– Хорошая вещь, – вяло одобрил Бергвид. За свою жизнь он повидал немало сокровищ и, не будучи человеком алчным, смотрел на них вполне равнодушно. Сейчас же он был так утомлен, что его не оживило бы и то кольцо Бальдра, из которого на девятую ночь родится еще восемь таких же. – Чуть не выбросили, болваны… Морским великаншам это ни к чему…
– А кому ты отдашь это, конунг? – прерывисто, замирая от жадности, спросил Ульв Дубина, и его маленькие, слегка косящие глазки при этом жалобно замигали.
– Моей жене, наверное. – Бергвид оторвал и бросил мешочек, продел ремешок в перстень и повесил себе на шею, даже не пробуя надеть небольшой перстень на какой-нибудь из своих крупных пальцев. – Тебе не к роже.
Ульв сглотнул, вокруг злорадно засмеялись.
По случаю славной победы в усадьбе Ежевика устроили пир, и угощением служили в основном взятые на «Серебряном вороне» съестные припасы. Надеясь поразить жену, так мало верившую в его доблесть и удачу, Бергвид приказал раскрыть сундуки и выложить на столы в гриднице все, что в них было. Но огромные, серые, полупрозрачные и сверкающие, как кристаллы горного хрусталя, глаза фру Хильдвины посматривали на него и его добычу без особого восторга.
– Видела ты когда-нибудь такое? – напористо допрашивал Бергвид, стоя над разложенными сокровищами. – Скажи мне, ехидная женщина: видела ты хоть когда-нибудь, хоть в доме твоего отца, хоть в доме великанов, такие сокровища?
– Добыча хороша! – фру Хильдвина усмехнулась, что, дескать, я не собираюсь ради спора кривить душой. – Да только надолго ли ее хватит?
– Перестань, госпожа! – возражал ей Кетиль Хромой, хозяин усадьбы. Его глаза блестели от жадности, а пальцы сами собой шевелились, словно стремились ухватить что-нибудь поскорее. Голос его, когда он хвалил добычу, дрожал, как у неумелого лжеца: им владела надежда, что чем меньше добыча понравится жене конунга, тем больше достанется ему, Кетилю. – Нехорошо, конунг только взял добычу, не успел даже придумать, что с ней делать, а ты уже говоришь так, как будто ее нет!
– Где ты еще видела, чтобы за три или четыре дня добывали столько, что хватит на целый год? – возмущался Ульв Дубина.
– Что легко добыто, то легко уходит – как будто я не знаю, как это бывает! Погляжу я, как вам этого хватит на год! Этот ваш «год» и двух месяцев не продлится!
– Так-то ты меня встречаешь после битвы? – Бергвид нахмурился, в его лице что-то беспокойно задрожало. – Вместо того чтобы подать мне кубок и поприветствовать, ты встречаешь меня попреками! Хорошая жена мне досталась! И это после того, как я привез такую отличную добычу!
– Отличную добычу! Через месяц от нее и памяти не останется, так чего же мне приветствовать? Нет, прочный достаток дает только земля, только скот, рабы и работники, что пашут землю, и бонды, которые платят дань!
– Мне платит дань весь Морской Путь! – надменно прервал жену Бергвид. – А если тебе нужна земля, так неужели тебе ее мало? Он гневно взмахнул рукой в сторону двери. – Разве тут вокруг мало земли? И на ней нет другого хозяина, кроме меня!
– Тут нет вообще никакого хозяина! И на всем Квиттинге нет хозяина! Землю нужно обрабатывать, пахать, выбирать камни, сеять, боронить, косить, и жать, и веять! А я вечно переезжаю с тобой с места на место, из усадьбы в усадьбу! У меня десять усадеб и ни одной! И никогда у меня не будет прочного дома! Жить на побережье мы не можем, потому что тогда нас захватят и разграбят! – Стоя возле стола, фру Хильдвина колотила ладонью с золотыми перстнями по разложенным тонким тканям, и жалобный звон золотых браслетов сопровождал ее гневные слова. – Разграбят или Даг хёвдинг, или твой «любимый» родич Хагир Синеглазый, который на тебя десять лет точит зуб за какой-то кубок… Что ты на меня скрипишь зубами! – бросила она мужу, побледневшему от ярости при этих словах. – Я тебя не боюсь! Ты скрипи зубами на него, а еще лучше пойди и выясни, кто из вас имеет право на наследство Лейрингов, чтобы больше уже никогда об этом не думать! Или фьялли, или слэтты, или кто мимо поплывет – ты всему Морскому Пути стоишь поперек горла, как кость!
