Страница:
Но ей придется снова стать женщиной и принцессой, а значит – отказаться от костюма мальчишки.
Сорча сняла башмаки и брюки. И все же, в свете пристального внимания Ренье, она не была уверена в том, что приняла разумное решение.
Она передумала. Схватила брюки, задрала юбку, просунула одну ногу в штанину… И тут дверь открылась.
– Раз уж ты начала, снимай все.
Услышав хриплый приказ Ренье, она пошатнулась, отступила назад и шлепнулась на сиденье.
Он закрыл дверь и запер ее за собой. Его угрожающий взгляд не стал теплее. Она улыбнулась ему.
– Я их надевала.
– Зачем?
«Потому что ты смотришь на меня так, словно ты – волк, а я – нежный вкусный кролик». А ей совсем не нравилось быть кроликом.
Она осторожно освободила ногу и дружелюбно проговорила:
– Нам необходимо поговорить. И хотя мы женаты всего день, если я сниму с себя всю одежду, разговор не получится.
– Забавно. – Он привалился к двери и снял сапоги. – Если я что-то и понял с того момента, когда мы встретились, так это то, что значение разговоров сильно преувеличено.
Расстегнув брюки, он сбросил их.
– Нетрудно догадаться, чего ты хочешь. – Она посмотрела на его мужское достоинство. Поднявшись, Сорча провела руками по платью. – Но прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, Ренье, я хотела бы сказать, что то, что сегодня произошло, было…
Не проронив ни слова, Ренье шагнул к Сорче, задрал ей юбку и заставил ее обхватить его ногами за талию, поддерживая одной рукой под ягодицы.
Их голые тела встретились – и Сорча потрясенно вздрогнула. Ренье обжег ее своим жаром, и, заглянув ему в глаза, она поняла, в чем причина. Он был в ярости. Он был напряжен. Он страдал.
«Страдал? Но почему?»
– Я думал, что ты погибла.
– Поскольку я – последняя принцесса, которая у тебя осталась? Могу понять, насколько это неприятно…
Она замерла, дожидаясь, чтобы он опроверг ее утверждения.
– Когда я услышал в роще выстрел, то представил себе худшее.
Его грудь мощно вздымалась. Он оттеснил Сорчу к стене.
Даже сквозь одежду она почувствовала, что дерево очень жесткое и холодное.
– Я тоже думала, что ты погиб.
Она содрогнулась, вспомнив, как Ренье рухнул на землю, конь ускакал прочь, а Годфри мчался на Ренье.
– Да. Мы оба были на волосок от смерти. Никогда больше подобное не повторится. – Пальцы Ренье сжались в кулак. – Никогда!
Им нужно поговорить. И они говорили. К несчастью, он при этом терся об нее. Она чуть передвинулась, пытаясь отстраниться, и обнаружила, что ей приятно любое его прикосновение.
– Когда Годфри оказался на земле, тебе надо было убежать, – сказал Ренье.
– Что за глупости! Мне было безопаснее оставаться рядом с тобой. – Она была открыта ему и невероятно уязвима, а он заставлял ее тело ныть от желания. – Мне было безопаснее остаться там, а не мчаться по дороге, где меня подстерегала еще одна банда наемных убийц.
– Надо было спрятаться.
– Но я не могла допустить, чтобы Годфри тебя убил!
– Я сам могу за себя постоять.
Ренье сказал это так резко и жестко, что она вздрогнула.
Он снова и снова вдавливал свой орган в ее обостренно-чувствительную плоть, зажимая ее между собой и стеной, заставляя разрываться между желанием и потребностью общаться. Ее слова превращались в тихие вскрики. Говорить связными фразами она больше не могла.
– Ведь тебя сегодня едва не убили, поэтому я сказала, что нам нужно поговорить.
Ее соски напряглись, пах разгорелся и стал влажным.
– Пожалуйста, Ренье, поговори со мной!
– У меня есть идея получше. – Голос его звучал хрипло.
Держа ее за ягодицы, он вошел в нее.
Новое ощущение застигло ее врасплох. Это не было долгим, неспешным, нежным обладанием их брачной ночи. Сегодня он казался гораздо более крупным, растягивая ее, проникая в нее, заставляя ее стонать. Ренье пылал, и его жар передавался ей.
Сорча попыталась двигаться, встретить его погружения, получить удовлетворение, потому что ощутила отчаянную потребность взлететь на вершину блаженства.
Однако Ренье продолжал удерживать ее на месте, двигая бедрами неспешными, долгими толчками. Всякий раз, как он в нее входил, она ощущала предвкушение. Сорча стиснула зубы. В этот момент она жаждала только близости, забыв обо всем на свете. Ренье был тем неиссякаемым источником, который мог утолить ее жажду.
Ренье побагровел. Вены на шее вздулись. Он не отрываясь смотрел на нее, словно пытался овладеть ее разумом так же, как овладевал ее телом.
Жар между ними нарастал.
Ее пальцы впивались ему в плечи. Она тонула в наслаждении, не в силах бороться с течением, но ей хотелось… хотелось…
Наконец волна экстаза подхватила ее, закрутила и выбросила на берег.
Ренье плыл вместе с ней, издавая громкие стоны. Он замер, шумно дыша, прижимая ее к стене.
По-звериному заворчав, Ренье поднял ее и отнес на кровать.
Оставаясь у нее внутри, он бережно уложил ее на постель. Ренье кончил, однако оставался возбужденным.
Сорча тоже пришла к финалу.
Но если он захочет снова ею овладеть, она ему позволит. Мало того: будет наслаждаться.
Склонившись над ней, Ренье расстегнул ей лиф. Взял ее крест, подержал на раскрытой ладони. Закрыл глаза, и по его телу пробежала дрожь.
– В чем дело? – спросила она. – Тебе больно?
– Больно? Господи, конечно! Сорча, выслушай меня. – Он обхватил ее голову ладонями. – Ты выполнишь все, что я от тебя потребую.
– О чем ты говоришь?
Зачем он вытащил ее из блаженного забытья и силой уволок в реальный мир? Не в тот реальный мир, где они спасли друг другу жизнь, а потом разговаривали друг с другом, а в тот, где он выставил ее дурой и сжег письма ее сестер.
– Выслушай меня. Ты никогда больше не будешь одеваться мальчишкой. Никогда не пойдешь в публичный дом или низкопробную таверну.
Она попыталась приподняться на локте.
Когда ее бедра начали приподниматься ему навстречу и она стиснула ему бока коленями, он снова заговорил:
– Ты никогда больше не будешь улыбаться другим мужчинам. Ни под каким предлогом не будешь продавать лошадей.
