– Надо было провожатого, что ли, попросить, – ворчал Халльмунд, с неудовольствием озираясь. В этих местах его доблестный отец уже не бывал, надеяться было не на кого, кроме себя.
– Не заблудимся, – коротко отвечал Торвард. – Мне дорогу рассказали.
– Может, и не заблудимся, тебе виднее, – покладисто отвечал Халльмунд, который и сам был далеко не глуп, но от отца унаследовал святую веру, что конунг всегда и все знает лучше простых смертных. – Но только мне все мерещится, что тут каждая гора мне морду набить хочет. Понимаешь?
– Ну, ты скажешь! – Торвард усмехнулся, не подавая виду, что очень даже понимает. – Чем бы тут помог провожатый? Уж если набьют, так и с провожатым набьют.
– Ну все-таки…
Асольв Непризнанный и правда предлагал, чтобы кто-нибудь проводил их, но Торвард отказался. Он видел, что никому из квиттов не хочется приближаться к обиталищу последнего из квиттингских великанов. «Там живут злые чары…» Увидев в Стоячих Камнях призрак своей матери, Торвард стал гораздо лучше представлять себе эти самые «злые чары». Тот неподвижный, холодный, нечеловеческий дух, увиденный на сероватом лице молодой женщины, которой еще только предстояло стать его матерью, служил самым ярким знаком злых чар, потому что отрывал от человека человеческое и подчинял его власти совсем иной жизни. И все же не верилось, что это была она.
Неживое в человеке, человеческое в неживом… Халльмунд не отличался особой чувствительностью, но общий дух этой местности уловил верно – так же, как почти все в дружине. Горы, лес, кусты и камни, даже мох под ногами казались недобрыми, словно за всем этим стоял живой, дикий, но отчасти осмысленный дух. Высокие старые ели стояли плечом к плечу, почти одного роста, как отборное войско, толпились на взгорках, и каждая ель казалась великаном, который только притворяется деревом, только на миг застыл, пряча свой истинный облик под мороком, а сам все следит и следит за чужаками скрытым недобрым взглядом, смотрит и смотрит в спину… Сердце древнего Квиттинга билось уже где-то совсем близко; казалось, сама земля ощущает, как по ней ступают ноги чужаков, и она недовольна этим. Ветер полз сквозь ветки со змеиной осторожностью, как невидимый дух, кусты перешептывались, показывая ветками друг другу: вон они, вон они идут!
Призрак матери не шел у Торварда из ума и постоянно стоял перед глазами. В том сероватом лице жил дух скал и долин, а теперь со скал и склонов на него смотрело то же самое лицо. Ведьма Хёрдис ушла из Медного леса, но сам он остался.
Ночевали под открытым небом у костров. Все было тихо, но Торварду плохо спалось. В полудреме он видел все то же, что и наяву: косой склон горы, покрытый густой растительностью, а между деревьями медленно двигалось нечто вроде маленькой, в человеческий рост, елочки. Странное создание не давало себя разглядеть: то елочка расплывалась и превращалась в темное пятно, просто дыру в живой ткани бытия, а то из-под ветвей проступало очертание человеческого тела, окутанного длинными тускло-рыжими волосами. В нем не было заметно явной угрозы, но его зыбкость, подвижность, расплывчатость пугали, наполняли душу жутью, и Торвард часто просыпался, каждый раз в холодном поту. Он вставал, ходил взад-вперед у костров, переговаривался с дозорными, потом опять ложился и опять видел тот же сон. Маленькое косматое существо, одетое в неряшливые шкуры, двигалось спиной к нему через редкий лесок, не показывая лица, придерживаясь искривленной рукой за каждый ствол по пути, как будто на ощупь считало их… Хотелось увидеть его лицо, но при мысли о нем пронзало чувство жути. Эта ночь вымотала больше, чем пеший переход, и Торвард с тоской мечтал о том, чтобы скорее наступило утро.
