Вот если бы… Если бы войско Бергвида было вооружено мечами из подгорных кладовых Хродерика Кузнеца! Чем больше Бергвид думал об этих чудесных мечах, тем сильнее ему хотелось ими завладеть и лишить своего противника такого мощного оружия.
Эйра беспокоилась и тосковала, видя его в таком настроении и не имея возможности ему помочь. Приближающееся полнолуние тоже сказывалось на ней сильнее обычного. Она волновалась без видимой причины, не могла спать ночью и не находила себе места днем. Ей все казалось, что она опаздывает куда-то или забыла, упустила что-то важное; что где-то поблизости ее ждет очень нужное, необходимое дело, а если она промедлит, то все погибло! Что это за дело, она не знала и сама, но Бергвид делался все более беспокойным, сердился, кричал, так что собственные ярлы не решались к нему подступиться, и все заботы Эйры сосредоточились на нем. Не ломая голову над заботами Бергвида, она считала бы, что не исполняет свой долг и предает свою любовь.
«Такие мечи делают только темные альвы…» Проклиная свою прежнюю невнимательность, Эйра изо всех сил старалась припомнить, не слышала ли от брата или Альдоны что-нибудь о путях в кладовые. Если бы Лейкнир все-таки приехал! Но в это не верила даже она, весьма склонная верить в то, чего ей хотелось.
Бергвид иногда уезжал или уходил из усадьбы один, никого с собой не брал и потом не говорил, куда ездил; Эйра каждый раз беспокоилась о нем, ждала за воротами, но тоже не смела расспрашивать, и каждый раз он возвращался еще более раздосадованный, чем уезжал.
– Спросил бы ты у Дагейды! – посоветовал ему однажды Грют Драчун. – Уж кому тут все троллиные норы знать, как не ей! Ты ей отдал такое сокровище – она за это всю жизнь обязана тебе служить!
– Я спрашивал! – огрызнулся Бергвид, и голос его был так страшен, что Эйра отпрянула от дверей спального покоя, в которые уже хотела постучаться. – Нечего меня учить! Я знаю, что мне делать, и без мудрецов вроде тебя! Дагейда не знает! Этими путями, если они только есть, владеют только темные альвы! А Дагейда не может ими распоряжаться! В Свартальвхейме у них своя власть, и им столько же дела до Дагейды, сколько мне до твоих дурацких советов!
Этот обрывок разговора потом не раз вспоминался Эйре. Ее переполняло горячее желание помочь, и через день или два она решилась поделиться с Бергвидом тем, что надумала.
– Ты говорил, конунг, что путями в подземелья Хродерика могут владеть темные альвы, – заговорила она вечером, когда поднесла ему пива и потом присела рядом с ним.
– Да, – мрачновато ответил Бергвид. – Вигмар столковался с ними… Он сам – тролль!
– Но ведь и другие могут с ними столковаться, – заметила Эйра. – Если бы тебе поискать вход на те пути, которыми ходят темные альвы…
Она не успела договорить: Бергвид вдруг резко наклонился к ней с высоты своего почетного сиденья и крепко сжал ее запястье.
– Откуда ты знаешь? – с негодованием воскликнул он. – Ты что, послала за мной подглядывать? Да? Не смей этого делать! Я сам знаю, что мне делать, и никаких советов не прошу! Я никому не позволю совать нос в мои дела! Так и запомни!
– Но конунг, я же хочу помочь тебе! – взмолилась Эйра, напуганная этой вспышкой. – И я вовсе не подсматривала за тобой и никого не посылала! Конечно, ты знаешь сам! Просто я подумала: ведь тут неподалеку Черные Ворота…
– Что это такое? – Бергвид немного ослабил хватку.
– Это вход в Свартальвхейм. В Великаньей долине стоит Пещерная гора – та самая, в которой жил великан Свальнир.
– Я знаю!