Сорча недоумевала. Зачем он читает ей нравоучения вместо того, чтобы просто пообщаться друг с другом?
– Почему ты такой сердитый?
– Ты никогда больше не будешь подвергать себя риску, – продолжал он, проигнорировав ее вопрос. – Никогда. Никогда. Никогда.
Он сопровождал каждое слово движением бедер.
Как ни хотелось ей возразить ему, движения его бедер заставляли ее содрогаться от наслаждения. Она забыла, что хотела ему сказать, за что рассердилась на него.
– Скажи, что любишь меня, – потребовал Ренье.
– Я тебя люблю.
– Это я и хотел услышать.
Напрасно она ждала ответного объяснения в любви. Зато обнаружила, что Ренье способен заниматься любовью не останавливаясь и довести ее до безумия.
Уже на рассвете Сорча поняла, что он снова ею манипулировал.
Глава 23
Глава 24
Сорча сняла башмаки и брюки. И все же, в свете пристального внимания Ренье, она не была уверена в том, что приняла разумное решение.
Она передумала. Схватила брюки, задрала юбку, просунула одну ногу в штанину… И тут дверь открылась.
– Раз уж ты начала, снимай все.
Услышав хриплый приказ Ренье, она пошатнулась, отступила назад и шлепнулась на сиденье.
Он закрыл дверь и запер ее за собой. Его угрожающий взгляд не стал теплее. Она улыбнулась ему.
– Я их надевала.
– Зачем?
«Потому что ты смотришь на меня так, словно ты – волк, а я – нежный вкусный кролик». А ей совсем не нравилось быть кроликом.
Она осторожно освободила ногу и дружелюбно проговорила:
– Нам необходимо поговорить. И хотя мы женаты всего день, если я сниму с себя всю одежду, разговор не получится.
– Забавно. – Он привалился к двери и снял сапоги. – Если я что-то и понял с того момента, когда мы встретились, так это то, что значение разговоров сильно преувеличено.
Расстегнув брюки, он сбросил их.
– Нетрудно догадаться, чего ты хочешь. – Она посмотрела на его мужское достоинство. Поднявшись, Сорча провела руками по платью. – Но прежде чем ситуация выйдет из-под контроля, Ренье, я хотела бы сказать, что то, что сегодня произошло, было…
Не проронив ни слова, Ренье шагнул к Сорче, задрал ей юбку и заставил ее обхватить его ногами за талию, поддерживая одной рукой под ягодицы.
Их голые тела встретились – и Сорча потрясенно вздрогнула. Ренье обжег ее своим жаром, и, заглянув ему в глаза, она поняла, в чем причина. Он был в ярости. Он был напряжен. Он страдал.
«Страдал? Но почему?»
– Я думал, что ты погибла.
– Поскольку я – последняя принцесса, которая у тебя осталась? Могу понять, насколько это неприятно…
Она замерла, дожидаясь, чтобы он опроверг ее утверждения.
– Когда я услышал в роще выстрел, то представил себе худшее.
Его грудь мощно вздымалась. Он оттеснил Сорчу к стене.
Даже сквозь одежду она почувствовала, что дерево очень жесткое и холодное.
– Я тоже думала, что ты погиб.
Она содрогнулась, вспомнив, как Ренье рухнул на землю, конь ускакал прочь, а Годфри мчался на Ренье.
– Да. Мы оба были на волосок от смерти. Никогда больше подобное не повторится. – Пальцы Ренье сжались в кулак. – Никогда!
Им нужно поговорить. И они говорили. К несчастью, он при этом терся об нее. Она чуть передвинулась, пытаясь отстраниться, и обнаружила, что ей приятно любое его прикосновение.
– Когда Годфри оказался на земле, тебе надо было убежать, – сказал Ренье.
– Что за глупости! Мне было безопаснее оставаться рядом с тобой. – Она была открыта ему и невероятно уязвима, а он заставлял ее тело ныть от желания. – Мне было безопаснее остаться там, а не мчаться по дороге, где меня подстерегала еще одна банда наемных убийц.
– Надо было спрятаться.
– Но я не могла допустить, чтобы Годфри тебя убил!
– Я сам могу за себя постоять.
Ренье сказал это так резко и жестко, что она вздрогнула.
Он снова и снова вдавливал свой орган в ее обостренно-чувствительную плоть, зажимая ее между собой и стеной, заставляя разрываться между желанием и потребностью общаться. Ее слова превращались в тихие вскрики. Говорить связными фразами она больше не могла.
– Ведь тебя сегодня едва не убили, поэтому я сказала, что нам нужно поговорить.
Ее соски напряглись, пах разгорелся и стал влажным.
– Пожалуйста, Ренье, поговори со мной!
– У меня есть идея получше. – Голос его звучал хрипло.
Держа ее за ягодицы, он вошел в нее.
Новое ощущение застигло ее врасплох. Это не было долгим, неспешным, нежным обладанием их брачной ночи. Сегодня он казался гораздо более крупным, растягивая ее, проникая в нее, заставляя ее стонать. Ренье пылал, и его жар передавался ей.
Сорча попыталась двигаться, встретить его погружения, получить удовлетворение, потому что ощутила отчаянную потребность взлететь на вершину блаженства.
Однако Ренье продолжал удерживать ее на месте, двигая бедрами неспешными, долгими толчками. Всякий раз, как он в нее входил, она ощущала предвкушение. Сорча стиснула зубы. В этот момент она жаждала только близости, забыв обо всем на свете. Ренье был тем неиссякаемым источником, который мог утолить ее жажду.
Ренье побагровел. Вены на шее вздулись. Он не отрываясь смотрел на нее, словно пытался овладеть ее разумом так же, как овладевал ее телом.
Жар между ними нарастал.
Ее пальцы впивались ему в плечи. Она тонула в наслаждении, не в силах бороться с течением, но ей хотелось… хотелось…
Наконец волна экстаза подхватила ее, закрутила и выбросила на берег.
Ренье плыл вместе с ней, издавая громкие стоны. Он замер, шумно дыша, прижимая ее к стене.
По-звериному заворчав, Ренье поднял ее и отнес на кровать.
Оставаясь у нее внутри, он бережно уложил ее на постель. Ренье кончил, однако оставался возбужденным.
Сорча тоже пришла к финалу.
Но если он захочет снова ею овладеть, она ему позволит. Мало того: будет наслаждаться.
Склонившись над ней, Ренье расстегнул ей лиф. Взял ее крест, подержал на раскрытой ладони. Закрыл глаза, и по его телу пробежала дрожь.