Второй день пути выдался сумрачным, пасмурным и тихим. Впереди виднелась Пещерная гора, и до нее можно было добраться еще сегодня, но Асольв описал Торварду одну полянку на склоне, возле маленького зеленого водопада, и заклинал остановиться там, чтобы достигнуть Пещерной горы на третий день к полудню, когда солнце в наибольшей силе, а всякая нечисть слаба. Тогда, по уверениям Асольва, пребывание возле Великаньей пещеры будет наиболее безопасно. Находиться возле нее в темноте и тем более ночевать Асольв очень и очень не советовал. И Торвард собирался внять его совету. Он уже двенадцать лет был взрослым и давно растратил глупый мальчишеский задор.
Когда дошли до полянки у водопада, отвечавшей описанию Асольва, до темноты оставалось еще довольно много времени, но Торвард велел устраиваться на ночь. Пока варилась каша, Торвард решил взобраться на скалу, посмотреть дорогу дальше. Пещерная гора, хорошо видная отсюда, казалось, тянула к себе. Была она не выше и не круче окружавших ее гор, вот только леса на ней почти не росло, а на середине северного склона виднелась длинная, широкая щель пещеры, черный провал, ворота в Свартальвхейм. Казалось, невидимые глаза смотрят через эту щель, сторожат добычу. В Пещерной горе сквозил особый, глубоко скрытый и очень сильный дух. Торварду вспомнилась Кузнечная гора, к которой его водила Альдона: между этими двумя горами чувствовалось что-то общее, но только Смидирберг дышала не угрозой, а теплой, мощной, благотворной силой. Они были как светлый и темный альв – нечто весьма отличное от человека, но не схожее между собой.
Торвард шел вверх по склону горы через мелкий редкий сосняк и вдруг заметил, что кто-то идет ему навстречу. Этот кто-то был маленький и косматый; Торвард вздрогнул и остановился, и то существо тоже мгновенно остановилось. Торвард вгляделся: перед ним стояла елочка ростом с маленькую женщину. Внутри что-то дрогнуло, Торвард застыл на месте, напряженно рассматривая ее: елочка была как елочка, но до странности напоминала его ночной сон. Та самая елочка-морок вышла из сна прямо в явь и двигалась ему навстречу. Торвард упрямо двинулся дальше, не сводя глаз со странного деревца и готовый к любым его превращениям. Рука его лежала на рукояти меча, отлитой в виде молота: Тор Гроза Великанов не оставил его одного в этом неприятном месте.
Елочка снова пошла ему навстречу, но едва Торвард остановился, как она исчезла с глаз. Торвард резко обернулся, глянул по сторонам, словно боялся нападения сзади. Страха не было, была только острая настороженность и желание разобраться в причудах этого замороченного леса.
Елочка нашлась шагах в десяти сбоку и чуть выше по склону. У Торварда мелькнуло впечатление, что у нее оробевший и смущенный вид. Она как будто не ждала, что человек так решительно пойдет ей навстречу, и теперь сама испугалась, захотела уйти с дороги. И вот тут Торвард встревожился, что она и вправду уйдет, а он останется как последний дурак протирать глаза и гадать, померещилось ему или нет. Он торопливо шагнул прямо к ней, и елочка на глазах у него метнулась назад, уже не притворяясь простым деревом, быстро побежала вверх, прыгая по рыжим выступам скал с таким проворством и ловкостью, как будто под нижними ветками у нее пряталось не меньше восьми ног. Торвард бегом бросился за ней, оленьими прыжками одолевая скальные уступы, и на бегу крикнул:
– Не бойся!
