– Не тыква, а дыня, – проворчал строитель, скинул плащ, разостлал его под миндалем, вытащил из сетки завернутые в газету бутылку и дыню.
– А стакан?
– Кто же это пьет коньяк стаканами? – удивился Жора. – Стыдитесь, милая дама.
– Ну эти… рюмки или стопки… Уж забыла, что положено.
– Положены серебряные стопки, милая дама. Из червленого серебра. Желательно старинного. С особой полировкой внутри. И наливать надо половину стопки, чтобы видна была игра света. Такая черно-золотистая игра. Как море во время грозового заката.
– Да вы поэт! – воскликнула главреж.
– Только когда дело касается выпивки.
– Так где же эта ваша серебряная стопка?
– Увы… я ею никогда не обладал. Это стопка теоретическая.
– Так что же делать?
– Пить из горлышка. Увы, практика всегда била теорию.
– Но я никогда не пила из горлышка.
– Нашли чем хвастаться.
– Тогда показывайте пример.
– Не могу. Боюсь завестись. Я очень заводной.
Они расселись на плащах – Холин тоже расстелил свою куртку – вокруг бутылки коньяка и кучки желтых брусочков дыни.
– Даже с глотка заводитесь?
– Самое с глотка и заводятся. Чем меньше – тем хуже.
– Я вам не верю. Давайте испытаем.
– Коварная вы дама. Нет, я уж себя знаю.
– Твердо?
– Абсолютно.
Мальвина повернулась к Холину:
– Тогда начинайте вы.
– Мне тоже нельзя.
– Что?! Так я попала в общество трезвенников? Вы тоже заводной?
– Я дал зарок.
– Не пить коньяк?
– Да.
– И по какому поводу?
– Пока мне не исполнится сорок пять.
– Нечестно! – закричал Жора – Недозволенный прием! Нельзя давить на даму своим нежным возрастом!
– Как романтично! – воскликнула Мальвина. – Ждать своего сорокапятилетия, чтобы выпить стопку коньяку.
– Да врет он все, – буркнул Жора, недовольный слишком бурным вниманием главрежа к сопернику. – Просто у него сердце барахлит.
– Вот уж это совсем нечестно, – сказал Холин. Он даже как-то по-детски обиделся. Жора это сразу почувствовал.
– Ладно, брат Николай, не сердись. Вырвалось. Сравняем счет. У меня тоже, Мария Викторовна, сердце барахлит.
– Давление?
– Нет, хуже. Останавливается. Днем трепыхается ничего, а ночью останавливается. Поэтому я стараюсь не спать. Вкалываю на работе по две-три смены.
– Но все-таки когда-то вы спите?
– Иногда. Но за час до остановки я должен обязательно проснуться, чтобы раскачать сердце. Поворошить угли. Знаете, как в костре? Шевельнешь угли – глядишь, опять загорелось. Поэтому я всегда сплю с будильником.
– Очень любопытно, – заинтересовалась Мальвина. – И где же вы подцепили такую странную болезнь?
– Да у нас на стройке.
– Нелады с начальством?
– Если бы. Нелады – это ерунда. Обычно хватают инфаркт, как мой друг Николай, и продолжают сражаться дальше. Меня поставщики доконали. Очень неритмично идет кирпич. То густо, то пусто. Вот и отразилось на сердце. То бьется, то нет.
Холин взял «тыкву» и принялся ее жевать.
– Прекращай вызывать жалость, – сказал он Жоре. – Это тоже недозволенный прием.
– Ладно. Согласен, брат Николай. Мария Викторовна, так что вы тянете резину? Выпейте за весну, за нас среди этой весны.
– А вот возьму и выпью! – Мальвина подняла бутылку, поднесла ее ко рту и сделала несколько глотков. Некоторое время она сидела вытаращив глаза, потом охнула и схватила кусок дыни. – Бог ты мой… Да это же спирт!
– Какой там спирт… Обычный коньяк… Просто виноград крепкий попался. Закусывайте энергичнее, – голосу Жоры стал профессионально деловитым.
Потом все замолчали. Слышно было, как по верхушкам деревьев идет ветер, раскачивает ветки, сыплет вниз лепестки. Голова у Мальвины была покрыта цветущим миндалем, словно фатой.
«Невеста… – подумал Холин. – Но чья?»
Взгляд у главрежа стал добрым, ясным.
– Пошел? – опросил Холин.
– Пошел…
– Счастливый человек… Вы ничем не болеете?
– Ничем.
– Может, все-таки хоть чем-то?
– Абсолютно.
– Почему?
– А откуда они возьмутся – болезни? Я ведь в куклы всю жизнь играю. Вы играете в людей, а я в куклы. Куклы – они добрые, послушные. Куда дернешь – туда и повернется. И молчат. Мы говорим за них. Так что откуда взяться болезням? Неоткуда… Кроме того, я веду праведный образ жизни. Не пью, не курю, по утрам делаю гимнастику. Вот, смотрите!
Мальвина, не сходя с места, наклонилась назад, выгнула спину и достала губами сорванный ветром цветок миндаля. Холин и Жора, открыв рот, следили за этим упражнением.
– Ясно? – Мальвина разогнулась.
– Ясно… – Жора встал. – Ну что, пошли на маяк? А то не успеем до вечера. – Тон у строителя был какой-то подавленный. – Это все коньяк. Я когда выпью, и не такое могу…
– Эх, юноши, юноши… Неправильную вы жизнь ведете. Вместо того чтобы водку пить да с начальством ругаться, гимнастику бы делали. Вот и жили бы до ста лет.
– Вы собираетесь прожить до ста? – спросил Холин.
– Может быть, и до ста десяти.
– А зачем?
– Да посмотреть, что дальше будет.
– Что было, то и будет.
– Вы пессимист?
– Да, да! – подхватил Жора. – Он страшный пессимист! С ним говорить – так жить не хочется. То ли дело я. Я веселый. Я тоже проживу до ста десяти лет. Хотите, вместе будем жить?
– Недозволенный прием! – заметил Холин.
Но Жора не услышал его.
– Я чертовски веселый парень. И заводной. Со мной интересно! Я такие смешные истории знаю. Со мной не соскучишься! Хотите, расскажу, как я выбил три тысячи штук кирпича сверх лимита? Это страшно смешная история… – Строитель подхватил Мальвину под руку и потащил в сторону.
Николай Егорович собрал коньяк, дыню в сумку, поднял плащ и куртку, перебросил все это через руку и поплелся вслед за ними.
Жора что-то возбужденно бубнил. Мальвина звонко смеялась.
«Я проиграл», – подумал Холин.
Здесь, на маяке, море было совсем другим, нежели в санатории. Более диким, более чистым, более холодным. Даже цвет был иной. В санатории море светилось домашним нежно-голубым светом, словно понимало, что оно в гостях у людей, и старалось подстроиться под их вкусы. Здесь же оно мерцало темно-зеленой, почти черной глубиной.
Откуда-то взялись две чайки. Наверно, увидели их и прилетели, думали, что люди станут ловить рыбу. Что же еще делать днем на маяке?
– Мне холодно, – поежилась Мальвина. – И страшно. Как на тонущем корабле…
– Вы были на тонущем корабле? – спросил Холин, но главреж не ответила.