– В чем дело? – спросила она. – Тебе больно?
– Больно? Господи, конечно! Сорча, выслушай меня. – Он обхватил ее голову ладонями. – Ты выполнишь все, что я от тебя потребую.
– О чем ты говоришь?
Зачем он вытащил ее из блаженного забытья и силой уволок в реальный мир? Не в тот реальный мир, где они спасли друг другу жизнь, а потом разговаривали друг с другом, а в тот, где он выставил ее дурой и сжег письма ее сестер.
– Выслушай меня. Ты никогда больше не будешь одеваться мальчишкой. Никогда не пойдешь в публичный дом или низкопробную таверну.
Она попыталась приподняться на локте.
Когда ее бедра начали приподниматься ему навстречу и она стиснула ему бока коленями, он снова заговорил:
– Ты никогда больше не будешь улыбаться другим мужчинам. Ни под каким предлогом не будешь продавать лошадей.
Сорча недоумевала. Зачем он читает ей нравоучения вместо того, чтобы просто пообщаться друг с другом?
– Почему ты такой сердитый?
– Ты никогда больше не будешь подвергать себя риску, – продолжал он, проигнорировав ее вопрос. – Никогда. Никогда. Никогда.
Он сопровождал каждое слово движением бедер.
Как ни хотелось ей возразить ему, движения его бедер заставляли ее содрогаться от наслаждения. Она забыла, что хотела ему сказать, за что рассердилась на него.
– Скажи, что любишь меня, – потребовал Ренье.
– Я тебя люблю.
– Это я и хотел услышать.
Напрасно она ждала ответного объяснения в любви. Зато обнаружила, что Ренье способен заниматься любовью не останавливаясь и довести ее до безумия.
Уже на рассвете Сорча поняла, что он снова ею манипулировал.
Глава 23
Королева Клавдия, вдовствующая королева Бомонтани, сидела у себя в спальне, закутавшись в одеяло, и смотрела, как внизу ветер несет снег по дворцовому двору. Она ненавидела зиму. Ненавидела ветер, снег, холод, сосульки, свисающие с крыш, голодных оленей, мертвые цветы. Когда наконец она завершит свои дела здесь и передаст королевство внучке, непременно уедет в теплые края. В Италию или в Испанию. Там зимой можно сидеть на веранде, наслаждаться ароматом роз и смотреть, как крестьяне ходят побираться. Если их история произведет на нее впечатление, она подаст им монету-другую.
Она прекрасно разбирается в историях и в качестве их изложения. С тех пор как разнеслись слухи о том, что Ренье и Сорча поженились и возвращаются, самозванцы лезли из всех щелей, чтобы рассказать свои версии. За последние пару месяцев она выслушала больше мелодрам и чепухи, чем обычной женщине приходится услышать за всю жизнь.
А слушает их королева потому, что ее старые кости может согреть только веселый смех.
Вот и сейчас. Там. За воротами. Пришла еще одна молодая пара. Они заговорили со стражником, а стражник, как всегда, посмотрел в ее сторону, ожидая распоряжений.
И королева, как всегда, сделала знак стражнику, чтобы впустил побирушек во дворец.
Мужчина взял женщину за локоть и указал туда, где сидела королева Клавдия.
Женщина вырвала у него руку и зашагала по расчищенной дорожке.
То ли они разыгрывали новую версию пьесы «Ренье и Сорча снова вместе», то ли женщине просто надоел ее мужчина.
Королева Клавдия вполне могла ее понять. Королева в окружении мужчин вынуждена тратить время на то, чтобы давить мужские притязания и мелочное мужское тщеславие.
Но что до этой пары… Королева ничего не могла сказать об их внешности, поскольку ее скрывала их одежда: плащи, шапки и перчатки.
Женщина направилась не к парадному официальному входу, а к небольшой двери рядом с террасой. Милая деталь, претендующая на достоверность: королеву Клавдию это впечатлило настолько, что она поднялась на ноги, взяла трость и заковыляла к гостиной. На это ушло больше времени, чем ей хотелось бы, и это привело королеву Клавдию в бешенство, и она постучала по деревянной створке громче обычного.
Дверь открыл молодой лакей, который все еще дрожал после того раза, когда она его как следует отчитала. Он имел наглость попытаться помочь ей, когда у нее начался один из ее обычных приступов. Она заявила ему, что лакеи не дотрагиваются до королевы без ее позволения.
После этого она разрешила ему помочь ей забраться в постель, уверенная в том, что он больше никогда к ней не прикоснется.
Ей надо было бы иметь целый рой фрейлин, которые бы за ней ухаживали, но она пережила их всех, и у нее не было времени обучать новых, ее ровесниц. Не говоря уже о том, что все ровесницы давно умерли.
Ее суставы начали двигаться немного свободнее. К тому моменту, когда королева доберется до тронного зала, она снова будет той поразительно здоровой старухой, которую боятся и уважают во всей Бомонтани, Ришарте и за их пределами.
Лакеи, стоявшие у каждой двери, вытягивались в струнку, когда она проходила мимо. Питер открыл перед ней двери тронного зала и склонился в поклоне, когда она вошла.
– Дай мне десять минут, а потом впусти их, – приказала ему королева.
Он снова поклонился и закрыл за ней дверь.
Она с ненавистью посмотрела на трон и ступени, которые к нему вели. Какой низкорослый, неуверенный в себе, сопливый королек придумал эти ступени? К тому же мраморные! Если Ренье и Сорча не явятся в ближайшее время, королева Клавдия упадет с них и свернет себе шею. И тогда у ее внучек будут неприятности, потому что она станет досаждать им в виде призрака, такого злобного, что прежняя ее строгость покажется им добротой.
Вздохнув и опираясь на трость, королева взобралась на две ступеньки, громко вздыхая от боли в суставах, и опустилась на трон.
Проклятие! Казалось, трон высечен изо льда, таким он был холодным. Однако, покрытый позолотой, выглядел внушительно, а когда Питер открывал двери перед самозванцами, то важно было именно это.
Женщина шествовала первой, высоко подняв голову, сжав кулаки и вздернув подбородок. Она вышагивала, словно воплощение оскорбленного монаршего достоинства, а Сорча, милая, добрая Сорча, никогда бы так не шла.
У королевы Клавдии оборвалось сердце. Как всегда, когда перед ней оказывалась не Сорча. Потому что всякий раз она втайне надеялась увидеть свою старшую внучку.
– Бабушка…
Голос у девицы был приятный. Аристократичный, ясный. Говорила она с легким акцентом, как человек, который долго прожил в Англии и приобрел дурные привычки.