– Весь Морской Путь боится меня! – Бергвид, с каплями пота на висках, жестко ударил кулаком по столу совсем рядом с белой ручкой жены, так что вся посуда на столе подпрыгнула и тревожно зазвенела.
– Боится! – Фру Хильдвина нисколько не боялась этого человека, нависавшего над ней, как грозовая туча. – Боится, но уж не упустит случая посчитаться с тобой! Жить на побережье мы не можем, и жить в глуши мы тоже не можем, потому что раздобыть что-нибудь ты можешь только в море! Ты мотаешься по свету, как оторванный лист, ты никогда и нигде не пустишь корней, а без этого какая же сила! Вигмар Лисица, Хагир Синеглазый не зовут себя конунгами, зато они прочно сидят на своей земле, правят своими бондами, плавят свое железо, и каждый из них в десять раз больше конунг в своих владениях! Ты только плаваешь и ищешь своих врагов, только сражаешься и добываешь что-то, а все опять идет прахом! Это – большое богатство, что и говорить! – Она небрежно дернула за край драгоценной ткани. – Да только что от этого всего останется?
– Останется… Останется… – С трудом дыша, словно только что вышел из битвы, Бергвид сел на скамью и тяжело оперся локтем о стол. – Останется месть! – Он вскинул голову и упер в лицо жены горящий, но отстраненный взгляд, словно уже не видел этой неуступчивой женщины и говорил со своей судьбой. – Месть моим врагам! У меня много врагов, они множатся, как морские волны, но я одолею их всех! Всех, слышишь ты?! – Как проснувшись, он со всей силы ударил кулаком по столу и заговорил бурно и яростно. – Всех, сколько их ни есть! Всех фьяллей, виновных в гибели моего отца! Всех слэттов, продавших в рабство мою мать! Всех граннов, среди которых она умерла как рабыня, она, жена и мать конунгов! Я всех их отправлю в Хель! Моя мать будет иметь там столько рабов, сколько не имела еще никакая женщина в мире! Пока я жив, к ней будут приходить все новые и новые спутники! Я всем отомщу, и пусть все земное богатство идет прахом, пусть все горит! – Бергвид яростно дернул край ткани, и шелк, как широкое розовое крыло, пролетел над скамьей и упал на земляной пол. – Я всем отомщу, и месть будет моим сокровищем, слышишь ты?!
Фру Хильдвина пожала плечами и отошла, небрежно наступив башмачком на розовый шелк. Все это она уже слышала много, много раз.
– Тебе покровительствует удача, конунг! – заговорил Ормкель.
В битве со слэттами он так хорошо себя показал, что Бергвид остался им очень доволен и на пиру посадил на одно из самых почетных мест. Своей силой и твердостью Ормкель уже заслужил такое уважение в буйной Бергвидовой дружине, что сейчас стоило ему заговорить, как все примолкли и прислушались.
– Да, – мрачно согласился Бергвид.
После битвы и размолвки с женой, окончательно исчерпавшей его силы, он выглядел усталым и равнодушным ко всему. Говоря, он подбирал слова долго и произносил медленно, отрывисто, как будто в его усталой голове вместо мыслей с трудом вращались тяжеленные каменные жернова.
– Удачными временами надо пользоваться, – продолжал Ормкель. – Ты сделал отличный первый шаг, так не останавливайся. Ты разбил одного из двух врагов, которые хотели сговориться против тебя. Теперь самое время сделать второй шаг и разбить второго – Вигмара Лисицу! Он дожидается подарков, – Ормкель презрительно кивнул на шелка, серебро и бронзу, – так пусть он дождется вместо этих побрякушек твои острые мечи!