Ничего лучше не пришло ему в голову. Но елочка и правда остановилась. Теперь она стояла на выступе скалы чуть выше Торварда, шагах в пяти. Но это была уже не елочка, а маленькая женщина, девушка с распущенными тускло-рыжими волосами цвета засохшей еловой хвои, в косматой накидке из волчьего меха. Девушка прижималась спиной к скале, будто ей грозила опасность, и Торвард видел ее лицо – маленькое личико с мелкими острыми чертами, с выражением настороженной враждебности. Большие, желтые, ярко горящие глаза смотрели прямо на Торварда, и в первое мгновение он зажмурился, как будто в лицо ему полыхнуло огнем. Взгляд этих диких, острых глаз резал и жег; Торварду мельком вспомнилась Альдона на тропе среди елей, ее испуг, ее слова о нечеловеческом желтоглазом лице. «Оно смотрело на тебя, Торвард ярл…» Несомненно, это и есть то самое лицо. И Торвард сразу понял две вещи: что Альдоне не померещилось и что странное создание преследует именно его. Он даже на миг не подумал об этом существе как о человеке: с бледного человеческого лица на него смотрели холодные, дикие глаза самого Медного леса.
– Кто ты? – спросил Торвард.
– Я та, кого ты искал, – почти не размыкая губ, ответила нечисть. Голос у нее был глухой, но внятный.
– Я искал не тебя, – ответил Торвард, глядя на нее в упор. – Но если ты хочешь что-то мне сказать…
– Ты искал меня… хоть и сам этого не знал… брат мой, – отозвалась ведьма.
Слово «брат» она выговорила с каким-то напряженным, тяжелым чувством, точно это был камень, который она с трудом выдавила изо рта, но в глазах ее сверкнуло злорадное торжество. На лице Торварда отразилось изумление – уж такого приветствия он никак не ждал! Его странная собеседница усмехнулась – правая половина ее рта дернулась вверх, черная бровь приподнялась. Это знак, безмолвный, но очень прямой и ясный намек на то, что знали они оба. Торвард стоял как окаменевший, не в силах совместить несовместимое: лицо Медного леса и улыбку, которую привык видеть с рождения… на другом лице. Каковы бы ни были странности кюны Хёрдис, она приходилась ему матерью, он любил ее и был привязан к ней, как всякий сын привязан к матери, кто бы она ни была. И эта ее улыбка на чужом, диком лице казалась краденой, оскорбительной.
– Кто ты? – повторил Торвард, и теперь эти два простых слова дались ему с еще большим трудом, чем в первый раз.
– Я – Медный лес, – медленно выговорила ведьма. – Я его дух, его сердце, его лицо и средоточие всех его сил. Я в нем, и он во мне. Отцом моим был Свальнир, последний из квиттингских великанов. А матерью – Хёрдис Колдунья.
Торвард молчал, и ведьма молчала, в ее желтых глазах сверкало торжество, как будто она нанесла врагу неотразимый удар. Торвард не мог справиться с растерянностью: ее слова ворочались у него в голове, как тяжелые камни, с гулким стуком сталкивались, но никак не складывались в единый смысл. Это – порождение Свальнира и… его матери?
– Так ты – моя сестра? – еле выговорил Торвард.
Он рос единственным ребенком у родителей, и ему даже не приходило в голову, что еще до встречи с его отцом у матери могли быть другие дети. Появление ведьмы-сестры было таким же чудом, как если она возникла из пустоты, выросла и повзрослела прямо у него на глазах за несколько мгновений.
– Да, – подтвердила ведьма, и Торвард видел, что под ее внешним спокойствием закипает ярость. – Я – твоя сестра. Спроси у своей матери, если не веришь. Спроси, и она вспомнит, как родила дочь в пещере великана, как великан назвал ее Дагейдой! Спроси, как она усыпила меня в ту ночь, когда задумала бежать отсюда! Спроси, как она убежала из пещеры с мечом Драконом Битвы и со своим новым мужем, а меня оставила одну, одну на всем свете! Спроси, может быть, она вспомнит!