– Неужели ты отправила этого говнюка для того, чтобы он меня нашел и на мне женился?
Она указала в сторону двери, откуда доносились два низких мужских голоса.
– Ты неплохо подражаешь принцессе Сорче, – проговорила королева Клавдия. – Ты допустила всего одну ошибку. Сорча не стала бы врываться в тронный зал и разговаривать со мной таким тоном.
– Стала бы, доведись ей пережить то, что пережила я.
Женщина сняла шапку.
Волосы у нее были такого же цвета, какой когда-то был у королевы Клавдии. На секунду волна воспоминаний захлестнула королеву.
«Дорогая, твои волосы… Я должен нарисовать тебя, обнаженную и прекрасную, в ореоле твоих волос. У них цвет восходящего солнца».
Острая боль в плече вернула королеву к действительности.
Королева глубоко дышала, дожидаясь, чтобы приступ прошел, и не сводила глаз с лица девушки. Оно обветрилось на морозе, синие глаза были полны ярости.
Не такой королева Клавдия ожидала увидеть Сорчу.
И все же это была она.
«Слава Богу! Слава Богу!»
– Да, я действительно отправила говнюка привезти тебя.
Когда она заговорила, Ренье вошел в зал и застонал:
– Уже?
Молниеносным взглядом королева Клавдия проверила его, Да, это Ренье.
– Я отправила принца-говнюка. Сожалею, но он был единственным, кто оказался под рукой.
– Понятное дело.
Сорча сняла перчатки и плащ и швырнула их на небольшой столик.
Королева Клавдия не рассчитывала получить удовольствие от появления внучки. Сорча всегда вела себя так, словно боялась даже южного ветерка. А теперь, казалось, она готова обняться с северным штормом.
– Иди, поздоровайся со мной как положено.
Сорча быстро поднялась по ступеням, прижалась губами сначала к одной щеке королевы, потом к другой и протянула ей руку, чтобы помочь.
– Я приказал, чтобы в верхней гостиной приготовили закуску.
Ренье стоял, заложив руки за спину, наблюдая за тем, как женщины спускаются по ступеням.
– Не смеши меня, – сказала Сорча. – Неужели не видишь, что она не сможет подняться по лестнице?
Он посмотрел на Сорчу так, словно ему хотелось ее ударить.
Нет, погодите…
Это была не ярость. Это было желание.
Как любопытно!
– Ренье всегда был надменным отпрыском благородного семейства. – Королева Клавдия адресовала ему ухмылку, обнажившую зубы. – Ну, скажи мне, что он на этот раз натворил?
– Он женился на мне. – Сорча обожгла его гневным взглядом. – Но я хочу, чтобы брак признали недействительным.
Она прекрасно разбирается в историях и в качестве их изложения. С тех пор как разнеслись слухи о том, что Ренье и Сорча поженились и возвращаются, самозванцы лезли из всех щелей, чтобы рассказать свои версии. За последние пару месяцев она выслушала больше мелодрам и чепухи, чем обычной женщине приходится услышать за всю жизнь.
А слушает их королева потому, что ее старые кости может согреть только веселый смех.
Вот и сейчас. Там. За воротами. Пришла еще одна молодая пара. Они заговорили со стражником, а стражник, как всегда, посмотрел в ее сторону, ожидая распоряжений.
И королева, как всегда, сделала знак стражнику, чтобы впустил побирушек во дворец.
Мужчина взял женщину за локоть и указал туда, где сидела королева Клавдия.
Женщина вырвала у него руку и зашагала по расчищенной дорожке.
То ли они разыгрывали новую версию пьесы «Ренье и Сорча снова вместе», то ли женщине просто надоел ее мужчина.
Королева Клавдия вполне могла ее понять. Королева в окружении мужчин вынуждена тратить время на то, чтобы давить мужские притязания и мелочное мужское тщеславие.
Но что до этой пары… Королева ничего не могла сказать об их внешности, поскольку ее скрывала их одежда: плащи, шапки и перчатки.
Женщина направилась не к парадному официальному входу, а к небольшой двери рядом с террасой. Милая деталь, претендующая на достоверность: королеву Клавдию это впечатлило настолько, что она поднялась на ноги, взяла трость и заковыляла к гостиной. На это ушло больше времени, чем ей хотелось бы, и это привело королеву Клавдию в бешенство, и она постучала по деревянной створке громче обычного.
Дверь открыл молодой лакей, который все еще дрожал после того раза, когда она его как следует отчитала. Он имел наглость попытаться помочь ей, когда у нее начался один из ее обычных приступов. Она заявила ему, что лакеи не дотрагиваются до королевы без ее позволения.
После этого она разрешила ему помочь ей забраться в постель, уверенная в том, что он больше никогда к ней не прикоснется.
Ей надо было бы иметь целый рой фрейлин, которые бы за ней ухаживали, но она пережила их всех, и у нее не было времени обучать новых, ее ровесниц. Не говоря уже о том, что все ровесницы давно умерли.
Ее суставы начали двигаться немного свободнее. К тому моменту, когда королева доберется до тронного зала, она снова будет той поразительно здоровой старухой, которую боятся и уважают во всей Бомонтани, Ришарте и за их пределами.
Лакеи, стоявшие у каждой двери, вытягивались в струнку, когда она проходила мимо. Питер открыл перед ней двери тронного зала и склонился в поклоне, когда она вошла.
– Дай мне десять минут, а потом впусти их, – приказала ему королева.
Он снова поклонился и закрыл за ней дверь.
Она с ненавистью посмотрела на трон и ступени, которые к нему вели. Какой низкорослый, неуверенный в себе, сопливый королек придумал эти ступени? К тому же мраморные! Если Ренье и Сорча не явятся в ближайшее время, королева Клавдия упадет с них и свернет себе шею. И тогда у ее внучек будут неприятности, потому что она станет досаждать им в виде призрака, такого злобного, что прежняя ее строгость покажется им добротой.
Вздохнув и опираясь на трость, королева взобралась на две ступеньки, громко вздыхая от боли в суставах, и опустилась на трон.
Проклятие! Казалось, трон высечен изо льда, таким он был холодным. Однако, покрытый позолотой, выглядел внушительно, а когда Питер открывал двери перед самозванцами, то важно было именно это.
Женщина шествовала первой, высоко подняв голову, сжав кулаки и вздернув подбородок. Она вышагивала, словно воплощение оскорбленного монаршего достоинства, а Сорча, милая, добрая Сорча, никогда бы так не шла.
У королевы Клавдии оборвалось сердце. Как всегда, когда перед ней оказывалась не Сорча. Потому что всякий раз она втайне надеялась увидеть свою старшую внучку.
