Дункан Дэйв. Герой!

   Смятому в комок, ослабевшему Вауну лишь двумя руками удается отодрать пистолет от пола и навести на Аббата. Пот заливает глаза, он беспомощно моргает. Выстрел. Мимо. Пуля с жутким грохотом ударяется б стену.
   — Отдавай пистолет.
   Аббат приближается — озадаченный, злой, встревоженный, — но приближается.
   Он вытягивает вперед руку в малиновой перчатке.
   Теперь уже поздно спасать «Юнити», Рокер уничтожит ее. Слишком поздно.
   Пистолет выскальзывает из вялых мокрых рук.
   Стальные оковы гравитации расслабляются. Аббат берет пистолет и швыряет его через фал во встречающее судно. Потом он опускается рядом с Вауном на колени, обхватывает его руками и крепко обнимает — всхлипывающего от страха, разочарования и стыда.
   Я считаю, что тебе следует меня поцеловать, — радостно говорит Фейрн, пожирая при этом огромный неаккуратный сандвич. Ваун пришел на корму в камбуз за очередной порцией кофе. Кофе хватило ровно по полкружки, и нетрудно было догадаться, куда делось остальное. Проведя весь день в постели, Фейрн выглядела живой, веселой и свежей. Бледно-зеленое платье очень идет к рыжим волосам.
   Ваун вял от усталости; у него болят веки. Ни он, ни Клинок не спали все время полета, даже не покидали кабины более чем на несколько минут. Они сменяли друг друга у штурвала, так в общем-то и принято при полете на таком непослушном судне, но в данном случае определенную роль сыграло и взаимное упорство. Сейчас катер ровно опускается, Кохэб недалеко.
   — Какого черта мне тебя целовать? Но пытаться охладить Фейрн так же бесполезно, как пытаться осушить океан.
   — Во-первых, тебе это определенно понравится. Во-вторых, мне нужно набираться опыта. В-третьих, я открыла для тебя Кохэб, и так ты смог бы меня отблагодарить.
   Фейрн триумфально улыбнулась, продемонстрировав кусочек зелени, застрявший в передних зубах.
   — Я не в настроении.
   Вспомнив абсурдную беседу о гипотетических вещах, которую они вели со вторым пилотом, Ваун добавил:
   — Я пошлю тебе Клинка. Сколько раз велеть ему поцеловать тебя и какова должна быть продолжительность каждого поцелуя?
   — И не подумай! Клинка я всегда могу поцеловать. Сейчас мне нужен настоящий, истинный герой.
   Под развязностью она наверняка скрывает искреннюю мольбу о любви. У деточки проблемы.
   И у Вауна тоже.
   — Ты украла кофе и не получишь поцелуев ни от одного из нас. Свари еще.
   Он наклонился и посмотрел в иллюминатор.
   Пару часов они летели параллельно берегу Цисли, но без автоматики особо много не разглядишь. Сейчас, когда катер опустился, показался бесплодный, совершенно невыразительный ландшафт с мелкими остатками зданий и поселений.
   Остатков много. Когда-то здесь располагался процветающий, плодородный сельскохозяйственный район Сверхпроизводство в древние времена выдоило почву, осталась засоленная бесполезная пустыня. Сначала слишком много людей — потом, в результате, никого… Почему эта мысль заставляет вспомнить Приора?
   Фейрн надула губы.
   — Чего вы ждете, адмирал? Что мы найдем в Кохэбе? — и она с воодушевлением укусила сэндвич.
   — Ничего.
   С набитым ртом говорить было сложно, и Фейрн вопросительно подняла тонкие рыжие брови.
   — Думаю, им должно быть известно, что произошло прошлой ночью. Пиподы им бы рассказали… Черт, смотрят же они общественный ком, как и все. Они убежали.
   Предположение было совершенно диким, о чем Вауну сказали глаза девушки, но единственное, чем он мог оправдать свою безумную эскападу, — это скорость.
   Здравый смысл и усталость вместе говорили Вауну, что он ошибся. Ему следовало послать сюда ударные силы Патруля.