«Совсем плохи мои дела», – подумал Николай Егорович.
– Давайте я вас укрою своим плащом, – предложил Жора. – Он снял плащ и быстро накинул его на плечи женщины.
Мария Викторовна даже не успела ничего сказать.
Они пошли назад.
– Дайте мне глоток, – попросила Мальвина.
Жора с готовностью протянул ей бутылку.
– И дынькой, дынькой закусывайте, – сказал строитель противным, подхалимским голосом.
– Смотрите не спейтесь, – пошутил Холин.
Шутка не получилась. Главреж никак не среагировала. Она жадно приникла губами к запрокинутой бутылке и пила маленькими глотками, пока у нее не порозовели щеки.
– Пошел? – спросил Жора – По крыше воробей?
– Пошел… вся горю, – засмеялась Мальвина. Засмеялась счастливо, зазывно.
«Моей шутке не засмеялась, – тоскливо подумал Холин. – А этой глупости…»
В одном месте на бетонной дорожке была выщербина, и мужчины, шедшие по бокам Мальвины, пропустили даму вперед.
Холин очутился рядом с Жорой.
– Твоя карта бита, брат Николай, – прошептал строитель. – Не надо никакой дуэли.
– Нет, я настаиваю на дуэли, – оказал Николай Егорович.
– Но это глупо, старик…
– Пусть глупо, но я настаиваю.
– Ты же видишь, как сияют ее глаза, когда она смотрит на меня? А когда она смотрит на тебя, у нее глаза как у свежемороженого хека.
– Пусть. Я все равно требую. Был уговор? Был.
Жора пожал плечами.
– Как хочешь, старик.
– При входе на бетонку есть две дорожки вверх на гору Мы молча повернем на них. Выбирай любую.
– Правая.
– Хорошо. Только смотри – ни слова.
– Зря ты это все, старик…
Жора догнал Мальвину, взял ее под руку. Бетонная дорожка кончилась.
– Одну минуточку, – строитель оставил свою спутницу и быстро зашагал вверх по правой дорожке.
– Что случилось? – спросила испуганная женщина.
Жора ничего не ответил, продолжал карабкаться вверх.
– Что с ним? Живот? – спросил главреж Холина.
«У нее и правда глаза замороженной рыбы, – подумал Николай Егорович, – а ведь всего несколько часов назад она смотрела на меня с интересом.»
Холин тоже молча зашагал по своей дорожке.
– Эй, чудики! Да что произошло? Вы чокнулись от холода? – в голосе женщины были испуг и растерянность.
За поворотом Холин остановился и стал ждать. Он ждал минут двадцать, потом еще десять, но Мальвина не появилась. Тогда Холин повернулся и пошел домой.
Солнце уже село, и на дорожке больше не шевелилась солнечная трясина. Тропинка тускло поблескивала в сумерках, как мокрый асфальт. Ветер стих. Из настороженного перед ночью леса тянуло холодом, как из погреба. Пахло болотом и тленом.
3
– А стакан?
– Кто же это пьет коньяк стаканами? – удивился Жора. – Стыдитесь, милая дама.
– Ну эти… рюмки или стопки… Уж забыла, что положено.
– Положены серебряные стопки, милая дама. Из червленого серебра. Желательно старинного. С особой полировкой внутри. И наливать надо половину стопки, чтобы видна была игра света. Такая черно-золотистая игра. Как море во время грозового заката.
– Да вы поэт! – воскликнула главреж.
– Только когда дело касается выпивки.
– Так где же эта ваша серебряная стопка?
– Увы… я ею никогда не обладал. Это стопка теоретическая.
– Так что же делать?
– Пить из горлышка. Увы, практика всегда била теорию.
– Но я никогда не пила из горлышка.
– Нашли чем хвастаться.
– Тогда показывайте пример.
– Не могу. Боюсь завестись. Я очень заводной.
Они расселись на плащах – Холин тоже расстелил свою куртку – вокруг бутылки коньяка и кучки желтых брусочков дыни.
– Даже с глотка заводитесь?
– Самое с глотка и заводятся. Чем меньше – тем хуже.
– Я вам не верю. Давайте испытаем.
– Коварная вы дама. Нет, я уж себя знаю.
– Твердо?
– Абсолютно.
Мальвина повернулась к Холину:
– Тогда начинайте вы.
– Мне тоже нельзя.
– Что?! Так я попала в общество трезвенников? Вы тоже заводной?
– Я дал зарок.
– Не пить коньяк?
– Да.
– И по какому поводу?
– Пока мне не исполнится сорок пять.
– Нечестно! – закричал Жора – Недозволенный прием! Нельзя давить на даму своим нежным возрастом!
– Как романтично! – воскликнула Мальвина. – Ждать своего сорокапятилетия, чтобы выпить стопку коньяку.
– Да врет он все, – буркнул Жора, недовольный слишком бурным вниманием главрежа к сопернику. – Просто у него сердце барахлит.
– Вот уж это совсем нечестно, – сказал Холин. Он даже как-то по-детски обиделся. Жора это сразу почувствовал.
– Ладно, брат Николай, не сердись. Вырвалось. Сравняем счет. У меня тоже, Мария Викторовна, сердце барахлит.
– Давление?
– Нет, хуже. Останавливается. Днем трепыхается ничего, а ночью останавливается. Поэтому я стараюсь не спать. Вкалываю на работе по две-три смены.
– Но все-таки когда-то вы спите?
– Иногда. Но за час до остановки я должен обязательно проснуться, чтобы раскачать сердце. Поворошить угли. Знаете, как в костре? Шевельнешь угли – глядишь, опять загорелось. Поэтому я всегда сплю с будильником.
– Очень любопытно, – заинтересовалась Мальвина. – И где же вы подцепили такую странную болезнь?
– Да у нас на стройке.
– Нелады с начальством?
– Если бы. Нелады – это ерунда. Обычно хватают инфаркт, как мой друг Николай, и продолжают сражаться дальше. Меня поставщики доконали. Очень неритмично идет кирпич. То густо, то пусто. Вот и отразилось на сердце. То бьется, то нет.
Холин взял «тыкву» и принялся ее жевать.
– Прекращай вызывать жалость, – сказал он Жоре. – Это тоже недозволенный прием.
– Ладно. Согласен, брат Николай. Мария Викторовна, так что вы тянете резину? Выпейте за весну, за нас среди этой весны.
– А вот возьму и выпью! – Мальвина подняла бутылку, поднесла ее ко рту и сделала несколько глотков. Некоторое время она сидела вытаращив глаза, потом охнула и схватила кусок дыни. – Бог ты мой… Да это же спирт!
– Какой там спирт… Обычный коньяк… Просто виноград крепкий попался. Закусывайте энергичнее, – голосу Жоры стал профессионально деловитым.
Потом все замолчали. Слышно было, как по верхушкам деревьев идет ветер, раскачивает ветки, сыплет вниз лепестки. Голова у Мальвины была покрыта цветущим миндалем, словно фатой.
«Невеста… – подумал Холин. – Но чья?»
Взгляд у главрежа стал добрым, ясным.
– Пошел? – опросил Холин.
– Пошел…
– Счастливый человек… Вы ничем не болеете?