Торвард молчал. Теперь он знал, какую тайну скрывала от него и от всего света мать. Он не заподозрил ведьму во лжи: в ее внешности не было ничего от Хёрдис, но в Хёрдис было что-то от нее. В желтых блестящих глазах, в тусклых рыжих волосах, в бледной коже и мелких чертах ведьмы отражался сам Медный лес, и в глазах кюны Хёрдис, живущей так далеко отсюда, светился желтый отсвет этого лесного безумия.
Дагейда стояла на выступе скалы, тесно прижавшись к камню спиной, и как будто составляла с ним единое целое. У нее за спиной раскинулся необъятноогромный лес, и она сливалась с ним: тысячи нитей связывали ее с каждым деревом и каждым камнем, в них текла общая кровь. От нее веяло лесной затхлостью и влажной прелью, ее грудью дышали мхи и деревья, ее голосом говорили сотни горных речек и ручьев. Их прозрачная хрустально-холодная вода бежала в ее жилах, не покидая своих берегов; вода и мхи, стволы и камни жили в ней, и она жила в них. Ее маленькое бледное личико было соткано из солнечных бликов на шершавом боку камня, из белой березовой коры; желтая вода мшистого болотца блестела в ее глазах, и рыжие ветки сухого можжевельника сплели копну ее спутанных волос.
И она была его сестрой. Одна и та же мать дала им жизнь, и Торвард чувствовал, что какие-то невидимые узы связывают, сковывают его с этим странным существом, человеком только по виду. В них текла общая материнская кровь, и этого никак нельзя было изменить. Силы Медного леса тянули к нему руки, и он не мог их оттолкнуть.
Ему вспомнилась Эйра. «Я хочу, чтобы тебя не было!» Он мог бы сказать то же самое Дагейде. Возникло чувство огромной ошибки, вины, которой можно было избежать. Нужно что-то исправить… Хотя бы в прошлом нужно было сделать что-то иначе, не допустить этого!
– Ты… Почему она не взяла тебя с собой? – спросил Торвард. Ему казалось, что если бы Дагейда росла в человеческом доме все эти годы, то сейчас из ее глаз не смотрел бы Медный лес и родство с ней не было бы так ужасно.
– Спроси у нее! – Дагейда хихикнула, черты ее лица дрогнули, как рябь на воде, а в глазах ее сверкнула острая, режущая ненависть. – Она хотела уйти от меня! Она хотела уйти от самой себя и навек забыть ту жизнь, которой жила здесь! Я ей мешала, и она бросила меня! Она думала, что сможет убежать от своего прошлого. Но от прошлого нельзя уйти, и ее прошлое привело сюда тебя! Ты, Торвард сын Торбранда, ты от меня не уйдешь! Твой отец убил моего отца и подрубил древний корень Квиттинга! Но я не буду тебе мстить за это. Ты прикован к горам Квиттинга цепью Глейпнир, и сколько бы ты ни прожил, ты не стряхнешь с себя его власти. Моей власти! Я знаю твое будущее! Ты еще не раз придешь ко мне. Я отомщу ей за то, что она меня бросила, – отныне ты, ее сын, принадлежишь мне!
– Я могу забрать тебя отсюда, – сказал Торвард. От ее неясных угроз по его коже пробегала дрожь, и при этом он очень сильно ощущал, насколько он, человек, отличается от этого холодного существа и насколько другой жизнью живет. – Если хочешь, ты можешь поехать со мной. И ты будешь жить с матерью и со мной как моя сестра. Твоего отца я не могу тебе вернуть, но ты получишь все, на что имеешь право как дочь моей матери!
Дагейда засмеялась, не раскрывая рта, и ее невеселый, дикий смех был похож на крик лесной птицы.
– Попроси к себе в сестры вот эту сосну! – Она взмахнула рукой, показывая на маленькую, тощую, искривленную сосенку, свисавшую со скалы. – Она будет тебе такой же сестрой, как я!