– Бабушка…
Голос у девицы был приятный. Аристократичный, ясный. Говорила она с легким акцентом, как человек, который долго прожил в Англии и приобрел дурные привычки.
– Неужели ты отправила этого говнюка для того, чтобы он меня нашел и на мне женился?
Она указала в сторону двери, откуда доносились два низких мужских голоса.
– Ты неплохо подражаешь принцессе Сорче, – проговорила королева Клавдия. – Ты допустила всего одну ошибку. Сорча не стала бы врываться в тронный зал и разговаривать со мной таким тоном.
– Стала бы, доведись ей пережить то, что пережила я.
Женщина сняла шапку.
Волосы у нее были такого же цвета, какой когда-то был у королевы Клавдии. На секунду волна воспоминаний захлестнула королеву.
«Дорогая, твои волосы… Я должен нарисовать тебя, обнаженную и прекрасную, в ореоле твоих волос. У них цвет восходящего солнца».
Острая боль в плече вернула королеву к действительности.
Королева глубоко дышала, дожидаясь, чтобы приступ прошел, и не сводила глаз с лица девушки. Оно обветрилось на морозе, синие глаза были полны ярости.
Не такой королева Клавдия ожидала увидеть Сорчу.
И все же это была она.
«Слава Богу! Слава Богу!»
– Да, я действительно отправила говнюка привезти тебя.
Когда она заговорила, Ренье вошел в зал и застонал:
– Уже?
Молниеносным взглядом королева Клавдия проверила его, Да, это Ренье.
– Я отправила принца-говнюка. Сожалею, но он был единственным, кто оказался под рукой.
– Понятное дело.
Сорча сняла перчатки и плащ и швырнула их на небольшой столик.
Королева Клавдия не рассчитывала получить удовольствие от появления внучки. Сорча всегда вела себя так, словно боялась даже южного ветерка. А теперь, казалось, она готова обняться с северным штормом.
– Иди, поздоровайся со мной как положено.
Сорча быстро поднялась по ступеням, прижалась губами сначала к одной щеке королевы, потом к другой и протянула ей руку, чтобы помочь.
– Я приказал, чтобы в верхней гостиной приготовили закуску.
Ренье стоял, заложив руки за спину, наблюдая за тем, как женщины спускаются по ступеням.
– Не смеши меня, – сказала Сорча. – Неужели не видишь, что она не сможет подняться по лестнице?
Он посмотрел на Сорчу так, словно ему хотелось ее ударить.
Нет, погодите…
Это была не ярость. Это было желание.
Как любопытно!
– Ренье всегда был надменным отпрыском благородного семейства. – Королева Клавдия адресовала ему ухмылку, обнажившую зубы. – Ну, скажи мне, что он на этот раз натворил?
– Он женился на мне. – Сорча обожгла его гневным взглядом. – Но я хочу, чтобы брак признали недействительным.
Глава 24
Весна пришла в Бомонтань потоками цвета. Цветы распустились, птицы порхали и пели, посевы пробились из-под земли… И военные карты были развернуты на столах в тронном зале, где Ренье со своими советниками обсуждал стратегию вторжения в Ришарт. Эти дискуссии заставляли Сорчу радоваться, когда ей удавалось ускользнуть от своих фрейлин и скрыться в саду за стенами замка. Там по крайней мере она не слышала слов «кавалерия», «тактика», «пушка». Не слышала также слова «долг», «дипломат», а также самый неприятный для нее вопрос: «Ждете ребенка?»
Она ходила по дорожкам, где бегала еще ребенком, вдыхала воздух, напоенный знакомыми ароматами, и надеялась, что Ренье не вспомнит о ее любимом уголке и не найдет ее. Он всегда ее находил, настаивая, чтобы она оставалась подле него во время всех военных советов, пока королевские казначеи объясняли функционирование казны, а особенно когда люди приходили, чтобы приветствовать их возвращение и просить о восстановлении справедливости. Он надеялся, что Сорча будет говорить ему правду. Она должна учиться одновременно с ним, чтобы смогла править, когда он уедет отвоевывать свое королевство.
А если он не вернется с войны, ей тем более необходимо научиться быть королевой.
Казалось, эта мысль должна ее радовать: Сорча ненавидела этого человека и, к отчаянию всех придворных, этого не скрывала. В то же время мысль о том, что он погибнет, сражаясь за свою страну, вызывала в ней желание погибнуть вместе с ним. Что за мысли приходят ей в голову? Неужели у нее нет ни капли гордости? Ведь он ей прямо сказал, что ему необходимо было жениться на одной из Потерянных принцесс, а она оказалась единственной, которая осталась. Ему также нужна была ее страна и ее тело, чтобы она родила ему наследника.
– Ваше высочество!
Она притворилась, будто не слышит, и пошла дальше по вымощенной гравием дорожке.
– Ваше высочество, прошу вас! Я хотел бы поговорить с вами, но не могу вас догнать.
Марлон. Конечно. Товарищ Ренье по темнице, один из тех, кто попал туда с ним, и единственный, кто вернулся живым.
Сорча обернулась, притворившись удивленной, и сказала:
– Марлон! Рада вас видеть! Чудесный день, чтобы прогуляться, не правда ли?
– Но я могу только проковылять.
Сорча вздрогнула.
– Шутка. Можно посмеяться.
Марлон не погиб в темнице, но дорого заплатил за то, что помог Ренье обрести свободу. Марлон ходил, опираясь на две палки. Ноги у него были раздроблены, и постоянная боль прочертила глубокие морщины вокруг его рта и между бровей. Однако он стоически переносил эту мучительную боль и доказал, что является одним из лучших умов в правительстве.
В его присутствии Сорча чувствовала себя неловко. Не из-за его увечья, а из-за того, что он не скрывал своего глубокого восхищения и преклонения перед Ренье и не раз давал ей понять, что с радостью расскажет ей о Ренье то, чего она не знает.
Сорче не хотелось его слушать. Все равно она не изменит о Ренье мнения. Это выше ее сил.
– Мы не могли бы присесть? – спросил Марлон. – Вон там? Ренье сказал, что это один из ваших любимых уголков замка.
– Он все помнит. – В голосе Сорчи звучало раздражение.
– Он помнит все, что важно для нас.
Марлон взял ее под руку.
Вместе они медленно прошли к скамье, которая стояла у самой стены замка, откуда открывался вид на долину. Над скамейкой была построена беседка. Из нее виднелось подножие холма, к которому прилепились домики, похожие на игрушечные. Это был городок Проспера. За поселком фермеры распахивали свои поля.