   Отключив автоматику, Ваун добился возможности проникнуть в Кохэб, не объявляя о своем прибытии, но «Суперогонь» был настолько неуправляем, что он не мог решиться на посадку у задних дверей — на пляже, например. Он бы приземлился на взлетно-посадочную полосу, если бы она уцелела. Судя по географическому справочнику, не уцелела, но, возможно, ее починили. Если нет, Ваун быстро пролетит мимо цели, и все — даже не покидая Вэлхэл, он бы мог собрать больше сведений при помощи наблюдательного спутника.
   Иными словами, он явно вылетел неподготовленным. Эта мысль была ему не по душе. Еще меньше ему нравилась альтернатива — чего он надеялся добиться?
   Когда он повернулся, чтобы уйти, Фейрн удалось проглотить кусок и спросить:
   — Ваун?
   — Да?
   — Когда мы полетим домой?
   — Домой?
   — В Вэлхэл.
   Она заморгала лишенными ресниц веками.
   Кранц! У девчонки одна извилина в голове — ее мать, конечно, назвала бы это одержимостью.
   Ваун попытался представить, какова она была бы в постели. Вероятно, безобразна. Мать хотя бы имела неплохую обивку, но это ничуть не придавало ей медлительности. Фейрн была бы достаточно проворна, но уж слишком она костлява, неуютно эмоционально непредсказуема, подвержена слезливости и вспышкам раздражения — именно такие девчонки нравились Вауну не больше, чем резкие удары по башке. Сразу надо было это понять, но он был околдован ее необычной пигментацией, ему польстило, как она перед ним благоговеет. Интересно, его тяга к рыжеволосым — это конструктивный недостаток, или он этим заразился, как болезнью?
   Какое же это глупое и мерзкое занятие! Обладай Ваун хоть каким-нибудь здравым смыслом, он вообще бы бросил принимать «закрепитель», и избежал бы всех разборок и расстройств. У дикой расы выбора нет, а у Братства — иммунитет, и нет ему на самом деле нужды играть в эти глупые игры.
   Но… играл. Единственное, что удерживало его все эти годы, — это мечты.
   Мечты Приора, воспоминания о Братстве. Психологи не могли объяснить, почему братья не стремились трахаться, но в то время у ультийских психологов не было опыта работы с парнями, которых не интересует секс… с парнями без родителей, живущими исключительно ради своих братьев и улья.
   Под его взглядом Фейрн покраснела.
   — Мама говорит…
   — Да? Что там говорит твоя дорогая мама?
   — Ничего. Ваун, я буду стараться! Клянусь, я буду стараться изо всех сил!
   — Что стараться-то, Фейрн?
   — Я хочу постараться расплатиться за то, как она разбила твое сердце.
   Постараться сделать тебя по-настоящему счастливым, как того заслуживает герой.
   Ваун вздохнул. Когда они вернутся, он узнает, могут ли психотерапевты Патруля что-нибудь сделать с Фейрн. Для своего возраста она держится замечательно. В ней было много хорошего, такого, что хотелось бы сохранить.
   Медицинская помощь и еще несколько лет на созревание, и тогда с ней можно было бы иметь дело.
   Но сейчас он слишком устал, чтобы быть терпеливым и тактичным, и страсть не вспыхивает в нем от одного взгляда. Сейчас об этом не хочется думать.
   «Закрепитель» хорош, но половину населения превратил в мишени.
   — Фейрн, ты слишком молода для меня. И ты не в моем вкусе. Она ощетинилась.
   — Какое значение имеет возраст? И я более чем в твоем вкусе! Ты всегда гонялся за рыжими и веснушчатыми из-за мамы. Ты хоть какое-нибудь представление имеешь, во что нам обошлись эти веснушки?
   Он с недоверием и грустью покачал головой. Половину неприятностей раса навлекает на себя своими репродуктивными инстинктами. Три четверти? Или даже больше. Неудивительно, что Братство круче. Пол немного накренился. Клинок разворачивал катер на посадку… Пора идти. Фейрн с надеждой улыбалась. ; — Я была предназначена для тебя. Всегда!