– В задней части пещеры и есть вход в Свартальвхейм. Можно пойти туда и попытаться вызвать темных альвов. И поговорить с ними.
– Вызвать темных альвов! Ты думаешь, это так легко сделать?
– Вовсе не легко. Но можно попытаться.
– Ты попытаешься? – Бергвид насмешливо дернул углом рта.
– Да. – Эйра кивнула. – Я знаю, как вызвать их. И они, может быть, откроют тебе эту тайну.
– Значит, ты думаешь, что сумеешь их вызвать? – с усмешкой повторил Бергвид, но видно было, что он задумался.
– Я помогу тебе, конунг! – горячо заговорила Эйра, чувствуя, что он готов согласиться. – Я помогу! Я сумею!
– Глупости! – вдруг прервал ее Бергвид. – Чушь собачья! Как ты сможешь это сделать! Это невозможно, и уж точно это дело не для тебя! Занимайся своей прялкой и не суйся в дела мужчин! Я сам разберусь со своими делами!
Эйра отвернулась, чтобы скрыть слезы. Она не понимала, что своими последними словами сама все испортила. Бергвид не выносил предложений о помощи, поскольку это давало ему чувство зависимости и унижало его в собственных глазах. Ее горячее желание помочь, которое Эйра преподносила как главное доказательство своей любви, только отталкивало от нее Бергвида, поскольку выставляло его перед ней слабым, нуждающимся в помощи. Вовсе того не желая, Эйра задевала его болезненное самолюбие и не догадывалась, что рушит хрупкое согласие между ними тем самым, чем хотела его укрепить. Она как будто ушиблась о горделивое упрямство своего жениха, и душа ее болела после этого удара. Слезы текли по щекам и капали с подбородка на руки, а она даже не смела поднять руки отереть их, чтобы не привлечь к ним внимания. Но все заметили и так: Асольв и фру Эйвильда горестно переглядывались, чувствуя, что предполагаемый брак не очень-то осчастливит их дочь.
На другой день Бергвид снова уехал, но Эйра впервые не огорчилась, а скорее испытала облегчение. Не желая никого видеть, она с самого рассвета ушла из дома и весь день бродила по окрестным долинам, перебирая в памяти каждое из сказанных слов. Обидные слова и резкий, лишенный и тени любви голос Бергвида болезненно жгли ее душу. Но вместо гнева она чувствовала жгучее желание его оправдать, и вскоре она уже не столько страдала, сколько жалела Бергвида. Ему приходится так тяжело! Он должен думать о стольких вещах! У него так много врагов и так мало друзей! Он так мало любви и доброты видел в жизни, что нечего удивляться, если его истерзанное сердце не умеет отвечать на любовь. Тяжкая память о рабстве язвит и мучает его, и несправедливо требовать жалости к другим от того, кто сам испытывает такую боль. Ему так горько самому, его так мучит бессилие и досада, что разве может он еще думать о ее, Эйры, огорчениях? Она сама виновата! Лезет не в свое дело! И Эйра поспешно отирала слезы. «Только ты один во всем мире не можешь меня обидеть…» – ведь она сама так сказала, а она не из тех, кто берет слова обратно!
Эйре стало стыдно. Да! В этом будет сила ее любви. Брюнхильд дочь Будли взошла на погребальный костер мужчины, который не любил ее. Она саму жизнь отдала тому, кто не был ей благодарен за это, и в том ее подвиг. За это ее помнят и прославляют в веках.
И я… В душе Эйры поднималась решимость, крепла сила, и на сердце становилось легко. Что же это за любовь, которая требует благодарности? Это сделка, а не любовь! А она, Эйра дочь Асольва из Кремнистого Склона, не торгует своим сердцем, а по велению судьбы отдает его беззаветно, навсегда! Сигурду Убийце Дракона тоже некогда было думать о любви – его ждали подвиги. Пусть он делает свое дело. А она будет делать свое – любить его, чего бы ей это ни стоило.