Торвард не возражал, понимая, что Дагейда так же невозможна у очага в человеческом доме, как эта сосна. Она – не человек.
– Нет, мои владения получше твоих! – со смехом продолжала Дагейда. – Я знаю будущее! Белый дракон уже в моих руках. Я покажу тебе его. Смотри!
Как птица, как ловкий маленький зверек, Дагейда соскочила со скалы, и Торвард с трудом удержался, чтобы не отшатнуться от нее подальше. И тут же он увидел, что во мху полянки среди камней бьет прозрачный источник, и чистая струя, играя, утекает куда-то вниз по склону горы. Ведьма встала на колени возле источника и погрузила в него руки. Бросив на Торварда дразнящий взгляд, она стала поднимать руки, кипение водяных струй приподнялось… и показалось, что она сам источник поднимает с земли. Волосы на голове шевельнулись, земля дрогнула под ногами – но что-то блеснуло, и Торвард с облегчением увидел, что Дагейда поднимает не источник, а большую серебряную чашу, скрытую на его дне. Это оказалась даже не чаша, а кубок на высокой ножке, отлитый в виде дракона: подставку образовывал свернутый хвост, тело служило ножкой, а сама чаша была головой дракона с широко раскрытой пастью. В глазах дракона блестели белые камешки, все тело покрывала тонко вырезанная черненая чешуя. Кубок блестел от воды, и Торварду подумалось, что он живой, хоть и серебряный. Дагейда подняла его на вытянутых руках, с ножки его стекала вода, сверкающие капли падали назад в источник, а в самом кубке прозрачные струи продолжали кипеть вровень с краями.
– Вот он, Дракон Памяти! – с торжеством провозгласила ведьма и встала на ноги, протягивая кубок Торварду. – Выпей, брат мой, – и ты забудешь все, что нужно забыть, но будешь помнить то, что тебе суждено помнить!
Торвард попятился. Сверкающий серебряный кубок притягивал его: казалось, стоит только отпить из него один глоток, как тебе откроются все тайны Мимирова Источника Мудрости. Но только сумасшедший принял бы кубок из рук ведьмы! Дагейда засмеялась и отпила из кубка сама – над чашей полыхнуло ослепительное бело-серебряное пламя, и в лицо Торварду пахнуло свежим зимним холодом.
Дагейда опустила кубок снова к воде, и он мгновенно канул вниз, исчез с глаз. Ведьма выпрямилась, стряхивая с белых рук ледяные капли, и ее тонкие пальцы даже не порозовели.
– Я получила его! – с торжеством произнесла она, и Торвард понимал, что в свое время это было для нее большой победой. – Как я получила его, тебе не надо знать, но он вернулся ко мне! Много лет им владел род человеческий, но я вернула его в род великанов! И всю власть моего древнего племени, которое оно утратило, я верну себе! Так и передай ей! – Дагейда не хотела называть мать, но ненависть и чувство соперничества в ее голосе ясно указывали на кюну Хёрдис. – Белый Дракон уже у меня, и Черный Дракон будет у меня скоро, очень скоро! А потом ко мне вернется и Золотой Дракон! Ты принесешь мне его! Потому-то я и отпускаю тебя сейчас, чтобы ты принес мне его. Раньше или позже, но все будет так, как я хочу! У меня много времени впереди, мне некуда торопиться. Все три дракона, все наследство моего отца окажется у меня, хочешь ты того или нет! И весь Квиттинг будет принадлежать мне, только мне! В моих руках будет собрана вся власть над ним, видимая и невидимая! Власть великанов и власть конунгов! Уходи отсюда, Торвард сын Торбранда! Здесь – моя земля! Ни тебе, ни ей не владеть здесь больше ничем!
Дагейда теснее прижалась спиной к скале и вдруг исчезла. Там больше не было даже елки – только ветки можжевельника вокруг покачивались, словно кто-то маленький ловко проскользнул между ними.