Дружина одобрительно загудела, но не очень громко, ожидая решения вождя.
– Чем тебе искать новых врагов, лучше бы позаботился о друзьях! – не утерпев, вмешалась фру Хильдвина. – У тебя вроде бы завелся друг, – она посмотрела на Бьёрна, – Асольв Непризнанный хочет дружить с тобой. Лучше бы тебе как следует заручиться его дружбой, прежде чем ссориться с Вигмаром.
– Я сам разберусь в моих делах! А учить меня не надо! – надменно отозвался Бергвид. – Если мне понадобится совет, я его попрошу!
– Да как же тебя не учить, если ты делаешь одну глупость за другой! – Фру Хильдвина снова начала горячиться. Опыт многих лет убедил ее, что эти разговоры бесполезны, но справиться с собой и промолчать она не могла. – Я не хуже тебя разбираюсь в этих делах! Ты забыл, что я росла не в… Я росла в знатном роду! – Упомянуть о свинарнике она все же не решилась, потому что ее доблестный муж рос именно в свинарнике, и напоминание об этом привело бы только к новой бесполезной ссоре. – У моего отца хватало и друзей, и врагов. Я с детства следила, как он управляется с ними. Тебе-то было не у кого поучиться. Если бы ты побольше слушал меня, то сейчас наши дела были бы не так плохи!
– Не надо меня учить! – Бергвид повысил голос, но смотрел мимо жены куда-то в стену, будто не желал удостоить ее взглядом. – Я сам помогу тому, кто у меня попросит помощи, но наставлений я не терплю!
– Тут все ясно, конунг! – крикнул Ормкель и показал на меч, лежавший не в куче со всем прочим оружием, а отдельно, на столе. Подойдя ближе, Ормкель взял меч Рагневальда и передал его Бергвиду, словно хотел ощутимой тяжестью булатного клинка придать убедительности своим словам. – Ты же видел этот меч! Это – из тех мечей, что Вигмар Лисица добывает из древних кладовых! Это булат! А дрался им родич Хеймира! Вигмар Лисица снабжает твоих врагов оружием против тебя! Все тут ясно! Иди к нему и вырви это оружие у него из рук! Тогда никто уже не посмеет сомневаться, кто единственный хозяин на Квиттинге! Когда эти мечи будут в твоих руках, ты завоюешь весь Морской Путь!
Ормкель говорил так уверенно и убедительно, что дружина восторженно заревела в ответ. Молчал только Бьёрн, вжимая голову в плечи. Если дальше так пойдет, то Бергвид, чего доброго, надумает пойти на Вигмара Лисицу войной, и тогда Бьёрну придется выбирать… Вернее, выбираться самому. О выборе речи не идет, не такой уж он закоренелый негодяй, чтобы поднять оружие против родного отца, который ничего плохого ему не сделал… Просто придется тайком уходить отсюда… Бежать от Бергвида, как бежал от отца… Если не удастся отговорить его. Асольв, провожая воспитанника в поход, как раз очень надеялся, что присутствие Бьёрна в дружине Бергвида несколько уменьшит вражду между морским конунгом и хёвдингом Железного Кольца.
– Ну, я вижу, у тебя завелся советчик получше меня! – язвительно воскликнула фру Хильдвина и метнула на Ормкеля блестящий от гнева взгляд. – Раз ты так полюбил фьялля и во всем ему доверяешь, то мне лучше помолчать. От меня ты больше не услышишь ни слова! Напрасно я потратила шесть лет, пытаясь вразумить тебя хоть в чем-то! Ты слушаешь фьяллей, которые хотят делать свои дела твоими руками! Раз так, то мне лучше не вмешиваться!
