в комнаты Лайтвуда. Внутренние двери были, по-видимому, не заперты, и в щели одной из них падал свет от свечи, а за дверью слышались шаги. Слышался также говор двух голосов. Слов нельзя было разобрать, но оба голоса были мужские. Через минуту-другую голоса умолкли, шагов не стало слышно, и свет погас. Если бы Лайтвуд мог видеть то лицо, которое не давало ему уснуть, в темноте перед дверью, как раз в то время, когда он говорил о нем, вряд ли ему удалось бы уснуть в ту ночь.
   - Не здесь, - сказал Брэдли, - но она могла быть и здесь.
   Голова приподнялась до прежнего уровня, снова проплыла вниз по лестнице и дальше, к воротам. Там стоял человек, переговариваясь со сторожем.
   - Ага! - сказал сторож. - Вот и он! Заметив, что на него обратили внимание, Брэдли перевел взгляд со сторожа на его собеседника.
   - Этот человек хочет оставить письмо для мистера Лайтвуда, - объяснил сторож, показывая письмо, - а я сказал, что один посетитель только что пошел на квартиру к мистеру Лайтвуду. Может быть, по одному и тому же делу?
   - Нет, - ответил Брэдли, глядя на незнакомого ему человека.
   - Нет, - угрюмо согласился человек, - мое письмо... Это моя дочка писала, но только оно мое, - по моему, значит, делу, а раз дело мое, то оно никого не касается.
   В нерешимости выходя из ворот, Брэдли услышал, как они закрылись за ним, услышал и шаги нагонявшего его человека.
   - Извините, - сказал человек, который был, по-видимому, навеселе и скорее наткнулся на Брэдли, чем дотронулся до него, чтобы привлечь его внимание, - вы, может, знакомы с Другим Хозяином?
   - С кем? - спросил Брэдли.
   - С Другим Хозяином, - сказал человек, показывая большим пальцем правой руки через правое плечо.
   - Не знаю, кого вы имеете в виду.
   - Ну, слушайте, - начал он доказывать свою теорему на пальцах левой руки указательным пальцем правой. - Есть два Хозяина, так? Один да один два - адвокат Лайтвуд, вот этот палец, так? Ну ладно, может, вы знакомы со средним пальцем, с Другим?
   - Я знаю о нем столько, сколько мне нужно знать, - сказал Брэдли, хмурясь и глядя прямо перед собой.
   - Ура-а! - воскликнул человек. - Ура, другой, другой Хозяин! Ура, Третий Хозяин! Я тоже по-вашему думаю!
   - Не поднимайте шума в такой поздний час. О чем вы это болтаете?
   - Послушайте, Третий Хозяин, - возразил человек, становясь еще более хриплым и сообщительным. - Другой Хозяин всегда шутит надо мной свои шуточки, думается мне, потому, что я человек честный и добываю свой хлеб в поте лица. А он - нет, да и где ему.
   - А мне какое до этого дело?
   - Третий Хозяин, - возразил человек тоном оскорбленной невинности, если вы не хотите дальше слушать, то и не слушайте. Вы сами начали. Вы сказали, и даже очень ясно, что вы ему вовсе не друг. Но я никому не навязываюсь со своей компанией и со своими мнениями. Я честный человек, вот кто я такой. Посадите меня где угодно на подсудимую скамью - и я скажу: "Милорд, я честный человек". Посадите меня где угодно на свидетельскую скамью - я скажу то же самое его милости господину судье, и книгу поцелую. Не обшлаг свой поцелую: я поцелую книгу.
   Не столько из уважения к такой положительной характеристике, сколько отчаянно хватаясь за всякую возможность приблизиться к тому, на чем было сосредоточено все его внимание, Брэдли Хэдстон ответил:
   - Вам нечего обижаться. Я не собирался останавливать вас. Вы слишком громко кричали посреди улицы, вот и все.
   - Третий Хозяин, - возразил мистер Райдергуд, смягченно и таинственно, - я знаю, что такое громко, и я знаю, что такое тихо. Само собой. Удивительно было бы, если б я не знал, когда меня зовут Роджер: так меня назвали по отцу, а того тоже по отцу, хотя кого в нашей семье первого так назвали и откуда взялось это имя, я уж не берусь вам сказать. И пожелаю вам, чтобы здоровье ваше было лучше, чем оно с виду кажется, должно быть внутри у вас совсем худо, ежели оно не лучше чем снаружи.
   Пораженный намеком, что лицо слишком явно выдает его замыслы, Брэдли сделал усилие, чтобы разгладить морщины на лбу. Пожалуй, стоило узнать, какое дело у этого чудака к Лайтвуду или к Рэйбереу, а быть может, и к обоим, в такой поздний час. Он решил узнать, в чем оно состоит, ибо этот человек мог оказаться посыльным от Лиззи к тому, другому.
   - Вы поздно заходите в Тэмпл, - заметил он, делая неудачную попытку казаться спокойным.
   - Помереть мне на этом месте, если я не собирался спросить то же самое у вас, Третий Хозяин! - хрипло смеясь, воскликнул мистер Райдергуд.
   - У меня это вышло случайно, - сказал Брэдли, растерянно оглядываясь вокруг.
   - И у меня тоже вышло случайно, - сказал Райдергуд. - Ну да я вам скажу, не скрою. Почему бы и не сказать? Я помощник шлюзового сторожа там, выше по реке, нынче у меня свободный день, а завтра я буду дежурный.
   - Да?
   - Да, вот я и пришел в Лондон по своим делам. Мои личные дела, это, во-первых, получить место сторожа при шлюзе, а во-вторых, подать в суд на пароход, который потопил меня ниже моста. Я этого не допущу, чтобы меня топили, да еще даром!
   Брэдли посмотрел на него, словно спрашивая, уж не выдает ли он себя за привидение.
   - Пароход на меня наехал и потопил меня, - упрямо повторил мистер Райдергуд. - Посторонние помогли мне выбраться; а я и не просил их помогать, и пароход тоже их не просил. Я хочу, чтобы мне уплатили за то, что пароход погубил мою жизнь.
   - По этому делу вы и явились к мистеру Лайтвуду среди ночи? - спросил Брэдли, недоверчиво глядя на Райдергуда.
   - Да, по этому, и еще надо написать прошение насчет места первого сторожа при шлюзе. Раз там нужна письменная рекомендация, кто же еще может мне ее дать? Вот я и говорю в этом письме, что написала моя дочка, а я поставил крест, чтоб все было по закону, кто же, кроме вас, адвокат Лайтвуд, может подать эту самую бумагу и кто еще, кроме вас, может присудить мне убытки с парохода? Потому что (так я говорю, и крест под этим поставил) довольно у меня было неприятностей из-за вас и вашего приятеля. Если бы вы, адвокат Лайтвуд, поддержали меня, как оно следует, да если б Другой Хозяин записал мои слова правильно (так я говорю, и крест под этим поставил), я бы теперь был при деньгах, а вместо того на меня навешали кличек и обвинений целую баржу, а мои слова заставили взять обратно. Я их и проглотил, а какая уж Это еда, при хорошем-то аппетите! А ежели вы говорите "среди ночи" , Третий Хозяин, - проворчал мистер Райдергуд, заканчивая это несколько монотонное перечисление своих обид, - так взгляните на этот узелок у меня под мышкой и зарубите себе на носу, что я иду обратно на свой шлюз, а Тэмпл у меня по дороге.