Страница:
Шеннон Дрейк
Триумф рыцаря
Пролог
Когда-то давным-давно жил-был добрый король, и его народ радовался миру и процветанию.
Но случилось так, что король женился во второй раз, потому что потерял свою любимую супругу и сына, и наследницей короны осталась только малолетняя внучка. Новая жена была молода и красива, и задача правителя – подарить стране сильных сыновей, чтобы после его смерти они правили народом, – была приятной и легкой. И вот однажды, после совета, темным, грозовым вечером король, поддавшись желанию побыстрее оказаться рядом с супругой, пренебрег предостережениями приближенных и пустился в путь по холмам и горам своей страны.
Но по дороге бурной ночью то ли конь оступился, то ли король сам потерял равновесие, но так или иначе, покатившись с обрыва, он до срока кончил земной путь, не успев завершить свое дело. Страна погрузилась в траур.
А трон унаследовала малолетняя внучка короля. Надежда не покидала народ: страна не погибнет – ее хранители будут оберегать юную королеву.
Ее звали Маргарет – Норвежская дева. Но вот несчастье – новая владычица Шотландии умерла прежде, чем добралась до берегов земли, которой должна была править.
Страну охватила растерянность, и среди подданных начались распри, потому что претендентов на престол оказалось очень много. Тогда призвали для совета сильного, могучего, справедливого короля из соседней земли. Он выслушал претендентов и помог хранителям принять решение, кому суждено править страной. Самых достойных оказалось трое: Джон Баллиол, Джон Гастингс и Роберт Брюс Соперник – все отпрыски дочерей Дэвида, герцога Хантингтона, внука Давида Первого, еще одного доброго короля, при котором страна процветала и богатела.
Но к несчастью, мудрецы того края были весьма доверчивы, а, следовательно, не обладали мудростью.
Соседний король, Эдуард, сам положил глаз на их страну.
Еще до смерти юной наследницы он планировал женить на ней своего сына и таким образом объединить обе страны.
А теперь он выбирал короля-марионетку, который бы царствовал, но кланялся ему как господину. И в поисках собственной выгоды остановил он взгляд на Джоне Баллиоле.
Король Джон был возведен на трон, и поначалу все шло хорошо, но как только он отказался повиноваться, тут же лишился короны. Соседний могущественный правитель сложил на груди руки и удовлетворенно кивнул. Он добился того, чего хотел.
Страна на долгие годы погрузилась в пучину войны.
В пучину ада.
В пучину безнадежного отчаяния.
Герои поднимались на борьбу во имя свергнутого короля, которого растоптал, унизил и заставил отречься от престола сюзерен. Они бились за свободу, против жестокого господства над их страной – гордой и независимой, где народ был свободен и счастлив. Величайшим из всех героев был Уильям Уоллес. Он собрал сильное войско, способное победить, но на него прогневался соседний король. И великий герой Уильям Уоллес пал жертвой предательства – месть и злоба соседнего короля лишили его всего: жизни, головы, рук, ног и даже внутренностей.
Теперь уже только два мужа соперничали за обладание шотландской короной: родственник Джона Баллиола Джон Комин и могущественный барон, внук бывшего претендента Роберта Брюса Соперника, тоже Роберт Брюс.
Они заключили соглашение: один в обмен на поддержку в борьбе за корону отдавал другому все свои земли и богатства. Соседний король постарел и занедужил, и эти двое надеялись после его смерти возвратить страну своему народу. Об этом услышали церковники, и им это было только на руку.
Но снова в дело вмешалось предательство. Один из двоих, узнав, что соседний король посвящен в их план, предал другого. Эдуард, против ожиданий, не почил в бозе, наоборот, провозгласив себя Молотом шотландцев, снова низверг на их головы гнев и месть.
Джон Комин решил растоптать своего союзника и сообщил королю об их договоре и соглашении с верховным духовенством.
Для соседнего короля это оказалось последней каплей.
Узнав о предательстве, Роберт Брюс, придя в ярость, задумал разделаться со своим обидчиком. Они встретились в церкви, и там Брюс окропил алтарь кровью Комина. Правда, этот удар не убил предателя, но его люди довершили дело.
В 1306 году Брюса короновали в Сконе. Английский король украл священный камень Скона, на котором испокон веков присягали шотландские короли, но Роберта Брюса все равно помазали на царство по древней традиции. Его короновали даже дважды – из-за Изабеллы, дочери клана Мара, которая поспешила исполнить свой долг прямо на коронации, в то время как ее юного брата, графа, держали при дворе Эдуарда. Изабелле исполнилось девятнадцать; она была замужем за союзником английского короля герцогом Бьюкеном, но, влекомая патриотическим порывом, бросилась к Брюсу, несмотря на замужество и возможные последствия своего поступка.
Но она опоздала на целый день, и, чтобы соблюсти вековые традиции, церемонию повторили в Вербное воскресенье 26 марта 1306 года. Теперь никто не сомневался, что Роберт Брюс – законный король.
Но у Брюса было много врагов – в том числе могущественных баронов, родственников убитого Джона Комина.
И еще король Англии Эдуард Первый, который правил долго, твердо и жестоко. И умирать не собирался.
Узнав о коронации Брюса, Эдуард присвоил сыну титул принца Уэльского. На церемонии присутствовали сотни английских юношей, которых посвятили в рыцари, и они перед алтарем клялись быть благородными и отважными.
Но ярость английского короля была так велика, что их клятвам не суждено было сбыться: о благородстве они и не вспомнили, когда всех плененных сторонников Брюса объявили вне закона и казнили без суда: вешали, рубили головы, растягивали и четвертовали, таскали по улицам, подвергая унижениям перед неизбежной, мучительной смертью. Глашатаи по всей земле объявляли, что и с женщинами доблестных патриотов – женами, сестрами, дочерьми – следует поступать точно так же. Английским рыцарям было позволено все: грабить, насиловать и убивать. Потому что они имели дело с незаконными сторонниками незаконного короля.
В течение нескольких месяцев после коронации Брюс потерпел ряд жестоких поражений, и его лучших людей, включая трех его братьев, взяли в плен и казнили. А жена, две сестры и дочь стали заложницами жестокосердного английского короля. И только доблесть Брюса в сражениях с врагом, намного превосходящим его в числе, удерживала около него служивших ему людей. В результате он оказался не полководцем, а обычным бандитом, который скрывался в густых лесах и оттуда совершал набеги на полки англичан. Армию предстояло создавать заново из сторонников нового монарха, а помощь искать за границей. Горные районы Шотландии были недоступны англичанам, но равнины они захватили без труда.