– Ничем.
– Может, все-таки хоть чем-то?
– Абсолютно.
– Почему?
– А откуда они возьмутся – болезни? Я ведь в куклы всю жизнь играю. Вы играете в людей, а я в куклы. Куклы – они добрые, послушные. Куда дернешь – туда и повернется. И молчат. Мы говорим за них. Так что откуда взяться болезням? Неоткуда… Кроме того, я веду праведный образ жизни. Не пью, не курю, по утрам делаю гимнастику. Вот, смотрите!
Мальвина, не сходя с места, наклонилась назад, выгнула спину и достала губами сорванный ветром цветок миндаля. Холин и Жора, открыв рот, следили за этим упражнением.
– Ясно? – Мальвина разогнулась.
– Ясно… – Жора встал. – Ну что, пошли на маяк? А то не успеем до вечера. – Тон у строителя был какой-то подавленный. – Это все коньяк. Я когда выпью, и не такое могу…
– Эх, юноши, юноши… Неправильную вы жизнь ведете. Вместо того чтобы водку пить да с начальством ругаться, гимнастику бы делали. Вот и жили бы до ста лет.
– Вы собираетесь прожить до ста? – спросил Холин.
– Может быть, и до ста десяти.
– А зачем?
– Да посмотреть, что дальше будет.
– Что было, то и будет.
– Вы пессимист?
– Да, да! – подхватил Жора. – Он страшный пессимист! С ним говорить – так жить не хочется. То ли дело я. Я веселый. Я тоже проживу до ста десяти лет. Хотите, вместе будем жить?
– Недозволенный прием! – заметил Холин.
Но Жора не услышал его.
– Я чертовски веселый парень. И заводной. Со мной интересно! Я такие смешные истории знаю. Со мной не соскучишься! Хотите, расскажу, как я выбил три тысячи штук кирпича сверх лимита? Это страшно смешная история… – Строитель подхватил Мальвину под руку и потащил в сторону.
Николай Егорович собрал коньяк, дыню в сумку, поднял плащ и куртку, перебросил все это через руку и поплелся вслед за ними.
Жора что-то возбужденно бубнил. Мальвина звонко смеялась.
«Я проиграл», – подумал Холин.
* * *
На маяке было холодно и ветрено. Узкая, приподнятая над водой, бетонная дорожка убегала в море почта на километр, упиралась в высокую башню. Башня была пуста. Казалось, она гудела от ветра и ударов волн.Здесь, на маяке, море было совсем другим, нежели в санатории. Более диким, более чистым, более холодным. Даже цвет был иной. В санатории море светилось домашним нежно-голубым светом, словно понимало, что оно в гостях у людей, и старалось подстроиться под их вкусы. Здесь же оно мерцало темно-зеленой, почти черной глубиной.
Откуда-то взялись две чайки. Наверно, увидели их и прилетели, думали, что люди станут ловить рыбу. Что же еще делать днем на маяке?
– Мне холодно, – поежилась Мальвина. – И страшно. Как на тонущем корабле…
– Вы были на тонущем корабле? – спросил Холин, но главреж не ответила.
«Совсем плохи мои дела», – подумал Николай Егорович.
– Давайте я вас укрою своим плащом, – предложил Жора. – Он снял плащ и быстро накинул его на плечи женщины.
Мария Викторовна даже не успела ничего сказать.
Они пошли назад.
– Дайте мне глоток, – попросила Мальвина.
Жора с готовностью протянул ей бутылку.
– И дынькой, дынькой закусывайте, – сказал строитель противным, подхалимским голосом.
– Смотрите не спейтесь, – пошутил Холин.
Шутка не получилась. Главреж никак не среагировала. Она жадно приникла губами к запрокинутой бутылке и пила маленькими глотками, пока у нее не порозовели щеки.
– Пошел? – спросил Жора – По крыше воробей?
– Пошел… вся горю, – засмеялась Мальвина. Засмеялась счастливо, зазывно.
«Моей шутке не засмеялась, – тоскливо подумал Холин. – А этой глупости…»
В одном месте на бетонной дорожке была выщербина, и мужчины, шедшие по бокам Мальвины, пропустили даму вперед.
Холин очутился рядом с Жорой.
– Твоя карта бита, брат Николай, – прошептал строитель. – Не надо никакой дуэли.
– Нет, я настаиваю на дуэли, – оказал Николай Егорович.
– Но это глупо, старик…
– Пусть глупо, но я настаиваю.
– Ты же видишь, как сияют ее глаза, когда она смотрит на меня? А когда она смотрит на тебя, у нее глаза как у свежемороженого хека.
– Пусть. Я все равно требую. Был уговор? Был.
Жора пожал плечами.
– Как хочешь, старик.
– При входе на бетонку есть две дорожки вверх на гору Мы молча повернем на них. Выбирай любую.
– Правая.
– Хорошо. Только смотри – ни слова.
– Зря ты это все, старик…
Жора догнал Мальвину, взял ее под руку. Бетонная дорожка кончилась.
– Одну минуточку, – строитель оставил свою спутницу и быстро зашагал вверх по правой дорожке.
– Что случилось? – спросила испуганная женщина.
Жора ничего не ответил, продолжал карабкаться вверх.
– Что с ним? Живот? – спросил главреж Холина.
«У нее и правда глаза замороженной рыбы, – подумал Николай Егорович, – а ведь всего несколько часов назад она смотрела на меня с интересом.»
Холин тоже молча зашагал по своей дорожке.
– Эй, чудики! Да что произошло? Вы чокнулись от холода? – в голосе женщины были испуг и растерянность.
За поворотом Холин остановился и стал ждать. Он ждал минут двадцать, потом еще десять, но Мальвина не появилась. Тогда Холин повернулся и пошел домой.
Солнце уже село, и на дорожке больше не шевелилась солнечная трясина. Тропинка тускло поблескивала в сумерках, как мокрый асфальт. Ветер стих. Из настороженного перед ночью леса тянуло холодом, как из погреба. Пахло болотом и тленом.
3
Холин поужинал и пошел погулять по парку Было уже темно, зажглись огни Везде было пустынно Только возле фонтана, под фонарем сидела девушка и читала книгу через очки. Девушка была страшненькая.
– Вы испортите зрение, – сказал Холин.
Девушка глянула на него и ничего не ответила.
– Кроме того, вы наживете себе гипертонию. А она вам ни к чему в вашем возрасте Вы знаете, что гипертония зависит от зрения?
Холин постарался придать своему голосу ироничность, веселую шутливость, но получились обычные плоские шуточки выпившего приставалы.
– Кроме того, чтение в темноте способствует комплексу собственной неполноценности, – сказал Николай Егорович даже с каким-то отчаянием.
Последняя фраза получилась вроде бы ничего.
Девушка оторвалась от книги и глянула на него. Очки были как две толстые лупы. За ними настороженно бились огромные, словно у совы, зрачки.
– Шли бы вы спать, дядечка, – сказала девушка.
Николай Егорович молча повернулся и пошел к своему корпусу. Он прошел всего несколько шагов, как вдруг на него навалилась обида, какую Николай Егорович давно не испытывал. Холин оглянулся и крикнул:
– Очкарица!