Она подняла к глазам руку с подаренным перстнем. Во всех сложностях последнего времени перстень служил ей поддержкой и утешением. В его алом сиянии она видела живой отблеск встающего солнца; когда она вглядывалась в него, на душе у нее делалось спокойнее, а мысли яснели. Алое пламя перстня согревало ее и укрепляло внутреннюю силу; сама душа ее была таким же осколком огня, и Эйра любила перстень, как образ собственной души.
Вечер застал ее на вершине Раудберги. Всегда, когда ей было тяжело или грустно, Эйра приходила сюда, в святилище, дышавшее памятью о многовековой жизни ее племени, и здесь она всегда находила облегчение. Все ее заботы казались такими мелкими рядом со священной горой, такими быстротечными рядом с вечностью. Она встала на то самое место между валунами, откуда увидела однажды розовые горы, сиявшие в небесах. Душа ее стремилась снова их увидеть, снова испытать то легкое, утешительное чувство общения с иным миром, в котором нет здешних забот и огорчений.
Уже вечерело, на небе горела желтовато-розовая полоса заката между слоями темных, густых, как будто из нечесаной шерсти сделанных облаков. Вокруг постепенно темнело, свежий воздух летнего вечера казался густым и прозрачным. Эйра смотрела на засыпающий вечерний мир сверху, как смотрят боги, мягкая полутьма скрывала привычные очертания земли, и уже казалось, что перед ней расстилается другой мир, совсем другой, в котором и сама она – совсем другая… Он шел ей навстречу, не показывая образов глазам, но постепенно проникая в душу. Эйра как будто плыла по темному морю вечерних облаков, уходя все дальше и дальше от того, что ее томило.
Эйра медленно шла вниз по тропе; за много лет ее ноги выучили эту каменистую тропу до последней выемки, и она легко прошла бы тут с закрытыми глазами. Но ее переполняло ощущение, что она идет через другой мир, и какой-то иной свет все яснее сиял перед ее глазами. Не чувствуя своего тела, Эйра присела на широкий валун, поросший толстой моховой подушкой. У нее кружилась голова, все вокруг казалось иным.
И она находилсь здесь не одна. Где-то рядом ощущалось присутствие другого существа – доброго, мудрого, прекрасного. Богиня иного мира шла навстречу Эйре, и ее душа сливалась с душой богини. Не видя и не чувствуя вокруг себя ничего земного, Эйра прилегла на прохладный мох, подложив руку под голову. Тихий и мягкий женский голос, родившийся из розового сияния заката, напевно полился ей в уши, и Эйра слушала, переживая каждое слово с такой остротой и ясностью, словно это было ее собственное живое воспоминание. А голос рассказывал:
– Мы долго плыли через море на юг, пока земля не преградила нам путь. Это была пространная страна, полная желтых и бурых скал; в ущельях росли причудливо изломанные, корявые деревья с зеленой пыльной листвой, и корни их, вцепившиеся в камень, походили на жадные скрюченные пальцы. По дну ущелий бежали шумные, прозрачные, бурные ручьи, и нам казалось, что эта страна говорит с нами. Но мы не понимали ее языка.
Небо над ней было очень синее, а солнце горячее. С вершины каждого холма было видно очень далеко, и вечерами зелень лугов на самом горизонте отделялась от неба резкой серовато-синей чертой. Сначала мы думали, что боги сотворили эту землю только для нас, потому что в ней не было людей. Ни единого человека.
Но потом мы узнали, что у этой земли были когда-то хозяева. Везде мы стали замечать их следы. К вершинам гор вели выбитые в скалах широкие ступени, а на горах над морем стояли огромные дома из белого, как снег, розоватого, серого или голубоватого камня, гладкого и чистого, как шелк. Каменные резные столбы, подпиравшие их высокие крыши, были огромны, как столетние сосны. Каждый из этих домов мог бы вместить сотни людей, но внутри было совсем пусто. Их строили великаны, потому что только великаны могли бы жить в этих домах, длиною в целый перестрел.