   — Ты глупая обманутая шлюшка! — устало проговорил он. — Тебя бы отшлепать по твоей веснушчатой попке.
   Фейрн снова вспыхнула.
   — Вот чего ты хочешь! Об этом мама никогда не говорила.
   — Ты, — сказал Ваун, — совершенно омерзительна.
   Разворачиваясь на каблуках, он подумал, что и это может не отвратить Фейрн от иллюзий. И был прав.
   — Ваун!
   Все еще с кружками кофе в руках, Ваун сердито обернулся в дверях.
   — Что?
   Голубые глаза блеснули.
   — Ты все еще любишь ее, да?
   — Кого?
   — Мэви, конечно! — Шмыг… — Вот почему ты не хочешь меня.
   Кранц! Он и думать об этом не собирался, не то что обсуждать.
   — Фейрн, обещаешь, что будешь молчать?
   — О да! Конечно!
   Ваун посмотрел в одну и в другую сторону, будто бы Клинок мог бросить управление или на борту могли оказаться зайцы.
   Он понизил тон:
   — Об этом не знает даже твоя дорогая мама… Но когда она ушла, я обнаружил, что на самом деле предпочитаю мальчиков. Мы, в Братстве, так устроены. Не знала? Все эти девчонки, что приходят в Вэлхэл и уходят оттуда, не более чем камуфляж. Именно поэтому многие из них раздражаются и сбегают они чувствуют, что ими пренебрегают. Мне удавалось скрывать это, а теперь, если ты позволишь, нам с Клинком надо обсудить некоторые способы, при помощи которых он мог бы сделать себе карьеру.
   Ваун оставил Фейрн стоять с разинутым ртом и зашагал обратно в кабину.
   Слишком занятый, чтобы заметить ухмылку старшего по званию, Клинок взял кружку и ухитрился одновременно прихлебывать кофе и вести искалеченный катер адмиралиссимуса. Ваун бы на такое не отважился. Они шли строго на восток, бесплодные земли Цисли лежали прямо по курсу.
   — В седловине, между теми двумя вершинами, сэр. Ваун не стал спрашивать, точно ли Клинок уверен. Будь это не так, не стал бы он говорить.
   — Тогда заходи на посадку. Если будет казаться хоть немного рискованным, быстро поднимайся и будем искать дальше.
   Это было опасно, но так они могли максимально использовать преимущество внезапного появления.
   Кроме того, было опасно предоставлять работу Клинку — поскольку, по правде говоря, Ваун как летчик был все же гораздо лучше, но парень это заслужил. Он снова с трудом сдержал улыбку.
   Холмы на самом деле, наверное, были ниже, чем казались. Катер стремительно несся вперед. Берег поднимался, каменистая вересковая пустошь была до сих пор забрызгана пятнами грязного снега. Ваун увидел линию прибоя, очерчивающую каменную косу, где еще сохранились остатки пристани — ему показалось, что часть ее восстановлена и может быть использована для небольших транспортных средств, — и пляж. Казалось, будто земля вздымается навстречу крейсеру. Как говорил Клинок, единственным признаком жизни, сохранившимся в седловине, были несколько полуразрушенных сараев и развалины кирпичных зданий. Ни деревьев, ни какого-нибудь еще укрытия. Взлетная полоса лежала прямо по курсу и была пуста. Ваун подметил рощу пиподов, роющихся в дальнем конце, но тут резко приблизилось покрытие площадки и «Суперогонь» пошел к нему навстречу.
   Ба-бах. Тормоза… и Клинок преспокойно заруливает в раздолбанный ангар.
   Ваун переводит дух.
   — Отлично, старший лейтенант.
   — Спасибо, сэр.
   Похоже, его удивило, что он заслужил комплимент. Ваун вспомнил, как Фейрн говорила о способности Клинка провоцировать в окружающих желание убивать.