На границах не затихали сражения, и в этой обстановке люди – и знатные, и простые – стремились хоть как-то выжить.
Брюса называли королем Шотландии, но страной правило предательство.
Однажды давным-давно жил-был человек, который со временем станет великим королем.
Но в год 1307-й от Рождества Христова его битва за свою землю и за ее свободу только еще начиналась.
Но случилось так, что король женился во второй раз, потому что потерял свою любимую супругу и сына, и наследницей короны осталась только малолетняя внучка. Новая жена была молода и красива, и задача правителя – подарить стране сильных сыновей, чтобы после его смерти они правили народом, – была приятной и легкой. И вот однажды, после совета, темным, грозовым вечером король, поддавшись желанию побыстрее оказаться рядом с супругой, пренебрег предостережениями приближенных и пустился в путь по холмам и горам своей страны.
Но по дороге бурной ночью то ли конь оступился, то ли король сам потерял равновесие, но так или иначе, покатившись с обрыва, он до срока кончил земной путь, не успев завершить свое дело. Страна погрузилась в траур.
А трон унаследовала малолетняя внучка короля. Надежда не покидала народ: страна не погибнет – ее хранители будут оберегать юную королеву.
Ее звали Маргарет – Норвежская дева. Но вот несчастье – новая владычица Шотландии умерла прежде, чем добралась до берегов земли, которой должна была править.
Страну охватила растерянность, и среди подданных начались распри, потому что претендентов на престол оказалось очень много. Тогда призвали для совета сильного, могучего, справедливого короля из соседней земли. Он выслушал претендентов и помог хранителям принять решение, кому суждено править страной. Самых достойных оказалось трое: Джон Баллиол, Джон Гастингс и Роберт Брюс Соперник – все отпрыски дочерей Дэвида, герцога Хантингтона, внука Давида Первого, еще одного доброго короля, при котором страна процветала и богатела.
Но к несчастью, мудрецы того края были весьма доверчивы, а, следовательно, не обладали мудростью.
Соседний король, Эдуард, сам положил глаз на их страну.
Еще до смерти юной наследницы он планировал женить на ней своего сына и таким образом объединить обе страны.
А теперь он выбирал короля-марионетку, который бы царствовал, но кланялся ему как господину. И в поисках собственной выгоды остановил он взгляд на Джоне Баллиоле.
Король Джон был возведен на трон, и поначалу все шло хорошо, но как только он отказался повиноваться, тут же лишился короны. Соседний могущественный правитель сложил на груди руки и удовлетворенно кивнул. Он добился того, чего хотел.
Страна на долгие годы погрузилась в пучину войны.
В пучину ада.
В пучину безнадежного отчаяния.
Герои поднимались на борьбу во имя свергнутого короля, которого растоптал, унизил и заставил отречься от престола сюзерен. Они бились за свободу, против жестокого господства над их страной – гордой и независимой, где народ был свободен и счастлив. Величайшим из всех героев был Уильям Уоллес. Он собрал сильное войско, способное победить, но на него прогневался соседний король. И великий герой Уильям Уоллес пал жертвой предательства – месть и злоба соседнего короля лишили его всего: жизни, головы, рук, ног и даже внутренностей.
Теперь уже только два мужа соперничали за обладание шотландской короной: родственник Джона Баллиола Джон Комин и могущественный барон, внук бывшего претендента Роберта Брюса Соперника, тоже Роберт Брюс.
Они заключили соглашение: один в обмен на поддержку в борьбе за корону отдавал другому все свои земли и богатства. Соседний король постарел и занедужил, и эти двое надеялись после его смерти возвратить страну своему народу. Об этом услышали церковники, и им это было только на руку.
Но снова в дело вмешалось предательство. Один из двоих, узнав, что соседний король посвящен в их план, предал другого. Эдуард, против ожиданий, не почил в бозе, наоборот, провозгласив себя Молотом шотландцев, снова низверг на их головы гнев и месть.
Джон Комин решил растоптать своего союзника и сообщил королю об их договоре и соглашении с верховным духовенством.
Для соседнего короля это оказалось последней каплей.
Узнав о предательстве, Роберт Брюс, придя в ярость, задумал разделаться со своим обидчиком. Они встретились в церкви, и там Брюс окропил алтарь кровью Комина. Правда, этот удар не убил предателя, но его люди довершили дело.
В 1306 году Брюса короновали в Сконе. Английский король украл священный камень Скона, на котором испокон веков присягали шотландские короли, но Роберта Брюса все равно помазали на царство по древней традиции. Его короновали даже дважды – из-за Изабеллы, дочери клана Мара, которая поспешила исполнить свой долг прямо на коронации, в то время как ее юного брата, графа, держали при дворе Эдуарда. Изабелле исполнилось девятнадцать; она была замужем за союзником английского короля герцогом Бьюкеном, но, влекомая патриотическим порывом, бросилась к Брюсу, несмотря на замужество и возможные последствия своего поступка.
Но она опоздала на целый день, и, чтобы соблюсти вековые традиции, церемонию повторили в Вербное воскресенье 26 марта 1306 года. Теперь никто не сомневался, что Роберт Брюс – законный король.
Но у Брюса было много врагов – в том числе могущественных баронов, родственников убитого Джона Комина.
И еще король Англии Эдуард Первый, который правил долго, твердо и жестоко. И умирать не собирался.
Узнав о коронации Брюса, Эдуард присвоил сыну титул принца Уэльского. На церемонии присутствовали сотни английских юношей, которых посвятили в рыцари, и они перед алтарем клялись быть благородными и отважными.
Но ярость английского короля была так велика, что их клятвам не суждено было сбыться: о благородстве они и не вспомнили, когда всех плененных сторонников Брюса объявили вне закона и казнили без суда: вешали, рубили головы, растягивали и четвертовали, таскали по улицам, подвергая унижениям перед неизбежной, мучительной смертью. Глашатаи по всей земле объявляли, что и с женщинами доблестных патриотов – женами, сестрами, дочерьми – следует поступать точно так же. Английским рыцарям было позволено все: грабить, насиловать и убивать. Потому что они имели дело с незаконными сторонниками незаконного короля.
В течение нескольких месяцев после коронации Брюс потерпел ряд жестоких поражений, и его лучших людей, включая трех его братьев, взяли в плен и казнили. А жена, две сестры и дочь стали заложницами жестокосердного английского короля. И только доблесть Брюса в сражениях с врагом, намного превосходящим его в числе, удерживала около него служивших ему людей. В результате он оказался не полководцем, а обычным бандитом, который скрывался в густых лесах и оттуда совершал набеги на полки англичан. Армию предстояло создавать заново из сторонников нового монарха, а помощь искать за границей. Горные районы Шотландии были недоступны англичанам, но равнины они захватили без труда.