– Да, тебе лучше помолчать! – крикнул Бергвид, пропустив мимо ушей намек, который мог бы на многое открыть ему глаза. Его досада на жену была так велика, что он стал бы спорить с ней, что бы она ни сказала. – Шесть лет ты изводишь меня советами и наставлениями, а я не нуждаюсь в твоих наставлениях!
– Больше их не будет! Хоть повесься на мачте своего «Быка», мне нет до тебя дела!
– Я знаю, что тебе нет до меня дела! Тебе ни до чего нет дела, кроме себя самой! А меня ты никогда не любила!
– Я? – Хильдвина изобразила на своем белом, румяном лице язвительное удивление. – Я не люблю тебя? А за что мне тебя любить? За то, что я таскаюсь с тобой из усадьбы в усадьбу, как нищая бродяжка? За то, что не знаю, будет ли у меня завтра кусок хлеба? За то, что ты вечно споришь со мной, бранишь меня, когда я хочу помочь тебе разумным советом? Я вышла за тебя замуж, когда я была самой красивой и знатной невестой на Квиттинге, я принесла тебе приданое, я старалась помочь тебе всеми силами, а что я получила взамен? Брань, попреки и неблагодарность! За что мне любить тебя? Богиня Фригг!
– Если бы ты умела любить, ты никогда бы не спрашивала за что! – с горьким упреком ответил Бергвид, глядя на Хильдвину с презрением, как будто перед ним была не молодая и прекрасная женщина, а какое-то чудовище. – Если бы ты умела любить! В твоем сердце нет ничего, кроме гордости, зависти и злобы! Ты холодна, как лед Йотунхейма! Неблагодарность! Любовь – это когда готовы все отдать в обмен на самую черную неблагодарность! А ты не умеешь любить, ты умеешь только гордиться собой! Ты самодовольна, высокомерна и заносчива, ты считаешь себя одну всегда правой! Ты замучила меня своими поучениями! Ты ворчлива и занудлива, как старая бабка! Ты…
– Вот оно как! – Хильдвина вскочила с места, не в силах больше выносить это. Ее лицо побелело от ярости, глаза засверкали, руки с золотыми браслетами сжались в кулаки. – Вот оно что! Я самодовольна! Я высокомерна! Я не умею любить! Посмотри на себя! Это ты себя одного считаешь правым и никого не слушаешь, даже если разбираешься в деле, как заяц в рунах! Приди к тебе сам Один, ты и его назовешь дураком, не смеющим тебя поучать! Ты правильно сказал! Черная неблагодарность! Только ее-то я от тебя и видела за все эти шесть лет! Кто ты был, сын рабыни, выросший в хлеву, конунг без земли и дружины, без корки хлеба, без тухлой селедки! Я вышла за тебя замуж, я принесла тебе приданое, я дала тебе уважение людей! Я видела от тебя одну черную неблагодарность, и ты еще меня упрекаешь, что я не умею любить! А ты-то умеешь любить? А ты-то в своей жизни полюбил хоть одно существо, кроме самого себя? Да ведь для тебя весь свет состоит из подлецов и предателей! Даже твоя мать, о которой ты столько кричишь, – да разве ты любил ее? Ты бросил ее умирать в рабстве, а сам отправился за подвигами и славой – думаешь, я не знаю, как это было!
– Молчи! – Бергвид стремительно вскочил с места, так что меч Рагневальда отлетел к середине палаты и со звоном ударился о камни очага. – Не смей! Это ложь! Гнусная ложь, которую распускают мои враги!
– Ты и ей отплатил черной неблагодарностью за все, что она для тебя сделала! – яростно продолжала Хильдвина, и люди вокруг них забились в ужасе по углам, ожидая, что сейчас Бергвид убьет и ее, и всех, кто попадется. – Она на руках унесла тебя от фьяллей – и ты должен был на руках унести ее от Вебранда, когда сам ушел оттуда! Она пятнадцать лет делилась с тобой своими рабскими корками, чтобы ты вырос сильным и мог отомстить! Она спала с хозяином, чтобы тебе жилось легче! Думаешь, я не знаю, как это было! А когда твой час пришел, ты бросил ее, потому что она больше ничем не могла тебе помочь!