– Пьяница! Старый пьяница! – не осталась в долгу девушка.
«Глупо, – думал Холин, бредя к себе в палату. – Пошло и глупо… Как мальчишка…»
Николай Егорович пришел в палату, лег в кровать и стал читать книгу о состоянии британского военного флота в период второй мировой войны. Потом он выключил свет.
…Холин проснулся оттого, что в комнате было что-то не так. Он не знал, что, но что-то изменилось после того, как он выключил свет. Николай Егорович приподнялся и в слабом мерцании, которое испускало море, оглядел палату. Все было как обычно, за исключением двух вещей. На тумбочке Жоры стучал будильник, которого не было с вечера, а на кровати лежал сам Жора. Теперь Холин смутно вспомнил, что слышал стук и шаги во сне. Эти стук и шаги и разбудили его спустя какое-то время, дошли сквозь сон с опозданием.
Холин прислушался. Жора спал тихо, почти не дыша. Совсем не дыша… Николай Егорович приподнялся, вглядываясь в кровать соседа. Строитель лежал к нему спиной, скорчившись под одеялом. От кровати веяло тишиной: ни шороха, ни дыхания… Только стучал будильник.
– Жора! – тихо позвал Холин.
Строитель не пошевелился.
– Жора! Ты спишь?
Ни звука.
– Жора!!!
Невнятное бормотание или это что-то сработало в будильнике?
Холин кинулся к выключателю, нащупал рычажок, рванул вниз. Комнату залил резкий свет. Боясь сразу перевести взгляд на кровать строителя, Николай Егорович сначала посмотрел на будильник, словно ища поддержки у живого, разумного существа. Будильник деловито стучал и показывал два часа ночи.
Потом Холин осторожно подкрался взглядом к кровати Жоры. Ноги… Ноги подтянуты к животу. На том месте, где должны лежать ноги, ничего не было. Строитель подтянул их к животу, скорчился. Спина… Спина выгнута, как у кота, когда он замерз… Лицо… Пока не надо смотреть на лицо… Руки… Руки под одеялом, рук не видно… Лицо… Еще рано смотреть на лицо… Одеяло сползло и одним краем касается пола, словно прикрывает кого-то под кроватью… Красивое одеяло… В черно-красную клетку… Не одеяло, а плед… Лицо… Нет, сначала волосы… Черные, уже поредевшие кудри с проседью слиплись от пота… Почему они слиплись от пота, ведь в комнате не жарко? Лицо… Вот оно, лицо. Синее, безучастное лицо мертвеца. Из уголка рта тянется тоненькая струйка крови. Черная кровь уже запеклась. Он так и знал, что увидит синее, безучастное лицо мертвеца. Не ожидал только крови… Откуда взялась кровь? Разве у тех, у кого останавливается сердце, бежит изо рта кровь?
Холин на цыпочках подошел к кровати строителя, тронул за плечо Жору. Плечо не шевельнулось. Качнулось все тело; если бы он нажал чуть сильнее, тело наверняка перевернулось на бок…
«Нет… – подумал Холин. – Нет…»
Потом он прислушался к своему сердцу. Против удавления, сердце билось нормально. Мозг тоже не жал, не пульсировал. Николай Егорович постоял еще некоторое время, продолжая удивляться своему спокойствию, и вышел в коридор. Коридор был пуст. Холин спустился в вестибюль. Там тоже никого не было. Место дежурной пустовало. На столе тускло поблескивало стекло, под ним какие-то бумажки.
– Эй! – крикнул Холин. – Кто-нибудь!..
«…будь» – отозвался вестибюль.
– Няня!
«…ня»…
«Телефон, – подумал Николай Егорович. – На столе телефон… Надо вызвать «скорую помощь»…»
Николай Егорович подошел к телефону, снял трубку. Трубка жила ровным гулом. Он обрадовался этому гулу, словно это была ниточка, связывающая его с живым миром.
Потом Холин набрал «03». Трубка продолжала гудеть так же, как гудела.
«У них свой коммутатор и своя «скорая помощь», – догадался Николай Егорович. – Телефоны должны быть под стеклом…»
Он заглянул под стекло и обрадовался, когда увидел:
Морг… То, что надо. Словно кто заранее позаботился…
Холин набрал номер 8-26. Трубка замолчала, будто подошла на цыпочках к окованной жестью двери, постучала и стала ждать трепетно и почтительно. Послышался тонкий, дрожащий звук, похожий на мяуканье котенка. Потом щелканье, кто-то сильно задышал в трубку, Холину почудилось, что из верхнего отверстия потянуло водкой и луком, и хриплый, равнодушный бас оказал:
– МОРГ СЛУШАЕТ.
Холин думал, что все будет по-другому, что взявший трубку не начнет первым разговор и начинать придется ему, Холину, и Николай Егорович приготовил первую фразу: «Алло, это морг? Говорят из пятого корпуса. У нас умер человек». Но сейчас он растерялся и сказал:
– Это морг?
Хотя ему ясно сказали: морг слушает.
– АЛЛО? ХР-ХР… МОРГ СЛУШАЕТ.
– У НАС УМЕР ЧЕЛОВЕК, – выдавил Николай Егорович.
– НЕ СЛЫШУ.
– У НАС УМЕР ЧЕЛОВЕК.
– КТО ГОВОРИТ?
– ХОЛИН. ИЗ ПЯТОГО КОРПУСА. КОМНАТА ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ.
– МУЖЧИНА ИЛИ ЖЕНЩИНА?
– МУЖЧИНА.
– СЛАВА БОГУ.
– ЧТО ВЫ СКАЗАЛИ?
– Я ГОВОРЮ: СЛАВА БОГУ. В ЖЕНСКОМ ОТДЕЛЕНИИ У НАС НЕТ МЕСТ.
– А РАЗВЕ…
Холин споткнулся. Он хотел спросить: «А разве они лежат не вместе?», но бас перебил его:
– НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.
– ПОЧЕМУ?
– ЭТО АМОРАЛЬНО.
– НО ВЕДЬ…
– ЖДИТЕ. МЫ СЕЙЧАС ПРИЕДЕМ.
В трубке послышался щелчок. Холин осторожно положил трубку на рычаг, оглянулся, ему послышался шорох. Но вестибюль, залитый ярким светом, был пуст. Николай Егорович постоял, не зная, что ему делать, ждать здесь или подняться в комнату. Нет, в комнату идти нельзя.
ОТ ХЛОПКА ДВЕРЬЮ ТОТ МОЖЕТ УПАСТЬ НА ПОЛ. И ПОСЛЫШИТСЯ ТВЕРДЫЙ СТУК. ЕГО СЕРДЦЕ НЕ ВЫНЕСЕТ ТВЕРДОГО СТУКА. ОНО БЬЕТСЯ ДО СИХ ПОР РОВНО ПОТОМУ, ЧТО НИЧЕГО НЕ УПАЛО, НЕ РАЗДАЛОСЬ НИ ЕДИНОГО ЗВУКА.
Холин вышел из вестибюля и толкнул наружную дверь. Дверь оказалась незакрытой. Было прохладно, как обычно бывает перед утром. Мерцали звезды, чистые оттого, что свежий ветер с моря сдувал с них пыль. На ближайшей к крыльцу сосне сидела, освещенная светом лампочки над дверью, ворона и спала, засунув голову под крыло. Вдруг она насторожилась, вынула голову из-под крыла и, вытянув шею, внимательно, почти по-человечески посмотрела на Холина.