На границах не затихали сражения, и в этой обстановке люди – и знатные, и простые – стремились хоть как-то выжить.
Брюса называли королем Шотландии, но страной правило предательство.
Однажды давным-давно жил-был человек, который со временем станет великим королем.
Но в год 1307-й от Рождества Христова его битва за свою землю и за ее свободу только еще начиналась.
Глава 1
Они не иначе как ненормальные!
Игрейния видела с холма, как приближались всадники. Над их головами развевались стяги Роберта Брюса. Определенно сумасшедшие.
Она скакала с отрядом из двадцати мужчин, отобранных за их отвагу и ловкость и еще, конечно, за то, что они до сих пор живы и не поддались болезни. Все были в латах и имели хорошо заточенное оружие, с которым превосходно управлялись.
А к ним вверх по склону приближалось вдвое меньше людей – не отряд, а так, какая-то банда, сброд.
– Миледи… – обратился к ней сэр Мортон Хэмилл, начальник ее охраны.
– Мы можем от них ускакать?
– Ускакать? – презрительно фыркнул сэр Мортон. – Это чернь! Их так называемый король скрывался в лесу, пока его семью резали в его же доме. Брюс прекрасно знает, что он вне закона, да и большинство его же собственных людей об этом помнят. Миледи, нам незачем бежать!
– Незачем? – повторила она, и глаза ее сузились. – Но тогда снова погибнут люди! Я устала от смертей.
Тем временем всадники нагоняли их бешеным галопом, удаляясь от замка, где черные кресты на камне – это поняли даже они – означали не уловку осажденных, а суровое предостережение тем, кто захотел бы проникнуть за высокие стены.
Сэр Мортон старался сдержать гнев.
– Миледи, мне известно, какая боль поселилась в вашем сердце. Но эти люди изменники, и из-за них… из-за них вы страдаете.
– Нет, сэр Мортон, – возразила она. – Ни женщина, ни мужчина не в ответе за чуму. Спросите преподобного Маккинли, и он вам скажет, что болезнь насылает Господь, разгневавшись, что мы столь беспощадно расправляемся с врагами и берем в заложники женщин и детей. Мы получили предупреждение о недуге, но отказались признать творимое нами зло. Так что если есть выбор, я предпочитаю не встречаться с бунтарями. Вспомните, не я решила покинуть Лэнгли – меня к этому вынудили. Не хочу я новых жертв на пороге собственного дома.
– Увы, нам от них не уйти, – вздохнул сэр Мортон. – Они нас почти настигли.
Она сердито посмотрела на рыцаря.
– Вы предпочитаете драться, а не исполнять свой долг, доставив меня в безопасное место?
– Миледи, вас постигло горе, и потому вы не способны ясно мыслить. Да, я буду биться с наглыми бунтарями, потому что именно в этом заключается мой долг.
– Сэр Мортон, я в здравом уме и способна на связные мысли…
– Взгляните, миледи, у вас прекрасная позиция, отсюда вы увидите, какую бойню я устрою мерзавцам.
Игрейния возмущенно натянула поводья, а рыцарь отдал приказ своим людям. Он не собирался ждать врага – он хотел атаковать первым.
– Сэр Мортон! – Игрейнию охватила ярость, но люди рыцаря уже пришпоривали коней. Вассалы ее покойного мужа, лорда Афтона Лэнгли, не обращая внимания на ее протесты, понеслись вниз по склону холма.
Казалось, что это плыло серебряное море – так ярко сияли на солнце их латы. Над головами развевались флаги – темно-синий и красный, благородные цвета, – и от этого серебряную лаву пестрили радужные блики. Неудержимо вниз – лучшая демонстрация непобедимой мощи!
А против них – разношерстная горстка восставших на исхудавших конях. У многих потускневшее оружие и только кожаные куртки, чтобы защитить сердца от готовой вонзиться в них стали.
Издалека Игрейния разглядела их вожака. И нахмурилась: что заставило этого человека пойти на верную смерть? Рассматривая противника, она прищурила глаза от солнца. И вздохнула.
Она видела его раньше. И теперь узнала его, потому что он скакал без всякой защиты, даже без шлема на голове, и его спутанные длинные белокурые волосы сияли на солнце почти так же, как стальные каски его людей. В последний раз она видела его закованным в железо вместе с другими пленниками. Он выглядел диким, невоспитанным варваром, но, несмотря на грязь и измазанную одежду, однажды встретившись с ним взглядом, Игрейния прочитала в его глазах нечто непонятное. У нее возникло странное ощущение, что он сам захотел попасть в плен, только она не догадывалась почему. Или все-таки понимала? Замок Лэнгли, как именовался дом ее мужа, был превращен в казарму для воинов короля, которые в нем останавливались, когда сопровождали в Лондон семьи повстанцев, а тем суждено было томиться в плену, пока не сдадутся их мятежные родственники. И подставлять шеи под топор палача.
Люди сэра Мортона вплотную приблизились к неизвестным всадникам. В солнечных лучах это зрелище казалось почти красивым – блеск стали, яркие цвета…
Но в следующую секунду противники столкнулись: заржали кони, закричали бойцы, оружие окрасилось кровью. Из глаз Игрейнии внезапно хлынули слезы. Афтон этого бы не допустил. Он пришел в ярость, когда получил приказ принимать людей короля и содержать в заключении восставших, среди которых были и его люди. Он протестовал, не хотел, чтобы с заложниками обращались как со зверями, даже если они спустились с гор, говорили на странном языке и походили на древних дикарей. Он настаивал на своем – гордый голос благоразумия и милосердия – до самого конца, пока мог держаться на ногах…
Афтона не спасли ни любовь Игрейнии, ни искусство травника.
Муж пришел бы в бешенство при виде кровавой бойни, если бы был сейчас рядом.
Игрейния, всхлипнув, испуганно прижала ладонь к губам: один из восставших налетел на сэра Мортона. Тот самый, с белокурыми волосами. Клинок рыцаря не успел оцарапать даже кожи противника – его голова покатилась на землю, а тело по инерции летело вперед, пока тоже не рухнуло на траву, по которой отбивали дробь копыта его коня.
К горлу Игрейнии подкатил ком, она закрыла глаза и глубоко вздохнула, пытаясь побороть нахлынувшую тошноту. Боже, она только что оставила жертвы чумы – а до этого ухаживала за несчастными изъязвленными, разлагающимися больными…
Не размыкая век, она ясно видела катившуюся по траве голову.