– Это ложь! Чтоб молния сожгла твой язык! Я мщу за нее! Я отомстил за нее всем тем, кто виноват в ее участи, и буду мстить, пока я жив! – кричал Бергвид и колотил себя по груди, где блестело ожерелье из зеленых стеклянных бусин – память о матери.
– Ну, поплыли! – вдруг спокойно, только с досадой сказала фру Хильдвина и ушла из гридницы.
Про месть она слышала уже столько раз, что прибавить было нечего. После этой бурной и жестокой ссоры, еще чувствуя болезненное жжение в душе после услышанных оскорблений, она хотела побыть одной.
Бергвид знаком велел поднять меч Рагневальда и убрал его в ножны. Руки конунга дрожали, пот капал с побледневшего лица прямо на ножны из дорогой цветной кожи с золочеными накладками. Чьи-то боязливые руки подали ему новый рог; Бергвид жадно выпил, проливая пиво на грудь, и отбросил рог в сторону.
– Я… сумею… найти себе друзей… – пробормотал он, с трудом приходя в себя и стараясь прогнать из памяти только что произошедшее. – Без всяких… Очень нужно… Подойди сюда! – Он сделал знак Бьёрну.
Бьёрн подошел довольно твердым шагом, но в коленках у него ощущалась слабость, в груди шевелился холодок, сердце как-то ухало и замирало. Но напрасно он беспокоился – Бергвид сейчас совершенно не помнил ни как его зовут, ни откуда он родом.
– Ты возьмешь подарки для своего отца… Асольва Непри… знанного… – с трудом выговорил Бергвид, и Бьёрн, удивившийся было, сообразил, что Бергвид принимает его за сына Асольва. В его отуманенном сознании лицо Бьёрна связывалось именно с Асольвом и вестями о его дружелюбии. – Ему и всей семье. Я умею награждать моих друзей. Возьми это… – Он вяло обвел рукой стол, уставленный разным добром, и сундук с тканями, и Бьёрн не понял, что же ему предлагают взять. – Возьми светильники, и серебряные кубки, и тот розовый шелк… которые тут свиньи попирают копытами… – Он горько усмехнулся, вспомнив, как жена наступила на шелк, но сейчас у него не хватало сил даже на ярость. После дикой вспышки он всегда оставался без сил. – И еще…
Дрожащей рукой Бергвид снял с шеи ремешок, на котором покачивался перстень с тяжелым красным камнем.
– Отдай это своей сестре… – велел конунг и вложил перстень в руку опешившему Бьёрну. – Я хочу, чтобы это было у нее… У той, которая понимает меня… Мои друзья, у которых есть сердце, понимают меня… А кто меня не понимает, тот вовсе мне не друг… Таких я не хочу знать. Мне не надо такой жены! – с твердой злобой окончил он, ненавидяще глядя на дверь девичьей, за которой скрылась Хильдвина.
Бьёрн сжал перстень в ладони и непроизвольно кивнул. Он был так потрясен и всем случившимся, и подарком, что не мог выговорить ни единого слова. Речи разгневанной Хильдвины все перевернули вверх дном и представили Бергвида конунга совсем в другом свете. Но Бьёрн еще не опомнился и не понял, что ему думать и как вести себя дальше.
Одно он знал точно: ему хотелось уехать от Бергвида, и как можно скорее. Если тот собрался в поход на Вигмара, то сыну Вигмара в его дружине делать нечего. И поручение пришлось весьма кстати. Нет, Бьёрн не собирался обманывать доверие конунга и ехать намеревался действительно к Асольву, в Кремнистый Склон. А уж оттуда послать кого-нибудь с предупреждением Вигмару. Показываться ему на глаза самому, пожалуй, пока не стоит…
* * *
Лето проходило, «высокий» месяц повернул к концу. В лесах вырастали грибы, созревала черника. Женщины часто ходили теперь по окрестным склонам с корзинами и деревянными ягодными гребнями. Их стайки всегда провожал кто-то из дружины: у Вигмара Лисицы со времен первой войны было заведено, чтобы женщины не удалялись от усадьбы одни. Хирдманы охраняли их в лесу от «врагов и нечисти», а по большей части от змей, которых в черничниках водилось гораздо больше, чем хотелось бы.