«Кр… кр…» – прохрипела ворона.
Ее карканье было похоже на голос из морга.
Лапы сосны шевелились от ветра. Холин с безотчетным страхом смотрел на сосну. Он не мог понять, в чем дело, почему он так внимательно смотрит на сосну и почему она так его тревожит. Наконец Николай Егорович понял почему: одна лапа внизу шевелилась сильнее, чем остальные. Она шевелилась больше, чем мог это сделать ветер.
Холим сделал несколько шагов к сосне и вздрогнул: под сосной сидел человек. Человек сидел с рюкзаком за спиной, прислонившись спиной к стволу, и пил из горлышка бутылки молоко. Сделает несколько глотков и опустит бутылку, потом опять поднимет, опять опустит… От этого и шевелилась сосновая лапа. Бутылка с молоком белой личинкой сновала в темноте.
Человек увидел Холина, но не прервал свое занятие. Николай Егорович сделал еще несколько шагов.
– Вы что здесь делаете? – спросил он, стараясь взглядом и движениями тела напугать незнакомца.
– Пью молоко, – человек оторвался от бутылки и вытер рот кулаком. – А что, нельзя?
– Но почему именно здесь?
– Так пришлось.
И тут Холин узнал незнакомца. Это был больной раком, которого они подвезли на машине и который угощал их коньяком. Вечный турист…
– Я вас узнал, – сказал Холин.
– Я вас тоже, – ответил Турист спокойно. – Сразу же, как вы вышли. Что, не спится?
– Нет. У меня товарищ умер.
– Вот как…
– Лежит сейчас в комнате.
– И вы боитесь?
– Жду людей из морга.
– Давайте сходим посмотрим. Может быть, он не умер.
– Умер. Окоченел. И кровь изо рта…
– Бывает, что окоченеет, а живой.
– Так не бывает.
– Сходим. Я определю. Я умею определять. По глазам.
Турист встал, сунул в карман плаща бутылку с молоком и шагнул из-под ели. У него было старое, морщинистое лицо и пронзительные бесцветные глаза, как две дырки в ничто, как две звезды.
«Я где-то еще его видел, – подумал Холин. – Не только тогда, на дороге. И он меня видел. И знает больше обо мне, чем мог узнать в машине…»
– Какой этаж?
– Третий.
– Лифт есть?
– Нет.
– Ничего, потопаем так. Мы люди привычные.
– Рюкзак можно оставить здесь.
– НЕЛЬЗЯ. ТАМ У МЕНЯ ИНСТРУМЕНТ.
– Какой инструмент? – удивился Холин. – Для чего?
– ДЛЯ ДЕЛА.
– Для какого дела?
Турист не ответил. Он легко, несмотря на объемистый рюкзак, уже поднимался по лестнице. Подкованные ботинки высекали на мраморных ступеньках искры. И только теперь Холин испугался. Испугался мертвого в комнате, странного разговора с моргом (Почему они кладут мужчин и женщин отдельно?), испугался вороны с человеческим взглядом и непонятной настойчивости Туриста, с глазами, как дырами в ничто, невесть откуда взявшегося (Зачем он пил молоко под сосной в два часа ночи?). Тело Холина покрылось холодным потом, ноги задрожали, сердце забилось с перебоями, голову сжало обручем.
– Не надо идти туда… Я не хочу!.. – крикнул он в широкую спину.
– КОМНАТА? – властно спросил Турист.
– Зачем вам инструмент?
– КОМНАТА?
– Что вы собираетесь делать?
– КОМНАТА? НУ?
Искры перестали сыпаться в лицо. Турист остановился и посмотрел сверху вниз. В прозрачных, бездонных глазах не отразилось ничего.
– Тридцать шесть… – прошептал Холин.
– Я НЕ СЛЫШУ.
– Тридцать шесть.
Турист повернулся и затопал опять. В лицо Николая Егоровича полыхнул сноп искр.
Когда Холин вошел в свою комнату, Турист стоял перед кроватью Жоры и оттягивал строителю вверх веки. Делал он это быстро и профессионально.
– ЖИВОЙ.
– Что!?
– ЖИВОЙ. ПРИТВОРЯЕТСЯ. А НУ ВСТАВАЙ!
Холин с ужасом увидел, как у Жоры дрогнули ресницы.
– Вставай, притвора! Ну!
– Он не может притворяться, – пробормотал Николай Егорович. – Зачем ему притворяться?
– ОН БОИТСЯ ТЕБЯ.
– Боится? Меня? Почему?
– ДУРАК. ЗАБЫЛ? ОН ЖЕ ОТБИЛ У ТЕБЯ ЖЕНЩИНУ. МАЛЬВИНУ.
– Но откуда вы…
– Я ВСЕ ЗНАЮ.
Ресницы опять не шевелились. Они, может быть, вообще не шевелились. Просто так легла тень.
– СЕЙЧАС ТЫ У МЕНЯ ВСТАНЕШЬ.
Турист покопался в рюкзаке и достал оттуда большую рогатку.
– ВОТ И МОЙ ИНСТРУМЕНТ.
Холин сразу узнал рогатку. И Туриста узнал второй раз. Это был тот незнакомец, что приходил к нему прошлой ночью во сне.
– Стой! – крикнул Холин. – Я узнал тебя! Ты не настоящий! Ты мне снишься.
Но Турист уже наставил рогатку на горло Жоры, стал жать. Строитель захрипел. Значит, все-таки он был жив.
– Мне все снится! Все! Все!
Турист жутко оглянулся на него.
– Хватит орать… паинька. Сейчас я придавлю этого бабьего прихвостня, а потом доберусь до тебя. Вы оба друг друга стоите. Ничтожные обломки людей. Ваша жизнь никому не нужна. НИКОМУ! Пора на свалку. В ЯМУ! Ублюдки! Два ублюдка!
– Нет, мы нужны!
– Кому? ТЫ ДАЖЕ БАБАМ НЕ НУЖЕН.
– Нужен! Вот увидишь. Меня еще полюбит кто-нибудь…
– Кто тебя может полюбить, корявый обломок? Рыжая проститутка из кукольного театра? В ЯМУ ТАКУЮ ЛЮБОВЬ!
– Нет! По-настоящему полюбит!
– Жди… паинька… Тебе осталось… минута. Видишь, тот уже хрипеть перестал. А теперь твоя очередь. Подставляй горло!
Турист, растопырившись, вытянув вперед руку с рогаткой, двинулся на Холина.
– Люди! Спасите! – закричал Николай Егорович.
Послышались неторопливые шаги, и в комнату вошли два огромных санитара с носилками.
– Кого здесь брать? Кто из вас мертвец? – спросил первый санитар.
– НАДО ВЗЯТЬ ДВА ТРУПА, – сказал Турист.
– Вижу, один на кровати. А где другой?
– СЕЙЧАС БУДЕТ ДРУГОЙ, – Турист схватил Николая Егоровича за руку.