Звон стали перерос в настоящую какофонию, крики сделались громче, пугающе ржали боевые кони, привыкшие к безумию сражений. Игрейния заставила себя открыть глаза.
Лучшие кольчуги не спасли воинов Лэнгли от ярости нападавших. Ее люди беспорядочно валялись на траве.
Сталь сияла на солнце, на этот раз тусклым блеском на фоне политой кровью земли.
Нескольким ее людям удалось остаться в живых. Их сдернули с лошадей и собрали в кружок. Послышались крики и отчетливые звуки отдаваемых команд. Белокурый гигант тоже спешился и подошел к оставшимся в живых бойцам Мортона. Потрясенная, Игрейния не испытывала страха.
– Что с ними делать? Убить? – донесся до нее голос со склона.
Командир что-то ответил. Мечи со звоном упали на землю. Один из пленников опустился на колени. От отчаяния или в благодарность за то, что ему сохранили жизнь?
Их казнят? Или сохранят им жизнь?
Теперь люди на склоне говорили тише, и Игрейния не могла разобрать их слов.
Один из повстанцев указал на вершину холма, и белокурый вождь повернулся в ее сторону.
На расстоянии Игрейния не видела его глаз. Она могла их только вспомнить.
Гигант направился к коню, и только тут она поняла, что ей грозит опасность: вот сейчас он прыгнет в седло и погонится за ней.
Игрейния пришпорила лошадь, отчаянно жалея, что плохо знала местность и что ее кобыла не настолько свежая, чтобы нестись во весь опор. И мчаться долго-долго.
Она молилась.
Было время, и не так давно, когда она мечтала умереть. Смерть и отчаяние целиком завладели ею, и она хотела взять за руку Афтона и вместе с ним войти в чертог небытия. В какой-то миг она поняла, что навек его потеряла, что это его последний вздох, и никогда больше она не услышит его смеха.
Но теперь…
Нет, она не хотела распроститься с жизнью от рук злобных, жаждущих мести дикарей. Игрейния вспомнила, как Эдуард Первый расправился с Уоллесом, последовавшую за этим резню и ярость, овладевшую англичанами после коронации Брюса.
Игрейния скакала, прижавшись к шее лошади, со скоростью, какой не знала раньше, умоляя ее мчаться еще быстрее. Конь повстанца устал, он был уже в мыле, когда бандиты нагоняли ее людей. Ей надо было только оторваться.
Она галопом поднялась на холм и понеслась на север по густому вереску. Дальше за холмом расстилался лес, который она прекрасно знала, с путаными тропинками и развесистыми дубами – отличное место, чтобы спрятаться. Игрейния уже видела перед собой деревья: огромные ветви раскачивались высоко над землей, а под кроной листьев тень скрывала тропинки. Она ощущала терпкий запах травы, слышала шелест листьев, топот лошадиных копыт, собственное прерывистое дыхание, перестук сердца в унисон с бешеным галопом. Еще немного… еще одна секунда…
Из-за топота копыт своей кобылы она не услышала, как к ней вплотную приблизился бунтарь, и поняла, что он рядом, только когда железная рука выдернула ее из седла. Она печально проводила свою лошадь взглядом, и та благополучно скрылась под сенью деревьев. Игрейния беспомощно оглянулась: она барахталась на огромном боевом скакуне сумасшедшего повстанца.
Она попробовала сопротивляться – начала кусаться и извиваться – и настолько в этом преуспела, что ее похититель выругался и разжал руки. Его конь был высок, и падать до земли оказалось далеко. Но, перепуганная до смерти, Игрейния не заметила боли от ушибов и быстрее лани припустила к спасительному лесу.
И опять оказалась сбитой с ног: сначала ее подняли в воздух, а затем швырнули вниз, и она ощутила запах варвара – от него пахло землей и кровью павших в сражении. Она закричала, отбиваясь, но он заломил ей руки за спину, уселся на нее верхом и уставился в лицо с холодной яростью, не оставлявшей никаких надежд на снисхождение.
– Вы леди Лэнгли, – проговорил он.
– Игрейния. – отозвалась она.
– Мне плевать на ваше имя, – буркнул варвар. – Вы поедете со мной и прикажете, чтобы нам открыли ворота.
– Не могу, – покачала она головой. И разрыдалась. Занесенная для удара рука замерла в воздухе.
– Сможете, – процедил он. – Иначе я переломаю вас всю – косточку за косточкой, пока вы не сделаете то, что мне нужно.
– Слушайте, идиот, ведь там чума!
– Там моя жена и моя дочь.
– Они все умерли или умирают.
– А вы со страху сбежали, – презрительно бросил он.
– Со страху? Нет! – выкрикнула Игрейния и снова попыталась освободиться. Теперь ее страшила одна-единственная вещь – жизнь без Афтона. Хотя нет, призналась она себе, не надо кривить душой – она боялась этого варвара, который, ясное дело, выполнит угрозу и переломает ей все кости. До единой. Никогда раньше она не сталкивалась с такой холодной решимостью.
– Я нисколько не боюсь чумы, – возразила она и при этом умудрилась придать голосу презрительные нотки.
– Вот и отлично. Мы вернемся туда, и вы, моя прекрасная леди, замараете свои ручки, ухаживая за теми, кто там болеет.
Замараете руки! Неужели этот человек и вправду считает, что может испугать ее этим после стольких дней и ночей, которые ей пришлось пережить?
Гнев взвился, словно стяг во время битвы.
– Если так, убейте меня, глупый, безмозглый дикарь! Я жила в этом замке! Смерть меня больше не пугает. Вы способны это понять? Если только вам известно такое слово!
Игрейния задохнулась и умолкла на полуслове – белокурый гигант подхватил ее и одним движением вздернул на ноги.
– Если моя жена или дочь умрет только потому, что английский король так жестоко относится к невинным, вам, миледи, придется за это ответить.
– Там умер мой муж, потому что ваши люди занесли к нам заразу! – Игрейния изо всех сил старалась освободить руку. Но у нее ничего не получилось: рука была зажата словно в тисках. Она покосилась на его длинные пальцы – они были в грязи, в земле и…
В крови.
Его хватка была прочнее стали. Игрейния решила, что не будет дрожать и не проявит перед ним слабости. Его лицо было таким же грязным и отвратительным, как руки и спутанные волосы, и только сияющие небесно-голубые глаза смотрели твердо и не хранили в себе воспоминаний о битве.