– А! – Марлон опустился на скамью. – Понимаю, почему вы так любите этот уголок. А вот почему вы так не любите Ренье, не понимаю.
Сорче хотелось сказать, что это его не касается, но ужасное увечье, которое он получил, заставляло ее соблюдать вежливость.
– Это – право жены.
– Но если бы вы знали про темницу…
– Я не хочу ничего слышать про темницу.
Марлон проигнорировал ее слова.
– Как только над ним не издевались в темнице. Порой ему приходилось вести себя так, что я презирал его.
Сорча горько рассмеялась.
– Ничего удивительного.
Зато ее удивило, что Марлон в этом признается.
– Над ним измывались так, что я не мог сдержать слез.
– Мне безразлично.
Однако от этого безразличия Сорчу лихорадило. Марлон продолжил:
– А потом произошло такое, что… что заставило меня его боготворить.
– Я уже сказала, что не хочу слушать про темницу. – В голосе Сорчи звучало нетерпение. – Так зачем вы мне это рассказываете?
– Потому что не могу безучастно смотреть, как вы причиняете ему боль.
– Причиняю ему боль? Ошибаетесь.
Каждую ночь Ренье терзал ее, покрывая поцелуями все ее тело. Она старалась не изменить себе, но он ломал ее сопротивление, а потом доводил до экстаза. Он делал это намеренно, и, как бы сильно она ни сопротивлялась, потом, когда она плакала, он удерживал ее, заставляя стать свидетельницей его триумфа. Будь она проклята, если станет жалеть Ренье!
Но она не могла рассказать об этом Марлону. И вообще никому. Сорча улыбнулась, презрительно кривя губы:
– Я не намерена вас слушать, так что разрешите мне прислать кого-нибудь, кто помог бы вам вернуться во дворец. А сама продолжу прогулку.
Она поднялась.
– Неужели вы демонстративно уйдете от человека, который не способен вас догнать и заставить себя выслушать? – Сорча приостановилась. – Это кажется неоправданной жестокостью со стороны женщины, которая у своего народа пользуется репутацией самой доброй принцессы.
Марлон знал, как управлять Сорчей, но она решительно отгородила от него свой разум, хотя вернулась и снова села рядом с ним.
– Говорите, только, пожалуйста, не затягивайте рассказ. Мои обязанности отнимают много времени, так что мне редко удается прогуляться по саду.
Марлон продолжал:
– Не знаю, что принц Ренье рассказывал вам о своем пленении.
– Он об этом не говорил.
А она не спрашивала.
– Потому что ему стыдно.
Теперь Марлону удалось разбудить ее интерес.
– Он был тщеславным юношей, который подверг риску своих друзей и свою страну ради любимой женщины.
Порывшись в давних воспоминаниях, Сорча припомнила давние сплетни.
– Графиня Дюбелле.
Марлон кивнул:
– Прелестная Жюльенна, коварная женщина, порождение дьявола. Она предала его и всех его друзей, и при этом смеялась.
Сорча вспомнила эту женщину. Она была так красива, так грациозна, так чувственна, что в ее присутствии Сорча казалась себе неуклюжей крестьянкой.
– Пока Ренье был в заключении, – продолжил Марлон, – его избивали раз в год.
– Шрамы. – Она судорожно сглотнула, вспомнив, как ощущала их кончиками пальцев. – Какая жестокость! – И тут же упрямо добавила: – Но жестокость порождает жестокость.
– Он вас бил? – потрясенный до глубины души, спросил Марлон.
– Нет.
Она не обязана давать Марлону какие-то объяснения. Но, говоря по правде, Сорча еженощно испытывала унижения. Однако никому об этом никогда не расскажет.
Марлон всмотрелся в ее лицо и вздохнул.
– Что-то произошло с ним в этой темнице. Я так и не понял, что именно, но разрешите мне рассказать всю историю до конца. У него было пять спутников: Цезарь, Гектор, Эмилио, Гардуин и я. Мы росли рядом с ним, и в наши обязанности входило его охранять. Когда мы выросли, то сопровождали его во время его путешествий и…
Тут он замялся.
– И встреч с любовницами, – договорила за него Сорча.
Марлон кивнул.
– Когда стража графа Дюбелле захватила его высочество, мы сражались. Гардуин и Эмилио были убиты. Остальных проволокли по улицам и бросили в темницу. Ренье держали в крошечной камере одного. Но прежде чем нас туда бросили, граф Дюбелле подвесил Ренье на цепях и избил его тростью, заставив нас на это смотреть. Это было зверское избиение, но его высочество не издал ни звука. Мы были в ужасе. Мы были горды. – У Марлона задрожала рука, и он вцепился в край скамьи. – Мы были следующими. Граф Дюбелле сказал, что это в наказание за то, что мы не присоединились к графу в его намерении свергнуть королевскую династию Ришарта. А когда он закончил, то шутливо сетовал на боль в руке.
Сорча знала, что граф Дюбелле – злодей. Он не однажды пытался подослать к ней убийц. Но сетовать на то, что избиение четырех человек его утомило, было не чем иным, как цинизмом.
– В тот первый год мы еще ничего не понимали. Ждали спасения. Надеялись, что тюремщики нам посочувствуют и помогут бежать. Принц Ренье как их суверенный правитель требовал, чтобы они нас освободили. – Марлон засмеялся собственной наивности. – Тюремщикам неведома была жалость. Они жили во тьме – и им это нравилось. Нравилось быть жестокими. Их нисколько не смущало то, что мы страдаем от голода и жажды. Гектор первым из нас понял, что у нас нет надежды. Когда они извлекли нас из камер после первого года, чтобы снова избить, он ушел. Умер от горячки.
У Сорчи сердце обливалось кровью от жалости к Марлону и Ренье.
– Он был вашим другом.
– Да. На второй год мы научились переговариваться с его высочеством, постукивая по решеткам. Мы никогда об этом не разговаривали, но я отчаянно тосковал по матери. И безумно боялся побоев. Я перестал быть мужчиной. Тот роковой день настал. Тюремщики набросили нам на головы одеяла. Нас вытащили из камер. Во время избиения его высочество кричал от боли, но никогда не молил о пощаде. И Цезарь тоже. И я. А потом нас вернули в камеры до следующего года.
Ничего подобного Сорча не могла себе вообразить. Даже не пыталась.