– Подожди, – торопливо сказал Холин. – Сейчас я докажу, что мне все снится… Во-первых, откуда взялся будильник? Во-вторых, плед… Раньше у нас не было пледа… Куда делась няня? Почему в списке телефонов значится морг? Морг никогда в списках не значится… Потом, ворона с человеческим взглядом… Нелепость пить под деревом ночью молоко… Все нелепость. Мужские и женские места в морге… Бред…
– Да, в самом деле бред, – сказал Турист и отпустил руку Холина. – Молодец, доказал. НА ЭТОТ РАЗ ДОКАЗАЛ.
– Доказал, – согласились санитары, сложили носилки и ушли.
Турист подмигнул глазом-дырой.
– Ну, покедова… паинька…
– Покедова, – прошептал Холин и проснулся.
– Привет, – сказал Жора, увидев, что Холин зашевелился…
– Привет… Давно пришел?
– Часа три уже.
– Не можешь заснуть?
– Немного поспал, а потом разбудил будильник.
– А я не слышал.
– У него специальный звонок. Глухой. Кроме меня,, почти никто не реагирует. А я выработал у себя рефлекс специально на этот звонок.
– Надо же…
– А что сделаешь, брат Николай? Ты куда исчез вчера?
– То есть… как… Я ушел домой.
– Ну и дурак.
– По условиям дуэли… Как договаривались.
– Не надо было уходить, ты выиграл, старик…
– Как?..
Холин приподнялся на кровати. Жора рассмеялся. Смех был деланным.
– В общем, так, брат Николай… Сначала прибежала она ко мне… Я уж думал – все. Только начал немного руки распускать, а она: «Где Коля? Что с Колей? Пойдем к Коле». Признаюсь, грешен, брат Николай, пытался ее отбить от тебя при помощи коньяка, выпить-то выпила, а потом опять за свое, еще похуже: «Где Коля? Хочу к Коле! Люблю Колю!»
– Врешь ты все, – сказал Холин.
Жора сел на кровати, опустил на пол длинные безволосые ноги.
– Провалиться мне на этом месте, старик! Какой мне смысл врать? Что я с этого имею? Я убедился, что я даме не нравлюсь. А когда я убеждаюсь, что даме не нравлюсь, я добровольно схожу со сцены, старик. Это мой принцип. Не думай, брат Николай, что я сдался без боя. Я боролся как лев, старик. Даже еще сильнее. Я рассказал ей две очень смешные истории. НЗ. Неприкосновенный запас. К этим историям я прибегаю, брат Николай, лишь в исключительнейших случаях. Про то, как два директора завода поссорились из-за силикатного кирпича. Хочешь, расскажу?
– Спасибо. Не надо.
– А ей я, брат Николай, рассказал. И думаешь – что? Хоть бы раз засмеялась.
Холин откинулся на подушку и стал смотреть на потолок. Потолок был чистый, ровный, без единого пятнышка или трещинки.
– Вы испортите зрение, – сказал Холин.
Девушка глянула на него и ничего не ответила.
– Кроме того, вы наживете себе гипертонию. А она вам ни к чему в вашем возрасте Вы знаете, что гипертония зависит от зрения?
Холин постарался придать своему голосу ироничность, веселую шутливость, но получились обычные плоские шуточки выпившего приставалы.
– Кроме того, чтение в темноте способствует комплексу собственной неполноценности, – сказал Николай Егорович даже с каким-то отчаянием.
Последняя фраза получилась вроде бы ничего.
Девушка оторвалась от книги и глянула на него. Очки были как две толстые лупы. За ними настороженно бились огромные, словно у совы, зрачки.
– Шли бы вы спать, дядечка, – сказала девушка.
Николай Егорович молча повернулся и пошел к своему корпусу. Он прошел всего несколько шагов, как вдруг на него навалилась обида, какую Николай Егорович давно не испытывал. Холин оглянулся и крикнул:
– Очкарица!
– Пьяница! Старый пьяница! – не осталась в долгу девушка.
«Глупо, – думал Холин, бредя к себе в палату. – Пошло и глупо… Как мальчишка…»
Николай Егорович пришел в палату, лег в кровать и стал читать книгу о состоянии британского военного флота в период второй мировой войны. Потом он выключил свет.
…Холин проснулся оттого, что в комнате было что-то не так. Он не знал, что, но что-то изменилось после того, как он выключил свет. Николай Егорович приподнялся и в слабом мерцании, которое испускало море, оглядел палату. Все было как обычно, за исключением двух вещей. На тумбочке Жоры стучал будильник, которого не было с вечера, а на кровати лежал сам Жора. Теперь Холин смутно вспомнил, что слышал стук и шаги во сне. Эти стук и шаги и разбудили его спустя какое-то время, дошли сквозь сон с опозданием.
Холин прислушался. Жора спал тихо, почти не дыша. Совсем не дыша… Николай Егорович приподнялся, вглядываясь в кровать соседа. Строитель лежал к нему спиной, скорчившись под одеялом. От кровати веяло тишиной: ни шороха, ни дыхания… Только стучал будильник.
– Жора! – тихо позвал Холин.
Строитель не пошевелился.
– Жора! Ты спишь?
Ни звука.
– Жора!!!
Невнятное бормотание или это что-то сработало в будильнике?
Холин кинулся к выключателю, нащупал рычажок, рванул вниз. Комнату залил резкий свет. Боясь сразу перевести взгляд на кровать строителя, Николай Егорович сначала посмотрел на будильник, словно ища поддержки у живого, разумного существа. Будильник деловито стучал и показывал два часа ночи.
Потом Холин осторожно подкрался взглядом к кровати Жоры. Ноги… Ноги подтянуты к животу. На том месте, где должны лежать ноги, ничего не было. Строитель подтянул их к животу, скорчился. Спина… Спина выгнута, как у кота, когда он замерз… Лицо… Пока не надо смотреть на лицо… Руки… Руки под одеялом, рук не видно… Лицо… Еще рано смотреть на лицо… Одеяло сползло и одним краем касается пола, словно прикрывает кого-то под кроватью… Красивое одеяло… В черно-красную клетку… Не одеяло, а плед… Лицо… Нет, сначала волосы… Черные, уже поредевшие кудри с проседью слиплись от пота… Почему они слиплись от пота, ведь в комнате не жарко? Лицо… Вот оно, лицо. Синее, безучастное лицо мертвеца. Из уголка рта тянется тоненькая струйка крови. Черная кровь уже запеклась. Он так и знал, что увидит синее, безучастное лицо мертвеца. Не ожидал только крови… Откуда взялась кровь? Разве у тех, у кого останавливается сердце, бежит изо рта кровь?
Холин на цыпочках подошел к кровати строителя, тронул за плечо Жору. Плечо не шевельнулось. Качнулось все тело; если бы он нажал чуть сильнее, тело наверняка перевернулось на бок…
«Нет… – подумал Холин. – Нет…»
Потом он прислушался к своему сердцу. Против удавления, сердце билось нормально. Мозг тоже не жал, не пульсировал. Николай Егорович постоял еще некоторое время, продолжая удивляться своему спокойствию, и вышел в коридор. Коридор был пуст. Холин спустился в вестибюль. Там тоже никого не было. Место дежурной пустовало. На столе тускло поблескивало стекло, под ним какие-то бумажки.