Он то ли не слышал ее, то ли не желал слушать. А поскольку языком он, похоже, владел великолепно, Игрейния заключила, что скорее второе, чем первое.
– Учтите, миледи, – продолжал он, – если моя жена умрет, вас отдадут воинам шотландского короля. Так что, думаю, вам лучше постараться и спасти мою жену.
– Уверяю вас, сэр, я не погнушаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь несчастным, но учтите, их судьба в руках одного лишь Всевышнего и никого более. Меня вынудили покинуть Лэнгли. И отнюдь не по собственной воле.
Повстанец недоверчиво изогнул бровь.
– Вы были готовы прислуживать больным и умирающим?
– Да. Я бы охотно осталась в замке. У меня не было причин уезжать оттуда.
– Это говорите вы, леди Лэнгли?
– Именно так.
Его нимало не трогало, почему она хотела остаться.
– Ну что ж, – бросил он, – тогда вам будет совсем не трудно вернуться.
– Мне безразлично, куда идти и что со мной станет.
– Вы спасете мою жену и моего ребенка.
Игрейния вздернула голову.
– Я же сказала – неужели вы не поняли? – жизни людей в руках Всевышнего. А что произойдет, если я не сумею их спасти?
– Тогда вам повезло, что вы так мало дорожите собственной жизнью.
Варвар толкнул ее вперед. У Игрейнии не было выбора, и она шагнула туда, куда он ей указывал. Но сердце ее упало.
«Если твоя жена заразилась, боюсь, что ее уже нет в живых».
Она сказала ему неправду. Покидая Лэнгли, она думала, что более сильного страха и более сильной боли уже не испытает. Но оказывается, она ошибалась.
Она хотела жить.
И вот теперь ей грозят смертью, да такой изуверской, что ее участь кажется нисколько не гуманнее участи жертв Эдуарда Первого.
Ей грозят переломать косточку за косточкой.
Все сейчас в руках Господа, но скорее всего напавший на нее дикарь, как бы он там ни изъяснялся, не в состоянии этого понять.
– Я спасу вашу жену и вашего ребенка, если вы дадите мне слово.
– Полагаете, вы можете со мной торговаться? – хрипло пробурчал он.
– Я хочу заключить с вами сделку.
– Вы будете делать то, что я прикажу!
– Нет, нет и нет! Или сделка, или можете сию минуту прямо здесь отрубить мне голову.
– Думаете, я на это не способен?
– Мне безразлично, способны вы или нет.
– Значит, лорд Лэнгли мертв? – произнес повстанец.
– Да. И у вас нет надо мной власти.
– Поверьте, миледи, если я захочу, то найду на вас управу. Смерть – это слишком просто. Жить гораздо труднее. Существование влачат для того, чтобы страдать. Меня не трогает ваше горе. Ведь это лорд Лэнгли бросал за решетку женщин и детей.
Игрейния покачала головой.
– Вы заблуждаетесь! Очень жестоко заблуждаетесь! Если о них и заботились, то только по его указанию. И если кто-то из больных выживет – только благодаря его приказам. А он мертв, потому что ваши женщины и дети занесли в замок смерть.
– Замолчи! – прорычал он.
Но Игрейния не обратила внимания ни на его ярость, ни на то, с какой силой вновь стиснули пальцы ее запястье. Она посмотрела сначала на его руку, а потом в его глаза – такие сияюще-голубые на смуглом, заляпанном грязью лице.
– Я спасу ваших жену и дочь, если вы поклянетесь, что оставите пленников в живых.
Варвар снова изогнул бровь и пожал плечами.
– Их судьба меня не волнует. Спасите мою жену и ребенка – и они не умрут.
Игрейния направилась вперед, но вдруг остановилась. Она говорила с ним так презрительно и с такой самоуверенностью. Блеф и сплошной обман. Теперь она начала дрожать.
– А если я не смогу? Если недуг зашел слишком далеко? Бог решает, кому умереть, а кому жить, а «черная смерть» – жестокий убийца…
– Вы их спасете!
Они подошли к его коню – жеребцу редкой красоты, и Игрейния поняла, что он украден у убитого в сражении богатого барона. Белокурый гигант небрежно подсадил ее в седло и посмотрел на нее так, будто увидел впервые.
– Вы их спасете, – повторил он, словно верил, что если все время повторять одно и то же, желание непременно сбудется.
– Послушайте, вы должны понять, что их жизни в руках Всевышнего!
– И в ваших!
– Вы сумасшедший, одержимый! Только ненормальный способен думать, что человек может обуздать чуму. Болезни подвластны все – и короли, и бедняки, и мужчины, и женщины.
– Мои жена и дочь должны уцелеть.
Игрейния поняла, что спорить бесполезно: у этого человека нет ни ума, ни здравого смысла.
– Как зовут вашу жену? – спросила она. А про себя подумала: а не попытаться ли удрать – стоит только ударить пятками коня, ведь она в седле, а ее похититель пеший.
– Разве имя вам что-нибудь скажет?
– Я была с пленниками.
Он колебался и, казалось, сомневался в правдивости ее слов.
– Марго. Высокая, стройная, светловолосая и очень красивая.
Ах, Марго… Игрейния помнила эту женщину. В самом деле красивую и добрую. Она без устали помогала другим и успокаивала детей…
Пока сама не заболела.
Она носила изысканные украшения, словно супруга знатного или, по крайней мере, обеспеченного человека.
А никак не грязного варвара вроде этого.
Но поговаривали, что даже сам король шотландцев Роберт Брюс теперь частенько выглядит не лучше нищего. Он был доведен до отчаяния, но тем не менее пытался собрать остатки своего потрепанного войска, хотя жил впроголодь и терпел лишения.
– Кто вы? – спросила Игрейния.
– Это не имеет значения.
– Но у вас должно быть имя, или прикажете называть вас Ненормальным или господином Неминуемая Смерть?
– А зачем вам имя? – В его глазах сверкнула ярость. – К чему вам какое-то имя, когда на кон поставлена жизнь? Ваш Эдуард Первый объявил, что шотландские женщины – законная добыча, и разрешил грабить, насиловать и убивать их наравне с мужчинами. Это вы ненормальная, если ожидаете учтивости в ответ на жестокость и испытываете терпение человека, чья ярость ничуть не меньше ярости вашего короля! Вам нужно имя? Извольте: я Эрик, добровольный вассал Роберта Брюса, я поклялся в верности независимому народу Шотландии и к тому же патриот по рождению и собственному выбору. Видите ли, мой отец был шотландским рыцарем, а дед по материнской линии – исландским ярлом с западных островов. Так что во мне и правда течет кровь берсерка или, по-вашему, миледи, ненормального. Учтите это. Мы никогда не вели себя разумно и тем более, Бог свидетель, милосердно. А теперь ответьте – моя жена жива? Вы ведь ее знаете, не так ли?