Торвард потер лоб рукой. Перед глазами у него все мелькало и плыло, в лицо бил сильный запах древесной прели. В глазах рябило, очертания скалы и деревьев на ней мелькали, и мерещилось, что рядом с ним двигаются какие-то невидимые грани. От этого движения сам воздух стал ненадежным, в ткани бытия появились прорехи, и даже шаг сделать было страшновато из опасения угодить в одну из них.
О каких драконах она говорила? Торвард вспомнил меч своего отца, который звали Драконом Битвы. А у матери есть золотое обручье в виде дракона, его называют Драконом Судьбы. То и другое она принесла в приданое, и обе эти вещи обладают чудесными свойствами. И теперь Дагейда показала ему кубок, который называет Белым Драконом Памяти…
Пересилив нежелание, Торвард подошел к источнику. Тот играл прозрачными струями, золотистые песчинки кипели на дне, живая струя убегала прочь по пестрым камешкам, как будто дразнила, унося сокровища забытых тайн. Никакого кубка… но чем дольше Торвард смотрел на дно источника, тем сильнее ему мерещился серебряный блеск. Глубина затягивала взор, голова кружилась, ощущения окружающего таяли… Невидимые грани живее задвигались вокруг, открывая перед ним щель и грозя затянуть на иные стороны видимого мира… Встряхнув головой, Торвард повернулся и медленно побрел обратно к дружине.
Ехать к Великаньей долине уже ни к чему. Ничего более важного он там не узнает. Теперь он знал самое главное – знал, чем связана его мать со своими бывшими лесными владениями. И эта связь наложит неизгладимый отпечаток на его собственную жизнь. Лучше бы ему этого не знать. Но если ведьма чего-то от него хочет, то она найдет способ добиться своего. Принести ей Дракон Судьбы! Обручье, с которым кюна Хёрдис не расстается ни днем ни ночью, ни зимой ни летом, не снимает, как говорят, даже в бане! Так она и отдала его любимому сыну, чтобы он отнес его в подарок дочери, отнюдь не любимой! Дожидайся!
Это было даже смешно, и Торвард попытался усмехнуться, но ничего не вышло. Кюна Хёрдис сильна в колдовстве, и обручье ее, конечно, зачаровано от воров. Но как знать, не сильнее ли ее окажется дочь, дочь великана. «Я – Медный лес…» А ведь кюна Хёрдис боится ее. Боится, потому и скрывает ее существование от всех, даже от сына. И ее можно понять…
Как там говорила Эйра? «Я хотела бы переменить свою кровь…» Из этого свидания Торвард унес мучительно-тяжелое чувство, и достижение цели ничуть его не радовало. Хотелось уйти с этого проклятого полуострова и никогда больше сюда не возвращаться.
Глава 5
И вот Хельги ярл снова дома и снова сидит на материнском кургане, глядя, как заходящее за дальние горы солнце бросает на воду красную дорожку. «Хеймир сын Хильмира, конунг слэттов, и сын его Хельги ярл велели поставить этот камень по жене и матери, Хельге дочери Хельги, из рода Птичьих Носов, что с Квиттингского Востока»,– гласила надпись на камне, к которому он прислонялся плечом, и это была первая надпись, которую восьмилетний Хельги когда-то прочел самостоятельно. Каждую весну Хеймир конунг приказывал заново подкрасить рисунок на камне и надпись красным, черным и белым. Нарядный и яркий поминальный камень издалека видели со всех подплывающих кораблей. Зимой на снегу, летом на зелени, камень сиял блестящими красками, но это не радовало тех, кто сожалел об умершей: свежесть красок на камне и самой утрате не давала поблекнуть.