– После этого мы начали копать. Цезарь нашел слабое место в полу. Темница располагалась глубоко под замком. Замок стоял на скале. Никто никогда оттуда не сбегал, но мы этого не знали. Это был непосильный труд, но поначалу нас поддерживала мысль о том, что мы что-то делаем. Нас глодали крысы, а если везло, мы их глодали. Но работа продвигалась медленно. Мы рыли нашими башмаками. Рыли ложками. Рыли пальцами. – Тут Марлон поднял руки. На его средних пальцах не было ногтей. – И все это время принц был один. Он понятия не имел, что мы делаем. У него не было надежды. И снова граф Дюбелле приказал тюремщикам набросить нам на головы одеяла, выволочь нас из камер и избить.
– И опять жаловался на боль в руке?
– После первого года он предоставил тюремщикам избивать меня и Цезаря. Мы были недостаточно важными персонами, чтобы он себя утомлял. Но он по-прежнему бил Ренье. Ему нравилось бить Ренье. – Марлон неловко поерзал по скамье. Он опустил глаза и сделал глубокий вдох. – В этот год Ренье… Ренье не смог… у него не получилось…
– Не получилось?.. – И только потом Сорча поняла, что Марлон имел в виду. – Он стал умолять.
– Прошло семь лет. Он сидел один в темноте. Его камера была крохотной. Почти как гроб. Он ни с кем не разговаривал.
Ужас обжег ее словно клеймо. Что бы сделала она сама, если бы прожила в камере семь лет, одна, в темноте, и каждый год подвергалась побоям?
– Я бы сломалась гораздо быстрее, – прошептала она. Марлон кивнул.
– Но вы должны знать вот что. Граф Дюбелле потребовал, чтобы Ренье признался в своем страхе нам. Своим друзьям. Нам стало за него стыдно. Оказалось, что мы хранили верность принцу, который ее не заслуживал. Мы вернулись в камеру. Мы продолжали делать подкоп и, хотя не признались в этом друг другу, считали, что этот подземный ход предназначается только нам.
Она ходила по дорожкам, где бегала еще ребенком, вдыхала воздух, напоенный знакомыми ароматами, и надеялась, что Ренье не вспомнит о ее любимом уголке и не найдет ее. Он всегда ее находил, настаивая, чтобы она оставалась подле него во время всех военных советов, пока королевские казначеи объясняли функционирование казны, а особенно когда люди приходили, чтобы приветствовать их возвращение и просить о восстановлении справедливости. Он надеялся, что Сорча будет говорить ему правду. Она должна учиться одновременно с ним, чтобы смогла править, когда он уедет отвоевывать свое королевство.
А если он не вернется с войны, ей тем более необходимо научиться быть королевой.
Казалось, эта мысль должна ее радовать: Сорча ненавидела этого человека и, к отчаянию всех придворных, этого не скрывала. В то же время мысль о том, что он погибнет, сражаясь за свою страну, вызывала в ней желание погибнуть вместе с ним. Что за мысли приходят ей в голову? Неужели у нее нет ни капли гордости? Ведь он ей прямо сказал, что ему необходимо было жениться на одной из Потерянных принцесс, а она оказалась единственной, которая осталась. Ему также нужна была ее страна и ее тело, чтобы она родила ему наследника.
– Ваше высочество!
Она притворилась, будто не слышит, и пошла дальше по вымощенной гравием дорожке.
– Ваше высочество, прошу вас! Я хотел бы поговорить с вами, но не могу вас догнать.
Марлон. Конечно. Товарищ Ренье по темнице, один из тех, кто попал туда с ним, и единственный, кто вернулся живым.
Сорча обернулась, притворившись удивленной, и сказала:
– Марлон! Рада вас видеть! Чудесный день, чтобы прогуляться, не правда ли?
– Но я могу только проковылять.
Сорча вздрогнула.
– Шутка. Можно посмеяться.
Марлон не погиб в темнице, но дорого заплатил за то, что помог Ренье обрести свободу. Марлон ходил, опираясь на две палки. Ноги у него были раздроблены, и постоянная боль прочертила глубокие морщины вокруг его рта и между бровей. Однако он стоически переносил эту мучительную боль и доказал, что является одним из лучших умов в правительстве.
В его присутствии Сорча чувствовала себя неловко. Не из-за его увечья, а из-за того, что он не скрывал своего глубокого восхищения и преклонения перед Ренье и не раз давал ей понять, что с радостью расскажет ей о Ренье то, чего она не знает.
Сорче не хотелось его слушать. Все равно она не изменит о Ренье мнения. Это выше ее сил.
– Мы не могли бы присесть? – спросил Марлон. – Вон там? Ренье сказал, что это один из ваших любимых уголков замка.
– Он все помнит. – В голосе Сорчи звучало раздражение.
– Он помнит все, что важно для нас.
Марлон взял ее под руку.
Вместе они медленно прошли к скамье, которая стояла у самой стены замка, откуда открывался вид на долину. Над скамейкой была построена беседка. Из нее виднелось подножие холма, к которому прилепились домики, похожие на игрушечные. Это был городок Проспера. За поселком фермеры распахивали свои поля.
– А! – Марлон опустился на скамью. – Понимаю, почему вы так любите этот уголок. А вот почему вы так не любите Ренье, не понимаю.
Сорче хотелось сказать, что это его не касается, но ужасное увечье, которое он получил, заставляло ее соблюдать вежливость.
– Это – право жены.
– Но если бы вы знали про темницу…
– Я не хочу ничего слышать про темницу.
Марлон проигнорировал ее слова.
– Как только над ним не издевались в темнице. Порой ему приходилось вести себя так, что я презирал его.
Сорча горько рассмеялась.
– Ничего удивительного.
Зато ее удивило, что Марлон в этом признается.
– Над ним измывались так, что я не мог сдержать слез.
– Мне безразлично.
Однако от этого безразличия Сорчу лихорадило. Марлон продолжил:
– А потом произошло такое, что… что заставило меня его боготворить.
– Я уже сказала, что не хочу слушать про темницу. – В голосе Сорчи звучало нетерпение. – Так зачем вы мне это рассказываете?
– Потому что не могу безучастно смотреть, как вы причиняете ему боль.
– Причиняю ему боль? Ошибаетесь.
Каждую ночь Ренье терзал ее, покрывая поцелуями все ее тело. Она старалась не изменить себе, но он ломал ее сопротивление, а потом доводил до экстаза. Он делал это намеренно, и, как бы сильно она ни сопротивлялась, потом, когда она плакала, он удерживал ее, заставляя стать свидетельницей его триумфа. Будь она проклята, если станет жалеть Ренье!
Но она не могла рассказать об этом Марлону. И вообще никому. Сорча улыбнулась, презрительно кривя губы:
– Я не намерена вас слушать, так что разрешите мне прислать кого-нибудь, кто помог бы вам вернуться во дворец. А сама продолжу прогулку.