   Меж двумя холмами лежала неровная, широкая и безлюдная на вид долина. На юге летом жарче, а зимой холодней, но поскольку Ангела на небе не было, вересковая пустошь была достаточно прохладна, чтобы пиподы активизировались даже посреди дня ранней весной. Возможно, это была именно та роща, что дала толчок к бойне по всей планете. Одних пиподов достаточно, чтобы оправдать путешествие в Кохэб, даже если гипотеза о Братстве была ерундой.
   — Ну, и чем мы теперь занимаемся? — осведомилась Фейрн, выглядывая из-за головы Клинка.
   — Теперь я вас покидаю. — Ваун зашнуровывал высокие ботинки. — Здесь особо нигде не спрячешься, но я постараюсь исчезнуть прежде, чем кто-нибудь объявится, и осмотреться. То есть, если кто-нибудь объявится. Клинок, вы перевозили катер адмиралиссимуса откуда-то куда-то, и автоматика сломалась.
   Аварийное приземление. 0'кей?
   — Сэр.
   — Обязательно следите за пиподами. С местными, если что, играйте в глухих.
   Постараюсь вернуться до полуночи. Надо держать… О-о-о!
   «Суперогонь» остановился прямо перед ангаром… Ангар был большой и не такой ветхий, каким казался поначалу. Внутри, скрытые от глаз, выстроились несколько торчей.
   — Как новые, — сказала Фейрн.
   Схватив Джайенткиллер, Ваун молча пробежал мимо нее. Он открыл дверь и выпрыгнул в холодный порывистый ветер с запахом океана. Если кто-то стережет эти торчи, то прятаться — идиотизм. Если нет, тогда у него навалом времени, чтобы порыться тут до появления кого-нибудь из больших построек.
   Проблема разрешилась тут же. В тени стоял какой-то парень. Завидев Вауна, он вышел на свет и быстро зашагал навстречу, неряшливо и привычно вытирая руки о штаны. На нем была ярко-оранжевая рубашка, без — несмотря на холод — рукавов, ветер ворошил его волосы. Он бросился бегом навстречу Вауну. Широко улыбаясь.
   Знакомая улыбка… трудно было рассмотреть ее сразу, поскольку от ветра слезились глаза. Ваун сделал несколько шагов вперед.
   — Дайс? — прохрипел он, и горло у него перехватило. — Ваун! Неужто ты, Ваун?
   Джайенткиллер с грохотом упал, когда они встретились, обхватили друг друга руками и попытались Переломать друг другу ребра. Затем они несколько раз хлопнули друг друга по спине и вернулись к объятиям.
   — Ваун! Наконец-то! Адмирал во плоти!
   — Дайс! Ты Дайс? Или ты Сессин?
   — Нет, брат. Он никогда не был Дайсом…
   — Тогда…
   Ваун не договорил, уставившись через плечо брата. К ним бежали еще трое.
   Судя по цвету их рубашек, это были Зеленый, Фиолетовый и Коричневый. Коричневый отстал — он не был еще вполне взрослым, лет шестнадцати, — но не сильно и вскоре врезался в кучу-малу, был поглощен ею, а Ваун, оказавшись в середине, подумал, что его забьют до смерти или раздавят, и всюду руки и смех. В глазах у Вауна затуманилось.
   Снова с братьями. Дома. В улье.
   Сколько их здесь?
   Коричневый был невероятно похож на Раджа. Как Радж говорил, улыбался как Радж. Он сказал:
   — Вау! И впрямь брат Ваун! — В почтительных, взволнованных интонациях Раджа. — Я знаю о тебе все, брат!
   Радж был мертв чуть не полвека. Ваун предал их, всех.
   Оранжевый или, может, Зеленый, сказал:
   — О, как чудесно наконец видеть тебя, Ваун.
   — Мы знаем о тебе все, — сказал другой.
   — Всего вы знать не можете! — возразил Ваун. — А про Раджа, Приора и «Юнити»?
   Голоса смешались вокруг: «Конечно!», «Безусловно!», «Столько лет следили за тобой!», «Ты — герой!», «Мы рассчитываем на тебя!»
   — Что будем делать с дикими, брат? — спросил то ли Фиолетовый, то ли Оранжевый.