Игрейния видела с холма, как приближались всадники. Над их головами развевались стяги Роберта Брюса. Определенно сумасшедшие.
Она скакала с отрядом из двадцати мужчин, отобранных за их отвагу и ловкость и еще, конечно, за то, что они до сих пор живы и не поддались болезни. Все были в латах и имели хорошо заточенное оружие, с которым превосходно управлялись.
А к ним вверх по склону приближалось вдвое меньше людей – не отряд, а так, какая-то банда, сброд.
– Миледи… – обратился к ней сэр Мортон Хэмилл, начальник ее охраны.
– Мы можем от них ускакать?
– Ускакать? – презрительно фыркнул сэр Мортон. – Это чернь! Их так называемый король скрывался в лесу, пока его семью резали в его же доме. Брюс прекрасно знает, что он вне закона, да и большинство его же собственных людей об этом помнят. Миледи, нам незачем бежать!
– Незачем? – повторила она, и глаза ее сузились. – Но тогда снова погибнут люди! Я устала от смертей.
Тем временем всадники нагоняли их бешеным галопом, удаляясь от замка, где черные кресты на камне – это поняли даже они – означали не уловку осажденных, а суровое предостережение тем, кто захотел бы проникнуть за высокие стены.
Сэр Мортон старался сдержать гнев.
– Миледи, мне известно, какая боль поселилась в вашем сердце. Но эти люди изменники, и из-за них… из-за них вы страдаете.
– Нет, сэр Мортон, – возразила она. – Ни женщина, ни мужчина не в ответе за чуму. Спросите преподобного Маккинли, и он вам скажет, что болезнь насылает Господь, разгневавшись, что мы столь беспощадно расправляемся с врагами и берем в заложники женщин и детей. Мы получили предупреждение о недуге, но отказались признать творимое нами зло. Так что если есть выбор, я предпочитаю не встречаться с бунтарями. Вспомните, не я решила покинуть Лэнгли – меня к этому вынудили. Не хочу я новых жертв на пороге собственного дома.
– Увы, нам от них не уйти, – вздохнул сэр Мортон. – Они нас почти настигли.
Она сердито посмотрела на рыцаря.
– Вы предпочитаете драться, а не исполнять свой долг, доставив меня в безопасное место?
– Миледи, вас постигло горе, и потому вы не способны ясно мыслить. Да, я буду биться с наглыми бунтарями, потому что именно в этом заключается мой долг.
– Сэр Мортон, я в здравом уме и способна на связные мысли…
– Взгляните, миледи, у вас прекрасная позиция, отсюда вы увидите, какую бойню я устрою мерзавцам.
Игрейния возмущенно натянула поводья, а рыцарь отдал приказ своим людям. Он не собирался ждать врага – он хотел атаковать первым.
– Сэр Мортон! – Игрейнию охватила ярость, но люди рыцаря уже пришпоривали коней. Вассалы ее покойного мужа, лорда Афтона Лэнгли, не обращая внимания на ее протесты, понеслись вниз по склону холма.
Казалось, что это плыло серебряное море – так ярко сияли на солнце их латы. Над головами развевались флаги – темно-синий и красный, благородные цвета, – и от этого серебряную лаву пестрили радужные блики. Неудержимо вниз – лучшая демонстрация непобедимой мощи!
А против них – разношерстная горстка восставших на исхудавших конях. У многих потускневшее оружие и только кожаные куртки, чтобы защитить сердца от готовой вонзиться в них стали.
Издалека Игрейния разглядела их вожака. И нахмурилась: что заставило этого человека пойти на верную смерть? Рассматривая противника, она прищурила глаза от солнца. И вздохнула.
Она видела его раньше. И теперь узнала его, потому что он скакал без всякой защиты, даже без шлема на голове, и его спутанные длинные белокурые волосы сияли на солнце почти так же, как стальные каски его людей. В последний раз она видела его закованным в железо вместе с другими пленниками. Он выглядел диким, невоспитанным варваром, но, несмотря на грязь и измазанную одежду, однажды встретившись с ним взглядом, Игрейния прочитала в его глазах нечто непонятное. У нее возникло странное ощущение, что он сам захотел попасть в плен, только она не догадывалась почему. Или все-таки понимала? Замок Лэнгли, как именовался дом ее мужа, был превращен в казарму для воинов короля, которые в нем останавливались, когда сопровождали в Лондон семьи повстанцев, а тем суждено было томиться в плену, пока не сдадутся их мятежные родственники. И подставлять шеи под топор палача.
Люди сэра Мортона вплотную приблизились к неизвестным всадникам. В солнечных лучах это зрелище казалось почти красивым – блеск стали, яркие цвета…
Но в следующую секунду противники столкнулись: заржали кони, закричали бойцы, оружие окрасилось кровью. Из глаз Игрейнии внезапно хлынули слезы. Афтон этого бы не допустил. Он пришел в ярость, когда получил приказ принимать людей короля и содержать в заключении восставших, среди которых были и его люди. Он протестовал, не хотел, чтобы с заложниками обращались как со зверями, даже если они спустились с гор, говорили на странном языке и походили на древних дикарей. Он настаивал на своем – гордый голос благоразумия и милосердия – до самого конца, пока мог держаться на ногах…
Афтона не спасли ни любовь Игрейнии, ни искусство травника.
Муж пришел бы в бешенство при виде кровавой бойни, если бы был сейчас рядом.
Игрейния, всхлипнув, испуганно прижала ладонь к губам: один из восставших налетел на сэра Мортона. Тот самый, с белокурыми волосами. Клинок рыцаря не успел оцарапать даже кожи противника – его голова покатилась на землю, а тело по инерции летело вперед, пока тоже не рухнуло на траву, по которой отбивали дробь копыта его коня.
К горлу Игрейнии подкатил ком, она закрыла глаза и глубоко вздохнула, пытаясь побороть нахлынувшую тошноту. Боже, она только что оставила жертвы чумы – а до этого ухаживала за несчастными изъязвленными, разлагающимися больными…
Не размыкая век, она ясно видела катившуюся по траве голову.
Звон стали перерос в настоящую какофонию, крики сделались громче, пугающе ржали боевые кони, привыкшие к безумию сражений. Игрейния заставила себя открыть глаза.