– Эй! – крикнул Холин. – Кто-нибудь!..
«…будь» – отозвался вестибюль.
– Няня!
«…ня»…
«Телефон, – подумал Николай Егорович. – На столе телефон… Надо вызвать «скорую помощь»…»
Николай Егорович подошел к телефону, снял трубку. Трубка жила ровным гулом. Он обрадовался этому гулу, словно это была ниточка, связывающая его с живым миром.
Потом Холин набрал «03». Трубка продолжала гудеть так же, как гудела.
«У них свой коммутатор и своя «скорая помощь», – догадался Николай Егорович. – Телефоны должны быть под стеклом…»
Он заглянул под стекло и обрадовался, когда увидел:
СПИСОК ТЕЛЕФОНОВ
Он стал читать по порядку, с самого начала: «Главный врач», «заместитель главного врача», «дежурный первого корпуса», «дежурный второго корпуса»… «Скорой помощи» не было. И вдруг по глазам ударило: МОРГ – 8-26.Морг… То, что надо. Словно кто заранее позаботился…
Холин набрал номер 8-26. Трубка замолчала, будто подошла на цыпочках к окованной жестью двери, постучала и стала ждать трепетно и почтительно. Послышался тонкий, дрожащий звук, похожий на мяуканье котенка. Потом щелканье, кто-то сильно задышал в трубку, Холину почудилось, что из верхнего отверстия потянуло водкой и луком, и хриплый, равнодушный бас оказал:
– МОРГ СЛУШАЕТ.
Холин думал, что все будет по-другому, что взявший трубку не начнет первым разговор и начинать придется ему, Холину, и Николай Егорович приготовил первую фразу: «Алло, это морг? Говорят из пятого корпуса. У нас умер человек». Но сейчас он растерялся и сказал:
– Это морг?
Хотя ему ясно сказали: морг слушает.
– АЛЛО? ХР-ХР… МОРГ СЛУШАЕТ.
– У НАС УМЕР ЧЕЛОВЕК, – выдавил Николай Егорович.
– НЕ СЛЫШУ.
– У НАС УМЕР ЧЕЛОВЕК.
– КТО ГОВОРИТ?
– ХОЛИН. ИЗ ПЯТОГО КОРПУСА. КОМНАТА ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ.
– МУЖЧИНА ИЛИ ЖЕНЩИНА?
– МУЖЧИНА.
– СЛАВА БОГУ.
– ЧТО ВЫ СКАЗАЛИ?
– Я ГОВОРЮ: СЛАВА БОГУ. В ЖЕНСКОМ ОТДЕЛЕНИИ У НАС НЕТ МЕСТ.
– А РАЗВЕ…
Холин споткнулся. Он хотел спросить: «А разве они лежат не вместе?», но бас перебил его:
– НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.
– ПОЧЕМУ?
– ЭТО АМОРАЛЬНО.
– НО ВЕДЬ…
– ЖДИТЕ. МЫ СЕЙЧАС ПРИЕДЕМ.
В трубке послышался щелчок. Холин осторожно положил трубку на рычаг, оглянулся, ему послышался шорох. Но вестибюль, залитый ярким светом, был пуст. Николай Егорович постоял, не зная, что ему делать, ждать здесь или подняться в комнату. Нет, в комнату идти нельзя.
ОТ ХЛОПКА ДВЕРЬЮ ТОТ МОЖЕТ УПАСТЬ НА ПОЛ. И ПОСЛЫШИТСЯ ТВЕРДЫЙ СТУК. ЕГО СЕРДЦЕ НЕ ВЫНЕСЕТ ТВЕРДОГО СТУКА. ОНО БЬЕТСЯ ДО СИХ ПОР РОВНО ПОТОМУ, ЧТО НИЧЕГО НЕ УПАЛО, НЕ РАЗДАЛОСЬ НИ ЕДИНОГО ЗВУКА.
Холин вышел из вестибюля и толкнул наружную дверь. Дверь оказалась незакрытой. Было прохладно, как обычно бывает перед утром. Мерцали звезды, чистые оттого, что свежий ветер с моря сдувал с них пыль. На ближайшей к крыльцу сосне сидела, освещенная светом лампочки над дверью, ворона и спала, засунув голову под крыло. Вдруг она насторожилась, вынула голову из-под крыла и, вытянув шею, внимательно, почти по-человечески посмотрела на Холина.
«Кр… кр…» – прохрипела ворона.
Ее карканье было похоже на голос из морга.
Лапы сосны шевелились от ветра. Холин с безотчетным страхом смотрел на сосну. Он не мог понять, в чем дело, почему он так внимательно смотрит на сосну и почему она так его тревожит. Наконец Николай Егорович понял почему: одна лапа внизу шевелилась сильнее, чем остальные. Она шевелилась больше, чем мог это сделать ветер.
Холим сделал несколько шагов к сосне и вздрогнул: под сосной сидел человек. Человек сидел с рюкзаком за спиной, прислонившись спиной к стволу, и пил из горлышка бутылки молоко. Сделает несколько глотков и опустит бутылку, потом опять поднимет, опять опустит… От этого и шевелилась сосновая лапа. Бутылка с молоком белой личинкой сновала в темноте.
Человек увидел Холина, но не прервал свое занятие. Николай Егорович сделал еще несколько шагов.
– Вы что здесь делаете? – спросил он, стараясь взглядом и движениями тела напугать незнакомца.
– Пью молоко, – человек оторвался от бутылки и вытер рот кулаком. – А что, нельзя?
– Но почему именно здесь?
– Так пришлось.
И тут Холин узнал незнакомца. Это был больной раком, которого они подвезли на машине и который угощал их коньяком. Вечный турист…
– Я вас узнал, – сказал Холин.
– Я вас тоже, – ответил Турист спокойно. – Сразу же, как вы вышли. Что, не спится?
– Нет. У меня товарищ умер.
– Вот как…
– Лежит сейчас в комнате.
– И вы боитесь?
– Жду людей из морга.
– Давайте сходим посмотрим. Может быть, он не умер.
– Умер. Окоченел. И кровь изо рта…
– Бывает, что окоченеет, а живой.
– Так не бывает.
– Сходим. Я определю. Я умею определять. По глазам.
Турист встал, сунул в карман плаща бутылку с молоком и шагнул из-под ели. У него было старое, морщинистое лицо и пронзительные бесцветные глаза, как две дырки в ничто, как две звезды.
«Я где-то еще его видел, – подумал Холин. – Не только тогда, на дороге. И он меня видел. И знает больше обо мне, чем мог узнать в машине…»
– Какой этаж?
– Третий.
– Лифт есть?
– Нет.
– Ничего, потопаем так. Мы люди привычные.
– Рюкзак можно оставить здесь.
– НЕЛЬЗЯ. ТАМ У МЕНЯ ИНСТРУМЕНТ.
– Какой инструмент? – удивился Холин. – Для чего?
– ДЛЯ ДЕЛА.
– Для какого дела?