   — С дикими?
   Ваун вспомнил и огляделся. Казалось, будто солнце засияло ярче, приятней стал морской ветер, холмы вдалеке зеленее. Клинок и Фейрн стояли на площадке, девушка прислонилась к лейтенанту, щекой прижавшись к его груди; он обнимал ее одной рукой. Она была потрясена, лицо ее стало непроницаемым, как камень.
   «А что, черт возьми, я могу сделать с ними?» — подумал Ваун, а после понял, что решения теперь принимает не он.
   А что, черт возьми, мы можем сделать с ними?
   Он взглянул на братьев и увидел, что лицо Фиолетового обескураженно нахмурилось. Обескураженность перешла к Зеленому… и Оранжевому…
   Они не понимали, почему он вообще сомневается.
   — Естественно, нам надо будет их убить, — сказал он.
   Фейрн завопила:
   — Ваун!
   — Может, отдадим их пиподам? — предложил юный Коричневый, будто его осенило.
   — Все равно останется пара трупов, — сказал Зеленый, но он явно был успокоен тем, что Ваун подтвердил очевидное.
   — Ваун! — закричала Фейрн. — Ты так не думаешь!
   Ее лицо было мертвенно-бледным. Она повернула голову, посмотрела на Клинка и обняла его крепче.
   — Он не всерьез, правда?
   Клинок даже не взглянул на нее. Он продолжал мрачно смотреть на адмирала Вауна, героя-идола всей его жизни. Клинок знал ответ.
   Ваун говорил всерьез.
   Поддержи он Братство, ему придется хранить тайну улья, а это означает, что эти двое не должны покинуть Кохэб живыми. А если он по-прежнему на другой стороне — а в данный момент он был настолько огорошен, что не сказал, на чьей, — тогда он должен играть в противное. Очевидно, братья приняли бы его в свои ряды, но надо же сыграть свою роль. Ценой будут два рэндома. Его жизнь тоже в опасности.
   Иными словами, у него не было выбора.
   — Они должны умереть, — сказал он, — а где и когда — не могу сказать точно. Давайте запрем их где-нибудь и решим после, хорошо?
   — На вентиляционной станции есть сарай с замком, — заметил Коричневый, сама услужливость.
   — Прекрасно. Что вы имели в виду, когда сказали, что рассчитываете на меня?
   Голоса смешались вокруг него: «То, что ты можешь помочь». «То, что ты можешь сделать для нас». «Помочь улью, когда настанет Армагеддон». «Твоя роль в Судный День».
   Заражение, о котором так часто говорил Рокер, уже пустило свои корни. Двум неумелым беглецам, Дайсу и Сессину, как-то удалось организовать улей, хотя все говорили, что это невозможно.
   Вот так. Великий адмирал Ваун не добился успеха ни в чем. Все оказалось враньем. Полстолетия он врал всем — даже, похоже, самому себе. Он не уничтожил Q-корабль «Юнити» и Братство.
   В конечном счете победил Аббат.
   Реальность «Юнити» потрясала блеском и великолепием, на всех дверях и стенах кружились цвета и узоры. Голого камня не было видно нигде. Ничего общего с доггоцевским симом — лабиринтом грязных тоннелей, типа заброшенной канализации. Несмотря на страх и злобу, Ваун был взволнован тем, что оказался наконец-таки на настоящем Q-корабле. Художники, авторы этой замысловатой мозаики, может быть, были из членов экипажа, а может, умерли несколько веков назад. Некоторым Q-кораблям по тысяче лет.
   Затхлый и непереносимо горячий воздух. Летный костюм Вауна быстро промок, даже его полуголые попутчики блестят от пота, корабль годами гнулся под воздействием гравитационных волн двух сингулярностей и пропитывался радиацией.
   Жилая часть охлаждается; в середине камня значительно жарче.
   Невидимая система общественного оповещения разражается маршем, что означает, наверное, общий сбор, поскольку все, кого Ваун видит, двигаются в одном направлении. Его ведут дальше внутрь камня, и шум механизмов становится громче, а воздух, что приятно, прохладнее.