Но только здесь, возле этого камня, Хельги чувствовал себя по-настоящему дома. Теперь уже совсем лето, днем здесь слишком жарко, а сейчас, вечером, хорошо и прохладно. Еще светло, но воздух сер от сумерек, и вся земля прячется под серую дымку, таинственно подмигивает, будто обещает произвести с собой какие-то перемены и завтра утром предстать в новом, неожиданном виде. В детстве Хельги твердо верил, что земля и правда может измениться, если только захочет, да и сейчас еще в глубине души верил слегка. А главное – вечерняя дымка прятала все наперечет знакомые пригорки и крыши поселения Эльвенэс, множество кораблей на обоих берегах в устье реки, и Хельги легче было вообразить, что вокруг него снова расстилаются дикие горы Квиттинга, поросшие густым лесом, и та скала, что сплошь усеяна кристаллами граната, точно каплями крови.
После его возвращения домой прошло уже три дня, но только сегодня Хельги впервые выбрался посидеть на кургане. Перед этим он все три дня рассказывал о своей долгой поездке, о свадьбе Альмара конунга и о своем собственном обручении. Последнее, конечно, потрясло Эльвенэс гораздо больше и показалось чудеснее иной саги. Уж слишком походила на сагу и поездка в зачарованную страну Медный лес, и пребывание в гостях у ее повелителя-колдуна, и обручение с его дочерью, красавицей и тоже, конечно, колдуньей.
– Знаем, знаем мы, чем это кончится! – смеялись разговорчивые торговые гости, которых к праздникам середины лета собралось в Эльвенэсе видимо-невидимо. – Он женится на ней, у них родится ребенок, а его похитит чудовище, а она превратится в лебедя и улетит! И нашему Хельги ярлу придется лет семь их обоих искать, если не все двенадцать! На колдуньях лучше не жениться! До добра это не доводит!
– Да нет, все должно быть не так! Она родит ребенка, а мать конунга… ох, она же умерла… Ну, мачеха или сестра, неважно, подменит его на щенка!
И так три раза! А детей будет отсылать в заморские страны! А когда конунг решит казнить жену-колдунью, она превратится в лебедя!
– Да нет, это сестра конунга должна быть колдуньей и превращать детей в лебедят, чтобы они улетали, а жене конунга во сне мазать рот кровью, как будто она их съела!
– Она сама должна их съедать!
– Вы что, совсем обалдели? Вы что там плетете про фру Альвборг! Да еще кюну Асту привязали – это же она жена конунга! Закройте свои глупые рты, а то я конунгу на вас пожалуюсь! У наших конунгов в роду никто не занимается колдовством, а болтать глупости плывите к себе домой! Чего придумали!
Конечно, не самое удачное дело, если обручение конунгова наследника встречается такими разговорами. В усадьбе Хеймира конунга досужей болтовни было меньше, но к событию отнеслись скорее настороженно, чем с радостью. Конечно, подмены будущих детей щенками никто не ждал, но родичи и дружина в сомнениях обсуждали, к чему приведет подобное родство.
Выложенные пять булатных мечей всех порадовали: по мечу досталось Хеймиру конунгу, Рагневальду Наковальне, как мужу конунговой сестры Альвборг, Рингольду, мужу ее дочери Сванхильд, Аудольву Медвежонку и Эгмунду Лосиной Голове, отцу кюны Асты. Но даже и получив такие подарки, родичи и дружина не слишком горячо приветствовали будущее родство.
– Ты выяснил, кто их кует? – спрашивал сына Хеймир конунг.
– У них говорят, что мечи ковал древний конунг Хродерик, а Вигмар достает их из кладовой в горе.
– Но это саги. Работа современная и совсем свежая. Ты мог бы попытаться это все разузнать.
– Я и сам вижу, что этим мечам не триста лет. Вигмар хёвдинг уверял, что Хродерик Кузнец и сейчас продолжает ковать их в кузнице под горой. И вся округа нередко слышит стук его молота в горе Смидирберг. Почему я не должен был поверить в это?
– Потому что это не слишком похоже на правду.