А потом мы нашли и самих великанов. Только все они были каменные. Они стояли, сидели, лежали на каменных ложах в самой глубине домов, и все они были очень красивы. Мужчины держали в руках щиты и копья, женщины – сосуды и цветы; у иных сидели на плечах птицы, а у ног лежали лани или волки. Воля богов обратила их в камень, но их причудливые каменные одежды лежали красивыми складками, а волосы вились, как живые. Все они были так прекрасны, что красота их поражала, как молния; мы не могли оторвать от них глаз, изумленные красотой этого племени и теми ужасными преступлениями, за которые боги так покарали их.
Мы стали жить в опустевших домах. Сначала мы боялись, что протопить эти огромные помещения будет трудно, но дни складывались в месяцы, а солнце сияло все так же жарко, деревья и травы так же зеленели, в рощах зрели яркие желтые и красные плоды, для которых у нас еще не было названий. Луна обернулась двенадцать раз, и мы поняли, что здесь не бывает зимы. Мы поняли, что нашли ту страну, о которой боги когда-то поведали нашим предкам. Страну окаменевших великанов…
Эйра слушала, волны мягкого, ласкового голоса качали ее и несли все дальше, дальше, и хотелось, чтобы это не кончалось никогда, чтобы плыл и плыл навстречу, смыкаясь вокруг, этот чудесный неведомый мир. Голос лился так ровно, безмятежно, будто для него не существует ни времени, ни пространства, он жил в вечности и в вечность уносил за собой Эйру. Она не понимала, на каком языке ведется рассказ, живые и яркие образы заполняли ее внутреннее пространство, она как свои ощущала чувства тех людей, о которых ей говорили: их изумление перед новой страной, подаренной им богами, недоверие, страх и робкое восхищение. Все начиналось сначала – на остатках умершего мира появились новые люди, и Эйру переполняло живое и горячее чувство счастья. Она была и той землей, и теми людьми, от встречи которых родился новый мир, еще не знающий себя, не умеющий говорить. Мир, у которого все впереди, в котором так много работы для ума и рук, в котором так много места для доблести и созидания…
Но вот голос умолк, постепенно отойдя назад, словно обещая когда-нибудь вернуться и продолжить. Старый мир занял вокруг Эйры свое законное место; но и открыв глаза, она продолжала видеть перед собой Землю окаменевших великанов. Зеленые холмы, в сумерках отделенные от неба резкой синей чертой, искривленные деревья, вцепившиеся корнями в трещины камня, – все это висело у нее перед глазами, а сквозь видения лишь смутно проступали привычные очертания тропы и поминальных камней, несущих свой вечный дозор у священной горы. Она шла вниз по тропе и одновременно двигалась через Землю окаменевших, как те люди из неведомого племени, что долго плыли к ней через море на юг…
Чем дальше она спускалась, тем более прозрачными делались видения холмов и развесистых лиственных деревьев, а рыжие скалы Раудберги и гранитные поминальные камни обретали привычную плотность и вес. Вот зеленые холмы растаяли совсем, а Эйра все еще смотрела вокруг изумленно-ищущим взглядом. Старый мир уже никогда не будет для нее таким, как прежде, потому что сама она изменилась. Богиня, с которой ненадолго слилась ее душа, не ушла совсем, и Эйра знала, что теперь она останется с ней навсегда.
* * *
Через несколько дней после ссоры Эйра столкнулась с Бергвидом возле дверей гридницы, и он вдруг схватил ее за руку. Эйра вздрогнула и вскинула на него глаза, как в ожидании большой опасности. Несмотря на самоотверженные попытки оправдать его вздорную грубость, в душе она утратила веру в его любовь и приготовилась к новым неприятностям. Бергвид несколько мгновений пристально смотрел ей в лицо, потом наклонился и тихо сказал:
– Так ты думаешь, что можешь вызвать темных альвов?