   На него набрасывается ностальгия. Цвета, братья, голые до пояса, голоса все будит воспоминания Приора об улье на Монаде. Монаде, доме, где был создан Ваун, доме, о котором он до выкачки мозгов не знал.
   Он спешит вместе с группой примерно из десятка парней за Аббатом в черных шортах и кепке. Появляются другие и присоединяются к процессии. Желудок шевелится в невидимых волнах псевдогравитации, и жив еще гнетущий страх стремительно приближающихся снарядов Рокера. Вокруг не смолкают голоса, все одинаковые — и он не может разобрать слов.
   Может быть, они и кажутся друзьями, но это — враги.
   — Спейсеры, — спрашивает он, — вы отравили их газом?
   — Боюсь, да, — небрежно отвечает Аббат. — А что еще с ними делать?
   — Что за газ?
   — Понятия не имею. Спроси Байо. Знаю, что у нас немного иная альфа-цепь гемоглобина, что помогает в технических средах. Более старательно отбирает кислород.
   Четыре парня и две девушки изуверски убиты! Ваун задыхается от ярости. Он возглавлял судно, он отвечает за них. Пока ему удалось убить одного брата, ранить одного — счет он еще не сравнял. Невозможно верить в эти чудесные всепрощение и дружбу. Они как-то обманывают его… впрочем, какая разница? От него пользы, как от трупа.
   Мэви и Вэлхэл далеко.
   Его приводят в просторный круглый зал. Здесь уже около двух десятков парней, и двери впускают потоки людей. Вся мебель — одна скамья, сплошное кольцо, на котором могут разместиться более шестидесяти человек. Аббат перешагивает скамью и садится лицом к центру. Все делают так же. Через несколько минут кольцо заполнено, парни сидят плечом к плечу, вжимаясь друг в друга, все лицом к центру. Потом как-то втираются еще человек десять или больше, создается настоящая давка. Все елозят, шутят, дружески наезжают друг на друга.
   Братство! Улей в сборе. Он снова видит этот зал в Монаде, открытый всем ветрам и птицам, с полом, устланном бурой пещерной травой. Летом птицы нередко пролетают тут даже во время собраний Братства. Он вспоминает взрыв веселья в тот день, когда одна нагадила на выступающего брата.
   Ваун обнаружил, что бессмысленно таращится на купол над головой, в мозаике которого запечатлены чудные крылатые чудища и мифологические существа. Картины, возможно, дело рук человеческих, но яркие цвета говорят, что это — работа Братства. Двадцатилетнее путешествие оставляет много времени на искусство.
   Ваун не знает, что предстоит, и спрашивать не будет. Собрание подозрительно напоминает суд, посвященный тому, что он пристрелил Аббата первых двух Аббатов.
   Две тяжелые руки опускаются ему на плечи — опоздавшие выстраиваются снаружи кольца. Детишки втискиваются, пролезают под ногами и взбираются кому-нибудь на колени. К двоим его ближайшим соседям — справа Аббат, слева Голубой приземлились мальчики достаточно взрослые, чтобы их назвать подростками — Белый и Лиловый, улыбаются, скачут, борются, выслушивают сдержанное брюзжание, а вот малышу, тянущему к Вауну исполненные надежды ручонки, вряд ли больше четырех.
   Ваун не помнит, когда к нему в последний раз подходил ребенок. Он как-то странно тронут, хватает ребенка и усаживает его настолько удобно, насколько это возможно в такой давке.
   — Привет.
   — Привет.
   — Как тебя зовут?
   — А? — Ребенок поворачивает голову и обеспокоенно смотрит на Вауна. Розовый, конечно!
   Вот кто он сегодня. Он хмуро разглядывает военную форму Вауна, с любопытством ощупывает ее.
   Очевидно, центр круга — заповедное место, там пусто, а все пространство от скамьи до стен плотно набито Ваунами всех размеров и возрастов. Повсюду он видит свое лицо. всегда готовое улыбнуться, встреться только взглядом, еще более загорелое, чем у тех двоих, с кем он сюда пришел. Воздух жаркий и спертый, как в аду немытой раздевалки, но запах пота кажется ему знакомым и безобидным.