Вообще-то ягодные прогулки считались делом подростков и парней помоложе, но Лейкнир не обращал внимания на эти мелочи и всегда сам провожал Альдону. Альдона собирала чернику, а он ходил вокруг, выискивал кочки, где побольше ягод, и шуршал в них длинной палкой для уверенности, что там не притаилась серая, черная, коричневая гадюка с грозным зигзагом на спине.
День выдался холодный и дождливый, в лесу было сыро, пасмурно и скучно, в воздухе висела мелкая водяная пыль, с веток изредка капало. Сегодня выдался один из тех неприятных дней, когда вся природа как будто намекает, что летнее тепло кратко и уже почти позади, что скоро осень, а за ней настанет долгая зимняя тьма. Мох под ногами усеивали желтые березовые листья – береза чуть ли не с «ягнячьего» месяца начинает ронять листочки, словно желтые слезки по неизбежной будущей гибели. Глупая!
Альдона высыпала ягоды с гребня в корзину, собрала с поверхности несколько зеленых листиков, твердых и блестящих, как застывшие капельки. Набралось уже больше половины корзины – скоро можно и домой. Ее пальцы, шарившие в корзине, влажные и розовые от холода, повиновались неохотно. Уже тянуло домой, к горящему очагу – она зябла, да и есть хотелось. В холодном лесу всегда хочется есть.
К ней подошел Лейкнир, высыпал в корзину горсть ягод.
– Надо же! – Альдона усмехнулась. – Сколько собрал! Как ты их только не передавил своими лапами!
– Там малина есть. Немножко. Показать? – Лейкнир кивнул куда-то в сторону. На губах и даже почему-то на щеке у него виднелись багровые следы черничного сока.
– Да ну ее! – Альдона поморщилась. – Она теперь водянистая, невкусная.
– И то правда. Дай-ка… Подол разорвешь.
Лейкнир отодвинул ее, присел возле корзины и стал вправлять вылезший прут, который все цеплялся за подол ее платья. Альдона посмотрела сверху на его склоненную голову, потом сняла с его волос мелкий березовый листик – точно такого же светло-желтого цвета.
Бедный Лейкнир! Здесь, в лесу, было сыро и холодно, но так тихо, буднично и в общем хорошо. Вдали отдавались привычные гулкие удары – в Кузнечной горе кипела работа. Сегодня настала очередь Эгиля махать молотом, а Лейкнир мог отдохнуть. Альдона чувствовала бы себя совсем счастливой сейчас, если бы могла не думать о том, что их ждет. В последнее время отец стал иногда вспоминать о Хельги ярле – пора бы ему прислать обещанные подарки и самому приехать. Свадьбы не миновать. И Лейкнир опять потеряет ее, на этот раз окончательно. Добросердечная Альдона всей душой жалела его, стараясь даже не думать, как эта разлука скажется на ней самой. Выйдя замуж, ей придется привыкать к жизни в совсем другом мире, навек расстаться с родичами, со всем и всеми, к чему и к кому привыкла. Альдона не была особенно честолюбива и не думала, что положение будущей кюны вполне возместит ей все утраты. Но Лейкнир будет не самой легкой из ее потерь.
– Что ты? – Лейкнир поднял голову и заметил ее огорченное лицо. – Замерзла? Может, домой пойдем?
Альдона улыбнулась, стараясь скрыть свое расстройство, посмотрела на свои порозовевшие от холода, влажные от ягод руки.