Поначалу Эйра растерялась, но тут же в ней бурным ключом забилась радость: он готов принять ее помощь!
– Да, конунг! – горячо заговорила она. – Я много думала… я сумею. Твой перстень поможет мне!
– Когда можно туда идти? – спросил Бергвид.
– Уже скоро. Скоро будет полнолуние, и мы пойдем. Это самое хорошее время для встречи с темными альвами. В полнолуние они ближе к Среднему Миру, потому что луна – подземное солнце. Когда она в полной силе…
– Луна в полной силе! А ты? – Бергвид требовательно взглянул ей в глаза. – Ты уверена, что сумеешь это сделать? Самоуверенность, тебе бы неплохо помнить, до добра не доводит. Может, Вигмар завладел и темными альвами тоже! И их нанял себе служить за пару сухих корок!
– Нет, нет! Темные альвы с ним не дружат. Он даже воевал с ними когда-то давно, когда только поселился на Золотом озере. Я не знаю точно. Но он никогда не будет с ними дружить! Нет, нет! – уверяла Эйра, молясь в душе, чтобы сейчас он не оттолкнул ее руку, как в прошлый раз.
Ей хотелось упрашивать его не отказываться, но она уже знала по опыту, что уговоры могут оказать обратное действие. Все силы ее души были устремлены на то, чтобы понять его и быть для него понятной, но ничего не выходило. При встрече с ним все ее внутренне спокойствие, с таким трудом выстроенное, рассыпалось в прах, и она оставалась слабой, зависимой, беспомощной. Эйра изумлялась, обнаруживая, что любовь и даже обручение не дают людям полного согласия и счастья, тосковала, день и ночь думала, но ничего не могла придумать. Бергвид глядел на мир совсем другими глазами.
В день перед полнолунием Бергвид, Эйра и трое его хирдманов отправились в дорогу. С собой они везли черного барана, а Эйра взяла священный жезл из орехового дерева, оставшийся от прежнего жреца Стоячих Камней, старого Горма.
В сумерках второго дня пути пять всадников оказались у подножия Пещерной горы. Огромный зев пещеры был заметен издалека и внушал содрогание. Бергвид выглядел еще мрачнее обычного, его люди тревожно оглядывались и невольно ежились. Сама Великанья долина, сумрачная, затененная высокими окрестными горами, каменистая, безлесная, покрытая только кустами можжевельника, мхами, лишайниками да тонкими, худосочными елочками в человеческий рост, внушала неудержимый трепет. Дух исполинского «племени камней» жил в ней и никуда не ушел даже со смертью последнего из квиттингских великанов. Утратив воплощение, он стал невидим, и неизвестность пугала не меньше, чем сам прежний хозяин пещеры.
И Эйре было не по себе, хотя она лучше своих спутников представляла это место. Сама Эйра никогда не видела последнего хозяина Пещерной горы, великана по имени Свальнир: он погиб за несколько лет до ее рождения. Свою тетку Хёрдис, ставшую причиной Свальнировой смерти, Эйра тоже знала лишь по рассказам отца, но из-за их родства все минувшие события в Великаньей долине казались ей близкими. Но если раньше она точно знала, что ей следует об этом думать – о чем и говорила Торварду ярлу со всей свойственной ей прямодушной гордостью, – то теперь, растерянная и подавленная пугающим величием Пещерной горы, она усомнилась в своих суждениях. Способность к ворожбе, присущая всем женщинам их рода, тоже сближала ее с Хёрдис, и сейчас при мысли о Колдунье Эйра почувствовала не прежнее негодование, а какое-то тревожное любопытство. От своей крови ведь никуда не денешься… как говорил Торвард ярл. Эйра поспешно прогнала его образ, словно Бергвид мог как-то прочитать в ее мыслях имя ненавистного врага.