Турист не ответил. Он легко, несмотря на объемистый рюкзак, уже поднимался по лестнице. Подкованные ботинки высекали на мраморных ступеньках искры. И только теперь Холин испугался. Испугался мертвого в комнате, странного разговора с моргом (Почему они кладут мужчин и женщин отдельно?), испугался вороны с человеческим взглядом и непонятной настойчивости Туриста, с глазами, как дырами в ничто, невесть откуда взявшегося (Зачем он пил молоко под сосной в два часа ночи?). Тело Холина покрылось холодным потом, ноги задрожали, сердце забилось с перебоями, голову сжало обручем.
– Не надо идти туда… Я не хочу!.. – крикнул он в широкую спину.
– КОМНАТА? – властно спросил Турист.
– Зачем вам инструмент?
– КОМНАТА?
– Что вы собираетесь делать?
– КОМНАТА? НУ?
Искры перестали сыпаться в лицо. Турист остановился и посмотрел сверху вниз. В прозрачных, бездонных глазах не отразилось ничего.
– Тридцать шесть… – прошептал Холин.
– Я НЕ СЛЫШУ.
– Тридцать шесть.
Турист повернулся и затопал опять. В лицо Николая Егоровича полыхнул сноп искр.
Когда Холин вошел в свою комнату, Турист стоял перед кроватью Жоры и оттягивал строителю вверх веки. Делал он это быстро и профессионально.
– ЖИВОЙ.
– Что!?
– ЖИВОЙ. ПРИТВОРЯЕТСЯ. А НУ ВСТАВАЙ!
Холин с ужасом увидел, как у Жоры дрогнули ресницы.
– Вставай, притвора! Ну!
– Он не может притворяться, – пробормотал Николай Егорович. – Зачем ему притворяться?
– ОН БОИТСЯ ТЕБЯ.
– Боится? Меня? Почему?
– ДУРАК. ЗАБЫЛ? ОН ЖЕ ОТБИЛ У ТЕБЯ ЖЕНЩИНУ. МАЛЬВИНУ.
– Но откуда вы…
– Я ВСЕ ЗНАЮ.
Ресницы опять не шевелились. Они, может быть, вообще не шевелились. Просто так легла тень.
– СЕЙЧАС ТЫ У МЕНЯ ВСТАНЕШЬ.
Турист покопался в рюкзаке и достал оттуда большую рогатку.
– ВОТ И МОЙ ИНСТРУМЕНТ.
Холин сразу узнал рогатку. И Туриста узнал второй раз. Это был тот незнакомец, что приходил к нему прошлой ночью во сне.
– Стой! – крикнул Холин. – Я узнал тебя! Ты не настоящий! Ты мне снишься.
Но Турист уже наставил рогатку на горло Жоры, стал жать. Строитель захрипел. Значит, все-таки он был жив.
– Мне все снится! Все! Все!
Турист жутко оглянулся на него.
– Хватит орать… паинька. Сейчас я придавлю этого бабьего прихвостня, а потом доберусь до тебя. Вы оба друг друга стоите. Ничтожные обломки людей. Ваша жизнь никому не нужна. НИКОМУ! Пора на свалку. В ЯМУ! Ублюдки! Два ублюдка!
– Нет, мы нужны!
– Кому? ТЫ ДАЖЕ БАБАМ НЕ НУЖЕН.
– Нужен! Вот увидишь. Меня еще полюбит кто-нибудь…
– Кто тебя может полюбить, корявый обломок? Рыжая проститутка из кукольного театра? В ЯМУ ТАКУЮ ЛЮБОВЬ!
– Нет! По-настоящему полюбит!
– Жди… паинька… Тебе осталось… минута. Видишь, тот уже хрипеть перестал. А теперь твоя очередь. Подставляй горло!
Турист, растопырившись, вытянув вперед руку с рогаткой, двинулся на Холина.
– Люди! Спасите! – закричал Николай Егорович.
Послышались неторопливые шаги, и в комнату вошли два огромных санитара с носилками.
– Кого здесь брать? Кто из вас мертвец? – спросил первый санитар.
– НАДО ВЗЯТЬ ДВА ТРУПА, – сказал Турист.
– Вижу, один на кровати. А где другой?
– СЕЙЧАС БУДЕТ ДРУГОЙ, – Турист схватил Николая Егоровича за руку.
– Подожди, – торопливо сказал Холин. – Сейчас я докажу, что мне все снится… Во-первых, откуда взялся будильник? Во-вторых, плед… Раньше у нас не было пледа… Куда делась няня? Почему в списке телефонов значится морг? Морг никогда в списках не значится… Потом, ворона с человеческим взглядом… Нелепость пить под деревом ночью молоко… Все нелепость. Мужские и женские места в морге… Бред…
– Да, в самом деле бред, – сказал Турист и отпустил руку Холина. – Молодец, доказал. НА ЭТОТ РАЗ ДОКАЗАЛ.
– Доказал, – согласились санитары, сложили носилки и ушли.
Турист подмигнул глазом-дырой.
– Ну, покедова… паинька…
– Покедова, – прошептал Холин и проснулся.
* * *
В окно слабо пробивался рассвет. На тумбочке у Жориной кровати стучал будильник. Сам строитель ворочался на кровати, скрипели пружины; видно, Жора или никак не мог заснуть, или только что проснулся. Одеяло свесилось с кровати. Оно было зеленым, как у Холина.– Привет, – сказал Жора, увидев, что Холин зашевелился…
– Привет… Давно пришел?
– Часа три уже.
– Не можешь заснуть?
– Немного поспал, а потом разбудил будильник.
– А я не слышал.
– У него специальный звонок. Глухой. Кроме меня,, почти никто не реагирует. А я выработал у себя рефлекс специально на этот звонок.
– Надо же…
– А что сделаешь, брат Николай? Ты куда исчез вчера?
– То есть… как… Я ушел домой.
– Ну и дурак.
– По условиям дуэли… Как договаривались.
– Не надо было уходить, ты выиграл, старик…
– Как?..
Холин приподнялся на кровати. Жора рассмеялся. Смех был деланным.
– В общем, так, брат Николай… Сначала прибежала она ко мне… Я уж думал – все. Только начал немного руки распускать, а она: «Где Коля? Что с Колей? Пойдем к Коле». Признаюсь, грешен, брат Николай, пытался ее отбить от тебя при помощи коньяка, выпить-то выпила, а потом опять за свое, еще похуже: «Где Коля? Хочу к Коле! Люблю Колю!»
– Врешь ты все, – сказал Холин.
Жора сел на кровати, опустил на пол длинные безволосые ноги.
– Провалиться мне на этом месте, старик! Какой мне смысл врать? Что я с этого имею? Я убедился, что я даме не нравлюсь. А когда я убеждаюсь, что даме не нравлюсь, я добровольно схожу со сцены, старик. Это мой принцип. Не думай, брат Николай, что я сдался без боя. Я боролся как лев, старик. Даже еще сильнее. Я рассказал ей две очень смешные истории. НЗ. Неприкосновенный запас. К этим историям я прибегаю, брат Николай, лишь в исключительнейших случаях. Про то, как два директора завода поссорились из-за силикатного кирпича. Хочешь, расскажу?
– Спасибо. Не надо.
– А ей я, брат Николай, рассказал. И думаешь – что? Хоть бы раз засмеялась.
Холин откинулся на подушку и стал смотреть на потолок. Потолок был чистый, ровный, без единого пятнышка или трещинки.