Лучшие кольчуги не спасли воинов Лэнгли от ярости нападавших. Ее люди беспорядочно валялись на траве.
Сталь сияла на солнце, на этот раз тусклым блеском на фоне политой кровью земли.
Нескольким ее людям удалось остаться в живых. Их сдернули с лошадей и собрали в кружок. Послышались крики и отчетливые звуки отдаваемых команд. Белокурый гигант тоже спешился и подошел к оставшимся в живых бойцам Мортона. Потрясенная, Игрейния не испытывала страха.
– Что с ними делать? Убить? – донесся до нее голос со склона.
Командир что-то ответил. Мечи со звоном упали на землю. Один из пленников опустился на колени. От отчаяния или в благодарность за то, что ему сохранили жизнь?
Их казнят? Или сохранят им жизнь?
Теперь люди на склоне говорили тише, и Игрейния не могла разобрать их слов.
Один из повстанцев указал на вершину холма, и белокурый вождь повернулся в ее сторону.
На расстоянии Игрейния не видела его глаз. Она могла их только вспомнить.
Гигант направился к коню, и только тут она поняла, что ей грозит опасность: вот сейчас он прыгнет в седло и погонится за ней.
Игрейния пришпорила лошадь, отчаянно жалея, что плохо знала местность и что ее кобыла не настолько свежая, чтобы нестись во весь опор. И мчаться долго-долго.
Она молилась.
Было время, и не так давно, когда она мечтала умереть. Смерть и отчаяние целиком завладели ею, и она хотела взять за руку Афтона и вместе с ним войти в чертог небытия. В какой-то миг она поняла, что навек его потеряла, что это его последний вздох, и никогда больше она не услышит его смеха.
Но теперь…
Нет, она не хотела распроститься с жизнью от рук злобных, жаждущих мести дикарей. Игрейния вспомнила, как Эдуард Первый расправился с Уоллесом, последовавшую за этим резню и ярость, овладевшую англичанами после коронации Брюса.
Игрейния скакала, прижавшись к шее лошади, со скоростью, какой не знала раньше, умоляя ее мчаться еще быстрее. Конь повстанца устал, он был уже в мыле, когда бандиты нагоняли ее людей. Ей надо было только оторваться.
Она галопом поднялась на холм и понеслась на север по густому вереску. Дальше за холмом расстилался лес, который она прекрасно знала, с путаными тропинками и развесистыми дубами – отличное место, чтобы спрятаться. Игрейния уже видела перед собой деревья: огромные ветви раскачивались высоко над землей, а под кроной листьев тень скрывала тропинки. Она ощущала терпкий запах травы, слышала шелест листьев, топот лошадиных копыт, собственное прерывистое дыхание, перестук сердца в унисон с бешеным галопом. Еще немного… еще одна секунда…
Из-за топота копыт своей кобылы она не услышала, как к ней вплотную приблизился бунтарь, и поняла, что он рядом, только когда железная рука выдернула ее из седла. Она печально проводила свою лошадь взглядом, и та благополучно скрылась под сенью деревьев. Игрейния беспомощно оглянулась: она барахталась на огромном боевом скакуне сумасшедшего повстанца.
Она попробовала сопротивляться – начала кусаться и извиваться – и настолько в этом преуспела, что ее похититель выругался и разжал руки. Его конь был высок, и падать до земли оказалось далеко. Но, перепуганная до смерти, Игрейния не заметила боли от ушибов и быстрее лани припустила к спасительному лесу.
И опять оказалась сбитой с ног: сначала ее подняли в воздух, а затем швырнули вниз, и она ощутила запах варвара – от него пахло землей и кровью павших в сражении. Она закричала, отбиваясь, но он заломил ей руки за спину, уселся на нее верхом и уставился в лицо с холодной яростью, не оставлявшей никаких надежд на снисхождение.
– Вы леди Лэнгли, – проговорил он.
– Игрейния. – отозвалась она.
– Мне плевать на ваше имя, – буркнул варвар. – Вы поедете со мной и прикажете, чтобы нам открыли ворота.
– Не могу, – покачала она головой. И разрыдалась. Занесенная для удара рука замерла в воздухе.
– Сможете, – процедил он. – Иначе я переломаю вас всю – косточку за косточкой, пока вы не сделаете то, что мне нужно.
– Слушайте, идиот, ведь там чума!
– Там моя жена и моя дочь.
– Они все умерли или умирают.
– А вы со страху сбежали, – презрительно бросил он.
– Со страху? Нет! – выкрикнула Игрейния и снова попыталась освободиться. Теперь ее страшила одна-единственная вещь – жизнь без Афтона. Хотя нет, призналась она себе, не надо кривить душой – она боялась этого варвара, который, ясное дело, выполнит угрозу и переломает ей все кости. До единой. Никогда раньше она не сталкивалась с такой холодной решимостью.
– Я нисколько не боюсь чумы, – возразила она и при этом умудрилась придать голосу презрительные нотки.
– Вот и отлично. Мы вернемся туда, и вы, моя прекрасная леди, замараете свои ручки, ухаживая за теми, кто там болеет.
Замараете руки! Неужели этот человек и вправду считает, что может испугать ее этим после стольких дней и ночей, которые ей пришлось пережить?
Гнев взвился, словно стяг во время битвы.
– Если так, убейте меня, глупый, безмозглый дикарь! Я жила в этом замке! Смерть меня больше не пугает. Вы способны это понять? Если только вам известно такое слово!
Игрейния задохнулась и умолкла на полуслове – белокурый гигант подхватил ее и одним движением вздернул на ноги.
– Если моя жена или дочь умрет только потому, что английский король так жестоко относится к невинным, вам, миледи, придется за это ответить.
– Там умер мой муж, потому что ваши люди занесли к нам заразу! – Игрейния изо всех сил старалась освободить руку. Но у нее ничего не получилось: рука была зажата словно в тисках. Она покосилась на его длинные пальцы – они были в грязи, в земле и…
В крови.
Его хватка была прочнее стали. Игрейния решила, что не будет дрожать и не проявит перед ним слабости. Его лицо было таким же грязным и отвратительным, как руки и спутанные волосы, и только сияющие небесно-голубые глаза смотрели твердо и не хранили в себе воспоминаний о битве.
Он то ли не слышал ее, то ли не желал слушать. А поскольку языком он, похоже, владел великолепно, Игрейния заключила, что скорее второе, чем первое.
– Учтите, миледи, – продолжал он, – если моя жена умрет, вас отдадут воинам шотландского короля. Так что, думаю, вам лучше постараться и спасти мою жену.