Издалека зев пещеры казался слишком высоким, а склон под ним – неприступным, и мужчины с беспокойством думали, удастся ли подняться к пещере. Во времена Свальнира и Хёрдис этот подъем был недоступен для человеческих ног. Но когда всадники приблизились, стало видно, что оползни и обвалы сделали склон не таким крутым – с трудом, но по нему можно было пробраться, цепляясь за каменные обломки. Кое-где даже выросли чахлые кустики, способные дать опору рукам и ногам.
– Это очень опасно! – Задрав головы, хирдманы осматривали склон. – Тут могут быть оползни. Наступишь – и поедет. Прямо тебе на голову.
– Это во время последней битвы… – От волнения Эйра едва могла говорить. Здесь каждый камень был для нее живым и священным. – Когда Свальнир бился с Торбрандом Троллем, от их борьбы летели камни и падали на склон. Оттого здесь теперь так. Эти оползни – застывшая кровь великанов.
– Из нее выходит железная руда? – Один из хирдманов пнул сапогом рыжевато-черный комок породы.
– Да. Самая лучшая руда и зовется «кровью великанов». Она появилась в этой долине только после смерти Свальнира. А в других горах ее много. Гора Ярнехатт – Железная Шапка – возле Золотого озера целиком из нее состоит. Ведь когда-то всю эту землю населяли великаны.
– Должно быть, из нее-то и кует Хродерик?
– Конечно. В песни о нем так и говорится: «кровь великанов» плавится в горне.
– Хватит болтать попусту! – оборвал их Бергвид. Разговор о Хродерике его только раздражал. – Ты сможешь туда подняться? – Он показал на склон.
– Да, – Эйра кивнула. – Я умею ходить по таким кручам.
Хирдманы разложили костер и сварили кашу на ужин. Потом Бергвид и Эйра поднялись к пещере, пока не угас дневной свет. Камни дрожали, кое-где сыпались вниз. Бергвиду было особенно трудно, потому что он нес на плечах связанного барана, но подъем закончился благополучно. Теперь им оставалось только ждать.
До полной темноты они просидели у входа в пещеру. Внизу горел костер, трое хирдманов время от времени окликали их, чтобы убедиться, что конунга еще не съели духи жуткой пещеры. Сверху трое мужчин казались маленькими-маленькими, как глиняные человечки, что лепят дети.
В саму пещеру оглядываться было неприятно: весь ее пол устилали огромные, острые, беспорядочно и тесно наваленные обломки камня. В глубине зияла чернота: задней стены у пещеры не было вовсе. Оттуда веяло мертвенным, глубинным холодом подгорья, от создания мира не видавшего солнца. Эйра мерзла и куталась в плащ. Из мыслей у нее не шла тетка Хёрдис. Не верилось, что это жуткое место целых два года служило домом живой женщине: ни скамей, ни лежанок, ни очага – ничего. Как она жила здесь? Холодно, пусто, дико.
Стараясь отделаться от неприятного чувства, Эйра смотрела вдаль – из высоко поднятой пещеры было видно очень далеко. Вершины гор чернели на темном небе, и уже казалось, что вот-вот между двумя вершинами покажется исполинская фигура великана – это Свальнир возвращается домой и несет на плече оленью тушу, точно щенка… Он придет, поднимется в пещеру, разложит огонь… Эйра так живо видела все это, что ей уже казалось, будто сама она – не Эйра, а Хёрдис, женщина со странной судьбой, наделенная б?льшими силами, чем может удержать в повиновении… Так много тайн Медного леса было ей подвластно, каждый камень и каждая травинка здесь были послушны ей. Она повелевала лавинами и водопадами, она могла передвинуть гору или создать пропасть глубиной до самого Нифльгейма. Но она не была счастлива своей силой и властью. Не была, потому что живой человек не может быть счастлив среди этих мертвых, голых, холодных камней, здесь просто не место живому человеку. И впервые Эйре пришло в голову, что на предательство своего племени Хёрдис толкнул ужас ее существования: эти чернеющие молчаливые горы, эти каменные стены пещеры, неотступно веющий из глубины мертвенный холод. Она хотела уйти от великана к живым людям. Но никто из квиттов не пришел к ней на помощь… Племя квиттов само виновато, что она отдала древний меч великанов в руки врага, как оно отдало ее саму в руки великана…
– Ну, еще не пора? – Бергвид прервал ее размышления, и Эйра опомнилась.