– Да… Так холодно…
Лейкнир взял ее руки в свои и стал дышать на них, хотя тепла его рук уже вполне достаточно, чтобы ее согреть. Альдона смотрела в его спокойное, сосредоточенное на этом простом деле лицо, и в мыслях ее отдавалось: бедный Лейкнир! Он не лгал, когда обещал поддержать ради нее крышу горящего дома. Она верила, что ради нее Лейкнир готов на любое самопожертвование. Но только этого совсем не нужно. Держать горящую крышу над чьей-то головой приходится так редко – один раз в жизни, может быть, а может, и ни разу. Любовь проявляется в мелочах – в том, чтобы каждый день быть рядом и уметь подумать даже о такой ерунде, как вылезший прут корзины, цепляющий за подол. И именно сейчас Альдона поняла, что за все эти годы его преданность и ее привычка сделали Лейкнира самым близким ей на свете существом. Ближе отца и братьев… И конечно, не только в преданности и привычке дело. Что-то в нем есть такое, из-за чего он не надоел ей за эти двенадцать лет и никогда не надоест. Она привыкла подсмеиваться над ним, но по большому счету не находила в нем особых недостатков. Неглупый, добросердечный, прямодушный и смелый, Лейкнир как мужчина не заслуживал ни единого упрека. Его «телячья влюбленность», как называл это Хлодвиг, была его единственной слабостью, но именно эту слабость Альдона охотно прощала! Конечно, до блестящего, благоразумного, обученного красиво говорить и даже слагать стихи Хельги ярла Лейкниру далеко, но зато он всегда рядом и на него во всем можно положиться. За эти годы они стали частями единого целого, и если ради какого-то сына конунга им придется разлучиться, это будет все равно что разрубить живое дерево пополам, от кроны до корней. Как глупо, что она не понимала этого раньше, еще до того как два доблестных ярла явились к Золотому озеру!
Лейкнир мельком посмотрел ей в лицо, хотел что-то сказать, но промолчал. В ее глазах сияли слезы, а взгляд ее, нежный, трепетно-тревожный, сближающий, был значительнее и дороже, чем даже поцелуй. Лейкнир крепче сжал ее руки. Он тоже часто думал о том, что готовит им будущее, но не хотел тревожить ее разговорами об этом. То, что она ездила за ним в Кремнистый Склон, и то, как она после этого с ним обращалась, убедили Лейкнира, что для Альдоны их разлука будет столь же губительна, как и для него. Но это его не порадовало. Он вытерпел бы что угодно, у него нашлись бы силы для любых испытаний, если бы он знал, что этим служит ее счастью. Но если она не будет счастлива с этим Хельги ярлом…
– Я сделаю все, что ты захочешь, – тихо сказал Лейкнир.
Без долгих разговоров они поняли друг друга: и что ее мечты о будущем изменились, и что он готов на все ради ее счастья. Он имел в виду вообще все, что только можно было придумать в их положении, вплоть до побега из дома. И ничто, никакие обязанности и ничьи желания не повлияют на него, кроме ее воли.
Альдона мелко закивала, стараясь сдержать слезы. Бедный Лейкнир! Бедная я! Если бы еще знать, чего она хочет! Чтобы ее обручение с Хельги ярлом расстроилось – а как же отец? Получится, что Вигмар нарушит слово, данное Хельги ярлу, а Альдона не могла навлечь на отца такой позор. Что делать? «Я хочу всегда быть с тобой!» – она могла сказать ему только это, но путей к достижению этого простого счастья она не видела так же, как и он. Ее не зря считали умницей, но здесь ее ум ничем не мог помочь.
– Альдона! Альдона! – Размахивая палкой, к ним бежал через сосны брат Ульвиг, а за ним, отставая шагов на десять, ломился еще кто-то. – Ты где? К нам гости едут!
Альдона ахнула от ужаса, как при самом страшном известии, и крепче прижалась к Лейкниру. Воображение уже нарисовало ей то, чего она боялась: Хельги ярла с подарками и со сроком свадьбы на устах.
– Женщина! Какая-то женщина! – воодушевленно кричал Ульвиг, подбегая. – Мы ее не знаем! Мы видели с горы! Они на перевале! Человек… с полтора десятка! Половина служанок всяких, и мужчины тоже есть!