– Уверяю вас, сэр, я не погнушаюсь сделать все от меня зависящее, чтобы помочь несчастным, но учтите, их судьба в руках одного лишь Всевышнего и никого более. Меня вынудили покинуть Лэнгли. И отнюдь не по собственной воле.
Повстанец недоверчиво изогнул бровь.
– Вы были готовы прислуживать больным и умирающим?
– Да. Я бы охотно осталась в замке. У меня не было причин уезжать оттуда.
– Это говорите вы, леди Лэнгли?
– Именно так.
Его нимало не трогало, почему она хотела остаться.
– Ну что ж, – бросил он, – тогда вам будет совсем не трудно вернуться.
– Мне безразлично, куда идти и что со мной станет.
– Вы спасете мою жену и моего ребенка.
Игрейния вздернула голову.
– Я же сказала – неужели вы не поняли? – жизни людей в руках Всевышнего. А что произойдет, если я не сумею их спасти?
– Тогда вам повезло, что вы так мало дорожите собственной жизнью.
Варвар толкнул ее вперед. У Игрейнии не было выбора, и она шагнула туда, куда он ей указывал. Но сердце ее упало.
«Если твоя жена заразилась, боюсь, что ее уже нет в живых».
Она сказала ему неправду. Покидая Лэнгли, она думала, что более сильного страха и более сильной боли уже не испытает. Но оказывается, она ошибалась.
Она хотела жить.
И вот теперь ей грозят смертью, да такой изуверской, что ее участь кажется нисколько не гуманнее участи жертв Эдуарда Первого.
Ей грозят переломать косточку за косточкой.
Все сейчас в руках Господа, но скорее всего напавший на нее дикарь, как бы он там ни изъяснялся, не в состоянии этого понять.
– Я спасу вашу жену и вашего ребенка, если вы дадите мне слово.
– Полагаете, вы можете со мной торговаться? – хрипло пробурчал он.
– Я хочу заключить с вами сделку.
– Вы будете делать то, что я прикажу!
– Нет, нет и нет! Или сделка, или можете сию минуту прямо здесь отрубить мне голову.
– Думаете, я на это не способен?
– Мне безразлично, способны вы или нет.
– Значит, лорд Лэнгли мертв? – произнес повстанец.
– Да. И у вас нет надо мной власти.
– Поверьте, миледи, если я захочу, то найду на вас управу. Смерть – это слишком просто. Жить гораздо труднее. Существование влачат для того, чтобы страдать. Меня не трогает ваше горе. Ведь это лорд Лэнгли бросал за решетку женщин и детей.
Игрейния покачала головой.
– Вы заблуждаетесь! Очень жестоко заблуждаетесь! Если о них и заботились, то только по его указанию. И если кто-то из больных выживет – только благодаря его приказам. А он мертв, потому что ваши женщины и дети занесли в замок смерть.
– Замолчи! – прорычал он.
Но Игрейния не обратила внимания ни на его ярость, ни на то, с какой силой вновь стиснули пальцы ее запястье. Она посмотрела сначала на его руку, а потом в его глаза – такие сияюще-голубые на смуглом, заляпанном грязью лице.
– Я спасу ваших жену и дочь, если вы поклянетесь, что оставите пленников в живых.
Варвар снова изогнул бровь и пожал плечами.
– Их судьба меня не волнует. Спасите мою жену и ребенка – и они не умрут.
Игрейния направилась вперед, но вдруг остановилась. Она говорила с ним так презрительно и с такой самоуверенностью. Блеф и сплошной обман. Теперь она начала дрожать.
– А если я не смогу? Если недуг зашел слишком далеко? Бог решает, кому умереть, а кому жить, а «черная смерть» – жестокий убийца…
– Вы их спасете!
Они подошли к его коню – жеребцу редкой красоты, и Игрейния поняла, что он украден у убитого в сражении богатого барона. Белокурый гигант небрежно подсадил ее в седло и посмотрел на нее так, будто увидел впервые.
– Вы их спасете, – повторил он, словно верил, что если все время повторять одно и то же, желание непременно сбудется.
– Послушайте, вы должны понять, что их жизни в руках Всевышнего!
– И в ваших!
– Вы сумасшедший, одержимый! Только ненормальный способен думать, что человек может обуздать чуму. Болезни подвластны все – и короли, и бедняки, и мужчины, и женщины.
– Мои жена и дочь должны уцелеть.
Игрейния поняла, что спорить бесполезно: у этого человека нет ни ума, ни здравого смысла.
– Как зовут вашу жену? – спросила она. А про себя подумала: а не попытаться ли удрать – стоит только ударить пятками коня, ведь она в седле, а ее похититель пеший.
– Разве имя вам что-нибудь скажет?
– Я была с пленниками.
Он колебался и, казалось, сомневался в правдивости ее слов.
– Марго. Высокая, стройная, светловолосая и очень красивая.
Ах, Марго… Игрейния помнила эту женщину. В самом деле красивую и добрую. Она без устали помогала другим и успокаивала детей…
Пока сама не заболела.
Она носила изысканные украшения, словно супруга знатного или, по крайней мере, обеспеченного человека.
А никак не грязного варвара вроде этого.
Но поговаривали, что даже сам король шотландцев Роберт Брюс теперь частенько выглядит не лучше нищего. Он был доведен до отчаяния, но тем не менее пытался собрать остатки своего потрепанного войска, хотя жил впроголодь и терпел лишения.
– Кто вы? – спросила Игрейния.
– Это не имеет значения.
– Но у вас должно быть имя, или прикажете называть вас Ненормальным или господином Неминуемая Смерть?
– А зачем вам имя? – В его глазах сверкнула ярость. – К чему вам какое-то имя, когда на кон поставлена жизнь? Ваш Эдуард Первый объявил, что шотландские женщины – законная добыча, и разрешил грабить, насиловать и убивать их наравне с мужчинами. Это вы ненормальная, если ожидаете учтивости в ответ на жестокость и испытываете терпение человека, чья ярость ничуть не меньше ярости вашего короля! Вам нужно имя? Извольте: я Эрик, добровольный вассал Роберта Брюса, я поклялся в верности независимому народу Шотландии и к тому же патриот по рождению и собственному выбору. Видите ли, мой отец был шотландским рыцарем, а дед по материнской линии – исландским ярлом с западных островов. Так что во мне и правда течет кровь берсерка или, по-вашему, миледи, ненормального. Учтите это. Мы никогда не вели себя разумно и тем более, Бог свидетель, милосердно. А теперь ответьте – моя жена жива? Вы ведь ее знаете, не так ли?