На душе у нее полегчало: как хорошо, что все-таки она не Хёрдис, и мужем ее будет не каменный великан, а живой человек!
– Еще не пора, конунг, – ответила она. – Нужно идти в полночь. Когда луна войдет в полную силу и осветит пути темных альвов.
Бергвид смотрел на нее с досадой, как будто она в чем-то перед ним провинилась. Опять ждать! И опять женщина учит его, что и как делать! Они преследовали его с рождения – сначала мать, потом Дагейда, потом Хильдвина, теперь вот Эйра! Бергвиду не везло с женщинами, он уже привык к этой мысли и от новых не ждал ничего хорошего. Он давно узнал им цену – еще десять лет назад его первая невеста, Гуннфрида дочь Гуннвида, нагло обманула и опозорила его. Они были обручены, но ее упрямый отец все время ставил какие-то глупые условия, чего-то требовал от него – как будто чести породниться с конунгом ему мало! А потом, когда он одержал победу над фьяллями, свою первую славную победу… эта дрянь Гуннфрида вдруг объявила, что беременна от Хагира Синеглазого, который и без того стоял Бергвиду как кость поперек горла. Он уже не помнил того, что именно Хагир, родич по матери, первым поддержал его и вывез из тех проклятых мест, где он пятнадцать лет прозябал в рабстве. Хагир помог ему заявить о себе и занять нынешнее положение конунга квиттов, хотя и не всеми признаваемого, но об этом он забыл. Гораздо лучше Бергвид помнил то, что Хагир отказался сам подчиниться ему. Случай с Гуннфридой стал последним камнем в лавине их с Хагиром споров и ссор, после чего они из союзников стали врагами. И именно Хагир был повинен в том, что сын Стюрмира стал изгнанником в собственной стране. По крайней мере, сам Бергвид так считал. После этого он и слышать не хотел ни о Гуннфриде, ни о Хагире, но язвительная Хильдвина несколько лет спустя однажды сообщила ему, что Гуннфрида родила мальчика, назвала его Хагвардом и что потом, когда Гуннфрида вышла замуж, Хагир Синеглазый взял мальчика к себе и воспитывает в Нагорье. В той усадьбе, которая принадлежала роду Лейрингов и которой должен владеть он, Бергвид! Об этом ей рассказала жена Хагира, Хлейна, с которой Хильдвина случайно встретилась на чьей-то свадьбе, пока Бергвид был в море. Как теперь выяснилось, Хлейна поведала Хильдвине не только это! Их гнусные языки посмели коснуться… Бергвид заскрипел зубами, вспоминая упреки, которые Хильдвина бросила ему в день их последней ссоры. Что он оставил свою мать умирать в рабстве… Этого Бергвид не мог опровергнуть, но его душило возмущение, яростный гнев на тех, кто смеет напоминать ему об этом и не понимает, что это неважно! Он должен был уйти оттуда сам, сделать то, что ему предназначили боги! Это главное! И когда-нибудь он со всеми рассчитается, со всеми своими врагами!
– Теперь пора, конунг! – На этот раз Эйра отвлекла его от тяжелых мыслей, и звук ее голоса принес ему облегчение. – Уже близка полночь. Надо зажечь факелы.
Была глубокая ночь, вокруг царила тьма – глухая, черная в стороне пещеры и чуть прозрачная, синеватая в стороне склона, с огоньком костра на самом дне. И луна смотрела с высоты во всем блеске своего величия. Полнолуние пришло.