Она поднялась.
– Неужели вы демонстративно уйдете от человека, который не способен вас догнать и заставить себя выслушать? – Сорча приостановилась. – Это кажется неоправданной жестокостью со стороны женщины, которая у своего народа пользуется репутацией самой доброй принцессы.
Марлон знал, как управлять Сорчей, но она решительно отгородила от него свой разум, хотя вернулась и снова села рядом с ним.
– Говорите, только, пожалуйста, не затягивайте рассказ. Мои обязанности отнимают много времени, так что мне редко удается прогуляться по саду.
Марлон продолжал:
– Не знаю, что принц Ренье рассказывал вам о своем пленении.
– Он об этом не говорил.
А она не спрашивала.
– Потому что ему стыдно.
Теперь Марлону удалось разбудить ее интерес.
– Он был тщеславным юношей, который подверг риску своих друзей и свою страну ради любимой женщины.
Порывшись в давних воспоминаниях, Сорча припомнила давние сплетни.
– Графиня Дюбелле.
Марлон кивнул:
– Прелестная Жюльенна, коварная женщина, порождение дьявола. Она предала его и всех его друзей, и при этом смеялась.
Сорча вспомнила эту женщину. Она была так красива, так грациозна, так чувственна, что в ее присутствии Сорча казалась себе неуклюжей крестьянкой.
– Пока Ренье был в заключении, – продолжил Марлон, – его избивали раз в год.
– Шрамы. – Она судорожно сглотнула, вспомнив, как ощущала их кончиками пальцев. – Какая жестокость! – И тут же упрямо добавила: – Но жестокость порождает жестокость.
– Он вас бил? – потрясенный до глубины души, спросил Марлон.
– Нет.
Она не обязана давать Марлону какие-то объяснения. Но, говоря по правде, Сорча еженощно испытывала унижения. Однако никому об этом никогда не расскажет.
Марлон всмотрелся в ее лицо и вздохнул.
– Что-то произошло с ним в этой темнице. Я так и не понял, что именно, но разрешите мне рассказать всю историю до конца. У него было пять спутников: Цезарь, Гектор, Эмилио, Гардуин и я. Мы росли рядом с ним, и в наши обязанности входило его охранять. Когда мы выросли, то сопровождали его во время его путешествий и…
Тут он замялся.
– И встреч с любовницами, – договорила за него Сорча.
Марлон кивнул.
– Когда стража графа Дюбелле захватила его высочество, мы сражались. Гардуин и Эмилио были убиты. Остальных проволокли по улицам и бросили в темницу. Ренье держали в крошечной камере одного. Но прежде чем нас туда бросили, граф Дюбелле подвесил Ренье на цепях и избил его тростью, заставив нас на это смотреть. Это было зверское избиение, но его высочество не издал ни звука. Мы были в ужасе. Мы были горды. – У Марлона задрожала рука, и он вцепился в край скамьи. – Мы были следующими. Граф Дюбелле сказал, что это в наказание за то, что мы не присоединились к графу в его намерении свергнуть королевскую династию Ришарта. А когда он закончил, то шутливо сетовал на боль в руке.
Сорча знала, что граф Дюбелле – злодей. Он не однажды пытался подослать к ней убийц. Но сетовать на то, что избиение четырех человек его утомило, было не чем иным, как цинизмом.
– В тот первый год мы еще ничего не понимали. Ждали спасения. Надеялись, что тюремщики нам посочувствуют и помогут бежать. Принц Ренье как их суверенный правитель требовал, чтобы они нас освободили. – Марлон засмеялся собственной наивности. – Тюремщикам неведома была жалость. Они жили во тьме – и им это нравилось. Нравилось быть жестокими. Их нисколько не смущало то, что мы страдаем от голода и жажды. Гектор первым из нас понял, что у нас нет надежды. Когда они извлекли нас из камер после первого года, чтобы снова избить, он ушел. Умер от горячки.
У Сорчи сердце обливалось кровью от жалости к Марлону и Ренье.
– Он был вашим другом.
– Да. На второй год мы научились переговариваться с его высочеством, постукивая по решеткам. Мы никогда об этом не разговаривали, но я отчаянно тосковал по матери. И безумно боялся побоев. Я перестал быть мужчиной. Тот роковой день настал. Тюремщики набросили нам на головы одеяла. Нас вытащили из камер. Во время избиения его высочество кричал от боли, но никогда не молил о пощаде. И Цезарь тоже. И я. А потом нас вернули в камеры до следующего года.
Ничего подобного Сорча не могла себе вообразить. Даже не пыталась.
– После этого мы начали копать. Цезарь нашел слабое место в полу. Темница располагалась глубоко под замком. Замок стоял на скале. Никто никогда оттуда не сбегал, но мы этого не знали. Это был непосильный труд, но поначалу нас поддерживала мысль о том, что мы что-то делаем. Нас глодали крысы, а если везло, мы их глодали. Но работа продвигалась медленно. Мы рыли нашими башмаками. Рыли ложками. Рыли пальцами. – Тут Марлон поднял руки. На его средних пальцах не было ногтей. – И все это время принц был один. Он понятия не имел, что мы делаем. У него не было надежды. И снова граф Дюбелле приказал тюремщикам набросить нам на головы одеяла, выволочь нас из камер и избить.
– И опять жаловался на боль в руке?
– После первого года он предоставил тюремщикам избивать меня и Цезаря. Мы были недостаточно важными персонами, чтобы он себя утомлял. Но он по-прежнему бил Ренье. Ему нравилось бить Ренье. – Марлон неловко поерзал по скамье. Он опустил глаза и сделал глубокий вдох. – В этот год Ренье… Ренье не смог… у него не получилось…
– Не получилось?.. – И только потом Сорча поняла, что Марлон имел в виду. – Он стал умолять.
– Прошло семь лет. Он сидел один в темноте. Его камера была крохотной. Почти как гроб. Он ни с кем не разговаривал.
Ужас обжег ее словно клеймо. Что бы сделала она сама, если бы прожила в камере семь лет, одна, в темноте, и каждый год подвергалась побоям?
– Я бы сломалась гораздо быстрее, – прошептала она. Марлон кивнул.
– Но вы должны знать вот что. Граф Дюбелле потребовал, чтобы Ренье признался в своем страхе нам. Своим друзьям. Нам стало за него стыдно. Оказалось, что мы хранили верность принцу, который ее не заслуживал. Мы вернулись в камеру. Мы продолжали делать подкоп и, хотя не признались в этом друг другу, считали, что этот подземный ход предназначается только нам.