   Его форма бросается в глаза. Он смотрит поверх Розового, мимо Белого на Аббата.
   — К чему шорты? Почему бы не бегать вообще с голым задом?
   — Карманы! — твердо отвечает Белый и подпрыгивает.
   Аббат пожимает плечами.
   — Гигиена, наверное. Сиди спокойно, шалопай!
   — А еще из-за них меньше «Эй, дружок», — добавляет Оранжевый, что прислонился к Вауну сзади.
   Цвета, конечно, повторяются по кругу, но такие большие сборища, наверное, редкость.
   — Пора начинать, — говорит Аббат. — Давай ты, парень. Я тут пригвожден.
   С радостной улыбкой малыш — Белый срывает с головы Аббата кепку, сползает с его коленей и принимается расхаживать внутри круга, размахивая кепкой высоко над головой, чтобы видно было всем. Болтовня стихает.
   Коричневый говорит:
   — Восемьдесят четыре.
   Пауза, потом со вздохом говорит Зеленый:
   — Восемьдесят один.
   Восемьдесят один, восемьдесят четыре… Это они — о возрасте, наверное, но по авалонскому календарю, не похожему на ультийский, так что Ваун не может сказать, что это означает. А сколько лет самому Братству?
   На восемьдесят один Зеленого никто ответить не может, и Белый швыряет ему вращающуюся кепку. Зеленый держит очень маленького ребенка, так что юноша рядом с ним хватает кепку на лету и водружает Зеленому на голову — задом, естественно, наперед.
   Белый трусит назад и грузно усаживается на колени к Черному, который говорит:
   — Ух! — А потом Вауну:
   — Тебя что-то удивляет? Сдавленный голос из-под извивающегося младшего брата. Подобным же образом Лиловый штурмует Голубого, и Вауну ни с того ни с сего приходится заняться защитой малыша Розового от всеобщей потасовки.
   — Да, — признает он, — ты легко расстался с властью. Ты больше не Аббат?
   Черный устраивает своего седока — переворачивает юного Белого с головы на ноги, сжимает его бедрами и поднимает его тощие ноги так, чтобы Оранжевый мог нагнуться и пощекотать ему пятки. Дикие крики доносятся снизу. Точно такое же безобразие чинится по всему кругу.
   — Чему тебе тут удивляться? — удивляется Черный.
   — Дикая раса готова пойти на убийство и на что угодно в погоне за властью — я видел их! — Ваун знает, что даже гнусное судилище Фрисд — не самое худшее из того, что бытует на Ульте. — По собственной воле они никогда не расстанутся с властью.
   — Власть? — фыркает сосед. — Это ответственность, не более того. Никакой власти.
   У Вауна такое ощущение, будто сбываются давнишние мечты. Очевидно, что в Братстве все мальчики созданы равными.
   Где еще есть такое в миллионе миров?
   Кормя младенца, новый Аббат выходит на опустевшую середину, и шум затихает. Это может любой из тех, кто достиг совершеннолетия. Здесь может быть Дайс, может быть Приор.
   Среди братьев воцаряется порядок. Юный Белый освобожден, ему дозволено сесть, где сидел, у него красная улыбающаяся физиономия.
   — Мы чествуем нового брата, — обращается Аббат к тишине. Внимательна даже малышня. Аббат улыбается Вауну улыбкой Раджа. — Это твой улей, брат. Здесь все твое.
   Ваун подпрыгивает, когда все собравшиеся вскрикивают:
   — Согласны!
   Его хлопают по плечам. Белый тайком щиплет его.
   «Все, что у меня осталось, это моя жизнь, и вы в любой момент можете отнять ее у меня», — думает Ваун. Всю свою жизнь он чувствовал себя самым лучшим, а теперь он окружен такими же, как он, — не менее чем тремя сотнями таких же. Зеркальный зал. Ему кажется, будто его заточили в граненый кристалл.